Злые куклы

Глава 10 АФИНА, ЛЯЛЕЧКА И ДРУГИЕ БОЛЬШЕ ДВАДЦАТИ ЛЕТ НАЗАД

Это была совсем другая жизнь. Но каждый помнил в ней что-то свое. Глебов, например, знал не только великую трилогию «Малая земля», «Возрождение», «Целина», он помнил и саму целину. И тот странный, щекочущий азарт, который ощущался во всем теле, если партия говорила «надо». Со временем это, конечно, прошло. Он пригрелся, чуть разжирел и в предстоящих делах научился видеть прежде всего возможности карьерного роста. Вера ушла. Но когда-то ведь была. А у его Лялечки не было совсем. Она спокойно воспринимала и тонкую докторскую колбасу, и круглый, испещренный дырками сыр, и маленькие пирожные, которых никогда не было не только в продаже, но и в спецраспределителе. Их приходилось заказывать. Все знали: дочь Глебова любит сладкое. И если бы этим цветным кремом можно было решить все ее проблемы… Чем старше становилась Лялечка, тем дальше она уходила от него, от семьи и от тех идеалов, которые придавали его жизни смысл. Она росла чужой и становилась совсем-совсем неуправляемой. Но другой дочери у него не было.

— Куда ты пойдешь учиться? — спросил Глебов накануне выпускных.

— Мне нужно только пальцем ткнуть? Или пристрастия все-таки учитываются? — Ляля усмехалась и наматывала на палец непослушную темную прядь. Наматывала долго, демонстрируя всем своим видом равнодушие. Потом закладывала колечко за ухо. И в этом магическом действии было что-то от эстонского национального эпоса «Калевипоэг».

— Нужно получить высшее образование. Это обязательное условие жизни в обществе. — Разговаривая с дочерью, Глебов старался выглядеть настоящим отцом — добрым, умным, в меру демократичным. Но в голове почему-то вертелись казенные, вымученные фразы, а в горле постоянно першило. Так першило, что хотелось плакать. Не хватало только, чтобы Лялечка заметила это старческое проявление сентиментальности. Глебов поморщился и кашлянул. — Вуз откроет тебе все дороги. Так кем ты хочешь быть?

— Домохозяйкой, — улыбнулась Лялечка. Улыбнулась тихо, как будто себе самой. Непослушная прядь снова скользнула по шее. — Я хочу быть только женой. Женой и матерью. И иметь троих детей. Или четверых. Как Гундарева в том фильме. Папа, ты смотрел фильм «Однажды двадцать лет спустя»? Так вот, я хочу прийти в свой класс и сказать: «Я — мама».

— А кто будет папой? — осторожно спросил Глебов. Осторожно, потому что он уже насупился, напрягся, в висках застучало, кровь прилила к лицу. Еще немного, и он мог бы сорваться. На истерику или на жесткую дискуссию о месте женщины в современном обществе.

— Посмотрим, — сказала Лялечка, мягко улыбаясь. — Да… посмотрим…

Глебов чуть не умер прямо на месте. Это тихое дерзкое «посмотрим» в устах его дочери звучало приговором всему, что он сам любил и ценил.

— О чем ты только думаешь?! О чем? — Глебов подскочил к Лялечке и грубо встряхнул за плечи. Мягкая тихая улыбка в момент слетела с ее лица. Но Виктор Федорович уже не контролировал себя. Он видел свою дочь с огромным напряженным животом в засаленном обслюнявленном халате, на кухне, у плиты, рядом с горшками и орущими сопливыми детьми. И пьяным-препьяным мужем…

— Потом будет поздно! Когда семеро по лавкам — уже поздно… Ты оглянуться не успеешь, как вся твоя красота сотрется, а мозгов не прибавится. Ты чем жить думаешь? Каким местом? Ты… Ты…

— Любовью, — сказала Ляля и резко сбросила его руки. — Не трогай меня. Ты маму лучше пойди побей… Чтобы она снова напилась и почувствовала радость жизни. Короче…

— К гинекологу, — прохрипел Глебов. — Сейчас же…

— Зашивать? — спросила дочь, ехидно, по-бабьи усмехаясь. Глебов не удержался и ударил ее по лицу. По красивому детскому лицу, которое любил больше всего на свете.

— Вот и славно, — сказала Ляля, потирая щеку. — Теперь ты готов к серьезному разговору. — Она села в кресло и откинулась на спинку. — Я рада, что мы всегда так хорошо понимаем друг друга.

— Прекрати! И извини. — Глебов схватился за голову и хотел было выйти, чтобы пересидеть в тишине своего кабинета стыд и ненависть к девочке-самке.

— Подожди, папа. Куда мне нужно поступать? Если по-твоему? И с условием?

— Что? — Глебов обернулся и посмотрел на дочь. Боже, куда все делось? Куда? Жесткий маленький подбородок, умный, проницательный до пронзительности взгляд. И только маленькая синяя жилочка так знакомо, так генетически верно, так по-семейному вздувалась на ее тонкой длинной шее. — Ты похожа на мою мать, — вдруг сказал Глебов. — Она тоже умела так нервничать. Тихо. Но до кондрашки. Что ты хочешь, детка?

— Я хочу устроить в институт двух девушек.

— Подожди, с Дашей уже не получилось… Ты хочешь исправить положение? Мне кажется, это лишнее. С плебсом, прости за откровенность, заигрывать не стоит. Сделала и сделала. Работа над ошибками — здесь лишнее.

— Тебе виднее, — усмехнулась Ляля, демонстративно потирая рукой ушибленную щеку. — Так как насчет двух девушек?

— Куда? — обреченно спросил Глебов.

— Подальше отсюда. Как можно дальше. В Москву, в Ленинград, в Киев…

Бровь Глебова поползла вверх. Изумленно и медленно. Она как будто жила самостоятельной жизнью, превращая его, кукловода, в обычного клоуна…

— Ну может, не так шикарно, — закончила Ляля. — В хороший областной центр. И чтобы не голодно. Поэтому Волга и Нечерноземье — не подходят. Грузия, Ставрополь и Краснодарский край — тоже. Место должно быть сытое, но неприметное… С возможным возвращением сюда. В вуз по профилю, с досдачей академразницы…

— Я что-то не понял. Девушки учиться собрались или рожать?

— Все ты правильно понял. Даже удивительно, как правильно. А что, у вас там, наверху, все такие проницательные? Или только ты и дедушка Ленин? — Ляля поднялась с кресла и подошла к отцу. — Не волнуйся. Уедет только одна. Вторая останется при тебе. При своем дорогом папочке. И червовом интересе.

— Да кто беременный-то? Что, правда, что ли, Жанна?

Всю свою жизнь Глебов усиленно делал вид, что он — выше сплетен и слухов. Он и был выше, но твердо знал — все, что происходит на вверенной ему территории, всегда обсуждается в каждом доме, на каждой кухне. Все становилось известно. Диссидентские страдания, споры в кружке молодых глупых поэтов, истерики националистов — все было известно каждому. Как было принято говорить у них — «через дымоход». Здесь, в провинции, охранительные тенденции и традиционность мышления всегда были сильными союзникам власти. Глебов только делал вид, что выше слухов. Но руку держал на пульсе.

— Папа. — Лялечка пожала плечами. — Жанна всего лишь жертва. Моя… Кстати, тебе не надо распустить о ком-то слушок? Обращайся если что, у меня хорошо получается. Потом только в отдел пристроишь? Есть там у вас такой…

Маленькая Лялечка становилась большой занозой. Только Глебов не мог разобраться, когда же его дочь была настоящей: когда вслух мечтала поразить одноклассников количеством выношенных детей или сейчас, когда легко и непринужденно признавалась в интриге, затеянной, чтобы опорочить соперницу? В том, что Лялечка говорит правду, Глебов ни минуты не сомневался.

— Что ты затеяла? — усмехнулся Виктор Федорович.

— Ты сам все узнаешь. Ты же будешь устраивать судьбу оступившейся, но хорошей девушки. Кстати, возможны и другие проблемы, но это после… Ладно? — Ляля подошла к отцу и обвила руками его шею. Глебов потянул носом воздух и уловил завораживающий запах юности и привычный, чуть кислый пеленочный аромат созданной им самим девочки. Ляля поцеловала Глебова в нос и сладко потянулась. — Мир? Или еще ссора? — Она протянула согнутый мизинец и затараторила: — Мирись-мирись-мирись и больше не дерись, а если будешь драться, за нос буду кусаться…

Глебов успокоился окончательно и бесповоротно: какие дети, если она сама еще дитя. Свежее, чистое и прекрасное…

Ляля внимательно следила за взглядом отца, стараясь сохранять на своем лице маску безмятежной идиотки. Когда дверь за ним притворилась, она бурно выдохнула воздух и потрогала кожу на щеках. Ей казалось, что каждая минута общения с отцом прессует нежный эпидермис в жуткие навсегдашние складки. Впрочем, папочка того стоил. И если бы не он… Да, если бы не он, вряд ли Лялечке удалось бы добиться того, что волновало ее куда больше проблемы продолжения образования. Ее звезда звалась Кирилл. Только соперниц у нее оказалось куда больше, чем она предполагала вначале. Но тем интереснее, тем значительнее будет ее победа.

А мама сказала, что ее любовь — это не любовь, это просто общественный вызов. Такая девочка и сын дворничихи. И что все это в целом и вместе взятое — комплекс Электры… В полном соответствии с Фрейдом. Ляля лишь посмеялась. Фрейд — дутый авторитет, психоанализ его советская психиатрия не признает. И вообще, она — не сумасшедшая. А мифы Древней Греции и вовсе не аргумент. При чем тут Электра? И вообще, как она могла? Мама? И такое сказать. А впрочем, кухаркины дети ведь могут управлять страной, так почему бы не дворничихины внуки…

Глупые те, кто не понимает, чего хотят. Несчастные — те, кто никого не любит. Лялечка была умной и счастливой. Она хотела выйти замуж. И иметь много, очень много детей. Но только с Кириллом. Потому что другие дети ей просто не были бы нужны. И это тоже жизнь. И за это, кстати, тоже дают ордена. Это папа сейчас так возмущается, а потом он «сделает» им квартиру, машину, небольшую дачку, пристроит Кирилла на хорошее место. И все… И все… А что может дать Кириллу Жанна? Она даже не понимает, что разговаривают они на разных языках. Она пилит и стругает его, ждет, наверное, когда получится Буратино. Она тянет его куда-то вперед и выше, а он просто глупый, красивый, и он — Лялин. И больше ничей. Но Жанна — ладно. Это было условием задачи. Причем — с самого начала. А вот Афина…

Надо же, какая смелость, какой напор. А прыть-то какая… Ляля брезгливо поморщилась и улыбнулась. Прыть прытью, но вот с комсомольским собранием школы она не подрассчитала. Рожать ей выходило осенью. К тому времени у Кирилла могут сложиться разные варианты судьбы. Можно, например, отправить его в армию. А можно — в институт. Так или иначе — Афине еще нужно будет доказывать, доказывать и доказывать… Всем, но не Ляле. Потому что Ляля все поняла без лишних объяснений. Потому что она умная.

Всего неделю назад состоялся этот неприятный разговор, но Лялечка уже справилась и с ревностью, и с волнением, да и с ситуацией, как говорили иностранные друзья — с проблемой. И что особенно важно, сердце ее не перестало ухать и замирать, когда она смотрела в глубокие, немного мутные глаза Кирилла.

— Я беременна, — сказала ей Афина, когда они вышли из школы и, отказавшись от папиной машины, пешком прогуливались по старому, еще довоенному бульвару.

Ляля смотрела под ноги, аккуратно переступала через лужи и удивлялась упорству природы, которая снова и снова, безнадежно, одержимо дарила земле свои плоды, хотя они обязательно должны были умереть. Почему именно тогда она подумала о смерти? Неужели Афина была ей так противна? Так отвратительна? Так опасна?

— Я беременна, — тупо повторила подруга. — И я еще не закончила школу.

— Тебе страшно, что все узнают? — спросила Лялечка, как бы примеряя это горе на себя. Ей бы не было страшно. Даже без аттестата и с позором. Не было бы. — Я должна тебе помочь? Найти врача?

— Меня мать убьет… А если я буду бесплодной после этого? — Афина четко выговаривала слова и артикулировала звуки. Ей можно было бы работать сурдопереводчиком. Такие как раз появились на телеэкранах, вызывая поначалу бурный смех молодежи и бездарные пародии эстрадных артистов. — А институт? Что теперь будет, Лялечка? Что будет?

— Я не знаю. — Ляля действительно растерялась тогда. Это был страшный случай. Ужасный шлейф сочувственных и осуждающих разговоров. И потом, после всего — еще и бесплодие. — Я бы рожала, — вдруг выпалила она и осеклась. Вот тогда и дошло до нее. Вот тогда и стало понятно, почему именно ей и с такой настойчивостью сообщала об этом Афина… Наш пострел везде поспел. Но как говорила Марья Павловна, благоволившая и расположенная всей душой только к Лялечке: «Сучка не схочет, кобель не вскочит». Вот и вся правда.

— Я бы тоже, но он на мне не женится, — тихо сказала Афина.

— Ясное дело, — подтвердила Лялечка. — Конечно, не женится, он же тебя не любит.

— Да, — покорно согласилась Афина и за одно это «да» Ляля была готова сделать для нее невозможное. Практически все, кроме одного… — Но как я буду у всех на глазах? Это плохо? Скажи честно, ты бы выдержала?

— Я помогу тебе. — Ляля взяла Афину за руку и крепко сжала ладонь подруги. — Но лучше аборт. — Ляля брезгливо выговорила слово и снова осеклась. Афина остановилась, повернулась к ней лицом и вся замерла, как перед припадком. — Давай без истерики. Все, успокойся, — миролюбиво предложила Ляля.

— Давай. Только мне помощь нужна. И чтобы здоровье осталось. Это ясно?

— Мне надо подумать, — сказала Ляля. — Но он на тебе все равно не женится…

Толстая, крутоногая Афина… Отвратительный запах изо рта. Груди, разбежавшиеся в стороны мелкими серовато-синими комками. Бр-р-р… Но в уме ей не откажешь. Лялечка посмотрела на себя в зеркало и убедилась в том, что исключительно хороша. И тоже умна… Потом можно будет сказать Кириллу все. Все, как есть. Афина хотела многого, но возможностей для этого не имела. Она купила себе возможности, заплатив Кириллом. Это правильное решение. Это мудро. Ради него Лялечка, а значит, папа Глебов сделает все. А ей всего-то надо учиться в приличном институте вдали от города и делать комсомольскую карьеру. Почему бы и нет… Когда-нибудь потом, совсем потом, когда куча детишек будет с радостным повизгиванием носиться по Лялькиному дому, они, наверное, снова станут подружками. При условии, что Афина куда-нибудь денет свой приплод… Это условие. А пока…

А пока… Да не сама ли Ляля научила ее этому? Цель оправдывает средства. Если враг не сдается, его уничтожают. Не сама ли Ляля показала пример? Как надо и как не надо. Получалось, что Афина ее просто использует… А что, если ей сказать, что Кирилл остался в прошлом? Что с ним — все? Какие козыри, кроме своего надутого живота, вывалит она? Никаких. Но женить Кирилла на себе, пожалуй, сможет. Это обязательно. Это — не обсуждается. Потому что проще изобразить беременность результатом трагедии Ромео и Джульетты, чем сесть за изнасилование…

Почему же Ляля сама до этого не додумалась? Потому что ей, хорошей и умной, ТАК — не надо!

Этой последней школьной весной они уже не сидели в беседке и не плевали в песочницу. Выросли другие… ребята с нашего двора. Компания распалась. Изредка приезжала Наталья… Толик, все-таки ушедший в армию, писал ей письма на адрес своих родителей. Укреплял семейные связи. Наталья всегда выходила от будущих родственников немного прибитая и чуть заплаканная. Вместе с Толиковой мамой они обсуждали, что будет, если его пошлют туда — в жаркую страну, откуда присылают цинковые гробы. Обсуждали, а потом, накрутив себя, обе женщины начинали тихо скулить, а то и плакать во весь голос. А наплакавшись, обнимались и прощались со значением — до следующего раза. Мама Толика все ждала, что Наташка или родит, или ходить перестанет. А Наташа все ждала, когда та назовет ее невесткой и пригласит немного пожить… Ездить в училище от родителей Толика было бы гораздо удобнее. Наташа в их дворовые дела не лезла, но была в курсе. Ляля старалась держаться от нее подальше. На зимних каникулах она случайно встретила Наталью у подъезда, и та сначала молча съездила Ляле по физиономии, а потом сказала, по-бандитски сплюнув сквозь зубы:

— Какая же ты гнида. Какая же ты ехидна. Змею пригрели… Это я тебе за Дашку… А насчет Жанки — пока предупреждаю.

Наташа схватила Лялю за воротник и подтянула к себе. Ляля поморщилась, изо рта старшей подруги несло гремучей смесью чеснока и самогона, видно, она возвращалась от родителей Толика.

— А про Жанну — ты бы помолчала, а? — Ляля дерзко усмехнулась. Она не умела делать покорное лицо, маска брезгливости прилипла к нему, как вторая кожа.

— Ясно… — спокойно сказала Наташа. — Суду все ясно. Цыпа, придется звать на помощь моих друзей с района. — Она отпустила Лялю и пренебрежительно оттолкнула ее от себя. — Жди, цыпа, жди. За мной не заржавеет.

С тех пор Ляля боялась. Это бандитское отродье было способно на многое. Плебейское происхождение и незнание элементарных законов жизни о том, кто правит миром, и о том, что надо соблюдать этику и субординацию, делало Наталью очень опасной. Ляля надеялась только на то, что страсть по армейцу утихнет и Наташа исчезнет отсюда. Выйдет из игры, в которой ей с самого начала не было места. Напрасно надеялась.

Перед выпускным сочинением, когда трезвая Лялечкина мама созванивалась с подругой из гороно, чтобы уточнить темы из конверта, Наташа явилась к ним в дом и потребовала, чтобы Ляля немедленно вышла.

— Лучше ты заходи, мне некогда. Я готовлюсь, — сказала Ляля, надеясь, что мама ее поддержит. Или, во всяком случае, не отпустит.

— Тебе и так все купят, не переживай. И ты бледная, тебе просто необходимо выйти подышать свежим воздухом. — В голосе Наташи звучала неприкрытая угроза.

— Да, деточка, хоть на полчасика, — почему-то обрадовалась мама. — Понимаете, все сидит и сидит, все учится и учится. — Мамины щеки были подозрительно алыми. Ляля посмотрела на нее почти с ненавистью. Чего это ей так приспичило выгнать дочь из дома? Видно, мамочке очень хотелось выпить. Но Ляли она почему-то стеснялась. За полчаса мама уговорит бутылку и к ее возвращению будет спать нервным, но глубоким сном. — Иди, Лялечка, выйди с подружкой. — Мама почти вытолкнула Лялю за дверь и оставила ее один на один с неуправляемой Наташей.

— Ну и что ты теперь будешь делать, крыса? — Наташа прищурилась так, что глаза почти исчезли с лица. — Кого звать будешь? Ты знаешь, что на беременных у нас женятся? Тебе папка никогда не говорил? А про статью? Ты во что Афинку втравить решила, кобыла ты иностранная…

— Пусть женятся. — Ляля вяло отмахнулась. — Мне-то что?

— Так пойди и скажи ей, потому что Феня не ест, не спит, все боится, что вы с папочкой сошлете ее куда-нибудь на сто первый километр.

— Это уже другая область, — улыбнулась Ляля. — Повторяю для интеллектуально ослабленных — пусть женятся, я тут ни при чем…

— Да? — Наташа пропустила мимо ушей «ослабленных» и чуть подобрела. — Значит, лезть не будешь? Вот и славно, подруга. На свадьбе погуляем… Может, и мой к тому времени в отпуск придет… Вдвойне праздник. Ну, рада? Скажи, что рада.

— Без памяти. Очень рада. Тем более, что разводы в нашей стране не запрещены, — огрызнулась Ляля.

— Так они уедут. На стройку века. Им здесь никак нельзя… Никак, сама понимаешь…

— Ты зачем пришла? — строго и спокойно спросила Ляля. — Что тебе нужно?

— А посмотреть, что бывает, когда не по-твоему… Интересно ведь. — Наташа улыбнулась, и ее тугие щеки метнулись чуть не за уши. — Давай ты будешь жить по-своему — в верхах, которые могут, а мы будем по-своему — в низах, которые хотят. — Она грубо хихикнула. — А на самом деле просто по-человечески прошу — не лезь. Потому что не нравишься ты мне. И твои обещания Афине мне тоже не нравятся. А Жанке не смей даже слова сказать. Вот такой капкан…

— А если нет? — Ляля вдруг успокоилась. А что, собственно, такого плохого она хотела сделать? Помочь подруге пересидеть позор? Устроиться в институт? Да ради бога, пусть попробует переломить сопротивление Марьи Павловны и выйти замуж за Кирилла. Только все это с пузом, со скандалом. С десятью классами образования. И без каких-то перспектив. — Да живите вы как хотите, оставьте вы меня в покое, — завопила Ляля так, что Наташа тотчас приняла ее за свою.

— Ишь ты, — только и сказала улыбаясь.

А вечером примчалась Афина. Мертвецки пьяная мама спала в ванной. Ляля осторожно спустила воду, накрыла ее одеялом и выключила свет.

— Без соплей, — сказала она Афине, — помыться негде… Там мать.

— Лялечка, Лялечка! — Афина вдруг бухнулась на колени и прижалась пятнистой щекой к Лялиным ногам. — Ты не слушай эту дуру Наташку, это она сама, по собственному желанию. Она же — без полета. Ей только Толик — потолок. У нее же в жизни только Толик и жопы больных… Прошу тебя, не сердись. Пусть будет так, как мы договаривались. Пожалуйста… Ну пожалуйста… Только мне в Москву поступать надо, — вдруг совершенно спокойно заявила она, подымаясь и отряхивая клетчатую юбку-шестиклинку.

— Куда? — Ляля даже поперхнулась от такой наглости. — Куда? Куда тебе надо?

— В Москву или в Ленинград. Везде же экзамены в августе. А у меня до августа уже видно будет…

— У тебя — не будет, — отрезала Ляля. — Ты толстая. И в этом твое спасение.

— У нас в семье все с большими животами ходят. И мама, и тетки, все…

— Я подумаю, — холодно сказала Ляля. — Уходи.

Сегодня она видела Кирилла. Стояла на балконе и видела. Как он размахивал руками и что-то очень эмоционально рассказывал Жанне. Та хмурилась, но слушала, по всему выходило — верила… Ляля смотрела на них так пристально, так упорно, что Кирилл не выдержал и повернул голову. Он почувствовал ее взгляд. Это была маленькая победа. Незримая нить уже связывала их, только сам он, Кирилл, еще не понимал этого…

Отцу пришлось сказать все. Или почти все. То, о чем она умолчала, расстроило Глебова больше всего. Городить такие редуты ради сорванца без роду и племени? Ради любви? Кому это нужно? И как же потом она об этом пожалеет. Но дочь была одержимой, иначе не скажешь… И объяснить ей, что такие сильные чувства проходят вдруг, в один день, он просто не решился.

— А что она будет делать с ребенком? — только и спросил Глебов.

— Не знаю. — Ляля просто пожала плечами, недоумевая, при чем тут какие-то дети, если с глаз долой — из сердца вон.

— А надо знать, дочка. Потому что дети — это навсегда. Ты понимаешь?

— Ну и что? Мои дети — это навсегда. А чужие меня не интересуют…

Глебов вздохнул. И пожалел о том, что сейчас он не мог уехать из города и тем самым сорвать всю эту нелепую программу поддержки начинающих матерей. Он был завязан в систему, она диктовала условия, условия создали ловушку. А слезы дочери — это было единственное, чего Глебов не переносил.

— А если я откажусь тебе помогать? — спросил Виктор Федорович, понимая, что это будет лучшим вариантом решения всех Лялечкиных проблем.

— Я умру, — спокойно сказала она. — Я готова к этому. — Голос ее стал пустым и прохладным. У Глебова волосы зашевелились. Такой вот голос любимой дочери…

— Ты слишком избалована, — сказал он.

— Не слишком, папа. Совсем не слишком. Ты же сам все понимаешь…

В Пензе сдавали экзамены так же, как в Москве… В виде эксперимента, чтобы дети могли отдохнуть или попробовать свои силы где-то в другом месте. Афина уехала в Пензу. Глебов решил не посвящать дочь во все тонкости этого дела, но он все-таки провел переговоры с матерью подруги и даже помог ей устроиться в Пензе на работу. Две женщины вполне могли справиться и с ребенком, и с учебой. Так было правильнее. И спокойнее. Во всяком случае, они могли совсем не возвращаться… Главное, чтобы ничего не знал отец ребенка… Вот тогда, первый раз в жизни, Глебов рассчитал неправильно, ошибся в своих расчетах. Подвел его нюх.

Афина вернулась через год. Ляля уже была замужем за Кириллом. За широкой спиной хваткой подруги маячил сын, а Ляля никак не могла забеременеть. С точки зрения Глебова, это было даже лучше. Зять — безмозглый физкультурник. Бездетная семья безмозглых физкультурников. Правда, Ляля выбрала педагогический… Афина приехала и могла все испортить. Глебов решил выждать. Потому что появился шанс перевести Кирилла в разряд ошибок молодости и спокойно пойти дальше. А по поводу завязи, семечка, плода — так в семнадцать лет, на первом курсе? Зачем? Не время, нет, не вовремя… Глебов самоустранился, но наблюдал.

И был немало удивлен. Каким-то чудом Афине самой удалось перевестись в местный профильный вуз, получить место в общежитии, сдать внаем пустующую квартиру и чуть не в первый день пребывания в родном городе толкнуть речь с трибуны областного комсомольского слета. Все это не могло быть инерцией глебовского толчка. Виктор Федорович давно не простирал над Афиной Наливайко ни своей длани, ни даже своей тени. А она последовательно шагала вперед и выше. Не в пример Лялечке, которая высунув язык бегала по гинекологам и еле успевала вставать в один ряд с другими студентками — так называемыми позвоночницами.

Но самое странное заключалось в том, что ни в их доме, ни в орбите Кирилла Афина Наливайко так и не появилась. Казалось, что ее совсем-совсем не интересует судьба Ляли в новом, выстраданном замужнем положении.

Летом Глебов все-таки купил «молодым» квартиру. Во-первых, ему не нравилось стоять в очереди в туалет по утрам, особенно — рядом с Кириллом, во-вторых, его раздражали Лялечкина покорность и тот мягкий внутренний свет, который не исчезал, а, казалось, все разгорался, и светил он этому недостойному грязному кобелю. В-третьих, Кирилл стал большим другом тещи — и выпивал с ней по случаю и без. На этот факт глаза Глебову открыла Марья. Сухая, нетребовательная, соблюдающая дистанцию женщина. Она была человеком со стержнем, по выражению Глебова, и теперь уже не убирала во дворе. Только коллектор, только книги.

— Кирилл сопьется. И может привлечь Лялечку. Это надо прекращать.

Глебов все понял. И избавил себя от хлопот. Лялечка забегала редко, стараясь улучить момент, когда отца нет дома. Ей, наверное, было стыдно. Однажды осенью они «совпали». Глебов понял, что дочери нужен совет.

— Толик вернулся. Приглашает всех… Нам пойти?

— Нет, — быстро ответил Виктор Федорович. — Разве они тебе подруги? Что это за друзья? Тебе есть что им сказать?

Вот это последнее было лишним. Ляля взорвалась:

— Он меня любит. Меня, и только меня! Разве этого мало?

— И меня, — хмыкнул Глебов. — И это тоже немало. Сиди дома и наслаждайся жизнью. Не надо никому ничего доказывать, особенно если ты счастлива.

Ага, как же. Ляля, разумеется, пошла на это сборище и потащила за собой отмытого и отъевшегося Кирилла. Вот, дескать, любуйтесь… Она сама не знала, что ею движет. Желание подсмотреть, живо ли старое чувство к Жанне? Интерес к тому, что Афина сумела, а она не смогла? Или любопытство: какими они все стали?

Особого восторга при встрече не было. Оказалось, что все они стали взрослыми и зажили новой, цветной студенческой жизнью. Колеса вертелись, но часовой механизм уже не работал. Кирилл уныло и виновато смотрел на Жанку. Значит, любил? Ляля лихо выпила водки и отчаянно развеселилась. Все они были такие игрушечные, что стоило только немного дернуть за нитку — и можно было ожидать нужного действия. Ляля вызвала Афину на балкон и, сгорая от болезненного любопытства, спросила:

— А сын? Где твой сын?

— В Доме малютки. — Афина курила крепкие папиросы и казалась очень взрослой. — Там мать. Но в дальнейшем будем отдавать на усыновление. Мне этот анкетный хвост ни к чему… А вы когда?

— Папа просил немного повременить — доучиться, — потупилась Ляля.

— Ну, этому-то особо учиться не надо, — хмыкнула Афина и покровительственно улыбнулась. — Дурное дело — не хитрое. Кстати, у тебя есть конспект «Материализма и эмпириокритицизма»? Некогда мне, понимаешь? Дашь? Выручишь? Потому что Жанке, — Афина противно хихикнула, — кажется, тоже некогда. Вон, смотри, как обжимается.

Ляля повернула голову и сквозь немытое стекло балконной двери увидела, что ее Кирилл нежно и очень пылко целует Жанну. Под пение сладкоголосого Джо Дассена… Этого следовало ожидать.

— Ну что, допрыгалась-дохвасталась? — Пьяненькая, но внимательная Наташа выкатилась на балкон и обняла обеих девушек. — Вот такие они все, неверные… Вот такие гулящие… Так что, сестрички, ухо надо держать востро. Смотри, Лялька, на чужом несчастье состояния не сколотишь… Тебя же предупреждали. Так что купи себе, подруга, поводок. — Она громко и противно рассмеялась.

— Сама купи, — огрызнулась Ляля и зашла в комнату. Они и не подумали разжать рук. Они даже не обратили на нее внимания. Они были вместе. А она — одна. Как всегда — одна…

— Чайка моя, а чего же это мы не танцуем? — Над Лялей навис Толик. В гимнастерке и сапогах. Самый шик. И пахло от него пыльным брезентом, солидолом и порохом от бенгальских огней. И еще чем-то — другим, взрослым.

— Танцуем, — тихо сказала Ляля, касаясь его небритой щеки. — Мы очень даже танцуем. — Она нежно обвила его шею руками и добавила почти неслышно: — Ну вот я и вернулась… — И вдруг громко визгливо вскрикнула: — Афина, а как мальчика-то твоего зовут?

— Вячеслав…