Злые куклы

Глава 17 ДЕТИ

Какая же она была раньше смешливая! Большой стакан семечек за двадцать копеек, черные от шелухи губы и радость. Полные штаны. Как говорил покойный Толик. Она могла смеяться часами, просто потому что ей было хорошо. Туда, к ним, она пришла вроде бы серьезной, потому что общество. Потому что они были совсем другие. «Дети богатых — нам не друзья», — говорил Дамир, отправляясь кататься на краденом мопеде. Но ей так хотелось быть рядом с Толиком, что все остальное не имело никакого смысла. Она сдерживалась, хмурила брови, важничала и даже хамила. Но когда возвращалась домой — трамваем и двумя троллейбусами, то сразу бежала за семечками, собирала своих соседок и смеялась, смеялась… Почти до рассвета, до работы… В больнице важничала тоже, но и врачи и психи были такими смешными, что едва хватало сил добежать до дома и насмеяться всласть.

Когда же она перестала смеяться? Когда? Это же надо! Кричать научилась, в драках поднаторела, а вот со смехом — распрощалась. Проданный смех? Может, она спала, а кто-то подобрался и украл? Ведьма какая-то или враги-конкуренты? Ведь Глебов говорил, что за ее улыбку можно продать Родину и что ее электорат именно на это и купится… Но улыбка не смех, а только маска полного благополучия. Так когда же?

Дамир и Кузя доползли до входной двери и постучали в нее изнутри. Да, физиономию охранника нужно было видеть. А как он бросился поднимать братца, как выхватил автомат, и, путаясь в шлейках, телефонах, оружии и болтающихся под ногами мужиках, упал на пол, и долгое время лежал вместе с ними… Почему же ей было так несмешно?

Напряженный затылок Дамира? Появление Кузи? Все это напоминало о смерти, которую она, Наталья Ивановна Амитова, часто видела во сне.

— Такси на сейчас, — рявкнула она в телефонную трубку.

— Адрес? — вежливо спросил девичий голос.

— Амитова, — сказала она, справедливо полагая, что фамилией в данном случае можно ограничиться. — На сейчас. И пусть минут десять подождет.

— Так зачем… на сейчас. И куда поедете?

— Дура, — сказал Наталья Ивановна и отключилась. Новенькая, наверное. Потому что все «старенькие» во всех телефонных службах знали госпожу Амитову. Никаких вопросов, никаких вздохов. Себе дороже.

Она подошла к белому шкафу, не шкафу — мечте всей юности. «Белая мебель «Людовик», ах, белая мебель «Людовик»! Ну что вы, она такая маркая. Как можно держать белую мебель? Тем более полированную. Нет, давайте вот эту польскую». А шкаф хоть и был белым, а ухода особого не требовал. Тем более, что с семечками было покончено, а животных Наташа не держала. Зачем в доме? Сдохнет без природы. Нехорошо это. Животных надо или для дела, или пусть в лесу сидят. Шкафы не портят. Белые. Она подошла и остановилась. Десять костюмов этого сезона. Десять прошлого. На антресолях пылится ангорка — выбросить жалко, носить стыдно. Полный гардероб — и кожа, и меха, и джерси, и шапочки-тапочки, а обувь… О боже, ради всего этого можно было повоевать, потерпеть.

Знала ли Жанна о том, что знала она? И знала ли, что Наташа тоже знает? От этого зависит номер, под которым каждая из них уйдет из жизни. «На первый-второй рассчитайся…» Но если Жанна не знала, то она может остаться. Остаться вместе с Наташиными костюмами, Глебовым и кучей никому не нужных детей. Но знает ли Жанна, и если да, то зачем ей жить?

— Такси заказывали? — осторожно спросили из тренькнувшей трубки.

— Дура, — снова рявкнула Амитова. — Пошла ты…

Голова — не самый сильный инструмент. Если бы Дамир не выбился в люди, то это было бы незаметно. А так — приходится все время скрываться и притворяться. Хотя… Все, кажется, и так знают, что Наталья Ивановна — не «мозг», скорее… Сейчас это называется «хороший хозяйственник». Не надо быть семи пядей во лбу. Медицина сейчас не для таких. С лекарствами всякий дурак лечить умеет. А вот их достать… Да, голова — слабое место. Но она не стыдится этого. Не стыдится! Наташа ударила ребром ладони по дверце шкафа и взяла первый попавшийся костюм — белый, брючный, демисезонный. От Версаче. Странное дело, Версаче убили, а дело его живет. Прямо как у Ленина. Что останется, когда убьют Наталью? Кого Дамир поставит на ее место, и сможет ли этот пень так крутиться, так ночами не спать, так, как она… Что?

Но дура дурой, а ведь получилось, что она одна все поняла. То есть не поняла, а так — собрала по кусочкам да забросила на мозговые полки. Только — не разобралась. И успеет ли теперь? И надо ли? Вот что теперь важнее — спастись или понять? Дурак один, профессор, которого она вычистила, всегда говорил: «Поймем причину, спасем больного». Ага, это хорошая формула для Брежнева и его застойного простатита. Сейчас-то чего из себя Парацельса строить? Понять, почему Вася прострелил пузо Пете? А тем временем Петя истечет кровью и отдаст концы. Только милиции радость. А жизнь человеческая — так, побоку. Пусть Петя с пулей в животе, а мы пока разберемся в росте преступности. Не по дороге ей было с этим профессором. Кто бы спорил, но не с ней.

А вот теперь по его вышло. Над кем посмеешься, тому и послужишь. Получается, если не понять, то все… Пишите письма, заворачивайте Наталью в ковер и бегом на кладбище. Нет, она не согласна так. Она бы по-христиански хотела, чтобы со словами, с поминками, с митингом в центре города. Только попробуй Дамиру с его татарским самосознанием об этом сказать. Заикнуться попробуй… Вообще выбросит на улицу, как собаку. Через крематорий. И пропадет вся красота…

…Поправилась. Наташа еле застегнула брюки и безуспешно попыталась втянуть в себя живот. Но он, как котлетный фарш, вздувался комками и переплывал линию талии. Ничего, в гробу все худеют. Господи, что за мысли…

…Да, Наташа была у Афины. В тот самый вечер, когда подруга стала птицей. Да, была. Пришла за своим и ушла… Тихо. Ее никто не видел, и никто никогда не докажет. А что телефон забыла, так мало ли… Может, она его раньше забыла… У нее, у Наташи, этих телефонов как грязи, и сотовый, и цифровой, и роуминговый… Подумаешь… Была и ушла. И вот тогда, наверное, последнее звенышко легло в цепь. Ей бы подумать, потянуть время… Но вот — срубила сгоряча.

— Отдай кафе. Тебе оно ни к чему. А мне — в самый раз. И место прибито. И по территории мое. — Наташа хотела по-хорошему, в принципе могла бы даже денег дать… В смысле — долг простить. А эта, тварь неблагодарная, возьми да и скажи:

— Тебе не надо. Тебе не потянуть. Столько всего на себя взвалила, — и запричитала ехидно: — Смотри, опомнишься, поздно будет.

— Ты о чем, дура? — Наталья Ивановна и не насторожилась совсем. Так, скорее от любопытства. — Чё мелешь-то?

— А вот проститутки у нас с тобой дети, — в противных скулящих интонациях сообщила Афина. — Не повезло нашим деточкам, в такой стране уродились…

— Ты чего ноешь? — спросила Наташа, разворачивая долговую расписку. — Меняю деньги на кафешку… Ну…

— Не повезло, говорю, — вздохнула Афина и закатила глаза.

У Натальи Ивановны зачесались кулаки. Да, ее Катя не отличалась непорочностью. Так ведь молодо-зелено. Фильмов насмотрелась, жизнь не разумом поняла, а через голые задницы телевизора. А Дамир через «Молодую гвардию», только что это изменило? Ничего. Остепенился. И Катюня остепенится. А эта сволочь, которая своего сдала в приют, еще будет рассуждать…

— Это тебе не повезло — ребенка как щенка… Спасибо, что не утопила, — процедила Наташа презрительно. — Вот с тех пор ты мне противна стала. Вот смолоду опротивела. Ух!

— А не тебе судить. Мальчик мой — как цветочек аленький. Всех чудищ уничтожит.

— Не… — спокойно выругалась Наташа. — Я по делу, а детей потом обсудим.

— Как хочешь. Я только судьбы наши сравнить хотела. Мой Славик к Жанке пристроен, а твоя Катька — все по рукам. Считай, мы с сыночком социальную справедливость восстановили. Вернули женщине то, что ты у нее отняла. И впрок тебе этот Руслан? Катьке твоей впрок? Смотри, что у меня есть. — Афина, как фокусник, из ничего, просто из ниоткуда материализовала кипу фотографий, на которых доченька Катенька в чем мать родила призывно улыбалась в разных гимнастических позах. — И как тебе это? Меняется на кафе? Или пусть дядюшка Дамир посмотрит?

— Фотомонтаж, — спокойно сказал Амитова. Она сама не знала, как сдержалась, как заставила себя успокоиться, чтобы не убить сразу… Полы, крашенные желтой вздувшейся краской поты… Особый шик. Вот на них и сосредоточилась, чтобы переварить ситуацию. — А Жанна знает? — вдруг неожиданно для себя самой спросила Наташа. — Жанна знает? Что Славик ее — твой, тьфу ты, гадость… Гадость какая…

— Нет, рано еще пока. Не время. Игра-то большая идет. Тут все продумано. Значит, предложение у меня такое: кафе плюс отказ от Глебова… Вот бы убил, чтобы отомстить за честь жены. Это будет понятно Дамиру. Тогда Руслан не сядет, но на Катюше можно будет поставить крест. Останется внучка — наша кровинка, наследница и дочь благородного зятя. Нормальный план? Вполне. Наташа быстро набрала номер мобильного телефона Руслана.

— Ты где? Ты мне нужен срочно…

— Да? — В голосе этого паршивца было столько истомы, что у Наташи задрожали колени. — Да, я понял, — сказал он медленно, будто на ощупь пробуя свои слова.

— Ты под наркотиками? — осторожно осведомилась она.

— Нет, все нормально. Где мне быть?

— Я сама подъеду. Ты же сейчас не в офисе? Не в офисе. Так чтобы был там. Часа хватит?

Он хохотнул. Но как… Гортанный, глубокий, из живота, из самых штанов идущий звук… Сытый, мягкий и тревожный…

— Хватит, — сказал он.

— Ну-ну. — Как раз то, что нужно. Она возьмет его тепленьким. Виноватеньким, прямо из постели дорогой и неуемной подруги Жанны. Ну надо же…

Нет, на Жанну своего собственного, нутряного зла у Амитовой не было. Хотя Наталья Ивановна и не любила людей, которым в свое время делала гадости. Но с Жанной — совсем другой случай. Потому что не со зла и не по своей воле. Просто Наташе всегда была удивительна эта ее способность вожжаться с чужими мужиками, и не ради чего-то большого — детей, например, а просто из какой-то любви или того хуже — разврата, именуемого сексом.

— Такси заказывали? — спросил уже насмерть перепуганный голос из трубки.

— Девочка, тебя выгонят с работы, если ты будешь мешать думать депутатам и прочим законодателям, — улыбнулась Наташа. Да что там улыбнулась. Ей было почти весело. Заварилась такая каша, которая хоть и была ей не по умишку, но щекотала нервы не хуже последнего сериала. Значит, если разобраться, то у Жанны сейчас и сын Афины, и зять Наташи? Даша, соперница, между прочим, — в гробу. Стало быть, Кирилл — на свободе… А Глебов создает гомункулуса (слово учила дней пять — еле уложила в башку, зато как звучит — красиво и необычно) из Славика для того, чтобы получить пулю от Дамира? В доме, который построил Джек… В голову пришло старое стихотворение, которое Катюша в детстве просто ненавидела — глупость, надетая на глупость, английская матрешка… И все сходится на доме, который построил Джек… Кто он, этот Джек?

И как же ей лучше сейчас поступить? Поехать на дачу и дать Катюше по морде, чтобы юшкой умылась, а потом в таком виде отправить ее к родственникам в Казань? Или подождать, пока Руслан последний раз насладится перед тюрьмой? Или отобрать у Кирилла пленки и сдать его властям как убийцу жены? Или поймать Кузю и заставить его замолчать на время? Или поехать к Глебову и получить объяснения, зачем он разводит ей конкурентов? А может, появиться на работе? Вроде как не мешает…

Снова раздался телефонный звонок.

— Слышь, ты, дура, — весело сказала Наташа. — Пойди башку помой, раз в мозгах засор. Ты чего меня тревожишь? Стоит себе машина и пусть стоит. Я вам, козлам, деньги плачу. А не понравится, вызову прикрепленную…

— Развлекаешься? — тяжело прервал ее Глебов. — Радуешься? Предупреждаю тебя, гражданка Амитова, если с моей внучкой что-нибудь случится, то ни ты, ни твой засранец брат костей не соберете. Ты поняла меня? Дура!!! Отдай внучку!!! По-хорошему прошу!!! Где ты ее держишь? Отдай. — Его голос вдруг сорвался на хрип, на шепот, и в нем прозвучала такая тоска, что Наташе сделалось страшно. От этой тоски, которую тогда, много лет назад, она уже слышала в его голосе в деревне Холодки, все и произошло. Наташа подозревала, что горе, поселившееся в Глебове, не только разрушило их жизни, но даже подорвало основы Союза, фундамент экономики и начало странную ползучую гражданскую войну. Так бывает. Есть ведь люди, на которых все держится. — Отдай Лялечку, прошу тебя…

— Я не брала. Сам дурак, — автоматически огрызнулась, как бы защитилась, Наташа. — Сам дурак, — вдруг распалилась она, — и, если тебе одной меня мало, так что же ты хочешь? Чтобы все вокруг тебя на цырлах бегали, а ты нам фигу в кармане крутил. Давай лучше разберемся, кто идет в парламент?

— Ты, — твердо сказал Глебов. — Как договаривались. Пусть Ляля вернется.

— Я ничего не знаю, — сказала Наташа. — Честно. Ты к Жанке обращался?

— Нет еще. Кажется, Ляля была на даче… Вроде видели… А потом — пропала…

— В смысле еще один труп? — грустно спросила Наташа. — Надо же, а я думала, что будет Жанна… Или, в крайнем случае, я…

— Ну что ты мелешь? — простонал Глебов и, помолчав минуту, добавил: — Я тебя предупредил. Многое знаю, многое записано. Передай Дамиру… Так дела не делаются. — Не прощаясь, он дал отбой.

— Да у Жанны сидит твоя внучка. В подполье, факт, — сказала Наташа в молчащую трубку. — Спорим?

Она наконец вышла из дома и царственным жестом распахнула дверцу.

— Козел, я же дама, чего не помог? — Она грузно плюхнулась на потертое сиденье и скомандовала: — Во двор…

— Куда? — виновато уточнил водитель, уже привыкший ничему не удивляться. Названия ресторанов в городе свидетельствовали о том, что их хозяева скурили букварь в третьем классе, а потому в головах застряли простые слова: рама, мыло, шуба, двор…

— Трахать верблюда. — Ударив животное на последнем слоге, Наташа милостиво улыбнулась и назвала адрес. «У Жанки она. И у меня часок до Руслана есть…» — Тут останови и подожди. Сколько надо. — Наталья Ивановна порылась в сумке и бросила на колени водителю свою визитную карточку. Дамир не разрешал ей расплачиваться подобным образом, но в качестве залога — почему бы и нет?

— Открывай, я знаю, что ты здесь. — Отчаявшись дозвониться, Наташа начала колотить в дверь ногами. И свободной от кнопки рукой. — Открой, паршивка, хуже будет.

Шорох за соседней дверью заставил ее немного утихомирить свой пыл.

— Что надо? Я тут по делу. Врач я, — сообщила она трусливо выглянувшим соседям и с жаром продолжила начатое. — Открывай, говорю, а то дверь выломаю. Все барахло твое вынесут. И мамкино тоже… Ну. Она поднажала на дверь плечом и неожиданно влетела в квартиру. Едва не упала, но, когда придерживалась за косяк, зацепилась колготками за гвоздь и отчаянно расстроилась. Надо было надевать брюки. Ничего. Наташа потерла спину и, стараясь не кряхтеть, как старая утка, окинула взором полутемный коридор.

— Есть кто?

Она знала, что есть. Двери не открываются сами по себе, особенно после скандала, затеянного на площадке. Замки не отпираются слабой рукой барабашки. Кроме того, домовые не дышат так нервно и прерывисто.

— Есть кто? — снова спросила она, обернувшись на шелест бумаги: по обоям ползло жирное домашнее насекомое, отвратительное в своем спокойствии. — Жанна, тебе надо вывести тараканов… Слышишь?

Наталья Ивановна переминалась с ноги на ногу, не решаясь двинуться в глубь квартиры, почему-то не решаясь. Вся смелость и азарт были бездарно растрачены на дешевые понты с соседями. А тут, внутри, стало вдруг по-настоящему страшно. Зачем она вообще сюда пришла?

— Я не одна, — пискнула Наталья и закашлялась. — Я не одна, — повторила она чуть громче. — Внизу такси ждет. И охрана…

Ей показалось, что в глубине комнаты мелькнула тень. Еще раз… И еще… Две тени, три… Пять. Да что такое? У страха глаза велики. Наташа сделала шаг назад. Потом два вперед. Ей вспомнилось, как Жанна подшучивала: «Шаг вперед, два назад — это летка-енка. Придумал товарищ Ленин. И это лучшее, что он придумал…»

— Да пошла ты. — Наташа решительно двинулась в направлении теней. — К черту ваши кукольные театры. Разберемся. О, а ты все-таки здесь…

На большой, но уже не модной арабской кровати, накрывшись одеялом до носа, лежала Лялечка и блестела цыганскими глазами.

— Дед с ума сходит, а ты с матерью в игрушки играешь. — Наталья была единственной из всех, кто всегда с завидным упорством и постоянством называл Жанну Лялиной мамой. — Вставай, я тебя отвезу. — Амитова дернула Лялю за руку, и этого рывка хватило, чтобы поставить девушку на ноги. — Ты смотри, — присвистнула Наташа, окидывая взглядом Лялечкин наряд, — короткая шелковая рубашечка вроде комбинашки едва прикрывала полноватые ягодицы. Голые, между прочим, а на ногах — ужас и позор! — чулочки с призывными довоенно-проститутскими резинками. — Вот это да, вот это номер. — Наташа сделала пару кругов вокруг молчащей Лялечки, потом подошла вплотную и схватила ее за подбородок. — Угу, и тут все ясно. Неосторожные засосы. Детка, ты в своем уме? Тебе не стыдно? Ах да, ты же у нас не в своем уме… А у всех дебилов — повышенное либидо… Может, и сестра твоя — дебилка. Семейное это у нас? — Наташа не отрываясь смотрела Лялечке в лицо. Она знала, что собаки и олигофрены этого не терпят. Но почему-то была уверена, что эта — рожи не отвернет. Ни за что.

— Тетя Наташа Лялю не любит, — буркнула девушка и шмыгнула носом.

— А за что тебя любить? За что? — Наташа непроизвольно сжала пальцы, и подбородок Лялечки оказался зажатым в тиски.

— Больно, — промычала она.

— А матери — не больно? Ты с кем тут была, уродка? С материным хахалем? Ты же сволочь, ты же тварь подзаборная… Ты же подстилка… Ты же…

Остановиться было невозможно. Наталья Ивановна трепала Лялю за подбородок, мечтая убить ее прямо тут, на месте… Или не ее, а свою точно такую же Катюшу… Боже мой, да что такого они находят в этих мужиках? Крантики, они у всех одинаковые, пот, носки, перегар… Да за-ради чего? За-ради того, что в кино про них показывают? Так то кино и есть. А жизнь — она другая.

— Сволочь ты, какая же сволочь, Лялька! — уже механически повторяла Наташа, соображая, куда же делся герой и что из всего этого может выйти. В доме, который построил Джек — Славик. Сын Афины, сожитель Жанны, человек Глебова и любовник Ляльки. Мать честная. Что это? Что за разврат. Нет, первым законом, который она выпустила бы, став президентом, был бы закон о кастрации каждого, кто хоть взгляд бросит на чужую женщину. И никакой демократии в половом вопросе!

— Ну и чего ты сопли распустила? Ты хоть знаешь, что от этого бывают дети, — брезгливо вытирая вспотевшую от длительного соприкосновения с ее кожей ладонь, спросила Амитова. — Так что — аборты будем делать или от СПИДа лечиться?

Она молчала. Как Жанна д’Арк. Но та молчала за Францию, за народ, а эта за мерзкого кобеля.

— Так и знай, сучка, я этого не потерплю. Матери придется все рассказать. Поняла? Сама или подсобить?

— Сама, я справлюсь с этим сама, — твердо и спокойно сказала Ляля.

— Что? — изумилась Наталья Ивановна и от нехорошего предчувствия, а также от дрожи в коленях плюхнулась на кровать. — Что ты сказала?

— Сама! — Она подняла абсолютно осмысленные, злые и немного виноватые глаза.

— Так ты, значит, не дура? Не дебилка? — осторожно уточнила Наташа. — Угу. — Она почесала затылок, засеянный не очень густым «ежиком», и задумалась… Ну да, так и должно было быть. Она ведь, Наташа, как-никак больных на голову видела. Годами лежали такие вот выросшие детки у нее в отделении. Да уж чего там… Догадывалась она, всегда знала. И слюни у Ляльки не текли, и разговаривала она сносно. Может, по малолетству, с перепугу, чуток и отставала, но потом выправилась… А они и не заметили… Бедный Глебов. Бедный несчастный Глебов… — А если не дебилка, то, значит, от ума большого у матери мужика уводишь? Или от благодарности? О, теперь слезы… Прекрати! Так, некогда мне с тобой, пошла я. А ты думай, как жить дальше будешь.

— Нет, — тихо и твердо сказала Ляля, глебовская порода. — Давайте поговорим…

— Ишь ты, — усмехнулась Наталья Ивановна, и до нее вдруг медленно, будто крадучись стал доходить смысл всего происшедшего. Так вот в чем дело… Страшно-то как! Теперь, значит, и ее черед… — Мне надо ехать. Меня машина ждет, — сказала она, пытаясь скрыть панику. В прошлом сестра Наташа справлялась с буйными легко и непринужденно. Но тогда она была помоложе. Зато сейчас в сумке, что осталась в коридоре, лежит маленький газовый пистолет.

Надо же — все теперь прояснилось. Ненормальная девочка выросла нормальной, а поумнев — стала искать и казнить виновных. Что наплела ей бабушка Маша? Что нашептывал дедушка Витя? Какую картину гибели матери они рисовали ей год за годом? Что отпечаталось в ее воспаленном мозгу? Такие, как Ляля, в глазах закона недееспособны. Мог ли Глебов ее руками отправить на тот свет подруг? Мог, но не стал бы. Для него самого вся эта история — убийственный, страшный, ужасный, но кайф. В медицине есть термин — мазохизм. Это — о Глебове. А девочка оказалась простой и рациональной. Зачем все делать сложно, когда жизнь можно просто оборвать? Жизнь за жизнь. Смерть за смерть. А Жанну, стало быть, на закуску? За все хорошее.

Подумав о Жанне, Наташа вдруг перестала бояться. Ведь все уже произошло, механизм запущен и остановить его невозможно. Как все-таки неожиданно складывается жизнь. Полдня металась, наряжалась, думала, мучилась, пыталась понять. А вот теперь можно наконец расслабиться, подождать тихого и легкого ухода. Наташа закрыла глаза и подумала о Толике. Вот тебе и привет — с того света. Кто бы мог подумать, что у него такое тяжелое семя. Такое мстительное… И вдруг Наташа стала смеяться… До слез…

— Слушай, а семечек у Жанки нет? — спросила Амитова, вытирая размазавшийся глаз. — Ой, не могу. Ой, сейчас умру… Это же надо! И главное, никому не расскажешь… Счастья в жизни все еще хочется. На краю, у пропасти… Ой, мамочки мои, хоть садись записывай.

— Что случилось? — спокойно спросила Ляля, натягивая поверх рубашки тяжелый махровый халат. — Что происходит?

— Истерика, не мешай, — быстро ответила Наташа и зашлась в новом приступе смеха. За неимением лучшего собеседника все свои неозвученные мысли она адресовала Толику. Но он, тугой на юмор в жизни, там вряд ли изменился, поди смотрит оттуда на ситуацию, пожимая плечами. — Нет, ну ты скажи, алкаш чертов… Ты только подумай… — веселилась Наташа. — Слушай, — на минуту успокоилась она. — А ты давно поумнела? В смысле — может, это от секса. Я кино смотрела. Индийское, «Вторая жена» называется, там тоже одну дебилку трахнули, так она сразу в разум и вошла… Неужели так помогает? — Наташа фыркнула и снова стала хохотать. Ей стало легко, по-настоящему легко. Господи, и зачем ей была вся эта жизнь, если умирать на самом-то деле смешно?

— Не надо, тетя Наташа, — вдруг взмолилась Ляля. — Прошу вас, не надо. Не надо так… Вам же врача придется вызвать…

— Так у тебя банда целая, что ли? И врач в ней есть? Ну зови его. Так слушай, может, он наркотики может достать? Пусть несет. Надо же попробовать перед смертью. И вам легче — скажете, передозировка. А потом твой Славик — Буратино займет достойное место среди парламентариев страны. Свято место ведь пусто не бывает. Слушай-ка, а ведь ты не просто нормальная, ты самая умная дебилка на свете… Или без дедули все-таки не обошлось? — Наташа подмигнула Лялечке и совсем успокоилась. Только икала, как дама самого сомнительного поведения.

— Вы имеете на это право, — сказала Ляля, скорее по привычке надувая полные, слишком исцелованные губы.

— Да уж, хочу — икаю, хочу — не икаю. Слушай, так ты меня сегодня убивать не будешь? Тогда, может, дашь мне Жаннины колготки, а то мои порвались…

— Да вы что… Да вы о чем?

— Жалко? Ну, я сама поищу. — Наташа легко спрыгнула с кровати и вдруг остановилась, замерла. Ее взгляд лишь скользнул, зацепился… Но, испуганный, вернулся назад, под ноги, словно не решаясь вновь блуждать по квартире. Потемнело в глазах, а сердце было готово выскочить… — Это еще что?.. Что это?.. Ну? Говори. — Наташа подалась вперед. Даже перед смертью она совсем не собиралась делиться тем, что считала своим.

— Я не буду ничего объяснять, — надулась Ляля. — Я не могу.

— Да чего тут объяснять. Тут все предельно ясно. Часы, значит, забыл… Вот беда… Хорошие часы, правда? Стрелочки золотые и алмазики в них натуральные. Да, детка? — Наташа надвигалась и надвигалась и уже почти придавила Лялю к стене. — Пепси, наверное, пьете? А? И за место под солнцем воюете? Надоела же ты мне, дрянь. — Наташа хлестнула Лялечку по щеке и тихо заплакала. — Дрянь ты, как мамочка твоя… Такая же дрянь…

Девочка на дороге. Кривые ножки, щеки в клубнике, бантики — голубая нейлоновая лента, глаза как вишни. И труп молодой отчаянной женщины. Тоже на дороге. В пыли, возле коровьих лепешек. Девочка тянется руками к маме, трогает ее за нос и треплет волосы. Смеется, прячет лицо в ладонях, притопывает, тянет за руку, бормочет, что-то радостно бормочет.

Ни тогда, ни сейчас Наташе не было их жалко. Просто труп, просто ребенок. Или — не просто труп и не просто ребенок. Угроза всем. Счастью и благополучию всех. Тогда она невольно испытала облегчение. И никогда не признавалась никому в этом чувстве, хотя себе самой — не каялась. Судьба иногда бывает справедливой, так должно было быть. Ни девочки, ни матери… Им не стоило вообще появляться на свет.

Эти часы Наталья Ивановна самолично подарила Руслану. Зятю и спасителю. А оно вот как! Выходит, каждой женщине из ее семьи — по своей Лялечке. Отчаянной и непобедимой?

— Ты доведешь меня, — побледнев, сказала Амитова, — до инсульта и…

— Не надо. — Девушка мягко отстранилась. — Не надо. Я знаю, тетя Наташа… Я помню, я всегда это помнила… Убийца… Я знаю… Я скажу…