Зеркала и лица: Солнечный Зайчик

Глава 27 Слизеринское серебро — гриффиндорское золото

В жарко натопленном лазарете было тихо. В окна вливался тусклый свет пасмурного дня, уже начавшего клониться к вечеру. Наконец-то хлынул ливень, и капли меланхолично стучали по стеклам, убаюкивая: «Спи, спи, спи». Если приподняться на локтях, можно прямо с постели увидеть верхушки деревьев в Запретном Лесу. Их нещадно трепало ветром, они раскачивались из стороны в сторону. Не успевшие спрятаться от ливня прохожие утратили четкость очертаний и казались отсюда, из окна, чуть размытыми кляксами.

Под потолком комнаты горели лампы. Было слышно, как миссис Вэл стучит своими склянками, готовя очередной состав. Пахло марлей и лекарствами.

Тело покоилось в тепле под пушистым ворохом одеял. А душа разрывалась от боли. Металась в беспокойным водовороте мыслей, колотилась о ребра вместе со взволнованным сердцем.

— Ну почему именно Малфой спас нам жизнь? — причитала Нарцисса.

— Какая разница? — безразлично откликнулась Лили, слишком погруженная в собственные переживания. — Главное, что удалось выбраться.

— Если бы можно было выбирать спасителя, Малфоя я бы выбрала в последнюю очередь, — покачала головой слизеринка. — Вернее, я бы вообще его в очередь не поставила.

— Боюсь, никто в Хогвартсе не поймёт твоей антипатии. Такой чистокровный, такой богатый, такой популярный Люциус Малфой, герой-любовник, а теперь ещё и просто — герой. Тебе лавров для него жалко? Заслуженных, между прочим.

— Люциус страшный человек. Да и Белла не лучше. Просто она моя сестра, и к её грехам я отношусь снисходительней.

— Нет на свете справедливости — да здравствуют родственные связи! Почему ты вообще о них заговорила? — Лили сощурилась. — В роковое плавание ты, случаем, не из-за этой парочки пустилась?

Заметив, как переменилась в лице Нарцисса, Лили отбросила иронию.

— Из-за них? Правда?! Ой, прости, я не хотела…

— Я пыталась убежать, — на бледных фарфоровых скулах вспыхнули две ярко-розовые полосы, — убежать от всего, что меня пугает и отвращает. Люциус Малфой и моя сестренка Белла занимают отнюдь не последнюю строчку в этом списке. Но, провалившись под лёд, я поняла, что смерть способна испугать посильней жизни, и малодушно позвала на помощь.

— Скажи лучше, холодная вода прояснила тебе мозги, — зло ответила Лили. — Мне кажется, ты просто хотела привлечь к себе внимание, Нарцисса. Не исключено, что как раз этого самого Люциуса.

— Ты не должна так думать!

— Моего слабого воображения не хватает, чтобы представить, какая такая напасть могла заставить девочку из благополучной, уважаемой семьи, богатой, как Рокфеллеры и знаменитой, точно Кеннеди, отправиться топиться в ледяной воде.

Нарцисса вздохнула:

— Могу я надеяться, что ты станешь держать язык за зубами, и всё сказанное останется между нами?

— Конечно.

— Говоришь, «богатые, как Рокфеллеры и знаменитые, как Кеннеди»? Я не знаю, счастливы ли названные тобой люди, но мой дом больше всего походит на то, что у вас, у магглов, называют адом. Мой род известен, это да. Насчет богатства? — всё в мире относительно. Дом, в котором я живу, счета, которыми отец распоряжается, как старший в фамилии, — всё, к чему мы привыкли, после совершеннолетия Сириуса не будет принадлежать нам. Раз у моего отца нет сына, способного унаследовать родовое состояние Блэков, всё, вплоть до фамильного жемчуга, перейдёт к сыну Ориона. Впрочем, то, что самим нам кажется крохами, многие чистокровные посчитают за богатство. Любую из нас охотно возьмут замуж за одно только звучание фамилии — Блэк.

— И это повод для огорчений?

Нарцисса смерила гриффиндорку задумчивым взглядом:

— Лили, тебе ведь не нравится Белла?

— Не то, чтобы она мне не нравилась, но легким человеком, согласись, её определённо не назовешь. Зато она красивая.

— Красота это то, чего у Блэков не отнять. Красота, богатство, известность — всё это плохо сочетается в сознании обывателя с отвращением к жизни. Постороннему взгляду не разглядеть за цветным фасадом темного прошлого, копившегося веками. Не увидеть безумия, кипящего в нашей крови.

Ты не имеешь право судить меня, Эванс. Потому что ты небогатая, неизвестная и незнаменитая. А главное — ты не из семьи тёмных магов. Грехи твоих безвестных предков, будущее твоих потомков не станет тяготить и ни к чему никогда тебя не обяжет. Чужая зависть не запачкает, лесть не развратит. Тебя полюбят за то, что ты сама есть такое, а не за то, что у тебя в портретной галерее, куда ни плюнь, изображение знаменитости, а на банковском счету куча галлеонов. Если тебя возненавидят, то только за твои собственные поступки и прегрешения, а не за чужие. Ты не знаешь страха, Эванс! Тебя ведь по-настоящему никто не пугал. А я живу в бесконечной, безумной ночи. Помнишь, что тётя Вальпурга сказала про Беллу и Сириуса?

Лили не была уверена, что хочет выслушать историю чужих отношений.

У каждого человека есть порог приемлемости, и нельзя винить другого в отсутствии понимания, если этот порог переступили. Так в кувшин не налить воды больше, чем положено. Есть поступки, чувства, мысли, которые человек с иной системой жизненных ценностей, установок и приоритетов принять не сможет, как бы ни старался. Узнавая чужие тайны, можно отравиться ими.

Но Лили понимала — Нарциссе необходимо излить душу. Там образовался опасный гнойник. Если девочка сейчас не выговорится, следующая её суицидальная попытка может завершиться куда успешнее.

Гриффиндорка внимательно вслушивалась в каждое слово.

— Безумие живёт в крови Блэков, передаётся из поколения в поколение. Безумие, замешенное на кровожадности, похоти и жестокости, — тихо говорила Нарцисса. — Мой отец, его брат Орион, тетя Вальпурга, Регулус, хотя я очень люблю его, — они все такие: безумные и кровожадные. Даже Андрэ. Даже я, наверное? Только в Белле и Сириусе это словно концентрированный сгусток.

— Может быть, в том, что сказала твоя тётя, есть доля истины? — подала голос Лили. — Почему не позволить им быть вместе? Состояние останется в семье, влюблённые…

— Ты не понимаешь, Лили!

— Конечно, то, что они двоюродные брат и сестра, не очень хорошо. А если вспомнить, что Сириусу двенадцать, а Белле шестнадцать…? Но ведь в магическом мире подобные браки не такая уж и редкость. А разницу в четыре года лет через десять никто и не заметит. Если это любовь…

В сердце что-то царапнуло. То ли ревность, то ли зависть. Вот ведь везёт слизеринке! Такие парни — один лучше другого…

Безжалостно наступив на своё самолюбие, Лили великодушно закончила:

— Если это любовь — пусть любят!

— Да какая любовь, Лили? Она там мимо не проходила, — выпалила Нарцисса. — Белла моя сестра, и я люблю её. После мамы — больше всех. Но я вот уже полчаса хочу и не могу тебе рассказать, потому что мне стыдно об этом говорить! Стыдно и страшно.

— Нарцисса, не преувеличивай, — взрослым голосом сказала Лили. — То, что между ними происходит, — это, конечно, нехорошо. Но когда они повзрослеют, их отношения уже не будут выглядеть такими… неправильными.

— Что, по-твоему, «неправильно», Лили? — с издёвкой в голосе спросила слизеринка.

— Ну … это.

— Это? Что конкретно ты имеешь в виду?

— Сама знаешь что! — Лили залилась краской. — Они ведь занимались этим… ну, чем взрослые занимаются…

— Любовью, ты хочешь сказать?

— Да! — облегченно вздохнула Лили.

— А вот и нет. Наверное, за это я осудила бы Беллу, но она не пугала бы меня. Лили, обещай, что никому не скажешь!

— Дать Нерушимую Клятву?

— Достаточно простого обещания.

— Я могу проболтаться Севу.

— Не страшно. Снейп и без того знает. — Нарцисса опустила ресницы, спрятав взгляд. — Белла садистка, — оттого, что девочка старалась произносить слова как можно быстрее, Лили с трудом улавливала смысл. — Она получает удовольствие от чужой боли, а Сириус потворствует ей.

— Я, если честно, не до конца понимаю…

— Знаешь о Непростительных проклятьях?

— Подчинение, пыточное и смертельное — читала о них. Но они же запрещены к применению?

— В моей семье принято плевать на запреты. И во многих других чистокровных семьях, кстати, тоже. Магия по сути своей темна, и отказаться от черной её составляющей все равно, что пытаться лететь на одном крыле. Все эти современные лозунги, что магглы якобы не так нас понимали и потому жестоко приносили в жертву — лишь пустословие. На самом деле маги вредили магглам, да ещё как! Вспышка чумы в Европе, потница в Англии при Генрихе Тюдоре, большинство войн и даже революция в далёкой России — всё это дело рук магов. Мы незримо управляем миром, дергая за невидимые ниточки, и усердно притворяемся, что нас нет. Пока простаки воюют, собираем свой урожай — от материальных благ до жизненной энергии. Отними магию, замешанную на крови, что останется от наших способностей: цветы, цветущие в январе?

— Не так уж и мало, — холодно ответила Лили.

— Кровь и смерть — необходимые составляющие нашего дара — увы, это так.

— Тогда пошёл он к черту, этот дар!

Нарцисса вся сжалась под яростным взглядом гриффиндорки.

— Ты сама-то себя сейчас слышала? — продолжила Лили. — По твоей теории получается, что ради своих целей и амбиций можно приносить человеческие жертвы?

Девочки в упор смотрели друг на друга. Глаза в глаза. Словно обмениваясь мыслями.

— Ты всё правильно поняла, — почти беззвучно ответила слизеринка. — Но не смотри на меня так, я никого не убивала. Но завтра? Оставят ли мне выбор завтра?

— Как может кто-то заставить тебя делать то, чего ты не хочешь? — искренне удивилась Лили.

— Я даже не знаю, восхищаться силой твоей души, Эванс, или позавидовать твоей воинствующей наивности. Ты совсем не понимаешь, куда попала? Я продолжу рассказ о моей старшей сестре, ведь изначально речь шла о ней. Расскажу, для примера, как в чистокровных семьях развлекаются старшие сестры с любимыми младшими кузенами. Начинают обычно с Круцио. Произносишь пыточное проклятие и считаешь. С любопытством истинного ученого наблюдаешь, в течение какого времени маленький неразумный братишка сумеет сдерживать крики. — Из голоса Нарциссы ушла насмешка. Осталась только злость, сухая и колючая, как взгляд Северуса. — Знаешь, что испытываешь под пыточным проклятием?

— Нет.

— Отец однажды наказал меня за разбитый в гостиной сервиз. Не подумай о сэре Блэке плохо, — это ведь был не простой сервиз. Исторический, безделушка эпохи рококо. Отец был нежно к нему привязан, чтя в нем память предков, а я промазала взрывающим заклятием и угодила прямиком в сервант. Сервиз сверкнул жемчужным перламутром в последний раз — и…! Отец был мной недоволен. Степень своего недовольства он выразил соответствующим образом.

Это похоже на то, как если тебя с ног до головы окатили бы крутым кипятком. Потом боль просачивается внутрь, вгрызается, словно хищник, сводит с ума. — Нарцисса бросила задумчивый взгляд в окно. — Круцио болезненно, но несовершенно, на взгляд Блэков. Оно не оставляет следов. После него из ран не сочится кровь, которую так любят все хищники. Но сущствуют режущие заклятия — изысканное развлечение. — Нарцисса устало закрыла глаза. — Одна и та же картина вот уже год снова и снова возвращается ко мне в кошмарах: окровавленный Сириус и Белла над ним, словно адская кошка, слизывающая кровь с его ран на груди, руках, животе. То, как они развлекаются, жутко. Но ещё страшнее осознавать — мне это нравится…

Лили почувствовала приступ тошноты.

— Хватит, Нарцисса. С меня довольно.

— Знаешь, на что похож Блэквуд после захода солнца? — продолжала слизеринка. — Днём дом красивый, сказочно прекрасный, совершенство архитектурной мысли. Но в сумерках, когда начинают выползать тени, от страха трясутся даже домовые эльфы, способные отпугнуть любую нечисть.

Папа говорит, великие предки Блэков поработили демонов, и с тех пор те служат нам верой и правдой.

Представь, Эванс, ты лежишь на кровати, как на острове, а вокруг кипит тьма, живая и плотоядная. Тьма эта не пожирает тебя только потому, что ты кормишь её чужими жизнями. Стоит перестать, промедлить, и она разорвёт тебя на части. Перемолотит, будто чудовищная мясорубка.

Только Блэквуд не мясорубка. Он позолоченная душегубка.

Я ненавижу шёпот, Эванс. Если бы ты только знала, как я ненавижу шёпот!

Просторные переходы моего дома наполнены шёпотом. Шипят на всевозможные голоса те самые тени, о которых я уже говорила. Повсюду носится чёрный дым, словно ползучий змей, и не поймешь, то ли чудится, то ли в самом деле звучит лающий, безрадостный и в то же время торжествующий, смех. Звучит и звучит, но стоит начать прислушиваться — стихает.

Это сводит с ума. Это и есть безумие.

Страшно, Лили. Настолько страшно, что возможность сбежать хоть на миг показалась мне стоящей идеей.

Не столько слова, сколько тон, голос девочки заставлял проникнуться почти ощутимым ужасом, отравляющим родовое поместье Блэков.

— Нарцисса! — всплеснула руками Лили. — Тебе всего двенадцать, впереди вся жизнь. Я понимаю твои чувства к Белле… — Лили запнулась, пытаясь представить, что почувствовала бы, если бы Туни предавалась подобным безумным забавам. Представить, слава богу, не получилось. — Даже в маггловских домах, если в них происходит что-то страшное, находиться неприятно, а ведь, судя по тому, что ты говоришь, вы вполне осознанно впустили к себе зло. И естественно, что там неуютно…

— Представь, что ты одна в этом огромном доме, в котором планировка комнат постоянно меняется, в котором нет электричества — только свечи. Свечи, отражающиеся в потусторонних зеркалах. Этих зеркал никогда не бывает днём, они являются по ночам. Луна, сверкающая в серой анфиладе, словно выглядывает прямиком из ада. А ещё, — Нарцисса понизила голос, и у Лили по спине побежали мурашки от ужаса, — в доме живут призраки. Искаженные лица, руки то ли в бесполезной мольбе, то ли алчно, тянутся, тянутся, тянутся… — девочка зажмурилась и потрясла головой. — Но всё это: смех, демоны, призраки, — далеко не самое страшное. Даже Белла с её кровавыми пристрастиями, даже кузен со своей одержимостью.

Лили затихла. Ей самой стало жутко от вида сузившихся зрачков в огромных светлых, почти бесцветных, как лёд, глазах.

— Самое страшное — это Тёмный Лорд.

— Кто?

— Он сам дьявол!

Гриффиндорка живо представила себе Блэков в развевающихся светлых одеждах, распростёрших руки над жертвенником. В центре пентаграммы обескровленный труп с искаженным агонией лицом. И надо всем этим безобразием поднимается рогатое чудовище с козлиными копытами.

Нарцисса нервно облизала губы.

— Когда он появляется, небо темнеет. Он, словно дементор, высасывает тепло из пространства. Папа говорит, что это нормально. Что это случается потому, что Темный Лорд необыкновенно сильный маг. Но когда этот человек смотрит на меня, кажется, что воздуха в мире нет. Это как если пить страх мелкими — мелкими глотками. Я слышала, как взрослые превозносят его до небес, говорят, что он принесёт нам освобождение. Укажет таким, как ты, их истинное место, и вы перестанете, словно раковая опухоль, поражать наше общество. Магглы станут тем, кем созданы самим богом — материалом для получения энергии, пищей для высших существ. Каждый раз, как это существо приходит в Блэквуд, тьма плотоядно облизывается.

Маленькая принцесса с Темной Стороны глухим, недетским голосом рассказывала о том, что не хочет жить, потому что устала бояться. Лили-то всегда казалось, что если ты темный колдун, то, как бы само собой разумеется, что призраки, оборотни и вампиры не тронут — ведь ты же свой.

Мысль о том, что во тьме нет понятия содружества, была в новинку.

Никаких гарантий. Только вечная охота, вечная борьба и вечное соперничество.

Лили представила себе этот мир, взрослый и жестокий, и ей тоже стало страшно.

Светильники тускло подглядывали за двумя девочками, беседующими в сгущающихся сумерках. В волосах одной сверкало гриффиндорское золото, волосы другой струились слизеринским серебром. А между ними плескались сумерки, серые и невзрачные.

Лили пересекла разделяющее их пространство, откинула полог кровати и прилегла с Нарциссой рядом, обнимая вздрагивающие худенькие плечи.

— Что ты делаешь?! — возмутилась слизеринка. — Это же неприлично!

Лили засмеялась:

— Тебе страшно, одиноко и холодно. Я подошла, чтобы согреть. Теперь, когда место подле тебя занято, страху места не осталось, видишь? Я не позволю ему прийти. Ты не одна. Если только сама не захочешь, никогда не будешь одна. У тебя всегда будет возможность позвать на помощь, ведь вокруг много людей. Неважно, магглы они или маги, богатые или бедные, носят красные или зелёные галстуки. Ты молодая, богатая, красивая. У тебя всё впереди. Если ты не придешь к демонам сама, не позовешь их громко-громко, поверь, они никогда сами к тебе не придут. А страх? Мой папа всегда говорил, что страх — это защитная реакция организма. Он существует для того, чтобы сохранять жизнь, а не отбирать её.

— Когда я вырасту, меня передадут с рук на руки какому-нибудь чистокровному волшебнику. Знаешь, что будет ждать меня в конце ковровой дорожки, по которой меня поведут, словно овцу на заклание? Новый Блэквуд.

— О чем сейчас-то плакать? — засмеялась Лили, обнимая подругу за плечи. — Тебя ведь не завтра замуж выдают?

Держа пальчики Нарциссы в своих ладонях, Лили чувствовала, как они теплеют, отогреваются. Скоро дыхание Нарциссы выровнялось. Девочка заснула.

Успокоив подругу, Лили отнюдь не успокоилась сама. На душе было тягостно.

«Не мясорубка, а душегубка», — повторила она про себя слова Нарциссы.

При мысли о Сириусе у Лили комок подкатывал к горлу. После услышанного от Нарциссы «гриффиндорский змеёныш» стал неприятен почти так же, как Петтигрю. Боль, кровь, тьма вызывали у Лили инстинктивное неприятие, её «порог приемлимости» был превышен. Добровольно шагать под пыточное проклятие? Такое её маленькому умишку понять не по силам.

Северус.

Сириус.

И имена-то звучат похоже.

Может быть, и Северус тоже доказывает шипящим слизеринцам, что отнюдь не робкого десятка, шагая под пыточное проклятие и силясь улыбнуться через удушливые волны боли?

Что, если эти сумасшедшие волшебники окончательно отнимут Северуса у неё, у Лили? Как она тогда станет жить?

Знать, что она для него пустое место? Нет, всё, что угодно, всё, что угодно, только не это!

Внутренним взором Лили продолжала видеть горящие холодным пламенем черные глаза, неровные пряди волос, обрамляющие узкое лицо с тонкими, резко очерченными губами.

Слышала неторопливо сочащиеся ядом слова: «Разве мы с тобой друзья?».

— Сев! — тряхнула Лили головой, упиваясь гневом, полыхающим в её сердце. Он заглушал боль. — Ты мне за это ответишь! Заставлю тебя подавиться каждой буквой. Не будь я Лили Эванс.