Земля последней надежды. Свиток 1. Дети конопатого бога

Глава 2. Владычица озера

Варяжье Поморье. Вендская держава. Полабская земля. Зверино-море[1]. Лето 1066 года

[1] Сейчас озеро Шверинер-Зе, Германия.

В дубравах шумел ветер.

Рогволод Всеславич покосился на каменное лицо дружинного старшого, гридня Раха, вздохнул и прикусил жидкий ещё, едва начавший отрастать русый ус. Отцову гридню особо прекословить не будешь, а раз Рах Стонежич сказал, что надо спешить, стало быть, так оно и есть. Княжичу смерть как хотелось поохотиться, но на это не было времени – дружина Рогволода и приставшие к ней лютичи и глиняне спешили в Велиград, на общее вече.

Охоту Рогволод любил. Гораздо больше, чем, к примеру, государские заботы или званые пиры в княжьей гриднице (на которые, справедливости ради сказать, его отец начал звать только в последние два года, после сражения на Шелони). А вот сражаться ему понравилось. Рогволод опять вздохнул, вспоминая, как врубился в спутанный строй «мстиславичей» во главе дружины (вспоминая, как в том первом бою его, двенадцатилетнего мальчишку, оберегали с обеих сторон отцовы вои, он неудержимо краснел, но повторял про себя упрямо – врубился! врубился! во главе!). В бою была та же страсть, что и в охоте, то же волнение и бьющая в виски кровь. И кто бы осмелился сказать, что из него, не любящего скучных сидений с боярами и хмельных пиров с дружиной, не выйдет государя? Да и кому те сидения с боярами нравятся в четырнадцать-то лет? То ли дело – охота!

Рогволод перевёл взгляд на дорогу – поросшая густой травой едва заметная колея исчезала в ближнем лесу, за вершинами которого виднелась серо-голубая гладь Зверина-озера. За лесом стояли дымы – то ли горело что-то, то ли рыбаки на берегу озера жгли костры. Солнце садилось над лесом, и на волнах озера плясала дорожка багровых отблесков. За лесом кто-то пел сильным высоким голосом, слов разобрать было нельзя, понятно было только, что поёт женщина.

– Не пора ль на ночлег остановиться, княже? – почтительно и вместе с тем так, что невозможно было возразить, спросил Рах, почти поравнявшись с Рогволодом, но в то же время держась чуть позади, на одну конскую морду. – Солнце садится.

– Распоряди, Рах, – кивнул княжич в ответ, чуть погоняя коня, и вслушался в поющий женский голос, стараясь разобрать слова.

Нет, не разобрать.

Плевать, – подумал вдруг Рогволод решительно. – Не опоздаем с одного-то дня! Завтра поохотимся, тем более, дружине надо что-то есть!

Подорожники у его людей уже заканчивались, а не будешь же ради прокорма грабить тех, кого пришёл защищать от саксов и их прелатов. Хорош ты будешь защитничек!

Полоцкий княжич появился на Варяжьем Поморье в конце травеня. С ним было всего сотня полоцких воев, оторванных Всеславом от своей и без того невеликой дружины – впрочем, с Рогволодом в большинстве своём шли вои, прибившиеся к Всеславу недавно. Старшим в Рогволожей дружине князь Всеслав поставил гридня Раха, сына прибившегося к нему когда-то лютича Стонега.

Волхвы встречали Рогволода в устье Укры[1]. Бросив на побережье лодьи, полоцкий княжич с дружиной сразу же ринулся через земли лютичей в глубину Вендской державы. По пути его дружина обрастала воями из ратарей и доленчан – при вести о появлении в лютицких землях сына полоцкого князя, потомка Велеса-Чернобога, многие вои хватались за оружие, готовые биться хоть с самим императором. А призывы волхва Велемысла, ехавшего рядом с княжичем, подливали масла в огонь.

Рогволод знал, что от него нужно волхвам – послужить живым знаменем, явным знамением воли богов, явленной через своего великого отца, известного и на Варяжьем Поморье. Знал и то, что перехватить князя Годослава-Готшалка волхвы намереваются на саксонской меже, в Лучине[2], у глинян.

В Лучин Рогволод въезжал уже во главе дружины в три сотни воев. Княжич приподымался на стременах, озирал своё выросшее втрое войско, и его душу невольно переполняла гордость – за считанные дни он стал старшим над дружиной только втрое уступающей отцовской. Поневоле возгордишься, в четырнадцать-то лет.

Лучин его во многом отрезвил.

Города вендов не особенно отличались от виденных доселе Рогволодом городов кривичей и словен. Вместе с тем, они были очень похожи на вендские города в землях корси и чуди. В Кеси[3] на Ореховой горе Рогволод ранее бывал многократно, и увиденное в землях лютичей и варягов его совсем не удивило.

Не был отличием и Лучин.

Те же высокие рубленые стены, только замкнутые в кольцо, высились на берегу Лукницы[4]. Та же гладь Рудова-озера[5] невдалеке и тёмно-зелёная стена леса невдали. Прорезанные в валу ворота с рублеными стрельнями наверху. Почти всё – то же самое, что Рогволод видел дома, в кривской земле.

Поэтому он ни на мгновение не задержался, чтобы рассмотреть город с пригорка. Там более, что видно было – припоздали они.

Над городом стоял неумолчный крик, где-то уже полыхало пламя, валил клубами чёрный дым с проблесками огня, тревожно били колокола. В отворённых настежь воротах не было ни души – стража невестимо куда подевалась. Подивясь беспечности глинян, Рогволод только поторопил коня плетью. Не ударил, нет – лёгкого касания было достаточно, чтобы умница Бурко неодобрительно покосился на хозяина, переступил через брошенное поперёк дороги копьё и резко перешёл на рысь. Дружина тоже заспешила следом за юным князем, встревоженная криками, доносящимися из города. Чуть оборотясь назад, Рогволод краем глаза увидел, как кто-то из воев на скаку свесясь с седла, подхватил брошенное копьё – поделом раззяве, что его потерял.

На улицах тоже было пусто, и княжич (ан не княжич, пожалуй, что и князь уже) махнул рукой в сторону пожара. Гридень Рах только согласно склонил голову – князь решил верно. Где горит – там и люди.

Горел княжий терем – Рогволод почему-то сразу понял, что княжий. А на площади у ворот в теремной двор сражались две дружины. Треск и гул пламени сливался со звоном железа и криками воев.

На глазах Рогволода, остановившего коня на краю площади и замершего на мгновение, высокая тесовая кровля терема с грохотом завалилась внутрь, взвился высокий дымный вихрь, пронизанный искрами и угольями. Пламя на миг опало и тут же вновь обрадованно взревело и встало стеной.

Так они и весь город спалят, мельком подумал полоцкий княжич. Впрочем, основной город лежал к северо-востоку, на берегу озера, а тут, на Лукнице – только княжий замок.

Рогволод бросил взгляд на сражающихся – вои тоже замерли на несколько мгновений, заворожённо глядя на пламя. Кто же из них есть кто, на чьей он ныне стороне? А то и вовсе ни на чьей?

Выручил волхв, который встречал их ещё на морском побережье, да так и ехал вместе с полочанами через всю землю лютичей и варягов. Он указал на коренастого воя в посеребрённой кольчуге, которая стоял у самых ворот княжьего двора и обронил только одно слово:

– Годослав.

В этот же миг вои Годослава нажали на своих противников, ринули в бой с криком:

– Кирие элейсон[6]!

Их противники, вооружённые так же, попятились.

Волхв указал рукой на их вожака в алом с золотом плаще и обронил так же коротко, как и в прошлый раз:

– Блюссо.

Понятно. Родственники власть поделить не могут. Про Блюссо Рогволод не раз слышал по пути, да и от волхва Славимира в Полоцке слышал, когда отец и волхв объявили ему, что отправляется в землю варягов. Был Блюссо силён и властен, и давно уже не было мира меж ним и его шурином Годославом. Князь варяжский и церкви строил, и саксов на словенских землях селил, чтоб опору себе против язычников найти, и даже имя сменил на Готшалка. А Блюссо же, князь глинян, хоть и тоже крещён, только и время выбирал, чтоб шурина потеснить.

Выбрал, видимо.

Все эти мысли в голове Рогволода пронеслись мгновенно – долго раздумывать было некогда, Блюссо надо было спасать. Полочанин рванул из ножен меч, коротким взмахом указал на Годослава, и дружина с радостным рёвом хлынула вперёд, сверкая в отблесках пламени нагими клинками.

Сшиблись. С лязгом, с грохотом, с треском копейных оскепищ, с горловым рёвом и матом. Рогволод вновь, как и два года тому, в своей первой сшибке на Шелони почувствовал, как приливает к голове кровь, шумит в ушах и охватывает упоение боем. Меч словно сам плясал в руках, со звоном сшибаясь с вендскими клинками, и княжич уже опять не замечал, что его с двух сторон берегут поставленные нарочно для того Рахом вои.

Но до Готшалка он добраться не смог. «Годославичи» же попятились, а потом и вовсе бросились в бег – удар конной дружины Рогволода разом решил всё дело. На Годослава-Готшалка разом навалились пятеро «блюссичей», вырвали меч, выкручивали ему руки. На площади разом вдруг стало людно, толпы народу оступили пылающий терем и двор, ломали ворота и тын, хлынули на княжий двор с баграми, копьями и топорами. Одни ломали горящий терем, борясь с пожаром, другие крушили затворы и лезли в княжьи погреба, третьи добивали княжью дружину – вече, видимо решало сразу обе беды – и христианскую княжью власть, и пожар, им же, впрочем, и зажжённый.

Гарь.

Гарью несло от разваленного терема вендских князей, в котором они всегда останавливались, приезжая в Лучин за данью, от обгорелого тына вокруг двора. Пожар потушили общими силами.

Вои Готшалка, те, кто смог остаться в живых, угрюмо стояли в окружении горожан, вооружённых кто чем – копья, рогатины, сулицы, топоры, кое-где и мечи, – и дружин Блюссо и Рогволода. Было их немного, десятка полтора, и ничего хорошего их не ждало. Они и сами это понимали, но в полон всё-таки сдались из глупой надежды на что-то непонятное, что избавит их от смерти, от извечной человеческой надежды на случайность, на счастливый исход.

Судьба воя – на острие его меча. Эта древняя истина ведома всем, была она ведома и «годославичам». И коль ты меча лишился, то и смерти жди, не заставит себя ждать.

Сам Готшалк глядел угрюмо и гордо, не отводя взгляда, и встретясь с ним взглядом, Рогволод невольно вздрогнул – столько обречённости и своеволия было во взгляде пленённого князя. Он глядел так, словно не он был в плену, а они, Рогволод и Блюссо, были в плену у него. Юный полоцкий княжич мало не попятился, но тут же овладел собой, вскинув голову – и по губам Готшалка, раздвинув светлые усы, скользнула мимолётная одобрительная улыбка. Вендский князь не знал, кто вырвал у него победу для Блюссо, но глядел на незнакомого мальчишку с одобрением и любопытством.

Гудение голосов опричь, едва до того слышимое Рогволодом, вдруг стихло разом, и сменилось шелестом шагов. Княжич глянул через плечо и замер.

Люди расступались.

По открытому ими проходу от собора к развалинам княжьего терема шёл (хотя нет, не шёл – шествовал!) священник. В торжественном облачении – в белой льняной альбе, ярко-алой столе, с белым амиктом на голове, в вишнёвой с золотой вышивкой казуле поверх альбы, и плувиал бился на ветру за спиной синими крыльями, а плетёный пояс-цингулум раскачивался в такт шагам. Шествовал с позолоченным крестом в правой руке и с книгой в левой (неожиданно бросились в глаза тяжёлые серебряные застёжки на кожаной крышке книги). Словно собирался литургию служить.

Может и собирался.

Да только не до литургии было ныне мирянам, которые внезапно вспомнили, что ещё их отцы верили совсем в других богов.

Не был трусом священник – смерть глядела на него сотнями глаз, мечей, топоров, сулиц и рогатин. Шёл, не сгибаясь, поджав тонкие губы на бритом лице и только вырезные ноздри тонкого породистого носа чуть раздувались с каждым шагом, выдавая волнение.

Рогволод покосился в сторону, отыскивая волхва, который подсказывал ему кто есть кто, но волхва не было – он стоял около самого Блюссо, и княжий зять смотрел на волхва встревоженным взглядом, словно не знал, что ему делать.

А, ну да, он же крещён! – вспомнил Рогволод с чувством какого-то превосходства. – Тот прелат ему по-прежнему духовный отец… не до конца, видать, отвергся от Христа Блюссо, коль не решается…

Что именно не решается сделать Блюссо, полочанин додумать не успел – княжий зять заговорил:

– Здравствуй, отец Иппо!

– И ты здравствуй, Блюссо, – немедля ответил прелат. – Что за бесчинства ты творишь? К чему поднял такие толпы народа?

Голос Иппо раскатился по площади, и люди на миг замерли в нерешительности – навыкли слушать прелата за годы правления Готшалка. Связанный князь поднял голову, в глазах его блеснула безумная надежда.

Рогволод поймал взгляд Раха – гридень готов был действовать. Княжич коротко кивнул – прелата надо было остановить. Старшой только шевельнул рукой – и ратари с доленчанами хлынули из-за спины княжича, расталкивая толпу. Полетела на утоптанную глину дороги книга, выбирая из рук прелата, с его головы сорвали амикт, схватили и поволокли, пачкая пылью белоснежную альбу. Торжествующе гаркнул что-то Блюссо, его вои, словно опомнясь от какого-то оцепенения, бросились на помощь к Рогволожим ратарям, хотя помогать было не в чем – весь шедший следом за Иппо клир уже разметала вечевая толпа.

Большинство христианских церквей строилось на месте бывших языческих святилищ. Так и здесь – совсем рядом с княжьим теремом и церковью, около обрывистого берега Лукницы высился могучий камень, испещрённый какими-то неразборчивыми уже от времени рисунками (впрочем, приглядясь, Рогволод наверное, мог бы и различить, что это за рисунки и даже письмена, но времени приглядываться не было) с плоской верхушкой – явно древний алтарь.

Иппо швырнули к подножию камня. От его нарядной одежды осталось уже только одно воспоминание – грязно-белое рубище, лохмотья. Прелат впрочем, тут же начал вновь подыматься на ноги, горящий взгляд его остановил ринувшихся было к нему градских. Голос прелата вновь зарокотал:

– Неправедно вино, неправеден царь, неправедны женщины, несправедливы все сыны человеческие и все дела их таковы, и нет в них истины, и они погибнут в неправде своей; а истина пребывает и остаётся сильною в век, и живёт и владычествует в век века. И нет у ней лицеприятия и различения, но делает она справедливое, удаляясь от всего несправедливого и злого, и все одобряют дела её[7].

Но тут Блюссо, уже окончательно опомнясь от оцепенения, кивнул своим воям. Кто ударил прелата первым, Рогволод не видел, но кровь хлынула на камень потоком, и тело рухнуло в лужу крови, окрасившей рисунки на камне.

Почти сразу же следом за Иппо к камню швырнули и связанного князя Готшалка. Но князь – не священник, не навыкший к суровой жизни, он тут же извернулся и встал на ноги.

– Развяжи руки, Блюссо! – рыкнул он голосом, от которого у Рогволода ёкнуло в душе. Крепок был ещё князь Готшалк. – Убить хочешь – убей! В жертву принести хочешь – пусть так! Но дай мне хоть поединок!

Вои за спиной Рогволода еле слышно зароптали – с Готшалком и правда творили неподобное. Нет такого закона, чтоб вою, тем паче князю, не дать поединка. Рах только дёргал щекой и покусывал длинный ус, косясь на княжича – как тот скажет. А Рогволод ничего сказать не успел – Блюссо опередил:

– Не будет тебе поединка, вероотступнику, – холодно бросил он в ответ, и почти без замаха ударил копьём. Широкий серый рожон вмиг обагрился, роняя кровь на княжью кольчугу и одежду. Запрокинув голову, хлеща кровью из перерезанного горла, Готшалк рухнул поверх тела Иппо. А Блюссо оборотился и, окинув безумным взглядом полонённых Готшалковых воев, велел дружине:

– На меч их! Всех!

Рогволод содрогнулся и потряс головой, отгоняя воспоминания.

Блюссо.

Вот о ком помнить надо постоянно. Этот не остановится ни перед чем. Прелата Иппо убил, князя Годослава зарезал у алтаря, считай, в жертву принёс, даже и поединка не дал родственнику своему, шурину! Пленных воев перерезать велел…

И он, Рогволод, тут – чужак, кутёнок в водовороте… Полоцкий княжич почувствовал, что его охватывает страх. Страх и неуверенность. Такого не было и тогда, на Шелони, когда они сходились меч к мечу с «мстиславичами» и новогородцами. Там была своя земля, привычная, враги и друзья тоже – свои, привычные. Там был отцов пестун воевода Брень, на которого Рогволод (да и сам Всеслав тоже!) привык полагаться во всём. Впрочем, про Раха Стонежича тоже худого не слышно было доселе в полоцких дружинах.

Здесь – иначе.

Здесь земля чужая. Да, когда-то их, кривичей предки пришли отсюда на берега Двины, Великой и Мутной. Когда-то, по слухам, и прапрадед, князь Рогволод, тоже из этих краёв на Полоту пришёл. Но сейчас – земля эта для них, кривичей, – чужая и непонятная.

Здесь враги и друзья – незнакомые, и не про каждого вдруг и скажешь, кто он – друг или враг. Друг ли ему крещёный князь Блюссо, убивший своего такого же крещёного шурина Готшалка? Или враг? Не понять. Да и за что он Готшалка убил? За то, что Готшалк силой крестил варягов или всё же из жажды власти, чтобы самому князем стать?!

Вот кто будет ему главной помехой.

Блюссо.

Рогволод вновь тряхнул головой.

Будь что будет. С ним дружина, с ним Рах Стонежич, с ним его кривичи, с ним приставшие к нему варяги и лютичи.

Разберёмся.

И выберемся.

– Я не понимаю, отец! – Рогволод мотнул головой, отбрасывая со лба чупрун. Поморщился и поправил его рукой, забросив за правое ухо. После своего первого боя на Шелони княжич наголо обрил голову, оставив чупрун по старинному обычаю. Вот только чупрун пока плохо рос. Опять поворотился к отцу. – Они уже готовы. Зачем там нужен я? Действовать совместно можно и отсюда, они – там, а мы – тут! У них и сил достанет, и вожди найдутся.

– Найдутся, – Всеслав задумчиво глядел на сына, теребил ус пальцами левой руки, а правой, сам того не замечая, покачивал резную каповую чашу с квасом. – Вестимо, найдутся. Жалко, что ты не был со мной в Гориславле…

Рогволод смущённо ухмыльнулся – в те дни, когда отец встречался с волхвами в Гориславле, он охотился с друзьями в менских лесах, гонял вскачь по чащобам и кустам за лисами да кабанами.

Отец на ухмылку сына никакого внимания не обратил.

– Волхв Годовит ясно объяснил. Им нужен ты, как мой сын, как потомок Велеса.

Рогволод в размышлении кусал губу, постукивал костяшками пальцев по браной скатерти, стараясь не подымать глаз и не встречаться взглядом с отцом. Казалось, что подними он голову – и сразу догадается, что хочет сказать ему отец. Это казалось ему каким-то несправедливым, что ли, словно подсмотрел за кем-то или что-то украл. Наконец, он коротко кивнул, словно что-то поняв.

– Им нужно живое знамя? – почти утвердительно спросил он. – Потомок Велеса, не затронутый крещением… живая воля богов.

Всеслав в ответ только молча кивнул, но продолжал смотреть на сына испытующе, словно он сказал ещё не всё. Княжич вдруг понял.

– Это нужно и тебе? – опять же почти утвердительно сказал он. Подумал несколько мгновений и почти неверяще спросил. – Ты… надеешься, что я смогу занять престол? В Велигарде?

Князь коротко усмехнулся, чуть заметно кивнул головой.

– А я уж думал, ты так и будешь всю жизнь в болотах кабанов гонять, – сказал он насмешливо. Рогволод несколько мгновений подумал – не обидеться ли? – но отцова усмешка была доброй, обижаться всё-таки не стоило. Князь же, словно ничего не заметив, продолжал. – Это могло бы сильно сыграть нам на руку, сын.

Рогволод на миг задумался.

Да.

Отец был прав.

Это и вправду было бы сильно на руку Полоцку. Отец – в Полоцке. Он, Рогволод, – в Велигарде. Эрик Анундссон, жених Гориславы, – в Свеарике… они могли бы стать хозяевами Волчьего моря и всего Севера. Тогда и бороться с Ярославичами будет легче. Тогда и Доля обратно поворотится к потомкам древних родов, упустившим поводья из рук после громких крещений Мешко, Иштвана, Владимира и Олафа Шётконунга.

– Каким образом я смогу это сделать? – сын остро и деловито глянул на князя. – У нас разве есть право на престол в Велигарде?

– Ты взаболь думаешь, что у Готш… – Всеслав на мгновение поперхнулся саксонским именем князя и тут же поправился, – у Годослава есть возможность сохранить престол? Ему бы жизнь-то свою спасти. А там… там уже вече будет решать, кто князем станет. Тебе надо показать себя в деле. Подружиться с людьми. А право… право найдётся.

Песня над озером давно смолкла, только приглядясь можно было разглядеть где-то далеко в сгущающихся сумерках длинный чёлн.

Огонь весело плясал надо водой, от озера тянуло сыростью, пробирая до костей. Впрочем, в Рогволожей дружине мало кто ёжился от холода – Рах набрал из полочан в дружину юному княжичу молодёжь, мало кто из воев и был-то старше Рогволода Всеславича хотя бы лет на десять. На пять – да, были. И только сам Рах Стонежич был старше всех – ему доходил четвёртый десяток.

Княжич натянул обратно сползший с плеча плотный суконный плащ, задумчиво пошевелил палкой в костре. Пламя вспыхнуло веселее, потянуло острым запахом от нанизанного на прутья вяленого мяса, зашипело кипящее сало, капая на угли, тонко пахнуло гарью.

У других костров гомонили вои; у княжьего было тихо, только трещали дрова в огне – рядом с Рогволодом у костра не было никого, только гридень Рах.

– Что мыслишь на завтра, наставниче? – спросил наконец Рогволод. – Поохотиться не мешало бы. Снеди в обозе вовсе мало, а до Велигарда путь не близок ещё.

Рах бросил на воспитанника испытующий взгляд, словно говоря – а точно ль ты про снедь для дружины мыслишь, Рогволоже Всеславич? Или просто поохотиться захотел, душу юную потешить? Но сказать ничего не успел – зашелестели рассекаемые волны, скрипнули вёсла, и на отлогую песчаную косу совсем недалеко от костра выскочил косо срезанным носом долблёный рыбацкий чёлн. Краем глаза Рогволод успел заметить, как у соседних костров едва шевельнулись вои – глянули на чёлн и тут же отворотились, завидев в нём всего двоих или троих. Вроде как даже и с ленцой шевельнулись, но княжич не обманывался – это ленивое движение мгновенно переросло бы в хищное и стремительное, завидь только вои, что ему, Рогволоду, угрожает хоть какая-то опасность. А раз безопасно, так чего и беспокоиться-то?

Первым с челна спрыгнул на берег, по щиколотку в воде, мальчишка лет десяти, потянул чёлн за борт, вытягивая его на берег. Следом ступила девушка – ей было не больше пятнадцати, косы падали на спину с обеих сторон головы. Подобрав тёмное суконное платье и длинную рубаху крашеного льна (в сумерках Рогволод разглядел даже вышивку по краю, но не мог различить самого узора) она ступила на песок. Рыбачка? В крашеном-то платье с вышивкой? Нет, Рогволод был далёк от мысли, что рыбачка не может иметь крашеного платья с вышивкой. Но рыбу в нём ловить?

Третьим из челна выбрался сгорбленный старик, сполз на песок, кряхтя, поворотился к костру, окинул сидящих у огня Рогволода и Раха, хитро усмехнулся.

– Занято наше местечко, – проскрипел он в сторону девушки. – Опоздали.

– Ну почему же занято? – Рогволод легко поднялся на ноги. – Пожалуйте к огню, добрые люди. Земля не куплена, чтоб кто-то кого-то мог к костру не пустить.

Мальчишка с девушкой переглянулись, потом она шагнула вперёд, к самому огню и поклонилась – звякнули при поклоне обереги. Пламя отразилось в висящей на шее небедной луннице, в ожерелье из цветного стекла, осветило платье тёмно-синего сукна с узорными серебряными застёжками на груди, бледно-зелёную рубаху. Одета девушка была свейским побытом, да и волосы так же заплетены, не по-словенски (свеонок Рогволоду доводилось видывать на своём веку, в отцовом терему была в холопках старая свеонка, купленная где-то на побережье); украшения были и свейские, и вендские. Кожа чиста, и руки тонки, хоть и ладони покрыты мозолями. А на покраснелом от холодной воды пальце – золотой перстень.

Княжич успел всё это увидеть мгновенно. И белокурые волосы, и едва заметные веснушки на узком лице, и прямой нос. Он дивился с девушки всё больше.

Кто ж она? Знатная или простушка?

– Родители звали меня Сванхильд, но здесь меня обыкновенно зовут Боримирой, – рассказывала девушка. Она умостилась у огня, обняв колени, куталась в плащ и шмыгала носом, то и дело взглядывая на княжича. Рогволод слушал. И смотрел во все глаза. – Я знатного рода, из приморских земель, не здешняя.

Голос был тот самый, который в сумерках пел над озером – низкий, звучный – за один только такой голос в девушку влюбиться можно.

– У тебя первое имя – северное, не вендское, – не выдержал княжич. – Ты свеонка, гётка?

– Отец мой был свеоном, мать – руянка, – Сванхильд-Боримира усмехнулась. – Потому и ношу разом два назвища, свеонское и вендское. Я из Вустрова.

Руянка. Тогда она и впрямь знатного рода – руяне славились знатностью среди вендов, их племя считалось прямиком от Свентовита. Рогволод вдруг вспомнил, что, по хранящейся в роду легенде, они, полоцкие князья, тоже происходят откуда-то из-за моря, не из этих же ли краёв? Она, эта рыбачка, ему ровня почти получается?

Хотя, впрочем, какая она рыбачка? Она говорит, что она знатного рода, а то, что сама на рыбный промысел ходила, так ведь мало ли что в жизни может с человеком приключиться? Тем паче, что и одета небедно и в украшениях. Хотя… а может она не ловить рыбу ходила, а заклинать? Тогда и украшения к месту, и богатая одежда.

– А здесь…

– А здесь я жила у моего воспитателя, – Боримира негромко засмеялась.

– Что ж, опричь тебя, знатной девы, и в море пойти некому было? – не удержался княжич.

Зверино было не морем, а озером, но княжич знал про рыбацкий обычай звать морем любую лужу, в которой они промышляют.

Боримира тут же и оборвала смех, глухо потянула носом, словно вспомнив что-то страшное, такое, о чём лучше и не вспоминать.

– В прошлом году семью моего воспитателя сёстры-лихоманки прибрали, только и остались в живых из всего городца мы трое, – она кивнула на дремавшего у костра старика и на глазеющего на княжича и воев мальчишку. – Это Богуш, сын моего опекуна, почитай, брат мне названый. А дедушка Вячко, это сябер наш. Вот и кормимся, чем можем, с рыбного промысла.

Рогволод покивал, закусив губу.

– А в праздничном почему?

– Рыбу заклинала, чтоб ловилась лучше, – подтвердила его подозрения девушка. – Жертвы приносила.

– А чего ж не ушли-то вы никуда? – подавленно спросил княжич.

– А куда? – подняла брови Боримира. – Рядом есть саксонский городец, так у них помощи не допросишься, они – христиане, на нас глядят, как на грязь. Да и живут они нынче, как в осаде.

– А к родителям твоим, в Вустров? Живы они?

– Отец погиб, давно уже, – просто и печально ответила она. – А мать, надо быть жива, да и брат тоже. Мы близняки с ним. Весть последняя как раз перед мором от них была. Я бы и ушла к ним, да только деда Вячко с Богушем как оставишь одних? А они со своей земли уходить не хотят…

Княжич задумчиво кивнул. И то верно – как уйдёшь-то? Тут места родные, тут каждая водяница знакома, каждый луговик помнит и тебя и предков твоих, тут ты хлеб в озеро кидал, когда плавать учился – чтобы водяной за пятку не схватил. Тут на погосте и родители, и деды, и прадеды – кто придёт их покормить, когда ты уйдёшь, кто поставит им угощение?

Лёгкий утренний ветерок едва заметно шевелил поверхность озера, надо которой невесомой кисеёй висела дымка, курился туман. Солнечный свет, пробив листву ближайших берёз, стремительными золотистыми клинками падал на воду, бросая от ломаных верхушек волн неяркие отблески.

Утро.

Рогволод вскинул на седло на конский хребет, затянул подпругу. Не глядя нашёл носком левого сапога стремя, рывком взлетел в седло – и правый сапог точно вошёл в другое стремя. Княжич чуть приподнялся в седле, в полуобороте глянул на озеро, пытаясь разглядеть на огромной водной глади челнок. Ничего не нашёл, зато наткнулся взглядом на откровенные ухмылки дружины, насупился и отворотился.

Рыбаки уплыли рано утром, едва рассвело, ещё солнце даже из-за окоёма не показалось – спешили снять из сетей утренний улов. Воротиться на место ночёвки они были не должны – их городец стоял где-то на закатном берегу озера.

Да была ли она, полно? Может, она и не человек вовсе, та, что делила с ним огонь сегодня ночью? Что ты, княжич Рогволод, знаешь о духах и богах этой земли, будь она трижды землёй твоих предков?

Кто здесь жил раньше, какой народ? Вальхи, галаты? Их нет теперь, они стали вендами – варягами, глинянами, рарогами, ваграми, редарянами. А их покровители? Духи, боги? Они-то на этой земле остались?

Вспомнилась слышанная когда-то и от кого-то вальхская легенда про Владычицу Озера. А если и тут? Может, эта Сванхильд-Боримира и есть здешняя Владычица Озера, хозяйка Зверина-моря, которой полтысячи лет тому вальхи бросали в озеро отрубленные головы врагов, а она, Владычица, даровала их вождям-риксам священный меч и свою любовь. А вместе с ними – и власть. Ибо тот, кто обладает женщиной-духом этой земли, тот обладает и властью над ней.

А чего ж? Вот сейчас подъехать к озеру, а там – она. Боримира. С мечом в руках. Прими, княже, меч, и меня тоже. А с ними и власть над этой землёй! Не затем ли приехал сюда, Рогволоже?

Княжич смущённо усмехнулся и толкнул коня пятками.

– Поохотимся, дружино! – бросил он через плечо.

Олень сиганул через поваленное бурей дерево – только мелькнуло белое пятно под хвостом. Кто-то из воев сзади затрубил в рог, олень прянул в сторону, вырвался из кустов на открытое место.

Рогволод, млея от восторга, приподнялся на стременах, вскинул лук, помедлил мгновение, выцеливая зверя и смечая ветер, и спустил тетиву. На бурой шее оленя расцвёл белый цветок – стрела ушла в плоть мало не по самое оперение. Огромный зверь споткнулся и рухнул в траву, забился, взмётывая копытами вырванные куски земли.

Княжич спрыгнул с седла, не глядя, подхватил поданное воем копьё, шагнул ближе. Рывком уклонился от удара копыта, шагнул ещё ближе и всадил копьё. Хлынула кровь, движения оленя стали слабее, беспорядочнее – он затихал. Княжич выпрямился, обтёр копейный рожон об оленью шерсть, поворотился к дружине. Вои улыбались – почти такие же мальчишки, как и сам княжич, они тоже любили охоту – хоть псовую, хоть соколиную, любую.

Княжич на мгновение замер, пытаясь понять, что случилось, что стало не так, как было, и почти тут же Рах выпрямился в седле и бросил отрывисто:

– Дым!

И правда, тянуло дымом, удушливой гарью. Запах, уже знакомый Рогволоду по сожжённому пожарами Варяжьему Поморью – восставшие варяги жгли церкви и саксонские бурги, которых в их землях при Готшалке появилось множество. Особенно у глинян, самой близких к империи.

– Что-то где-то горит, – сказали за спиной Рогволода. В другое время княжич фыркнул бы или съязвил что-нибудь в ответ на подобный глубокомысленный вывод. В другое время. Не сейчас.

Что-то непонятное не давало улыбаться – какое-то странное предчувствие. Что-то страшное вставало в полный рост за ближайшим лесом.

– Зычко, Нечуй, оленя приберите, – бросил он воям, вскакивая в седло. Поворотился к Раху. – Поехали, посмотрим, что там за пожар.

Горел, как и ожидал того Рогволод, саксонский бург. Оттуда доносились крики и звон оружия.

Княжич остановил коня на поросшем лесом взлобке, всмотрелся. Направо расстилалась синяя ширь Зверина-моря, слева почти к самой воде поступала высокая тёмно-зелёная стена сосняка. И на крутом холме высился бург – до него было не больше полутора перестрелов. Отличий от вендских городцов почти не было – дубовый частокол, глинобитные стены, тяжёлые камышовые кровли, прорезанные в невысоком валу ворота.

Пламя пылало над домами, стремительно пожирая уложенные на стропила связки камыша, вокруг бурга стремительно носились всадники, блестело в солнечном свете оружие.

– Кто это там воюет? – Рогволод почти незаметно нажал на слово «воюет», но этого нажима достало, чтоб вышло язвительно. – Понятно, что саксов бьют, но кто?

– Орлич! – окликнул стоящий рядом с Рогволодом Рах, и сзади протиснулся молодой вой, ровесник княжича. Привстал на стременах, вгляделся – глаза у Орлича были орлиные, потому и назвали так. Рах выждал несколько мгновений, потом спросил нетерпеливо. – Ну что там? Стяги видишь какие-нибудь?

– Вижу, – напряжённо ответил Орлич. – Стяг червлёный, с чёрной бычьей головой. Белое ещё что-то видно.

– Блюссо, – уверенно сказал Рах.

– Откуда он взялся? – удивился Рогволод. – Он же вроде как на данов в набег ушёл?

– Видимо, вернулся, – Рах прищурился, потеребил ус. – Вмешиваться будем?

– Зачем? – Рогволод мотнул головой. – Добычи там горсть, «блюссичи» и сами без нас справятся. За саксов заступаться? Не для того сюда шли. Да там уже почти и закончилось всё.

Рах коротко хмыкнул – Рогволоду показалось в этом хмыкании согласие.

– А как думаешь, Рах, – где тот городец, из которого наши гости вчерашние были?

Ответить гридень не успел – пронзительный вопль прервал его. Рогволод поворотился и увидел у берега, всего в половине перестрела знакомый челнок, и около него несколько человек.

Боримира!

Почти не раздумывая, полоцкий княжич рванул поводья. Конь послушно ринул вниз по склону, десяток воев из ближних разом рванулась вслед за князем.

Дед Вячко лежал вниз лицом около челна, и песок под его головой уже широко потемнел от крови. Лежал он так, что Рогволод, даже и с его невеликим войским опытом сразу понял – этот не жилец. Мальчишка Богуш, стоя по колено в воде, отмахивался веслом от двоих всадников, – весело хохоча, они пытались наехать на него конями и схватить. Видно было, что они больше играли, чем взаболь с ним бились.

Боримира! Где Боримира?! – на скаку успел подумать Рогволод. И тут же увидел – где.

Высокий спешенный вой в богатой сряде (явно кто-то знатный) выкручивал девушке руку, ухватив её за волосы. Вот он как раз не играл, он творил своё взаболь. Этого княжичу достало, чтобы отбросить всяческие раздумья. Чуть приподнявшись на стременах, он на скаку метнул копьё, на котором ещё не засохла оленья кровь:

Копьё ударило в спину, прошло навылет, высунув широкий обоюдоострый рожон из груди, вой повалился навзничь, выпустив Боримиру. И почти тут же Богуш достал-таки одного из всадников веслом по голове. Тот дал козла и рухнул в воду, задрав ноги – зазевался, издеваясь над мальчишкой, и стремена потерял. Он тут же вскочил, утирая воду с лица, дико оглянулся на налетающих «рогволожичей», дёрнулся было к коню, но тот, испуганный ударом (Богуш, видно, зацепил и его), удирал к берегу. А в следующий миг стрела, пущенная Орличем, настигла и самого воя; он повалился в воду, и в мутной воде плеснул багрец. Второй, вмиг всё поняв (увидел и гибель своего товарища, и гибель господина), вытянул коня плетью и ринулся прочь, к горящему бургу.

Это не было трусостью. Надо было предупредить своих о нападении. Две или три пущенных ему вслед стрелы бессильно упали в траву – вой скакал слишком быстро, не жалея коня. Да и до жалости ли тут?

Рогволод стремительно соскочил с седла и оказался рядом с Боримирой.

– Жива? – хрипло бросил он, помогая ей подняться.

– Жива, княжич, спаси боги тебя, – девушка стала на ноги, отряхнулась, поморщилась от боли в плече. – Чуть плечо мне не вывихнул, скот.

Она покосилась на труп знатного воя, и почти тут же вспомнив про Богуша, крутанулась на месте – только косы взлетели.

– Богуше!

– Чего? – весело отозвался мальчишка, опираясь на весло. Глядел он задорно – ещё бы, от двоих воев враз отбился. И пусть ему помогли «рогволожичи» (не будь их, невесть чем бы ещё закончилось) – всё равно он по-мальчишески упрямо верил – отбился! Он отбился! – Жив я…

И тут же его голос сник.

– А вот дедушка…

Дед Вячко был мёртв – мечом полоснули наискось через грудь. Вояки, – скрипнул зубами Рогволод. – На безоружного старика – с мечом. Он отворотился, чтобы не видеть, как дёргаются под крашеным полотном рубахи острые лопатки Боримиры, безутешно плачущей над дедом (сейчас она ничуть не походила на Владычицу Озера). Богуш стоял рядом с ней, поглаживая девушку по плечу, и кусал губы.

– Княже, – сказал вдруг за плечом Орлич напряжённым голосом. – Посмотри-ка.

Рогволод вскинул голову, на миг отвлекшись и от Боримиры, и от Богуша – глянул в сторону горящего бурга и обмер. Оттуда вскачь неслись всадники, на скаку растягивая строй в ширину и охватывая сгрудившихся у воды «рогволожичей», готовя к бою, мечи, копья и луки. Над ними реял на ветру стяг, и любой из «рогволожичей» теперь мог убедиться, что Орлича его орлиные глаза не подвели – скакал к озёрному берегу именно что сам Блюссо, убийца князя Годослава. Видно, не очень повезло ему в набеге на данов, раз воротился так быстро, даже и трех седмиц не миновало. Впрочем им сейчас с того не легче.

Всё это подумалось Рогвололу мгновенно, а в следующий миг: «Что делать?» – метнулась в ужасе суматошная мысль. И почти тут же хрипло заревел за его спиной рог. Княжич оборотился, как ужаленный. Но рог был свой, полоцкий. Орлич, запрокинув голову, вскинул к губам тяжёлый турий рог с серебряной чернёной оковкой, самозабвенно выдувал в искусно обточенную и расколотую птичью кость, и пронзительный крик пищика, проходя через рог, превращался в зловещий рёв.

Вои полохнулись, сгрудясь вокруг княжича, мгновенно ощетинились клинками и рожнами, оцел жадно оскалилась в ожидании крови, солнце зажгло на ней тусклые огоньки. Рах холодно облизнул пересохшие губы кончиком языка, криво усмехнулся и шагнул вперёд, перехватив удобнее рогатину и норовя заслонить княжича плечом. Но тут уже сам Рогволод, внутренне вскипев, тоже сделал шаг вперёд и поравнялся с гриднем. Рах покосился, но княжич ответил неотступным твёрдым взглядом – не пристало князю прятаться за спиной воя, князь должен встречать опасность первым. За спиной Рогволода разом взметнулось полтора десятка луков, заскрипели тетивы, готовясь встретить налетающую сотню «блюссичей» согласным ударом стрел, пусть их и не достанет, чтобы удержать удар конницы.

Рёв рога за спиной Рогволода словно захлебнулся, потом снова позвал, теперь уже коротко и низким голосом (Орлич направил рог раструбом вниз), закончил коротким вскриком. И тут же из дубравы на угор хлынула дружина Рогволода, ощетиненная железом.

За полперестрела дружина Блюссо начала замедлять бег, и Рогволод бросил через плечо: «Не стрелять!» – оставалась ещё надежда свести дело миром. Ссориться насмерть с Блюссо, особенно сейчас, перед общим вечем всей вендской земли, не стоило, – голос Годославля убийцы на том вече будет весить очень много.

Не доскакав до полочан с десяток сажен, Блюссо поднял коня на дыбы, и его дружина тоже остановилась, загарцевала опричь вождя, грозя холодным железом.

– Ты кто таков?! – грянул Блюссо, голос раскатился широко, – небось, и в битве слышно было бы.

Вои подвели княжьего коня, Рогволод, покосился на рыдающую Боримиру, бросил меч в ножны и взлетел в седло.

– Отвечай! – гаркнул венд.

– Иль ослеп ты, Блюссо? – холодно бросил княжич в ответ. – Стяга не видишь?!

По правде-то сказать, полоцкого стяга Блюссо изначально как раз видеть и не мог – «рогволожичи» ринули на выручку к рыбакам без стяга. Зато сейчас он развевался над дружиной на угоре, и на алом полотнище хорошо можно было разглядеть белую волчью голову Белополя.

– С чего моих людей бьёшь?!

– А с чего твои люди стали моих друзей обижать, не поведаешь?!

Блюссо бросил беглый взгляд на челнок, разом охватив взглядом и Боримиру, и Богуша, и деда Вячко.

– Ты из-за какого-то рыбака со мной ссориться будешь? – удивился он, подъезжая ближе. Так близко, что хорошо уже можно было разглядеть его лицо, а при желании и дотянуться копьём.

Рогволод на миг замер.

И правда, стоит ли ссориться с Блюссо? Сейчас, накануне общего вендского веча? И подленький страх шепнул в ухо едва слышно – а одолеешь ли ты того Блюссо, княжич? Много ль ты боёв прошёл-то, чтобы с этим князем в поединке тягаться? Девчонка понравилась? Покрасоваться захотел? Сколько у тебя будет-то ещё таких девчонок?

И ещё не поздно было пойти на попятный. Что ему, княжичу, в той рыбачке?

Рогволод оборотился, перехватил отчаянный взгляд Боримиры. Она стояла на самом берегу, и отражённое от озёрных волн закатное солнце освещало её словно огнём, волосы пламенели в закатном огне. Сейчас она уже не казалась обычной рыбачкой, сейчас она была истинной владычицей озера, и казалось, подойди – и она и впрямь протянет тебе тяжёлый меч, а с ним и власть над этой страной, такой непохожей и вместе с тем такой похожей на озёрный край кривичей.

Конечно, отступить ещё можно. Но как потом в глаза дружине глядеть после такого? Как смотреть на своё отражение? Как жить вообще, если слово своё предашь?

Рогволод скривил губы от мгновенного презрения и гадливости к самому себе, мотнул головой и решительно бросил Блюссо, чувствуя, как впился ему в спину взгляд Боримиры:

– Буду, княже!

Вои расступились, открывая место для разговора вождей. Полоцкий княжич спешился, вышел вперёд, чувствуя, однако, всего в сажени за спиной дыхание дружины, – казалось, Рах только и ждёт, чтобы протянуть руку, ухватить княжича за плечо и отбросить к себе за спину. Блюссо спешился тоже, вышагнул от своих воев вперёд и оказался прямо напротив Рогволода, протяни руку с мечом – и досягнёшь, коснёшься окольчуженной груди вендского князя закруглённым остриём меча.

Блюссо смотрел свирепо, раздувая тонкие вырезные ноздри горбатого носа, шевелил светлыми, выгоревшими на морском солнце усами.

– Ах ты, ятвинское отродье, болдырев потомок, – хрипло бросил он, почти бессознательно поглаживая рукоять меча рукой в замшевой рукавице. – Так ты тоже на мой престол заришься, небось, щенок? Ишь, сколько желающих седалище своё на него примостить.

– Чего это он вдруг твоим стал? – насмешливо бросил Рогволод, внутренне холодея (с таким противником лицом к лицу ему ещё не приходилось сталкиваться). – С того, что ты шурина своего убил? Гляди, как бы жена твоя тебе голову ночью не отрезала, как пивом упьёшься на радостях. За брата-то помстить ей сами боги велят.

– Боги за меня, – хрипло рыкнул в ответ Блюссо, дико глядя на полоцкого княжича. – Я убил вероотступника! Удача со мной.

– То-то тебя даны и погнали, – ужалил Рогволод, презрительно щурясь.

Этого Блюссо уже не стерпел – видимо, полочанин, не ведая, бил наугад да попал по больному. Блюссо резко посунулся вперёд, вырывая из ножен меч.

И тут же увидел перед своим носом острожалый рожон Раховой рогатины – гридень не то что из убийцы вендского князя, он и из самого великого волхва Арконы, доведись нужда, за своего княжича жизнь вынул бы.

– Биться хочешь? – свистящим шёпотом процедил Рах. – Давай!

Князь глинян замер на мгновение и почти тут же изменился в лице – страх на нём не появился, нет. Блюссо увидел за спиной Раха рядом с Рогволодом волхва Велемысла. И мгновенно понял – всё обещания волхвов, данные ему, мало чего стоят перед тем, что этот вот мальчишка-полочанин – потомок Чернобога-Велеса. И никто изначально не собирался ему отдавать престола Наконичей.

– А давай! – неожиданно весело выкрикнул Блюссо Раху. – Только не с тобой, пёс прикормленный, меня твой господин оскорбил, сопляк этот, с ним нам и биться!

Рах похолодел, но отступать было поздно.

Поединок!

Вои расступились ещё шире, давая вождям достаточно места для поединка. Остриём копья очертили круг, втыкали по борозде свежесрезанные дубовые и ореховые прутья.

Рах, выбрав мгновение, оказался рядом с княжичем, но не успел и рта раскрыть:

– Даже не начинай, гриде! – весело и зло оскалился Рогволод, рывками распуская завязки кольчуги. Но старшой всё-таки возразил, ловя княжича за вышитый рукав рубахи:

– Да постой, княже!

– Чего – постой? – бешено глянул на гридня Рогволод. И Рах остановился, понимая, что всё, что он скажет, будет совсем не то.

Вообще, биться на поединке подобает в любимой богами первозданной наготе. После долгого поста (хотя бы сутки попоститься и побыть в уединении).

Но не всё и не всегда может быть соблюдено.

Блюссо сбросил плащ, кольчугу и свиту, стянул через голову рубаху и избавлялся от оберегов, снимая и передавая воям обручья цветного стекла, витую серебряную гривну и дорогой золотой перстень, на печатке которого наклонил тяжёлую рогатую голову могучий тур. Оставшись в одних холщовых портах, поворотился к Рогволоду, обнажил меч и отбросил за пределы круга ножны зелёного сафьяна с серебряными накладками, повёл налитыми силой плечами, шевельнул бритой головой, отбрасывая со лба длинный крашеный в синий цвет чупрун с процветшей в синеве сединой. Было вендскому князю середина четвёртого десятка – расцвет духовных и физических сил мужчины, дополненный спокойствием духа и трезвостью мысли. Ни капли жира не было на его плотном теле, словно сплетённом из жил и мышц, сплошным панцирем покрывавших живот, грудь и рёбра. Не навык Блюссо к праздной жизни, проводимой за чашей с пивом альбо вином да за жареным кабаном – больше привычна была вендскому князю палуба да скамья снекки, конская спина, меч да секира.

Рах от такого зрелища закусил губу и отвёл глаза – сразу видно, бывалый вояка князь Блюссо, не одну вражью голову взял на меч. Трудно придётся Рогволоду, да боги живым из того поединка выйти. Как он, Рах, поглядит после в глаза Всеславу Брячиславичу, если его старший сын погибнет тут, в чужой земле, в поединке из-за безвестной рыбачки? Гридень тут же дёрнул головой, отгоняя дурную мысль, коснулся кончиками пальцев серебряного громового колеса на поясе.

Глянул на своего княжича.

Рогволод тоже уже был готов. Плащ, свиту и рубаху он отдал воям, брони на нём не было изначально, не по вражьей земле шли «рогволожичи» и ратиться ни с кем не собирались – да и не с кем особо ратиться было в вендской земле после Лучина. Полоцкий княжич был мало не вдвое тоньше своего противника, но ростом превосходил Блюссо на полголовы, был немного уже в плечах, и даже на вид легче. Но и его кости покрывал не слабенький жирок, эта отрада евнухов и бездельников – такие же мышцы, как и у Блюссо, хоть и поменьше и потоньше. И меч у Рогволода был не хуже, чем у вендского князя – любовно выкованный и украшенный кривским ковалём.

Рядом с Рогволодом вдруг оказалась эта девчонка-рыбачка, и Рах, вновь похолодев, метнул отчаянный взгляд – но всё было в порядке, девчонка стояла за пределами круга. Не хватало ещё ей нарушить целостность круга перед самым-то поединком! Но у Боримиры хватило ума остановиться на расстоянии протянутой руки от княжича. Она что-то негромко сказала (небось уговаривала не ссориться из-за неё с Блюссо), но Рогволод только резко отмотнул головой – поздно, мол. И верно, что поздно. Теперь обратной дороги нет, теперь только биться.

Шагнули от краёв к середине одновременно, цепко щупая босыми ступнями траву – не попадётся ли камушек или обломок ветки. Несколько мгновений кружили вокруг друг друга, придирчиво выбирая место для начала боя. Замерли на миг, словно что-то выжидая – только мечи в руках чуть подрагивали, словно чуя кровь, отыскивая добычу. Казалось, что ещё чуть – и они сами вырвутся из рук поединщиков и бросятся вперёд, вспорют яремную жилу, вынут сердце…

А в следующий миг вперёд бросились сами поединщики.

С лязгом ударила железо о железо, и в следующий миг князья опять разошлись, – Рогволод, молодой и гибкий, проскочил под мечом Блюссо, попытался достать его в плечо, но опытный вендский князь успел развернуться и отбить удар. Вновь замерли на миг. Блюссо щурился – уверенный в своей победе, он не позаботился поставить Рогволода против солнца. И вот оказался против солнца сам.

И вновь зазвенела железо…

Очень быстро оба, и Блюссо, и Рогволод поняли, что получили достойного противника, и что лёгкой победой тут и не пахнет. Блюссо был опытнее, давно и много ходил в походы, сражался, – Рогволод понял с первых же ударов, что ему сильно повезёт, если он выйдет из этого боя живым. Но и отступать было уже нельзя. Но и вендский князь тоже попал, как кур в ощип, – юный полочанин двигался стремительно, вертелся вокруг Блюссо, как хорёк вокруг медведя. И для тех, кто смотрел на бой со стороны с обеих сторон (то невольно сжимая рукояти мечей и секир, то поглаживая их), было вовсе не очевидно, кто победит в этом бою.

Рах следил за боем безотрывно, то и дело дёргаясь следом за движениями своего ученика – и пока что ему княжича было упрекнуть не в чем. Бился бесскверно. Потом (потом!), когда закончится этот бой, закончится удачей или хотя бы не смертью Рогволода, он, Рах, найдёт кучу ошибок у княжича, будет пилить его тупой деревянной пилой, заставит повторить каждый шаг, отыграть заново каждый удар на мечах, чтобы никогда больше (никогда!) не повторил Рогволод тех ошибок. Потом. Когда всё закончится.

Именно он, Рах, первым и заметил то, что, как выяснилось позже, видели и другие вои. Рогволод бился отчаяннее, яростнее Блюссо, больше страсти вкладывал в удары – для него был важен ЭТОТ бой, ЭТА победа, здесь и сейчас. А для Блюссо это была просто очередная стычка на пути к вожделенному престолу в Велигарде, к престолу, о котором он мечтал, видимо, давно. И думал он сейчас только о нём, об этом престоле. А полоцкий княжич был просто досадной помехой.

И что будет? Поймает ли Блюссо полочанина на какой-нибудь, совершённой вгорячах, ошибке – или Рогволод измотает венда своей резвостью и яростью? Было совсем неясно.

Было.

И вдруг стало ясно.

Рогволод вновь оказался спиной к солнцу, и Блюссо на миг замер с отведённым в сторону клинком, морщась и щурясь.

Он вдруг увидел за спиной полочанина в дубраве какую-то неясную тень, словно огромная волчья спина мелькнула в подлеске. Но такой волк будет с коня ростом! А в следующий миг огромная волчья морда высунулась из густой зелени листвы, хищно усмехнулась, глядя на Блюссо кроваво-красными глазами.

Почему его никто не видит? – потрясённо думал Блюссо. – Вон же оно, Чернобогово отродье!

А ведь и мальчишка этот – Чернобогово отродье, прямой потомок!

Ворота теремного двора были огромны – туго сколоченные из толстенных дубовых досок, обитые широкими железными полосами. Стража успела их вовремя запахнуть.

Но Блюссо и не думал отчаиваться.

Он подошёл вплоть, чуть прихрамывая (когда-то давно – не двадцать ли лет тому? – проворный дан зацепил в набеге его ногу мечом), коснулся ворот кончиками пальцев. Душу захлёстывало знакомое чувство – торжества победы. Но настолько полного торжества Блюссо ранее не испытывал ещё никогда – разве что седмицу назад, когда его меч, наконец, оборвал жизнь шурина.

Он, Блюссо, долго шёл к этому. Но Готшалк был законным князем в вендской земле, и надо было ждать удобного случая, ждать, пока князь оступится, когда будет возможность расправиться с Наконичами.

Удобный случай пришёл, когда Блюссо встретился с волхвом Велемыслом.

Князь усмехнулся. Куда уж удобнее? Готшалк мёртв, вся его дружина тоже, при княгине Сигрид в теремной страже и десятка воев не наберётся, да и те за тыном сидят, как мыши под веником, не выныкнут. Дружина Блюссо взяла на прицел верхушки тынных палей, не давая высунуться никому – один из воев Сигрид уже висел вниз головой между островерхих палей, перевалясь через тын, бессильно свесив руки вниз и окрашивая пали кровью.

По мостовой к воротам уже волокли сокол – наспех срубленный дубовый ствол с как попало обрубленными ветками. Достанет и такого.

Первый удар только гулко отдался внутри двора, от второго затрещали доски. Повинуясь знаку Блюссо, вои на несколько мгновений замерли, давая ему возможность сказать слово.

– Эй, внутри! – крикнул Блюссо, задрав голову. В ответ только звенящая тишина, сквозь которую слышались в городе крики да гудение и треск далёкого пламени – градские били и волочили попов, горели церкви. Блюссо усмехнулся и крикнул снова. – Эй, последний раз говорю! Потом мечи говорить будут!

– Чего надо? – отозвался хмурый голос после мгновенного промедления.

– Сдавались бы, а?! – весело предложил князь. – Всё одно не устоять вам, раз ворота детинца затворить не поспели.

Да и тогда вряд ли удержались бы, – добавил Блюссо про себя, но смолчал.

– Чего тебе сдаваться-то? – всё так же хмуро осведомился голос. – Ты кто есть таков?

– Я зять княж-Готшалков, князь Блюссо! – Блюссо подпустил в голосе возмущения. – Сдавайтесь, говорю, а то никому пощады не будет.

– Убийца! – грянуло из-за ворот. – Попробуй, войди!

Стало быть, долетели уже вести из Лучина до Велигарда, знали вои княгинины, как погиб муж их госпожи и кто в том виноват. Всё знали.

Закусив губу, Блюссо махнул рукой. Сокол грянул в ворота, вновь затрещали доски. Мимо сокола к воротам протиснулись люди, топоры врезались в доски ворот, кто-то, поддев пешнёй, рвал железную полосу на себя, стараясь выдрать из толстого дуба длинные гвозди.

От нового удара с треском сломались доски, провалились внутрь, оскалясь расщеплёнными острыми краями. Переломился удерживающий ворота дубовый брус, подрубленный секирами, и, уцепясь за торчащие куски железных полос, вои с усилием растащили в стороны покорёженные створы.

Изнутри со свистом ударили стрелы – пять. (Значит, их не больше десятка, – отметил про себя Блюссо. – А скорее всего и меньше, человек шесть-семь). Захлёбываясь кровью, повалился на мостовую молоденький зброеноша, перепрыгнув через него, поймал горлом на бегу стрелу коренастый гридень, словно споткнувшись, упал поперёк дороги. Но «блюссичей» было уже не остановить. Они ворвались внутрь, лязгая железом. Сам князь, чуть переждав, шагнул в воротный проём. И тут же прямо на него вынесло молодого гридня с тяжёлой секирой в обеих руках – как и проскочил-то сквозь дружину?

Меч Блюссо, свистнув, сшибся с секирой, высекая искры. И почти тут же противник Блюссо повалился навзничь, закатив глаза и пустив изо рта кровь – кто-то из «блюссичей» достал его копьём в печень.

Вои Блюссо стояли посреди широкого княжьего двора (двое замерли у самого крыльца, оставляя своему князю честь первым взойти на него), защитники княгини (бегло бросив взгляд по двору, Блюссо насчитал пятерых – наверняка где-то в терему ещё один-два) лежали на пыльной утоптанной земле двора. Мертвы.

Князь ступил на крыльцо, но не успел подняться и на пару ступеней. Без скрипа (добре смазаны дверные петли в княжьем терему), отворилась теремная дверь, на крыльцо выскочил высокий гридень в кольчуге и с двумя мечами в руках. Шелом его где-то потерялся, сбитый в горячке боя, и по бритой голове полз длинный ветвисто-змеистый ручеёк крови – видно, уже зацепил его кто-то из воев, прежде чем он бросился в терем спасать госпожу.

Ба! Князь тоже умел биться двумя клинками! Меч Блюссо вылетел из ножен, левой рукой князь вырвал из-за спины скрамасакс – привычное оружие, хитрая выдумка урман.

Сшибся оцел, – и Блюссо отступил с крыльца на мостовины двора. Вои отступили, оставляя своему вождю честь расправиться самому с последним защитником Наконичей.

Гридень наседал, но и Блюссо не зря ходил в первых мечах в земле глинян, и согнав князя с крыльца, гридень ничего больше не мог достичь – схватка так и крутилась у нижней ступени, мечи гридня раз за разом стремились то к голове, то к плечам князя, но каждый натыкались на оцел.

Бросилось в глаза озверелое лицо гридня, чёрные усы и длинный смоляной чупрун, оскаленные зубы и горбатый, совсем вальхский нос, тонкий белый шрам через всю щёку.

Лопнуло железо – скрамасакс не вынес удара, и меч гридня, зацепив княжье плечо, ушёл вниз, к земле. От неожиданности гридень пошатнулся, и жадное до крови мечевое лёзо ударило ему прямиком в горло.

На какой-то краткий миг, на считанное мгновение – упала тишина.

А потом из отворённой двери на крыльцо вышла княгиня. Сигрид Свендоттир, жена Годослава-Готшалка. Остановилась на верхней ступени, озирая двор, гордо подняла голову, встретясь взглядом с Блюссо.

– Это ты, убийца? – бросила холодно.

Блюссо не вдруг поспел ответить – следом за княгиней из двери на крыльцо выскочил высокий мальчишка (небось, мать распорядилась не пускать, а он вырвался из рук удерживавшей прислуги) и стал перед княгиней, спустясь на ступень ниже неё и стараясь загородить её собой. Он держал скрамасакс, почти такой же, как только что сломался в руке Блюссо. Глянул ненавидяще.

Княжич Генрих, сын Готшалка и Сигрид.

Мальчишке лет десять, – оценивающе подумал Блюссо. – Он пока что не противник. Да и не дело мальца убивать. Жалко Будивоя, старшего, не удалось захватить – как почуял что, сбежал с дружиной к саксам. Он опаснее.

– Что молчишь, Блюссо? – спросила меж тем княгиня. – Чего тебе надо здесь, на княжьем дворе? Убить меня пришёл? Князем стать возмечталось над всеми землями Наконичей? Думаешь, того, что ты на сестре Готшалковой женат, хватит, чтобы по праву эти земли одержать?

Блюссо встретил прямой взгляд княгини и невольно залюбовался обоими – стройная, белокурая Сигрид глядела гордо и насмешливо, хоть и понимала (не могла не понимать, не дурой рождена!), что и она, и сын её теперь в руках врагов. Кровь доньских конунгов не давала вести себя иначе. Да и мальчишка хорош – глядит исподлобья, того и гляди, бросится, не стерпит поношения чести матери от убийцы отца.

– Ты что творишь, глинянин? – мало не с ненавистью спросила Сигрид.

– А и не то ещё надо бы! – ответил в сердцах Блюссо, понимая, что больше сказать ему нечего. – Вы, христиане, на нашу землю саксов привели, капища рушите! Так скоро и вовсе заставите язык забыть!

– Давно ль ты сам крест-то с груди сбросил? – с насмешливым презрением спросила княгиня. – Врёшь ты всё, Блюссо, вовсе не потому ты мужа моего убил. Престол Наконингов тебя манит!

В глазах у Блюссо замглило от ненависти, он хрипло рыкнул: «Взять!». Отлетел в сторону и воткнулся в резную опору кровли крыльца выбитый из руки Генриха скрамасакс, вои крутили мальчишки руки, ещё двое схватили княгиню. Блюссо размеренными шагами поднялся по ступеням, подошёл вплотную к княгине, глянул в её ненавидящие серые глаза (с трудом разглядев их, всё было как в тумане от бешенства), с наслаждением ухватился обеими руками за вырез ворота и рванул сверху вниз. Рубаха с треском разорвались, словно гнилая тряпка, от ворота до пояса, брызнули в стороны выпуклые серебряные застёжки хангерка, ослепительно ударила по глазам белизна нагого женского тела, резанул уши пронзительный крик Генриха: «Мама!». Блюссо рванул ещё раз, окончательно разрывая рубаху, ухватил Сигрид за волосы (вои, повинуясь знаку князя, выпустили княгиню) и запрокинул её голову назад. Мгновенно вспыхнуло неистовое желание сейчас же, немедленно взять эту женщину – тем более, она сейчас воплощала для него власть в этой земле, и победитель и убийца Готшалка, он должен был обладать и его женой тоже! Тогда его права на власть в этой земле станут весомее.

Помешал мальчишка Генрих. Вои зазевались, глазея на нагую княгиню, мальчишка подрубил одного ударом ноги под колено, вырвал у другого нож и мгновенно нашёл этим ножом его горло. И прыгнул на Блюссо.

Но опытный вояка тут же заметил движение мальчишки. Швырнул княгиню с крыльца вниз (рухнуло в пыль белое тело, Сигрид скорчилась, подбирая ноги и прикрываясь от нескромных и жадных войских взглядов) и встретил прыжок княжича ударом кулака – Генрих скатился по ступеням, упал на мостовины рядом с матерью. Рванулся к ножу, но тут же взвыл и скорчился, пригвождённый болью – вой-глинянин наступил сапогом прямо на кулак мальчишки, вынуждая выпустить нож.

Из терема за спиной Блюссо вдруг выбежало с десяток девушек – служанки княгини. Князь мотнул головой, указывая, и вои, с полуслова поняв господина, рвали на них одежду, швыряя их в пыль рядом с госпожой.

Блюссо прерывисто вздохнул – всё, время было упущено. А обладать этой женщиной… вся в синяках и вывалянная в пыли, с разбитым лицом… он брезгливо поморщился. Желание ушло. А прав на престол достанет и без того.

– Гоните их! – крикнул он, махнув рукой.

– Куда? – оторопело спросил кто-то. – Так и гнать, нагишом?

– Так и гнать! – расхохотался князь. – Нагишом! Пусть комаров покормят. Да хоть к отцу её, Свену-конунгу, в Роскильде! Плетями гоните!

Сигрид, наконец, встала. Блюссо спустился с крыльца, остановился на мостовине рядом с княгиней, она подняла глаза, глянула страшным, бездонным взглядом:

– Будь ты проклят, убийца, – бросила, словно плюнула в лицо, словно шмат грязи швырнула. – Если слышат меня мой бог и твои боги, то сдохнуть тебе в миг перед самой твоей победой.

И гордо выпрямясь, двинулась к воротам, словно и не нагишом шла, а в праздничной княжьей сряде.

Меч Рогволода стремительной змеёй метнулся к груди князя глинян, Блюссо успел увидеть какое-то размытое движение, отчаянно отмахнулся мечом. Раздался звонкий вскрик оцела, обломок клинка упал на утоптанную траву, вои Блюссо торжествующе взревели, но тут же смолкли. Венд, махнув мечом слишком сильно, поворотился к Рогволоду боком, бешеный полочанин бросился на своего противника словно кошка, резанув по горлу обломком меча.

Горло рвануло болью, Блюссо пошатнулся, роняя меч, всё ещё не понимая, как это так могло случиться, чтобы этот бешеный мальчишка-полочанин, это литовское отродье, сумел его достать.

Солнце на миг остановилось над тёмно-синей водой озера.

Если слышат меня мой бог и твои боги, то сдохнуть тебе в миг перед самой твоей победой.

Блюссо попытался покоситься куда-то в сторону, словно хотел отыскать Сигрид – как она здесь оказалась, откуда?! Он же сам слышал от пленных данов, что она добралась до Роскильде невредимой. (Вновь кольнуло острое сожаление, что не дал тогда себе воли – не убыло бы от княгини, да и подумаешь, пыль, кровь да синяки – а то не доводилось тебе, княже, в набегах, насиловать полонянок в пыли…). Но ноги уже отказали, и Блюссо валился в утоптанную траву, заливая кровью кольчугу.

Обе дружины ошалело замерли – победы Рогволода не ждал никто.

Первым опомнился Рах. Коротко рявкнул на воев, «рогволожичи» ощетинились копьями, торжествующе завопили. Остальная дружина Рогволода, до того недвижно стоявшая на пригорке, хлынула вниз, охватив место поединка и оттесняя «блюссичей» от тела своего вождя. Глиняне не сопротивлялись – снявши голову, по волосам не плачут. Кончились надежды Блюссо на велигардский престол.

От огня тянуло жареной олениной, от озера – сыростью и холодом, от саксонского бурга – удушливой гарью. Шипели на углях капли жира, плескались на озере волны. Гудел в вершинах сосен ветер.

Рогволод протянул Боримире на прутике горячее, ещё шкварчащее мясо.

Девушка кивком поблагодарила – она молчала весь вечер и только глядела в огонь, то и дело шмыгая носом – видимо, слёзы ещё не отступили до конца.

Богуш тёрся где-то у костров дружины; Рогволод уже не раз и не два слышал где-то его смех – мальчишка пережил гибель деда Вышко намного быстрее, чем Боримира. Да и понятно – мальчишка же. К тому же ему и самому ратного труда пришлось хватить. А сейчас он находился среди дружины, рядом с воями – о чем ещё мечтает любой мальчишка, как не об этом, пусть даже он из трижды не войской семьи, а рыбак альбо пахарь.

Рогволод вдруг поймал себя на том, что думает о судьбе мальчишки как о деле решенном, словно кто из воев уже захотел взять его к себе носить за ним копье. А чего бы и нет, впрочем – давно прошли те времена (как бы ни ворчали о том старики), когда воем мог стать только сын воя. Да и сам мальчишка, осмелясь сопротивляться воям, взяв в руки оружие, сломал свою долю и получил новую – попробуй он теперь рыбу вновь в озере ловить, так и не узнают его небось озёрные духи, водяные да русалки, не вспомнят, как по весне приносил он жертвы на озерном берегу, зазывая в сети рыбу, как бросал зимой в прорубь коровай хлеба, чтобы помнили его хозяева Зверина-моря. Так что иного пути у мальчишки, пожалуй что и нет – сломали его долю его собственная отвага да воля Блюссо.

Вспомнив про Блюссо, Рогволод невольно покосился в сторону догорающего бурга – «блюссичи» расположились всего в перестреле от «рогволожичей», тоже жгли костры и пили саксонское пиво, захваченное в бурге – правили страву по своему погибшему вождю и утерянной дружинной удаче. Тело Блюссо, забрав себе только его меч взамен своего сломанного в поединке, Рогволод велел выдать дружине – меньше поводов будет мстить у наследников Блюссо, буде такие сыщутся.

Заметив взгляд князя, сидящий напротив, с другой стороны костра, гридень Рах заметил:

– Страва стравой, а поберечься надо бы, княже. Я уже и то распорядился, сторожу выставил с их стороны. Мало ли что, вдруг кому пиво в голову ударит, да мстить восхочется.

Рогволод кивнул и вдруг спросил вроде совсем о другом:

– Сколько у нас в дружине глинян?

Но Рах понял его правильно. Местные вои начали приставать к дружине Рогволода почти сразу же после его высадки в земле ратарей. Беспокойная жизнь лютичей-велетичей выбрасывала многих людей из родов и войских дружин, много было желающих пристать к новому князю, благо о Рогволоде ходили слухи как о прямом потомке Велеса, которого лютичи звали Чернобогом. Да и здесь, в земле глинян, тоже пристало немало людей.

– Десятка полтора, – ответил Рах, отбрасывая оглоданную кость в костёр. – Блюссо, вестимо, их князь да только навряд ли они сейчас за него мстить выстанут – видели, что ты за здешних, тоже глинян, заступился, да и поединок у вас был, всё честно.

Рогволод коротко кивнул, но возразил:

– Не про то я. Я слышал, наследников у Блюссо нет...

Рах понял с полуслова. Единственный сын Блюссо погиб в дальнем походе в землю англов, двое его детей и жена умерли от мора – не того же ли самого, в котором сгинули воспитатели Боримиры и родители Богуша?

И куда деваться тогда дружине погибшего в поединке князя?

Но дальше ни Рогволод, ни Рах ничего сказать не успели – из темноты послышался резкий окрик сторожи, потом негромкой разговор. Гридень вскочил с места , хватаясь за меч, и сгинул в темноте.

Рогволод не шелохнулся, только пристально вглядывался в темноту – о том, что он обеспокоен, видеть можно было только по его руке, сжавшейся в кулак на рукояти ножа, которым княжич разделывал жареный олений бок.

Рах воротился скоро – присел, посмеиваясь, у костра и на вопросительный взгляд княжича пояснил:

– Посольство там до тебя, княже, от «блюссичей»... – он не договорил, – следом за ним из темноты появился высокий середович с полуседым чупруном на бритой голове, с тяжёлым, словно кузнечный молот, бритым подбородком, с витой серебряной гривной на шее. Замерев на миг, гридень окинул взглядом сидящих у костра, а потом склонил голову в сторону княжича.

– Гой еси, Рогволоде Всеславич, – густо прогудел он. – Дозволь слово говорить, княже?

– Скажи сначала, как величать тебя, – усмехнулся Рогволод, садясь поудобнее – от слова «княже» его душа каждый раз пела утренним петухом, но княжич каждый раз одёргивал себя – не заслужил ещё князем-то настоящим именоваться! – А то добрым молодцем каждый раз тебя кликать вроде и не к лицу как-то, возраст у тебя не тот, ты ж гридень небось, а не отрок и не простой вой даже.

– Гридень я, это верно, – уголок рта глинянина (Рогволод за месяц в варяжьей земле уже научился по оберегам отличать варяга от лютича, глинянина от доленчанина, ратаря от руянина) чуть дёрнулся в ответной усмешке, но гридень сдержался – не к лицу вою смеяться в такой час. – Люди обыкновенно зовут меня Мстивоем Серым (он шевельнул плечом, с которого свисала поверх кольчуги волчья шкура, словно намекая, что зовут его так именно поэтому), я у князя Блюссо старшим дружины был.

– Был? – переспросил непонимающе Рогволод.

– Князя Блюссо нет, – пояснил Мстивой. – Наследников у него нет. Стало быть, и дружины нашей тоже почти что нет.

– Дружина ваша есть, – пожал плечами княжич. – Вот же вы, никуда не девались.

– Дружина есть до той поры, пока есть князь, – отверг гридень. – Или пока удача его не растрачена. А Блюссо… доньская ведьма Сигрид его прокляла – и не стало удачи, проиграл поединок мальчишке – значит, боги не на его стороне были, и удача его... – Мстивой ненадолго замолк, потом, наконец, выговорил. – И теперь нам, чтобы стать дружиной вновь, нужно найти нового князя, а значит, и новую удачу.

Рогволод привстал от неожиданности, начиная, наконец, понимать. А Рах из-за костра только весело скалился – он-то с самого начала понял, зачем пришёл к костру Рогволода этот глинянин. Не мстить же!

– И вы... – Рогволод опять остановился – ему всё ещё не верилось, и он не мог выговорить вслух.

– И мы готовы служить тебе, Рогволоде Всеславич, – закончил Мстивой. – Так вся дружина решила, единым гласом.

– Но я же вашего князя убил? – удивлённо сказал Рогволод, всё ещё не до конца понимая.

– Ты убил его честно, в поединке, – Мстивой пожал плечами. – Нам не за что мстить тебе, не за что и ненавидеть. Мы никого не предаём – у нашего князя нет наследников. Ты – потомок Чернобога, служить тебе – честь.

Княжич бросил на Раха вопросительный взгляд, тот коротко кивнул в ответ – не сомневайся, мол, княже!

– Добре, – помолчав для приличия ещё несколько мгновений сказал, Рогволод. – Беру вас под свою руку. Но старшим у меня в дружине – гридень Рах Стонежич. И не мне тот порядок, моим отцом заведённый рушить ради вас. Согласны?

– Согласны, – Мстивой коротко кивнул в ответ. – Мы ждали чего-то вроде этого.

– Ну тогда принимай, Рах Стонежич, людей, – засмеялся княжич. – Да вели вина подать, надо выпить на круг с новым гриднем полоцким, Мстивоем... как тебя по батюшке?

– Людевитом отца моего звали.

– Мстивоем Людевитичем Серым!

Стан Рогволода засыпал. Ещё тлели костры и у воды, и на холме, и в сторону, невдалеке от сожжённого бурга (теперь княжич мог с гордостью сказать, что и там, где расположились бывшие «блюссичи» – его стан!). Ещё слышались у костров голоса самых неугомонных отроков, молодняка, которых назавтра гридни и бывалые вои будут подымать подзатыльниками и вскидывать спросонь в сёдла пинками.

Рогволод усмехнулся неожиданно пришедшему образу, отворотился. И замер.

Боримиры у костра не было.

Княжич быстро огляделся. Богуш спал у соседнего костра, свернувшись под тёплым войским плащом и положа голову на седло Раха – ногами в другую сторону, положив голову на то же самое седло, голова к голове с мальчишкой, спал и сам Рах. Значит, Боримира не могла уйти далеко – мальчишку она бы среди чужих (хоть и заступились – а всё равно чужие!) людей не бросила. Значит…

Рогволод нырнул под ветки деревьев, прошёл затаившуюся в кусту сторожу. Вои проводили княжича понимающими взглядами, переглянулись с ухмылкой и отвели глаза. Рах строжайше наказал следить за станом бывшей дружины Блюссо – мало ли что там пили круговую чашу за здоровье Мстивоя, а вдруг он притворялся и только и ждёт нужного мига, чтобы взять Рогволода на нож. Но княжич шёл не в сторону стана «блюссичей».

Так и есть – Боримира сидела на прибрежном, нагретом за день солнцем камне над самой водой, и озёрные волны лизали подножие камня, тонущее в густой траве. Сидела, обняв ноги руками и опершись подбородком на колени, собравшись в клубок. Недвижно глядела в иссиня-чёрную даль над серой водой озера.

Рогволод неслышно подошёл, стал рядом, заглянул в лицо – по щекам девушки тянулись две полупросохшие прозрачные дорожки слёз. Княжич вздохнул и положил ей руку на плечо.

– Горюешь? – она прерывисто вздохнула. – Брось. Им там сейчас хорошо. А тебе – жить дальше…

Правильные и умные слова, слышанные княжичем от старших прозвучали неожиданно напыщенно и глупо и, вместе с тем, правильно. Боримира вновь вздохнула, не отвечая, княжич заговорил о другом, стараясь отвлечь её внимание разговором.

Спросил с любопытством:

– А родители-то твои кто? – девушка Рогволоду нравилась (да и имя прямо княжеское!), и если она по роду и впрямь равна ему… додумывать он не стал. – А то говоришь – знатные, знатные…

– Мать моя – из старинного и славного рода Виславичей, которые от младшего сына великого князя Вислава, он сто лет тому Руяном правил.

– А отец?

– А мой отец был сыном конунга свеев и гётов Эмунда Старого, Анундом его кликали.

Рогволод изумлённо поднял брови.

– Так Эрик Анундсон – твой брат?!

Тесен мир, ничего не скажешь.

– Мы близнецы, – кивнула Боримира-Сванхильд и вдруг, поняв, резко поворотилась к нему. – А ты знаешь моего брата?!

– Знаю, – усмехнулся княжич, невольно любуясь её удивлённым лицом. – Он сейчас пытается стать конунгом в Свеарике, вслед своему деду, верно?

– Верно, – засмеялась девушка, подымаясь (босые ноги цепко держали её на покатой, но шершавой поверхности камня). – И это тебе ведомо.

– А то как же, – Рогволод мгновение поколебался, раздумывая, стоит ли говорить ей о том, откуда именно он знает про её брата. А мгновением позже стало поздно что-то говорить – Боримира шагнула с камня прямо в воду. Плеснула волна, девушка погрузилась сразу по колени, оборотилась к княжичу, глянула огромными глазами, в которых отражалась полная луна, словно начищенный золотой щит. А лунное отражение в воде, дробясь и ломаясь на мелкой зыби, окутало Боримиру бледным сиянием. Так же, как и днём, в солнечном свете, она вновь показалась Рогволоду каким-то неземным, не людским созданием, в глазах её словно таял какой-то зов. Княжич шагнул к ней, протягивая руки, сглотнул в горле комок:

– Владычица озера…

– Молчи, – свистящим шёпотом ответила Боримира. – Только молчи, княже…

Вода хлынула в княжьи сапоги, но Рогволод уже этого не замечал. Тонкие руки девушки обняли его шею, княжич подхватил девушку на руки, прижал её к груди, сквозь тонкое полотно двух рубах, своей и её, чувствуя жар невесомого девичьего тела. Губы прижались к губам, жаром опалило голову, словно обнесло. Мягкая береговая трава послушно приняла в себя два тела, и огромная вселенная закружилась опричь огромная вселенная, словно неудержимая карусель богов.

Кивнул в отдалении прапредок Велес-Чернобог, чуть улыбаясь в косматую бороду, качнул одобрительно рогатой головой; согласно склонила голову Мать-Мокошь.

[1]Сейчас река Ucker в Германии, в междуречье Эльбы и Зале.

[2] Сейчас город Ленцен в Германии.

[3] Сейчас город Цесис в Латвии.

[4] Сейчас река Локнитц-Бах в Германии.

[5] Сейчас озеро Рудовер-Зе в Германии.

[6] Господи помилуй! (греч.).

[7] Вторая книга Ездры, 4:37.