Змеелов. Книга вторая

Глава 6

В Киев мы прибыли 12 октября, ближе к вечеру. Показалась знакомая вокзальная башенка с острым шпилем, устремленным в осеннее небо.

Наш поезд идет дальше до Львова, но стоянка в городе — полчаса. Для паровоза необходимо набрать воды и угля, а так же в это время происходит посадка и высадка пассажиров. Короче, у меня как раз есть время попытаться передать с кем-нибудь из железнодорожников, действующих на южном направлении, письмо для папаши. Он живет в Белой Церкви и работает инженером железнодорожного транспорта. Так что тут его многие знают.

Я накинул на себя брезентовый плащ и выскочил из вагона. Подорвался как в жопу ужаленный. А в Киеве осень, и дождь, и слякоть. Уже не скажешь, вслед за Пушкиным: «Уж небо осенью дышало, уж реже солнышко блистало, короче становился день…» Дудки! Глубокая осень, всякие отблески бабьего лета уже позади. Погода портится, ставя мою миссию под угрозу срыва. Того и гляди с первого ноября можно будет снега ждать.

Проходя мимо характерного вида состава, состоящего из «столыпинских вагонов», я услышал оттуда тихо звучавшую грустную песню. В которой сквозила «вселенская печаль»:

"Сиреневый туман, над зоной проплывает,

Над лагерем горит — полночная звезда,

Конвойный не спешит, конвой ведь понимает

Что с девушкою я, прощаюсь навсегда…"

В русской песне все очарование кроется не в музыке, а в смысле слов. В их правдивости.

А эта песня — весьма символичное напоминание, что сейчас от «сумы и от тюрьмы зарекаться» никому не следует. С этим бодрящим душу звоночком я и продолжил поиски для своей «оказии».

Несмотря на наступившую темноту, на вокзале мне посчастливилось встретить Егоркина — заместителя начальника железнодорожных мастерских в Белой Церкви. Он возвращался домой из столицы Советской Украины после какого-то производственного совещания. С ним я и передал сложенное треугольничком ( чтобы любопытные нос не совали) и заклеенное мое письмецо.

Егоркин — живая иллюстрация того, что большинство репрессированных — люди невысокой компетенции. Сегодня ты в поле пашешь или у станка на фабрике нехитрые операции проводишь — а завтра в тайге топором машешь, лес заготавливаешь. А на старое твое место легко и просто возьмут кого-либо еще. Я тут уже не говорю о эксплуататорских классах.

Ну какая скажите польза стране была от 300 тысяч царских офицеров? Это были граждане не сильно умные, образованность покрывала их тонким слоем, если вообще присутствовала. В основном офицеры эти были сильно пьющие. Деградирующие люди. О моральном облике и нравственных качествах тут и говорить нечего. Никто из них не выполнил данную присягу, поддержав царя при передаче трона брату Михаилу. А тот так метался по Петербургу ища поддержки! Не нашел, от слова совсем.

Даже за собственные, шкурные интересы воевал в гражданской войне только каждый третий из числа офицерской касты. Остальные сидели по схронам, осторожно шевеля ушами, улавливая куда ветер дует. Если принимать в расчет, что половина из воевавших были насильственно мобилизованы, а у значительной части даже семьи были в заложниках, то картина профессиональной компетенции выглядит просто удручающе. Никто не был в состоянии просто делать свою работу. А зачем нам кормить таких паразитов?

Добавлю еще, что сейчас, в конце тридцатых, следует держаться подальше от бывших царских офицеров. Так как остались в живых, в результате отрицательного отбора, одни конченные гниды. Об этой истории не принято вспоминать, поскольку она затрагивает самые основы нашего советского государства — об массовой вербовке сексотов-стукачей из числа бывших офицеров, сломленных голодом, страхом, угрозой расстрела и гибели близких. Они выдавали своих товарищей, родственников, получая за это «иудины деньги» и паёк, так что в прямом смысле слова «жили кровью» людей. Только попади к такому на карандаш…

Приблизительно тоже было и со священниками. Подвижников было среди них единицы. Основная масса — чиновники в рясах. Сколько из них после революции расстриглись, скинули церковные одежды и вступили, ядрёна вошь, в коммунистическую партию? Действовали такие хмыри не хуже флюгера, вращающегося с силой пропеллера.

Надобно сказать, что товарищ Ленин всегда утверждал, что «каждая наша победа должна стать в первую очередь победой политической», поэтому в первые годы советской власти таких вот бывших священников охотно принимали в партию, показывали их на собраниях и прописывали в газетах.

В качестве наглядной иллюстрации, что народную советскую власть принимают каждый! Даже священники. Так сказать живой рекламный ролик в натуральную величину. Правда, товарищ Сталин таких вот хитроумных перебежчиков, любителей сладкой жизни, из партии быстро вычистил. И правильно сделал!

Бары-кормильцы? Не смешно. Мужики, понимаешь на работе гробятся, а эти гусаки с нашего молочка сливки слизывают. Даже горький плач о «лучшей части народного генофонда», применительно к кулакам, не имеет под собой никаких серьезных оснований. Кулаков было слишком мало, чтобы их принимать в расчет. Ниша слишком узка. Предположим в деревне на тридцать домохозяйств имеется один лодырь, бездельник, у которого поля вечно бурьяном поросли, и один кулак, у которого на полях хлеба вечно чащей стоят.

В целом по деревне то на то и выйдет. И вообще по статистике крайние значения надо отбрасывать. Значение тут имеет только 28 остальных крестьян. Середняков, которые и есть тот самый лучший народный генофонд. И которых часто во время бурного безобразия для статистики репрессировали, оформляя в кулаки для количества.

А крайности — вредны. В любом виде. Недаром же в числе семи смертных грехов есть как лень, так и жадность. Пусть это будет и жадность к работе. Сам бы пусть кулак мордовался как хочет. Но ведь он, извращенец этакий, мордует и свою собственную семью. А главное — наемных работников, вытягивая из них все жилы. А это не хорошо.

Кроме того, следует признать что кулаков в деревни никто не уважает, за их «хитрожопость». Ибо картины жизни сельских кулаков дает еще Салтыков-Щедрин и они больно неприглядны. Называют их в селе не иначе как «мироеды». Это повелось из-за того, что кулаки слишком активно используют в свою пользу такой механизм крестьянской взаимопомощи как община (мир). Недаром еще Карл Маркс находил в русской крестьянской общине некоторые черты будущего коммунизма.

Действительно, легко можно было рассмотреть, чем все закончится. К примеру, при советской власти профсоюзные взносы платили все, но по профсоюзным путевкам на море ездили чаще всего одни и те же люди. Так и кулаки активно паразитировали на общественных механизмах крестьянской помощи. Которая в принципе была предназначена для поддержки погорельцев и других подобных случаев.

Да и моральный облик кулаков, описанный Салтыковым-Щедриным, вызывает лишь искреннее омерзении. Жадность к деньгам до добра не доводит. Происходит полное духовное разложение личности. Так массовое явление в той среде получило такое неприглядное явление как «снохачество». Это когда отцы семейств используют для своих сексуальных утех молодых жен своих сыновей. А как вы хотели? Задаром большое наследство получить? У кого нет денег — у того нет и проблем, а за большие деньги извольте напрягать жопу! И из-за жадности сыновья закрывали на такие вещи глаза.

Можно еще долго размышлять на эту тему, но вернусь к Егоркину. Советскую власть он не любил, и хотя бороться с ней не боролся, все ограничивалось только ворчанием, язык за зубами наш герой не держал, и вякал не по делу постоянно, но и советская власть в ответ тоже сильно не любила Егоркина. Сколько раз его уже судили, устраивали прилюдные театральные представления, по советским лекалам быстро приговаривали несчастного к расстрелу.

Вот как он сам это описывал.

"Ввели меня в зал, там человек сто сидит. За столом — председатель и два заседателя. Ко мне подошел какой-то старенький и маленький человек, сказал, что он назначен мне в защитники. Я отказался: как-нибудь сам защищусь… Но тот сказал, что все равно будет в зале.

Началось слушание как обычно: «Прошу встать!» Я сижу в шапке. ( У нас могут прицепиться до всего: «Почему ты в шапке?» или "Почему без шапки?).

Председатель, возмущаясь и брызгая слюной, говорит, что я не подчиняюсь советским законам. Я же ему степенно отвечаю, что это не советский закон, при царе тоже требовали вставать…

Один из заседателей начал расспрашивать меня о моих убеждениях, но председатель его сразу же оборвал. Затем другой сказал мне, что, дескать, войну белые начали, мы только защищаемся, вы же нам мешаете. Вот мы вас вдогонку к Колчаку отправим, там в аду и проповедуйте… Я с обреченностью фаталиста отвечаю: «Куда отправите, туда и поеду».

Тут уж и прокурор потребовал, чтобы дело передали в обычный суд. А председатель как вскочит: «Ишь какой законник! Мы руководствуемся не законами, а нашей революционной совестью!» Прокурор требует, чтобы его заявление занесли в протокол, его поддерживает защитник, а председатель опять кричит: «Это что за старый дурак? Где его выкопали?»

Теперь уже и прокурор, и защитник требуют, чтобы слова председателя занесли в протокол, а тот только отмахивается: «Занесем, занесем! Всех вас занесем!»…

А потом увел заседателей в соседнюю комнату, там покричали, вышли и объявляют: «Расстрел». В зале шум, прокурор протестует, а председатель требует от милиции, чтобы она очищала зал…"

Но все спускали на тормозах. Воз и ныне там. Ибо хотя начальником железнодорожных мастерских можно назначить и проверенного партийного товарища, но в реальности управлял и организовывал всю работу его заместитель. Убери Егоркина и железная дорога может встать на большом участке. А кому это надо?

Я уже рассказывал, что даже в разгар самого горнила репрессий в 1937−38 годах, мелкое железнодорожное начальство, так сказать становой хребет РЖД, коммунисты старались не трогать. Даже за дело. Итак при царе почти мало мальский ж/д начальник автоматически личное дворянство получал, а когда их в первые годы Советской власти поголовно репрессировали, то оставшиеся стали буквально цениться на вес золота. Так что всегда и везде ограничивались простыми стрелочниками.

Ибо сюда не каждого назначишь и не каждый вывезет. Тут кандидатов фиг да ни фига. Это же не речи на митингах и партсобраниях горланить. Тут соображать надо…

А вопрос стратегический. Вся советская власть в России держится на паутине железнодорожных линий. Не даром же восставшие на Дону казаки не только рельсы разбирали и быками растаскивали, но и железнодорожную насыпь старались распахать. И все равно железнодорожники быстро пути восстанавливали. Потому советская власть на Дону и победила. Что быстро доставила два миллиона вооруженных до зубов красноармейцев со всеми припасами в нужную точку.

Так что Егоркин подавал апелляцию и его, отсыпав щедрую порцию звездулей, быстро прощали. Преподав наглядный урок, действующий на какое-то время. Так как из окна камеры смертников, он дважды видел, как расстреливали людей. Другое дело, сколь веревочки не виться, а совьется она в петлю. Подготовит Егоркин себе смену и поедет в Сибирь медведей просвещать. Как правильно, с помощью механизмов, из вечной мерзлоты золото надо добывать.

Передав письмо для родителя, я поспешил вернуться к себе в вагон. В переданной весточке я писал отцу, чтобы он ни в коем случае не соглашался переезжать на новые территории. То же касалось и моего старшего брата. А сейчас на присоединенные в конце сентября бывшие польские земли, всеми правдами и неправдами, большевики агитировали переселяться проверенные кадры. Для укрепления советской власти на новых территориях. На совесть давили. И обещали хорошего пинка под жопу.

А нам этого не надо. Война скоро и зачем глупо попадать под первый же удар фашистов? К чему нам такое веселье ключом и дым коромыслом? Ага, делать нам больше нечего! Хрен вам, ребята, по всей морде!

Про войну я, конечно, не писал, но утверждал, что много ходатайствую, чтобы нашу семью перевели в Туркмению. Железной дороге Ташкент-Мары и Мары-Кушка тоже нужны хорошие специалисты. К тому же я себе строю большой дом, с учетом будущего переезда нашей семьи. Приукрасил, конечно.

Мое запланированное глинобитное домовладение, пусть и просторное, не могло сравниться со старым особничком, в котором наше семейство, как инженерные работники, технари, проживало в Белой Церкви. Но тут цель оправдывает средства. Можно и соврать. Бог простит. Главное чтобы мое семейство пока никуда не сорвалось, а то потом возникнут большие трудности.

В старинный русский город Львов, которые некоторые существа с недоразвитым речевым аппаратом, называют, не в силах правильно выговаривать слова, Лембергом, я прибыл в полдень 13 октября. Время ожидания заканчивалось, наступало время действовать. Куда дальше?

Никаких наметок и наработок у меня не было. Ехал наобум. Сам я не семи пядей во лбу, чтобы крутить сложные оперативные комбинации. Если бы мозг мог вырабатывать искры, то от моего не возможно было даже зажечь спичку. И время поджимает.

С одной стороны погода шепчет. Осень, мерзопакостно. С другой стороны финская «зимняя война» на подходе. С грозной неотвратимостью. Что значительно увеличит строгости комендатуры. А мое дело излишнего внимания не терпит. Надо сработать за несколько дней. Так сказать: пришел, увидел, победил.

С другой стороны и противник у меня не гений. Не гроссмейстер-комбинатор. От осины не родятся апельсины. Поляки — одни и самых тупых народов на земле. По мнению американцев. В Америке поляк — вечный герой анекдотов в стиле наших про чукчу. Хотя в США хватает всяких наций, много там оригиналов понамешалось. В конце концов там есть Аляска, с эскимосами, которые от наших чукчей не сильно отличаются. Но поди же ты, поляки и на этом фоне являются явными чемпионами по интеллекту. С конца.

Насчет же внимание комендатуры и карательных органов, я решил подстраховаться. Как только мы стали подъезжать ко Львову, я пошел с вещами в туалет и там надел на свою правую руку гипсовую трубу. Довольно большого размера, чтобы сразу можно было ее скинуть одним движением конечности. Сверху оно уже была покрыта бинтами, а на конце располагался аксессуарный «чепчик». Ткань, на которую тоже были нашиты маскировочные бинты. Такой чепчик легко одевается и легко снимается. Держится на резинке от трусов. Одел, концы нашитых бинтов под бинты гипса заправил, — полное впечатление, что монолит.

Чтобы не шокировать попутчиков в купе внезапно образовавшимся переломом, перевязь я пока просто одел на шею и заправил под теплую выцветшую фуфайку. По ходу одеть ее под гипсовую руку — секундное дело. А гипс временно скрыл брезентовым плащом, повешенным сверху, в стиле как официант держит салфетку или полотенце.

Из-за того, что везу с собой ружье, пришлось сдать его в багажный вагон. А заодно, чтобы одинокое оружие в глаза не бросалось, сдал туда же и основную часть своих вещичек. Так что пока вещей у меня с собой самый минимум. Тем более я оделся, гипсовую трубу на место приладил и плащ на руку повесил. Вышел на сырой перрон, метнулся за угол вокзала, стал у стеночки, перевязь на место приладил, теперь я официально травмированный на правую руку. То есть совершенно безобидный гражданин. Меня всякий может обидеть.

Львов — конечная. То есть получать багаж можно было не торопиться. Чтобы не вызывать недоумения своей внезапной травмой у приехавших со мной пассажиров. Так что выждал полчаса, пока народ рассосался, я тоже сходил и свои вещи получил. Одна из главных заповедей в этом мире звучит очень просто: «Не суетись!». Правда, некоторые добавляют «Под клиентом!». Это еще древние голожопые римляне придумали, заявляя: «Поспешай медленно!».

Полученные вещи я тут же сдал в камеру хранения для негабаритных грузов. Квитанцию получил и свободен. Гуляй — не хочу.

Вот я и пошел. По закопченному городу, напоминавшему мне мрачного призрака. На улицах чумазые дети, с бледными глазами вампиров, играли с золой. Инфраструктура здесь была разрушена, а улицы напоминали помойные ямы.

Теперь же наступали новые времена, новые нравы. Настал конец этому филиалу глобального капитализма, славящемуся как город легких денег и легкой морали. Прощай неравенство и коррупция. Погасли огни гламурных универмагов, отелей, ночных клубов и игорных казино.

В ресторанах больше не подавали «Каплун Сурдо», приготовленный с мадерой, фуа-гра и трюфелями и «крепы Жоржетт», посыпанные мелко порезанными ананасами. Заглохли кабаре. Польские проститутки на улицах более не учили любого желающего сексуальным техникам, способным соблазнить британского короля.

Первым делом, полный надежд, я направил свои стопы на рынок. Спрашивай и язык доведёт!

Если бы я был поляком, где бы я разместил схрон с оружием? И базу для партизанского отряда на случай войны? Прежде всего в лесу. Горы тут явно не подходят, мороки много. Это же постоянно вверх-вниз подниматься-спускаться. Ноги бить. Это не для поляков.

Во-вторых, в радиусе ста километров от Львова. Едва ли больше. Это же по бездорожью два часа туда от города ехать и два обратно. А польский офицер без городских ресторанов, девок и варьете воевать не может. Натура у него избалованная.

В-третьих, поблизости от леса должны располагаться польские села. Консервы, конечно, хорошо, но и свежие продукты необходимы. Да и поддержка польского населения вещь в таком деле немаловажная. Не говоря уже о том, что самогон в схрон таскать лучше от проверенных людей. А наперед самогона не напасешься.

И наконец, в-четвертых, рядом должна существовать какая-нибудь польская военная часть. Чтобы оружие далеко не возить. Вода течет только вниз, а поляк всегда действует по пути наименьшего сопротивления. Чтобы невзначай не перетрудиться. Где все четыре фактора совпадут — там мне и следует начинать свои поиски.

Оставалось всю необходимую информацию узнать на рынке. И готово.

Львов — русский город, но русские здесь не живут. Чего нема, того нема. Снова сорняки заглушили урожай. Надо их постоянно выпалывать, а без этого в любом нашем городе будут проживать только мигранты. Здесь же живут в основном поляки, чьи вечно пьяные физиономии доказывают, что они явно не являются любителями чая, бандеровские выпердыши, евреи и армяне. Первые две категории мне явно не друзья, а вот с третьей, используя свою своеобразную внешность, можно плодотворно и пообщаться.

Ума у меня не палата, так что я всегда стараюсь использовать старые, проверенные временем наработки. Верно говорят, что возможности буквально лежат под ногами, надо лишь иметь достаточно мозгов, чтоб их заметить, а ещё достаточно решимости, чтоб подобрать. Работает? Так зачем же заново изобретать велосипед? Да и не изобретатель я…

В Советском Союзе был такой писатель — Солодарь. Обладатель махровой семитской внешности. Так что он живо начал посещать все сионистские сборища. В начале у нас в стране, а затем и за рубежом. Как он там заливался соловьем: «Мы евреи то, мы евреи -се…» Кто бы мог подумать, что этот с первого взгляда свой парень обо всем пишет доклады куда следует?

А когда его разоблачили, то Солодарь написал толстую книгу, где всех евреев смешал с дерьмом. Облил фекалиями с макушки до пят. За исключением коммунистов. Но коммунисты не выпячивают свою еврейскую сущность, они — интернационалисты, так что исключение получилось совсем маленькое.

Вот и я эксплуатирую свою своеобразную внешность на все сто процентов. И даже на двести. На рынке нашел пожилого торгаша, явно из нужной мне категории «сынов израилевых». Рожа самодовольная, шнобель ну просто кирпича просит. Просто типичный комический персонаж, достойный бульварного фельетона. Отчего-то сразу вспомнилось классическое, из «Белой гвардии». «Ты нас не бойся. Мы жидов любим. Любим. Держите его, хлопцы!»

Ай, ладно! Приступим.

— Шолом, уважаемый! — начал я.- Надо же как получилось, бедным евреям снова предстоит жить в России. Что ты будешь делать!

Продавец мне снисходительно улыбнулся. Напомню, что я сейчас пребываю в полном расцвете молодости, силы и мужской красоты. Прямо хоть на плакаты с меня рисуй.