Злодейка и палач

Глава 13

Ясмин проснулась от слез, затопивших траву, свернувшуюся удобным валиком под шеей. У изголовья тусовались люфтоцветы, чей неяркий свет бродил по комнатушке, зависимый от покачиваний чашелистиков. Накатила страшная и тягучая тоска по оставленному миру, смешанная с такой же тоской Ясмин из воспоминаний.

— Сегодня, — шепнул голос на грани слышимости, искаженный невидимыми воздушными помехами. — Только правда, одна правда…

Конечно, ядовито подумала Ясмин, правда и ничего кроме правды. А ведь она не в том положении, чтобы рассказывать всю правду.

Она едва успела застегнуть пояс — тонкий кусок атласа, неуместно окольцовывающий ее подростковую фигурку, лишенную прелестных округлостей — и расчесать волосы, как в комнату пробрался мягкий поток воздуха. Она подняла взгляд, одновременно собирая рассыпавшиеся по плечам волосы. Номер Шесть стоял прямо перед ней. Много ближе дозволенного строгим этикетом Варды.

— Госпожа, — сказал он своим особенным бархатным голосом, от которого у неё волосы вставали дыбом. — Ты пощадила Абаля, ты нарушила наши договоренности.

Первые несколько секунд она билась во внутренней панике — слишком близко, слишком наедине, слишком пугает. Раньше номер Шесть не заходил в ее каморку!

После услышала, поняла и мгновенно насторожилась. Из слов номера Шесть выходило, что они в самом безобидном случае просто сообщники. Но где же Слуга, всегда тщательно отслеживающий ее перемещения?

— Где остальные? — спросила она.

— Так ведь спят, миленькая. Упились к ночи семипроцентной выжимкой полыни, разведённой с перебродившим фруктовым соком…

Нажрались абсента, перевела для себя Ясмин. Ее деятельность была связана с биологией крайне опосредованно, но давалась ей относительно просто, и теперь она не удивлялась этому. Были ли они с той, другой Ясмин, двумя сторонами одной души, нет ли, но они были связаны. Намертво.

Она быстрым шагом прошла круговым тесным коридором вдоль кедрового ствола в комнату Слуги. Та была похожа на кладовку, только с окном, в которое вливалась солнечная река и обрушивалась световым водопадом на красивое лицо Слуги. Тот скорее сидел, чем лежал, опрокинувшись на ложе странной формы, которое словно застряло в середине модификации от кресла к кровати. Его обнимала уже знакомая Ясмин фиолетовая трава, и тонкие ее усики непрерывно двигались, словно изучая его лицо.

— Он точно спит? — уточнила она.

Слуга был умён. Единственный, кто не повелся на ее манипуляции, даже не зная их истинной сути. Номер Шесть встал рядом и наклонился, изучая дыхание, после взял расслабленную руку Слуги, чтобы поймать пульс.

Ясмин поёжилась. В ее последнем сне, она и номер Шесть — или его уже можно называть просто Хрисанфом? — расстались далеко не друзьями. Но теперь он стоит рядом и выполняет ее распоряжения.

— Дрыхнет, как сурок в холодную осень, — подтвердил Хрисанф. — Но все равно опасен, так что давай-ка прямо сейчас и кокнем его, Миночка?

Свет омывал это странное иконописное лицо, чёрные волосы блестели, как смазанные маслом.

— Кокнем? — переспросила Ясмин, словно значение этого слова ускользало от неё. После ужаснулась: — Что? Нет!

— Неужто и впрямь влюблена в этот сорняка? — хмуро сказал Хрисанф. — Он жеж все равно что твой личный убийца, либо ты его, либо он тебя. Я, что ж, забесплатно туточки с ним задружился?

— Убийство — это последняя стадия отчаяния. Признак бессилия.

Хрисанф резко выпрямился и отшатнулся от Ясмин, словно поймал грудью отравленную стрелу. Требовательно взглянул в глаза этой странной женщине, которую перестал узнавать. Вражда, которую он начал в свои шестнадцать, когда-то окончилась обморочной страстью, любовью, от которой противно и страшно дрожит в груди — только ее лицо, ее глаза, ее насмешливый рот, шепчущий «ты отвратителен, Хрис».

Это ведь был такой простой план. Простой и элегантный, как и все, что приходило в голову его низвергнутой госпоже.

— Так ведь там же, в камнеломках, — горячо зашептал он. — Я все и сделал, как ты говорила, направил взрыв прямо на тебя, а ты так и стояла, так и стояла, как тогда, у Белого дерева. Разве ж так мы столковались?

— Как мы… — она, взглянула холодными, по-кошачьи раскосыми глазами и чуть замялась, словно перекатывая во рту просторечное и непривычное ей слово, — столковались?

Смерть Абаля должна была быть простой, быстрой и окончательной. Только в дни операции, пока он покорно играет в слугу, а его оружие низведено до третьего ранга.

Он поймал чертов взрыв номера Два, передавая огненный пас госпоже, а та, вместо того чтобы метнуть его Лаской в ненавистного, темноокого Абаля, просто стояла и смотрела на него, как заколдованная. Как тогда, у Белого дерева. И Абаль, которого он уже давно причислил к удобрению, взял на руки его госпожу и вынес из взрыва.

Госпожа так слепа! Так доверчива.

— Когда они проснутся? — госпожа — его собственная госпожа — наклонилась к слуге, и в груди запекло незнакомым и скверным огнём. После распрямилась и весело пояснила:

— По дыханию можно понять не притворяется ли.

У выхода Ясмин обернулась, взглянула, словно что-то понимала внутри него, что, конечно, было невозможно, он ведь и сам не всегда себя понимал.

— Тебе не обязательно следовать за мной или защищать меня, — наконец, сказала она. — Я не могу стать твоей лилией. Я не рассержусь, если с этой минуты ты станешь следовать только своим желаниям.

— А чьей лилией ты хочешь стать? — спросил он и испугался своего хриплого голоса. Кивнул на несостоявшееся удобрение: — Его?

— Нет, — сказала она мягко. — Мне очень хорошо быть своей собственной.

Она вышла, и он пошёл за ней, потому что мир за пределами ее взгляда не имел значения.

За кедрами начинались пески. Начинались они по чуть-чуть, скрипом песочной пыли под сапогами, ржавым настилом, который постепенно сменил мягкий ковёр кедровых игл, и скоро перед глазами осталось только песочное полотно, лежавшее морской выцветшей рябью до самого горизонта. Низины, полные карамельных теней сменялись льняной тканью песочных вершин, выбеленных тусклым утренним светом, в маленьких гнездах песочных редких пещер гнездились упоминаемые во сне песочные лилии.

— Бестия Лилеа, — сказал Слуга. — Отряд лилейные, подотряд хищники, невероятной красы, а сок в колбе чашелистика способен растворить центральную башню Варды. Повадки песочных лилий были практически не изучены, поскольку в научное ведомство те попадали уже мертвыми.

Лилии явно не имели ни слуха, ни зрения, иначе бы не покачивались невинно на ветру, как юные послушницы с чистыми помыслами.

Люфтоцветы, тащившиеся на шаг позади, смотрелись рядом служанками при высокой госпоже.

— Надеюсь, это испытание будет простым, — вставил номер Два.

— А я не надеюсь, — вздохнула Ясмин.

Ее мертвое зеркальное отражение утверждало, что это испытание самое сложное из четырёх. В глубине души теплилась надежда, что оно казалось сложным только Ясмин-из-сна, потому что сама она не видела ничего дурного в том, чтобы говорить правду.

— В чем заключается испытание? — уточнил Слуга.

От его утренней расслабленности (эти ресницы, расслабленный рот, волосы, льющиеся по белым плечам) не осталось и следа. Он был задумчив, но не рассеян.

Ясмин хотела сказать, что не знает, но вместо этого сказала:

— В том, чтобы говорить правду.

Она с ужасом посмотрела на Слугу. Испытание уже началось?

— Вы должны были сообщить мне госпожа, — тут же рассердился Хрисанф.

— Я забыла, — тут же виновато ответила Ясмин.

Так вот что имела в виду ее добросердечная сверх меры тезка — она просто-напросто не могла проигнорировать ни один вопрос и ни одно восклицание.

— Боже дорогой, — мгновенно сказал ее рот. — Я не могу проигнорировать ни один вопрос, ни одно утверждение!

Она отшатнулась и тут же упала на песок, да так и осталась сидеть на покатом рассыпчатом склоне, вытянув ноги.

— О, — с неожиданным удовольствием сказал Слуга. — Я слышал о барханах, ведающих истину, но не верил. Это было похоже на мифологию, слепленную для широких масс, но кто бы мог подумать…

Он, возможно, и перешёл бы от удовольствия к делу, но номер Два его опередил. Сел перед Ясмин на корточки и требовательно спросил:

— Это ты что-то сделала с моей повязкой на экзамене.

Слуга сразу же замолчал и тоже посмотрел на неё выжидательно. Ясмин едва не засмеялась. Серьезно? Прошло восемь лет.

— Можно сказать, что я, — искренне сказала она. — А что?

Полузабытая ярость, даже не имеющая к ней отношения, поднялась, как ил со дна спокойной реки. В ее жизни был свой номер Два, и она чувствовала странное родство с яростью истинной Ясмин.

— Ты создала препону при сдаче итогового экзамена, ты подвергла другой цветок опасности, ты совершила двойное преступление, каждое из которых карается понижением статуса.

Она думала, что Слуга мечтает ее убить? Глупости. Он был с ней нежен, как жених со своей лилией. Вот сейчас она действительно была близка к смерти от его руки, но, что гораздо забавнее, это перестало ее волновать.

— Да, — согласилась она, ощущая себя единым целым с погибшей Ясмин. — Я совершила преступление, а ты, Верн, случайно не совершал преступления?

— Нет! — с ненавистью сказал номер Два. — Я был в своём праве. Я номер Один и должен был стать мастером спустя год после экзамена, а в результате я в статусе чуть ли не подмастерья.

На этот раз Ясмин не выдержала и засмеялась.

— Самое странное, что ты искренне считаешь себя жертвой. Ты просто чудо Верн. Быть тобой, должно быть, очень приятно.

— Поясни, — потребовал Слуга.

Номер Шесть тихо скользнул за спину Ясмин, но она не испугалась. Теперь она понимала, он просто прикрывает ее. Он прикрывал ее все это время.

— Ты Ясмин от павшего Тотема Бересклета? — передразнила она. — В правилах Квадрума запрещено унижение другого цветка, упоминание его проступков и недостойного происхождения менее чем за неделю до экзамена. Разумеется, со мной никто этих правил не соблюдал, даже мастера, но ты превзошёл их всех, моя радость. Тебе одному хватило наглости выползти на середину центрального полигона и унизить меня прилюдно, и я даже знаю почему. Ты не счёл это преступлением, дорогуша. — Голос у Ясмин сделался сладким, как мёд. — Ты просто не посчитал меня человеком. В твоём понимании ты просто плюнул в урну, в которую тысячу раз плевали до тебя.

Верн побледнел. Слуга молчал. Молчал номер Шесть.

— Это не так! — крикнул Верн. Ясмин видела его испуганные глаза. — Кто, забери тебя болото, реагирует на такие глупости! Я был виноват, но кто так делает? Толкни меня, обзови тоже, а не порть мою повязку, это не одно и то же.

— Точно, — тихо откликнулась Ясмин. — Не одно и то же. Если бы я упрекнула тебя в ответ, никто бы не стал играть в глухонемого, и мой первый допрос случился бы ещё до экзамена. Скажи-ка, Верн, к чему приводит понижение статуса персоны, у которой вообще нет статуса?

У Верна расширились зрачки. Ясмин наклонилась к нему так близко, что видела, как в глубокой синеве его глаз стынет белый блик.

— Это неправда, — сказал он одними губами. — Никто не судит цветки до церемонии цветения, а нам было всего по семнадцать. Никто в Варде не убивает живое существо.

— Разумеется, — согласилась. — Согласно законам Варды, убийство живого существа — наивысшее преступление против человеческой природы, но я хочу спросить тебя, Верн, ты пришёл в Чернотайю без чёрных мыслей на мой счёт? Разве не мое убийство стало стимулом для этой операции?

— Это так, — как-то потеряно и неловко сказал Верн. — Но ты заработала свою казнь множеством преступлений, кто-то должен был тебя остано… — Вдруг замолчал. После крикнул: — Я проиграл Ивару! Ты хоть знаешь, каково было сражаться с такой повязкой?

Он дернулся к ней, и Ясмин подумала, что он ее ударит. Даже смирилась. В ее практике случалось и такое — люди могут вынести немыслимые страдания, но не могут пережить правду о самих себе.

Что случилось потом, она не поняла сразу. На голову Верну запрыгнула какая-то гибкая светящаяся мерзость, и тот снова заорал, на этот раз от боли. Со стороны это выглядело, словно ему на голову приземлилась люстра. Ясмин пригляделась и опознала в ней свои миленькие зубастые люфтоцветы, намертво сплетенные сильными стеблями в гигантскую корону. Верн вцепился в собственные виски и упал на колени. После плашмя. Песок клубился вокруг него, как живой.

— Рехнулись наши родненькие, — расстроился номер Шесть.

Слуга вынул свой прут и легонько ударил им по ладони, и от него в сторону катающегося на песке от боли Верну пошла волна едва различимой дрожи. Люфтоцветы почти мгновенно отпали от добычи, как маленькие змейки, которым ввели анестетик нового поколения. Слуга поднял прут снова, но Ясмин оказалась быстрее.

— Перестань! — она перехватила его руку, и Слуга, качнувшись на съезжающем от их движений песке, упал рядом на одно колено, как принц перед суженой.

— Ну, — с усмешкой, от которой кровь стыла в жилах, сказал он. — Знаешь, каково сражаться с такой повязкой?

Лицо Слуги оказалось так близко, что она поймала кожей его дыхание.

— Конечно, — она не отвела взгляда и медленно восстановила в памяти боль от жжения. — Мне было нужно победить Верна на его территории, поэтому я вымочила в снадобье все своё нижнее белье, и сражалась вместе со своей болью.

Слуга тяжело дышал и молча смотрел ей в лицо, словно считывая остаточный след эмоций. Ясмин тоже молчала.

Она ещё помнила сон, в котором висела плетью перебитая левая рука, тело горело от снадобья, а тонкий металлический шест противницы метался перед глазами, оставляя насечки на коже. Бой, в котором количество ран признано великим, останавливают насильно, но Ясмин знала — ее бой не остановят. Либо она умрет, либо выйдет победителем.

— Хватит винить всех вокруг в своих несчастьях, Верн, — ее собственный голос вдруг показался ей чужим и усталым. — Я билась с куда более серьезным противником, и победила. Я не должна была стать мастером, но стала им. Я не должна была войти в Совет, но вошла в него. А ты проиграл, потому что просто-напросто размазня. Ты на том же уровне, что и восемь лет назад.

Она сказала все это и вдруг ощутила глубокий и безнадежный стыд, от которого стало жарко и нехорошо где-то в груди. Молодец, закрыла все свои гештальты самым жалким и примитивным способом. Самый клёвый кризисный психоаналитик в мире.

Ясмин встала и медленно побрела вперёд. Ей хотелось выбраться с территории пустыни, и она упрямо карабкалась по песочному склону, который разбегался от неё мириадами песчинок, даже когда мышцы заныли от нагрузки, а в голове осталась только звонкая песчаная пустота.