Затерявшиеся во времени

1

Человек, продававший мороженое на стоянке у входа в амфитеатр в своем фургончике, раскрашенном под полосатый леденец, вернувшись домой, обнаружил в своей спальне какого-то мужчину, лежавшего на его собственной жене. Никакого сомнения в том, что происходит, не могло быть. Незнакомец зарывался в жену мороженщика так глубоко, будто был убежден в том, что если проникнет на необходимую глубину, то обнаружит в ее животе большую красную кнопку, нажав на которую, заставит все клаксоны, звонки и сирены Кастертона завыть в унисон. И вполне возможно, что на городской ратуше вспыхнет иллюминация, а жена мэра станет распевать «Все дивно в этом чудном мире» с самой верхушки башни с часами.

Причем Сара не только не жаловалась, она еще поощряла любовника громкими восклицаниями.

На пороге открытой двери спальни мороженщик простоял довольно долго с открытым ртом, в то время как любовники не обращали на него ни малейшего внимания. Его рука цеплялась за косяк двери с такой силой, что пальцы, казалось, должны вот-вот проникнуть в толщу фанеры.

В эту минуту мороженщик даже не мог бы определить, что является для него самым обидным в данной ситуаций: шумная и радостная неверность жены или тот факт, что ее дружок был одет в пижамную куртку самого мороженщика.

Он прямо-таки не мог отвести глаз от своей пижамной куртки. Пальцы его жены, пребывавшей в своей индивидуальной вселенной наслаждения, цеплялись за полосатую ткань, туго натягивая ее на широкой спине мужика.

Это было уж чересчур!

Человек, торговавший мороженым, сделал шаг назад от двери спальни и вышел на площадку, покачивая головой. Грудь теснило так, что он почти не мог дышать.

В эту минуту ему больше всего на свете хотелось хотя бы ощупью спуститься вниз и убраться прочь из дома. Однако оказалось, что он почему-то приник глазом к щели, образовавшейся там, где дверь крепилась петлями к косяку.

Боже милостивый! Это было все равно что рассматривать последствия автомобильной катастрофы. Он испытал потрясение, отвращение и даже ужас. И все равно знал, что должен смотреть.

Парочка уже кончила свои игры. Со стоном полного удовлетворения любовник приподнялся и скатился с жены мороженщика прямо на спину, где и лежал, с удовольствием рассматривая потолок.

Именно в этот момент человек, торговавший мороженым, понял, что он спятил.

Ибо человек, лежавший потным и разгоряченным в его постели, отнюдь не был незнакомцем. Мороженщик обнаружил, что рассматривает точную копию самого себя.

2

Джад Кэмпбелл – историк, читавший лекцию в амфитеатре, вернулся на свое суденышко, где жил со своей женой. На ходу он расстегивал свой великолепный золотой жилет.

Лодка была пришвартована к берегу всего лишь в минуте ходьбы от амфитеатра. Джад тут же заметил роскошную речную яхту, стоявшую рядом с его лодкой. Пришвартована она была отвратительно. Кормовые швартовы провисли, так что задница корабля была вытянута туда, где ею могли заняться проходящие мимо грузовозы.

На палубе яхты загорал высокий блондин, одетый в роскошный белый халат. Время от времени он делал большой глоток из банки с пивом. Кроме того, он курил самую большую сигару из всех, какие приходилось видеть Джаду.

– Прошу извинить, – вежливо начал Джад. – Я заметил, что кормовые швартовы вашей яхты слишком слабо натянуты.

Мужчина вынул изо рта сигару прежде, чем пожать плечами и ответить:

– Ну и?..

– Корма яхты относится течением от берега. Есть шанс, что в вас могут врезаться суда, проходящие мимо.

На человека в белом речь Джада не произвела впечатления.

– По-моему, все о'кей.

– Река в этом месте достаточно широка, но вон там находится отмель, которая заставляет большие речные суда прижиматься к этому берегу.

– Проваливайте ко всем чертям, – небрежно ответил мужчина, возвращаясь к прежнему занятию – любоваться видом реки, попивая пивко.

Джад пожал плечами. Он считал, что был предельно вежлив и действовал по-соседски. Если наглый болван намерен сидеть на палубе до тех пор, пока корабельную задницу отнесет в такое место, где ее в щепки долбанет одна из крупных речных барж, то это его личное дело.

Покачивая головой, Джад поднялся по узеньким мосткам на свою лодку. На палубе он замешкался, чтобы стереть крошечное пятнышко грязи с бронзового колокола. «Тибр-Лиззи» была отрадой глаз Джада и гордостью его сердца. Великолепное семидесятифутовое суденышко, оснащенное новеньким четырехцилиндровым двигателем «Мицубиси». Оно могло похвалиться и внутренним интерьером из натертых воском сосновых панелей, и коврами от борта до борта, отличной встроенной кухней, центральным отоплением Эберспечера, цельностальным корпусом, окрашенным в скромный и спокойный цвет дубовой листвы. Вдоль длинной наружной стены каюты Джад самолично изобразил красно-золотого дракона. В его бока была «врезана», подобно драгоценным камням, латунная окантовка иллюминаторов, которую Джад любовно начищал каждую неделю без исключений.

Джад где-то слышал, что мужчины, достигнув сорока с хвостиком лет, переносят свою привязанность с уже выросших детей на садики, собак, птичек, аквариумы (но только не на жен), поэтому, когда он счел, что созрел, то перенес и любовь, и жажду деятельности на «Тибр-Лиззи». Его жена иногда, конечно, цокала языком и говорила ему, что его страсть к лодке начинает вызывать подозрения, не поехала ли у него крыша. Но в душе она радовалась, что он отдает свою энергию, в конце концов, их дому, а не зацикливается на собаках или пони, которые не только заняли бы первые места в очереди кандидатов на первоочередное спасение, но и в процессе пролезания в душу содействовали бы исчезновению скромных сбережений семьи.

В каюте Джад нашел свою Дот, сидевшую перед портативным телевизором, глядя на последний с поразившим Джада выражением бешенства, явно адресованного «Радио Таймс».

Приятно округлая, вполне в том стиле, который, как говорят, особо ценят арабы, спокойная, она всегда излучала жизнелюбие, и Джад просто изумился, увидев на ее лице такое злобное выражение.

– Они все перепутали, Джад, – рявкнула она.

– Что перепутали, дорогая?

– Я хотела смотреть «Коломбо», а мне вместо него суют эту дрянь «Через замочную скважину»!

– А ты включила тот канал, который нужен?

– За кого ты меня принимаешь, Джад? Конечно, это тот самый!

– А может, программа передач что-то наврала?

– Это «Радио Таймс», – сказала она гордо. – Оно никогда не ошибается.

– А, – отозвался он спокойно, снимая свои жилет и готовясь аккуратно спрятать его в специальную коробку, выложенную материей. Его супруга называла этот жилет «сценической деталью», а Джад относился к нему с огромным пиететом. – Может быть, теннис занял больше времени, чем предполагалось. Тогда они могли пустить что-нибудь покороче, а дальше пойдут как обычно.

– Джад, не бери меня за дурочку! – Голос Дот звучал уже гораздо спокойнее, она не кипела от раздражения, как тогда, когда сидела одна в лодке. – Посмотри, тут все перепутано. Сегодня вторник. – Она раскрыла программу ТВ. – Видишь, на 2.45 написано «Коломбо».

– А тебе дают «Через замочную скважину»?

– Да. А согласно «Таймс», «Через замочную скважину» была вчера днем, Джад. Вчера!

–Значит, они ошиблись. Или оборудование у них сломалось. – За тридцать лет брака – приятного и спокойного, такого удобного, как хорошо разношенные тапочки перед горящим камином, Джаду Кэмпбеллу пришлось уяснить (с чем он миролюбиво смирился), что у него есть только один соперник в борьбе за привязанность жены – Питер Фальк[6]. Часы его дневных передач по вторникам и четвергам были священны. – Может, он выйдет в эфир позже?

– Нет. – Она бросила на телевизор мрачный взгляд, будто силой его могла проникнуть в черные сердца составителей программы, которые сыграли с ней такую гнусную шутку. – Они все испортили. Надо думать, встали с левой ноги все до одного! Ты только глянь! – Она схватила выносной пульт управления и нажала кнопку: – Видишь, переврали даже «Телетекст»!

– По-моему, все нормально. А в чем дело?

– А ты глянь на дату в верхнем углу.

– Ох!

– Видишь! – Ее серые глаза победно сверкали, ведь ей удалось доказать свою правоту. – Неужто уж хоть это нельзя было не перепутать! Я тебя спрашиваю, Джад!

Джад еще раз взглянул на экран «Телетекста». Время указано верно, а вот дата перепутана.

– Должно было быть – вторник, 23-е.

– А написано: понедельник, 22-е.

Его жена воскликнула скорее довольная, нежели сердитая:

– Вот обкакались так уж обкакались!

3

– А кто такой этот тип в золотом жилете? – спросил Бони Харрис светловолосого мужчину, барственно развалившегося в шезлонге на палубе.

– Какой-то кретин, который что-то мямлил насчет швартовов. Будто они плохо натянуты. В этом роде.

– Они и в самом деле ослабли. Я могу проверить...

– Меня они не интересуют. Соедини меня с Шиттером Брауном.

– Слушаюсь, мистер Карсвелл.

– Знаешь, Бони, – глаза мистера Карсвелла были тверды и тусклы, как оловянные, – у меня сейчас отпуск, а я вынужден сидеть туг и скрипеть зубами. Я плачу этому писающему в штаны старперу Россману, который гноит мои денежки, тратя их на радиорекламу, а ведь пользы-то от нее нет ни хрена! Последняя радиокомпания обошлась в десять тысяч фунтов стерлингов, но она не привела в Манчестерский клуб ни единой новой души. Я мог бы с тем же успехом принести эти десять тысяч сюда и скормить их здесь вон тем гребаным уткам. – Карсвелл уже почти кипел.

Бони Харрис достаточно знал своего босса, чтобы понимать, что тот умышленно доводит себя до очередного извержения. Когда у Карсвелла начинался приступ такого искусственно вызванного гнева, любой человек, оказавшийся у него под рукой, мог немедленно вылететь с работы. Слава Богу, сегодня таким человеком, по-видимому, будет Россман...

Карсвелл посмотрел на пивную банку, будто она вызывала у него отвращение или будто одна мысль о Россмане бесповоротно испортила вкус пива.

– Я собираюсь приказать Засранцу Брауну, чтобы он немедленно вытащил Россмана из-за его письменного стола, а потом присмотрел бы, чтобы тот немедленно оказался на улице. Пусть какой-нибудь другой голодный подонок займется делами благотворительности, потому что я блюю, понимаешь, блюю от того, что меня имеют все идиоты, которые даром просиживают штаны и тратят драгоценное время... Хм... что за пиво такое? Блевотина!

Карсвелл вышвырнул банку на берег, где она еще долго извергала из себя пену.

– Итак, этот Россман может уже через пару часов отправляться в свой дерьмовый дом и зализывать раны. И когда ты достигнешь моего положения, ты лучше заставляй их лизать твою... Верно, Бони?

– Так точно, босс.

– А теперь я схожу вниз, Бони. А ты оставайся тут да позвони Засранцу Брауну.

– О'кей, мистер Карсвелл. Хотите, чтоб я укрепил швартовы?

– Нет.

Карсвелл затопал по трапу, ведущему в его каюту. Там сидела девушка, которая смотрела «Через замочную скважину». У нее были длинные черные волосы, и она носила белый пеньюар, как две капли воды похожий на халат Карсвелла. Она покачала головой и с удивлением в голосе сказала:

– Должны были показывать «Коломбо». Изменили, ничего не сказав.

Карсвелл подошел к телевизору и пальцем нажал на кнопку отключения. Затем он чуть заметно кивнул на дверь своей спальни.

4

В Йорке Райан Кейт сидел на ступеньках отеля «Магнус» и плакал. Он понимал, что выглядит полным идиотом, сидя на этих ступеньках в своем костюме Оливера Харди, держа обеими руками котелок и низко наклонив толстощекое лицо, по которому текли горькие слезы, падавшие крупными каплями на тротуар.

– Это еще одна вонючая история... – бормотал он, – еще одна вонючая история...

Багровая грань истерии уже готова была отгородить его от царства, где господствовал разум. В любой момент он мог кинуться бежать по улице, визжа во всю глотку. Толстенький Оливер Харди в мешковатых штанах, доходивших ему почти до подмышек, в белой рубашке с галстуком в горошек и в черном, как уголь, пиджаке поверх всего этого великолепия. И он мчался бы по этим улицам, визжа и рыдая, потому что его друг Ли Бартон лежал раздавленный под колесами грузовика. Собралась толпа. Кто-то скатал пальто и подсунул его под голову Ли Бартону. Откуда-то взялся священник, который сейчас читал последние слова молитвы, осеняя мелкими крестными знамениями голову Ли. Все кругом было в крови. Она стекала большими каплями с зигзагообразного узора тяжелых толстых покрышек. Она текла по асфальту ручейком глубокого красного цвета, похожего на сок раздавленной клубники.

Но самым тяжелым было то, что друг Райана все еще был в сознании. Ли знал, что с ним произошло, он знал, что умирает, умирает, лежа здесь, под задними колесами грузовика, переводя глаза с одного лица на другое, и взгляд этих глаз выражает такое удивление, будто кто-то прицепил к его спине билетик с надписью: «ПОЖАЛУЙСТА, ДАЙТЕ МНЕ ПИНОК В ЗАД».

Райан Кейт не мог дольше выносить все это. Нет. Ни единой гребаной секунды, пока его друг валяется там раздавленный и истекающий кровью.

Именно поэтому Райан и представлял собой описанное выше жалкое зрелище. Толстячок в костюме Оливера Харди, сидящий на ступеньках отеля. И слезы все еще падали на тротуар, оставляя на нем мокрые пятна величиной с монетку.

Ну и что с того?

Ну и что с того, что сегодняшний день начался как вторник, затем почему-то превратился в понедельник?

Какого того-этого вам еще надо?

Ему лично на все это плевать.

– Это еще одна вонючая... еще одна вонючая...

Больше Райан ничего сказать не мог. Спазмы сотрясали его тело, которое раскачивалось взад и вперед. Слезы лились дождем.