Знание-сила, 1997 № 05 (839)

Опыт мемуара на тему космических исследований планеты Венеры. Околокосмические будни

Вид Земли с Луны

Острые «рога» у земного полумесяца — свидетельство того, что у Земли есть атмосфера

Я просто анализировал в уме своем большинство поэтов, имевших успех, этот анализ привел меня к синтезису; ибо дарования, рассыпанные между другими поэтами порознь, оказались совмещенными все во мне едином...

Прийдя к такому сознанию, я решился писать.

Козьма ПРУТКОВ

Я был совсем юнцом, когда запустили первый в мире искусственный спутник Земли, учился на втором курсе МВТУ имени Баумана. Но к моменту гагаринского витка я уже со знанием дела рассуждал о нелепости и примитивности фонбрауновской ракеты «Фау-2» с ее форкамерами и подвесными баками, работающей (вот ведь варварство!) на этиловом спирте.

До слез обидно: запустили в космос человека, при этом обошлись без нас (ладно, без нас — без меня!) А еще запускали космические аппараты к Венере и Луне. И опять без нас (без меня). Правда, не всегда успешно. Однако отличный по тем временам результат — «Луна-3» — это же сенсация! Впервые человек заглянул на ту сторону Луны! И понял я, что после защиты диплома на мою долю из всех космических тайн останутся только планеты Солнечной системы, в первую очередь Венера и Марс. Луна — пройденный этап...

Распределение. Куда? Никаких колебаний: в Подлипки, к Королеву! На комиссии по распределению спросили, есть ли склонность к научной работе. А нет, так можно податься в конструкторы, в проектанты. Что за вопрос! Конечно же, к научной работе! И исключительно в Подлипки! А ездить туда-сюда за полтора часа в один конец не боитесь? Да я... да что угодно, лишь бы космос! Комиссия, конечно, умилилась, снизошла: ну будут вам Подлипки. Ух, до чего я был счастлив.

И вот — Подлипки. Но вместо заветного королевского КБ оказался я распределенным в «очень научную» организацию, именовавшуюся тогда НИИ-88, впоследствии — ЦНИИ машиностроения. Естественно, «ящик». Это был удар. Я же рвался к Королеву, а в обстановке сплошной секретности в те времена про НИИ-88 и знать не знал. «Вы же хотели науку, вот вам и НИИ. В Подлипках, как и было задумано»...

Преддипломная практика, диплом. Моя тема — мягкая посадка на Луну. Где-то кто-то к тому времени эту задачку, конечно, уже досконально раздолбал, однако для меня это решение — за семью печатями, приходилось доходить до всего самому-

А тем временем отечественные успехи в космосе продолжались. Засидевшиеся на старте космической эры американцы из кожи вон лезли, чтобы догнать и перегнать СССР. Президент Джон Кеннеди утвердил национальную задачу — высадить американского космонавта на Луну до начала семидесятых годов. Я тоже окончательно определился: околоземный космос вместе с Луной — мелкие, неинтересные дела, заниматься стоит только космическими исследованиями планет, в первую очередь Венеры и Марса.

Действительно, в те времена (начало шестидесятых годов) исследование ближайших к Земле планет представлялось весьма романтичным. Что такое Марс? Любой мало- мальски начитанный человек на подобный вопрос туг же выдавал: каналы, открытые Скиапарелли; война миров Герберта Уэллса; загадочные радиосигналы, принятые знаменитым Маркони, непонятные вспышки на марсианском диске (старты ракет, ядерные взрывы?); странное поведение естественных спутников Марса, тормозящихся в его весьма разреженной верхней атмосфере (явно спутники пустотелые, а значит, искусственные![1 Кстати, всем «достоверно известно», что мысль об искусственном происхождении спутников Марс» впервые высказал наш замечательный астрофизик И С. Шкловский. Это не так: Шкловский заявил примерно следующее: если скорость Фобоса и Деймоса действительно уменьшается из-за торможения в марсианской атмосфере, то они должны быть полыми.]); наконец (это уже помнили только эрудиты) весьма любопытный факт существования примерно с начала века так называемой премии Пьера Гузмана (50 тысяч франков золотом), предназначенной тому, кто первым установит контакт с любой внеземной цивилизацией, помимо марсианской! Доказательство наличия разумной жизни на Марсе считалось тривиальным и не стоящим поощрений. Идея марсианской жизни владела не только умами популяризаторов — ее отстаивали многие серьезные ученые. И даже когда в конце 1965 года до нас дошли публикации результатов американского «Маринера-4» (и кто-то из «ихних» ученых заявил: «Марс — такая же груда шлака, что и Луна»), многие из наших (и не только наших) планетологов с пеной у рта защищали идею разумной жизни и инженерной деятельности на Марсе. К примеру, Феликс Зигель.

А Венера? Было весьма похоже, что это вторая Земля, а что она чуть ближе к Солнцу, значит, климат там потеплее, вроде как у нас в каменноугольном периоде. Действительно, размеры, плотность, масса, атмосфера — ну все как у Земли (разница менее десяти процентов). Как шла эволюция венерианских недр? Аналогично земной — за счет гравитационной дифференциации[² Перераспределение тяжелого и легкого вещества: тяжелое под действием гравитации опускалось вниз, легкое — «всплывало».], и вследствие распада радиоактивных веществ (которых пару-тройку миллиардов лет назад в недрах планет было значительно больше, чем теперь) происходил разогрев планет — что Земли, что Венеры. При массах этих планет выделившегося тепла не хватило для их полного расплава, однако оказалось вполне достаточно для частичного расплавления отдельных внутренних слоев, а значит — для появления вулканизма.

— «Венера-I». Запущена 12 февраля 1961 года.

— Траектория полета. «Венера-2» вблизи планеты Венера. Запущена 12 ноября 1965 года.

— «Венера-3». Запущена 16 ноября 1965 года. Достигла планеты 1 марта 1966 года.

— Приземление спускаемого аппарата «Венера-4» во время испытаний. Запущена 12 июня 1967 года, получены непосредственные характеристики атмосферы Венеры

— Вымпелы, доставленные на планету станциями «Венера-5» и «Венера-6».

А что такое вулканизм? Это очень важный фактор в эволюции планет. Современные земные вулканы ежегодно поставляют на земную поверхность около десяти миллиардов тонн вещества, в основном это породы базальтового типа и различные газы. Именно из этих продуктов и образовалась первичная кора и атмосфера Земли и Венеры.

Что характерно, основные газы, извергаемые земными вулканами,— это углекислый газ (10—20 процентов) и водяные пары (75—80 процентов). И можно смело утверждать, что доля водяных паров и углекислого газа во все времена, будь то на Земле, Венере, Марсе или Меркурии, составляла подавляющее большинство, а в их соотношении главенствовала вода. А это значит, атмосферы Земли и Венеры были изначально одинаковыми. На Земле такая атмосфера привела к образованию океанов и зарождению жизни. Почему же на Венере должно быть иначе?

Но вернемся из космоса к земным событиям. На Луну я все-таки «мягко сел», диплом преодолел. А пока преодолевал, жизнь вокруг шла своим чередом. В электричке Москва — Подлипки масса знакомых. В электричке — разговоры. Иногда — по работе, вопреки режимным установкам. Готовятся пуски автоматов к Венере. Идет проектная работа над ТМК. Что такое ТМК? Балда, это же тяжелый марсианский корабль. Тяжелый — значит, пилотируемый, понял?

В ответ на ужесточение требований отдела режима наши местные остряки украсили стены рабочих помещений соответствующими ура- патриотическими лозунгами. Кое- что запомнилось:

Он молчит и ты молчишь,

И враги получат шиш!

Болтливость — худшее уродство,

Вредит секретам производства!

Но это, так сказать, мелкие бытовые эпизоды. Бывали и покрупнее: во второй половине шестидесятых годов, когда заработал наш северный космодром Плесецк, вдруг вызывает меня начальство и вручает на экспертизу «секретные бумаги» — статью из какого-то английского популярного научно-технического журнала и «сопроводиловку» соответствующих наших органов. В чем дело? Со слов начальства я понял, что англичане запросто раскрыли не только сам факт существования нашего нового космодрома, но и указали его точные координаты. И сделали это английские школьники (не какая-нибудь «Интеллидженс сервис» или там ЦРУ). Как так, школьники?!

Посмотрел я английскую публикацию — все предельно ясно. Конечно же, школьники. Запросто. Дело в том, что их школьный учитель оборудовал на крыше нечто вроде пункта слежения за космическими объектами с достаточно примитивной оптикой и измерительными средствами, но с компьютерами. Его подопечные в порядке постижения учебной программы сами наблюдали за искусственными спутниками, определяли параметры их траекторий, затем наносили на карту Земли их трассы.

— AM С «Венера- 7». Запущена 17 августа 1970 года. Начало прямых экспериментов на поверхности планеты

— Телефотометр спускаемого аппарата «Венера-8». АМС запущена 27 марта 1972 года.

—Макет спускаемого аппарата АМС «Венера-9». Запущена 8 июня 1975 года.

— Автоматическая станция «Венера-10» в сборочном цехе. 22—25 октября 1975 года «Венера- 9» и «Венгра-10» передали изображение поверхности планеты.

До поры до времени все трассы советских спутников выходили из одного географического пункта, называемого в нашей прессе Байконуром. Если у орбит были разные наклонения, их трассы неизбежно пересекались все в том же Байконуре (если уж быть точным, то в Тюра-Таме, который находится довольно далеко на юго-западе от географического Байконура). Но вдруг в марте 1966 года появилось новое семейство советских спутников, чьи орбиты упорно игнорируют Байконур, а наклонения существенно выше прежних — 72 градуса. Дальше — совсем просто. Имея официальные («ТАССовские») данные о времени пуска, только ленивый двоечник не сможет с помощью компьютера вычислить, из какой географической точки произведен запуск. (Тем более если у нового семейства спутников различные наклонения орбит, тут и ТАССовской информации не потребуется — трассы обязательно пересекутся в пункте, называемом Плесецк[3 Так оно и было: 17 марта 1966 года с Плесецка стартовал первый в его истории спутник «Космос-112» с наклонением 72 градуса, 28 февраля 1967 года — «Космос-144» с наклонением 81,2 градуса, не говоря уже о еще трех запусках, выполненных в этом временном промежутке с наклонением в 72,9 градуса, что доступно отселектировать от 72 более мощной технике, но, кто его знает, какая она была у школьников?].) Вот и все. И никакой разведки-контрразведки не требуется — небесную механику не объедешь!

Но вернемся к исторической последовательности событий. В ноябре 1965 года запускаются еще два королёвских космических аппарата к Венере — «Венера-2» (пролетный) и «Венера-3» (посадочный). И я был привлечен к этому мероприятию. Наш вычислительный центр (ВЦ) преобразовался в Координационно-вычислительный центр (КВЦ) с прицелом на управление всеми отечественными космическими объектами (так оно и вышло, теперь это — знаменитый ЦУП, Центр управления полетами). А раз мы управляем полетами, надо это делать круглосуточно. Поскольку штатных сотрудников КВЦ на подобную деятельность не хватало, привлекали всех, кто был причастен к тематике. А я как раз в то время с упоением рассчитывал фантастически прекрасную траекторию полета космического аппарата по трассе «Земля — Венера — Марс — Венера — Земля» (старт еще не скоро, в далеком 1970 году) и был уверен, что делаю вполне реальное дело, которое позволит через пять лет советским космонавтам впервые с пролетной траектории исследовать Венеру и Марс.

И вот я сижу всю ночь в роскошных апартаментах КВЦ, и на мне вся ответственность за судьбу венерианских автоматов.

На самом же деле (но я этого не мог знать) эти космические станции уже были обречены. Не знаю, как все прочие блоки, а система терморегулирования (СТР) у них была сделана не очень удачно. Она была газожидкостной, двухконтурной (а значит, достаточно сложной), но так и не смогла предотвратить перегрев самого важного блока станции — приборного отсека. Из-за этого оба космических аппарата перед самым подлетом к Венере окончательно замолкли. Очень жаль. По крайней мере, пролетная «Венера» могла бы дать ценные сведения, которые сняли бы, хоть частично, головную боль у разработчиков следующих венерианских автоматов. (Посадочная «Венера» была обречена из-за ошибок в конструкции, но это стало ясно потом.)

Помимо «Венер», Королев в начале шестидесятых сделал много пусков к Луне и Марсу. Однако большинство из этих космических аппаратов не вышли на траектории перелета, в основном из-за отказа разгонного ракетного блока и верхней ступени ракеты-носителя. Причина неудач — по-видимому, страшная перегрузка королёвского ОКБ, которое к тому времени все больше увязало в «лунных гонках» с американцами.

Стало ясно, что одно КБ даже под руководством такого гиганта, как Королев, не в силах объять необъятный космос.

И вот в середине шестидесятых, незадолго до смерти Сергея Павловича, вся тематика исследования Луны и дальнего космоса автоматами была из королёвского ОКБ-1 передана ОКБ завода имени Семена Алексеевича Лавочкина. Это, как известно, знаменитая фирма с богатыми авиационными традициями. Но последние годы лавочкинцы уже занимались несколько иной тематикой. Если не ошибаюсь, они разрабатывали проект абсолютно секретной крылатой не то орбитальной ракеты, и у них это неплохо получалось. Однако по каким-то причинам проект «не пошел», и вместо него была им спущена сверху беспилотная космонавтика. Научная.

На первых порах им пришлось довольно туго, однако дело у них пошло. Начиная с 1966 года, ездил я на завод Лавочкина регулярно и вполне законно считал разработку лавочкинских аппаратов своим кровным делом.

Руководил этими работами главный конструктор ОКБ имени Лавочкина Георгий Николаевич Бабакин. Он дал четкую установку — не копировать слепо королёвские аппараты, а вначале досконально с ними разобраться, подойти критически.

Пришлось проектировать заново. Принципиально переделаны были многие узлы и системы. Система терморегулирования стала одноконтурной, причем теплообменник располагался на корпусе параболической антенны. Но самая большая «зубная боль» для всех нас заключалась, пожалуй, не в разработке самой конструкции, а в проблеме выбора облика и идеологии, если можно так выразиться, венерианского аппарата — это как раз то, за что отвечал мой родной институт, а значит, и лично я.

Надо напомнить, какой разнобой в те времена существовал в представлениях ученых о Венере. Вкратце вот:

— давление у поверхности планеты несколько атмосфер. Но, возможно, доли атмосферы. Но, может быть, и тысяча атмосфер;

— температуры у поверхности — от минус сорока до плюс четырехсот градусов Цельсия. Но, похоже, что радиоастрономические данные неверны и там не так жарко: радиоастрономия — наука молодая, мало ли что может повлиять на их измерения!

— основные компоненты атмосферы — азот и кислород (достоверно к тому времени так и не обнаруженные). А может быть, совсем не так — углекислый газ, уверенно отождествляемый спектральными методами;

— поверхность Венеры твердая, но не исключено, что там сплошной океан или болота;

— в атмосфере дуют сильные ветры, достигающие ста метров в секунду. Но, может быть, наблюдаемое с Земли движение деталей атмосферы — не перенос масс, а некие волны, распространяющиеся в верхней атмосфере с такими скоростями;

— на Венере возможна жизнь. Поэтому спускаемый аппарат необходимо стерилизовать, дабы не занести на Венеру земную заразу, губительную для местной жизни.

На этом фоне хорошо смотрится крылатая фраза, пущенная в обиход тогдашним ученым секретарем МНТС по КИ[4 Междуведомственный научно-технический совет по космическим исследованиям. Им руководил в те годы Мстислав Всеволодович Келдыш, после его смерти — Борис Николаевич Петров.] Михаилом Маровым: «Исходные данные должны быть либо правильными, либо официальными!»

Но даже самые официальные исходные данные открывали в случае «В-67» (такое обозначение получила пара венерианских объектов, запускаемых в 1967 году) поистине необозримые просторы для творческой фантазии проектантов.

Например, представьте себе радиолинию «борт спускаемого аппарата — Земля». Какую выбрать антенну? У антенны чем уже диаграмма направленности, тем лучше. Но кто рискнет ограничить эту самую диаграмму, когда, во-первьгх, неизвестно, в какую точку диска Венеры угодит СА (если строго в подземную, то антенна может «светить» прямо вверх, «остронаправленно») и как порывы венерианского ветра будут раскачивать СА, висящий на парашюте. Значит, во избежание риска нужна, с точки зрения конструкторов, полунаправленная антенна, чье излучение равномерно «размазывается» в пределах полусферы, ось симметрии которой смотрит на Землю. А при такой антенне пропускная способность радиотракта — всего одна «двойка» (двоичная единица информации) в секунду, то есть на передачу любого цифрового параметра требуется не менее пяти секунд. Более строго: количество двоек на одно измерение зависит от точности и диапазона измерений. Пять секунд — это пять «двоек», то есть тридцать два числа — от 0 до 31 (32=25). Поэтому теоретически пятью «двойками» можно передавать измерения 2⁵ с точностью 1/32 (примерно 3%) от их диапазона. И если надо измерять температуру атмосферы Венеры, полагая, что за время спуска она будет изменяться от минус пятидесяти до плюс пятисот девяноста градусов Цельсия, в этом случае передаваемые двоичные числа от 0 до 31 должны охватывать весь диапазон температур, составляющий 590—(—50)=640 градусов Цельсия. Ясно, что точность передаваемых измерений будет 640/32=20 градусов Цельсия. Вас устроила бы такая точность? Наверное, нет. При шести двоичных единицах — десять градусов, при семи — пять. Тоже не очень. Короче говоря, возникает острейшая проблема выбора между желаемым и возможным.

А ведь надо передавать не только научную, но и так называемую служебную информацию — данные о состоянии бортовых систем, о срабатывании тех или иных механизмов и так далее. Это абсолютно необходимо, если исследования Венеры потом будут продолжены. Не дай Бог, что-то откажет — как понять причину аварии и не допустить ее на следующих аппаратах, не имея служебной информации?

Дальше. Ученым, к примеру, необходимо измерять какой-то атмосферный параметр через каждые пятьсот метров высоты. А скорость спуска зависит от площади купола парашюта, а выбор этой самой площади зависит опять-таки от параметров атмосферы: чем она плотнее, тем меньше скорость, тем, значит, меньшая площадь парашюта потребна. Замкнутый круг. Если принять, что атмосфера плотная и мощная, нужно снабдить С А парашютом малой площади, а если она окажется тощенькой, что тогда? В этом случае СА на повышенных скоростях проскочит всю атмосферу, врежется в поверхность и разобьется. В таком варианте при ограниченной пропускной способности радиолинии на парашютном участке будет получена весьма скудная информация. Не ради же этого гнать дорогостоящие аппараты к Венере!

Поэтому вожделения ученых (чем больше измерений, тем лучше) приходилось соразмерять с техническими возможностями, которыми располагают проектанты. А у тех не менее железная логика: чем мощнее корпус и теплозащита СА, чем больше служебной информации, тем лучше.

В общем, требовался компромисс, некое оптимальное решение, которое приходилось принимать в условиях дефицита достоверной информации, дефицита располагаемой массы, дефицита бортовой энергетики и пропускной способности радиоканала. Вот такого рода вопросы, в трогательном единении с проектантами ОКБ имени Лавочкина и с постоянной оглядкой на МНТС по КИ, приходилось решать мне и моим коллегам из института.

Однако худо-бедно компромисс по венерианским аппаратам в конце концов был изыскан. Вместо максимального (по официальным исходным данным) внешнего давления 10 атмосфер С А был рассчитан на 14, при этом на случай приводнения на поверхность планеты он мог плавать, а чтобы обезопасить передающую антенну от воздействия, возможно, агрессивной жидкости с поверхности Венеры, антенна была снабжена специальным устройством, замок которого при попадании в воду (или иную жидкость) растворялся, после чего антенна выпрыгивала вверх на несколько сантиметров. В качестве замка использовался самый обыкновенный кусок сахара.

Ну И еще одна деталь: для удовлетворения требований отечественных и мировых экзобиологов, в том числе и с подачи нашего МНТС по КИ, спускаемый аппарат был стерилизован.

Конечно, в процессе подготовки пусков аппаратов «В-67» между представителями разных коллективов всякое бывало, однако не могу не отметить, что именно в те годы мы все-таки больше были объединены общей идеей довести «В-67» до необходимой кондиции, чем разъединены «честью мундира». От этой работы у меня остались самые светлые воспоминания.

Но вот московский период отработки подошел к концу, и два летных объекта и целая куча так называемых технологических машин «В-67» вывезены на космодром. Туда же поехали ракеты-носители, предназначенные для выведения этих космических станций на околоземную орбиту. Вместе с техникой прибыло великое множество специалистов с предприятий, выпускающих эту самую технику, наиболее компетентных и ответственных специалистов. Позднее на космодром прибыла Государственная комиссия по летно-космическим испытаниям «В-67», а с ней вместе и я как причастный к общеидеологическим вопросам данного объекта и широко разбирающийся во всем (но не отвечающий ни за что, поскольку за каждый конкретный узел отвечали разработчики этого узла).

Председателем Госкомиссии был удивительно колоритный человек, недавно назначенный первым заместителем директора нашего института, генерал-лейтенант Мрыкин Александр Григорьевич. Это был великий организатор, обладающий гигантской пробивной способностью и обширными связями в верхах. В тонкостях науки и техники он не очень-то разбирался, да ему это и не надо было. Вокруг него были спецы по всем направлениям, и не дай Бог, чтобы кто-то из них не мог ответить на заданный Мрыкиным вопрос! Тут же следовал жесточайший разнос, который в космических кругах именовался «втык в один мрык» (один мрык — это минимальная мера втыка). Как правило, мрыкинекая деятельность давала положительные результаты, но все, кто попадал в сферу его интересов, боялись председателя Госкомиссии как огня.

Интересно, что жесткий со всякого рода начальниками (разумеется, имеются в виду не генеральские начальники), Мрыкин в обращении с рядовыми сотрудниками бывал порою исключительно отзывчивым, внимательным к их нуждам, и уж если брался что-то пробить для подчиненного, то столь же упрямо сметал все препятствия, как если бы выполнял указания министра обороны. За это его уважали. Но анекдотических историй в наших кругах о Мрыкине ходило великое множество — не меньше, чем о Василии Ивановиче.

В качестве секретаря Госкомиссии Мрыкин привлек еще одного сотрудника нашего института — Валерия Алавердова (Алавердов сейчас — первый заместитель генерального директора Российского космического агентства Юрия Коптева). Как-то само собой получилось, что я стал помогать Алавердову и попался на глаза Мрыкину.

На космодроме — типичная для начала июня жарища, пылища, а тут еще и какая-то желудочная сильнейшая эпидемия. Понаехали медики и стали всем поголовно делать прививки, от которых большинство валялось по казармам и гостиницам с высокой температурой и гадким самочувствием. Надо было готовить объекты к пуску, а персонал оказался недееспособным. Так что у всех командированных, включая членов Госкомиссии, самой главной заботой было избежание контактов с эскулапами — как в знаменитом мультфильме про бегемота, который боялся прививок.

Запуск обеих «Венер» проводился со знаменитой второй площадки — в просторечии «двойки». Знаменита она была тем, что именно отсюда в 1961 году стартовал Юрий Гагарин, а еще раньше, в 1957, был запущен первый искусственный спутник Земли. Особым изяществом «двойка» не отличалась: стандартные казармы, гостиницы (простая — барак и офицерская — тоже, в сущности, барак); цеха — монтажно-испытательный комплекс (МИК), где к старту готовили ракеты-носители класса так называемых семерок, и монтажно-испытательный комплекс космических объектов (МИККО). в котором шла подготовка космических аппаратов. Ну и конечно, сама стартовая позиция (МИК и МИККО — техническая позиция). А вокруг — полупустыня, почему- то до самого горизонта заваленная металлоломом. На горизонте — циклопические сооружения: там фирма Бармина в сотрудничестве с фирмой королёвского преемника Мишина возводила старт и техническую позицию для «царь-ракеты» Н-1, предназначенной для высадки советских космонавтов на Луну. А пока стройка века не завершена, кое-какие элементы «царь-ракеты» хранились на технической позиции «двойки». Я, конечно, зашел, полюбовался. Впечатление такое, будто в палеонтологический музей попал, внутрь скелета бронтозавра. Ан нет, над моей головой всего-навсего — половина головного обтекания от Н-1, разрезанного вдоль продольной оси. Шпангоуты — точь-в- точь ребра доисторического чудовища. Как же все это сможет летать?

Подготовка к пуску первого венерианского объекта шла довольно нервно. Постоянно какие-то сбои, мелкие отказы при испытаниях, дефицит времени на их исправление. Наконец, космический аппарат состыковали с ракетой, вывезли на старт, установили и начались предстартовые операции. Вот тут-то и произошло весьма скверное событие.

При измерениях точки росы в магистрали окислителя была отмечена температура, на один градус превосходящая допустимую по техническим условиям. Мрыкин, разумеется, вызвал специалиста, присланного «хозяином» точки росы, фирмой академика Глушко. Вызвал и вопросил: как быть? Глушковский спец, видимо, напуганный мрыкинской славой, не решился на самостоятельный приговор и отправил на родную фирму телеграмму: что делать-то? А на фирме по случаю летнего времени все компетентные лица были в отлучке; на посту, как на грех, находились лишь явно некомпетентные, но вынужденные принимать ответственные решения. И полетел на космодром ответ: мол, поступайте в строгом соответствии с техническими условиями (ТУ). Выражаясь нормальным языком, отменяйте запуск, демонтируйте ракету и т. д. Не слабо!

Мрыкин пришел в неописуемую ярость. Флуктуация в один градус — это в общем-то ерунда, особенно если она «вылезла» при единственном измерении. Всем известно, что в ТУ закладываются данные с большим запасом для прикрытия чьих- то ответственных шей, и если грамотно разобраться в подобной ситуации, с вероятностью 0,99 при запуске ничего страшного из-за подобной точки росы не произойдет. Это Мрыкину было ясно и без всяких специалистов. Однако по закону за фирмой-разработчиком в таких ситуациях — вся ответственность за принятое решение. Мрыкин, конечно, как председатель Госкомиссии мог бы поступить вопреки рекомендации фирмы, но зачем это ему нужно, если напортачила фирма? И Мрыкин буквально все перевернул вверх дном, добрался чуть ли не до Политбюро и на всех уровнях прославлял, не стесняясь в выражениях, идиотский приговор, вынесенный глушковской фирмой.

История кончилась тем, что из- за флуктуации в один градус Цельсия из отпуска, проводимого где-то в районе Сочи, был срочно вытащен и доставлен на космодром компетентный глушковский специалист (Июдин), который во всем моментально разобрался и дал добро на запуск.

Но вот все предстартовые операции подходят к концу. Последнее, «пусковое» заседание Госкомиссии рано утром. Ответственные специалисты по очереди докладывают о состоянии вверенных им подсистем. Доходит очередь до парашютной системы. Вдруг Мрыкин задает «своевременный» вопрос: «Вот вы говорите: парашют, парашют. А есть ли на Венере атмосфера?» Все оторопело молчат. «Кто тут у нас от Академии наук? Товарищ Вахнин? Вот вы и объясните!» Не ожидавший ничего подобного на «пусковом» заседании Госкомиссии Всеволод Вахнин начинает со ссылок на классику: «Гениальный русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов, наблюдая прохождение Венеры по солнечному диску...». Но Мрыкин его тут же прервал: «Ломоносов не член нашей Госкомиссии, мы привлечь его не можем.

Вы, лично вы, Всеволод Михайлович, гарантируете, что на Венере атмосфера есть?» Мрыкин все-таки вырвал из него необходимую формулировку: есть, мол, на Венере атмосфера, и я, Вахнин, наличие таковой гарантирую...

Несмотря на все сбои, нервотрепку и кучу замечаний при подготовке, 12 июня 1967 года первая машина «В-67» благополучно вышла на траекторию перелета и стала называться «Венера-4». А вот ее двойник, вторая, более благополучная машина, почти без замечаний прошедшая цикл предстартовых испытаний, осталась на околоземной орбите...

Через два дня после «Венеры-4» американцы запустили свой «Маринер-5», предназначенный для исследований Венеры с пролетной траектории. Второго аппарата, дублирующего, американцы не планировали.

Расчетная дата прибытия «Венеры-4» на место назначения — 18 октября 1967 года В те времена Координационно-вычислительный центр моего родного института, уже переименованного в ЦНИИ машиностроения, еще не достиг уровня современного ЦУПа, когда отсюда, из Москвы, можно оперативно работать со всеми космическими объектами. Тогда такими ответственными операциями, как посадка на Венеру, приходилось управлять из пункта дальней космической связи, который располагался километрах в двадцати от Евпатории. То есть было абсолютно необходимо выезжать в курортную зону.

Но на посадку «Венеры-4» прибыла команда, которой явно было не до курортной обстановки. Слишком серьезная ситуация. На берег Черного моря съехались радисты, телеметристы, управленцы, проектанты, а главное — ученые, чьи приборы стояли на борту СА и в случае удачи дали бы уникальную и сенсационную информацию.

А удача ой как требовалась! Ведь с самого начала космической эры наши автоматы дальнего космоса приносили практически нулевые результаты, несмотря на обилие запусков. ТАССовскую бодрую реляцию, что космический аппарат «Марс-l» установил рекорд дальности радиосвязи — 106 миллионов километров, все, кто интересовался космической тематикой, понимали правильно. Это означало: «Удалившись от Земли на 106 миллионов километров, уникальный советский космический аппарат «Марс-1», к сожалению, подох».

Поэтому естественно, что любые данные, которые удастся нашему аппарату передать непосредственно из атмосферы Венеры, неизбежно станут и сенсационными, и уникальными, тем более на фоне того разнобоя в оценках физических параметров, которые существовали в науке на основе наземных наблюдений Венеры.

И вот раннее утро 18 октября. Небо безоблачное, на востоке вовсю сияет Венера, «утренняя звезда». Ее блеск кажется ослепительно прекрасным, и ни на что другое мы смотреть не в состоянии. Туда же, естественно, направлены восемь параболоидов самой главной антенны пункта, смонтированные на одной раме. Это пока что самое мощное приемное средство в нашей стране для связи с дальним космосом, но, к сожалению, и оно может уверенно обеспечить прием данных с венерианского СА лишь со скоростью одна «двойка» в секунду.

Воздействие Венеры уже вполне ощутимо. Под влиянием венерианского гравполя скорость космической станции плавно возрастает, и частота радиосигнала бортового радиопередатчика постоянно «уходит» (по Доплеру, естественно). Но этот уход хорошо прогнозируется и легко компенсируется соответствующей радиоаппаратурой. Резкий скачок скорости будет при входе станции в атмосферу, но и он прогнозируется, с ним у радистов проблем не будет, лишь бы он был...

Главный конструктор Георгий Николаевич Бабакин нервничает. Ходит взад-вперед и жалуется: «И зачем только я взялся за этот дальний космос!»

Но вот сигнал с орбитального аппарата пропал. Это означает, что «Венера-4» достигла атмосферы «утренней звезды!» Бесконечные секунды ожидания и ... «есть сигнал СА!» •

Александр Шумилов