Завещаю вам жизнь

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Прошло полторы недели. Хабекер всего три раза за это время съездил домой. Спал по пять шесть часов на узкой койке в комнате отдыха, с тревогой понимал, что на допросах теряет необходимую выдержку путается в анализах, и нервничал еще больше.

Перед ним прошла вереница людей: все родственники Инги Штраух, хозяйки ее прежних квартир, редакторы газет, где печатались статьи Штраух, служащие Министерства авиации и Министерства иностранных дел, тем или иным образом связанные в прошлом с самой Штраух или с Лаубе.

Хабекер присутствовал на допросах Лаубе, принимал участие в пытках, надеясь вырвать у него признание в совместной работе со Штраух.

Два раза допрашивал жениха Штраух доктора Карла Гауфа.

Запросил и перечитал колоссальное количество документов, принадлежавших польской охранке и хранившихся в архивах Берлина.

Встречался с доверенным лицом генерала Шелленберга, штурмбаннфюрером Таубе, и представителем абвера майором Граве.

Вновь допрашивал саму Ингу Штраух, применив на последних допросах методы физического принуждения. Но с места не сдвинулся.

Мать Инги Штраух, пожилая, повергнутая в ужас женщина, только всхлипывала. Хабекер избил ее, чтобы привести в чувство. Фрау Фрида Штраух не сообщила следствию ничего нового: о заграничных делах дочери она не знала. Соседи фрау Штраух подтверждали, что мать и дочь никогда особенно близки не были, даже переписывались редко.

Варшавская приятельница Инги Штраух, бывшая секретарша военно-воздушного атташе полковника-Вольцова фрейлейн Соня Шрейбер, рассказывая о жизни в Польше, хвасталась знакомством со Штраух, бесконечно ссылалась на нее как на лицо, способное подтвердить ее собственное безупречное поведение.

У секретарши подергивался левый глаз. Розовая воспаленная кожа век, дебелая шея, неуверенные движения рук и болтливость выдавали алкоголичку.

Узнав, что Инга Штраух арестована по подозрению в государственной измене, фрейлейн Шрейбер уставилась на Хабекера таким тупым взглядом, что следователю стало тоскливо.

-Не пыталась ли Штраух узнавать у вас сведения секретного порядка? — уныло спросил Хабекер.-фрейлейн Штраух? — пребывая в шоковом состоянии, осведомилась Шрейбер и вдруг идиотски захихикала, стыдливо потупила заплывшие глазки, запинаясь, поведала:

Мы говорили... о женских болезнях... Мы обе... не могли иметь детей...

Она даже покраснела, старая дура! Хабекер выписал ей пропуск на выход, предупредив, что Шрейбер обязана молчать, и облегченно вздохнул, когда дверь закрылась.

Попытка разыскать бывшего военно-воздушного атташе полковника Вольцова привела к появлению на столе Хабекера официального документа, извещавшего, что полковник Вольцов погиб при выполнении служебных обязанностей на Восточном фронте. Походило на то, что полковника ликвидировали партизаны.

Доктор Карл Гауф рассказал о знакомстве с Ингой Штраух точь-в-точь то, что говорила сама арестованная. Поведение Гауфа на допросах, его слезы, жалкие крики при избиении, готовность, с какой он рассказывал следователю, что действительно часто сообщал Инге Штраух служебные новости, наводили на мысль, что Гауф мог оказаться невинной жертвой.

Документы польской охранки никаких улик против Штраух и других подозреваемых лиц не давали. Правда, Документы сохранились только частично: еще в сороковом году в помещении архива, где они хранились, вспыхнул пожар и значительная часть папок погибла. Причины пожара в свое время установить не удалось, но гестапо предполагало поджог.

Теперь Хабекер спрашивал себя не сгорели ли во время пожара именно те папки, какие ему сейчас требовались? Но что пользы было задавать подобные вопросы? Они же не могли возродить из пепла донесения агентов дефензивы!*

Только одно знакомое имя нашел в папках польской охранки следователь Хабекер: имя юриста Эрвина Больца, названное пресс-атташе Штейном. Дефензива подозревала Больца в шпионаже, считала его агентом гестапо. Польские шпики доносили своим шефам, что Больц время от времени встречался с подозрительными иностранцами. Хабекер поначалу обрадовался, надеясь найти среди имен иностранцев русские имена. Но русских имен в донесениях не приводилось. Среди «подозрительных» знакомых Больца имелись только французы, чехи, венгры, голландцы, но отнюдь не русские. Напрасно искал Хабекер в этих, донесениях указаний на встречи Больца с кем-нибудь из сотрудников германского посольства. Таких указаний тоже не существовало. Может быть, и они сгорели?!

Но запросы, посланные о Больце, сразу же насторожили. Выяснилось, что юрист в тридцать девятом году бесследно исчез. Перед отъездом сотрудников германского посольства из Польши Больца еще видели в Варшаве. Но после вторжения немецких войск следы юриста пропадали. Выяснилось, что в родной город он не вернулся. Родители Больца, немедленно арестованные, так же, как другие ближайшие родственники юриста, ничего о нем не знали. Местное отделение гестапо подтвердило, что семья Больца утратила связь с сыном еще в тридцать девятом году-Через начальника отдела кадров Министерства иностранных дел советника Крибеля следователь Хабекер нашел возможность разузнать об Эрвине Больце у бывших рудников германского посольства в Варшаве, не выпав у них никаких подозрений.

* Дефензива — охранка в буржуазной Польше.

Так, например, у советника Реннера вызнал о Больце его бывший сослуживец по Москве советник Ламла. В частной беседе, разговорившись, Ламла мимоходом спросил, не помнит ли Реннер кого-либо из видных варшавских юристов. Реннер одним из первых назвал, конечно, имя Эрвина Больца. Но, к сожалению, сведения Реннера не прибавили ничего нового к тому, что уже знал Хабекер. Разве только что Больц побывал и во франции и в Англии. Так же мало прибавили сведения других министерских служащих, встречавшихся с Больцем.

Хабекер предпочел бы потолковать с каждым из этих людей у себя в кабинете, но после допроса пресс-атташе Штейна ему дали нагоняй, и руководитель следствия советник Редер категорически запретил подобным образом обращаться с дипломатами.

— Вы можете следить за любым! — орал Редер. — Но я не позволю таскать уважаемых людей на допросы только потому, что вам так хочется! Какие были у вас основания допрашивать Штейна?! Вы знаете, кто этот человек? У вас были какие-либо основания подозревать его?! Нет? Так какого черта вы его допрашивали? И что это за идиотская история с подпиской о невыезде?! Вы вообще соображаете что-нибудь?!

И, успокоясь, добавил:

Установите наблюдение за всеми, кто так или иначе был связан с варшавским посольством. Это даже необходимо. Но без крайней необходимости никого к себе не приглашайте?

Решайте. Есть же другие пути!..

Но конечно, эти «другие пути» существовали, как мало они пока дали!

Крайне многообещающей оказалась только встреча со штурбаннфюрером Таубе и майором Граве.

Их сотрудники провели огромную работу, выявляя среди лиц, арестованных в начале войны, а затем в период с конца апреля до середины мая сорок второго года, тех, кто имел хотя бы косвенное отношение к радиоделу. Тут всплыла фамилия дезертира Густава Гизеке, в прошлом члена Союза красных фронтовиков, автомеханика, служившего в частях люфтваффе бортрадистом. Густав Гизеке был мобилизован в армию в конце июня сорок первого года. В конце ноября сорок первого года бомбардировщик Гизеке сбили неподалеку от Ельни. Из членов экипажа уцелел один радист. Он сумел перебраться через линию фронта, убив русских пулеметчиков и притащив с собой их пулемет. За совершенный подвиг командование наградило Гизеке Железным крестом I степени и дало ему отпуск к семье. Гизеке приехал в Берлин, явился к жене, прожил у нее весь отпуск, а потом попрощался и уехал, как он говорил, обратно на фронт. Однако в части Гизеке не появился. Уже тогда, допрашивая жену Гизеке, в полиции обратили внимание на одно странное обстоятельство*. бортрадист не разрешил жене провожать его на вокзал, расстался с ней около станции метрополитена. Стало ясно, что бортрадист просто-напросто дезертировал. Объявили о розыске дезертира, сообщили его приметы во все полицейские управления. Однако почти полгода найти Гизеке не могли. Совершенно случайно сведения о нем дал один из офицеров авиаполка, где служил бортрадист. Этот офицер приехал в отпуск и, находясь в Берлине, проезжая в трамвае по Людвигштрассе, внезапно увидел из окна человека, чрезвычайно похо жего на унтер-офицера, которого искали в полку. Офицер пытался остановить трамвай, спрыгнул на ходу» но дезертир исчез. Офицер тотчас отправился в полицей-президиум.

Он рассказал, что тип, похожий на Гизеке, был одет в коричневый костюм и шел в направлении к Баварской площади.

Через три дня полицей-президиум, устроив перепроверку всех жителей Берлина, получивших прописку в период с января по май, обнаружил в одном из районов некоего Вильгельма Раббе, снимавшего комнату в частном доме по Лихтенбергштрассе еще с декабря месяца. Тот факт, что Раббе прописался в декабре, до сих пор оставлял его вне подозрений. Но сейчас внимание агентов привлекла фотография этого человека, чем-то напоминавшая имеющуюся у них фотографию Гизеке. Правда, Гизеке не носил усов, как Раббе, но и у того и у другого были одинаково внимательные глаза и одинаково искривленный нос.

Гестапо задержало человека, называвшего себя Раббе. Документы Раббе оказались в порядке. Но вызванная на очную ставку жена Гизеке сразу узнала мужа. Подтвердили личность Гизеке и его соседи. Опознал дезертира и офицер из его полка.

Гизеке понял, что запирательство бесполезно, и рассказал, что задумал дезертировать, еще пробираясь по русским тылам. Он говорил, что хотел жить, что не мог представить, как снова поднимется в воздух. Тщательнейший обыск в квартире Гизеке не дал никаких результатов. Во всяком случае, рации у него тогда не обнаружили. А может быть не обнаружили только потому, что не искали, Приняли версию о дезертирстве как истинную. Гизеке судили.-

Он утверждал, что документы купил в одном из частных казино. , но упорно отказывался называть, название кабака-

Это посчитали не самым важным обстоятельством

Суд приговорил Гизеке к расстрелу. Подсудимый умолял о помиловании. Ходатайство о помилование было отклонено. Гизеке под стражей был доставлен в расположение

своего полка и расстрелян перед строем летчиков 10 июня 1942 года.

Служба Шелленберга и абвер обратили внимание Хабекера на одно немаловажное обстоятельство: одна из подпольных берлинских радиостанций прекратила работу в конце июня сорок первого года, а еще одна подпольная радиостанция начала работу в начале января сорок второго года и перестала выходить в эфир в конце мая сорок второго. Исчезновение первой станции совпадало по времени с призывом Гизеке в армию, а период интенсивной работы второй совпадал с периодом пребывания Гизеке в Берлине после отпуска.

Гестапо и абвер предполагали, что Гизеке являлся одним из тех радистов, которые работали на берлинское подполье. Хабекеру предложили проверить, как вела себя Инга Штраух с июня сорок первого по декабрь сорок второго и в период с мая сорок второго по день ареста.

Хабекер обнаружил весьма любопытные факты.

В начале сентября 1941 года Инга Штраух вместе со своим женихом Гауфом выезжала в Словакию и оставалась там пять недель, хотя служебные дела Гауфа были закончены уже через три недели. Она много ездила по стране, воспользовавшись любезностью шефа пропаганды правительства Тисо Тито Гас пара, предоставившего очаровательной даме служебную машину. Правда, установить, где побывала Инга Штраух, Хабекер не мог. Но создавалось впечатление, что арестованная посещала ме ста, которые были ей знакомы и раньше, со времен трид цатых годов.

Зато в марте 1942 года, когда Гауф получил назначение в Гаагу, Инга Штраух отказалась поехать вместе с ним, оставалась в Берлине, ссылаясь на ухудшение здоровья.

Но вот в конце мая, как раз после ареста Гизеке, здоровье фрейлейн Штраух сразу улучшилось, и она отважилась на очередную поездку в ту же Словакию.

А в конце июля подала просьбу о посылке ее в каче стве корреспондента на германо-советский фронт. Получив отказ на том основании, что женщина не может быть военным корреспондентом, вновь подала в гестапо просьбу разрешить ей поездку в Словакию, теперь якобы для лечения...

Представитель абвера майор Граве, беседуя с Хабекером об этих фактах, сказал:

— Смотрите, пока рация Гизеке выходит в эфир, фрей лейн Штраух спокойно сидит в Берлине. Ее не соблазняет заграничная командировка жениха, в которой ей предлагают принять участие. Но сразу после ареста Гизеке, утратив контакты с ним, фрейлейн Штраух проявляет подозрительную активность. Может быть, желание поехать на Восточный фронт — отчаянная попытка самой уста новить прямую связь с русскими. А может быть, Штраух надеется найти в армии кого-то из друзей, имеющих связь. Поскольку же Штраух напарывается на отказ, она снова рвется в Словакию, где надеется обнаружить кого либо из старых знакомых.

— Вы уверены, что Штраух была связана с Гизеке? — бросил Хабекер.

— Доказательств у меня нет, — признал майор — с расстрелом Гизеке явно поспешили... Но разве вы обнаружили радиста Штраух?

— Нет...

В этом и зарыта собака. Радиста у Штраух нет. Во всяком случае, обнаружить его не удалось. Но бесспорно что Гизеке, очень опытный радист, на кого-то работает- На кого же? Мне кажется, поведение Штраух дает основания предполагать, что работал он именно на нее.

Однако вам предстоит добиться показаний Штраух. Никто иной - увы! - подтвердить их совместную деятельность не может!

— Я надеюсь, она заговорит... — задумчиво сказал Хабекер. — Оставьте мне фотографию Гизеке, пожалуйста.

Из колоссального количества малозначащих фактов и самых различных имен, возникших при изучении жизни Инги Штраух, Хабекер постарался отобрать самые важные.

Что он знал наверняка?

Инга Штраух была невестой доктора Карла Гауфа. Карл Гауф устроил ее работать в реферат графа фон Топпенау.

Граф фон Топпенау служил в Варшаве в то самое время, когда Инга Штраух была тамошней корреспонденткой ряда немецких газет, и мог знать ее хотя бы в лицо.

У графа фон Топпенау был весьма подозрительный знакомый - некий юрист Эрвин Больц, почти восемь лет подвизавшийся возле германского посольства в Польше, но исчезнувший при оккупации этой страны.

По имеющимся сведениям, Инга Штраух не знала Больца.

Однако имя Инги Штраух указано в одной из русских телеграмм.

Абвер и службы генерала Шелленберга предполагают, что радист Густав Гизеке являлся радистом Инги Штраух.

Хабекер тер виски, принимался ходить по комнате допросов.

Если предположить, что фон Топпенау давал Больцу какие-то сведения, то при чем тут Инга Штраух?

Если Инга Штраух, как советская разведчица, могла войти в доверие к Топпенау и Гауфу, то при чем тут Больц?

Хабекер останавливал себя.

Начать следовало с другого. С выяснения, от кого Штраух могла получать интересующие русскую разведку сведения.

Такими людьми могли оказаться, прежде всего, два человека: тот же Гауф и граф Эрих фон Топпенау. Но Гауф — фигура явно рядовая. Зато фон Топпенау представлял бы для русской разведки огромный интерес! Связи у этого человека солидные, он наверняка осведомлен о многом! Однако здесь существует маленькое но: представить себе графа фон Топпенау советским разведчиком просто невозможно. С тем же успехом можно заподозрить графа в принадлежности к тайной секте йогов, замышляющих насаждение культа Джагернаута среди лапландцев.

И все же кто-то сведения Инге Штраух давал!..

Хабекер доложил о своих умозаключениях руководителю следствия советнику Редеру.

— В перехваченных телеграммах значительное место отводилось политической информации и экономическим сведениям, — сказал Хабекер. — Никто, кроме дипломата и человека, близкого к руководителям имперской экономики, эти сведения получить не мог. А советник фон Топпенау помимо всего прочего является, как выяснено, близким другом министра Шахта и его любовницы...

— Вы подозреваете графа? — удивился Редер.

— Да, — сказал Хабекер. — Более осведомленного человека в окружении Штраух нет.

— Это еще не довод! — раздраженно фыркнул Редер — Подумайте, чье имя вы назвали! Друг Риббентропа. Родственник Крупов — советский разведчик? Это уже чересчур.

Хабекер наклонил голову. Нельзя было понять из согласия или из упрямства.

— На какой почве он мог бы сотрудничать с русскими — продолжал Редер. — Общность идей? Чушь! Деньги? Но русские не могли бы предложить Топпенау больше, чем тот имеет! А если бы и предложили, граф не взял бы; кто же согласится рыть собственную могилу?! Граф не так глуп, чтобы не понимать, к чему приведет победа большевизма! Вы фантазируете, младший штурмфюрер! Хабекер подергал себя за сустав указательного пальца:

— Разрешите, господин советник?

— Да.

— Я думаю над всем этим дни и ночи... И вчера мне показалось». Может быть, я ошибаюсь... Но...

— Говорите членораздельно!

— Я предположил, господин советник, что все может оказаться гораздо сложней.»

— Яснее!

— Слушаюсь!.. Действительно, вы правы: предположить, что фон Топпенау сотрудничает с русскими. Но граф долго жил в Польше.» Его англо-французские и польские симпатии... Может быть, ветер дует с другой стороны, господин советник!

Редер насторожился.

Хабекер, ободренный вниманием, спешил досказать.

— Граф может быть связан с Лондоном или Вашингтоном. Мотивы — денежная заинтересованность и политические взгляды. Предполагая, что мы потерпим поражение в войне с Великобританией и Францией, Топпенау способен был изменить еще в тридцатые годы. Искал хозяев, старался заручиться расположением будущих господ. к к деньгам граф неравнодушен. Это подтверждав все, кто его знает.

— Неясно, — сказал Редер. — Какое отношение это имеет к Инге Штраух, которой интересовались не Лондон и не Вашингтон, а Москва.

— Вот этого я и не могу понять! — признался Хабекер. — Тут возможна только одна догадка...

— Какая же именно?

— Конечно, это слишком тонко и почти невероятно... Однако...

— Короче, Хабекер.

— Слушаюсь!.. Господин советник, если допустить, что фон Топпенау могла завербовать английская или американская разведка, то ведь можно допустить, что об этом думали и русские Редер, ходивший по кабинету, остановился:

— Иными словами?.. Иными словами, вы хотите сказать, что фон Топпенау мог попасть в ловушку?

— Вот именно, господин советник! Ему могли сказать, что предлагают работать на Си-Ай-Си или Интеллидженс сервис, а на самом деле...

Редер отмахнулся:

— Фантазия! Вы фантазер, Хабекер!

— Господин советник, другого объяснения имеющимся сведениям я найти не могу. Логика подсказывает только такой ход.

— Логика, логика! Какая может быть логика, если речь идет о таком человеке, как граф?!

— Все-таки разрешите проверить банковские вклады фон Топпенау.

— Вы понимаете, что играете с огнем, Хабекер? Тут ошибаться нельзя!

— Я понимаю, господин советник.

— И потом... С каких это пор русские платят своим агентам?

— С фон Топпенау обстоит иначе, господин советник! И его приглашали от имени той же Си-Ай Си. то и доллары предложили бы. А если банковские вклады графа не соответствуют реальным доходам — дело нечистое.

— Почему же вы их до сих пор не проверили?

— Вклады, сделанные в имперские банки, я изучил, — сказал Хабекер. — Я имею в виду вклады в банки других стран. Прежде всего в швейцарские. Фон Топпенау часто ездил в Швейцарию, господин советник. Кроме того, он не стал бы держать деньги во Франции, скажем.

— Если ваша версия верна, то, скорее всего, деньги графа лежат в лондонских или американских банках, — заметил Редер. — А проверить эти банки сейчас сложно.

— Разрешите проверить швейцарские! — попросил Хабекер.

— И это непросто. Кроме того, это отнимет время. А следствие затягивать нельзя. Рейхсфюрер недоволен.

— И все же другого пути нет, — упрямо сказал Хабекер. — У меня пока нет никаких оснований для ареста графа фон Топпенау. Никаких!

Редер снова принялся мерить кабинет медленными шагами. Рассеянно глядя на сверкающие плитки паркета, раздумывал. Казнить Ингу Штраух не составляло труда. Однако выявить ее связи, источники ее информации просто необходимо. Никто не поверит, что Штраух работала в одиночку. Кто-то должен стоять за ее спиной! И кто-то, конечно, стоит! Граф фон Топпенау? Больше чем сомнительно! Но этот сукин сын Хабекер выдвинул целую теорию.- Он напишет доклад... Значит, меры принять необходимо. Конечно, с предельной осторожностью, чтобы не навлечь гнева со стороны того же Риббентропа, если построения следователя окажутся мыльным пузырем, который при первом прикосновении...

— В Швейцарию придется посылать человека, — вслух подумал Редер. — Время мы потеряем, а принесет ли это пользу... Неужели вы не можете добиться показаний от самой Штраух?!

— Она все отрицает, господин советник! Я применил сильные средства... Отрицает. А припереть ее к стене фактами я не могу. Их нет, этих фактов!

Редер раздраженно прищелкнул языком:

— Поразительная беспомощность, младший шгурмфюрер! Ведь Штраух сделана не из железа!

— Да, господин советник, но она еще нужна... И, кроме того, вы сказали, что она должна фигурировать на процессе.

— На процессе, на процессе!.. Естественно, должна фигурировать! Фюрер пожелал, чтобы был процесс... Хорошо. Я договорюсь, чтобы вклады фон Топпенау проверили. Если они существуют, конечно. Но прошу никаких других акций против графа пока не принимать.

— Слушаюсь! — сказал Хабекер.

— Выколачивайте правду из самой Штраух! — внезапно заорал Редер. — Из самой Штраух и ее любовника, этого Гауфа! Из других выколотили, значит, можно выколотить и из них! Любого можно заставить говорить, черт возьми! Не знаете вы этого, что ли?!

– Слушаюсь! — сказал Хабекер.