Завещаю вам жизнь

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Из штаба дивизии, где передали приказ выехать в Москву, человек, отзывавшийся на фамилию Вильде, то же ночью добрался до штаба армии. Наступал четвертый час утра. В политотделе все спали кроме дежурного, коротавшего время за чтением газетных подшивок. Дежурный не имел никаких указаний относительно Вильде объявил, что будить полковника не станет, он только что лег отдохнуть. И что если Вильде сильно устал то может тоже вздремнуть на его кровати?

Вильде не стал спорить, тем более что дежурный любезно указал на собственную чистенькую, с белыми простынями койку, снял пальто, прилег поверх одеяла сделал вид, что засыпает. Но ему не спалось.

Он слушал разговор дежурного с офицером который сопровождал его от штаба дивизии, слышал, рекомендовали агитатором, слышал, как разговор перешел на какое-то ЧП, случившееся в дивизии, и за которое кому-то угрожали «снять голову», но разговор этот не касался сознания Вильде, не запечатлевался в уме, он был и одновременно как бы не был, ибо мысли самого Вильде, а с ними и он сам находились очень далеко от аккуратной армейской землянки, обшитой досками, от дежурного, от толстой подшивки пожелтевших газет и от койки с чистыми простынями...

Он был уже не очень молод, этот человек, лежавший на койке дежурного по политотделу армии. Недавно ему исполнилось сорок три года. Возраст серьезный, особенно если учесть, что двадцать два года из сорока трех были отданы сначала подполью, а потом разведке. Но внешне этот человек выглядел еще очень молодо. Ему нельзя было дать больше тридцати пяти — тридцати шести лет. Русоволосый, сухощавый, похожий на знаменитого чемпиона Европы по теннису, с которым его порою путали, когда доводилось ездить во Франциенсбад или в Виши, он и впрямь обладал закалкой спортсмена, собирающегося сделать феноменальную карьеру.

Он не курил; почти никогда, за исключением очень редких случаев, не пил; ежедневно занимался гимнастикой; тщательно, словно кинозвезда, следил за зубами и чистотой кожи. Высокопоставленные приятели и знаковые в Германии считали его снобом и англоманом. На людей принадлежащих к средним и низшим слоям общества он производил отталкивающее впечатление ледяной сдержанностью и холеным видом.

эрудиция этого человека вызвала удивление даже такого энциклопедиста, каким был Герберт Уэллс.

Летом тридцать седьмого года они встречались в Лондоне -На приеме у баронессы Будберг.

Передавали, что Уэллс, расположенный к баронессе и не скрывавший от нее своих мнений, выразился в том духе, что знаний их собеседника хватило бы на нескольких британских премьеров-Человек, лежавший на койке дежурного по политотделу, действительно был сведущ во многих сторонах человеческой деятельности.

Полученное им гимназическое, а затем университетское образование он постоянно совершенствовал, расширяя круг знаний не только в профессиональной юридической работе, но и во многих других областях, даже не смежных с юридической. Прожив семь лет перед Второй мировой войной в Варшаве, он собрал одну из наиболее обширных частных городских библиотек, содержавшую не только редкие издания классиков мировой литературы, но и свыше полутора тысяч томов различных книг по технике, сельскому хозяйству, истории, политэкономии и медицине. Когда он успевал читать — оставалось загадкой даже для близких. Но он читал, и читал с карандашом в руках, делая выписки, оставляя на полях книг четкие пометки для памяти. Если бы умный наблюдатель, задавшийся целью проанализировать чтение этого человека, мог уловить в этом чтении какую-то систему, вдумавшись в карандашные пометки, он догадался бы, что столь острый интерес к человеческому знанию не был в данном случае всеядным и объяснялся не только природными склонностями читавшего. Впрочем, даже очень умный наблюдатель не догадался бы о цели, какую преследовал этот человек, желавший, казалось, знать все обо всем. А цель была предельно ясна и проста: этот человек не хотел новых войн, он мечтал о торжестве человеческого разума, верил в возможность справедливого мироустройства и подчинил жизнь достижению своих идеалов.

«Милая родина» позаботилась о том, чтобы внушить ему неиссякающую ненависть к всесилию золотого тельца, к унижению человека человеком, к тупой военщине и идиотизму бюрократического государства, где клика продажных парламентариев и зажиревших социал демократических бонз делала все, чтобы усугубить эксплуатацию трудящихся.

Юношей он пошел, вопреки воле родителей, на завод фирмы АЭГ, чтобы лучше понять положение тех людей, которые созидают материальную основу бытия общества. Он узнал, что такое «жалованье рабочего» и что такое «права человека», гарантированные веймарской конституцией. Он испытал голод, оскорбления мастеров, увидел, как вожди социал-демократии совершают сделки с хозяевами предприятий и государства. Он принимал участие в рабочих демонстрациях, организованных в знак протеста против дороговизны, против политического бесправия, против антисоветской политики. Память об этих днях навсегда закрепили в нем полицейские дубинки и штыки солдат. Тогда он пришел к коммунистам. Партия ценила людей. Она приказала ему учиться: будущему социалистическому государству необходимы хорошие специалисты. Учебу в университете он сочетал с партийной работой: выступал на митингах, руководил забастовками, писал брошюры. Чтобы не вышвырнули из числа студентов, пришлось взять чужое имя. Он стал для товарищей по партии Генрихом Лоце... Так было до тридцать второго. В тридцать втором Генриху Лоце угрожал арест. Тогда Генрих Лоце исчез, чтобы стать Вольдемаром Воровски. Между тем партия Гитлера, поддержанная промышленниками и юнкерами, рвалась к власти. Безудержная демагогия фашизма, использующего пагубные последствия всеобщего экономического кризиса, игравшего на ущемленном чувстве национального достоинства немецкого народа, на созданной фашистами легенде о так называемом «немецком социализме», позволила Гитлеру на выборах в рейхстаг 31 июля 1932 года получить 13779 тысяч голосов, вдвое с лишним больше, чем на выборах 1930 года, и захватить 230 парламентских мандатов. Председателем рейхстага, усилиями буржуазии и юнкерства, был избран один из лидеров фашистской партии, Герман Геринг. А на следующий день после избрания Геринга возглавлявший правительство фон Папен предложил Гитлеру пост вице-канцлера, отвергнутый бесноватым фюрером, который уже претендовал на пост канцлера.

Гитлеру пришлось недолго ждать. Промежуточный кабинет генерала Шлейхера просуществовал лишь до января 1933 года. Уже 30 января президент Гинденбург подписал указ о назначении Гитлера рейхсканцлером. Так свершилось чудовищное: самая человеконенавистническая партия, партия самого подлого предательства интересов рабочего класса и крестьянства, пришла к власти..

Коммунисты знали: Гитлер — это война. Гитлер - это трагедия для всех европейских народов и в первую очередь для народа самой Германии. Вынужденная уйти в подполье, компартия продолжала самоотверженную борьбу. А часть ее членов, понимая, что главный удар фашизм обрушит на отечество всех трудящихся, на первую в мире страну социализма - Советский Союз, приняла решение всеми средствами препятствовать нанесению этого удара, предотвращению его. Эти люди ясно понимали — война с Советским Союзом приведет Германию к чудовищным жертвам, унесет миллионы жизней немецких юношей и девушек. Конечно, они верили: война приведет к разгрому немецкой военной машины, к уничтожению гитлеризма. Но ведь заплатить за преступления гитлеровской клики, и заплатить кровью, предстояло немцам!

Можно ли было допустить это? Нет!

И люди, не хотевшие войны, не хотевшие напрасных жертв, не желавшие видеть трагедию родного народа, пришли к выводу: советское военное командование должно знать обо всех военных приготовлениях гитлеровцев, обо всех их политических и военных планах, о всем ходе подготовки Гитлера к войне с СССР...

В те дни человек, лежащий сейчас на койке дежурного по политотделу армии, забыл прежние псевдонимы. Он вновь стал носить только одно, свое настоящее имя — Эрвин Больц. А для советских товарищей он стал «Парижанином ». Этот псевдоним с течением времени сменился другим. Его называли «Розой» и «Лорелеей», «Магом» и «Двенадцатым», «Лизой» и «Бароном», и чехарда этих псевдонимов вводила в заблуждение даже самых изощренных мастеров контрразведки. Каждый раз, получив тонкую ниточку, обещавшую вывести на одного из самых опасных врагов, фашистская сволочь вновь теряла концы и начала, принималась наносить удары вслепую, искала нескольких разведчиков там, где работал один, и одного ~ там, где работали многие, подозревала собственных агентов и карала собственных холуев. А Эрвин Больц, совладелец юридической фирмы, защищающей права немецких меньшинств за границами «возлюбленного рейха, оставался в глазах окружающих «добропорядочным немцем», тонким и умелым дельцом, желанным гостем посольства, салонов и раутов.

Он не терял даром ни одного часа. Он создал и закалил одну из самых деятельных разведывательных групп Генерального штаба Красной армии. И хотя ему самому в тридцать девятом году пришлось исчезнуть из объятой огнем -Варшавы, тайно перейти границу Литвы и приехать в Москву, созданная им группа продолжала работу. Она работала и сейчас, в годы войны.

Вот только связь с ней последнее время была утрачена. И может быть, внезапный вызов из Москвы объяснялся тем, что в Генеральном штабе хотели знать мнение Эрвина Больца по какими вопросам или хотели с его помощью наладить утраченную связь с группой.

Так или иначе вызов означал возвращение к привычной, настоящей работе, возвращение к делу твоей жизни.И лежа на узкой койке дежурного по политотделу, Эрвин Больц чувствовал себя одним из самых счастливых людей на земле..

В шестом часу Больц все-таки заснул и проснулся только в начале девятого от настойчивого потрепывания по плечу и громкого голоса, называвшего его по имени Вильде.

Будил Больца сам начальник политотдела армии. В конце землянки узким, золотистым потоком, клубящим пылинки, падал ясный солнечный свет.

— Заспались, товарищ Вильде! — добродушно сказал начальник политотдела. — А погодка-то вон как разыгралась: ни облачка. Как теперь поедете?

Начальник политотдела, как многие фронтовики в сорок втором, находил солнечную погоду неважной, а дождливую, снежную - хорошей, потому что авиация Геринга, повисая над позициями и дорогами в ясные дни. бездействовала именно в непогожую пору.

Но даже понимание опасности, какой он подвергнется при поездке днем на машине в солнечную погоду. Не могло испортить праздничного настроения Больца.

Он извинился перед начальником политотдела за беспокойство, вышел из землянки, сделал гимнастику разделся до пояса ледяной водой, оделся, принял приглашение «завтракать, рассказал о вчерашней поездке на фронт, и, как только доложили, что машина готова, решился, сел в закиданный грязью «газик» и поехал в штаб фронта.

По дороге ему и шоферу дважды приходилось покидать машину, отлеживаться в придорожных канавах при налете «мессершмиттов», обстрелявших «газик» из крупнокалиберных пулеметов, но во втором часу дня Больц все же добрался до штаба фронта, расположенного в полуразрушенной деревне.

У командующего фронтом шло совещание. Ни членов Военного Совета, ни начальника разведки Больц сразу не нашел. Они освободились только в пятом часу. Но зато Больц сразу же получил необходимые проездные документы и в начале восьмого — в свое распоряжение «эмку» начальника разведки, которая должна была довезти до самой Москвы.

Всю ночь Больц провел в пути. А ранним утром следующего дня «эмка» уже катила по малолюдной улице Горького, свернула на Тверской бульвар, где спускали аэростаты воздушного заграждения, и выехала на Арбатскую площадь. Больц увидел здание, куда ему предстояло войти через несколько минут и где должно было решиться столь многое в его жизни и жизни его друзей...