Знание-сила, 1997 № 05 (839)

Век Московского царства

В серии заметок, посвященных 850-летию Москвы, мы попытались посмотреть на Москву, как на некое историко- культурное явление, которому присущи определенные закономерности в развитии. Используя новые археологические данные, мы задались вопросом, как и почему во второй половине ХIII века в недрах Северо- Восточной Руси сложилось средоточие населения, способного к созидательной деятельности; как образовалось социальное «поле», в котором стало возможным формирование данного историко- культурного явления, и как оказавшийся в центре этого поля пограничный городок Владимирского княжества стал в ходе борьбы внуков Александра Невского местопребыванием великих князей владимирских и митрополитов всея Руси.

A дальше — чрезвычайно важно выяснить, что же позволило Москве удержать власть над Северо-Восточной Русью? Отвечая на этот вопрос, я попытался проследить, как Москва, став центром, аккумулирующим социальные и технологические новации, синтезировала их в самобытную культуру, как в эпоху Дмитрия Донского и Василия I смогла отстроить войско и администрацию на вотчинно-феодальной основе, не ослабляя власть великого князя.

Но вот новая загадка: общество и культура в первой половине XV века достигнут уникального сочетания творческой смелости, внутренней завершенности и истинной классицистичности (фрески Рублева, «Жития» Епифания, скань Амвросия Кучецкого), средневековое общество, которое, по определению, ориентировано на стабильность, вдруг без видимой причины и при отсутствии прямых импульсов извне начинает преобразовывать себя, меняясь прямо на глазах.

Чем были вызваны эти перемены? Почему в них было так много специфически «московского», что иностранцы именовали Русское государство Московией?

Итак, проблема поставлена. Можно ли ее решить? Да и вообще могут ли московская археология и другие дисциплины, изучающие культурное наследие, предложить что-то новое? Ведь основные памятники XVI века сохранились и хорошо известны, и фонд письменных источников по большей части уже введен в научный оборот.

И все-таки попытаемся. Во- первых, далеко не все значимые памятники полноценно исследованы. Об этом говорят исследования последних лет, например, проведенное В. В. Бычковым сопоставление традиционалистской эстетики «Стоглава» и новаторской идейно-художественной практики его создателей, проявившейся в аллегорических росписях московских храмов, выполненных после пожара 1547 года, по-новому раскрывает духовную жизнь XVI века. Что уж говорить о древностях, входящих в сферу внимания археологии! Градостроительные и расселенческие структуры, разнообразнейшие памятники материальной культуры XVI века активно и целенаправленно начали изучаться лишь в последние два десятилетия.

А в моих штудиях наступил период, когда XVI столетие представилось мне не просто периодом завершения развития ранне-московских традиций и их окостенения (как принято нередко считать), но временем в чем-то, может быть, даже более самобытным, чем раннемосковская эпоха. Убежден, что понять своеобразие периода Московского царства, а формально это 1547—1570 годы или шире — 1480—1570, можно, если взглянуть на него из московского великокняжеского прошлого, то есть если сопоставить его с классически феодальным обществом, существовавшим от Дмитрия Донского до Василия II.

Фрагмент пелены, 1498 год (Москва, Государственный Исторический музей) — прекрасный образец московского лицевого шитья с изображением крестного хода в Кремле в вербное воскресенье 8 апреля 1498 года.

В среднем ряду с нимбом и в короне изображены великий князь Иван III, рядом с ним с нимбом же и со скрещенными на груди руками — его внук Дмитрий, за ними в короне без нимба — сын Ивана III Василий. Пелена по своему содержанию необычна для древнерусского искусства. Это, по существу, светская картина, передающая реальное событие с участием исторических лиц.

Нуно Гонсалвес. Фрагмент алтаря Сан Висенте, 1465—1467. Лиссабон. Национальный музей старинного искусства. Здесь, на алтаре, художник также запечатлевает исторические лица, передавая портретное сходство короля Афонсо V, инфанта Жоана, Генриха Мореплавателя.

Итак, исследователь, обогащенный знаниями по истории московской культуры и структуры раннемосковского общества, вновь, как завороженный, устремляет свой взор к колоссу Московского царства XVI века.

Новый культурный штурм, которым ознаменовывается вторая половина XV столетия, зарождается не в аморфном «поле» великорусских княжеств, как это было во второй половине XIII века, отчасти в первой половине XIV, но непосредственно в Москве.

В последней четверти XV — начале XVI века в развитии Москвы произошли кардинальные перемены, которые привели к формированию архитектурных ансамблей и центричной планировки, знакомых нам по чертежам города конца XVI века и сохранившихся до наших дней. Иваном III было начато грандиозное строительство, которое велось под руководством итальянских архитекторов и инженеров.

Стены и башни Кремля, великокняжеский дворец и ансамбль Соборной площади были основным звеном этой строительной программы. Изучение фундаментов стен и башен, а также Алевизова рва, выкопанного в 1508 году между реками Неглинной и Москвой, демонстрирует масштабы и высокий инженерный уровень этих работ.

Однако возведением Кремля строительная программа не исчерпывалась. В 1514—1516 годы Алевизом Новым было сооружено более десяти каменных храмов, располагавшихся по большей части на территории будущего Белого города.

Вместе с этим шли и градостроительные преобразования. Вокруг Кремля было образовано открытое пространство, оно давало возможность обороны крепости и ее обзора. Следы планировочных работ конца XV века открылись во время раскопок, проводившихся на Историческом проезде, в виде вымостки из мелкого щебня.

Одновременно происходил интенсивный рост городских посадов за счет земель, занятых ранее полями. Как показали исследования И. А. Бойцова, основанные на материалах раскопок и наблюдений последних десятилетий, к концу первой четверти XVI века было полностью застроено Занеглименье в пределах позднейшего Белого города. Находки керамики этого времени известны в районе улицы Ленивки, в Б. Знаменском переулке и к северу от Знаменки. На Арбатской площади культурный слой, отложившийся до начала строительства стены Белого города (1586—1590), достигал 1,7 метра. Очевидно, тогда же усадебная застройка возникла на пространстве от Воздвиженки до Тверской, а также к востоку от Тверской. На кладбище церкви Дмитрия Солунского, стоявшего на углу современного Тверского бульвара и Тверской улицы, были обнаружены надгробные плиты первой половины XVI века, а несколько месяцев назад в раскопе у храма Большого Вознесения у Никитских ворот было найдено надгробие 1510 года. Из грамоты на село Сущовское видно, что в начале XVI века северо-западная часть позднейшего Белого города между улицами Петровкой и Тверской была застроена приблизительно до линии, вдоль которой позднее была возведена стена Белого города.

Таким образом, в конце XV — первой четверти XVI века в Занеглименье сформировалась уличная сеть, причем «нарезка» улиц была проведена не без влияния принципов регулярности — принципов, получивших как раз в это время большое распространение в Европе. Хотя в восточной части будущего Белого города, а также в Замоскворечье и в Заяузье уличная сеть в большей степени подчинялась рельефу местности, но тем не менее и здесь элементы регулярности прослеживаются.

«Сигизмундов» план. Фрагмент: Кремль и Китай-город

Печать Ивана III, 1490— 1504. Изображение всадника, поражающего копьем дракона (на лицевой стороне), использовавшееся на печатях великих московских князей, будучи дополнено изображением двуглавого орла (на оборотной стороне) и новым титулом («Иоанъ Божиею милостию господарь Всея Руси великий князь и великий князь Влад(имирский) и Московский) и Иов(городский) и Пск(овский) и Тве(рской) и Вят(ский) и Пер(мский) и Болгарский)») стало государственной печатью Русского государства.

Золочение кровли Успенского собора в 1551 году. Миниатюра из Царственной книги

На протяжении последней четверти XV — первой половины XVI века формы расселения и хозяйства, а это крупные села с погостами-некрополями при храмах и многочисленные малодворные деревни (следы которых «ловят» археологи), широко захватывают обширные пространства, далеко выходя за пределы Волго-Окского междуречья.

Распространение московских культурных традиций проявляется и в формировании новых этнокультурных наименований территорий Русского государства. Если в Белозерской уставной грамоте 1488 года еще говорится о «гостях» (купцах), которые приходят из московских, тверских и новгородских земель и противопоставляются самому Белозерью, то в «Стоглаве» речь идет лишь о различиях в обычаях московской и новгородской земель.

Новый этап в материальной культуре Москвы приходится на последнюю треть XV века. Это во всех сферах жизни переломное время — в изобразительном искусстве, в каменном строительстве, в производстве оружия и оформлении быта горожан.

В керамическом производстве почти одновременно появилась целая серия новых типов посуды: белоглиняной, чернолощеной, имитирующей модную в Европе оловянную, ангобированной. Причем этот набор, появившись в Москве, очень быстро распространяется на огромные территории. Белоглиняную керамику находят и на Онеге, и в воронежском течении Дона, и даже в крепостях, возведенных в предгорьях Урала.

В первой трети XVI века, как показали исследования Л. А. Беляева, в Москве налаживается производство поливных печных изразцов. Здесь просматриваются венгеро-балканские традиции, с которыми были знакомы москвичи. Такие изразцы находят при раскопках Гончарной слободы. Уже с середины XV века начинается производство керамических плит для фризовых поясов храмов и монастырских трапезных, ранее делавшихся только из резного камня. Их узоры рано отражают ренессансные мотивы, знакомые художникам по книжным орнаментам, ювелирным изделиям, а потом — и по работам приглашенных в Москву итальянских мастеров. Глазурь используют не только для посуды или производства архитектурных деталей, она широко проникает в быт горожан, который становится все более и более разнообразным. Глазурь применяется и при изготовлении игрушек, бус и многого другого.

Стекло в XVI веке продолжали привозить из-за рубежа. Часто это бывали, даже по общемировым стандартам того времени, действительно роскошные сосуды. Бокалы из мастерских Центральной Европы, подарки царским особам найдены в погребениях царей, цариц, высшего боярства. Они становятся «модными» в качестве елей ниц во второй половине XVI века. Наиболее известен богемский кубок синего стекла из гробницы Ивана IV, но не менее хороши прозрачный бокал с крышкой из саркофага царевича Ивана и бокал царицы Анастасии. Вообще лучше всего о развитии материальной культуры в XVI веке можно судить по продукции царских и митрополичьих мастерских, по шедеврам церковной и крепостной архитектуры, образцам художественного литья, например, колоколам, пушкам.

Оживление в архитектуре Московского княжества начинается, как свидетельствуют работы В. П. Выголова, с 1450-х годов. Важнейшим архитектурным нововведением середины XV века стали трапезные палаты монастырей — киновий. Двух-трехэтажные, на углубленных подклетах, они включали общий сводчатый зал для трапез, систему кладовых, ледников и кухонь, печи которых были приспособлены благодаря сложной системе каналов-калориферов не только для выпечки хлеба и варки кушаний, но и для обогрева здания, так что огромное сооружение было как бы огромной печью.

Для решения новых культурных задач требовались более современные строительные технологии. Вначале их находили в Пскове. Псковичи возвели ряд сравнительно небольших храмов в типичной для середины XV века технике — из кирпича и белого камня с применением декоративных керамических поясов. Но для возведения нового Успенского собора — главного храма государства — псковичи оказались не подготовленными. Доведенный до уровня сводов собор внезапно обрушился. В Москву были приглашены итальянские зодчие.

Благодаря исследованиям С. С. Подъяпольского, Б. П. Дедушенко, В. В. Кевельмахера, сегодня уже ясно, что степень воздействия европейских мастеров (архитекторов, инженеров, скульпторов) на культуру Москвы XVI века полностью не осознана. Резьба каменного трона, например, на галерее церкви Вознесения в Коломенском, воспринимаемая нами как исконно русская, оказывается, создана по мотивам Ренессанса. Определено участие итальянского зодчего и резчика в постройке собора Новоспасского монастыря. Выяснено, что сохранившийся собор Высокопетровского монастыря возведен не в конце XVII, а построен Алевизом Новым в 1514—1517 годах и представляет собой ротонду, открывающую серию столпообразных построек XVI века. В Александровской слободе Василием III был создан уникальный ренессансный ансамбль, который сегодня в значительной мере скрыт позднейшими перестройками.

Создается даже иллюзия, что все то, что мы привыкли считать исконно русской архитектурой и искусством, «распадается» на элементы, восходящие к западным образцам. Но вот что удивительно: аккумулировав новации, Москва вновь создала совершенно неповторимый культурный синтез. Причем никогда — ни до, ни после этого времени — культура Москвы не оказывала такого глубокого, органичного и плодотворного влияния на культуру всего Русского государства, как в это время.

Парадоксально, но либеральная историография, смущенная деспотизмом и агрессивностью Московского государства XVI века, склонна была объяснять и деспотизм этот, и агрессию необходимостью обороны от Казанского и Крымского ханств и обширностью географического пространства, хотя подобный подход всегда был прерогативой апологетико-патриотического направления.

Да, это государство было военной машиной, осуществившей самую крупную реконкисту XVI века. Да, его государственная идеология была контрреформационной. Да, с точки зрения политической системы оно напоминало западные абсолютистские режимы. Но близкие аналогии всех этих черт мы находим в Испании (от эпохи Фердинанда и Изабеллы до Филиппа II) и в монархии Габсбургов. Тем не менее развивалось оно совершенно иначе. И влияниями внешних факторов вряд ли можно объяснить его базовые характеристики.

Общество и государство XVI века сложилось в результате трансформации того общества, которое существовало в Московском княжестве. Характер этой трансформации, происходившей одновременно с описанным выше преобразованием московской культуры, иногда удается увидеть яснее на локальном уровне.

Вот, например, как сложилась судьба землевладельцев Волоцкого края, служивших московским великим князьям со второй половины XIV века. Эти семьи, история которых реконструируется с помощью актов Иосифо-Волоколамского монастыря, сыграли значительную роль в обороне Московского княжества от литовских вторжений, а позднее — в присоединении Новгорода. Среди них были Кутузовы, вырвавшие в 1446 году вместе с Ряполовскими юного Ивана III из рук Дмитрия Шемяки, а во время присоединения Новгорода арестовывавшие новгородских бояр; были и Яропкины, своей кровью заплатившие за приход к власти Василия III. В конце XV — первой половине XVI «волочане» создали один из крупнейших общежительных монастырей Московского государства — Иосифо-Волоколамскую обитель, которая, унаследовав их корпоративную сплоченность и непреклонный дух, оказала, в свою очередь, существенное влияние на идеологию церкви и государства первой половины XVI века.

Однако само это жизнеспособное общество оказалось бессильным перед процессом дробления земельных владений. А этот процесс медленно, но неуклонно подрывал его структуру, превращая потомков «вольных слуг» в рядовую служилую массу. Видимо, такова была главная причина превращения общества, основанного на отношениях вассалитета, в общество, основанное на отношениях подданства. И именно это новое общество и создало идентичное себе государство, которое поразило С. Герберштейна бесправием подданных. Оно создало бы почти такое же государство и на более узком географическом пространстве, тем более, что размеры этого пространства тогда еще не были столь велики. Можно предполагать, что оно создало бы почти такое же государство и не будь угрозы со стороны Степи — ведь в Великом княжестве Литовском, также подвергавшемся набегам крымцев, сложился иной общественный строй.

Таким образом, и в социальной, и в культурной сфере мы наблюдаем развитие, заданное весьма своеобразной «генетической программой». Как уже приходилось говорить, после падения Константинополя в середине XV века Московская Русь остается практически единственным суверенным православным государством. Мы почти лишены возможности сравнить его развитие с развитием других обществ данного культурного круга. Поэтому характер «программы», которая определяла развитие этой социальной и культурной системы, остается в значительной степени скрытым от нашего понимания. И тем не менее можно полагать, что феномен культурной метрополии — Москвы — играл в ней весьма существенную роль.

Разумеется, на стадии формирования национального государства эта роль не могла не усилиться. Однако, как было показано выше, данный феномен возник значительно ранее и дал о себе знать с необыкновенной силой уже в эпоху классического феодализма, то есть в тех общественных условиях, которые не были ориентированы на централизацию государственной жизни.

Таким образом социально- и культурноорганизующая функция Москвы, проявлявшаяся на различных стадиях развития Северо-Восточной Руси XIII—XVI веков, как явление не может быть исчерпывающе описана в рамках традиционных представлений о роли Москвы в развитии Русского государства («собирание русских земель»). И если подобный взгляд будет воспринят и послужит правильной постановке исторических исследований, цель настоящих заметок будет достигнута. •

Аркадий Мурашев