Златая цепь времен

Иначе в области искусства. Бессловное восприятие иероглифа связано с эстетикой воспринимающего. Иероглиф, начертанный изящно, впечатляет полнее, чем набросанный кое-как. Картины живописца нации, пользующейся иероглифическим письмом, суть особые иероглифы, могущие быть прочтенными: в своем искусстве художник опирается на понятие — символ. Оно доступно людям, обладающим такой же ученостью, как сам художник, и в этом главная прелесть его мастерства.

Художник нации фонетического письма идет от природы, стараясь опереться на безусловного человека, стремясь его выразить. В этом разница между египетской или майянской архитектурой и Парфеноном, между сфинксом или пернатой змеей и Аполлоном. Эти произведения могут быть равны, но они всегда разны.

Все же скульптура, живопись, архитектура, с большими оговорками, даже музыка, не так отгорожены, как художественная словесность.

Внутри групп наций фонетической письменности переводчик тем лучше справляется с делом, чем лучше владеет собственным языком. Переводы на русский язык иногда могли равняться с оригиналами благодаря вольности нашей речи.

В переводах с иероглифической письменности художественных произведений живое, несовершенное, вольное слово встречается с молчаливо-законченным совершенством иероглифа. Сам автор иероглифического текста, отлично владея фонетическим языком, на который переводит, служит себе переводчиком. Но предложенный им перевод удивляет: психология героев, их поступки, побуждения — все чисто формально, условно, исходит из внешних обстоятельств. Упрощения предельны, детерминизм стальной.

Иероглиф почти стоит на факте и афоризме. В этом его ценность и даже превосходство. Но можно ли допустить, что динамичный, многоцветный внутренний мир людей, откуда черпает искусство, отвергнут иероглифом? Или он, этот мир, закрыт иероглифом, а у нас нет ключа?

Так или иначе, но чтобы дать художественный перевод художественного иероглифического произведения, переводчику должно пересоздавать его изнутри. Чего стоит «перевод», основанный на таком недопустимом приеме? Да и какой же это «перевод»!

Я говорю только о средствах выражения мысли, поэтому сказанное нужно понимать так, как было сказано. Вне зависимости от вида письма, нации равны. Уподобление любой нации чистому листу, готовому для записи чего угодно, есть игра словами. Писать можно на каждом «листе» в смысле внешних организационных форм, администрации, новой техники, даже иного, чем раньше, распределения национального дохода. Для эволюции нужно не подчинение нации, а ее собственные направленные усилия. Временно придаваемые им внешние формы нации сминают и перекраивают по себе.

Сегодня русский язык еще обладает национальным единством, и русскому понятен любой местный диалект, любые областные варианты: как в музыке — тема остается.

Каждый пишущий, владея русской темой, может ввести и вводит для читателей незаметно новые, но подлинные народные слова и обороты. Незаметно в том смысле, что такие новые слова и обороты, вернее, непривычные, не воспринимаются как литературный язык, но помогают сотворчеству читателя с писателем. Эта тонкость, очевидно, опирается на исторически сложенную способность ощущать родную речь, и мерок здесь указать нельзя.

У нас в прошлом неграмотные могли говорить на вполне литературном языке, а их «областные» слова оказались нелитературными по случайности. Так, дорожный поворот мог быть назван «свертком» от свернуть, стеганая одежда «стеженой» от стежка, а не от стегать и так дальше. Цоканье — произношение «ц» взамен «ч» — перестаешь слышать на третий день.

Образованный горожанин упрекает крестьянина: «Ты говорил, что нам нужно брать третий поворот, а оказалось — четвертый!» Крестьянин возражает: «Дорога и будет третий поворот, а ты, видать, летник (или зимник) тоже засчитывал».

Дорогами ездят круглый год, а летниками или зимниками лишь в свое время года. Конечно, горожанину такие тонкости речи ни к чему. Беда в том, что прореха в словаре горожанина помешала глазу заметить существенные отличия летника от дороги. Здесь уместно напомнить — видит не глаз, а мозг. Поэтому уточню: недостаток словарного запаса помешал мозгу горожанина обработать информацию, полученную от глаза.

Некоторые семьи, эвакуированные во время войны из больших городов в деревни, очень плохо понимали речь своих временных хозяев, и обратно. Свои оказывались чужими. И если парадокс отягощался заносчивостью горожан и обидчивостью местных, то дышать делалось трудно и воспоминания оказывались прочными.

Вспомните Сэма Уэллера из «Записок Пиквикского клуба». Человек неученый, он говорит на языке английских просвирен, и, хоть он умней своих хозяев, над ним смеются, обижаться же ему не приходится: он не знает английского языка.

В Англии, Франции, Германии уже давно в школах учат не только правописанию, но и самому языку. Италия выработала общий литературный язык в XIX веке. Речь неученого — жаргон, местный аграмматический диалект с бедным словарным запасом: возможности полно выразить мысль нет.

Русский язык пока еще общенароден, и наш литературный язык не более чем часть, питающаяся от целого и внутри целого существующая. Отсюда широчайший диапазон писательской речи: Тургенев — Достоевский, Пушкин — Гоголь!

Примеры можно длить и длить. У каждого свой язык, у всех — одинаково русский.

Широта и вольность русской речи объясняют общеизвестную способность русских к чужим языкам.

Особенные поиски форм, так называемые формалистические изыски западных писателей понятны, там литературное движение замкнуто границами литературного языка.

Формализм русский может быть очень интересным и увлекательным, но в нем остается ощущение «малого» искусства.

Западные языки долго сидели на жестких скамьях латинского училища.

Россия вошла в XX век с собственной живой речью, со своим языком, который не ходил под чужим седлом, не знал железа чужой уздечки.

*

Не письменность, не грамотная выглаженность речи, а богатство языка, богатство словарного запаса является свидетельством культуры народной. Потому что, чем больше слов, тем больше и мыслей, и оттенков мысли в народе.

Оттого и имеет русский человек столь характерную пристрастность ко всяческим вводным словечкам и фразам. Оттого так часто и прерывает свою речь всяческими спотыканиями.

На самом деле, в этот момент он роется в необъятных складках слов, подбирая наиболее подходящее, а подобрав, неудовлетворенный, опять роется. Ибо уж очень богат запас и очень уж хочется как следует развернуть это богатство.

К тому же здесь ведь не только одни слова. Здесь и гибкость речи удивительная, свобода синтаксиса, поистине сказочная, по сравнению с другими языками.

Одни и те же слова, но по-разному поставленные и с разными интонациями сказанные, и с разными между ними интервалами, которые голос делает во времени — ведь все это краски на палитре, широкой, как поле, от горизонта к горизонту, палитре русской речи.

Пушкин, научившись говорить по-французски, в русскую речь окунувшись, советовал желающим русскую речь постичь таким же, как он, литераторам, обращаться к московским просвирянам, грамоте не знающим. Потому что просвирни, по неписаному канону русской церкви, были из беднейших дьячков. Печение просфор служило для них подобием пенсии. Зарабатывая ее не слишком легким трудом, они пребывали в гуще того слоя народа, который в пушкинские времена и вывесок читать не умел.

Стало быть, чистота народной речи их ничем не была испорчена.

*

У Диккенса ученый ворон успокоительно твердит: «Говори, что никогда не умрешь!»

Сильно слово, сказанное к месту и вовремя. Оно черпает силу из того, что уже созрело в человеческом сознании, ибо оно оказывается формой, которую уже ищут, становится плотью мысли ищущих. Оно не изготовлено по житейской необходимости на продажу, а рождено для жизни. И, как все живое, имеет свой срок.

Однако же слово, как таковое, слово из словаря — прошу извинить тавтологию — условно. Слова-звуки, привычное сочетание которых служит повседневному общению. Слово само по себе есть оторванный листок, который, увянув завтра, теряет и форму, и цвет. Более того, слова, которые не отвечают потребности, истрепываются, как бумажные деньги. Любое количество охваченных износом слов не производит действия или вызывает обратную реакцию. Слово могущественное, творческое, зажигающее нельзя «выдумать».

И сколько ни тверди свою правду ученый ворон, ему не верят: он предлагает подделку. Никто не вспомнит о том, что в его словах когда-то был смысл, что научивший его говорить думал о вечном.

У нас очень много поэтов — говорю о тех, кто печатается, — их больше, чем прозаиков. Многие числом строк превзошли А. С. Пушкина, чем иные не прочь похвалиться. Каждый обладает в какой-то мере поэтическим даром, но не один из них губит себя механической верой в то, что стихи слагаются из слов. Ревностно упражняясь в версификации, они убивают себя. Для таких слова оказываются тем илом, который забивает питающий озеро донный родник.

Многие поэты вызывают к себе личную симпатию, но не в этом задача Поэзии.

*

…Завела меня охота в дальнюю сибирскую деревню, из тех, что называются глухими, хоть люди там отнюдь не глухи к мысли и к слову[72]. О писательстве я тогда и не думал, но хорошо мне запомнилось богатство словаря тамошних крестьян. Были они потомками выходцев с Урала. Может быть, поэтому сохранили некоторые старинные слова. Паук там зовется мизгирем, пол не метут, а вышаркивают. Слово «корысть» употребляется в смысле не моральном, а, так сказать, в материальном. Про малоудачную охоту скажут: «Добыча ноне у тебя некорыстная» или: «некорыстно стрелялось-то». Про обилие полевой клубники: «Корыстно уродилась». Жмериться говорилось в смысле хмуриться, и про человека, и про небо. Наше жмуриться произошло, вероятно, от жмериться. Вообще же филология — наука интереснейшая, но неточная. Или, лучше сказать, весьма и весьма подверженная временному торжеству тех или иных теорий. Поэтому о моих путешествиях в филологических лесах говорить не буду. Скажу другое: по глубочайшему моему убеждению, взятому из жизни, довольно длинной, слово есть плоть мысли, и, думаю, плоть несовершенная…

Здесь позвольте мне условиться: я никаких теорий не строю, а просто делюсь тем, в чем убежден.

Итак, коль слово есть выражение, есть плоть мысли, то понятно и некое несовершенство слов. Этим для меня оправдывается изменение слов, отмирание одних, появление других, то есть — изменение живой речи. Богатство словаря свидетельствует о силе мысли народа, а о поисках мысли, о ее борьбе за новые и новые воплощения говорит динамичность словарного запаса: нет покоя, все ищется новое, новое, новое.

Но при этом — стойкость слов там, где не нужно искать, где поиск празднен. В частности, это относится к названиям мест. Наша карта пестрит непонятными, непереводимыми названиями. Чтобы не ходить далеко — что значит Москва? Переводов этого слова найдено много, и ни один не доказан. Да и ни к чему! Разве что для кандидатских диссертаций, в которых авторы, будучи обязаны показать эрудицию, не обязаны, однако, совершать открытия. Или Киев. От Кия, имени личного. Но коль сейчас кий — палка, шест и т. п., то по-славянски кий — какой, который, во множественном числе — кои. Думается, что и здесь спор праздней, нужно лишь искать правдоподобного объяснения. Бесспорно здесь одно — названия мест держатся удивительно прочно и сами собой, не как другие слова, не изменяются, не отмирают. Чтобы изменить название места, нужно вмешательство административное. Либо требуется, чтобы не только место, но и вся округа была так надолго оставлена, что и сами места и память о них прочно быльем заросли. Тогда, в новую эпоху, когда придут люди новые, ничего не знающие о прошлом, появятся новые названия. Новоселы, не найдя кого спросить, будут вынуждены своим пустырям подыскивать имена. Занятие, вероятно, неблагодарное, так как русские люди, вообще-то с необычайной для других охотой занимающиеся словотворчеством и приемом в свой словарь инородных слов, очень лениво, шаблонно пополняли списки своих поселений. Здесь приемы были просты: по названию реки, по святым, которым посвящалась церковь, реже — по особым приметам местности и охотно — по кличке-прозвищу первосела.

Много было на едином славянском древе веток, а местные родовые прозвища были как листья. Ветки растворились в дереве, сучки так заплыли, что не найдешь. Но опавшие листья прилепились к месту. Лист-слово передавалось десяткам поколений, эта передача — естественнейшая из всех, редко кто покушался на передаваемое, — и остается свидетельством.

*

Много ли, мало ли места на земле, коль измерить от востока до запада? И сколько всего места лежит между полуночью и полуднем? Кто отгадает[73]?

Некогда в Элладе у горной дороги над пропастью сидел страшный человекозверь Сфинкс и задавал прохожим загадку: какое животное утром ходит на четырех ногах, днем — на двух, вечером — на трех? Недогадливых Сфинкс убивал. Нашелся прохожий с ответом: это животное — человек, и Сфинксу пришлось самому броситься в пропасть, и дорога стала свободной. Не на счастье отгадчику, лучше было б ему быть растерзанному Сфинксом. Боги с него взыскали по-божески, и ужаснулся он собственной мудрости. Ни к чему человеку знать слишком много, незнание лучше знания.

В сфинксовой пропасти вечно темно. В эллинских долинах лежат густые тени от эллинских гор. Солнце, не так долго помедлив после полудня, падает за возвышенья, даря вместо дня длинные сумерки и раннюю ночь. Там не загадаешь, сколько будет от востока до запада, сколько от полудня до полуночи. И так видно: от горы до горы либо от горы до берега моря. Тесно.

Русская земля другая. Для нее та загадка и годится. Недостижимый купол небес солнце обходит за день да за ночь. Вот тебе мера, вот тебе и отгадка.

Ключи, ручейки, речки, реки. Озера проточные или закрытые для выхода воды — будто глаза земли. Болота, болотца. Одни сухим летом прячутся, другие — терпят. Разве только в болотах бывает вода дурной на вкус, но все же не горькой, поит человека, растения, зверя. Повсюду богатство сладкой воды, и близка она. Нет реки или ручья — легко вырыть колодец. У нас воду не ценят: не с чем сравнивать.

Реки указывают, где верх земле, где низ. Наверху — начало. Глазочек. Росточек живой и будто бы слабый, как почка. Из глуби земли трепещет струечка в чашке песка. Мелко. Живой воды едва в горсть наберешь, можно горстью всю выплескать. Однако же чаша быстро наполнится. Замутил — дай отстояться, увидишь, как на дне, раздвигая песчинки, бьется ключик-живчик, выталкиваясь наружу. Мелкие песчинки кружатся в легкой струе, как толкунцы летним вечером. Те, что крупнее, лежат. Тяжелы, не поднять. Слабосильный ключик, пустяк, нитка или паутинка.

Однако же любо русскому потрудиться у такого вот малого ключика. Кто-то свалил дерево, размерил бревно, рассек на коротышки по размеру, зарубил концы в лапу, чтобы держались, и врыл в землю малый сруб, верхний венец подняв над землею. Сделался ключик заключенным.

Пока случайный прохожий-проезжий мастерил из бересты ковшик, ключик, наполнив четырехгранную чашу своего деревянного кремля, перелился через край и потек дальше по старому ложу, будто так и было от века. Напившись, прохожий ковшик не бросил. Вбил кол, на сучок повесил берестянку. Ладно так, издали видно.

Говорил, воду не ценят? Да, не ценят воду, чем попало черпают, бросают, что придется, топчут, падаль мечут — большое все терпит. Берегут детскую нежность ключей. Реки, озера сотворены ключами. Иссякнут они, забившись грязью, не станет ни рек, ни озер, земляная вода уйдет стороною. Потому-то и берегут ключи: в них сила, в них начало вод русской земли. В других землях, где реки начинаются от льдов снежных гор, все может быть по-иному. Каждому своя часть, свой закон, от рожденья. В беззаконии только нет закона.

Камня мало, зато леса много. Где посуше, там сосновое краснолесье. В борах почва тонкая, меньше штыка лопаты, под ней пески. Ель любит жить по глинам. Лиственное дерево, предпочитая жирные почвы, приживается всюду. Леса заступают русскую землю, леса заставляют ее стенами, реки текут в лесах, и ключи поднимаются по древесным корням. По рекам открыты пути, по рекам легкие дороги, русские общаются реками, волоком перетаскивают лодьи от истока к истоку. Так вяжется русская общность от ледовых морей до теплых.

Думают, будто бы реки, как торные дороги, породили Русь. Без рек будто бы ничего-то и не было. Сидели бы люди в лесу, держась каждый за свою поляну.

Для каждого деревца, для каждой травинки, цветка — слово. Нашли сочетанья звуков для всего, слышимого ухом, видимого глазом, осязаемого, обоняемого, ощущаемого на вкус. Все сущее собрано словом и словом же разъединено на мельчайшие части. Дерево — это и корень, и ствол, и ветки и листья, и черенок листа, и жилки его, и цвет, и плод, и кора и чешуйки ее, и сердцевина, и заболонь, и свиль, и наплыв, и сучок, и вершинка, и семя, и росток, и почка, и много еще другого, и все в дереве, и для каждого дерева, для каждой его части — слово. Для самой простой вещи есть и общее слово-названье, и для каждой части свое слово-названье. Чего проще — нож? Нет, вот — клинок, вот — черенок. В клинке — обух, лезвие, острие; черенок — сплошной либо щеками, отличается по материалу — костяной, деревянный, какой кости, какого дерева, цвета, выделки…

Твореньем множества слов добились выразить и невидимое глазом, не ощутимое ни одним из внешних чувств, сумели понять внутренний мир и о нем рассказать, поняли гнев, любовь, жалость, жадность, зависть, тоску и для этого безграничного мира, от которого все идет, создали из звуков слова, открыли возможность поиска главного и стали понятней себе и другим.

Достигли широких слов, кто-то первым сравнил теченье реки с теченьем непостижимого времени и был понят, и само слово назвали глаголом, то есть делом, ибо в слове уже есть дело — начало; и произносящий слово есть творец и работник, ибо слово рождается необходимостью души и ума, и, будучи делом, требует дела же, и живет, расширяясь само, расширяя творца, вызывая его искать новых слов, находить их, дает радость, так как созданье новых слов есть творчество мысли, воплощаемой в словесное тело.

Не речные дороги, а общее слово-глагол сотворили единство славянского племени. Повторим же еще: не Днепр, не Ильмень были русской отчиной. Русская отчина — Слово-Глагол.

Пусть в одной части земли иначе звучало окончание слова, пусть в другой по-своему ударяли на слог, пусть один чокал, другой цокал. И родные братья бывают разноволосы. В русских словах — общая кровь. Одинок человек, от одиночества он бежит в дружбу, в любовь, создавая богатство слов ценнейших, неоплатимых — потому-то они и раздаются бесплатно да с радостью.

Нет чудней, бескорыстней, добрей привязанности к местам, познанным в детстве. Отроческая родина мила больше, чем красота самых щедрых на роскошь знаменитых мест. Кусок пыльной в сушь и черной в ненастье дороги, лесная опушка, неладно скроенное и кое-как собранное отцовским топором крыльцо в три-четыре ступеньки под шатром, крытым дранью, завалинка, плетеный забор, плоские плавучие листья ароматных кувшинок. Такое было у всех. Сшитое из нехитрых кусков, оно недоступно для постиженья чужим, прохожим, и не нужно им, и само не нуждается в прославленье. Как с любовью: ты сам находишь прелесть в лице, в голосе, в повадках, и любуешься, и любишь, будто сам ты творец-созидатель. Ты им и есть.

Любовь не ревнива, а требует верности. Так и родное место: твое, пока звучит родная речь. Наводнение чужой речи, даже ее прикосновение гасит чувство: ты здесь родился, а ныне сам ты — прохожий. Тут уж поступай, как знаешь, как смеешь, как сумеешь, извне тебе никто не поможет. Но пока с тобой Слово-Глагол, ты не пропал, ты еще не безродный бродяга.

До верха Днепра, до верха днепровских притоков, через верховые ключи, озера, болота к верховьям других рек, текущих на север, на запад и на восток, — вот Родина Руси, сотворенная Словом-Глаголом.

В своей вольности русский не чуждался чужой речи, охотно, без стеснения брал себе понравившееся слово, и, глядишь, оно уже обрусело. Придя в новое место, не старался назвать его по-своему, если оно уже было обозначено кем-то, и делал название своим, щегольски переиначивая на свой лад, если оно выговаривалось с запинкой. Русская речь вольная — как хочу, так и расставляю слова, и слова обязаны быть легче пуха: мысль станет уродом, если слова тяжелы, если на речь надето заранее изготовленное ярмо непреложного закона.

Чтобы сделать народ странным и странствующим между другими народами, нужно попытаться лишить его права на слово — и народ, прицепившись к неизменно старым словам, в них замрет.

Переводчики слов, подобно монетным менялам, извечно предатели. Переводчики смысла, переводчики мысли — друзья. Русский глагол разрастался, менялся, как все живущее, был и землей, и охраной границы, и народом.

Бесспорно, можно играть словами, выдавая их за мысли. О таких игроках сказано: они были…

ПРИМЕЧАНИЯ

ПОЛНОМОЧНЫЙ ПОСОЛ РОССИИ

Написано 9.10.1972 г. к столетию со дня рождения Ф. И. Шаляпина; опубликовано в журнале «Смена» (1978, № 9).

ДЕВЯТЬ ЭТЮДОВ

Этюды — «Ночью», «Погоня», «Тревога», «Не повторяется», «Спутники» — были опубликованы в «Молодой гвардии» (1972, № 1). В. Д. Иванов писал по поводу них в редакцию журнала: «Это — рассказы охотника, но не охотничьи рассказы. Они были написаны лет двадцать пять тому назад. В этом году я их откопал и переписал. Для меня они интересны тем, что в них нет сочиненного. Все рассказанное в каждом их них, до мелких подробностей, действительно случалось. Поэтому дорого мне как нечто личное: куски собственной кожи. По той же причине переписывание для меня оказалось неожиданно трудным. Старое изложение никак меня не удовлетворяло. Сами же факты для меня оставались неприкосновенными. Выдернув что-либо, я разрушал целое. Я говорю не о целостности литературной, которая может быть достигнута и часто достигается профессиональным конструированием здания из выдумок и условностей, которые принимаются читателем в силу того, что они, эти выдумки и условности, отвечают сложившимся у читателя убежденьям, а убежденья эти, как известно, бывают зачастую неосновательными, наносно-случайными. Я говорю о внутреннем ощущении целостности у пишущего, о поиске пишущим целостности, о том поиске — не труде, который сам по себе понуждает исправлять, переписывать, опять исправлять, опять переписывать, — не во имя стилистики или любых привходящих соображений, но для того, чтоб выразить именно то, что происходило, и быть понятым. В таких «реконструкциях» встречаешься также и с неразрешенным противоречием: литературное произведение обязано быть законченным, оно как бы закрывается со своей последней строкой, а реальности, движение жизни, откуда появилась и откуда черпает литература, в самой своей сущности не завершены, не имеют конца. Быть может поэтому, кончив чтение чего-либо, иногда ощущаешь, как что-то продолжает звучать» (16.04.71).

ШАГ И ВРЕМЯ ПРИРОДЫ

1 Письмо редактору газеты «Челябинский рабочий» (17.12.55).

2 Из рецензии на повесть Б. Дедюхина «Приз Элиты» (24.07.74).

3 Ответ на анкету «Каким должен быть Национальный парк?» по просьбе газеты «Лесная промышленность» (8.12.69).

СТАТЬИ, РЕЦЕНЗИИ, МЫСЛИ

4 Послесловие к сборнику повестей и рассказов И. А. Ефремова «Великая дуга». М.; Молодая гвардия, 1956.

5 Мысли по прочтении книги С. Б. Веселовского «Исследования по истории опричнины» (1965).

6 По поводу предполагавшейся экранизации романа А. К. Толстого «Князь Серебряный» (1972).

7 Из письма в секретариат СП СССР (25.01.62).

8 В редакцию газеты «Советская культура» (22.03.70).

9 Рецензия на рукопись М. Юдиной «Сокольничий мирзы Улугбека» (23.01.56).

10 Рецензия на историческую повесть Н. Богданова «Тропою викингов» (12.02.66).

11 По поводу письма Е. Терешенкова, автора книги «Встречи на дорогах». Адресовано в Госкомиздат РСФСР (6.10.66).

12 О сборнике стихов В. Яковченко (7.04.69).

13 Отзыв об историческом романе А. Шмакова «Петербургский изгнанник» (30.01.70).

14 Елизавета Васильевна Рубановская, свояченица А. Н. Радищева.

15 О книге Вадима Бойко «Слово после казни» (18.07.71)

16 Об историческом романе Д. М. Балашова «Марфа посадница» (24.01.72).

17 О рукописи Н. Бочина «За религиозной завесой» (11.07.72).

18 О повести А. П. Якубовского «Прозрачная» (15.07.72).

19 Из рецензии на повесть О. Ситновой «Подснежник» (25.09.72).

20 Из рецензии на рукопись Ю. Иванова «Сестра Морского льва» (23.12.72).

21 О рукописи С. Малашкина «В поисках юности» (3.01.73).

22 Об историческом романе В. А. Разумова «Троицкие сидельцы» (21.03.73).

23 О рукописи М. М. Туган-Барановского «На той стороне» (10.04.73).

24 О документальной повести С. Новикова «Болотов» (20.06.73).

25 Отзыв о повести Л. Золотарева «Считайте живыми» (10.02.74).

26 О повести Ю. Г. Качаева «За лесными шеломами» (28.02.74).

27 Из отзыва на повесть Е. Лосева «Донская казачка» (24.03.74).

28 Из отзыва на рукопись Н. И. Горбунова «Партизаны-подрывники» (22.04.74).

29 О повести Ю. Помченко «Горький, горький запах полыни» (3.05.74).

30 Отзыв о романе А. Филипповича «Житие» (24.05.74).

31 О рукописи В. Ерашова «Повесть о Кате Мушкиной» (24.09.74).

32 О рукописи Д. Сергеева «Отвлекающий маневр» (29.09.74).

33 Отзыв о рукописи К. Иосифова «Ты мне друг или кент?» (9.10.74).

ПИСЬМА РАЗНЫХ ЛЕТ

34 В. Д. Иванов не раз бывал и в Западной Сибири, и на Урале, несколько лет жил там. Он писал в своей автобиографии: «В 1935 году, по мобилизации специалистов на стройки, я был командирован Наркомтяжпромом на важное тогда строительство Уфимского крекинга. Это был первый нефтеперегонный завод на Востоке; только что была начата разработка Ишимбаевских месторождений. По окончании первой очереди строительства вернулся в Москву осенью 1937 года. Летом 1938 года Главное управление резиновой промышленности командировало меня на строительство завода автомобильных шин в Омск, где я работал начальником отдела до 1941 года». Пребывание на сибирской земле оставило незабываемый след в жизни писателя. Незабываемыми оказались встречи с интереснейшими людьми (это его слова) из глубинок, куда приводила его охота, он был страстным охотником. Уже в 1950 году он писал другу-сибиряку П. И. Кизирову. «Широта и раздолье Сибири потянули меня с новой силой. Если будет хоть малейшая возможность, проведу в ваших краях конец лета и осень будущего года. Замечательно было бы приехать в последних числах июля, к самому началу охоты. Во всяком случае, ни о каких черноморских курортах я не мечтаю. То ли дело сибирские степи и грандиозные озера!» Он близко к сердцу принимал дела своих далеких друзей-сибиряков, об этом свидетельствуют и его письма.

35 Г. С. Беляев, ленинградец, врач по профессии; один из многочисленных друзей-читателей, с которым В. Д. Иванов переписывался постоянно.

36 Речь идет о сценарии по книге В. Д. Иванова «Возвращение Ибадуллы» для киностудии «Узбекфильм».

37 Н. О. Захватихата, учитель истории из Воронежа.

38 Речь идет о книгах писателя Анатолия Ладинского.

39 Вопрос об экранизации «Руси изначальной» встречается во многих читательских письмах. И хотя писатель был убежден, что не найдется «столь безумного режиссера», который решился бы экранизировать роман, в 1986 году фильм был снят Г. Л. Васильевым. В свое время В. Д. Иванов писал в связи с возникшим вопросом о постановке фильма: «…«Русь изначальная» — произведение многоплановое. Объять невозможное — невозможно, а потому сценаристу придется поступиться одними событиями, чтобы выделить другие, какие ему кажутся наиболее важными… Каков же главный стержень, вокруг которого следует сгруппировать события? Мое мнение: человеческая личность в том далеком веке должна быть показана нашему современнику такой, чтобы она могла стать морально-нравственным и физическим эталоном, способным увлечь в первую очередь молодежь. Далее: главная идея фильма — необходимость сплочения племен. То прекрасное, вечное товарищество, о котором писал Н. В. Гоголь: «Нет, братцы, на свете ничего выше товарищества!», чистота человеческих отношений внутри родов, верность долгу. И главное — справедливая борьба за жизнь на земле, обработанной руками людей высокой Чести. Войны не ради убийства и грабежа, а ради Жизни, ради Будущего… Показать единое стремление к объединению племен, через возможные конфликты больших личностей… Быт, то есть костюмы, обстановка, география мест действий, вооружение — должны создать верную картину далекой эпохи. А главное — это люди (в фильме не может быть эпизодических героев, все герои — главные), их ощущение важности событий, суровость жизни, уверенность в справедливости их жизненного уклада («иначе придет конец нашему языку») — вот каким образом сценарист сохранит дух романа».

Фильм, созданный на киностудии им. Горького талантливым режиссером Г. Л. Васильевым, сохранил дух романа, дух той эпохи. В нем — яркие, сильные характеры и цельный, исполненный красоты образ изначальной нашей Руси.

40 В. С. Буханов, поэт из Белгорода. Его первое письмо Валентину Дмитриевичу было написано под впечатлением «Руси изначальной». «Какой же любовью, каким огнем должно гореть сердце, — писал он, — чтобы создавать такое чудо, как «Русь изначальная»!» Переписка продолжалась до самой смерти поэта. Он умер в 1965 году еще молодым, полный творческих замыслов. В одном из поэтических сборников Виталия Буханова есть стихотворение «Красный цвет на Руси», посвященное автору «Руси изначальной».

41 С. В. Макаров, математик из Новосибирска; основной стержень его писем — поиски смысла жизни. Он верил, что человек, создавший книги «Русь изначальная» и «Русь Великая», обязан ответить на подобные вопросы. Возникла длительная переписка: письма с продолжениями, письма, обрывающиеся на полуслове, вопросы, споры, ответы. Все это, написанное взволнованно, на высокой ноте, напоминает скорее разговор с глазу на глаз, живую беседу.

42 И. А. Правоторов, археолог.

43 Н. Н. Ушаков, русский поэт (1899 — 1973).

44 А. И. Зыков, художник.

45 А. П. Буханова — вдова поэта В. Буханова.

46 Галина Буркова, студентка исторического факультета, из города Оренбурга. Ее интересовали зарубежные связи восточных славян в исторических произведениях В. Д. Иванова. И еще она писала — это очень существенно: «Период, который Вы описываете в своих книгах, я изучала еще в прошлом году. Но… за строчками учебника и источников я ни разу не увидела живых людей. А после того, как я прочитала Ваши замечательные книги, я уже по-иному читаю даже учебник. Он наполнился для меня дыханием жизни».

47 В. И. Чайкин, читатель из Токмыка, Омской области. «Ваша книга, — писал он автору «Руси изначальной», — просто и сочно раскрывает быт наших предков и становление нации. И знаете, быт тех времен какими-то еле заметными штрихами перекликается еще в настоящее время с бытом наших деревень, далеко отстоящих от города. Связующие корни есть и выражаются в привычке жителей наших деревень огораживаться со всех сторон и даже сверху. Зайдешь в крестьянский двор, и, честное слово, можно заблудиться. Сараи, подсараи, пригончики, загончики, — я насчитал со слов хозяина двора шесть названий. Причем строится с таким расчетом, чтобы все было под рукой. Это только один пример, их много…»

48 В. М. Довбня, из города Усмани, Липецкой области.

49 Л. А. Гурченко, из города Судогды; следователь.

50 Ответ на письмо И. С. Лупанова из Брянска. Слова писателя: «…думаю, что люди на месте будущего Брянска жили давно, ибо место подходящее…» — подтвердились. В 1985 году Брянск отметил свое тясячелетие, в то время как раньше считалось, что ему всего лишь за восемьсот.

О СЕБЕ И СВОИХ КНИГАХ

51 Письмо в профком литераторов при издательстве «Советский писатель» (8.06.56).

52 На обсуждении «Повестей древних лет» в Союзе писателей СССР был положительно оценен первый исторический роман Валентина Иванова. Вот несколько выступлений, взятых из стенограммы от 26.12.55 г.

Писатель Л. В. Никулин: «Когда попадается хорошая книга, особенно на историческую тему, это всегда радует… Раскопки дали замечательные результаты, но в общем, сообщения носят информационный характер — надо было прочесть книгу, написанную автором, который хорошо знает эту эпоху и умеет создавать образы людей того времени, вот мне кажется в чем заслуга В. Д. Иванова… Все изображено ярко, зримо. Это произведение украсило собой жанр исторический…»

Писатель И. А. Ефремов: «…есть еще одна хорошая сторона, книги. Это относится к такой настоящей марксистской экономической подоснове всех социальных и этических норм в этой книге, которая не навязчиво, исподволь дана автором. В этом сила и зрелость писателя, когда он является не только отобразителем событий, а дает глубокий анализ, с настоящей марксистской позиции…»

Академик Б. А. Рыбаков: «…в «Повестях древних лет» есть русский народ, он показан правдиво, хорошо. Вы скажете: «Откуда мы знаем русский народ IX века? Мы очень мало его знаем, начинаем знать только с XI века?» Да, мы начинаем его знать только с XI — XII веков более или менее достоверно. Но, изучая разные эпохи, как историк и археолог, видишь, что иногда есть линия преемственности. Человек, который вообще хорошо знает народную жизнь, может спокойно сесть за исторический роман. Он знает главное — душу народа! В этом основное положительное качество книги В. Д. Иванова: он знает душу народа и не только русского, он проник в три души — биарминцев, которые для того времени тоже недостаточно известны. Мы знаем этот далекий северо-восток по рассказам IX века, пересказам легенд, рассказам о немой торговле, но в романе мы лучше узнаем эту душу. Наконец — душа норманнов. Сохранилось много письменных источников о IX веке. Достаточно вспомнить французскую летопись о норманнских завоеваниях, где говорится о грубых кровавых обычаях норманнов, и летописцы описывали эти обычаи со всем натурализмом. Это натурализм исторический, но дух летописцев, возмущенных такими обычаями, — этот дух есть, и туг викинги, кровавые, они встают очень достоверно… Что касается языка, то стилизации здесь нет… Здесь все говорили совершенно единогласно, и я присоединяюсь ко всем голосам, которые говорили только о хороших сторонах книги».

53 В. А. Любикова, читательница из Ленинграда, с которой была у писателя долгая, содержательная переписка.

54 А. Крючков, один из необычайно вдумчивых читателей. Он, привыкший, по его словам, работать с точными картами и расчетами, составил карту, где указал все упоминавшиеся в «Руси изначальной» места, а также маршруты походов славян и кочевников.

55 Ответ на письмо членов клуба «Прометей» Казанского авиационного института по поводу «видимой» музыки и закономерностей «цветного слуха».

56 О. П. Денисенко, переводчик с английского и французского языков, кроме того, владевший немецким, испанским, итальянским. Первое письмо пришло от него из Северодонецка, последнее — из Индии. Он писал: «…«Русь изначальная» была для меня настоящим открытием. Я вовсе не преувеличиваю, именно открытием — по своей новизне и свежести трактовки многих вещей. Есть в книге места, от которых просто дух захватывает!»

57 Франсуаза Саган — французская писательница (1935).

58 Ю. А. Андреев, литературовед.

59 Гонкур, французские писатели, братья. Эдмон (1822 — 1896) и Жюль (1830 — 1870).

60 В. Н. Прикащиков, доцент кафедры строительной механики (город Саранск). Был одним из любимейших собеседников В. Д. Иванова. Их эпистолярные встречи, неспешные и мудрые, безмерно радовали обоих. В. Н. Прикащиков прекрасно знал историю Руси и античного мира и в полной мере мог оценить исторические произведения писателя. «Вы подняли «целину», описав первую половину VI века, — говорил он в своем письме Валентину Дмитриевичу. — Собрать такой материал! Осветить эпоху! …Вы показали, что уже в VI веке были заложены причины падения Византии…»

61 Д. И. Забродин, рабочий, из города Березники Пермской области. «Вот уже второй год, — писал он, — читаю и перечитываю Вашу книгу «Русь изначальная» и никак не могу от нее оторваться. Не нахожу слов, чтобы выразить Вам свое восхищение!» Позднее он пришлет отзыв и на «Русь Великую», также покорившую его. Подобные читательские письма В. Д. Иванов считал особенно важными для себя, как свидетельство, что его исторические романы вполне доступны и интересны самому широкому читателю.

62 Ответ В. Н. Прикащикову по поводу его замечаний о несправедливой оценке Ярослава Мудрого.

63 В. П. Мещеряков, кандидат филологических наук.

64 И. В. Александров из Мценска, города, упомянутого в «Руси Великой». «Я внимательно и заинтересованно прочитал и «Русь Великую», и «Русь изначальную», — писал И. В. Александров. — И был несказанно рад: эти книги мог написать человек, беспредельно влюбленный в родную Русь, настоящий ученый и поэт… Меня очень взволновали те страницы, где Вы описываете, как юный Владимир Мономах пробирается со своей дружиной через Кромы и Мценск в Ростов Великий. Очень хочется верить, что это в какой-то мере исторически достоверное событие. Если это так, если воевода Шенша принимал у себя шестнадцатилетнего Владимира Мономаха, то, значит, Мценск лет на сто древнее, чем принято думать. Очень прошу вас, напишите, что Вам известно о времени возникновения Мценска…»

65 Сетон-Томпсон (1860 — 1946), канадский писатель, художник-анималист.

66 Речь идет о художнике А. Зыкове. Через несколько лет художник также вспомнит добрыми словами о своей работе над книгой писателя: «Много счастливых часов мне, как читателю и художнику, подарил роман В. Д. Иванова «Русь изначальная» (Вечерняя Москва, 13.09.80).

67 Н. Я. Серова, читательница из Горького, инженер по профессии, историк по призванию. Ее письма отмечены самобытностью взгляда, чувством постоянного поиска.

ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ПЕРЕД БУДУЩИМ

68 О книге В. Н. Комарова «Загадка будущего» (14.06.71).

69 Из записок «О политическом предвидении» В. Д. Иванова (1973).

О НАЦИОНАЛЬНО-ИСТОРИЧЕСКИХ ТРАДИЦИЯХ РУССКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ

70 Из работы, написанной В. Д. Ивановым в последние годы жизни. В статье, посвященной трудам академика Веселовского, есть такие слова: «Кончаю, хоть мысли еще не иссякли…» С годами мысли не иссякали. Он мыслил до своего последнего мгновенья.

71 Жак Ив Кусто, французский океанограф.

РУССКАЯ ОТЧИНА — СЛОВО-ГЛАГОЛ

72 Из письма любителям русской истории города Жмеринки (30.05.63).

73 Отрывок из первой главы романа В. Иванова «Русь Великая».

Валентин Дмитриевич Иванов

ЗЛАТАЯ ЦЕПЬ ВРЕМЕН

Редактор Т. Маршкова

Художник А. Серебряков

Художественный редактор Г. Саленков

Технический редактор А. Дунаева

Корректоры Т. Воротникова, Г. Селецкая

ИБ № 4708

Сдано в набор 23.10.86. Подписано к печати 06.05.87. А07577. Формат 84×108 1/32. Гарнитура литерат. Печать высокая. Бумага тип. № 2 кн.-журн. Усл. печ. л. 20,16. Усл. кр.-отт. 20,48. Уч.-изд. л. 21,52. Тираж 30 000 экз. Заказ 1435. Цена 90 коп.

Издательство «Современник» Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли и Союза писателей РСФСР

123007, Москва, Хорошевское шоссе, 62.

Книжная фабрика № 1 Росглавполиграфпрома Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. 144003, г. Электросталь Московской области, ул. им. Тевосяна, 25.

Иванов В. Д.

И20

Златая цепь времен: Статьи, этюды, письма. Предисловие и примеч. В. Путилиной. — М.: Современник, 1987, — 381 с. — (Б-ка «О времени и о себе»).

В книгу известного советского писателя Валентина Иванова, автора исторической трилогии «Русь изначальная», «Русь Великая» и «Повести древних лет» вошли его размышления о нравственном долге сегодняшнего поколения перед прошлым Отечества, о связи времен, о роли традиций в родной культуре и, прежде всего, — в искусстве слова.

83.3Р7