Завещание фараона

Часть 2. Глава 16. Царица Греции

Было бы ошибкой полагать, что Ипатий действительно ничего не понял. Он прекрасно знал, как выглядит и Агниппа, и ее приемный отец, сам некогда выяснял, где они живут… Знал он также, где встречается царь со своим «золотоволосым чудом» — поскольку в силу понятных причин живо интересовался их отношениями.

А еще Ипатий надеялся, что девушка до сих пор в роще, как крикнула им вдогонку. Что ее не увел оттуда Мена.

Ах, если бы Атрид остался во дворце на эту ночь! Ипатий знал бы, что делать!

Словно в ответ на его безмолвные мольбы в ярко освещенный мегарон из темноты портика вступила фигура высокого человека лет тридцати семи в синей муслиновой тунике, подпоясанной кожаным поясом с золотыми пряжками. Высокий и крепко сбитый, он стоял в дверях, широко улыбаясь и радостно глядя на Агамемнона светлыми глазами. Его темные волосы слегка вились, обрамляя загорелое лицо до скул.

— Друг мой! — вскричал он. — Я уж и не чаял дождаться, когда окончится этот прием!..

Агамемнон вскинул голову — и тут же живо поднялся с трона.

— Идоменей! — воскликнул он, спускаясь с возвышения. — Боги, какими судьбами?

Лицо вновь прибывшего чуть омрачилось.

— Отец умер, — вздохнув, произнес он. — Так что я теперь полновластный владыка Крита. Решил вот лично сообщить об этом владыке Эллады, — он вновь улыбнулся, на сей раз — самыми уголками губ. — А заодно увидеть племянника и старого друга!

Атрид тоже вздохнул, стараясь скрыть досаду.

Идоменей действительно был не только его дядей по матери — если быть точным, двоюродным дядей[1] — но и его старым другом, который во времена переворота даже умолял своего отца, Девкалиона, прийти на помощь им с Менелаем. Увы, тогдашний царь Крита — к слову сказать, их двоюродный дед — отделался лишь словами глубокого сочувствия «несчастным юношам», но как-либо вмешиваться в эту историю не пожелал. И тогда Идоменей посоветовал беглецам просить помощи у Тиндара, даже на свои средства снарядил корабль, доставивший изгнанных царевичей из Кносса к берегам Пилоса, откуда те и добрались до Лакедемона.

Ни закон гостеприимства, ни благодарность не позволяли Агамемнону оставить Идоменея на попечение слуг.

— Воистину, боги ниспосылают нам утраты и испытания, — царь Афин, подойдя, положил руку на плечо гостю. — Я скорблю вместе с тобой. Надеюсь, твоя матушка, царица Клеопатра, в добром здравии?

Идоменей склонил голову.

— Благодарю, она благополучна.

Агамемнон улыбнулся, хлопнув друга по спине.

— Что ж, твой приезд надо отметить! Я прикажу…

— О царь! — шутливо запротестовал Идоменей. — Я очень устал! Умоляю, давай отложим пир на завтра, а сегодня я буду рад простой дружеской беседе с тобой за чашей вина.

Владыка Афин кивнул.

— Как скажешь, — улыбнулся он. И крикнул через плечо: — Ипатий!

— Да, государь, — бывший советник тут же оказался рядом.

Агамемнон тяжело вздохнул.

— Как видишь, на эту ночь мне придется остаться дома. Отправляйся в рощу, что по западной дороге, за городом. Если она еще там — ты знаешь, о ком я говорю, — проводи ее до дома и скажи, что завтра утром я приду. Успокой ее, она наверняка сходит с ума. Если ее там нет, убедись, что она благополучно вернулась. Если что-то не так, немедленно возвращайся и сообщи мне!

— Понял, государь.

Ипатий поклонился и вышел.

— Мой приезд не вовремя? — озабоченно нахмурился Идоменей.

Агамемнон покачал головой.

Разве радушный хозяин может позволить себе обидеть гостя?

— Все в порядке, дружище, — только и ответил он. И крикнул: — Фелла!

Старушка-няня тут же вбежала в залу — видимо, стояла неподалеку, в тени дверей, ожидая приказаний.

— Няня, распорядись, чтобы для гостя приготовили комнату, а мне сделали постель. Прикажи также, чтобы подали ужин в комнату Идоменея. Иди.

Фелла поклонилась и поспешила выполнять распоряжения.

Ипатий, с лицом, искаженным от злости, летел на своем гнедом скакуне по темным улицам. Одна-единственная мысль, одно-единственное стремление владели им: «Только б успеть!»

Он прекрасно понимал, что его положение утрачено безвозвратно. И дело не в том, что теперь его место занял Проксиний — Ипатий прекрасно помнил обещание Агамемнона рассказать о всех его кознях Агниппе. А какое решение примет она?..

Да какое бы ни приняла! Для него все кончено.

Но если ему придется забыть о власти и положении, то кто-то должен за это заплатить!

Да, после придется бежать из Афин, но теперь уже все равно.

— Я скорее сдохну, чем позволю этой девчонке стать царицей Эллады, — пробормотал он себе под нос. — Лишь бы они не отплыли!

Эхо его скачки уже мечется меж Длинных Стен…

Свежий ветер запутался в волосах, принося запах ночного моря. Ипатий услышал негромкий плеск волн, увидел мельтешение факелов на пирсе — возле трех мощных египетских кораблей, на которых уже заканчивали приготовления к отплытию.

Ипатий перевел дух и пустил коня рысью. Запрокинув голову, он бросил взгляд на звезды — ему казалось, сейчас они сияют ярко как никогда.

Чистые, холодные и бесстрастные.

— Эй, на корабле! — крикнул он по-египетски.

— Чего надо? — раздалось с одного из них.

— Я хочу говорить с послами.

— Кто такой?

— Мое имя Ипатий. Я первый советник царя.

— Поднимайся.

Ипатий спешился и стремительно взбежал по сходням на борт.

В сопровождении двух воинов, державших факелы, ему шагнул навстречу Рунихера.

— Великий царь пожелал передать нам что-либо? — спросил он, чуть поклонившись Ипатию — как равному.

Молодой советник не стал терять времени.

— Я был на приеме и слышал ваш разговор с царем, — сразу приступил он к делу. — Царь заявил вам, что этих преступников в Афинах нет.

— Царь сказал: «Скорее всего, их нет», — чуть нахмурившись, проговорил египтянин.

Ипатий нетерпеливо поморщился.

— Агамемнон солгал. Так получилось, что он лично знает обоих, и Агниппу, и Мена. Он обманул вас, потому что влюблен в царевну.

Рунихера невольно отшатнулся. Лицо его побледнело. Ипатий, заметив это, не сдержал надменной усмешки.

— Но я — доверенное лицо царя. Я знаю, где живет девушка. Что я получу, если доставлю вам на борт Агниппу?

— Столько золота, сколько весишь ты сам, — не задумываясь ответил Рунихера. — Именно такова была награда за их поимку в Египте. Мы отвесим тебе нужное количество прямо здесь, на борту.

Ипатий медленно кивнул.

— Имейте в виду, я смогу доставить только царевну. Только ее одну. Без Мена.

Рунихера позволил себе улыбнуться.

— Нам только ее и надо.

Ипатий вновь кивнул.

— Хорошо. Тогда слушайте внимательно. Сейчас вы отплывете. Идите вдоль берега на запад — там у побережья песчаный пляж под отвесными скалами. Примерно на расстоянии двух парасангов[2] вы увидите приметную скалу — белую. Ее хорошо видно в темноте. Причальте там и ждите. Я доставлю девчонку туда.

— К белой скале? — уточнил Рунихера.

— Да.

— Хорошо. Мы полагаемся на тебя.

Не теряя более времени, Ипатий спустился по сходням на причал и вскочил на коня. Путь его лежал к роще за городом…

Агниппа все еще ждала. Сумрак леса постепенно сгущался, в конце концов превратившись в угольно-черную темень, в глубине рощи заухали совы. Деревья стояли вокруг черными силуэтами — и лишь в вышине, над головой, сквозь густое переплетение ветвей, ярко сияли звезды.

Агниппа не находила себе места. Где Атрид? Что с ним? Он никогда не бросил бы ее одну — ночью, в лесу! Значит, что-то помешало ему прийти. Что, о боги?!

Девушка то вскакивала, прислушиваясь, не слышно ли шагов, и замирая от малейшего шороха, то начинала бегать туда-сюда по поляне, не находя себе места. Она уже и плакала — слезы успели высохнуть. Ругала себя — и не могла уйти. Что с Атридом?! Она же сказала ему, что будет его ждать! Он не мог, не мог оставить ее!

Значит, что-то случилось!..

Вдруг в ночной тишине девушка отчетливо услышала приближающийся топот копыт. Вот — лошадиное фырканье… Кто-то ехал сюда. Скакал во весь опор! Может, это Мена или Атрид, взяв одного из их коней, едут за ней? Отчего так сжимается сердце?.. Предчувствие? Старое, полузабытое чувство, что выработалось во время бегства из Египта. Оно никогда не появлялось у нее здесь, в Греции. Предощущение приближающейся страшной опасности, появления врага.

Повинуясь этому чувству, Агниппа скользнула в темную густую чащу, затаившись за деревьями.

Оно никогда не обманывало…

На поляну рысью выехал всадник на гнедом жеребце — и Агниппа, сжав кулачок, закусила костяшки пальцев, чтобы не вскрикнуть.

Она узнала в этом всаднике человека, с которым уехал Атрид!

Он меж тем остановил коня и осмотрелся, напряженно всматриваясь во тьму.

Девушка перестала даже дышать.

По тому, как человек склонил голову, она поняла, что он размышляет.

— Агниппа, — негромко позвал он.

Царевна бесшумно отступила назад, еще глубже во мрак ночного леса, и присела на корточки, затаившись. Ни единый сучок не хрустнул под ее ногой, ни единая ветка не прошелестела от движения.

— Агниппа, я знаю, что ты здесь, — ласково заговорил пришелец, вглядываясь в темные силуэты деревьев. — Выйди, не бойся. Я от Атрида.

Девушка не выдала себя даже вздохом.

Человек помолчал, но, ничего не дождавшись, печально покачал головой.

— Неужели ты так бессердечна? Атрид считал, что ты любишь его… А теперь, когда он в беде…

— Что с ним?! — вырвалось у Агниппы.

Любовь оказалась сильнее осторожности. Поистине, безумное чувство владело ею!

Ипатий от неожиданности вздрогнул. Повернув голову на голос, он увидел вышедшую на поляну девушку. Она настороженно стояла, прислонившись к дереву, готовая бежать в спасительную темноту при малейшем подозрительном движении незнакомца. Глаза ее были широко распахнуты, косы струились вдоль стройного стана… Щеки, наверное, полыхали — жаль, в темноте не видно…

На какой-то миг Ипатий залюбовался ею.

«А у Агамемнона недурной вкус», — подумал он.

— Я — друг Атрида, из Фив, — повторил негодяй. Агниппа прижала руку к сердцу. — Он послал меня за тобой. С ним случилось несчастье.

— Что случилось, говори! — приказала царевна. Ее тихий, но требовательный голос чуть дрогнул.

И — никакой истерики. Ни криков, ни слез. Только эта, чуть уловимая, дрожь в голосе.

Воистину, царская кровь!

Под взглядом дочери фараона Ипатий даже смутился.

— Да! — взволнованно заговорил он. — Ты же видела, как мы уезжали вместе… Уладив кое-какие дела в Афинах, мы отправились в Колон, ты, наверное, слышала об этой деревушке… Мы покончили со всем до конца первой стражи, но меня задержало еще одно небольшое дельце. А Атрид очень торопился и не стал дожидаться меня. Сказал, что срежет путь вдоль моря… А ведь ты знаешь, какие там отвесные скалы!

— Нет… — прошептала девушка.

— Увы! — вздохнул Ипатий. — Счастье, что я тоже решил добираться обратно берегом моря. Я услышал стоны…

Агниппа не выдержала. Она бросилась к Ипатию и с силой сжала узду его коня. Ее глаза с требовательной мольбой смотрели на печального вестника.

— О боги, это пытка! Не томи! Он жив?!

Ипатий с трудом сглотнул.

— Я… с трудом узнал его, так он был изранен. Он был… при смерти. Я ведь… я хотел отвезти его к вам, но… он сказал, что… не вынесет пути.

Лицо Агниппы становилось все бледнее и бледнее — и даже мрак ночи уже не мог этого скрыть.

— Он сказал: «Если ты оставишь меня лежать спокойно, то я проживу еще, может, часа три»…

— Часа три!

По щекам Агниппы наконец заструились слезы.

— «…и единственное мое желание — увидеть перед смертью свою невесту. Ее зовут Агниппа. Если ты мне друг, Ипатий, привези ее. Я хочу попрощаться с ней». Вот что сказал мне Атрид. Я обещал ему. Я гнал коня вскачь. Прошел час. Поедешь ли ты со мной, Агниппа?

— Да! — почти беззвучно выдохнула девушка, смахивая тыльной стороной ладони слезинки со щек. — Быстрее!

— Садись впереди меня. Я помогу тебе. Вот так!

Ипатий подсадил девушку и сам вскочил в седло позади нее.

— А мы успеем? — замирая, спросила она.

— Я буду гнать как возможно.

Конь с двумя седоками, рысью миновав темную рощу, вдоль берега моря понесся галопом. Сначала они мчались по дороге, но там, где от нее тропа сворачивала к прибрежным скалам, свернули и очень осторожно, шагом, спустились вниз.

Теперь путь их лежал под отвесными скалами, по галечному пляжу, вдоль размеренно плещущего прибоя. Конь полетел стрелой.

— Скоро? — время от времени спрашивала Агниппа.

И всякий раз звучал один и тот же ответ:

— Сейчас, скоро приедем.

И снова они мчались во тьму ночи.

Наконец Агниппа не выдержала:

— Куда ты меня везешь?! Мы едем гораздо больше часа!

Бедной девушке действительно так казалось, хотя путь их длился всего минут пятнадцать.

— Конь устал, а нас ведь сейчас двое, — возразил Ипатий. — Не волнуйся, уже скоро.

Берег повернул, и перед путниками во мраке забелели очертания высокой скалы. Перед ней смутно темнели силуэты трех египетских кораблей, вытащенных на песок.

Ипатий остановил коня.

Агниппа похолодела.

Мерзавец спешился.

— Ну вот мы и приехали, о царевна… — медленно произнес он, а на губах его змеилась насмешливая улыбка. — Я понимаю, юным девушкам свойственно убегать из дому ради шалости, но зачем же так далеко и надолго?.. Нехорошо, о царевна!

Ипатий неприкрыто издевался, а от кораблей к ним уже бежали люди.

— Негодяй! — крикнула Агниппа. — Подлец!

Она дернула лошадь за повод, пытаясь развернуть ее, но Ипатий успел схватить своего жеребца под уздцы.

— Ну зачем же так расстраиваться?.. — с фальшивым сочувствием осведомился он. — Рано или поздно все равно ведь надо возвращаться к домой, к родным и близким, к любящей семье. Нет ничего милее родины, царевна.

Агниппа еще раз рванула повод, но ее уже окружили со всех сторон человек тридцать — и потащили с коня, несмотря на отчаянное сопротивление.

— Отпустите меня! — крикнула наконец Агниппа — и медленно, раздельно произнесла: — Я сама пойду на корабль.

Сопротивляться не имело смысла, помочь никто не мог. Так не лучше ли держать себя с достоинством?

Несмотря ни на что, она царевна Египта!

Ее поставили на ноги.

Девушка медленно, гордо выпрямилась, расправила плечи, высоко вскинула голову — и губы ее надменно изогнулись.

— Дайте дорогу, собаки! — презрительно бросила она.

И величественно, словно бы даже равнодушно пошла меж расступившихся солдат прямо к кораблю — к кораблю, который должен отвезти ее в Никуда…

— Слава великой царевне Египта! — крикнул вышедший ей навстречу Рунихера — и все рухнули ниц, целовать пыль у ее ног.

Агниппа даже не обернулась на коня.

Она знала, что там стоит Ипатий.

И он-то не рухнул ниц.

Девушка медленно взошла по сходням на палубу.

Боги, как внезапно все кончилось! Как нелепо… Боги, за что? А Атрид?! Что с ним все-таки случилось? Неужели этот негодяй Ипатий что-то сделал с ним?! Разумеется, никакого падения со скалы не было — но кто знает, что было?!

Даже на секунду Агниппа не допускала мысли, что Атрид может принимать участие в этом гнусном заговоре.

Солдаты столкнули корабли на море, забрались по тросам обратно на борт — и вот уже берег медленно начал отдаляться.

И вот — скрылся во тьме. Только белая скала еще долго виднелась за кормой…

Ипатий стоял у кромки прибоя, вглядываясь во тьму, словно провожая взглядом исчезнувшие во мраке паруса. У его ног, на песке, лежали два мешочка, хранившие каждый по золотому слитку: длиной — чуть меньше двух палестр[3], а весом — девятнадцать аттических талантов[4].

Египетские послы отмерили ему даже чуть больше его веса!

Советник довольно улыбнулся. Прекрасно! Теперь, пока никто ничего не знает, зайти домой, взять самое необходимое — и в Пирей! Сесть на корабль и отправиться… да хоть в Финикию?

За все свои унижения он отомстил Агамемнону.

А даже если его и поймают — он будет отрицать. Отрицать все до конца. Он просто решил покинуть Афины, понимая, что лишился милости государя, не более того. Египтяне? Какие египтяне? Похищение? Какое похищение? Ничего он не знает, боги свидетели!

Именно. Только боги.

Других свидетелей не было.

Однако Ипатий заблуждался. Свидетель был! И безжалостный свидетель.

Мена.

Обеспокоенный долгим отсутствием девушки, он, накинув на себя от ночного холода свой коричневый дорожный плащ, взял финикийского жеребца Агниппы — которого не так хорошо видно в темноте, как белоснежного сирийского красавца — и отправился за своей приемной дочкой в рощу. Он успел увидеть, как девушка сама села на коня к незнакомцу и как они скрылись за деревьями. Конечно, Мена последовал за ними!

Прибрежный песок глушил стук копыт его скакуна, и бывшему лазутчику фараона удалось проделать весь путь незамеченным.

Услышав шум и крики за изгибом берега, Мена спешился и, укрываясь в тени зарослей маквиса, тянувшихся вдоль скал, подобрался ближе.

Он увидел всю сцену похищения Агниппы.

Сердце его разрывалось от боли и безысходности, но сейчас советник ничем не мог бы помочь своей царевне, а только выдал бы себя… и в итоге просто погиб бы на ее глазах, ничего не добившись.

Теперь же у него появилась возможность отомстить негодяю и помочь девушке. У Мена уже появился план. Если же ничего не получится… что ж!

Он бросится в море со скалы.

Египтянин беззвучно достал из-под плаща ассирийский клинок. По остроте и крепости ассирийское оружие не знало себе равных.

Ипатий меж тем закончил любоваться ночным морем и, с явным усилием подняв первый из увесистых мешочков, направился к своему коню — наверное, собирался этот мешочек приторочить к седлу, а затем вернуться за вторым.

Мена скользнул из зарослей маквиса и загородил дорогу мерзавцу.

Их разделяло шагов пятнадцать…

Ипатий опасливо оглянулся. Пальцы его разжались, и мешок с глухим стуком упал на песок. Молодой человек не узнал Мена в темноте, приняв за простого грабителя.

Возможно, в зарослях затаилась целая шайка?..

Мена невольно усмехнулся, заметив, как струхнул стоящий перед ним негодяй.

— Что, золотишком разжился? — насмешливо спросил старый воин.

— С чего ты взял?.. — промямлил Ипатий и нервно облизнул пересохшие губы. Взмокшая от пота ладонь его легла на рукоять меча. — Знаешь ли ты, с кем говоришь?

— И дали столько, сколько ты весишь, — не отвечая на слова негодяя, продолжил Мена. — Интересно, как взвешивали?

— Я…

— Как по мне, недодали, — хмыкнул египтянин. — Я настаиваю на справедливом расчете!

Ипатий невольно сделал шаг назад.

— Что… о чем ты?..

— Ну, одна твоя голова, наделенная столь светлым и смекалистым умом, должна быть тяжелее, чем у обычных, не столь одаренных, людей. Вот ее бы я отдельно взвесил!

— Ты!.. Если ты…

Он не закончил. Лазутчик фараона, пригнувшись, стремительным змеиным броском ринулся вперед, проскользнул под занесенным мечом молодого аристократа, лезвие ассирийского клинка, почти незримое во мраке, со свистом прошило воздух — и на песок с глухим стуком свалилась отрубленная голова невезучего царского советника.

И покатилась к тихо шепчущим волнам, оставляя за собой темную дорожку.

«Удар кобры» — один из тайных смертоносных приемов, известных лишь телохранителям египетских фараонов…

Из обрубка шеи фонтаном ударила кровь, заливая песок, и тело грузно рухнуло вперед.

Мена брезгливо отступил в сторону.

Черная во мраке ночи струя смешивалась с пеной прибоя.

Египтянин поднял свой клинок и несколько мгновений странно смотрел на покрывшую его лезвие кровь, вдыхая ее металлический запах, а потом, шагнув в волны, тщательно вымыл оружие, насухо вытер и засунул за пояс. Затем брезгливо поднял с песка мешок с золотым слитком, размахнулся — и с глухим плеском зашвырнул в море.

Та же участь постигла и второй мешок.

Сделав это, старый воин, выпрямившись, встал лицом к темному необъятному простору, к волнам, что набегали на берег с плеском, подобным размеренным сонным вздохам, и заговорил:

— Бог моря, которого почитают эллины! Великий Посейдон! К тебе обращаюсь и тебя молю — помоги осуществить то, что я задумал! Дай стремительный бег греческим триерам и мешай тем судам Египта, на которых Агниппа! Ты можешь все: тебе подвластны волны и ветер, бури и землетрясения. Помоги мне! И прими эту кровавую жертву, Посейдаон!

Мена, одно за другим, схватил голову и тело Ипатия — и швырнул в набегавшие волны. Вода забурлила в камнях, накатившая волна накрыла труп — и утащила в глубину…

Посейдон принял жертвоприношение!

Мена, не теряя более времени, вернулся к своему коню и, вскочив в седло, помчался в Афины.

В царский дворец.

Справедливость Агамемнона, о которой он был столь наслышан, сейчас стала для старого воина единственной надеждой. Он расскажет о похищении афинской гражданки, будет молить послать погоню… Если же ничего не выйдет — он возьмет все оставшиеся украшения Агниппы и поскачет в Пирей, попытается соблазнить высокой платой одного из капитанов военных кораблей. Дадут боги, одной триеры хватит, чтобы справиться с тремя египетскими кораблями!

Если же нет…

Об этом Мена старался не думать.

А конь уже мчался по улицам Афин.

Спешившись у крыльца царского дома, старый советник вбежал через портик в главную залу, сейчас темную и молчаливую, напоенную едва уловимым запахом янтаря из уже остывших кадильниц — запахом моря и сосен.

Сейчас египтянин благодарил всех богов, сколько их ни есть, что вход в мегарон любого знатного дома Эллады не воспрещался никому, ибо греки свято чтили закон гостеприимства. Вот так запросто войти во дворец правителя в любой другой стране обычному человеку вряд ли удалось бы…

Конечно, это не касалось внутренних помещений. Они-то, без сомнения, охранялись.

И, разумеется, за мегароном тоже наблюдали.

Незаметно.

Гостеприимство гостеприимством, но воров поощрять никто не стал бы.

— Эй! — не стесняясь, во весь голос заорал Мена. — Кто тут! Позовите царя, гарпии бы вас всех взяли!..

Его крик эхом прокатился по тихим ночным помещениям, зазвенел под сводами мегарона — и почти тут же в ответ раздался скрип дверей в нижних коридорах, топот, голоса, и в зал из обоих выходов вбежало человек десять заспанных рабов и рабынь — взлохмаченных со сна, ничего не понимающих, наскоро подвязывающих туники и хитоны.

Мгновенно были зажжены светильники, и зал ярко озарился.

Стража пока не появлялась, хотя наверняка пристально наблюдала за происходящим из своих потайных ниш. Но, поскольку ночной гость пока ничего не пытался стащить и никому оружием не угрожал, не вмешивалась, оставляя право решить дело управляющему.

Тот, полусонный, в кое-как напяленном хитоне с одним открытым плечом, шагнул к ворвавшемуся во дворец незнакомцу.

— Кто таков? — хмуро спросил раб. — Чего надо? Ты соображаешь, куда ты вломился посреди ночи? Перепил, что ли? — Он втянул воздух, чуть наклонившись к Мена. — Да нет, вроде трезвый… Как тогда тебе могла прийти в голову мысль ворваться в дом царя, нарушая священный покой владыки Эллады? Ну, подождал бы до утра…

Мена надменно вскинул голову и смерил управляющего холодным высокомерным взглядом — как истинный египетский вельможа.

— Не тебе, презренный раб, обязан я держать ответ, — сквозь зубы уронил он. — Я пришел к царю искать справедливости. Если же меня прогонят, я расскажу всем Афинам, что слухи о хваленой справедливости Агамемнона — ложь, и пусть лучше тогда по его приказу меня убьют! — По губам старого воина скользнула усмешка. — Но я надеюсь, что слухи о его благородном сердце и ясном уме — не простые сплетни. Пойди и позови его!

Раб отшатнулся и от изумления широко распахнул глаза.

— Сейчас?.. Ты все же не в своем уме, оборванец! Царь спит!

Глаза Мена сверкнули.

— Молчать, собака, или я обрежу тебе уши, — тихо, но так грозно произнес он, что управляющий ни на миг не усомнился в этом обещании.

— Хорошо, — нервно облизнув губы, со смесью страха и негодования ответил раб. — Если ты того желаешь, я разбужу царя. Но тебе же будет хуже, чужеземец!

— Об этом мы поговорим с Агамемноном. Ступай, пес!

Управляющий, со злостью то и дело оглядываясь, ушел, оставив незнакомца посреди стайки напуганных, полуодетых, ничего не понимающих рабов и рабынь.

Царь не спал. Он допоздна засиделся с Идоменеем за чашей вина и дружеской беседой и совсем недавно вернулся в свою спальню. Не успев толком уснуть, Агамемнон был разбужен криком и шумом внизу — поэтому управляющий застал владыку Эллады сидящим в кровати.

— Что случилось? — сразу спросил Атрид, едва раб переступил порог его спальни.

— Царь! — всплеснув руками, воскликнул тот. — Там явился какой-то чужеземный бродяга, который требует немедленной встречи с тобой! Сказал, ему нужна твоя справедливость, а иначе жизнь не мила. Никакие угрозы, никакие доводы не подействовали! Такой упрямый наглец!.. Я ему говорил, что нельзя нарушать твой покой, а он… — Управляющий глубоко вздохнул и облизнул пересохшие губы. — А он пригрозил отрезать мне уши, назвал собакой… псом… Кричал на меня! На меня, твоего управляющего! Великий царь, поставь его на место!

Глаза Агамемнона гневно сверкнули.

— Это тебя надо поставить на место, — сурово отчеканил он. — Неужели так трудно понять, что когда человек врывается к царю посреди ночи, угрожает его нерадивым рабам и заявляет, что ему немила жизнь, то это не ради забавы! Человек в отчаянии, ему надо помочь, а ты гонишь его вон, забыв священный закон Олимпийцев — закон гостеприимства и закон помощи молящему! Чтобы это было в первый и последний раз. Помоги мне одеться.

Через минуту Атрид был облачен в золотистую муслиновую тунику и во все царские регалии — точно так же, как для приема послов — львиная шкура на плечах, скрепленная на груди золотой круглой и выпуклой пряжкой, меч на поясе из дорогой кожи, царский жезл правосудия в руках, на ногах — высокие дорогие сандалии.

Теперь он мог сойти вниз.

А там между тем народа прибавилось. В мегарон набилось еще человек сорок челядинцев, и все неприязненно косились на Мена, негодуя на его дерзость. По толпе бежали недовольные шепотки, из-под насупленных бровей блестели осуждающие взгляды.

Мена держался гордо и независимо, словно стоял в зале один, а не посреди толпы хмурых рабов.

— И вот ведь хватает же совести! — выступила вперед сухонькая старушка, придерживая на груди простой гиматий. Ее седые волосы, наспех убранные под домотканую накидку, выбивались на морщинистый лоб. — И вот не стыдно совсем человеку! Это надо же до такого додуматься — вломиться к царю, кричать на весь дом… а ведь у нас гость! Царь Крита приехал! Что он подумает?

Мена обернулся к этой женщине и уже собирался что-то сказать, как она притопнула на него:

— А ты мне рот не затыкай, наглец! Ишь, зыркаешь! Да я Агамемнона вот этими руками вынянчила, а этот мне будет рот затыкать! Все скажу!.. И носит же земля таких невеж!

— Помолчи, Фелла.

Старушка ахнула, прижав сморщенную ладонь к губам, и умолкла. За этой перепалкой никто и не заметил, как в зал вошел царь. А Атрид, легко ступая, во время этого спора поднялся на свое возвышение и сел на трон — кресло хозяина дома и Эллады.

Стало тихо.

Толпа челядинцев немедленно отхлынула к стенам из центра зала, оставив там лишь Мена, и, прижав правую руку к сердцу, все почтительно поклонились.

Мена понял, что вошел царь.

Он стремительно обернулся — и замер, как пораженный громом.

— Атрид!

— Мена!

Эти восклицания вырвались у обоих одновременно, дав понять, что ни тот, ни другой не обознались.

На мгновение Мена забыл все. Он не верил собственным глазам. Атрид, простой юноша, пришедший к ним однажды ночью; Атрид, вкалывавший в их саду; Атрид, по уши влюбленный в Агниппу… Атрид — царь Эллады! Великий Агамемнон, разгромивший Персию и хеттов, мудрый политик, объединивший всю Грецию под своей властью, человек, известный всей Ойкумене, которого месяц назад чествовала вся Греция и все Афины — и которому Агниппа не поклонилась на площади…

Боги, не спит ли он?

Или от свалившегося несчастья он сошел с ума?..

А Атрид, увидев Мена, сначала покраснел до корней волос, представив, что тот может о нем подумать… но уже мгновенье спустя вся кровь отхлынула к его сердцу, и лицо побелело, став прозрачнее пены морской.

Мена не ворвался бы просто так к царю.

Агамемнон вскочил с кресла.

— Мена, что случилось?! — крикнул он.

Глаза его лихорадочно мерцали

Старик опомнился.

— Ца… Атр… — он не знал, как теперь обращаться к Агамемнону, и наконец просто сказал: — Агниппу украли египтяне!

Атрид похолодел. Ноги его подкосились, и он рухнул обратно в кресло.

— Послы Нефертити, — пробормотал он. — Я должен был сразу понять… Сегодня они просили меня разыскать вас. Я солгал им, но, видимо, кто-то все же сообщил!.. И я догадываюсь кто, — в голосе Атрида прозвенел металл.

— Какой-то высокий темноволосый аристократ, — ответил Мена.

Агамемнон криво усмехнулся и дернул щекой, словно у него болел зуб.

— Ипатий. — Губы его сжались. — Я своими руками убью этого мерзавца! — ладонь его легла на рукоять меча. Юноша вскочил.

Мена покачал головой и слегка улыбнулся.

— Не нужно, царь. Этот клинок оборвал его презренную жизнь. — Старик достал из-под плаща свое оружие и бросил к ногам Агамемнона. Остро наточенное ассирийское железо зазвенело на мраморных плитах.

Атрид спустился со своего возвышения, прошел через весь зал и, подойдя к Мена, положил ему руку на плечо.

И очень серьезно посмотрел в глаза.

— Мена, — заговорил он. — О том, что ты был первым советником фараона, я узнал лишь сегодня вечером. Но о том, что ты честный и благородный человек, мне известно давно. Ты убил Ипатия, оказавшегося предателем. Он был до недавнего времени моим первым советником. Пусть же первый советник фараона станет в Греции первым советником царя!

И, повернувшись к залу, крикнул:

— Начальника стражи сюда!

Не прошло и минуты, как перед Агамемноном склонился высокий крепкий мужчина в алой тунике и блестящем бронзовом нагруднике.

— Ты звал, о царь?

— Немедленно гонца в Пирей. Пятьдесят военных триер, самых быстроходных, к бою! Мы выходим в море. Мена, иди за мной! — уже на ходу бросил царь своему новоиспеченному ошарашенному советнику. Конечно, старый воин немедленно последовал за Агамемноном.

Во дворе их ждали свежие кони, а утомленного скачкой финикийского скакуна, на котором приехал Мена, уже заботливо увели в царские конюшни.

Не теряя ни секунды, Атрид и Мена вскочили верхом — и помчались в порт.

Далеко впереди, гулко отдаваясь в Длинных Стенах, звучал топот скакуна отправленного в Пирей гонца.

Уж чего-чего, а такого развития событий бывший лазутчик фараона не ожидал. Атрид вдали от посторонних глаз потерял все свое царское величие, и Мена мог видеть, насколько взволнован молодой человек. И старик прекрасно понимал владыку Эллады. Одна мысль сейчас владела ими обоими: «Лишь бы похитители не успели далеко уйти! Ищи их потом по всему морю от Афин до Дельты!».

Вот и Пирей.

Глазам изумленного Мена предстало невероятное зрелище: дорожки золотого света на черных волнах — и озаренные бесчисленными факелами пятьдесят громадных военных кораблей у пирсов.

С поднятыми парусами и спущенными на воду тремя ярусами весел.

Триеры удерживались у причалов лишь тонкими канатами — и ждали только приказа, чтобы лететь в море.

Атрид и Мена спешились и взбежали по сходням на высокую палубу первой триеры.

Царь поднялся на нос корабля.

— Отчаливаем! — коротко приказал он и одним взмахом меча перерубил канат, удерживающий судно у причала.

Огромный корабль словно чуть вздрогнул, покачнулся — а затем пирс застонал: пятьдесят военных триер разом оттолкнулись веслами от причала и, развернувшись, кильватерным строем за царской триерой, казалось бы, не спеша, величественно потянулись в море.

Когда причал остался далеко позади и все корабли обогнули мыс Пирея, тогда ветер с хлопаньем надул развернутые паруса, гребцы ускорили удары — и триеры полетели над ночным морем, легко и стремительно разрезая своими острыми носами темные волны.

Пена от весел кипела у бортов.

Такой скорости, такой слаженности Мена никогда прежде не видел! Семь с половиной тысяч весел на пятидесяти кораблях поднимались и опускались с механической четкостью, и ни одно не выбивалось из общего ритма. Парус над головой гудел от ветра, на лицо иной раз падали брызги, летящие из-под бортов — и их тут же осушал холодный поток встречного воздуха. Неотвратимо и быстро мчались корабли во тьме ночи, как сама судьба.

В открытом море триеры развернулись строем во фронт, словно загонщики, идущие с сетью на дичь.

Верно говорят, что Эллада — госпожа на море, а эллины — его хозяева! Никому не скрыться и не уйти от стремительных и грозных эллинских кораблей на его просторе. Через два часа, когда ночь отмерила всего лишь две своих трети, царь, все это время стоявший на носу триеры, заметил три белеющих во мраке паруса. С этого момента эллины взяли курс на них, и вскоре уже стало возможным различить сами суда — объемные униеры с широкими палубами и высокими надстройками над бортами. По плетеным корзинам для лучников, установленным на мачтах, и по высокому, характерному изгибу кормовой надстройки сразу становилось ясно, что это египетские военные корабли.

Заметив погоню, египтяне попробовали ускорить ход, что мало у них получилось, поскольку они и так шли на пределе. Триеры окружили их двойным кольцом, встав к египетским судам носом.

— Эй вы! — крикнул по-египетски Мена. — Если вы не отдадите живой и невредимой девушку, которую украли, считайте, что вы уже на священных полях Иалу!

— Никогда! — донеслось в ответ.

Униеры пришли в движение и поменялись местами — так, чтобы третья оказалась между двух других.

Сразу стало ясно, что на ней и находится пленница.

На палубе левого корабля произошло какое-то движение, и в нос ближайшей триеры, просвистев в воздухе, вонзилась стрела. С ее наконечника тяжелыми каплями падал в волны знаменитый египетский яд…

Ночь озарилась светом факелов, их блики заиграли на черной воде. В ответ на этот выстрел с триеры посыпался огненный дождь горящих стрел. Им навстречу, незримые в темноте, полетели ядовитые. К счастью, триеры, стоявшие носом к египетским кораблям, представляли собой не слишком удобную мишень — а борта египетских униер с двух сторон ничем не были защищены.

Одна из них вскоре превратилась в гигантский костер, и оттуда, спасаясь, прыгали люди — и плыли к стоявшей в центре униере.

На правой меж тем тоже стреляли по греческим кораблям, но не столь часто: ее команда разделилась на две группы, и в то время как первая вела бой, вторая тушила горящие стрелы эллинов.

Одна из триер двинулась вперед, прямо на борт египетского корабля — казалось, под самый град стрел. Но поступок капитана только на первый взгляд выглядел безрассудно: стоявшие на верхней палубе люди укрылись за щитами, а ярусы гребцов на греческих кораблях размещались только под ней, поэтому люди там находились в безопасности от стрел.

Египтяне засуетились: они прекрасно поняли, что сейчас произойдет, но помешать этому ничем не могли.

Страшный удар сотряс униеру от реи до днища — и кто-то истошно завопил, что в трюм хлещет вода.

Триера медленно и плавно, даже величественно, отошла назад и вернулась в оцепление.

У каждого военного корабля греков нос оканчивался пятиметровым бронзовым лезвием, скрытым водой, что позволяло триерам пробивать борт противника, оставаясь на относительно безопасном расстоянии — что сейчас и было сделано.

Египетское судно погружалось так быстро, что его экипажу ничего не оставалось, кроме как прыгать в воду и плыть на единственный уцелевший, посольский, корабль.

Там все прекрасно понимали, что если вступят в бой, то не продержатся долго… но нарушить волю царицы Рунихера боялся. К тому же Кахотеп шипел ему в ухо:

— Ты хочешь лишить великого Осириса, которому я служу, жертвы? Тогда сам лучше простись со своей никчемной жизнью! Девчонка еще в наших руках! Убей ее!

Рунихера только кивнул. И отнюдь не потому, что испугался угроз Кахотепа. Просто он служил Нефертити и Египту.

— Ты прав. Приведите сюда царевну! — бросил он через плечо приказ своим людям.

Не прошло и пары минут, как его приказ выполнили — с нижней палубы привели Агниппу.

Она была не связана — ведь ее особа неприкосновенна, — но с момента похищения за ней неусыпно надзирали два стражника.

Кахотеп схватил царевну за руку и рванул к себе:

— Дочь моя! — прошипел он. — Как ты подала знак этим эллинским собакам?.. Очисти свое сердце перед смертью, чтобы на суде Осириса оно не перевесило перышка! Мы не можем довезти тебя до Ниута, но принесем в жертву здесь, ибо божество везде с нами!

— Погоди, Кахотеп! — взмолилась Агниппа, пытаясь вырваться из его хватки. Жрец ощущал, как дрожит пленница. — Минуту! Только минуту дай мне! Проститься с жизнью… Размышления о вечности всегда полезны.

— Полминуты, не более! — зло прищурившись, бросил жрец.

Агниппа прерывисто вздохнула и, запрокинув голову, взглянула на полное звезд небо. Затем — на воду, залитую светом охваченного пламенем корабля — и там, за границей светового круга, сеть огненных дорожек на волнах от бесчисленных факелов.

На триеры вокруг.

Кахотеп держал за руку — но сейчас, глядя, как пленница покорно и безучастно смотрит вокруг, чуть ослабил хватку…

Они стояли в центре палубы.

Царевна покосилась на святого отца.

Жрец чуть сильнее сжал пальцы на ее запястье — но все же не так сильно, как до этого.

— Полминуты истекает, — со змеиной улыбкой заметил он.

И Агниппа, резко вскинув руку, впилась зубами в державшую ее запястье кисть. Жрец от неожиданности, завопив, разжал пальцы — и девушка с неожиданной силой оттолкнула его — прямо на опешивших стражников.

— Пусти меня, Кахотеп!.. — только и крикнула она — уже на бегу. Секунда — и прыжок в море!

— Стреляйте в нее!.. — заорал священник, тряся прокушенной рукой, из которой хлестала кровь. — Олухи! Мерзавцы! Пристрелите эту суку!..

На голову девушки, хорошо видную над ярко освещенными волнами, посыпался дождь отравленных стрел, но царевна отменно плавала. Как часто в Египте плескалась она в глубоких прохладных бассейнах в дворцовых садах, вплетая в свои волосы цветы благоухающего лотоса! Как часто уже здесь, в Греции, качалась на морских волнах, подставляя лицо теплому соленому ветру — когда они с Мена выбирались на пляж отдохнуть и искупаться! Поэтому сейчас, едва услышав крик Кахотепа, она быстро набрала воздуха в грудь — и нырнула.

Практически невесомые, египетские стрелы падали на воду и оставались безвредно покачиваться там, неспособные затонуть.

Ненадолго вынырнув, чтобы вздохнуть, девушка увидела, как к ней направилась одна из триер — причем далеко не ближайшая. Ближайшие — выдвинулись вперед, перекрывая египтянам обстрел.

Подождав под их защитой, когда к ней подойдет этот корабль, Агниппа ухватилась за сброшенный с борта канат — и вскоре уже стояла на верхней палубе.

Она снова среди эллинов!

Чьи-то заботливые руки набросили ей на плечи сухую хлену, кто-то сердобольно сунул в руки глиняную кружку со свежей водой… Она среди друзей!

Сделав пару глотков и немного придя в себя, Агниппа вернула кружку и осмотрелась. Первый, кого она увидела, был Мена.

— Мена! — радостно крикнула девушка, бросаясь к своему приемному отцу. — Спасибо, Мена!

— Благодари не меня, о царевна, — с лукавой улыбкой ответил старый советник. — А Атрида.

— Атрида?.. — изумленно распахнула глаза девушка.

— О-о, я хотел сказать — царя… — невинно уточнил Мена.

— Что?

Агниппа стремительно развернулась — и увидела Атрида, стоявшего во всем царском облачении. Замерев, он смотрел на нее с непередаваемым выражением и, не смея даже вздохнуть, ждал, что будет дальше.

Девушка страшно побледнела и несколько долгих секунд стояла, не шевелясь — а потом вдруг кинулась к нему, обняла… и разрыдалась у него на груди.

— Атрид! Боги! Ты жив… — сквозь слезы повторяла и повторяла она. — А он… Он сказал мне, что ты…

Все остальные слова потонули в новом взрыве рыданий.

После стольких треволнений сначала за любимого, а потом и за себя эти слезы были необходимой разрядкой. Агниппа рыдала и не могла остановиться, а Агамемнон нежно обнимал ее и покрывал поцелуями мокрые волосы девушки. Ему самому сейчас хотелось плакать.

Наконец она немного успокоилась. Рыдания сменились всхлипами.

— Ты… ты… почему ты ничего не сказал мне? Я бы поняла.

— Я так боялся, что ты не захочешь и видеть меня, что…

— Но ведь я же была неправа тогда, на площади, потому и злилась, — пытаясь улыбнуться сквозь слезы, призналась девушка. — В самом деле, не убивать же меня тебе было!

Он с улыбкой прижался лбом к ее лбу, и они оба негромко рассмеялись.

— А ты не считаешь меня легкомысленным… ну… из-за всей этой истории с переодеванием?

В глазах Агниппы сверкнул лукавый огонек.

— Нет. Знаешь, Агик, — нежно назвала она его ласкательным именем и, понизив голос, прошептала: — Если бы твой поступок не был глупым… я бы восхитилась им!

Это была ее маленькая месть, и они, не удержавшись, громко расхохотались.

В этот момент челнок с царской триеры доставил на борт египетских послов.

Рунихера, ставший, казалось, еще более надменным, вышел вперед и, на сей раз даже не поклонившись, бросил гневный взгляд на царя — и без предисловий, сразу, пошел в атаку:

— Я не понимаю, как вы осмелились обмануть нас, гнаться за посольскими кораблями, потопить два из них, украсть у нас дочь фараона и царевну Египта!..

Его всего трясло от негодования.

Агамемнон спокойно взглянул на него и ледяным тоном — в котором, однако, проскальзывала едва уловимая насмешка, — ответил:

— А я не понимаю, как вы осмелились украсть и силой увезти царицу Греции и мою жену!

Агниппа вздрогнула и, приоткрыв рот, изумленно воззрилась на Атрида. На Мена эти слова произвели не меньшее впечатление. А Атрид как ни в чем не бывало невозмутимо продолжил:

— Я крайне возмущен вашими разбойничьими действиями. Так и передайте Нефертити. А теперь ступайте!

— Царь!..

Глаза Агамемнона гневно сверкнули, и он жестом велел послу умолкнуть.

— И скажите спасибо, что я вообще оставил вас в живых за похищение царицы!

Рунихера и Кахотеп наградили владыку Эллады злобными взглядами — и спустились в ожидавший их челнок, чтобы вернуться на свой корабль.

Атрид с улыбкой повернулся к Агниппе.

— Ведь ты согласна, любимая?.. — спросил он, нежно глядя ей в глаза и беря ее руки в свои.

— Да, — тоже улыбнувшись, просто ответила девушка.

Конец второй части

[1] Идоменей приходился двоюродным братом матери Атридов, Аэропе. Его отцом был Девкалион, а ее — Катрей, которые были родными братьями, сыновьями критского царя Миноса и его супруги Пасифаи.

[2] Греческий парасанг равнялся 30 стадиям, то есть 5 340 метрам. Иными словами, два парасанга — 10 км 680 м.

[3] Палестра (ладонь) — древнегреческая мера длины, равная 7,714 см. Соответственно, две палестры равны примерно 15,5 см.

[4] 19 аттических талантов золотом равны примерно 50 кг.