Злодейка и палач

Глава 1

Она проснулась мгновенно, как кукла с резко включённым заводом. Ей снился кошмар, в котором она умерла. Что-то страшное, не имеющее ни имени, ни формы, обняло ее щупальцами и смяло, как конфетный фантик.

Просто сон. Бывает.

Несколько секунд она тупо смотрела вверх, чувствуя себя разбитым кувшином, терпеливо собранным вновь, после обвела взглядом доступное обзору пространство, силясь узнать. Но… Над головой сплелись в покатое полотно ветки неизвестного ей растения. Лоза? Рогоз?

Вообще-то она была неплоха в биологии, но раздел ботаники ее всегда нервировал. Все эти голосеменные…

Сердце ещё глухо колотилось, вырабатывая адреналин, сокращались мышцы, кипела кровь, но она лежала в тёплой кровати, и никто не собирался ее убивать. Она осторожно двинула рукой. Под пальцами лежали неровные, но гладкие древесные косы, тело утопало в мягкой кудрявой траве — такой тёплой. Она мыслит, а следовательно… Следовательно это был просто кошмар, успокоила она себя, я жива. Я вижу. Чувствую.

В окно смотрело желтое солнце и длинные лучи добирались до самого лица. В теле гнездилась сладковатая остаточная боль. Воспоминание о собственном — собственном? — изломанном теле, таяло на дне памяти и осознавалось незначительным. Она встала, качнулась на непослушных ногах, как детская неваляшка, и ощутила неровные, но приятные плетения пола.

Ах, ее ножки снова ходят. Какое счас…

И снова задохнулась от накатившего ужаса. Темное ничто, ломающее позвоночник, белые, словно покрытые инеем, ветки дерева, выкручивающие руки. Она ещё помнила страшный сон, в котором ей перебило позвоночник, после такого не встают. Но она стояла, она могла ходить.

Бывают ли сны настолько реалистичны?

Обежала взглядом незнакомую и откровенно странную комнату, но та оказалась пуста. Ни кресел, ни столиков, ни полочек, ни шкафа. Ни единой мелочи, присущей человеческому быту. Только в центре стояло вросшее в пол низкое ложе, покрытое нежной фиолетовой травой. Она провела рукой по ее тёплой глади. После оглянулась в поисках зеркала. Даже усмехнулась мысленно, мол, вот она — женская натура, едва не умерла, а туда же. Зеркало ей подавай.

Но зеркала тоже не было.

— Где я? — спросила она и тут же испугалась собственного голоса.

Слишком громкого для этой тишины.

Обняла себя непослушными от испуга руками. После провела по гладкой коже, ухоженной и белой, лишенной хоть сколько-нибудь видимого изъяна. Скользнула ладонями по груди и животу, коснулась пальцами лица, угадывая лепку скул и надбровные дуги. После вытянула руки, рассматривая кольцо странной вязи на запястье, словно нанесённое фломастером на водяной основе.

Закрыла глаза, пережидая мимолётный накативший ужас.

Это было не ее тело. В память, полную темноты, словно вставили цветное, размытое фото ее далекой самоидентификации — армия веснушек, расселившихся от лба и до щиколоток, десятка два родинок и неистребимый загар. И она никогда не делала «тату».

Но едва она попыталась вспомнить больше, память выключилась, словно в голове повернулся невидимый глазу тумблер.

Где она? Да наплевать!

Кто она!

— Кто я? — спросила она, загнанно уставившись в полутемную комнату. — Что я такое?

Комната, разумеется, молчала, только в прорубленное тесное окно ломилось неяркое холодное солнце. Вязанные стены шли сплошняком, лишенные проемов и дверей.

Она забралась обратно в сиреневую траву, которая тут же спеленала ее, как ребёнка. Сколько она не напрягала память, та была по-прежнему пуста. Воспоминания рассыпались от малейшего касания, но страх не приходил. Психика блокировала любое чувство, за гранью сиюминутного. Она боялась клещей, но не боялась будущего. Боялась холода, но не страшилась умереть от него. Реакция на стресс, мелькнула мысль где-то в отключённом отсеке префронтальной зоны мозга.

Откуда, господи, она знает о префронтальной зоне? Она же имени своего не помнит!

Плетёная стена раскрылась, словно на гигантском свитере расползся продольный шов, и она автоматически сжалась, глядя вошедшего мужчину.

Она подняла взгляд на вошедшего мужчину. Нагота, пусть и скрытая травой, делала ее уязвимой. Мужчина, перекрывая солнце, прошёлся о комнате, как хозяин, оглядывая и конспектируя изменения, а после остановился у самого ложа.

— Ясмин, время лечебной паузы истекло, и ты должна встать. Мы очень зависимы от временного периода и нужно принять решение, двигаться дальше или вернуться. Тебе нужно принять решение.

Слово «тебе» он невольно выделил.

Имя «Ясмин» абсолютно ни о чем ей не говорило. Ум не проводил аналоговых параллелей. Но учитывая, что это тело явно принадлежало не ей, то и имя, конечно, тоже было не ее. Она автоматически закопалась в траву поглубже, но страха по-прежнему не было. Был покой. Ум методично анализировал и примерял версии. Она умерла? Если да, то почему жива, почему в чужом теле? Кто этот мужчина, что это за место, где она, кто она. Кто она?

— Ну же, Ясмин, поторопись. Я знаю, что ты здорова.

Голос был приятным. Бархатным наощупь. Она катала в уме округлые модуляции, расщепляя на звуковые атомы, оценивая тональность и невольные терции — ее учили этому. Ее учили многому. Она даже улыбнулась. Голос звучал очень хорошо — мягко и осторожно, но, конечно, с полным равнодушием к ее судьбе и здоровью.

Она подумала так и тут же испугалась. Эта мысль принадлежала не ей. У неё не было слуха. В школе на уроках музыки ее пихали в последний ряд и слезно просили открывать рот как можно реже.

Она неловко поднялась с постели и тут же осела обратно, все ещё одетая странной травой, будто в живое одеяло. А потом сместилась немного вбок, чтобы видеть лицо этого странного человека с мягким голосом.

А что делать? Ей была нужна информация. Любая. Нужно выяснить, как можно больше, а там, может, и память вернётся. Память работает аналогиями, так что это вполне возможно. Не тушуемых, заговори с ним, подбодрила она себя, будь дружелюбной.

— Привет, — сказала она прежде, чем подумала.

Подняла лицо и окунулась в темные ночные глаза, мягко зеркалящие вечернее солнце. Словно упала с разбегу в тёмную воду. Чёрные волосы, свитые в косу, глянцевой змеей лежали через плечо, провисая под собственной тяжестью. Хищный тонкий нос, по-азиатски высокие скулы, кожа белая, как молоко. Тонкокостный, но ощущаемый подавленной мощью, он был самым странным мужчиной, которого она когда-либо видела. И самым красивым.

На этой мысли ей захотелось засмеяться, и она засмеялась. Сейчас он был единственным человеком, которого она вообще когда-либо видела.

— При… — незнакомец взглянул на неё с недоумением, — вет.

Он ощутимо занервничал, словно она держала у его горла кинжал и за каждый неверный ответ оставляла насечку. Или натянула платье наизнанку, и это сделалось заметно всем вокруг, кроме неё.

Конечно, это тоже была информация, но, говоря откровенно, печальная.

— У тебя хорошее настроение? — уточнил он.

На красивом лице читалось замешательство и что-то ещё. Неуловимое. Интересно, как начинала своё утро Ясмин, если слово «привет» вводит окружающих в оторопь? Туфелькой, что ли, в ухо?

Может, лучше сразу признаться, что она не Ясмин? Она обдумала приятную мысль, в которой снимала с себя ответственность. Это было бы очень приятно на момент времени, но… Только на момент времени. Победила осторожность.

— Где я? — спросила она

Незнакомец обвёл взглядом откровенно тесное помещение. Левая бровь дернулась вверх.

— Здесь, — ядовито заметил он.

Кажется, он уже пришёл в себя от потрясения. Зато стало понятно, почему Ясмин теоретически била его туфелькой. С таким-то характером.

— Пожалуйста поточнее, — упрекнула она совершенно учительским тоном. — Где здесь, и что случилось? — и чуть поколебавшись, пояснила: — Я плохо помню последние дни.

Молодой мужчина, так откровенно излучавший красоту, присел перед ней на корточки. Она заглянула в его холодные настороженные глаза и вдруг отчётливо поняла, насколько он опасен и откровенно не расположен к ней. Мысли о туфельке забились в дальний угол подсознания.

Не он ли обеспечил этому телу отдых в операционном блоке?

Быть может, она — та, другая она, бывшая когда-то внутри этого тела — обидела его чем-то?

— Мы второй месяц в Чернотайе, и ты водишь нас кругами, разряжая метку. Ну а теперь метка и вовсе молчит, как мертвая.

— Как мертвая, — поощрительно отозвалась она, когда незнакомец замолчал.

К сожалению она, понимая смысл каждого слова в отдельности, но совершенно не улавливала смысл предложения в целом. Какая, господи, метка? В голове плавало воспоминание о когда-то прочитанных пяти зернышках апельсина и Шерлоке Холмсе. Там была чёрная метка.

— Ей нужно солнце, много солнца, чтобы заработать, — кивнуло дивное видение в образе человеческом. — Пока метка работала, мы торчали под дождем, а стоило вернуться солнцу, и ты бросилась обниматься с Белым деревом. Ты же понимаешь, что без метки мы просто не сможем вернуться в Варду? О чем ты только думала?

«Ах, кабы знать», — с невеселой усмешкой подумала она.

Особенно хорошо было бы знать, как она оказалась в чужом теле, в чужом мире и наедине с человеком, который, возможно, пытался ее убить.

— Я сплёл дом на скале среди Чаровниц, — продолжил незнакомец, проигнорировав ее молчание. — У нас просто не было выбора. Ты умирала, пошёл дождь, и метка начала пульсировать. Ты же понимаешь, что метка умрет вместе с тобой.

Ей очень хотелось спросить, что такое метка и Чаровницы, но она не решилась. На этот раз воображение услужливо подкинуло картинку с вертлявыми красавицами, укутанными в шелка, с глазами, подведёнными до самого виска чёрной краской. У некоторых в руках была бумажка со словом «метка».

Она с трудом удержала истерический смешок.

— Ты ведь понимаешь, мастер, как мы себя чувствуем? — незнакомец медленно улыбнулся.

Так улыбается палач, оттягивая миг неизбежной казни. Она перевела взгляд на его изящные руки и невольно представила их на собственном горле. Поёжилась и отвела взгляд. После решила, что он не стал бы ее убивать таким ужасным способом. Смерть от удушья — такая морока.

Вдвоём в комнате сделалось тесно, но зато за спиной странного незнакомца зиял проем, словно в плетёной корзинке, где ее поселили, распустился боковой шов. Ей очень захотелось в него выйти. С некоторых пор в одном помещении с незнакомцем стало неуютно, а душа томилась от подозрений. Говорить стало боязно, словно каждым новым словом, она ухудшала своё положение.

— Кто ты? — наконец, спросила она, сжавшись и затаив дыхание.

— Мастер… — На этот раз в его голосе была искренняя усталость, словно она измучила его просто одним своим присутствием. — Мы за пределами Варды, за сто седьмым болотом, без света, еды и командировочных, дар истрачен на быт и обслуживание. Мы, — он невольно выделил это «мы», — очень устали.

Интуитивно, она поняла, что сама в это «мы» не входит.

— Но я действительно… — начала она и тут же остановилась.

Если она не собирается признаваться в том, что она — это не она, то нет смысла возражать и капризничать. Нет смысла задавать новые вопросы и будить подозрения.

Она, наконец, приняла решение, выдохнула, выпрямилась и твёрдо сказала:

— Мне необходимо одеться, принять пищу и обсудить сложившуюся ситуацию.

Едва она приподнялась, как незнакомец резко вскочил и отвернулся, только платье завернулось волнами вокруг колен.

— Это уже слишком, — сказал он низким голосом.

Она нахмурилась, ее анатомия соответствовала образу весьма спортивной и вроде бы молодой особы без видимых изъянов. А у неё всего-то оголились плечи и считанные сантиметры левой ноги. Незачем так реагировать.

Или в этом мире нагота под запретом?

Она оказалась так загипнотизирована его красотой, что только сейчас заметила его странную одежду. Высокие сапоги, словно сшитые по идеальному лекалу, платье до середины икры, слоящееся, как туман, и перехваченное тугим широким поясом. Рукава до самых пальцев. Удобно и почти неправдоподобно изящно.

В руках у него оказалась куча цветного тряпья, которую он, не оборачиваясь закинул на ложе.

Она взяла этот цветной легкий ком. Распутала платья разных оттенков и длины, но единых по форме — чуть выше щиколоток и свободного кроя, а также широкий пояс и плащ, лишенный и рукавов, и застежек.

— Неудобное платье, — сообщила она в пустоту, — Почему бы не сделать только одно?

— Если ты заявишься в нижнем платье на Малый совет, Варда этого не перенесёт, — насмешливо отозвался незнакомец.

Она взялась за цветные тряпки. Легкое и многоярусное платье, тонкое, как лепесток анемоны, легло на тело тремя невесомыми слоями. Вместо белья — лёгкие штаны, неплотно облегающие ногу. Из кучи тряпок остался только неширокий лист ткани, который она идентифицировала как верхнюю часть нижнего комплекта. Она стащила платья и попыталась обернуть им грудь, но тот едва держался.

«Прикажи», — шепнуло в голове.

— Плотнее, — тут же потребовала она, и тонкий платок на груди сжался, сросся швами, перестроился прямо на ее глазах.

Это было жутко и прекрасно. Эмоции словно отключились. «Это все не по-настоящему, — подумала она. — Все здесь не по-настоящему». И нет у неё в голове никакого голоса, только приятная пустота.

— Теперь все? — неуверенно спросила она, и незнакомец неохотно повернулся.

Оказалось, нет.

Двадцать минут прекрасное видение потратил на прическу, в которой семь кос легли в одну корон, охватывая виски и лоб тугим ободом, а после на пояс, свернувшийся вокруг тела удобным корсетом. А когда она приподняла платье до колена, чтобы обуть сапожки, незнакомец едва не загорелся от гнева, сжал рот в узкую скобу и отвернулся снова.

Видимо, открытые колени тоже были табу. Сапожки оказались легкими и мягкими, и избить ими никого было нельзя. Разве что погладить.

Когда она собралась, наконец, шагнуть в проем, он поймал ее за плечо.

Сжал предупреждающе:

— Мы все очень устали. Номер Шесть плохо себя контролирует, и его дар истрачен, номер Два в бешенстве, его лилия дважды переносила дату большого цветения, все-таки брачная церемония — третья веха в становлении цветка.

Цифры ощущались с большой буквы, как имена. Но интуитивно она чувствовала, что именами они не были.

— А ты какой номер? — спросила она с детским любопытством.

Тот вздохнул с той же протяжной усталой нотой.

— У меня нет номера, мастер, — тихо сказал он. — Я всего-то обслуга.

Было в его голосе что-то, от чего волоски на шее вставали дыбом. Она с трудом подавила желание обернуться или по-заячьи метнуться вбок, путая следы. Если бы он мог ее убить — убил бы. А она, кстати, тут сутки голая лежит. Приходи и потроши.

Полученная информация была бедна и неутешительна. Она неизвестно где и неизвестно кто. Зато в сопровождении будущего убийцы весьма привлекательной наружности. Судя по его поведению, свою смерть она заработала непосильным трудом.

Она нервно усмехнулась. Стало быть, она в теле местной злодейки, которая только и делает, что капризничает, ломает вещи и кричит не своим голосом, если ей недостаточно низко кланяются. Таких обычно убивают к концу книги.

У выхода она остановилась, привычно анализируя и расчленяя чувство опасности, пережёвывая каждый чертов миг собственной беспомощности. Усваивая новый и страшный мир, в котором она не понимает ровно счетом ничего. Она не трус.

Она больше не трус.

— Идём, — сказал слуга, наконец, и мягко подтолкнул в спину.