Злые куклы

Глава 21 ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Они убили его дочь.

Они вырастили его внучку.

Они стали его семьей.

Пятнадцать лет он ненавидел их так, что успел полюбить.

И все это было теперь бессмысленным…

Он знал, что это Кирилл. И покойная жена знала, что это Кирилл. А потому пришлось принимать самое сложное решение в жизни. Убитая мать и убийца-отец. С этим нельзя жить. Одной такой драмы было бы достаточно, чтобы мир перевернулся, разорвался. Глебов не мог этого допустить. Но и простить этого он тоже не мог.

Но Жанна не должна была умереть… Это было против правил. Это не входило в сценарий. Они не должны были так поступить с Жанной. Жена-покойница говорила, что он — Глебов — застревающая личность. Чистая правда. Чистейшая. Но без Ляли он прожил пятнадцать лет, зацепившись за месть. А что осталось у него теперь, без этой полюбившейся ему бабенки с полным отсутствием чувства юмора? Жанна не должна была умереть. Ну может быть, только пострадать так, как страдал он. Но — не умереть.

Стройная жизнь и скрепляющая ее идея поставить всех на свои места разрушилась. Потому что в палате интенсивной терапии лежала Жанна, которая не хотела возвращаться. Глебов знал, что она не хотела возвращаться к нему. Назло. Не исключено даже, что она встретит там кого-нибудь, кого нельзя будет у нее отобрать. Толика, например. Значит, оставалось закончить кое-какие дела и…

— Положи пистолет, Наташа. Он тебя уже не спасет. — Глебов стоял в дверях и спокойно смотрел на происходящее. — Все твои тайны известны всем.

— И Дамиру?

— И Дамиру… Кирилл, — Глебов брезгливо поморщился, — отпусти ее. Сядьте все. Ситуация вышла из-под контроля. И чтобы не было лишних движений — я приехал не один. Смотрите, ведите себя хорошо, детки… Отпусти же ее… — Он немного помолчал, подождал, пока Кирилл уберет руки от Наташиной шеи, а Наташа осторожно положит оружие на тумбочку, а Славик сможет сглотнуть слюну. Потом сказал: — Значит, так… — Он вдруг снова замолчал.

Опыт оперативника подсказывал Петрову, что все это плохо кончится. Он даже читал о том, что убийцы, загнанные в тупик, начинают вести себя неадекватно: они просятся в монастырь, перед этим расстреливая все, что попадется под руку. Впервые в жизни Петров пожалел, что подарил свой бронежилет теще. В качестве ватника.

— Мне больше незачем жить, — изрек наконец Глебов. — И вам — тоже.

— Может, я пойду? — спросил Петров, считая себя лишним на этом празднике жизни. — Мне молока купить надо.

— И вам — тоже, — повторил Глебов. — Ни Афине, ни Даше, ни Толику…

«Спиритический сеанс, — подумал Петров. — Вот оно, началось. Сейчас заставит всех молиться». Будучи профессионалом, Петров прикинул, что на Глебова можно было повесить убийство двух-трех депутатов, но, к сожалению, не всегда сбывается все, о чем мечтается.

— Никому. Двадцать лет назад один из вас убил мою дочь. Пять лет назад один из вас убил Толика. В этом месяце погибли Афина и Даша.

— А Жанна? — спросил Петров осторожно.

— Толик подох сам, — буркнула Наталья Ивановна.

— Нет, милая. И брат твой об этом знает. А что касается Жанны… Я не знаю, я не знаю, что с вами со всеми делать. Но знаю точно, жить вам незачем. И давайте поставим точку в этом деле.

— В смысле умрем? — уточнил Славик.

— Какой ум! Просто аналитик, — улыбнулся Виктор Федорович.

— Подождите, подождите, если мы все умрем, то как распишем предыдущие убийства? Получится сплошное недоразумение… Кто кого? Это же непорядок, — засуетился Петров, предполагая, что «последнее дело Кузьмы» будет поводом не только для написания некролога, но может лечь в основу романа о службе Родине.

— Да какая разница. — Глебов скрестил пальцы. — Какая разница…

— Я не убивал Лялю, — твердо сказал Кирилл.

— Я — тоже. Я был маленький, — усмехнулся Славик.

— И я, — фыркнула Наташа.

— Ты всегда была маленькая, — согласился Глебов. — И потому осталась в живых. Надеюсь, замуж за меня ты не пойдешь?

— Ой, а давайте сначала поженимся, а потом уже все умрем, — предложил Петров, предчувствуя, что молока он сегодня не купит, если только не поедет в ночной супермаркет.

— Не пойду. — Наталья Ивановна вдруг страшно покраснела и украдкой взглянула на Кирилла.

— А к Толику? Наташа, труп его разложился, но следы… остатки лака… Понимаешь, лака для ногтей. Толик же не красил ногти?

— Ему было не на что купить, — тихо сказала она.

— Ну, вот видишь, значит, ты поняла. А Афина и Даша? Что скажешь, Славик? Что скажешь? Или скажешь ты, Кирилл? Или у вас была маленькая бригада? — Он снова замолчал.

— Так, значит, я тут лишний? — обрадовался Петров.

— Старый дурак, — спокойно сказал Кирилл. — Ты, папа Витя, просто старый дурак. Особенно если ты думаешь, что мы все — еще дети. Ты затеял игру, вот сам в нее и играй. А я не убивал. Я пятнадцать лет с этим прожил… Ты держал меня на ниточках, на веревочках. Да, я сам себя держал…

Петров подумал, что организация публичного дома на колесах — это очень редкий вид сублимации чувства вины, и прислушался повнимательнее. В конце концов, когда-нибудь его выгонят из милиции. И тогда он пойдет в психологи…

— А я не убивал… Понял? Старый ты козел… И деньги мне твои не нужны, и внучка твоя — тоже…

— Что? — Глебов вскочил со стула, вытянул шею и судорожно вдохнул воздух. — Что? Урод…

— Папа Витя, как же так? — Наталья Ивановна подошла к Глебову и обняла за плечи. В этом ее жесте не было ни эротики, ни тепла, ни жалости. — Как же так, папа Витя? Ты все знал, а этого не знал? Лялечка — не дочь Кирилла. Не дочь…

— А сын? — спросил Петров, немедленно делая пометку в блокноте. В какой-то мелодраме Леночка читала о звезде, которая на самом деле была мальчиком, но из него все делали девочку, а он-она не хотел… А потому вроде даже кого-то убил. — А что, от рождения такая гадость приключилась? Или операция по смене пола?

— Он дурак? — удивился Славик, внимательно рассматривая веснушки на лице Петрова-Водкина.

— Не больше, чем ты, — тихо сказал Кирилл.

— Меня жена из-за вас чуть не бросила, — сообщил Петров и повернулся к Амитовой: — Так что, Ляля — это сын?

— Ляля — это дочь, — спокойно сказала Наталья Ивановна. Господи, да что она, дураков не видела? Не буйный, и слава богу. — Дочь, но не его, а Толика… Моего Толика. — Для порядка она всхлипнула и остановила взгляд на Глебове.

— Какая у нас большая и дружная семья, — фыркнул Славик. — Ну, буквально все друг другу родственники…

Кирилл, очевидно, воспринял это заявление как путь к спасению и вызывающе-виновато посмотрел на Наталью.

— Еще не все со всеми, — отрезала она. — Так как же, папа Витя? Дошло?

— Понял, — прохрипел он. — Она сказала тебе об этом. Вот и причина… Она хотела с тобой развестись… Но если бы дочь была твоей, я бы тебя не бросил. А так — зачем нам отец с помойки? И за это ты ее убил? Молодец. — Почему-то Глебову уже было не больно. Он годами, он бесконечно, он ежедневно думал об этом, он не мог понять, никак не мог. Он виделся с ним, с Кириллом, каждый день, внутри все переворачивалось, но ради внучки… Ради семьи… Жена была права — застревающая личность. А ларчик-то открывался так просто!

— Я не убивал, — твердо сказал Кирилл. — Теперь я знаю. «Кто-то забрал халатик». Лялю задушили поясом от халата, но была она в сарафане… А я точно не переодевал ее. Знаешь, папаша, ее еще и отмыли, она должна была быть вся в томатном соке, в конфетах, в крупе. Мы дрались, я вывалял ее в продуктах…

— Кусались? — уточнил Петров.

— Иди ты…

— Да я давно прошусь. — Кузьма Григорьевич устало вздохнул. — Давно прошусь. А сейчас не жалею, что не ушел. Все правильно, Виктор Федорович, все правильно. Она уходила из общежития в халате, поясом которого была задушена, а нашли ее в сарафане… Это и тогда показалось мне нелогичным… А сейчас не кажется… Да, Наталья Ивановна? Ведь кто-то стирал ее вещи? И вещи Кирилла кто-то стирал? И сушил на веревке… И мы все видели, как этот халатик сушился… Правда, Наталья Ивановна?

— Чего ты ко мне привязался? — огрызнулась она. — Я и сама все знаю. Понял? Просто мне это не выгодно. А сейчас — гори оно все синим пламенем. Список тех, кого надо убить, длиннее, чем список выборщиков, которые должны за меня проголосовать. Пусть Дамир сам разбирается, что лучше, что хуже. А мужа мы моей Катюне сменим. Вон хоть на этого, тем более что Жанке он больше не нужен. — Она ткнула пальцем в сторону Славика.

— Это что, бред сумасшедшей? Или по правде такая жизнь? — тихо спросил кандидат в новые мужья по имени Славик.

— Ой, да наш мальчик решил изобразить невинность? — изумилась Наталья Ивановна. Жаль, что пришел Глебов, иначе вместо «невинности» она с радостью употребила бы другое слово — «целка». Это было бы логичнее и точнее. Но… — Это же надо, жить за бабский счет и считать себя мужиком.

— Не трогай хоть его, — попросил Кирилл.

— Кстати, ты напрасно, это же не твой сын. Афина нас всех за нос водила, чтобы скрыть грехи молодости.

— Хватит уже… — огрызнулся Кирилл.

— Что? — спросил Петров. — Опять тайны отцовства?

— Прекратить!!! — не своим голосом заорал Глебов. — Прекратить!!! Это вопрос жизни и смерти, вы что — идиоты?!! Все, что ли, идиоты?!! Прекратить!!! Они умерли!!! Все умерли!!! Как вам не стыдно…

— Стыдно, — сказала Наташа. — Нам очень стыдно, но пятнадцать лет мы все прожили убийцами… И знаешь, папа Витя, мы должны быть тебе благодарны. Без этого могли бы не вписаться. В новое общество. А? Скажи, Кирилл? А так — нам очень легко. Потому что мы знаем — человеческая жизнь ничего не стоит. Особенно если есть великая цель. Так что ори на себя или поступай назад в партию. Поди, партбилет не пропил? Значит, так, Кузя. — Наталья Ивановна повернулась и посмотрела на Петрова. — Тебя я недооценила, ты все правильно понял. Но… Слушай сюда, во-первых, мне и всем нам выгодно, чтобы сел Кирилл. Он пройдет под знаком Синей Бороды. Он убивал всех женщин, которые могли что-то знать о том самом первом убийстве.

— А когда он убивал Толика, то специально накрасил ногти? — поинтересовался Петров.

— Нет. Ты лучше меня слушай, потому что я к этому привыкла. Во-вторых, мне не интересно, чтобы история с моей дочерью, с ее похождениями выплыла наружу. А все, что будет говорить Кирилл, — это оговор и клевета. И в-третьих, у тебя нет никаких доказательств твоей гениальной теории… Кстати, и Виктору Федоровичу так понравится больше, он давно об этом мечтал. Следовательно, или ты его арестовываешь, или я его убиваю, сойдет за применение меры необходимой самообороны. Вопросы и предложения?

— Есть. — Славик поднял руку и, потупив глаза, заявил: — Я снимаю свою кандидатуру на выборах в вашу пользу.

— Отлично. Другие варианты? — Наташа прошлась по комнате, остановилась, сделала пару наклонов и растерла затекшую шею. — Ну и прекрасно. Вызывай людей… Пусть его забирают. А мы поедем готовиться к выборам. В крайнем случае, пусть посидит в камере, мы там его и уговорим… — Она лучезарно улыбнулась.

— Ты — паучиха, — сказал Кирилл.

— От паука слышу, — огрызнулась Наташа. — Виктор Федорович, вы как?

— Жанна придет в себя, — пробормотал побледневший Глебов. — Она придет в себя и защитит этого подонка.

— Не волнуйтесь, не придет и не защитит, — пообещала Наташа. И снова подумала о том, что Жанну все-таки жалко. Почему-то жалко больше всех. Но сделанного не воротишь. — Забирайте его. Или пристрелите при попытке к бегству…

— Это беспредел, — вздохнул Петров-Водкин. — Это самосуд. Или будут доказательства? Мы с Леночкой не потерпим!

— Потерпите! — отрезала Амитова. — Уже больше терпели. Все. Расследование закончено. Занавес. Папа Витя, можно я матюгнусь? А где он?

Наташа прислушалась… Скрип входной двери, лязганье кабины лифта и тяжелые шаркающие шаги… Ушел.

— Какие мы нервные, я не успела даже сказать, что у него внучка поумнела… — расстроилась Наташа.

— Она давно поумнела, — согласился Кирилл. — Она и дурой никогда не была.

— Значит, ее тоже убьют? — обреченно спросил Петров.

— Как убьют? Это не годится, это все нарушит, — засуетилась Наталья Ивановна. — А с другой стороны, черт с ней. Потом разберемся.

— Или уже убили? — разглядывая ногти, изрек Петров. — Может, уже убили… Вам ее не жалко?

— Всех жалеть, слез не хватит. Звони своим, иначе я позвоню прокурору. — Наташа весьма недвусмысленно погладила ствол своего молчащего друга — пистолета.

Через полчаса Глебов сидел в полутемном коридоре нейрохирургического отделения первой городской больницы и старался не плакать. Он умел сдерживаться. Он не проронил слезинки, когда увидел тело Лялечки на пыльной дороге, распластанное рядом с коровьими лепешками. Он сдержался, когда гроб опустился в яму и первые комья земли полетели в могилу. Он даже не понял, что через неделю похоронил жену. Он только дал себе слово. Он умел быть сильным.

Он так старался не плакать, что слезы самовольно и неуправляемо скатывались по плохо выбритым щекам и застревали в лагунах морщин. Ему незачем было больше жить… Но уйти к дочери и жене без Жанны он не мог. Он не мог ее оставить одну… Наверное, он ее любил. А главное, он ошибся. Он смертельно ошибся. И очень устал…

Через полчаса Буцефал, подогретый начальственным пинком, приехал и предъявил Кириллу Матвееву ордер на арест. Амитова и Славик выступили понятыми. Кирилл не сопротивлялся. Как знать, может быть, он действительно убил Лялечку, а потом вымыл, переодел и бросил на дороге? Чтобы напугать чужую дочь? А может, он потом в полном беспамятстве прожил пятнадцать лет, но, когда вспомнил, решил убрать свидетелей? Может быть, потому, что сопротивляться было бессмысленно и бесполезно…

А еще через полчаса Руслан, ошалевший от собственного бессилия и от того, что он не смог найти Лялю, обещавшую ждать… вдруг все отчетливо понял. Понял так ясно, как будто сам все придумал и осуществил. А значит, все или почти все поняла и она, Ляля. Он испугался… Он так сильно испугался, что вдруг теперь потеряет ее, что стало даже смешно… Все другое оказалось не важным: Катя, теща, деньги, положение в обществе. Все стало не важным, кроме желания быть рядом с ней. Еще вчера он был готов на подлости, а сегодня — только на подвиги. Но ему нужна была помощь. Ему зачем-то нужна была помощь. Или он просто не мог в одиночестве найти Лялю мертвой?

— Дамир Иванович, я потерял ее. Я потерял Лялю, — сказал он, выдерживая жесткий оценивающий взгляд родственника.

— А Катю?

— Нет, я потерял Лялю, — снова повторил Руслан.

— Она ее убила?

— Я не знаю. Может, не успела…

— Эта? — Дамир цокнул языком и улыбнулся даже горделиво. — Она очень шустрая, сынок. Ее ничем не остановишь. Только что ты хочешь от меня?

— Можно я возьму с собой пару ребят? Ваших…

— Мы семейные дела на всеобщее обозрение не выносим. Поехали… Если ты, конечно, знаешь, где искать…

Руслан молча кивнул и пошел к машине. Через пару минут великий Дамир, как простой смертный — без гранатомета, взвода автоматчиков и трех телохранителей, сел в простую японскую машину и молча закрыл глаза.

— Скажешь, когда приедем… Но учти, я прозвонил повсюду. Не знаю, где она… А твое поведение обсудим после. Все, не беспокой.

Поведение? Какое поведение? Разве это имело значение? Однажды Руслан уже решил, что он большой мальчик. Но оказалось, детские штанишки не выбросил. Штанишки, считалки и замирание в сердце. Это от сытости. И его, и Катюню тянет на приключения от сытости. Ясное дело. Но пусть дядя Дамир сам собирает трупы. И сам отрывает головы. Да, Руслан боялся. И если быть абсолютно честным, то боялся не только смерти, но и жизни. Той жизни, которая может у него начаться. Он, Руслан, исключительно удобная фигура для того, чтобы «раскрыть убийство любовницы». Цинично? Наверное, но другого выхода он не видел.

— Мы приехали, — осторожно сказал Руслан и быстро выскочил из машины.

— Только не туда… — ухмыльнулся Дамир Иванович, сладко зевая. — Хотя эта стерва вполне могла… И Толика мы нашли здесь, неподалеку…

В ушах у Руслана звенело от напряжения… А потому ему было совершенно все равно, какая стерва, при чем тут Толик, ему нужно было поскорее добраться до дома, до дачи за большим зеленым забором, где она могла быть. А могла и не быть…

— Будем взламывать? — спросил Дамир, приподнимая густую бровь.

— Я перелезу и открою. — Руслан легко перемахнул через ограду, открыл задвижку и бросился к веранде…

— Кто-то есть дома? — прохрипел Руслан. Внезапно севший голос… внезапно задрожавшие руки… Где она? Где они? В нос ударил резкий запах газа… — Что случилось? Лялька, отзовись… — Руслан заметался по коридору, распахивая двери в комнаты. — Лялька…

— Ну что, нашел? — Дамир переступил через порог и тихо скомандовал: — Свет не включать и быстро на кухню… Быстро… — Ему было уже не так смешно. Если Наталья убила девку и успела уехать — это одно. А если нет? А если девка осталась живой? Как хорошо, что он поехал сюда один. И никто не знает, куда и зачем он поехал. Если Наталья не успела, то у Кати не будет живого мужа. Ну, некоторое время не будет.

— Твоя? — Дамир показал толстым пальцем на нечто связанное, неподвижное, засунутое головой в духовку. — Твоя? Так вытаскивай, чего ждешь. И газ закрой…

Интуиция подсказывала Дамиру, что девушка жива. И это было крайне неприятно. Быстрые решения он принимать умел, но вмешиваться в любовные истории не любил, это было как-то не по-мужски. Может, пусть уедут? Ага, уедут, а через пару лет Руслан явится с предложением, от которого невозможно отказаться… Дамир Иванович вздохнул и обреченно снял пистолет с предохранителя… Не вынимая рук из карманов. Такая работа… Такая дурацкая жизнь…

— Хамы, ненавижу, — раздалось откуда-то из темного угла за шкафом. — Вон, убирайтесь вон…

— Наташа? — удивился и совсем уж расстроился Дамир. — Наташа?

— Маня! Марья Павловна. Я вызову милицию. Вы вторглись на территорию, которая является частной собственностью.

— Стоп! — Дамир облегченно вздохнул и подумал, что вот для таких моментов счастья он и старается… Он и работает… Ему стало смешно и легко, но рук из карманов он так и не вынул. — Мы, стало быть, помешали вам воспитывать внучку? Или вы играли с ней в бабу-ягу? Или вы готовите ее в космонавты?

— Ненавижу, — тихо, с ненавистью выдавила Марья Павловна, надеясь прекратить дискуссию.

— Жива? — спросил Дамир.

— Жива, — тихо ответил Руслан, задыхаясь от газа, нежности и щемящего чувства предстоящей расправы.

— Выноси, быстро, вон отсюда, пока я добрый! И чтобы ноги вашей на моей земле не было!

— Это в каких границах? — заинтересовалась Марья Павловна и игриво отбросила челку.

— В границах победившего татарского нашествия. Так что, дорогая? Стало быть, и зятя моего — тоже ты?.. Так за это — спасибо. А вот за все остальное — извини, не поблагодарю, бабуся… — Дамир достал из кармана пистолет и устало вздохнул. — Будешь молиться или как?

— Ненавижу нищету, — тихо сказала Марья Павловна и опустила голову. — А знаешь, татарин, она ведь сумасшедшая, Лялька наша…

— Ага, а потому убила свою мамашу в трехлетнем возрасте, а как выросла, то давай и другой народец подкашивать. Папеньку, чтобы за компанию, подружек, а потом и себя, любимую… Слушай, может, выйдем в лесок, потому что тащить тебя потом мне все-таки не с руки.

— Положение не позволяет? — усмехнулась Марья Павловна. — А ведь она, Лялька, знала… Только я подумать не могла, что дитя безмозглое столько лет притворяться может… А с другой стороны, что я без нее?

— Наверное, плакала, когда газом ее травила? А? — Дамир чувствовал себя Робин Гудом. Наверное, с тех пор, как десять лет назад он избавил мир от беспредельщика Кости Хмурого, который воровал детей и убивал женщин, он не ощущал такого полного удовлетворения от дела, которому служил столько лет. Определенно, это была его земля. А он на ней — санитар. И даже — главный врач.

— Плакала, — твердо сказал Марья Павловна. — Ненавижу нищету.

— Ляля, умойся, Кирилл одумается, он ведь тебя любит. Посмотришь, как все хорошо будет… Обещаю тебе. — Марья Павловна подала Ляле полотенце и замочила халатик. — Все пройдет, уверяю тебя. Все образуется. Не делай глупости… Девочка без отца — это… — Слова давались особенно трудно. Марья Павловна слышала весь их скандал и решила все для себя, когда Кирилл пулей вылетел из дома. Невестку можно уговорить. А если нет, то она все равно будет бабушкой внучки Глебова. И это другая жизнь. Без тени мусорных баков и перешитых кофточек. Без изможденного лица, недоедания и гнилых зубов. — Не надо принимать скоропалительных решений.

Ляля улыбнулась, фыркнула и ласково погладила свекровь по плечу.

— Ничего, все будет нормально. К вам я без претензий. Мы понимали друг друга. Но вашего сына я больше не люблю. И о дочери — вы ведь все слышали? Зачем жить во вранье? Тем более, что вон у Афины сыночек? Знаете? Ваш, наверное?

— Ляля, не надо, — попросила Марья Павловна, понимая, что уже ничего изменить нельзя. Она судорожно оттирала пятна на халате, стараясь, бог свидетель, сдерживаться из последних сил. Она надеялась, что это — не окончательно…

— Папе я уже все сказала. Хотела праздник устроить, может, и не права. — Ляля отвернулась к зеркалу, чтобы расчесать волосы.

Марья Павловна вытащила поясок, посмотрела по сторонам, отметила, что забор достаточно высок, тихо вздохнула и накинула поясок на тонкую шею невестки.

— Ну, как хочешь…

Ляля умерла быстро. Наверное, даже понять не успела, что умерла… Марья Павловна перетащила тело в сарай, а перед рассветом вынесла его на дорогу… Это уж потом, на обратном пути, Марья Павловна увидела внучку, которая радостно улыбалась и повторяла: «Бабушка и мама играют… Бабуля несет мамочку…» Марья Павловна отреагировала быстро: «Это не мамочка, а злая ведьма!» Пятнадцать лет она думала, что свела девочку с ума. И это было мучительно и приятно. Но…

— Ненавижу нищету, — тихо повторила она, глядя в дуло пистолета, из которого все еще не летела пуля. Добрый Дамир думал, что она молится. Как же! — А Толика я убила легко. Он хотел забрать дочку. Говорил, что детей двое, а денег ниоткуда не возьмешь. И Афину — легко. Она, дура, все думала, что это Кирилл… тогда, в деревне… А потом вдруг сомневаться начала, выискивать, вынюхивать… Не иначе Лялька проболталась.

— Не ври, бабуся, тебя просто страх одолел, что Глебов женится… на них… А ты — побоку…

— Кто бы там женился, все они — проститутки!

— Кроме моей Натальи, — согласился Дамир.

— А Глебову она не нравилась, — вызывающе заявила Марья Павловна. — Надо было вообще одну Жанку убирать. Потому что все другие для Глебова — мусор…

— В большом лесу деревьев не видно? — усмехнулся Дамир.

— Не видно… Но все вдруг вспомнили, стали кружево плести… Даже Дашка, уж на что дура, но память — фотографическая… — отметила Марья с оттенком гордости. — Надо же — сарафан ей не понравился! А Жанна с другого боку подобраться решила. С детского. Одна головная боль с этим Глебовым!

— Понимаю, — участливо и брезгливо сказал Дамир. Он не любил людей, которые сеют напрасную смерть. — Боялась остаться без денег — надо было воровать лучше, запасать на черный день. Боялась остаться без Глебова — надо было в глаза и в штаны ему залезть, чтобы «бабушка рядышком с дедушкой, снова жених и невеста». Хотя и не понимаю. Много лишних движений.

— Запаниковала, — согласилась Марья Павловна. — Слушай, а тебе киллеры в бригаду не нужны? У меня опыт «домашних» убийств.

— Ну, ты даешь! — восхитился Дамир. — А Кирилл, значит, за тебя сидеть будет… Интересные вы, русские…

— Как сидеть? — насторожилась она.

— Молча и пожизненно. Или умрет в камере…

Марья Павловна затихла. Она ненавидела нищету, но, как ни странно, любила сына. Это ничего, что пятнадцать лет он прожил в кошмарах. Не столько у него мозгов, чтобы переживать из-за забытого убийства. Даже если жертва — жена. Да и не так он ее любил… Жену-то. Зато пожил как сыр в масле. При других обстоятельствах ничего бы он не увидел. А так — пожил при обещанном коммунизме. Отлично. Прекрасно… Но в камере… Навсегда?

Это был ее сын. Ее маленький мальчик. Красивый и не очень умный. В детстве ему не хватало витаминов, он плохо учился. Мало читал, был нездоров, он до семнадцати лет не видел моря… Это был ее сын… А все остальное — только приложением к нему.

Она всегда соображала быстро. Выкрутиться Кирилл не сможет. Даже если Ляля будет свидетельствовать… Но разрешит ли Глебов, Дамир, все остальные, кто остался в живых? И что при этом будет делать она, Марья Павловна? Может, есть смысл бесследно исчезнуть в валежнике и быть найденной только через пару лет… Или не найденной вовсе?

— Убери пистолет, — твердо сказал она. — Я сама… Письмо можешь передать властям, а можешь оставить рядом с моим трупом. Так надежнее… Убери, сказала…

Круглым каллиграфическим почерком она начала писать: «Ненавижу нищету, а потому…»

Дамир достал пачку сигарет и закурил, полагая, что открытые Русланом окна уже достаточно освежили воздух в доме, газом уже не пахло… Он видел трюки и подороже, и подешевле. Один его товарищ, «поклявшийся мамой уйти через дыру в башке», сейчас отдыхает во Франции и очень смеется, когда ему напоминают о Дамире… Робин Гуд Робин Гудом, но дело прежде всего…

Марья Павловна закончила, внимательно посмотрела в окно и тихо сказала:

— Это быстро. Я предполагала… Не волнуйтесь…

Она прошлась по кухне, тоскливо оглядела хозяйство, налила в стакан из богемского стекла немного вина.

— Алкоголь может нейтрализовать… — засуетился Дамир.

— Цианистый калий? Вряд ли. — Она спокойно пожала плечами, что-то быстро бросила в рот… и через минуту Марьи Павловны больше не было.

Но Дамир видел и не такие трюки. Некоторые, чтобы избежать наказания, впадали в летаргический сон… Пришлось сидеть до вечера, почти до ночи… Странное дело, но ощущение счастья вдруг как-то само собой улетучилось, и он подумал, не зря ли так легко отпустил Руслана…

К утру на глебовскую дачу пробрались партизаны. Петров и жена его, Леночка. Кузьма Григорьевич так и не смог успокоиться, потому что арест невиновного, даже по инициативе Амитовой, — это было слишком. Леночка предложила план — тоже из Сидни Шелдона. Она сказала, что врага надо бить его же оружием. Петров содрогнулся, вспомнив о халатике и поясе. Но Леночка сказала, что они всего лишь запишут на пленку разговор, в котором Марья Павловна, прижатая к стенке арестом сына, обязательно сознается. «Не зверь же она», — сказала Леночка. Петров решил не разочаровывать жену.

Дамир Иванович долго стрелял по кустам смородины… Правда, из газового пистолета… Но Петров и Леночка не выбрасывали белого флага, а просто фиксировали количество выстрелов.

— Теперь они перейдут к боевым… — сказал Петров.

— Кто там? — крикнул радушный Дамир.

— Это мы, будущие прокуроры…

— Кузя? Забирай труп… — Дамиру было некогда. Служба. Кредиты, депутаты, спорт, семейные проблемы. Он был рад свалить на кого-то всю эту поганую историю. Лавры Ната Пинкертона ему были не нужны. Прощаясь с Петровым, он сказал: «Пойдешь ко мне аналитиком?» Леночка обещала подумать, потому что по ее прикидкам форма прокурора сидела бы на муже лучше.

Когда все формальности были соблюдены, Кирилла отпустили на свободу. Похороны его матери оплатила Амитова. Она же, на первых порах, исключительно из сострадания, смешанного с чувством небольшой вины, взяла на себя заботы о Кирилле. В принципе она была готова принять его предложение… Только он почему-то больше его не делал.

Наталья Ивановна отказалась участвовать в выборах, потому ей предложили пост заместителя министра здравоохранения.

Руслан уехал. Уехал с Лялей. Опасаясь преследований, он легко отказался от всех отцовских прав на дочь и позволил Кате сменить ребенку фамилию. На фамилию ее нового мужа. Славика. Этот брак должен был стать счастливым, потому что представлял собой союз двух профессионалов. Руслан ни о чем не жалел. Ну, разве что иногда… И только о машине. Впрочем, если вспомнить о Дамире, то и общественный транспорт будет в радость. Тем более, что за новой женой Руслан получил приданое. Не такое роскошное, но на все хватало. Глебов помог и ему и ей с работой. И с квартирой. В последнем разговоре по телефону Глебов назвал внучке номер счета, на котором лежат деньги. Но эти деньги можно будет получить только после его смерти.

Жанна так и не пришла в себя. Она только перестала искать вещи и бредить о каком-то халатике. Глебов перевез ее в роскошную частную больницу, он все еще надеялся, что…

Нет, он ни на что не надеялся. Он приходил в палату, брал ее за руку и тихо радовался, что она не может лишить его этого удовольствия. Иногда он позволял себе прикасаться к ее руке губами.

Жанне было хорошо. Море, обычно надоедавшее в течение трех дней, совсем не раздражало. Тихая и монотонная волна, мягкое солнце, теплый песок, лежать на котором было уютно… По пляжу бродили родные люди. Ляля, Афина, Даша, иногда с другого берега приплывал Толик. Марью Павловну они туда не пускали… Она маялась без дела и собирала бумажки, которые оставили туристы… Странные туристы, они почему-то не хотели задерживаться здесь больше чем на пару минут… К чему стремились? Куда спешили?..

Иногда Жанне было тревожно, она хотела кого-то позвать. Порой ее подруги таяли, как тени в полдень, и растворялись в жаре. Иногда ей было одиноко. Потому что она была как бы посторонней. А ей так хотелось участвовать… Она плакала и долго смотрела на море… Она знала, что по ту сторону ее никто не ждет. Она все-все знала.

А однажды к ней подошла Дашка, сказала: «Прости засранку, а?» — и тронула ее за плечо.

— Доктор, она умирает. Давление падает, пульса нет…

— Слава богу, хватит уже человека мучать!

— Но она не должна, я заплачу любые деньги.

— Не кричите, Виктор Федорович, вы же не на собрании.

— Но она умирает…

— Вот и не мешайте! Не мешайте! Виктор Федорович, что с вами? Ира, Катя… адреналин… Ах ты, черт… Не надо… Уже ничего не надо…

А за Дашкой вдруг появился смущенный Глебов. Он осторожно коснулся ее волос и сказал: «Так как по поводу замужества?» А она почему-то засмеялась и ответила: «Опять конкурс? Так ведь мы не все еще собрались…» А он улыбнулся: «Только ты…»