Злые куклы

Глава 6 ЛЯЛЕЧКА И ВСЕ ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГОДА НАЗАД

Какая она была? Какая? Их всеобщая любимица, их крест, их «сестричка»?

Лялечка… Похожая на цыганку, назло самой себе родившуюся в городе… Похожая на аленький цветочек с хрупким стебельком в огромных шипах. Молочно-белая кожа, дерзко разлетевшиеся брови, глаза с пасмурной всегдашней поволокой. Она могла бы стать балериной, или хозяйкой салона, или секретарем райкома комсомола. А стала жертвой, трупом, отвратительно воняющим телом с широко раскинутыми ногами. Она стала тем, чем должна была стать, — задушенной уличной шлюхой.

— Сегодня к нам спустится Лялечка, — возбужденно сообщила Афина всем собравшимся на детской площадке. — Лялечка Глебова. И не смотри на меня так… Что такого? Вон, Толик Наташку припер, ты слова не сказала, а Лялечка — не Наташка, у нее папа знаешь кто?

— Да хоть кто. — Жанна уныло посмотрела на часы. Минут через сорок ей пора было идти домой. Хотя бы раз в неделю она должна была учить уроки. Этого раза Жанне хватало за глаза. А классная бесконечно твердила, что научная организация труда была ей не по силам. — Так будем ее ждать? Или надо сбегать домой, подмыться?..

Дашка прыснула в кулачок и погладила по коленке Толика. Ей было абсолютно все равно — Лялечка, Наташенька, кто-то другой… Жизнь была полна приключений, забавных возможностей под носом у великовозрастной подружки Толика — Наташки — организовать то, что Жанна называла «легким флиртом». В результате случались драки, Наташка грубо ругалась и норовила вырвать клок волос, но Дашу это только забавляло… Так смешило! Спортивная секция по акробатике, в которую она ходила до восьмого класса, позволяла Дашке демонстрировать чудеса гибкости и живучести. В бою она всегда смотрелась хорошо. Лучше всех. Жаль, что никто не мог этого запечатлеть. На фотографиях грандиозные дворовые баталии выглядели унылой провинциальной дракой. Зато портреты пришлой медсестрички Наташки в позе «после» вызывали у их дружной компании здоровый жеребячий смех. Интересно, Лялечка тоже клюнет на Толика? Или станет сражаться с Жанкой и Афинкой за Кирилла?

— Не кипятись, — примирительно сказала Афина. — Она прекрасный человек. Прекрасный. Начитанный, образованный. Она будет со мной заканчивать десятый класс. Они с родителями только что приехали из-за границы.

— Поздравляю, — огрызнулась Жанна.

— Джинсы продавать будет, — закинув голову, мечтательно произнес Кирилл. — Надо будет матери сказать… Мои уже…

— Давайте дернем, — миролюбиво предложил Толик, доставая из-за пазухи портвейн «777».

— Нет, давайте сначала решим что-то с нашими песнями, — сказала Афина. Прирожденный организатор. На общественных началах она руководила бандой, которая попыталась примерить на себя лавры «Битлз».

— Лучше дернем. — Толик погладил гитару и с любовью посмотрел на Жанку. С ее музыкальными способностями даже «Крошка Джанетт» превращалась в легенду рок-н-ролла. — А то Натаха явится, развопится.

— И жвачками угостит, — подмигивая Афине, сказал Кирилл.

— Натаха? — удивился Толик. Он был похож на собаку-приблуду — умные глаза, а все остальное жалкое-жалкое: кости, шерсть облезлая, трепыхающиеся на ветру уши. Зато Натаха выбрала ею, а не Кирилла, когда они вместе к ней клеились на танцах. И не какая-нибудь малолетка, а взрослый самостоятельный человек со стипендией. На два года старше их. Они все теперь ему завидуют.

— Дурак, — мягко отозвался Кирилл. — Откуда у нее? Взятка на ночном дежурстве? А я о Лялечке. Слушай, Афинка, а как ее по-настоящему зовут?

— Лариса, но Лялечка лучше, правда? — Тугие красные щечки Афины напряглись, удерживая виноватую улыбку. Афине нравился Кирилл, Кириллу нравилась Жанна. Теперь появится Лялечка… И тогда посмотрим, кто кого выберет.

Шершавому Толику, конечно, не на что рассчитывать, бригада Дашкиных ухажеров — это бабочки-однодневки. Значит, Кирилл. Кирилл минус Жанна. А Лялечке Глебовой никто не разрешит всерьез «ходить» с сыном какой-то поломойки. И вот тогда… Тогда всплывет Афина. Таков был сложный план. Да и сама по себе Лялечка — фрукт полезный, нужный для строительства карьеры комсомольского работника, для достижения всяческих жизненных благ. Богатая, нежадная, слишком симпатичная только, но это пусть. Пусть…

— Ну все, пропало лето, — пробормотала Жанна. — Давай свой портвейн, тяпнем.

— Я не буду, — предупредила Афина, отчаянно краснея. Надо было все-таки их подготовить, а то сразу начнут вести себя отвратительно — со стыда сгоришь. — Кирилл, а ты?

— Обязательно. Дамам стаканы, а сами из горлышка, да, Толян?

Дашка шустро наклонилась и достала из-под скамейки два стаканчика от фруктового мороженого.

— Сюда! Тара есть.

Афина поморщилась и осталась на месте. Она давно привыкла не обращать внимания на все попытки друзей казаться взрослыми и значительными. На самом деле — они совсем дети, ничего не понимают. Даже того, что эта Лялечка может помочь в их затее с рок-группой. Ведь у нее такой папа! А без такого прикрытия ничего не получится.

— Привет, — раздался насмешливый грудной и незнакомый голос. — Меня приглашали выйти. И вот я здесь. Зовут Ляля, портвейн буду. Хочу посмотреть, как живет советская молодежь.

— Ого, — присвистнул Кирилл, подвигаясь к Жанне. — Садись, гостьей не будешь, но пробку понюхать дадим.

— Я постою. Больше влезет. — Лялечка спокойно повертела в руках протянутый хитрой Дашкой стаканчик и, не морщась, опрокинула его содержимое внутрь.

— Могешь, — одобрил Толик, скользнув по Ляле взглядом. Нет, ему она не годилась. Слишком уж… того… гоношистая. Премудрая. И слишком худая. Так — скакалка, а не девчонка. В армии решат, что малолетка. Да такая и не приедет.

— Еще?

— Хватит, — отрезала Жанна. — Давай мне, и я пошла. Надоело. — Она отбросила руку Кирилла и тоже встала. Они с Лялей были одного роста. И, по мнению Толика, одного пошиба. А Кирилл заметил, что джинсы на них были разные — Лялькины куда как фирмовее. Зато наши, отечественные, с хлопчатобумажной фабрики, сидели на Жанке лучше.

— Подожди, — сказал Кирилл. — Я провожу.

Афина проследила за Лялечкиным взглядом и поняла, что сделала все правильно. Наживку она заглотила. Было бы удивительно, если бы она ошиблась. За те полгода, что Лялечка проучилась с Афиной в одном классе, Афина отлично поняла, куда и зачем плывет эта девочка. Романтика дорогих отелей ее прельщала мало. А Кирилла она пару раз уже мельком видела во дворе. Да его бы только слепой не увидел. Жаль только, что для роли комсомольца-добровольца он подходил мало, а то бы наши киношники вцепились в него мертвой хваткой. Ах как он был хорош! И пахло от него как-то особенно — терпко, дурманяще. Стыдно признаться, но Афине он даже снился. В неприличных историях про поцелуи на помойке. А кроме того, они с Лялечкой читали одни и те же книги. Почти запрещенного Воннегута, почти неизвестного Сэлинджера.

— И главное, — сказала Ляля тягучим, неприличным, как потом выяснилось, чувственным голосом. — Чего она так разнервничалась? Я посижу и уйду…

Она осталась. Она разыгрывала свою пьесу, где в главной роли была одинокая маленькая девочка с большими возможностями. Все, что предлагало ей счастливое детство в доме крупного выездного чиновника, казалось ей скучным.

Смешным, примитивным и очень ненатуральным. Лет семи от роду Лялечка догадалась, что относится к касте избранных. Перед ней заискивали взрослые дяди и тети, учителя и даже зубные врачи. У папы был свой водитель, а у мамы — чуть ли не у единственной женщины в городе — личное авто. Папа был занят тем, что двигал фигуры по доске почета, мама тем, что боялась старости. В большом дубовом столе папа хранил вымпелы, грамоты и порножурналы, в маленькой тумбочке возле кровати мама держала кремы и таблетки, от которых хотелось спать. Или не жить. В тринадцать лет Лялечка попыталась отравиться. Она написала записку и, приняв изрядную дозу снотворного, заснула в ванной. Ее нашла приходящая домработница. Потому что у папы было ночное совещание, а мама заигралась с подругами в бридж. На Лялечкину выходку постарались не обратить внимания.

— Девочка растет, — сурово глядя на жену, сказал папа.

— А я — старею! — взвизгнула мама. — Тебе и карты в руки. Можешь жениться на любой из своих девок, мне все равно. Все равно. Ты все делаешь только ради карьеры.

— Я — ради нее. И если я ее потеряю, пеняй на себя. Вот список мест, где она не должна бывать. Вот список книг обязательных к прочтению. Проследи.

Целый год, опасаясь рецидивов, Лялечку держали дома. Называлось это болезнью сердца. А потом они уехали в теплую черную страну, где должна была начаться их новая жизнь. Где они были — семьей. Именно там мама и начала пить. От скуки и от папы. А папа…

Он смотрел на нее строгими влюбленными глазами и, напевая «Мы красные кавалеристы и про нас…», тихо ускользал на работу. Тихо, чтобы не разбудить маму. Ее он оставлял Лялечке. Их подробные физиологические исповеди научили девочку пропускать мимо ушей не только главное, но и все остальное. Образ отца — мерзкого развратного вампира — не вязался с видом истерзанной и пьяной матери. Они друг друга стоили. Лялечка записалась на прием к послу.

— Нам надо уехать в Союз, — твердо сказала она.

— Школу ты можешь закончить и здесь, — ответил пузатый симпатичный человечек с серьезными узкими глазами.

— Моим родителям не подходит этот климат, — заявила она. — Или я буду просить политического убежища. Будет грандиозный скандал. — Она развернулась на каблуках и оставила посла с его раздумьями наедине.

Оказалось, что добиваться своего очень просто. Надо только побольше смелости и наглую физиономию… Виктор Федорович ударил Лялечку прямо с порога. И не ладонью, как молодую нашкодившую женщину, а кулаком — как настоящего противника. Она оценила этот жест. И запомнила надолго.

— Еще выходка, и я не знаю, что сделаю, — предупредил отец.

— Их будет еще очень-очень много, — тихо и твердо пообещала Лялечка.

Мать, в момент протрезвевшая, только грустно покачала головой и подытожила:

— Если тебя не драть как Сидорову козу, то толку не будет.

В этот день она напилась так, что ей вызвали врача, поставили капельницу с гемодезом и велели не показываться на жаре.

Все это Лялечка сфотографировала новомодным «Кодаком», а потом по самоучителю начинающего фотографа справилась и с проявкой и с печатью. Дальше были варианты, позаимствованные у Ирвинга Шоу… Но наклеить фотографию пьяной матери на плакат для демонстрации не хотелось, отдать в буржуазную печать — было предательством. Лялечка обошлась малой кровью. Она выпустила домашнюю стенгазету и обнародовала ее на очередной семейной пьянке посольских. Особенно смеялась Ирочка, новая повариха и новая папина пассия. Она так смеялась, что Глебов уже и не знал, которой из них первой дать в морду — ей, матери или Лялечке.

Проглотили и это. Видно, папочка Витя был действительно ценным работником. Правда, направили в провинцию. Зато на очень-очень перспективную должность. Мама продолжала пить, а в минуты трезвости — гонять по городу на ярко-красном «жигуленке». И то и другое было уже одинаково опасно для жизни. Маму надо было лечить. Лялечку мама едва переносила.

— Ты забрала у меня молодость и возможность маневра, — говорила мама, грустно икая.

А папа на шестнадцатом году Лялечкиной жизни, уже после той выходки в жаркой стране, вдруг разглядел в ней человека.

— Смотри, детка, больше чтобы этого не было. Мы — другие, мы живем по правилам, и за те блага, что мы имеем, иногда должны расплачиваться по самому большому счету.

— Феликс Эдмундович Дзержинский, — сказала Лялечка насмешливо. — Смотри, не умри от голода…

— Если моя дочь вырастет диссиденткой… Нет, если она проявит малейшие признаки инакомыслия… если ты, дрянь, себе позволишь еще раз что-то подобное… — Виктор Федорович схватился за сердце.

— А если проституткой? — спросила Лялечка. — Потому что алкоголичка у нас уже есть. И маньяк.

— Я тебя убью, — простонал отец. — Потому что люблю такую дуру… Потому что, кроме тебя… у меня ничего…

— Дачный участок, домик в деревне, автомобиль, кооперативная квартира и немного антиквариата — не в счет?

— Ты научишься нормально разговаривать? — тихо спросил отец.

— Да, если пойду учиться в нормальную школу, — почти попросила Лялечка. Потому что была альтернатива. Особое учебное заведение со скромной вывеской и соответствующим «контингентом». Для таких вот… Чтобы они не рассасывались и группировались согласно видовым особенностям.

— Дура, — буркнул отец. — Сама не захочешь.

Неправда, она очень-очень хотела. Нормальных друзей, нормальных, то есть бедных, людей вокруг, нормальных отношений без устава и без вранья. Она очень хотела. А они — нормальные, другие — почему-то нет. Учителя снова заискивали и аккуратно завышали оценки, девочки оценивающе перешептывались, мальчики, может, и хотели бы проводить ее домой, но это делал папин личный водитель. Поэтому Афинка — плотная, серьезная, назойливая, как муха цеце, стала для нее связующим звеном с миром. Со школьной дружбой не получилось. Оставалось надеяться на дворовых — на свою собственную компанию. Но и ее еще нужно было завоевать. Или купить…

— Фотоаппарат «Кодак». И пленки, — сказала Лялечка, глядя в круглые светлые Дашкины глаза. — Тебе интересно?

— А я тебе что? — прищурилась Дашка, которая была совсем-совсем не против дружбы с этой хорошенькой странной девчонкой. — Вечное рабство?

— А что, у вас это принято? — Лялечка взглянула на застывшую Жанну. Сейчас решалась ее, Жаннина, судьба. Прощай, музыка, здравствуй, теплая девичья дружба? Неужели Даша, с которой они подружились еще на почве неупотребления компота из сухофруктов, сейчас ее предаст?

— А у вас? Разве нет? — Даша заразительно рассмеялась и тряхнула густыми завитыми на полгода кудрями. А внутри уже сидел черт. Который твердил ей про фотоаппарат, пленки, альбомы, выставки… Редакторское кресло «Советского экрана» или завотдельское в «Смене».

— Ну, так как? — Ляля наклонила голову влево, чтобы лучше видеть, и забарабанила пальцами по вырезанной на дереве надписи: «Жанна + Кирилл = любовь».

— Даша, мы уходим, — требовательно сказала Жанна. Тут она просчиталась. Не надо было так… Не надо было так демонстративно командовать. Тут Лялечка рассчитала все правильно. А главное, как просто.

— Идите, а мы посидим. Подождем Наташку, — улыбнулась Даша и стыдливо уставилась на сероватый песочек под ногами.

— Зато у тебя есть я, — громко и радостно сообщил Кирилл, поспешно обнимая Жанну за талию. «Какая неслыханная дерзость!» — красиво подумала Афина. «Как это ненадолго», — улыбнулась Ляля.

— Да, а я сволочь, — буркнула Даша и добавила громко: — Пошли за твоим аппаратом. Прямо сейчас и поснимаем. Очень хороший свет. Ну?

Дашу она приручила первой. Это было легко. И предала ее она на удивление легко. И от нее от первой услышала плебейский свистящий шепот:

— Я убью тебя, сука, убью…

Лето действительно пропало. Ляля все чаще выходила к ним во двор, мягко улыбалась, прислушиваясь к разговорам, давала ценные советы, таскала им виниловые пластинки полузапрещенных групп. Даже мозгов Толика хватило для того, чтобы понять — их дворовая группа никогда не станет похожей на что-то приличное. Жанна пыталась упираться и настаивать. Но было поздно. Сумасшедший синтезатор «Пинк Флойда» сразил Толика наповал.

— Или так, или никак. Тем более, что мне все равно в армию. Осенью, — отрезал он. Жанне не оставалось ничего, кроме тихой ненависти к «царской дочери».

— Почему ты ее так не любишь? — спросила однажды восторженная Даша. — Смотри, как у меня хорошо получается. На ее аппарате. — Она сунула под нос Жанне глянцевую бумажку с изображением их двора. На фотографии он выглядел очень живописным — старым, светлым, пронизанным лучами заходящего солнца. И даже мусорный контейнер, предмет особенных забот Кирюхиной мамочки, выглядел как место археологических раскопок. — Нравится? Скажи, нравится? — Даша тронула Жанну за плечо. — А вот еще, смотри… Это ты, это цветок, который стоит у меня на кухне. Ну, скажи, дело? А?

— Нравится, — буркнула Жанна. — И не потому, что ее аппарат, а потому, что у тебя талант.

— Да? — Лицо Даши вспыхнуло и засветилось изнутри. — А ты мне тогда напрокат Кирилла дашь? Мне надо в одном месте засветиться, чтобы один крендель приревновал.

— Бери, — пожала плечами Жанна. — Я ему скажу. А с этим, — она кивнула на снимки, — с этим что?

— Так я и говорю, Лялечка посылает их на конкурс молодого фотографа. Ее папа знает председателя комиссии. Прикинь? Мы выиграем, и их напечатают. — Дашка взвизгнула и завертелась на одной ноге. — Так я Кирилла забираю? Только это… мы с Лялечкой туда идем. Ну, на дискотеку, — быстро добавила она.

— А… — протянула Жанна и нарочито подобострастно закивала. — Понимаю. Значит, расплачиваться за конкурс буду я. Борзыми щенками.

— Это из Гоголя? Или Толстого, — уточнила Даша, не читавшая классики даже в пределах школьной хрестоматии. — Ну, ты же обещала, первое слово дороже второго. Ну, пожалуйста. Ну, надо. Ну, конкурс же. А хочешь, мы Афинку с собой возьмем? Она присмотрит.

— Приглашайте сами! Пойдет — хорошо, не пойдет — тоже неплохо, — сказала Жанна и прикусила губу. Потому что Дашку с ее талантом, конечно, было жалко. Но Лялечке — только фигу. Только и исключительно.

— Если это для тебя — пожалуйста, а для нее пусть другие постараются.

— Тогда я у нее спрошу. Может, Толиком обойдется? — вздохнула Даша. — Только это уже сегодня. Она может не успеть так быстро поменять планы…

Как выяснилось тем же вечером, Лялечка от своих планов отказываться не любила. Кирилл пошел с ними на дискотеку и натанцевался там под примитивную, с точки зрения Жанны, «феличиту» под самую завязку. По донесениям Даши, медляки он пропускал, стараясь соблюдать приличия. Под медленную музыку он уплетал пирожные по двадцать две копейки и пытался отсесть от Лялечки подальше. Но как он мог пойти?!

— Марья Павловна, Кирилл дома? — спросила Жанна, появившись на пороге их квартиры в семь часов утра.

— Это он только с тобой ночью приходит. А с приличными девочками вовремя, — сухо ответила та и заслонила собой дверь. — Что тебе? Спит мой мальчик! И ты себе иди…

— Давайте я вам помогу. — Весь воинственный пыл Жанны в присутствии Марьи Павловны вдруг испарился. В конце концов, Кирилла было даже жалко и маму его тоже. Когда еще у него бы появилась возможность сходить куда-то… В «Карусели» вход стоил пять рублей. А зарплата у Марьи Павловны была семьдесят. Семьдесят — дворницкая и еще немножко в библиотечном коллекторе. И все. И чего было бушевать?

Жанна виновато посмотрела на узловатые замученные мамашины руки и втянула голову в плечи. Да, она, эта работница метлы и совка, была ей неприятна, но что поделаешь…

— Давайте я вам помогу, — снова предложила она.

— Ой, иди уже отсюда, помощница. Иди своим инженерам помогай. Тоже жизнь-то не сахар. А туда же — людьми пренебрегать. Иди. — Мама Кирилла смотрела на Жанну красивыми, но какими-то безжизненными, злыми глазами и почему-то не скрывала своего пренебрежения.

— Я вам не нравлюсь? — спросила Жанна прямо.

— Нет, — односложно ответила Марья Павловна. Помолчала и добавила: — Мне никто не понравится. Но ты — меньше всех. Моему Кириллу жена нужна, а не искатель приключений. А, ты все равно не поймешь…

— Мам, ты с кем там? Жанка пришла? — Трусатый Кирилл вышел в небольшую прихожую и сладко потянулся. — Привет, — виновато сказал он. — Я вчера…

— Да что ты, сынок, оправдываешься? — возмутилась Марья Павловна. — Ну, погулял, что такого? Вон стоит она, глаз не прячет, что ты голый перед ней. Так пусть и знает свое место.

— Мама! — крикнул Кирилл. — Мама, перестань. Жанна, подожди! — Он выскочил на лестничную площадку вслед за рванувшей восвояси Жанной и, немного подумав, вернулся домой.

— Вот и правильно, — улыбнулась мать. — Пусть на голову не садится.

— Я ее, между прочим, люблю, — огрызнулся Кирилл, рассматривая в зеркале свое тело. — И ты, мать, не вмешивайся. Слушай, а я не очень худой? — испуганно спросил он. — Смотри, вот тут ребра как-то торчат и ноги…

— В самый раз, мой золотой, в самый раз. — Лицо Марьи Павловны помягчело, глаза на минуту потеплели, она поцеловала сына в плечо, потом снова насупилась. — Смотри, с Жанкой осторожнее. У нее и имя дурное. И припадки эти… Ей бы Францию спасать или флагами махать. С такой, как она, можно и до тюрьмы докатиться.

— И до сумы, — усмехнулся Кирилл. — Мам, ты меня продать, что ли, хочешь? Пока не наступило полное совершеннолетие.

— Дурашка. — Марья Павловна тяжело вздохнула, сунула ноги в разбитые резиновые боты и, взглянув на часы, сказала: — Ты сам поешь. Мусор сгружу и приду. Пойди оденься. Ключи, если что, положи под коврик. Все, сынуля, не шали…

Как только дверь за матерью затворилась, Кирилл натянул спортивные штаны с вытянутыми коленями и выбежал во двор. Жанна сидела в беседке и сплевывала на собственные ноги шелуху подсолнухов.

— И мне, — сказал Кирилл, присаживаясь рядом.

— Отстань, — огрызнулась Жанна вполне миролюбиво. В принципе она уже вздохнула облегченно. Что бы она делала, если бы он не вышел?

Без Лялечки Кирилл казался ей безраздельной собственностью. Чем-то приросшим и уже не отделимым от нее самой. Не самый умный, не самый смелый, иногда с ним бывало скучно. Но это был ЕЕ Кирилл. Не чей-то, а именно ЕЕ. Получается, что Жанна ошиблась? Человек не может принадлежать другому только потому, что они давно вместе…

— Скоро осень, — сказал Кирилл.

— Очень своевременное замечание. — Жанна посмотрела на него внимательно, испытующе. — Тебе Лялька нравится?

— Ага, а семечки горелые. — Кирилл сосредоточенно рассматривал свое отражение в осколке зеркала, которым пользовались малыши для разжигания вселенского дворового пожара. — Нравится, симпатичная, но люблю-то я тебя. — Он вдруг зевнул и потянулся, чтобы обнять Жанну. — Не ревнуй.

Дурак он, что ли? Жанна изумленно посмотрела на своего «мальчика» и разочарованно вздохнула. Она ждала приступа страсти, а получила какого-то недоспавшего нарцисса. А самое интересное, что ему-то, кажется, до фени, нравится ли он ей? Или это просто уверенность?

— Скоро осень, — согласилась Жанна и решила над этим подумать. Может, он тоже ей не нужен? Разлетятся по институтам и все. Все?

Последний год, последний класс. Толика проводили в армию, увековечив, прощание кипой сделанных Дашкой фотографий. Наташа появлялась во дворе все реже. А они — Жанна, Даша, Афина и Лялечка — ежедневно просиживали в беседке дотемна. Кирилл появлялся только тогда, когда Даша приводила кренделя. Разбавленная компания была снова веселой и шумной. А девичья делилась на группки, в каждой из которых Жанна была лишней. В этом году она с нетерпением ждала зимы, чтобы реже видеть и слышать всю эту новую Лялечкину свиту…

— Даша отравилась. — Афина отыскала Жанну в булочной и, лихорадочно разбрасывая слюни, вцепилась в рукав ее пальто. — Представляешь, идиотка? Чуть все не испортила. Чуть насмерть не отравилась. А нам всем — неприятности. Лялька ей такое одолжение сделала, а она, неблагодарная, решила отомстить.

— Давай выйдем на улицу, — предложила Жанна. — А то тут всем интересно. — Она показала взглядом на хмурую сумеречную очередь.

— Да, интересно, — сказала тетка в драповом пальто с норкой на воротнике. — Молодые, все вам для жизни дали, а вы травитесь с жиру. Я бы таких за сто первый километр…

— В северном направлении это уже другая область, — огрызнулась Жанна.

— Ишь ты, какая образованная. — Тетка не желала сдаваться, и девушки покинули булочную.

— Ну. — Жанна смотрела на крупный сероватый снег, который был похож на кружевные воротнички школьной формы. — Ну, говори, а то холодно.

— Какая ты равнодушная. Кроме Кирилла, тебя вообще что-то интересует? — фыркнула Афина и посмотрела на Жанну с осуждением.

Конечно, весь двор уже знал… Марья Павловна постаралась. Она собственношвабренно изгнала Жанну из своего дома и позвонила ее родителям с истерическим заявлением:

— Держите свою девку, пока она в подоле не принесла.

Кирилл попытался объясниться где-то через неделю. Он что-то лепетал про домашний арест, про невозможность общения с миром, про свинку, справку и пропуски занятий, но Жанна не хотела ничего слышать. Этот позор «в подоле» было просто невозможно пережить. «Береги честь смолоду», — сказал ей отец, собираясь на вахту, на Север. А мама купила брошюрку «Моральный кодекс строителя коммунизма» и предложила ее законспектировать. О подоле там не было ни слова. То, что не запрещено, разрешено. Вот о чем подумала Жанна. Последний удар Марья Павловна нанесла, когда Жанна отказалась мириться с Кириллом.

— Смотри, я ведь и в школе могу рассказать, чем вы там забавляетесь. Моему-то что — с гуся пода. Он — мужик. А ты — прости господи… — сказала она, налегая на лопату. Жанна остолбенела. Она не в силах была двинуться с места. Ее душили слезы. — Тебе все ясно? Смотри, дай парню школу закончить, — добавила Марья Павловна, останавливая движение лопаты у самых Жанниных сапог.

Какой же это был стыд и позор… Какой позор! И мама осторожно поинтересовалась ее менструальным циклом, и соседи изучающе разглядывали Жаннин живот, и все-все, казалось, слышали эту мерзкую грязную сплетню, от которой никак невозможно было отмыться.

— Какая гадость, какая гадость, — все время повторяла Жанна, даже не пытаясь объяснить кому-то, что ничего у них с Кириллом не было. И не намечалось даже. Какая гадость! А теперь вот, Афина…

Снег падал на ресницы и таял слезами. Жанна стояла на углу возле булочной и не могла двинуться с места. Вроде никакой трагедии. А получается, Ромео и Джульетта. Бедный Кирилл…

— А ты-то чего плачешь? Передо мной можешь не выставляться, что я тебя, не знаю? Это Лялечка сомневалась, но я ее убедила, что ты его на пушечный выстрел… что себя бережешь для мужа и только для мужа… — затараторила Афина.

— Так что там с Дашей? — спросила Жанна, стараясь не вникать в смысл сказанного. — И при чем тут Лялечка?

— Ну как же? — удивилась Афина. — Мы же с ней ходили к Кириллу и постарались, чтобы все это до школы не дошло. Меры принимали. Между прочим, это она посоветовала. Потому что у нее есть представления об аппаратной и оперативной работе.

— Переданные генным кодом? — уточнила Жанна.

— А что плохого в партийных династиях? Такой же труд, как любой другой. — Афина явно замерзла. Она начала притопывать короткими ногами и подпрыгивать на месте. Но прощаться почему-то не спешила. Ей нужен был собеседник. — И мы же не думали, что так оно все повернется. В нашей школе такой скандал был. Зачем тебе и Кириллу повторять чужие ошибки? Ты же не хочешь пойти на выпускной с животом? Мы и предварили возможные неприятности. По-дружески. Принципиально. По-комсомольски.

— Ты сама-то веришь в то, что говоришь? — спросила Жанна хрипло. Она так устала от всего этого, что у нее даже не было сил дать Феньке по макушке. Жанна просто тупо слушала и не верила своим ушам. Какие-то люди влезли в ее вялотекущий, давний роман с Кириллом и теперь ждали аплодисментов? В ушах зазвенели колокольчики. Один из них все время дергался не в такт. Жанне стало плохо.

— Лялечка советует тебе взять справку. Ну, у врача, чтобы представить ее мужу.

— И комсомольскому собранию, — отозвалась Жанна. — А что вы сделали с Дашкой? Что твоя Лялечка посоветовала ей?

Нет, она просто не могла больше выдерживать этого. Милое общение со скучающей богачкой почему-то обернулось гадостью. Такой, от которой теперь не отмыться.

— Не хочу ничего слушать, ничего! — Жанна сорвалась с места и, чуть поскользнувшись, побежала от Афины.

— Постой, ненормальная ты!!! Я тоже не все разделяю, но надо обсудить, постой! — Афина бросилась было вслед, но, трезво оценив свои физические данные, вернулась в булочную: — Тут стояла моя подруга. Теперь я возьму.

Она бесцеремонно воткнулась в очередь и подумала, что все идет по плану.

Жанна пришла к Даше следующим утром. Еле досидела до конца математики и, бросив прощальный взгляд на учебник по обществоведению, решила прогулять два последних урока в расписании этого дня.

— Даша, открывай. Это Жанна. Я ушла с уроков, поэтому в подъезде мне стоять не очень-то. Сейчас кто-нибудь увидит, дома будет скандал.

— Заходи. — Даша приоткрыла дверь и старческой шаркающей походкой направилась к себе в комнату. Жанна почувствовала неладное. Обычно подруга встречала гостей целым потоком указаний — «осторожно, тапки, не дергай половичок, не цепляй расческу». Все Дашкины визитеры ощущали себя слонами в посудной лавке. Одним своим вторжением, пусть даже и на носочках, пяточках, они нарушали педантичную гармонию Дашиной квартиры.

— Ты где? — спросила Жанна, стараясь поставить свои сапоги аккурат носочками к двери. Так, как всегда делала сама Даша.

— Я у себя, лежу тут, — бесцветным голосом отозвалась та. — Не бойся, это не заразно.

Жанна вошла к ней и застыла на пороге. От Даши остались одни глаза — злые, пылающие глаза. Миловидность кукольного личика стала пугающе целлулоидной, ненатуральной. Оно, лицо, лежало как бы отдельно от самой Даши.

— Что случилось? — спросила Жанна, аккуратно, чтобы не сбить покрывало, присаживаясь на кресло. — Лялечка?

— Да, Лялечка, — тихо сказала Даша. — Мы выиграли конкурс молодых фотографов. Первое-наипервейшее место. — Голос ее, казалось, совсем треснул, он скрипел и прерывался.

— Поздравляю. — Жанна опустила глаза.

— На столе, — глухо проговорила подруга. — Журнал на столе. Можешь взять на память.

Жанна осторожно перелистывала глянцевые страницы.

— Не шелести ты так, на двадцать пятой. У ее отца в Москве большие связи. Она и помогла. Как могла.

Старый двор, пронизанный лучами солнца, покосившийся антикварный мусорник, беседка, чуть поднятая ветром пыль. Жанна узнала фотографию, И эту, и другие.

«Урбанистические пейзажи и автопортрет фото-художника» — это было написано вверху разворота. А в правом нижнем углу улыбалась Лялечка: изумительно красивая, немного дикая, такая умная, вся наполненная особенным внутренним знанием.

«Лариса Глебова — «Гран-при» конкурса молодых фотографов, удивительное, ясное дарование…» И дальше в том же духе немного парадно-поздравительных слов.

— Я убью ее? — вдруг спросила Даша своим обычным ясным безмятежным голосом. — Как ты думаешь? Я смогу? Не сейчас, попозже?

— Да ладно, — неуверенно ответила Жанна. Она просто не могла оценить масштаб потери. У нее у самой даже при развале их так и не созданной группы не было такого чувства утраты. У нее не было чувства собственности…

— Теперь мы участвуем в международном этапе. По странам СЭВ. Мои работы поехали в Варшаву. Лариса Глебова — как бы псевдоним. Классно? Нет, я убью ее, я обязательно убью ее, — снова глухо и бесцветно прошептала она. — Обязательно.