Злые куклы

Глава 8 ГЛЕБОВ. ОБЫЧНЫЙ КУКЛОВОД

Виктор Федорович обвел взглядом свой кабинет и остался доволен. За последние почти десять лет здесь ничего не изменилось. Паркет, строгая, но светлая полированная мебель, входная дверь-шкаф, скромный вентилятор. Никаких новых веяний. Ничего, что указывало бы на сегодняшний день.

— Старость, — говорил его отец, — наступает тогда, когда ты начинаешь донашивать вещи и перестаешь покупать в дом новые кастрюли.

Глебов давным-давно забыл про моду, его портной просто копировал прежние костюмы с учетом чуть распустившегося живота. Ему самому уже давным-давно ничего не хотелось. Только необходимость заставляла. Он вздохнул и посмотрел на часы. Каждый день рано утром его почему-то охватывал страх. Тот, кто сидел внутри, постоянно требовал подведения итогов. Наверное, его организм готовился к внезапной легкой быстрой смерти. Конечно, у него была сердечная недостаточность, у него был еще и тромб, у него были все предпосылки уйти неожиданно. Так стоило ли лукавить?

Глебов не покупал себе новых вещей. Но это не значило, что ему было скучно жить.

Нет, многое, очень многое ждало впереди. Иногда он даже наслаждался своим знанием, своей скрытой силой и видом унылого старения маленьких куколок, переживших его дочь. Может, она просто не хотела стать такой же? Любившая риск, эгоистичная, властная девочка… Разве можно было представить ее вот такой скучной, испуганной бабой с помятым стареющим лицом? Если бы только точно знать, что она не хотела этого, что она подстроила свой уход… Если бы точно знать, его жизнь могла бы стать совсем другой. И их жизнь — тоже. Глебов нехорошо усмехнулся.

Девочки. Его девочки. Его стареющие сорокалетние девочки-неудачницы.

Пожалуй, они провели это время не слаще, чем он сам. Пожалуй, им тоже хотелось остановиться… Замереть. Не быть. Первой стала Афина. Логично. Совершенно логично, что Лялечка позвала именно ее. Господи, чего только не делала эта странная баба с греческим именем, чтобы быть рядом с его дочерью! Но внучку, свою собственную внучку Глебов ей так и не доверил. Афина смирилась с расстановкой кадровых сил в их большой и дружной семье. Она даже не протестовала, когда Кирилла под руки белые перевели из одного стойла в другое. Они всегда были покорными, его девочки… Но — только не Лялечка.

— Ты не выйдешь замуж за Кирилла, — сказал Глебов на годовщине смерти дочери.

— Почему? — обиделась Афина. — Весь этот год мы были вместе. Мы лучше всех подходим друг другу. Об этом не может быть и речи. Он — мой.

— Вы также были вместе и в день ее смерти, — произнес Глебов, бледнея.

Ему нужно было успеть на самолет. И он не ожидал, что Афина станет сопротивляться. Любое возражение Виктор Федорович всегда принимал очень болезненно, а в тех обстоятельствах… Позднее он понял, что мысль, выношенная им самим, разобранная до последней запятой, не может быть столь же понятной, а потому родной его собеседнику, его партнеру. Особенно если все это время человек занят своими мыслями. Афина совсем не хотела правильно оценить перспективы своего союза с Кириллом. Точнее — отсутствие перспектив. Глебов предполагал, что труднее всего будет уговорить Жанну. Он долго готовился к разговору с ней, никак не рассчитывая, что эмоции гражданки Афины Наливайко станут ему помехой.

— Давай говорить серьезно… Ты собираешься вступить в партию? Метишь в райком? Не так ли? Поэтому твой моральный облик — дело наше, общее. Нехорошо, очень нехорошо будет, если мне придется поделиться обстоятельствами гибели моей дочери с твоими коллегами, и другими обстоятельствами тоже. Подумай, дорогая… И внучку я тебе не доверю.

— Пусть ее воспитывает Марья Павловна, — заискивающе глядя ему в глаза, предложила Афина и тем подписала себе… И тем подписала Жанне брачное свидетельство.

— У тебя мама есть? И папа? А у моей внучки будут дедушка и бабушка? Причем с разных сторон? — Глебов лениво повел бровью, давая Афине понять, что разговор окончен. И впрямь, все эти беседы надо было вести с Кириллом. Он товарищ сговорчивый, понятливый и очень… очень способный. — Это мое последнее слово.

С тем и отбыл. Кириллу он только намекнул, только намекнул в телефонном разговоре, что хорошо бы… Дважды просить не пришлось. Его детское чувство оказалось востребованным суровой необходимостью. Всем — во благо. Так они и плясали — его детки-марионетки. Никогда и никто не посмел усомниться в том, что он, Глебов, имеет право вмешиваться в их судьбы. Им, насмерть перепуганным, это и в голову не приходило. И потом — он, в отличие от многих других, всегда расплачивался. Едва Афина была брошена Кириллом, она тут же заняла должность завотделом культуры горкома комсомола.

Матерью его внучки должна была стать Жанна. Тут он не сомневался. Потому что Наташа могла только испортить сразу двух девочек, а Даша, перекати-поле, вообще не была способна к материнству. Но Жанна никогда не давала повода в себе усомниться. Долгие годы отношения с ней строились по взаимному согласию. Долгие годы. И вот, наконец… Глебов удовлетворенно потер руки.

Жаннина независимость превратилась в осязаемую Кощееву смерть. Эта веревка, которой теперь будет привязана Жанна, на языке кукольников называлась невропаст.

Невропаст. А Афины больше нет… Девочки попались в ловушку. На языке той партии, которой Глебов принадлежал душой и сердцем, процесс назывался чисткой. Вот так — «невропаст и чистка», два хороших, почти медицинских термина.

А вот ремонт в кабинете он делать не станет. И покупать себе новое зимнее пальто — тоже. Тромб может оборваться в любую минуту. Надо очень-очень поспешить… Глебов достал из верхнего ящика стола видеокассету и воткнул ее в гнездо пионера отечественной видеоиндустрии магнитофона «ВМ-12», того самого воронежского, некогда очень престижного… Запись встречи кандидата в депутаты Амитовой с народом должна попасть в эфир в удобоваримом виде. Хорошо, если из трехчасовой съемки останется хотя бы двадцать минут приличного зрелища.

Глебов нажал кнопку «пуск» и стал внимательно следить за происходящим.

«— Вы относите себя к правому центру? Какие теоретические работы вы использовали для формирования предвыборной программы?»

Пауза. Крупный план. Безмятежное лицо, слишком много жира и макияжа, строгий взгляд. Но пауза — непозволительно длинная для умного человека.

«— Да, — наконец разродилась Амитова.

— Кто из современных политиков вызывает у вас симпатию?

— Фабьен Бартез — очень симпатичный мужчина. И Берти Фогс, — смущенно заявляет Наташа».

Катастрофа. Полный провал. Идиотка. Должен появиться засланный казачок, иначе всю эту встречу — псу под хвост.

«— Вы любите футбол? Вы считаете его политическим мероприятием? — наконец-то проснулся «маленький человек от Глебова».

Глебов сделал пометку в блокноте. Этому мальчишке нужно выписать премию.

Долларов десять.

«— Да, — радостно соглашается она. — Если все мужчины смотрят футбол, то конечно же это — политическое мероприятие. У нас даже больные во время чемпионата мира не мрут, простите, не умирают, то есть смертность среди мужчин очень снижается. А женщин держат в основном сериалы. — Слава богу, она улыбнулась. Мило, мягко, по-свойски».

Может сойти за шутку. Глебов сделал пометку и подумал о том, что самое страшное в предвыборной кампании — это общение с народом. На этих встречах попадаются умные, редко, правда, но встречаются. Их трудно обаять и купить бутылкой водки, выданной за подпись. Но после выборов за Нату можно быть абсолютно спокойным, она попадет в команду себе подобных. Там она сможет даже стать звездой: председателем какой-нибудь комиссии или флагманом эмансипации женщин. Там — она будет среди своих. А материал получился паршивым. Только о медицине она умеет говорить с пафосом. Впрочем, не о медицине даже, а о ее хозяйственных нуждах. Можно оставить еще пару фраз. Одну — для левых, одну для округлого окончания беседы.

«— Медицина должна быть бесплатной. — Наташа уверенно положила арбузные груди на стол. — А хороший врач, он у нас голодным не будет. Так еще товарищ Сталин говорил».

Вот это — для левых.

«— Я люблю работать там, где трудно. И никогда не оставляю на завтра то, что можно сделать сегодня».

Глебов выключил видеомагнитофон. Глупая, местами добрая, но очень опасная дама. «Я вдова, сама воспитываю дочь». Прослезиться можно. Особенно тем, кто не знает Дамира. Господи, да кто же его не знает… Но и она теперь только марионетка… Вчерашний разговор Глебов тоже записал. Не для обнародования, не для шантажа… По привычке…

— Зачем ты позвонила в прокуратуру? — сурово спросил Глебов, не предлагая Наталье Ивановне сесть. Он хотел, чтобы та постояла навытяжку и отчиталась.

— Да кафе у меня там зависло. Начнут лазить, выяснять, мне Дамир голову снимет. Скажет, репутацию позорю. — Наташа схватила простой стеклянный графин и жадно выпила половину его содержимого. — Вода кислая какая-то. Хочешь, я тебе пятилитровик питьевой итальянской подкину. С сифоном? — Она плюхнулась в кресло и некрасиво расставила ноги. — Слушай, я так натерлась, прямо сил нет терпеть. У тебя присыпки нет? — Наташа, несмотря на свою полноту, изогнулась и заглянула себе под юбку. — Аж огнем горит…

— С ума сошла? — ласково-угрожающе спросил Глебов, решив не впутываться в филологическую дискуссию о возможности соединения слов «репутацию позорю». — Я мужчина, между прочим…

— Это когда же было? — удивилась Наташа. — Мох ты, Глебов, а не мужчина. Не в обиду тебе будь сказано… Я вот тоже за женщину себя не держу. А потому и жалуюсь тебе как личности, половым вопросом не интересующейся.

— Святая простота! — воскликнул Глебов и улыбнулся. И вдруг резко сменил тон. Противным свистящим шепотом он спросил: — Не боишься доиграться, госпожа Амитова? Дамир что?.. Есть кое-кто и покруче.

— А чего шепотом? — Наташа постаралась пошире распахнуть свои узкие маленькие глазки, и Глебов понял, что играть с ней придется по самым жестким правилам. То, что делала с ним Амитова, на новом русском жаргоне называлось «шлангироваться», «падать на дурака», «прикидываться валенком», «ставить себя на ручник». Глебов был мастером своего дела — с каждым поколением советских людей он разговаривал на понятном и доступном ему языке.

— Я уже дала добро на рассмотрение дела, — сухо сказала Наташа.

— На грани фола. Ты играешь на грани фола. Ты плохо убираешь за собой, детка. — Глебов повернулся к ней спиной, чтобы лишний раз не раздражаться.

Наталья молчала. Виктор Федорович готов был дать голову на отсечение, что, изогнувшись в три погибели, она дула сейчас на свои истертые при быстрой ходьбе ляжки.

— Тебе ее жалко? — не оборачиваясь, спросил он.

— А тебе? — Судя по интонации, Наталья Ивановна улыбалась. — А тебе жалко? Или так было задумано? Глебов, ты меня не пугай, понял? — Амитова сменила милость на гнев и начала ввинчиваться в штопор. Однажды она уже побила Глебова. Сегодня могла бы и убить…

— Наташа, ты была у Афины тем вечером или накануне? — медленно, спокойно, с каким-то особенным наслаждением выговаривая все буквы, спросил Глебов.

— Я? — Она поперхнулась от возмущения.

Глебов резко подался вперед и распахнул окно своего кабинета. Он подставил лицо легкому ветерку. Будет дождь. Хорошо бы. Он улыбался.

— Я? Ну что ты гонишь? — Наталья справилась с волнением. — С чего ты взял? Чего мне там делать?

— Есть по меньшей мере две причины, по которым ты могла там быть. Первая: она тебя позвала. Вот это ты и будешь рассказывать на суде… Есть смысл сказать, что вы выпили за вашу крепкую женскую дружбу. А потом обсудили заем денег и отдачу под это дело кафе. Скорее всего, тебе даже поверят. — Вот здесь Глебов обернулся. Просто не мог удержаться. Он посмотрел на Наташу и увидел перекошенное судорогой лицо. Вот именно так все и должно быть. Он не ошибся. Он снова не ошибся.

— А вторая? — почти спокойно спросила Амитова, закидывая ногу на ногу. — Ты говори, говори. А я пока покурю. — Она вытащила из сумки пачку длинных черных сигарет, которые в ее пальцах смотрелись как палочки из китайского ресторана. Курила Амитова редко. В минуты особого душевного волнения. — А вторая? — спросила она, некрасиво затягиваясь. Дым, видимо, попал ей в глаз, она прищурилась и стала трясти головой.

— А вторая, Наташа, совсем уж нехорошая, просто страшно какая нехорошая.

Она была похожа на кошку, которая вот-вот бросится в бой. Глебову показалось даже, что Наташа прижала уши и завиляла задом. Неужели? Неужели она…

— Ты оставила там свой телефон. В квартире у Афины…

— Не может быть. — Амитова была спокойна, когти втянуты в мягкие подушечки лапок.

Удар пролетел мимо цели. Глебов понял это. Была еще одна причина… Была.

Но чтобы предать ее гласности, стоило хорошенько подготовиться.

— Предположим, что я посещала эту дуру. Кстати, мне вот лично ее совсем не жалко. Так вот — предположим. Не дело было накануне. И задолго. По поводу телефона… — Она замолчала, поиграла ямочками. Если бы она вела себя так на переговорах с народом, то Глебов был бы уверен в успехе предприятия. Нет, определенно там, в парламенте, Амитовой просто не будет равных. — А по поводу телефона, дядя Витя, выходит, что ты его видел? А? То есть — был там после меня… И не рассказывай мне, что у тебя информаторы…

Глебов усмехнулся. В данном случае речь действительно шла всего лишь об информации. Не так прост был дядя Витя, и кому уж, как не Наташе, об этом знать… Он легко и непринужденно переменил тему разговора:

— Получил твою запись, будем монтировать для эфира.

— Ой, если б я знала, что это так хлопотно, ни за что бы не согласилась. — Наташа тоже легко сменила тональность. Только во взгляде тлели угли. Страшные угли затаенной злобы. Она запомнит этот разговор. Он за него заплатит. — Очень трудно. А что там по конкурентам?

— Потом, Натальюшка, потом. Ты ножки-то присыпь, и правда, страшно смотреть, как мучаешься, — нежно посоветовал Виктор Федорович.

— Ну, другие куда больше мучаются. И не присыплешь, главное дело, ничем. Так? Правильно я говорю? — скорбно подхватила Натальюшка.

Кто бы мог подумать, что она может быть таким живым собеседником. Виктор Федорович прикрыл глаза и наслаждался звуком ее голоса. Ах, давно у него не было таких партий, таких удачно разыгранных ходов. Ему даже не было страшно. Все шло по плану.

— Увидимся, детка, — сказал Виктор Федорович, глядя на часы. — У меня посетители.

— Слушай, Глебов. — Она уже стояла в дверях и искала, куда сунуть окурок. В кабинете Глебова не было пепельниц. Из принципиальных соображений. — Слушай, если тебе скучно, морочь мозги Жанне. Она у нас девка терпеливая. А я и зашибить могу.

— Как Афину? — спросил Виктор Федорович, не открывая глаз.

Она пропустила сказанное мимо ушей и тихо, но убедительно добавила:

— И не пиши нам писем. Потому что милиция уже взялась за дело. И будет очень обидно, когда ты, уважаемый человек, сядешь на лавку для подсудимых в качестве маньяка…

Ну, это мы еще посмотрим. Посмотрим. Глебов удовлетворенно улыбался.

Как медленно сегодня тянется время. Нужно было работать. Он дотронулся до небольшой черно-белой фотографии, где Лялечка-старшая была снята со всеми своими подругами. Она была похожа на яркий тропический цветок, который чудом расцвел в дикой неприметной степной траве.

— Ты моя хорошая, — сказал он ласково. — Прости, если что не так. Скоро увидимся. — Приступ сентиментальности больно сдавил горло. Виктор Федорович достал из кожаного футляра любимую ручку и решительно обвел улыбающуюся рожицу Афины черной траурной рамкой. — А ты, деточка, для меня всегда будешь живой. Жаль, что мы так и не успели поговорить…

«А следующей будет Даша, — вдруг подумал он. — А вот третьей… Которая, девочка моя, была третьей?.. С этими куклами мы с тобой разберемся».

В дверь требовательно, вызывающе так, постучали.

— Да, проходите. — Глебов приосанился и провел ладонями по вискам. — Ручку вниз, — посоветовал он тому, кто дергал дверь. — А, это ты? Садись, будем работать.

Глебов открыл блокнот и нашел страницу, где его четким округлым почерком было выведено: «Невропаст».

— Ты сделал все так, как я просил? — Глебов посмотрел на посетителя, как скульптор на глыбу мрамора. Нужно было определить, в каких местах отсекать ненужное… Или стоит заменить этот кусок сразу — на что-то более вдохновляющее. — Все? Или были накладки?

Петров-Водкин понял все без слов. Одного взгляда Кирилла ему было достаточно для того, чтобы понять — здесь лучше действовать повесткой. На нормальную человеческую речь эта семья реагировать отказывалась. Да и что такого он сказал? Чего ради так картинно закатывать глазки и оседать на заплеванную лестничную площадку? Хоть бы помыли. Вот Леночка всегда мыла и следила за графиком исполнения этой процедуры во всем подъезде.

— Уходи, — попросил Кирилл, уже совсем-совсем теряя самообладание.

И это можно было считать единственным положительным моментом плохо начавшегося дня.

— Уходи! — уже заорал он, помогая Петрову спуститься по ступенькам. Всего два пролета, а ощущение, что с горы скатился. Хорошо еще, что Леночка научила его не быть мстительным, но встреча с Кириллом теперь вряд ли забудется быстро. Ныла скула, болела поясница, перед глазами стояли молоденькие девочки с фотографий, а в кармане брюк шелестело письмецо, которое он сумел изъять у плачущей Даши.

Это было такое же письмо, как те два, что он видел в кабинете у Жанны. Нужно идти с этим к прокурору. Прокурор поверит. Не может не поверить. Все идет к тому, что Леночка снова окажется правой. Это убийство, это покушение и это — серия. Игорь Николаевич, патологоанатом, тоже подбросил дровишек. В крови гражданки Афины Наливайко был обнаружен трихлорэтилен — бесцветная, прозрачная летучая жидкость. Обезболивающее.

— Лучше анальгина? — изумился Петров, который болел редко.

— Боюсь, что его вообще не применяют, — смущенно сообщил Игорь Николаевич.

— То есть — яд? — обрадовался Кузьма.

— То есть — обезболивающее. Не больший яд, чем воздух или мясо, — философски заметил Игорь Николаевич. — Но вообще, вообще трихлорэтилен образуется как побочный продукт в процессе метаболизма хлоралгидрата.

— И что из них яд? — попытался снова вникнуть Кузьма. И вдруг его осенило.

А что, если Наливайко сознательно применила яд, то сеть обезболивающее, которое уже не применяется, но действует как-то особенно. Например, как наркотик? И под воздействием этого наркотика она и совершила непоправимое? Стала птицей? Стала бабочкой?

— Где его можно купить? Достать? — оживился Кузьма.

— Да им не пользуются вообще-то. Говорю же, побочный продукт… — раздраженно заметил Игорь Николаевич. — Или ты, уважаемый, считаешь, что наша жертва выпила лекарства, чтобы голова не так болела при соприкосновении с асфальтом? Тьфу ты. — Он еще больше разнервничался и сказал: — Глядя на таких, как ты, я всегда голосую за коммунистов.

— Я, между прочим, не самый худший вариант, — обиделся Петров.

— Ну и чего ты надулся? — вдруг разом подобрел Игорь Николаевич. — Ты и правда не самый худший вариант. У вас в школе кабинет химии был?

Кузьма недоуменно уставился на врача:

— Был. Колбы всякие, препараты, кислоты. — Кузьма Григорьевич добросовестно пытался вспомнить, что еще относится к химии.

— И у нас был. А у хлоралгидрата иногда истекает срок хранения. Так вот мы мальчишками его прятали, а потом мгновенный сон с галлюцинациями ловили. Идиоты. А в принципе его можно и в чашку налить. И в графин. Директор наш спал, помню, как убитый, — раздумчиво сообщил Игорь Николаевич.

К случаям неожиданного покаяния Петров-Водкин был привычным. Он — человек в форме. Он всегда приветствовал такие крайние проявления работы совести, как явку с повинной. В те времена за сон директора мальчишки в лучшем случае получили бы «хулиганку». В худшем их ждало наказание по статье политической и страшной. Сегодня, за давностью лет, и после настоящего раскаяния… Нет, Петров определенно не видел повода для ареста Игоря Николаевича.

— Спасибо за откровенность, — пробормотал Кузьма Григорьевич, все еще объятый жаждой найти «трихлорэтилен» и выявить отравителя.

— Жаль, молодой человек. Жаль, — покачал головой Игорь Николаевич. — Вы совсем не умеете слушать старших. Ваша покойница, скорее всего, приняла хлоралгидрат и в момент падения просто спала…

— Как спала? — Петров-Водкин даже немного покачнулся, но устоял на ногах. — Значит, она ходила во сне? — спросил самого себя Петров.

— Вот уж не знаю, — огрызнулся Игорь Николаевич.

— Она ходила во сне, — пробормотал Петров. — Или она была лунатиком. Или ее выбросили мертвой. Надо сказать Леночке. Надо ее порадовать. Игорь Николаевич, спасибо огромное…

Очень задумчивый, Кузьма Григорьевич ретировался. Картина преступления была еще смутной, неясной, как осенняя погода. Когда с утра солнечно, днем дождь проливной, а к вечеру вдруг выдует все это дело ветер, и останется только чуть влажная земля в соседстве с сухим потрескавшимся асфальтом. Но это было убийство. Расследовать которое сначала не разрешила, а потом позволила Амитова. Необходимо выяснить, испугана она или играет свою игру. Круг подозреваемых был у Петрова-Водкина даже слишком широким. Такие наступили времена. Сегодня могли убить не только из-за кафе или недополученной прибыли, но и из-за неудачного цвета колготок.

Тот, кто писал девочкам странные письма, знал наверняка о том, что когда-то давно они были связаны дружбой, потом — смертью, а потом — враждой, которую нельзя было ни уладить, ни прекратить.

Тот, кого он вчера застал у дверцы сейфа и потом утром застукал во дворе, был связан с ними со всеми. В разные промежутки времени… Со всеми, кроме Амитовой. А может, и она дождется своего часа. А за всеми за ними, за их спинами постоянно маячила чья-то фигура. И это была фигура Глебова. Отца Лялечки-привидения…

С Глебовым встречаться Кузьме не хотелось. Это был как раз тот случай, когда одного раза вполне достаточно. Кузьма Григорьевич зажмурился и попытался стряхнуть с себя наваждение.

— Молодой человек, все, что произошло в деревне Холодки, касается только меня. Я буду миловать и карать. Я, и только я, — сказал он, когда Петров разработал план оперативно-следственных мероприятий и принес его на утверждение участковому. — Чтобы я больше никогда не видел ни вас, ни вашей дилетантской физиономии. — Голос Глебова был сухим и бесцветным. Позже, много позже, в ходе своей небогатой юридической практики, Петров не раз слышал такие голоса. Когда из человека вынимают душу, а оставляют только голосовые связки… получается такой звук, похожий на скрежет и шепот.

— Но ее убили. Она не могла повеситься или задушиться посреди дороги! — закричал тогда Кузя. — Этого нельзя так оставлять!

— А кто вам сказал, что я собираюсь это «так оставить»? — Глебов подошел к Кузе совсем-совсем близко и улыбнулся, заглядывая в самый омут его души. — Нет, вы мне не нужны. Вы не знали, а стало быть, не любили мою дочь. Нет, вы нам не нужны. И вот еще… Вам стоит сменить профессию. Такие азартные игроки в справедливость обычно делают глупости. Непоправимые. И уберите ваши бумаги.

— Но вокруг нее много подозрительных личностей. Например, муж убитой. Наследство…

— Их наследство — это я. — Лицо Глебова было спокойно, но Кузе оно показалось страшным. — Откуда мы можем его выгнать? — спросил Виктор Федорович у участкового. Тот, уже изрядно принявший на грудь, промямлил что-то о партии и месткоме. — Еще вопросы? Возражения? Можете быть свободны… — проскрипел Глебов почти доброжелательно…

Тогда Петров-Водкин еще верил в высшую государственную справедливость, но спорить с Глебовым почему-то не решился. В характеристике с места прохождения его практики случай с Ларисой Глебовой-Матвеевой даже не упоминался…

А были еще те, которые оставались в тени. Громкоголосая шальная Дарья и тихая вежливая Жанна. Почему, получив странные письма, ни та ни другая не обратились в милицию? Ну, по поводу Дарьи ясно — здесь Петров сам предотвратил, но Жанна? А не сама ли она их писала? Пусть даже из добрых намерений, чтобы активизировать следствие. Такой прием Петровым-Водкиным был изучен. По детективу Агаты Кристи, который месяца два мусолила Леночка. Значит, Жанна?..

И почему, почему именно сейчас Петров снова вспомнил о Лялечке и о деревне Холодки? Откуда этот мистический ужас? «Пси-фактор»? Мама говорила, что зрелище это — вредное. Но сама смотрела. И те серии, которые пропускал Петров, смотрела тоже, хотела быть в курсе последних веяний в молодежной субкультуре.

Нужно было обязательно найти человека, который писал эти странные письма. И остановить его любой ценой. А ведь не исключено, что работала банда… Рекламное агентство или новомодные пиаровцы… Петров успел взглянуть на два листка — на тот, который спрятала в сумку Амитова, и на тот, что был извлечен из антикварного почтового ящика Даши. Жанна лишь подтвердила, что ее текст — точно такой же. Они были написаны разным способом — компьютерным и старинным, буквовырезательным. Необязательно одним человеком. Значит, соучастники? Банда? Группа? Мафия? Тогда нужно срочно отправить Леночку к детям. Пусть посидит месяц-другой в деревне… Немедленно. Сейчас же сложить ее вещи и заехать за ней на работу прямо с ними. Все необходимое он отправит позже… Если за всем этим безобразием стоит Глебов, действовать нужно молниеносно.

Составляя на ходу список «самого главного, без чего не может обойтись женщина», Петров совершенно разнервничался. Маникюрный набор, увеличивающее зеркало для выполнения косметических процедур, напольные весы, крышки для закатывания банок, бигуди, шарфики, любимые журналы, несколько пар обуви, теплые вещи, лекарства, подушку… Подушку — обязательно. Леночка специально купила ее для того, чтобы не нажить остеохондроз. Спать на ней, правда, было невозможно, но, даже находясь рядом с головой, она творила настоящие чудеса. По словам Леночки, ее уже можно было записывать в балетный класс. Так, и еще — шерсть, нитки, два ящика яблок и три ананаса из холодильника — это для варенья из «Бурды». А банки? Боже, во что же он погрузит банки?

Петров решил не снимать обуви. Во-первых, это не ухудшит порядка в квартире, а во-вторых, нельзя терять ни минуты драгоценного времени… Он вытащил из кладовой большой холщовый мешок и ринулся в спальню, решив просто набить его всем необходимым, чтобы Леночка сама разобрала его на досуге.

Но что это?.. В прикроватной тумбочке лежали вкривь и вкось изрезанные журналы, а в конверте рядом — почти полный набор английских и русских букв… Все это было похоже на какую-то игру. На листках разного цвета были написаны, наклеены, набраны, в том числе и типографским способом, варианты фраз «Ты на очереди», «Следующая», «Теперь ты». И наконец, лучший вариант коллекции… Ну, тот самый… Тот самый, который чуть не довел Дарью до прыжка с высоты.

— Лена, Леночка? — все еще не веря своим глазам, прошептал озадаченный Петров. В голове у него сразу сложилась картина будущего. Картина страшная. «Хорошо, что в стране отменили смертную казнь», — подумал он.