Завещание ворона

Глава тринадцатая Крокодилы, пальмы, баобабы. И жена... (октябрь 1995, Кения)

Новый каталог принесли с почтой.

Лизавета, не вставая с кровати, принялась рассматривать последние поступления в магазин — именно в магазин, потому что магазин, публикующий каталог, был единственным в городе. Сезонные скидки произвели на нее сильное впечатление, и Лизавета с несвойственным ей темпераментом, даже толком не позавтракав, кликнула секьюрити и помчалась в центр города с азартным чувством приобретения.

Водитель и охранник, как всегда, молчали в пути. И даже столь ранний выезд хозяйки нисколько не возмутил прислугу. Уже подъезжая к магазину, Лизавета отметила про себя скопление известных автомобилей. Значит, не одна она сегодня позавтракала быстрее обычного, что неприятно огорчило ее. Планы покупок уже окончательно созрели в пути, и заработал советский страх оказаться неотоваренной за счет конкурентов. Ли завета неприлично скоро для своего статуса влетела в торговый зал и заметалась от прилавка к прилавку. Секьюрити быстро наполнял корзину и послушно следовал за хозяйкой, как вдруг Лизавета заметила, что две незнакомые белые женщины просто сметали все самое лучшее просто перед ее носом. Коляски с вещами и обувью у них принимал абориген и, расплачиваясь в кассе, вывозил все к микроавтобусу.

— Вот еще, спекулянтки выискались!

Лизавета, оставив охранника ждать, решила выяснить конкурентов. Она вышла к автобусу и задержалась, встречая нагруженного аборигена.

— Ну, зачем тебе так много этих туфель! Я специально приехала именно за этим фасоном. Продай хоть одну пару! — Лизавета специально наигранно-небрежно завела разговор.

— Не могу никак, мадам, я только исполняю поручение господина, а его женщины все отбирают. Там все по счету.

— Да какой может быть счет! Что у него гарем, что ли?

— Да, госпожа, гарем что ли, — уныло отозвался грузчик.

Лизавете стало смешно и интересно: во что наряжают женщин из гарема. Она отошла от машины, но так, чтобы было видно, что и сколько грузят. А грузили по полной программе — и белье, и европейские платья, и шляпки, и всякие мелочи, без которых любой женщине просто не прожить. Две не очень молодые, скромно одетые женщины-конкурентки быстро вышли из магазина и скоро направились к автобусу. Проходя мимо, они возбужденно говорили о чем-то, и к полному ужасу Лизаветы она четко услышала русскую речь.

— Юль, думаю, что на всех не хватит, а хозяин вообще обалдеет, как узнает за какие гроши мы отоварились. Вот, хоть и принц, а экономит на каждой пуговице. Хорошо, что хоть заказ приняли и через неделю подвезут остальное, а то девчонки передерутся. Жене, небось, денег не жалеет ни на что, а нашим девчонкам за нее такое приходится вытворять, что не приведи Господь.

Лизавета ошарашено проводила взглядом женщин, которые быстро забрались в машину, сильно хлопнув дверцей. Автобус мгновенно тронулся, но Лизавета успела прочитать номера. Сомнения ее не обманули — эта была машина из гаража драгоценного супруга.

Лизавета поспешно забралась в свою «БМВ» и двинулась за автобусом. То, что такое количество женской одежды предназначалось не ей, для Лизаветы было очевидно, но тогда кому и зачем. Гуманитарной помощью давно занималась сама Лизавета, да и не похож этот ассортимент на гуманитарку. Между тем автобус повернул из центра города и скоро остановился у высокого каменного забора. Никогда прежде Джош не привозил ее сюда и не говорил о том, что у него есть этот особняк. Забор был настолько высок, что только малая часть крыши была видна за деревьями. Лизавета припарковала машину так, чтобы видеть как будут выгружать товар, и кто будет встречать подозрительный груз.

Сначала из машины вышел слуга, он ключом открыл автобус, что немало удивило Лизавету. Женщины проворно выскочили из машины, и в этот момент сразу открылись железные ворота. Сначала дамы прошли во двор, и только потом въехала машина. Ворота закрылись так же быстро, как и открылись, но Лизавета успела нажать на газ и проехать мимо. Закрывал ворота бывший слуга супруга, который как будто бы был уволен хозяином несколько месяцев назад но причине болезни, и это событие тогда расстроило Лизавету. Этот старый слуга много лет служил в семье мужа, и то, что старик жив и здоров и, мало того, работает как ни в чем не бывало, а Лизавета этого не знает, сильно встревожило ее. Спрашивать напрямую мужа Лизавете не хотелось, интуиция подсказывала ей, что за этим всем кроется тайна и скорее всего малоприятная. Надо самой размотать этот клубок. Лизавета поехала вдоль забора, который шел по всему периметру, и с противоположной стороны обнаружила еще один въезд, парадный. Ворота были закрыты.

Лизавета проехала немного дальше, притормозила и, не закрыв машину, вышла. Глухими эти ворота можно было бы назвать только условно, поэтому в зазор она рассмотрела весь двор и дорогу, ведущую к скромному входу. То, что она увидела не сразу — вернее не сразу поняла, что она увидела, — заставило ее метнуться к своей машине и на скорости удалиться прочь от особняка.

За семь лет Лизавета привыкла к тяжелому климату Кении, к новым продуктам и даже научилась готовить, правда, она это делала только под настроение, потому что повар в доме был непревзойденным кулинаром и мог удовлетворить даже самого капризного едока. С Джошуа они объездили всю страну в первый же год их совместной жизни. Национальные парки с множеством диких животных, озеро Виктория, гора Кения, вулканы Эндрью и Телеки, кофейные плантации, саванны, Индийский океан — все успела посмотреть за эти годы Лизавета. Порой казалось, что все, что происходит вокруг, происходит не с ней. Баобабы, пальмы и манговые рощи не так сильно впечатляли ее, но вот люди — другое дело. Скоро она уже отличала арабов от индийцев, нилотов и кушитов от банту. А масаи, те вообще навсегда поразили ее воображение. Еще бы: всю жизнь простоять на одной ноге, а это обычная поза для масаев, и нисколько от этого не уставать — это как-то малопонятно для простого европейца. Так много новых ощущений, запахов, вкусов вошло в жизнь простой русской женщины, что в первый год Лизавета просто не успевала скучать по России, деревне, где прошло ее детство и юность, по Ленинграду. Но уже после трех лет насыщенной впечатлениями жизни в Африке Лизавету стали преследовать приступы национальной болезни — ностальгии. Как в России все ждут конца зимы и ловят каждый солнечный луч, пробивший серые облака, так Лизавета ждала сентябрьских дождей, которые хоть немного напоминали русские ливни, а влажный воздух был похож на ленинградский, болотный. А когда удавалось бывать в Европе, то первым делом искала русский магазин и отоваривалась продуктами, которые потом долго растягивала и баловала себя.

В силу своего деятельного характера и привычки трудиться Лизавета быстро нашла себе дело. Организация гуманитарной помощи малоимущим оказалась для нее прекрасной возможностью проявить свой талант — выколачивание средств из богатеев. Видно, сказалось пролетарское происхождение. Только отбирать у богатых и раздавать бедным, как оказалось, можно без революций, а цивилизованным добровольно-принудительным способом. В частых поездках с Джошуа по стране Лизавета завязала множество нужных контактов и связей. А природная восприимчивость к иностранным языкам, о которой прежде Лизавета и не догадывалась, стала незаменимым помощником в деле.

С годами муж все реже и реже брал ее с собой, но поскольку его командировки были непродолжительны, то Лизавета сама не настаивала и со временем вообще перестала сопровождать супруга, а в свои деловые поездки по стране смело отправлялась самостоятельно. Вместе им приходилось бывать только на протокольных обязательных мероприятиях, которые, к счастью, проходили преимущественно в столице. Лизавета не любила приемы, но высокий статус мужа обязывал ее терпеть, что для Лизаветы было природным состоянием. Уж что-что, а терпеть, как все русские женщины, она умела.

Джош никогда не подавал повода для ревности, поэтому этой болезнью она никогда не болела. Ей даже нравилось ловить на себе презрительно-удивленные взгляды, обычно это случалось в европейских поездках. Особо зловредные и одаренные в математике любили вежливо называть Джоша сыном, но это ничуть не расстраивало Лизавету, а напротив веселило их обоих. А в Кении это вообще никого не удивляло. Правда, Лизавета для своих сорока восьми выглядела прекрасно. Лицо, никогда в прошлой жизни не видевшее никаких масок и кремов, с радостью воспринимало все новомодные дорогие процедуры, которые в местном косметическом элитном салоне делались на высоком уровне. Только руки выдавали и возраст, и тяжелый деревенский труд в молодости. Поэтому она не любила носить кольца, которых была полная шкатулка.

— Вот Нюта замуж пойдет — будет ей приданое, — часто приговаривала Лизавета и не противилась очередному мужнину подарку.

А подарков за годы жизни в Найроби накопилось достаточно. Джош был по-настоящему щедрый мужчина. Он сам получал необыкновенное удовольствие выбирать, покупать и дарить своей дорогой и любимой жене изысканные дорогие мелочи. Лизавета, даже если ей дар совершенно был ни к чему, изображала бурный восторг, а потом припрятывала «на черный день». Русские не могут жить, не думая о «черном дне» и «жареном петухе», который может клюнуть любого. Вот только перевести смысл последнего на любой другой язык не представляется возможным. И чем лучше и спокойнее жизнь, тем чаще об этом думается...

Лизавета нутром почувствовала, что жареная птица уже на подлете, и надо срочно принимать меры по расследованию увиденного. Она развернулась, нарушая все правила, и направила машину к универмагу, откуда недавно начала преследование. Лизавета торопливо прошла в торговый зал и атаковала продавщицу явно европейского типа.

— Простите, я только утром была у вас и вот здесь стояли босоножки, итальянские, с золотыми ремешками. Мне просто необходимо купить их. А сейчас я их не вижу. — Лизавета изобразила полный трагизм на лице и готовность к скандалу.

— Хорошо, хорошо, вы только не волнуйтесь, так, мадам. Я посмотрю на складе, может быть мы подберем вам подобные, а те, что вы видели, к сожалению, уже проданы.

Девушка быстро направилась в подсобные помещения. Лизавета прошла за ней и остановилась в коридорчике.

— Карима, там дама спрашивает, про итальянские босоножки, посмотри, может быть, эти русские не все выгребли?

— Все более-менее приличное скупили, они же на весь гарем брали. Ты же знаешь, они редко приезжают, и берут много. У них, видно, щедрый папик, денег полно, на нашей работе я и за пять лет не смогу заработать на такое белье.

— Ох, не завидовала бы ты им. Ты же не знаешь, что им надо вытворять в этом белье. А куда денешься — ни документов, ни денег. Может даже, он извращенец какой-нибудь, но все лучше, чем в борделе служить. Ты видела, как за ними охранник смотрел? Ни на шаг не отпускал. Зато наш хозяин сегодня будет доволен. Выручка у нас громадная. Ну, хватит болтать, тебя клиент ждет. Вот, предложи даме эти и скажи, что на следующей неделе опять будут поставки из Европы.

Но предлагать обувь было уже некому. Девушка не нашла расстроенную даму в торговом зале.

Лизавета сказалась больной и огорчила отказом от обеда старого индуса. Раджив и сам заметил, что хозяйка не в себе. Лизавета, всегда громкая и стремительная по характеру, не умеющая делать что-либо медленно, тяжело поднялась в спальню и плотно закрыла дверь. И то, что дверь не хлопнула как всегда, окончательно убедило прислугу, что с хозяйкой не все в порядке.

Лизавета опустилась в кресло у туалетного столика и как-то по-новому оглядела все вокруг. Громадных размеров ложе занимало четверть комнаты. Балдахин прозрачно струился до самого пола. Лизавете припомнилось, что сначала она долго не могла привыкнуть спать под занавеской, а потом уже не могла засыпать без нее, поэтому не любила отели.

Потом воспоминания нахлынули водопадом. Все ночи, пережитые в этой комнате, слились в одну. И она не могла солгать себе — это были ночи бесконечного счастья и наслаждения. Никогда русская женщина, побывавшая хоть один раз в объятиях настоящего мавра, не сможет забыть этого, а что самое ужасное — она уже без этого не сможет быть счастлива ни с одним блондином.

Лизавета повернулась к зеркалу и ужаснулась перемене. На нее смотрела сильно загорелая псковско-новгородская старушка, маленькие глазки, наполненные до краев соленой морской водой, застыли, как проруби ранним морозным утром. И Лизавета заревела.

— Алло! Алло! Я плохо слышу. Л'иса, Л'иса! Почему не отвечает твой сотовый? Я очень разволновался. Как дела? У тебя все в порядке? Я приеду дня через три! — Джошуа кричал в трубку — так против всякой логике кричат в телефонную трубку те, кто плохо слышит сам. Как будто от этого станет лучше слышно.

Лизавета как могла, не выдавая своего состояния, успокоила мужа и аккуратно положила трубку на пульт.

Ее нисколько не удивил звонок Джоша, он обладал воистину колдовской интуицией, и Лизавета, поначалу всегда удивлявшаяся этому, привыкла Он реагировал на мельчайшие проявления ее нездоровья, был ли рядом или в отъезде. Лизавета побаивалась таких совпадений. Уж очень это нечистым духом отдавало — и уж точно, нерусским.

Звонок успокоил ее. Она спустилась вниз и достала купленную еще год назад в русском магазине бутылку «Столичной» с такой родной картинкой, которую по молодости из-за мужа-алкоголика просто ненавидела, а сегодня с умилением разглядывала, и налила в высокий стакан для сока больше половины. На голодный желудок водка подействовала мгновенно и принесла облегчение. Лизавета решительно взяла телефон.

— Катерина Григорьевна! Здравствуйте, приглашаю на дурачки с блинцами. Масленица нынче. Не забыли? И никаких плохих самочувствий не принимаю. Жду к восьми, даже если дождь будет стеной, и начнется извержение Телеки. Мой в отлучке, так что никто ворчать не будет. Столичную уже продегустировала, так что жду.

В ответ, как обычно, Лизавета прослушала порцию жалоб на всех и вся, ж в итоге получила столь необходимое согласие старинной русской приятельницы.

Екатерина Григорьевна была лет на пятнадцать старше и прожила в Найроби уже не один десяток лет. Она еще в середине шестидесятых, почти сразу после образования Республики Кения, будучи поваром в посольстве, по большой любви вышла замуж за влиятельного кенийского военного, который был одним из лидеров национально-освободительного движения за независимость Кении. Последнее спасло ее от гнева Никиты Сергеевича, и дело быстро замяли, а Катя, голубоглазая блондинка, счастливо нарожала троих парней — очаровательных мулатов. Но вот уже два года как она овдовела, мальчики уже жили своей жизнью, предоставив матери полную свободу одиночества.

— Одиночество, оно в любой стране одиночество. Будь то Родина родная или чужбина, — говорила она Лизавете, когда та предлагала ей вернуться в Москву, где жила ее родная сестра. — А я уже не смогу адаптироваться назад. Я даже ощущаю себя чернокожей иногда, а в Москве уж точно будут за негритянку-африканку принимать, не по виду, а по сути. Не видать моей могилки в сырой русской земле, анютиных глазок. Вот под баобабом в красной земле и успокоюсь, — как всегда оптимистично закончила Катерина.

Пригласила Лизавета старую приятельницу, потому что только она сможет пролить свет на события этого ужасного дня. Катерина про страну и нравы знала многое...

Отпустив индуса и горничную аж до следующего вечера, Лизавета опять пошла по закромам. Дрожжи, которые она держала высушенными, найти оказалось не просто. Индус все перекладывал с места на место, а вещи, на его взгляд совсем ненужные, прибирал в непредсказуемые места. Лизавета, вспомнив деревенский заговор, прошептала: «Черт, черт, поиграй и отдай!» — и скоро обнаружила пропажу. А еще через полчаса горка блинов украсила стол, на котором уже стояла початая бутылочка и две хрустальных рюмки дефицитного чешского производства Варенье, сливки, заменяющие отсутствие родной сметаны, икра, топленое масло и башкирский мед — все родные деликатесы поджидали гостей.

На полную мощность был включен кондиционер, и колониальная кухня наполнилась прохладным воздухом.

— Ну, что стряслось? Просто так с бухты барахты на блины не зовут. Меня, старую ведьму, обмануть сложно. Давай потчуй теперь.

Екатерина Григорьевна еще с молодости была не против принять рюмочку-другую для снятия стресса, но сдерживалась, потому что при ее профессии это было погибелью. В посольстве этого добра море разливанное. А ее хозяйство как раз это море контролировало. Но с возрастом стала себе позволять, правда, выпить любила со вкусом и церемониями. Лизавета знала слабость старухи и специально сервировала стол с нарушениями, чтобы Катерина в свое удовольствие ее покритиковала. Когда порядок на столе был наведен согласно только ей известным правилам, подняли первую рюмку и, не чокаясь, но глядя друг на друга, — и это тоже был такой обычай — выпили. Катерина, как сапожник без сапог, после смерти мужа почти не готовила, поэтому блины растаяли быстро.

Катерина пребывала в исключительно хорошем настроении и с удовольствием, нацепив на нос очки, уткнулась в карты.

Игра пошла своим чередом, но Лизавета все никак не могла найти повод, чтобы словно невзначай задать нужный вопрос. Но карты неожиданно легли в помощь. На руках у Лизаветы осталось четыре дамы, и ход за ней. На второй Катерина уже потянула, и тогда Лизавета выложила на стол остальные.

— Конечно, твоей гарем один мой валетный евнух не перетрахает! — Катерина в сердцах бросила карты, и Лизавета увидела вальта пикового, короля крестового и две шестерки, одну пиковую и другую бубновую. — Налей еще рюмочку, хороша паршивка столичная. Душу греет.

— Катерина, а вот скажи здесь, в Кении, гаремы есть у кого-нибудь? Я уже столько живу, а никогда не думала про это. Богатых то полным полно. — Лизавета услужливо придвинула наполненную рюмку.

— Как тебе сказать.. Таких гаремов, как в сказках, здесь, пожалуй, нет. Но вот точно знаю, что покупают по несколько девушек и по разным каналам привозят отовсюду, но в основном, конечно, из недоразвитых стран. Только это хранится в строжайшей тайне. Крутые могут себе это позволить, а, само собой, они сами и власть. Дело неподсудное. У хозяина всегда все бумаги в полном порядке. Никто не подкопается. У многих здесь даже дети рождаются и воспитываются, а вот по том, когда девушки уже теряют товарный вид, ну, как я, например, их отпускают, даже слышала, что деньга ми кой какими снабжают на первое время. Многие здесь неплохое состояние по российским меркам сколачивают. А что потом — никто знать не знает. Но убежать, говорят, ни у кого не получается... Я думаю, что этого их африканский темперамент требует. Организмы у них другие, сама знаешь, подруга. — Катерина хитро взглянула на Лизавету и уже сама наполнила хрусталь — У меня по молодости в России полно мужиков было, так если их всех сложить и перемешать миксером, то и трети моего кукуя не наберется по силушке. Мой, Царствие ему небесное, может, и страдал так, потому что я ему не соответствовала, он псих-однолюб был. Я его сама отправляла погулять, когда болела, а с годами и вовсе ни на что не годилась. Природа, понимаешь, Лиза — она всем руководит. Может, наш русский Ваня тоже от гарема-то не отказался бы, да кишка тонка. Одну-то удовлетворить не может. Наши же бабы только из жалости постонут, поохают, чтобы хоть как то поддержать пустой стручок, а на деле... егозня одна, а не дело. В общем, против наших все остальные тьфу, даже китайцы, — задумчиво прибавила Катерина.

Лизавета рассмеялась, и за весь день немного отлегло от сердца.

— Почему китайцы? У тебя что, и китаец был?

— Нет, вот китайца не было, но раз их такая прорва на планете, значит, большие умельцы в этом деле. Хотя, может, и они просто физкультурники. Не пробовала, врать не буду. А ты что, китайца завела?

Катерина Григорьевна поверх очков взглянула на партнершу и на этот раз неаккуратно смухлевала, сбросив в отбой ненужную карту. Лизавета как обычно сделала вид, что ничего не заметила.

— А кто в Найроби продавец товара? Дело-то опасное, тут человек со связями должен быть, — подбиралась она все ближе и ближе к теме

— Вот продавца го я хорошо знаю. Это семья, муж и жена, но жена главная. У них турбюро небольшое, еще название такое, ну прямо смех, — «Союз». Под этой крышей они и вводят в страну. Гражданством приторговывают, а дальше дело техники Да зачем тебе это, тебя, душа моя, уже не примут. Ты по возрасту не проходишь.

Катерина хрипло рассмеялась удачной шутке. И опять потянулась к бутылке, но водка уже кончилась. Катерина Григорьевна многозначительно посмотрела на Ли завету, но та и глазом не моргнула и как ни в чем не бывало продолжала раздавать карты.

— Счет три — один в мою пользу, — констатировала Лизавета. — Играем до пяти.

Лизавета загадала, что если выиграет Катерина, то все будет у нее хорошо, но при счете 5-5 в дополни тельной игре Катерина, даже мухлюя изо всех сил, проиграла.

Лизавета отвезла Катерину Григорьевну домой, по русскому обычаю собрав всяких вкусностей в пакет, но на обратном пути припарковалась на пустынной улице и, как Штирлиц перед ответственной поездкой в Берлин, откинувшись на сиденье, глубоко задумалась.

Через турбюро ничего не узнать, это факт, в особняк и муха не проскочит, тем более она. Старый бес привратник тут же ее узнает. Но найти выход из положения было необходимо. А когда выхода нет, то...

Лизавета тронула машину. Так повелось в ее жизни, что, когда трудно, надо ей к Тане, а Тане к ней.

— Лиз! Ты с ума сошла! Мы уже почти спим, но погоди, я пойду на кухню, а то Павлу завтра рано вставать. Ну, говори, милая, как там у вас? Голос у тебя грустный. Ты здорова? Джош как? — затараторила Танька, и Лизавета уловила небольшой акцент у сестры, и от этого стало немного грустно, хотя и раньше было не сильно весело.

— Да все в порядке. Я просто звоню, без повода. Как мальчики? Как ты?

— Все просто замечательно! Фриско — такой чудесный город, я влюбилась в него с первого взгляда, и тебе понравится, уезжать не захочешь... Ты не представляешь, я покрасилась — просто не узнать! Даже Павел растерялся, когда я к нему на встречу пришла. Так, деловое пати, ничего серьезного. Я сама в шоке. Так непривычно себя видеть в новом имидже! Но это быстро смоется, одно только успокаивает. Когда вы приедете? Мы скучаем ужасно.

— Скоро, Тань, постараюсь да, я постараюсь скоро.

— Почему ты? А Джош? — но линию разъединили, и Таня холодной льдинкой нырнула под бок мужа, который, как оказалось, совсем не собирался спать.

— Ну, вот и решение! Спасибо, Танька, ты как всегда помогла мне, сама того не понимая. — Лизавета расправила балдахин и уснула как всегда быстро...

— Девочки, вы не могли бы дать свою машину — у меня что-то барахлит мотор. Я вызвала мастера, но пока они притащатся, я просто сдохну.

— Нет проблем, мадам.

Продавщица отдала распоряжение, и машина с фирменным знаком торговой фирмы помчала Лизавету к особняку за высоким забором.

Все прошло, как в американской комедии. Машину с товаром универмага пропустили без проблем, охранник Лизавету не узнал, потому что после перевоплощения с помощью парика и спецодежды Лизавета и сама бы себя не узнала. Главное, перед домом не стоял черный «ягуар» мужа, который она в прошлый раз видела, а значит, все идет по плану.

Водитель помог выгрузить коробки и тут же уехал.

Лизавете навстречу вышла женщина лет сорока.

— Это ваш заказ из магазина.

Лизавете было лениво играть дальше. Она достигла цели. Она попала в лагерь противника, и теперь можно было употреблять власть.

— Но мы не заказывали с доставкой, нам надо еще все просмотреть, может быть нам что-то не понравится. И вообще, нам никогда не привозили заказ. Я ничего не понимаю, может, вы что-то напутали? — уже с подозрением глядя на гостью, говорила женщина.

Но Лизавета и не думала ее слушать. Она стремительно двинулась в дом. Прошла через небольшой холл и по-хозяйски расположилась в просторной гостиной.

— Ты, что ли, главная тут? — нахально разглядывая женщину, спросила она.

— А вы, собственно говоря, кто? — грубо спросила женщина. — Я вызову охрану. Что вы себе позволяете?

Женщина повернулась к выходу, но Лизавета на чистом русском языке ее остановила.

— Да, брось ты, девочка, я жена Джоша. Сядь. Мне надо поговорить с тобой.

Женщина совершенно растерялась, но послушно присела на край дивана.

— Значит так, я хочу знать все про ваш союз нерушимый. За знания я плачу. Потому что учиться, как и лечиться даром — глупо и бесперспективно. Давай, в накладе не останешься, земеля.

Глаза женщины алчно сверкнули, и русская смекалка сработала мгновенно.

— Да что рассказывать... Да, я тоже русская, в переходном возрасте сбежала из дома, а потом все по старинной схеме. Добрые люди пригрели. Я была подарком для Джоша на четырнадцатилетие от его отца, вот с тех пор я здесь. Пастухом работаю. Девочек выпасаю.

— И сколько числом будет?

— Да, немного, всего семь, да я восьмая.

— Значит, ты здесь почти восемнадцать лет? — с ужасом констатировала Лизавета.

— Получается так, — с холодным спокойствием ото звалась женщина.

— Как зовут тебя?

— Ларисой дома звали, а здесь Лара просто.

— Знаешь, Лариса, давай прикроем все. Я отправлю девчонок по домам. У меня хватит и средств и связей. Надо прекращать этот первобытный строй.

— Как ни странно покажется вам, Лиза, — и у Лизы зашлось сердце, эта Лара знала ее имя, — но никто не уедет домой... пока. А что там, дома? Нищета, работа на макаронной фабрике? Покупка трусов — событие месяца! Они уже отравлены нормальной жизнью. А главное, они все любят твоего Джо. Да, его здесь сократи ли, но только в имени. За него все девчонки еще и борются. Все деньги откладывают на будущее, правда будет ли оно... хотя это уже не важно.

— Лара, а ты? Ты не хочешь вырваться? Или ты тоже его любишь?

— Нет, нет я просто не могу. У меня своя проблема. Она нас держит. Хотя мне часто снится дом... и мама. Я очень хочу назад. Они, наверное, думают, что нас уже и на свете нет...

— Кого нас?

— Да сын у меня от него, Симочка. Болен с рождения. А сейчас вообще прогрессирует эта беда. С сетчаткой там, совсем ослепнет скоро... Операцию только в Америке можно сделать, а я еще денег таких не скопила... ну, вам это все малоинтересно, и вряд ли это войдет в сумму вознаграждения за информацию.

— Лариса, я все равно для себя все решила. Я не знаю, почему говорю вам об этом, но я не буду больше с ним жить. Я уеду, а вы уж продолжайте свои африканские ритуальные танцы без меня. Оставьте ваш телефон, я постараюсь вам помочь. — Лизавета тяжело поднялась и направилась к выходу. — Спасибо за правду.

Лизавета вынула деньги и положила на бюро. Лара мгновенно переместила сумму в карман. И как-то знакомо взглянула на Лизавету. Только в такси, которое мгновенно появилось, Лизавета вспомнила этот взгляд. Так смотрели на нее только молоденькие женщины, презирающие ее возраст и восхищающиеся силой и мо л од остью Джошуа.

Как только Лизавета вошла в дом, зазвонил телефон.

— Лиза, Павла арестовали. Вылетай срочно — беда у нас.

Большего от Тани добиться было невозможно, потому что она ревела не переставая и несла какой то нечленораздельный бред про растление малолетних, про растрату.

Весь следующий день Лизавета подробно собирала вещи, которых набралось не мало. Заказала билет в Штаты, последнее не составило труда, поскольку с визой у нее не было проблем. И все время регулярно говорила по телефону с мужем, ничем не выдавая своих намерений.

Вечером Лизавета позвонила но телефону, написанному на мятом клочке.

— Лара, я улетаю завтра. Как зовут твоего сына?

— Сима... Серафим. А это вы к чему? — встревожено спросила Лара.

— Завтра с утра поставь ему визу в посольстве США. Там все будут в курсе, а в три пополудни вези его в аэропорт. Будем лечить твоего шестикрылого. Но условие: нашему муженьку, горе-производителю, ни слова. Вот поправим парня, тогда и отчитаемся.

Молчание повисло банановой веткой. Лизавета не торопила, уж кто-кто, а она точно знала, что значит больное дитя и детская могила. Она знала, что ей скажет Лара, потому что, когда умирал в России ее сын, она молила о чуде и день и ночь, тогда Бог не услышал и забрал ее мальчика. И Лара сказала такое понятное для Лизаветы:

— Спасибо.

И не было в этом «спасибо» обычного восклицательного знака. Как будто какая-то неведомая сила объединила двух женщин, и это единение не нуждалось в словах. Был только сын, которого одна женщина мечтала спасти, а другая точно знала, что она это сделает.

— Пристегните ремни. — Стюардесса внимательно обходила пассажиров. Лизавета, никогда не увлекавшаяся алкоголем, достала «Джеймисон», купленный в аэропорту, прямо из горлышка отпила и протянула бутылку чудаковатому молодому мулату, сидевшему рядом.

— Спасибо, мне нельзя, — сказал парень.

— Скоро напьемся, ты у меня прозреешь, как старик Паниковский.

— А кто такой Паниковский? — спросил Серафим.

— Паниковский — это такой Гердт, но до этого ты будешь доходить всю оставшуюся жизнь. Я гарантирую тебе большой остаток, а главное, чтобы ты его увидел в полном объеме и ничего не проглядел.

«Пашка то, тоже мне, растлил там кого-то. Куда ему против моего...» — преступно-радостно мелькнуло в голове Лизаветы.

Серафим, заснув, уронил голову ей на плечо, и Ли завета замерла, боясь разбудить парня, ее мальчика, теперь ее.