Запретные наслаждения

Глава 23

Мадлен смотрела на него, потеряв дар речи. Ее зеленые глаза блестели от слез. Внезапно Фергюсон осознал, что он допустил оплошность. Нельзя столь откровенно говорить о своих чувствах. Она ведь совсем невинна. Во всяком случае, была до вчерашнего дня. А подобные речи отпугнули бы и опытную куртизанку. Он плотно сжал губы, решив, что и так наговорил лишнего. В конце концов, он уже получил ответ на свой вопрос: она отказала ему, потому что боялась. Боялась того жестокого, деспотичного мужа, каким он может стать. И только что он продемонстрировал, что ее опасения не напрасны.

— Я не доверяю тебе, — печаль в ее голосе немного смягчила удар. — Но я не хочу терять тебя.

Когда она заговорила, он облегченно вздохнул: значит, еще не все потеряно. Мадлен не приняла его предложения, но и не отвергла окончательно. Кроме того, ее, кажется, не испугала его откровенность. С таким ответом он мог смириться. Он использует каждую минуту, которую она позволит провести рядом с собой, чтобы завоевать ее доверие.

Он поднес ее руку к губам и нежно поцеловал пальцы. Ему хотелось снять перчатку, прикоснуться губами к каждому пальцу, к запястью и в конце концов к ее губам. Но они были в Гайд-парке, и это была Мадлен, а не Маргарита. Поэтому он отпустил ее руку.

— Когда-нибудь ты поверишь мне, я докажу, что достоин твоего доверия. Не забывай, у нас впереди еще две недели театральных вечеров. Я умру, если буду видеть тебя только на балах.

За это время он обязательно переубедит ее. Страстная и чувственная, она не устоит перед соблазном заполучить того, кто способен удовлетворить ее. Однако, услыхав о театре, Мадлен погрустнела и тяжело вздохнула.

— Мы не можем больше встречаться в театре. Вчера ночью, когда я вернулась в Солфорд Хаус, Алекс перехватил меня. Он был в ярости.

Быстро и лаконично Мадлен рассказала о том, что произошло. Она словно хотела побыстрее покончить с этим, чтобы не расплакаться. Фергюсон побагровел от гнева, представив, как после свидания с ним она попала на судилище. Когда она закончила, он уже определил, в какой последовательности отдал бы ее родных инквизиторам. Первой на вертел попала бы Эмили — за предательство, потом Августа — за то, что планировала отправить Мадлен на Бермуды, и наконец, Алекс — за то, что угрожал насильно выдать ее замуж.

— Я же говорил, Эмили — гарпия, — подытожил он.

— Она сделала то, что считала правильным. Она желала мне добра, и я не могу корить ее за это, пусть ее поступок и выглядит не очень хорошо.

Фергюсон решил не спорить: хотя Мадлен и была в обиде на кузину, критиковать ее она, видимо, никому не позволит. Также он решил не комментировать поведение братца, пусть ему и совершенно не нравился его план насильно выдать Мадлен замуж за него. Фергюсону нужно было только ее согласие. Поэтому вместо гневных тирад он сдержанно заметил:

— Я не допущу, чтобы тебя отправили на Бермуды. Я разорюсь, отправляя туда цветы.

Мадлен улыбнулась.

— Но на Бермудах, наверное, не так уж плохо.

Он рассмеялся.

— Если Бермудские острова тебе по душе, леди Мад, то они понравятся и мне. Но, думаю, на две недели поездку можно отложить, если ты, конечно, не решила променять на них свой театр.

Мадлен промолчала и отвела взгляд. Она что-то скрывала.

— Мад, в чем дело?

— Я ни за что не смогла бы отказаться от театра, — сказала она. — Все должно было закончиться в ту ночь, когда мы познакомились, но мадам Легран стала угрожать мне разоблачением, так что я была вынуждена продолжать играть.

— Я думал, ты сама хотела остаться на сцене!

— Да! Я хотела! — воскликнула она. — Я бредила сценой с тех самых пор, когда мы с Эмили сыграли нашу первую сценку из детского спектакля!

— Почему ты не сказала мне? Я мог бы повлиять на мадам Легран.

— Каким образом? — спросила Мадлен. — Я и Алексу не сказала. К тому же это не совсем шантаж. Я люблю сцену. И… — Она запнулась. — Тогда у нас не было бы повода встречаться.

Фергюсон не мог оторвать от нее взгляда. Еще никто и никогда не шел на такой риск ради того, чтобы просто быть с ним.

— Я не бросила бы театр, даже не поступи со мной так мадам Легран. Через две недели закончится наш с нею договор, но я совсем не рада этому.

И в этом была вся Мадлен — способная рискнуть, отважная, опасная. Он с первого взгляда влюбился в нее, а потом, узнав ее доброту и искренность, полюбил всем сердцем. Каждый раз, выходя на сцену, она рисковала. Мало кто мог бы узнать ее. Он и сам никогда бы не узнал, если бы не проследил за каретой. Но все равно это был риск, и Фергюсон мог бы помочь ей. В конце концов, мадам Легран не посмела бы игнорировать мнение владельца театра. Он мог бы просто закрыть театр и тем самым спасти Мадлен от всех неприятностей, но, поступив так, потерял бы ее навсегда, ведь она и так боялась его деспотизма. В любом случае, он предложил ей помощь. С этой мыслью он повернул лошадей назад, к Солфорд Хаусу. Он будет внимательно следить за ситуацией и даже при намеке на опасность заберет ее из семьи, а также позаботится о письмах, которые продолжала писать Каро.

Обратный путь они проделали в молчании. Каждый был поглощен своими мыслями. Фергюсон вспоминал, как она дрожала в его объятиях, как стонала, и ему хотелось снова уединиться с ней в их уютном убежище. Однако он тут же запретил себе думать об этом: не следовало подвергать ее новым опасностям.

Они подъехали к особняку Солфордов, и Фергюсон галантно помог Мадлен выбраться из коляски. Они медленно шли по садовой дорожке, и Фергюсон держался истинным джентльменом. Потом Мадлен быстро юркнула в дверь, боясь, как бы он не выкинул какой-нибудь фортель. А Фергюсон думал о том, как завоевать ее, но на ум ничего не приходило. И все же он не сдастся и рано или поздно услышит от нее слова любви.

Мадлен хотела незаметно подняться к себе, запереться в комнате и спокойно подумать о своих чувствах, о страхе и надежде, которые терзали ей душу после прогулки с Фергюсоном. Но у самой двери ее остановил Чилтон.

— Лорд Солфорд просит вас зайти к нему в кабинет.

Мадлен промолчала, борясь с искушением проигнорировать просьбу кузена. Чилтон заметил ее колебания.

— Его светлость ждет вас, миледи.

Дворецкий сохранял невозмутимый вид, но в глазах плясали чертики.

— Тогда я не буду испытывать его терпение.

Чилтон поклонился.

— Принести вам чай?

Вряд ли Мадлен сможет пить чай в компании разгневанного кузена. Он, наверное, даже присесть ей не предложит.

— Спасибо, Чилтон, не нужно.

Расправив плечи, Мадлен отправилась в кабинет. Она подумала, что лучше уж прийти самой, чем снова позволить силком тащить себя. Но хуже всего было то, что, зная о ее нежелании видеть его, Алекс, тем не менее, принуждал ее к разговору. Разумеется, рано или поздно, этот разговор состоялся бы, а учитывая, что Алекс контролирует ее расходы, не стоило с этим затягивать. Но ей нужно было время, чтобы обдумать свое положение в семье и — еще раз — предложение Фергюсона. Похоже, он действительно любит ее и искренне хочет помочь. Даже если ее разоблачат, он, похоже, и не подумает отказаться от нее. Но времени ей не дали. Она постучала, и Алекс позволил войти.

Прикрыв за собой дверь, Мадлен увидела кузена, который стоял у большого французского окна. Из окна открывался прекрасный вид на сад. Алексу нравилась эта комната, он обжился тут за десять лет, прошедшие после смерти отца. Письменный стол был завален документами, на полках, кроме книг, стояли старинные кубки и статуэтки, лежали медальоны. Если бы не забота о состоянии Солфордов, которая отнимала у него все свободное время, он посвятил бы жизнь историческим исследованиям. Он уже написал несколько книг по истории.

Сегодня Алекс выглядел задумчивым и больше походил на скромного ученого, которым он когда-то был, чем на могущественного графа, которым стал.

— Спасибо, что зашла, — вместо приветствия сказал он.

Мадлен неуверенно подошла к креслу, в котором обычно коротала время за книгой.

— Разве у меня был выбор? — спросила она.

Она не хотела обидеть его, просто констатировала факт. Алекс вздрогнул.

— Мадлен, вчера вечером я разговаривал с тобой как со своей подопечной. Сегодня я хотел бы поговорить с тобой как с сестрой.

Она подошла ближе.

— О чем, Алекс? У меня мало времени, через два часа мне нужно быть в театре.

Алекс недовольно поджал губы, ему явно пришлось не по вкусу упоминание о театре, но волю чувствам он давать не стал.

— Не возражаешь, если мы поговорим в саду?

Она кивнула. Все лучше, чем сидеть в кабинете. Сад был небольшим, как все сады при лондонских городских домах. Всего несколько тропинок, огибающих клумбы, и фонтан, весело выбрасывающий блестящие на весеннем солнце струи. Потайная калитка была проделана в живой изгороди, окружавшей сад. Кустарник щетинился свежими зелеными побегами. Это был тихий, спокойный уголок в самом сердце Лондона, но Мадлен чувствовала себя, как на поле боя.

Они медленно шли по тропинке. Мадлен молчала, Алекс тоже никак не мог начать разговор. Наконец он откашлялся и произнес:

— Я должен извиниться перед тобой. Вчера я наговорил лишнего.

Она ждала, но он больше ничего не сказал.

— Так ты просишь прощения? — спросила она.

Алекс усмехнулся.

— Да, Мадди, я прошу у тебя прощения. В течение многих лет я ждал, когда ты, наконец, наберешься смелости и отважишься на сумасшедший поступок, а когда ты совершила его, я пригрозил отправить тебя в изгнание. Пожалуйста, не относись к моим словам всерьез, я никогда не прогоню тебя, наоборот, я хочу тебе помочь.

Они остановились возле фонтана. Мадлен присела на край мраморного бордюра. В воде плавали ветки, которые не выдержали натиска ветреной весны.

— О чем ты говоришь? Разве не ты хотел, чтобы я вела себя как приличная старая дева?

Мадлен жестом предложила Алексу сесть рядом, но он отказался.

— В твоих глазах всегда был огонь. Ты — бунтарка, хоть и скрываешь это. Эмили делает что хочет, не прячась и не стесняясь, но ты борешься со своими желаниями, заставляешь себя быть такой, какой тебя хотят видеть другие. Я переживал за тебя и боялся, что ты никогда не позволишь себе быть настоящей. Мне жаль, что твой бунт оказался таким опасным, и я не могу поддерживать тебя в этом, но в глубине души я рад за тебя.

Сказанное об Эмили заставило ее нахмуриться.

— Если ты хочешь, чтобы я последовала примеру Эмили, то, увы, это не для меня.

— Нет, тебе не нужно поступать, как она. Ты и так многое делала по ее указке, например, избегала общества, хотя тебе нравилось быть среди людей. А Эмили чувствовала себя счастливой только наедине с пером и бумагой.

Мадлен вскочила. Ей было неприятно слушать, как он сравнивает ее с Эмили, особенно после того, как накануне вечером он открыто заявил, что пожертвует Мадлен ради спасения сестры.

— У меня создалось впечатление, Алекс, что ты хотел извиниться. Но, как я понимаю, ты сможешь сделать это и позже, после того, как отправишь меня на Бермуды или выдашь замуж за Фергюсона.

Мадлен окончательно вышла из себя. Алекс поймал ее за руку. Он был не так груб, как прошлой ночью, но настолько же непоколебим.

— Ты знаешь, почему я так разозлился вчера вечером?

— Мой проступок может подпортить твою репутацию.

— Нет. Это не главное. Если бы от моей репутации не зависело благополучие других людей, я бы и словом не обмолвился. Я был зол, потому что ты лгала мне. Неужели после стольких лет, которые мы прожили как одна семья, я не заслужил твоего доверия?

Мадлен закрыла глаза. Ложь была наихудшим ее проступком. Ей было очень стыдно. Она врала не потому, что не доверяла им. Просто желание играть в театре затмило все остальное.

— Мне очень жаль, Алекс.

— Мне тоже, — сказал он, отпуская ее руку. — Я просто хочу, чтобы ты поняла: я сержусь не потому, что ты играла в театре, а потому что ничего не сказала мне, потому что врала всем нам. Вчера я видел тебя на сцене: ты действительно очень хорошая актриса.

Она сдержанно кивнула, принимая комплимент, но сказать ей было нечего, поэтому она развернулась и медленно пошла к дому. Алекс позволил ей уйти.

Чтобы избежать встречи с Эмили, Мадлен поднялась по черной лестнице. На душе снова стало неспокойно и тоскливо. Она не знала, правильно ли поступила, отказав Фергюсону, и переживала из-за отношений с родными. Она не сможет все время прятаться, ей не избежать ни откровенного разговора с тетей и кузиной, ни повторного предложения Фергюсона, но пока она не готова ни к первому, ни ко второму.

В этот миг, раздавленная предательством, которое уже пережила, и страхом в будущем оказаться с разбитым сердцем, она не знала, что ей делать. Ей так не хватало уверенности в себе и понимания, что же творится в ее собственном сердце.