Злодей

Глава 35 Себастьян

Камилла лежала у меня на руках, пока Энтони вез нас обратно в пентхаус. Она очень испугалась в ресторане, и я послал Тимоти поймать того, кто наблюдал за нами через стекло. Он едва их заметил, но сообщил, что их было двое. Камилла побледнела, прижав руку к горлу и уставившись на стеклянные двери. Я обнял ее и заверил, что никто не узнает, что это мы. Она кивнула, но ее взгляд остался задумчивым.

Как только она села в машину, то позволила мне держать ее, пока мы возвращались в пентхаус. Камилла молчала, глаза были закрыты, но я знал, что она не спала. Я бы отдал половину своего состояния, чтобы узнать, о чем она думала в этот момент. Мои мысли перемешались в нетипичном беспорядке. Моя логика была пронизана тем же чувством, которое я испытал, когда понял, что люблю все части личности Камиллы. Я ожидал, что это чувство пройдет и мои обычные вычисления вернутся. Но этого не произошло. После того, как она отдалась мне и у меня был самый интенсивный секс в моей жизни, возможно, мой мозг не мог исцелиться от этого разрушенного состояния.

Энтони заехал в гараж, и Тимоти открыл мне дверь. Я поднял Камиллу на руки и отнес к лифту. Она не протестовала, когда мы поднялись в пентхаус, и я уложил ее в постель. Слишком много тишины. Я начал думать теми маленькими крупицами сознания, которые у меня остались. Никакие ее слова не намекали, что что-то было не так.

Стук в дверь пробивался сквозь наушники. Я не особо заботился о музыке, но отец настаивал, чтобы я проявлял к ней хоть какой-то интерес, так как большинство мальчиков моего возраста интересовались ею.

Сняв наушники, я повернулся, когда он вошел, и сел на кровать.

— Доброе утро.

Он ничего не сказал, просто смотрел на деревянный пол под ногами. Он обхватил себя руками, и его плечи согнулись под неудобным углом.

Я ждал, когда же он заговорит. Когда он этого не сделал, я снова надел наушники и застучал ногой в такт, чтобы он мог видеть, что я принимаю его совет.

Шли минуты, но он ни разу не взглянул на мои ритмичные движения. Моя нога устала, поэтому я сдался и положил наушники на стол, из которых продолжала звучать ритмичная и приглушенная мелодия. Почему он до сих пор молчал?

Я подумал, что все это очень странно. Если отец приходил в мою комнату, ему обычно было что сказать. Почему не в этот раз? Я мысленно просмотрел список возможных ответов, но он никогда не готовил меня к молчанию. Мне нужна была какая-то подсказка. Или это была проверка? Было ли молчание само по себе сигналом?

Слабый стук добавил шума к непрерывному гудению наушников. Я выключил свой айпод, заглушив шум. Это был шлепок, а не удар. Отец не двигался, но слезы капали на пол под ним. Но он по-прежнему молчал.

— Папа?

Слезы означали печаль, если это не свадьба, также слезы означали счастье. Если только это не была свадьба кого-то, кого ты ненавидишь, и в этом случае это могут быть тоже слезы. Я, как правило, просто предлагал платок любому и не старался разобрать причину слез окружающих. Но папа никогда не плакал, поэтому я не мог понять, что означают его слезы.

— Что-то случилось?

Тишина. Это было угнетающе. Я никогда не возражал против этого раньше, но такое молчание, казалось, подавляло. Моя спина покрылась мурашками. Что-то происходило. Я не мог чувствовать это, как нормальные люди, но я мог чувствовать это на базовом, животном уровне. Что-то, что было целым, теперь было сломано. Но что?

— Папа?

Он откашлялся и прижал кончики пальцев к закрытым глазам.

— Твоя мать…

— Она расстроена из-за тебя?

— Нет, сынок, — наконец он встретил мой взгляд, его слезящиеся глаза демонстрировали эмоции, которые я не мог уловить. — Она умерла сегодня утром.

— Умерла?

Я знал эту концепцию, и не только по опыту общения с соседским петухом. Но я никогда не сталкивался с этим. Так близко, что это казалось нереальным.

— Она умерла во сне. Я проснулся, а она…

У него перехватило дыхание, и он снова опустил голову.

— Где она?

— Все еще в постели, — его голос был напряженным. — Приедет «скорая», но уже слишком поздно.

— Но ее там нет. Так где же она? Куда она направилась? — я пытался понять.

— Она только что ушла, сынок.

— Но ведь ты сказал, что она все еще в постели, — я покачал головой.

Он разразился рыданиями.

— Я не могу этого сделать. Я не могу. Не без нее. Это слишком для меня. Последовали еще рыдании, которые терзали его тело, а вдалеке завыли сирены.

Пока мой отец плакал, я записывал его поведение в блокнот человеческих реакций: ничего хорошего из молчания не выйдет.

— Камилла?

Я сбросил пиджак и кинул его на стул, затем встал на колени у ее ног и стянул ее туфли.

— Да?

Она держала глаза закрытыми.

— Что случилось?

Развязав галстук, я расстегнул рубашку, бросил ее к пиджаку и забрался в постель рядом с ней.

— С чего ты взял, что что-то не так?

Она отвернулась.

— Твое молчание.

— Твой мозг провел математические расчеты и в этом?

Я потянулся, чтобы коснуться ее лица, но она отшатнулась.

— Пожалуйста, скажи мне.

Страх, внезапный и сильный, настиг меня. Она сожалела о том, что мы сделали в ресторане?

— Дело в сексе?

Камилла зажала между зубами большой палец.

— Нет. То есть да, — она откатилась от меня. — Не совсем… я… не знаю.

— Значит, из-за подглядевших?

Я хотел прикоснуться к ней, успокоить ее.

— Да.

— Я могу взять записи с камер наблюдения и выяснить, кто это был.

Она застонала и уткнулась лицом в подушку.

— Пожалуйста, не надо. Я умру от унижения.

Устроившись рядом с ней, я уставился на светлые пряди, скрывавшие ее лицо от меня.

— Если ты не объяснишь, я никогда не узнаю. Мой мозг робота, как ты его называешь, просто не способен заглянуть в сердце другого человека. Он даже не может заглянуть в мое, если оно вообще у меня имеется.

Ее плечи слегка расслабились, и она повернулась ко мне лицом.

— Ты знаешь, как это обезоруживает?

— Что? — я ничего не мог с собой поделать и провел пальцами по ее обнаженной руке.

— Когда признаешь свои недостатки.

— Почему это обезоруживает? — я заглянул в ее светлые глаза.

— Потому что большинство людей тратят бесчисленные часы своей жизни, пытаясь скрыть их.

— Я не большинство людей.

— Нет, — она положила ладонь мне на щеку, и ее тепло заполонило мои вены. — Это не так.

— И ты тоже, — я притянул ее ближе, и она уперлась в изгиб моей руки. — Ты собираешься сказать мне, почему расстроена?

— Я думала, ты не умеешь читать эмоции.

— Ну иногда я могу прочесть твои, когда ты позволяешь мне их увидеть. Но бывает ты прячешься от меня.

— Так будет безопаснее.

У меня в голове возник вопрос, который я даже не подумал задать.

— Ты расскажешь мне о себе? — ее слова вернулись ко мне: «задавай правильные вопросы». Может быть, это был один из них.

— Что ты хочешь знать?

— Я знаю основные аспекты твоей жизни — где училась, чем занимались твои родители, что ты их очень любила, имена друзей. Но не могла бы ты рассказать о тех моментах из жизни, которые очень хорошо запомнились?

— Зачем?

— Разве это не очевидно? Я хочу узнать тебя. Все твои секреты — я хочу хранить их. Ты можешь рассказать мне все, что угодно, и я не буду тебя осуждать. Была ли какая-то нездоровая одержимость? Хорошо. Вела ли ты себя как потаскушка назло матери? Нет проблем, правда, но это не мой любимый вопрос. Может ты зарыла пятьдесят трупов на заднем дворе? Мне на это насрать.

Она фыркнула.

— Я думаю, что последний, — это больше о тебе.

Да.

— Я хочу знать о тебе все.

Я думал, что собрал все необходимые данные, но чем ближе я был к ней, тем больше понимал, как многого я не знаю.

— Я хочу видеть вещи твоими глазами.

— Сочувствие. Единственное, чего не хватает психопатам, — она покачала головой у моего плеча. — Ты хочешь того, чего не можешь иметь.

— Рассмеши меня?

— Хорошо. Дай подумать, — она погрузилась в молчание, которое заставило меня нервничать. Молчание было плохим. Но когда Камилла снова заговорила, я услышал улыбку в ее голосе. — Однажды летом мы с друзьями вбили себе в голову, что будем бегунами. В то время это было наше увлечение. Не знаю почему, может быть, летние Олимпийские игры или что-то еще. В любом случае, я не знаю, заметил ли ты это во время моей попытки побега, но я не особо приспособлена к бегу.

— По-моему, ты была великолепна. Мне понравилось смотреть, как ты двигаешься, хотя мне хотелось, чтобы ты бежала ко мне, а не от меня.

— Тогда это была бы не очень умная попытка побега, не так ли?

— Да.

Она положила ладонь мне на живот.

— Итак, однажды утром мы бегаем по моему району. Солнце уже высоко, очень жарко и я иду в компании девочек. Мы неплохо проводим время и сворачиваем за угол, чтобы пройти мимо моего дома. Мой отец во дворе устанавливает разбрызгиватель перед уходом на работу. Он останавливается и машет нам рукой, когда мы приближаемся. Затем моя мама выходит из дома и подходит к шлангу. Я начинаю смеяться еще до того, как она заканчивает свои шалости. Конечно, разбрызгиватель запускается и распыляет воду на отца. Он стоит там, я не знаю, примерно пять секунд, — она хихикнула и остановилась, чтобы собраться с мыслями, а я издала первый смешок вместе с ее хохотом. На нем рабочий костюм, он весь мокрый. Мы с девчонками смеемся. Он поворачивается и видит мою маму, пытающуюся прокрасться обратно в дом. Затем отец начинает за ней гнаться. Она кричит и пытается поспешить вверх по ступенькам, но он хватает ее и прижимает к себе, все еще мокрый, — ее смех заразил меня, и я улыбнулся мысленному образу.

— Они идеальная пара.

— Так и было, — ее смех затих. — Они не ждали меня. Неожиданный ребенок для пары, которая пыталась завести ребенка десять лет, но безуспешно. Маме было сорок три, когда я родилась. Папе было почти пятьдесят, — печаль окрасила воспоминания, смягчив ее голос. — Я знала, понимаешь? Я знала, что когда мама умрет, папа последует за ней. Они были неразлучны, даже когда она заболела. Он никогда не отходил далеко от нее. Как будто тоже проходил лечение. Химиотерапия давила на нее, лишая сил. Но ее дух никогда не угасал. Она всегда улыбалась мне, даже когда была слишком уставшей, чтобы обнять меня. И мой отец был как растение под солнцем. Когда она сгорела, он вскоре иссох вслед за ней.

— Мне очень жаль.

Я сжал ее еще крепче.

— Мне тоже. Я скучаю по ним, — она хмыкнула. — А что насчет твоей мамы?

— Она умерла, когда я был ребенком.

Камилла приподнялась и уперлась мне в грудь, ее потрясающие глаза завораживали меня.

— И это все?

Я бы говорил часами, если бы она вот так сидела на мне.

— Она была холодной. Не такой, как отец. Они были противоположностями. Мой отец был тем, кто пытался научить меня. Она вроде как… я не знаю. Думаю, она не знала, что со мной делать и как мне помочь. Папа был терпелив и научил меня всему, что мне нужно было знать, чтобы выжить в реальном мире.

— Выжить?

— Как личность, как и все остальные. С чувствами и сочувствием, и всеми теми инструментами, с которыми рождаются нормальные люди, но которых мне не хватает.

— Хм.

Она положила подбородок мне на грудь.

— Что?

— Я никогда не думала об этом так, будто ты в невыгодном положении.

— Это не так.

— Если ты так говоришь…

— У меня было все. Мама не проявляла ко мне интереса, но папа с лихвой компенсировал это. Думаю, она была его опорой. Он опирался на нее, а я на него.

— Тебе было грустно, когда она умерла?

Я хотел сказать «да». Это был бы правильный ответ. Вместо этого, я сказал правду.

— Понятия не имею. Я знал, что папа грустит, и это было плохо. Все это показалось мне невероятно странным. В одну минуту она была с нами, а в следующую — ее уже не было. Смерть не имела для меня смысла. И до сих пор, наверное, тоже.

— Думаю, это общая экзистенциальная проблема.

— Может, я не такой странный, как кажусь? — я пропустил ее волосы сквозь пальцы.

— Не забегай слишком далеко вперед.

Мне нравилось, как быстро она двигалась. Любимая. Это глубокое чувство, которое в равной мере пронзило меня страхом и возбуждением, с ревом вернулось к жизни. И больше ничего не было. Не реально. Простая истина была здесь с самого начала. Я любил Камиллу.

Она отодвинулась от меня.

— Куда ты собралась?

— Мне нужно снять платье.

Мой член дернулся от ее слов.

Должно быть, я выдал свои мысли, потому что Камилла закатила глаза.

— Нет. Я все еще не могу поверить, что я… мы… да, — она закрыла лицо ладонями. — В общественном месте.

Я хотел ее снова: ее тело, ее сердце, всю ее.

— Не в общественном. Ну, может, кроме той части, где ты стояла у окна.

Она пискнула под ладонями.

— А ты псих.

— Думаю, мы оба знаем, что ты любишь психа во мне.

«Черт, я только что сказал „любишь“?»

Глядя сквозь пальцы, она произнесла:

— Ты преувеличиваешь.

— Не стесняйся, — я облизнул губы и заметил, что ее соски затвердели под алой тканью. — Только не после сегодняшнего взаимопонимания.

— Это было всего один раз.

— Если ты так говоришь…

Я ухмыльнулся.

Она развернулась и ушла в ванную.

— Кстати, больше никаких поцелуев. Я больше не участвую в сделке, помнишь? — ее слова эхом отразились от мраморной плитки.

«Это мы еще посмотрим».