Знание-сила, 1997 № 05 (839)

История одного кризиса

Всем известно, что самые главные, самые проницательные людоведы и душелюбы — пересмешники. Они умеют говорить разными голосами. То — как молодой человек, страдающий от неразделенной любви (выстроив весь монолог как цепь скрытых цитат) То — как увидевший в этом монологе пример классического внутреннего конфликта профессор — психолог, сухарь и зануда.

Основная драматическая линия выделена из уцелевшего отрывка уничтоженной поэмы Луи Арагона «Защита бесконечности»; отрывок называется «Ирен». Использованы также образы и цитаты из Лотреамона «Песни Мальдорора», Сартра «Тошнота», «Середин» А. Гаврилова и песен М. Завалова.

Эдгар Эйде. «Гермафродит», 1960 год

Когда у меня все в порядке, я не думаю. Я ни о чем не думаю, я просто радуюсь, просто живу. Я дышу, не задумываясь о том, как это происходит, ем, пью, хожу в туалет, чувствую, как бьется сердце, и не пугаюсь его биений, чувствую шею, которая соединяет мою голову и тело, иногда болею, но тоже с удовольствием — пользуюсь моментами свободы и покоя, читаю, слушаю музыку, смотрю телевизор... Но это — если у меня все в порядке.

Зато когда возникают проблемы, жизнь становится гораздо насыщеннее. Тысячи вопросов появляются в моей голове{1}, которая может оказаться разъединенной с телом: шеи больше нет^{2}, я перестаю ее чувствовать. Сердцебиение^{3} пугает своей частотой и прерывистостью. Внутренний монолог^{4}, тоже прерывистый, сбивчивый, мешает разговаривать и спать. Я начинаю думать. Это вначале, потом мысли теряют свою отчетливость, превращаясь в сплошной сюрреалистический гул. Я, она, эти люди, стул, не будите меня, я хочу быть один, блюзы, охватите меня своими ритмическими узорами, я хочу качаться в такт этим волнам, я хочу спать, я хочу разорвать своего соседа на части, маленькие и смешные кусочки трепещущего мяса. Как я его ненавижу! Я хочу переспать с тысячами женщин и мужчин^{5}. Я. Кто я^{6}? А кто я вообще такой? Даже и знать не хочу! Единственное, я знаю, что внушаю вам отвращение, ненавижу вас, я — плохой и буду плохим, плевал я на ваше общество и его «сверхразумное», черт его дери, устройство. Не будите меня, если вы хотя бы раз любили, не будите меня, если вы любили хотя бы раз.

Нет, нужно пойти к психиатру, а еще лучше — к психотерапевту^{7}. Да у меня и телефончик тут припасен.

«Вячеслав Николаевич? Меня один знакомый к вам направил, сказал, что вы помочь сможете... Очень заняты? Жаль. А потом нельзя?.. Уезжаете...».

Что же делать? Может быть, книжки почитать? Подхожу к полке, достаю Фрейда; «Если основные человеческие импульсы теряют контакт с сознанием, то такое состояние становится патологическим... Человек находится всецело во власти Эроса и Танатоса, инстинктов любви и разрушения, стремления к смерти...».

Что это? Какое отношение все это имеет ко мне? Ах да, конечно, я — плохой и системы защиты поломались во мне, какие-то страшные идеи захватили меня, я не могу от них убежать, я могу либо сказать вслед за Лотреамоном — я плохой и буду плохим, либо... вслед за дядюшкой Зигмундом искать, что во мне потерялось, пытаясь поймать это за хвост и прикрыть соответствующей крышечкой, а может, его внук в соседней поликлинике пропишет чудодейственную таблетку, которая поможет мне вообще забыть о себе. Не будите^{8} меня, суки, если вы любили хотя бы раз!

А почему я с такой тупостью повторяю эти слова, словно заклинание, которое почему-то всплывает во мне среди всего этого шума? Перестаньте же в конце концов шуметь! Проклятый сосед^{9}. И откуда они? То ли из Песни Песней, то ли из Арагона? Наверное, и оттуда, и оттуда. Наверное, Арагон их украл из Песни Песней. Какой гад! А тут еще о каких-то конфликтах. Какие вообще конфликты! Вроде бы все в порядке, только вот людей боюсь, смотрят они на меня все время изучающе и осуждают, хоть на улицу не выходи.

Эдгар Эйде. «Фокусник», 1948 год

Искал еще какие-нибудь книжки по психологии, но дома нет ничего. Пошел в магазин, смотрю — а там книжечки, красивые такие и не очень толстые в синеньких суперобложках. Классика зарубежной психологии, написано. Ну, купил парочку. Карл Роджерс и Фредерик Перлз. Читаю Роджерса. Елки! Да тут прямо про меня. Написано, что страдает наш брат от несоответствия своего представления о себе и окружающих взглядов, вернее — реальности и представления о ней. И что же делать? Теплое принятие психотерапевта, написано, все излечит. Принимайте себя и других. Да где же найти такого, чтобы принимал? Где ты, Карл Роджерс моей страны? Где психологическая группа, в которую можно было бы вписаться на год-полтора?

Так откуда все-таки эти слова? Не будите меня, если вы... если вы... что, никак не могу вспомнить, не... если вы... любили, кого? разве я кого-то любил? Ах, эту! Но разве это любовь. Я помню, как ждал се на мосту, а она все не приходила, а я ждал и говорил себе, что через десять минут брошусь вниз, если она не придет... Но разве это любовь^{10}? Не будите меня, гады!

Никак не могу избавиться от ощущения, что потерял что-то, и все время под ноги себе смотрю, головой даже как-то о тумбу ударился, лоб рассек^{11}. Осознать что? Фрейд посоветовал бы, наверное, осознать. Ну хорошо, я любил ее, я потерял ее, что дальше? Потому что я — сволочь! Нельзя любить такого, лучше уж и не жить. Да еще тело с головой шея не соединяет, что бы это такое значило?

Соседа своего опять встретил, он опять не поздоровался, а протиснулся как-то боком, бочком, скользь... и в дверь. Почему я его ненавижу? Что? Говорите, что он на меня похож, потому и ненавижу, что я тоже не умею здороваться? Что людей боюсь? Да вы что?! Да я с каждым встречным-поперечным готов не только курткой поделиться, я ему всю душу отдать готов.

Хотя публикуемая тут статья не является клиническим материалом, она описывает некий процесс — обычный и универсальный для всех людей без исключения, включая детей, процесс, с которым часто сталкиваются психологи и психотерапевты. Человек переживает его как болезненный и патологический, он склонен легко вытеснять его из памяти. А между тем именно так происходят просто нормальное развитое и рост человека — с большею или меньшею степенью остроты. Такое состояние часто называют «кризисом», мы же предпочитаем говорить о процессе дезинтеграции — реинтеграции или переживании «рождения», об опыте «смерть — воскресение».

Автора настоящих комментариев всегда изумляло неведение людьми (а также специалистами, работающими с людьми) этого процесса, выпадение из памяти сопутствующих ему переживаний и неосознанность его позитивных аспектов.

1 • Само возникновение мысли неразрывно связано с этим процессом дезинтеграции — реинтеграции. Вспомним теорию психоаналитиков британской школы о связи возникновения мышления у младенца с отсутствием груди матери.

2 • Шея — часто символический мост между умом и сердцем, эмоциями, телом (поскольку люди нашей культуры воспринимают свой ум помещающимся в голове, что вовсе не самоочевидно и пе у всех людей так). Посему «отсутствие шеи» — одни из многочисленных признаков дезинтеграции, которыми наполнен комментируемый текст.

3 • Сердцебиение — обычный . физический знак того, что тело достаточно вовлечено в процесс дезинтеграции — реинтеграции. Интересно, что пока тело не вовлечено достаточно полно, дезинтеграция не сопровождается реинтеграцией.

4 • Монолог. См. примечание 1. Монолог с самим собой — ментальное выражение дезинтегрированности, при углублении процесса обязательно становится диалогом, которому придает драматизм внутренний конфликт. Не вдаваясь в подробности, скажем, что внутренний конфликт — основная движущая сила человеческого новедения для всех психодииамических подходов в психологии. С их точки зрения, конфликты всегда есть, но становятся явными в тех случаях, когда психологической защиты недостаточно. С нашей точки зрения, целесообразнее говорить не о «конфликте», а о проявлениях здоровой полярности человека, переживание которой хотя и является часто болезненным, ведет человека к большей цельности.

5 • Мы видим, что в сознании появились агрессия и смешанная с ней сексуальность,— для психоанализа основные подавленные влечения человека, практически всегда участвующие во внутреннем конфликте. В нашей интерпретации — важные силы человека, которые всегда оживают при вхождении в процесс дезинтеграции — реинтеграции, хотя совсем и не являются обязательным содержанием любого конфликта. Они обязательно вступают в конфликт если не с обществом, то со структурами психики, называемыми в психоанализе «супер-эго», преодолеть которые необходимо для реинтеграции.

6 • Признаки «кризиса идентичности» (Э. Эриксон), воскрешающего подростковые проблемы, всегда являются существенной частью процесса дезинтеграции — реинтеграции.

7 • Склонность цепляться за концепции и авторитеты (доктор) — обычный непродуктивный способ справиться с «проблемой» в таком состоянии. Стремление все объяснить и понять, чтобы обрести чувство концептуального контроля над процессом, безрезультатно (или является психологической защитой). Так, автор этих комментариев практически не встречал ни одного человека, которому бы чтение психоаналитической литературы помогло достичь реинтеграции. «Таблетки», подавляющие тревогу,— также неэкологичный подход к процессу. Тут мы не намерены вдаваться в подробности психотерапевтических подходов к таким состояниям.

8 • «Не будите» — без клинического исследования, конечно, невозможно понять, какой смысл эти слова имеют для героя настоящего текста. «Пробуждение» — часто символ рождения. Кроме того, веномним, что в нашей культуре, как правило, долгое время детства человека будит мать утром, чтобы отправить в холодный внесемейный мир (школа, детский сад), и это тоже как ежедневное рождение из психосоциальной утробы семьи в мир. Посему в этих словах мы видим протест против «рождения» в мир при посредстве авторитетов детства, а значит, стремление к «новому рождению» и одновременно неготовность «родиться».

9 • Проекция — в монолог входят люди из внешнего мира, на которых проецируются дезинтегрированные части психики, становясь чужими, «ими». Так, «они» изучают, поскольку герой потерял способность изучать сам себя, «они» осуждают, являясь проекцией супер-эго, которое всегда отодвигается для процесса реинтеграции — новой организации психики человека.

10 • Как правило, именно потеря - чего-то запускает процесс дезинтеграции — реинтеграции. Особенно романтическая любовь, которая сама является (в «счастливый» период) повторением внутриутробных и детских переживаний, а кончаясь, снова толкает человека в фазу очередного психологического рождения.

11 • Стремление к самоповрежденню, бессознательное или осознанное, включая сюда и суицидальные тенденции, характерно для этого периода и выражает, с одной стороны, стремление к дезинтеграции, с другой — защиту от неприятных переживаний.

12 • Неопределенная идентичность — действительно, в этой фазе процесса человек, как еще не «родившийся», лишен своего «я». Новое «я» появляется только в результате этого процесса. Желание стать «сильным» (ниже) — скорее всего желание убежать от такой невыносимой неопределенности.

13 • Человек в этой фазе принципиально одинок: будучи «никем», он не способен находиться ии в каких взаимоотношениях.

14• Чувство удушья — характерный признак критической фазы (вспомним sick point Перлза, момент тупика, подобный моменту, когда в процессе родов ребенок уже не получает кислород через пуповину, но еще не дышит). Обычно после реинтеграции у человека меняется паттерн дыхания.

15 • «Тварь» — выше термин прилагался то к соседу, то к себе. Пример «подвижной» проекции. В процессе дезинтеграции — реинтеграции обязательно появляются проекции, но в конце продуктивного процесса проецируемый материал возвращается к своему носителю.

16 • Не в наших правилах судить о значении тех или иных символов для человека без серьезного клинического исследования. Тем не менее достаточно очевидно, что для детского сознания слон — «хороший», а змея — «плохая», частый символ сексуальности, агрессивности, зла. Во всяком случае, тут описывается процесс интеграции: «хороший» слон, чтобы по-настоящему «любить», должен подружиться со змеей. На конечных этапах процесса всегда возникают образы единства противоположностей, порождающие символ (этот аспект процесса описан Юнгом).

17 • Страх стать крабом — страх оказаться пленником прежних сильных психологических защит. В конце процесса образуются новые психологические защиты, обычно более мягкие.

18 • «Мама», как и «не будите», признак регрессии. Для Для «нового рождения» всегда необходим возврат в детство, и мы его неизбежно встречаем во всех случаях процесса дезинтеграции — реинтеграции.

19 • Воспоминание совершенного «преодоления», «перехода» к новому состоянию из детства появляется, по нашему мнению, как проявление завершения процесса. Поскольку в них делается акцент на автономии, очевидно, что реинтеграция касалась проблем подростковой фазы развития.

20 • «Гады» — название земноводных, так что автор настоящих комментариев предполагает тут проявление «змеиности» (см. комментарий 16). Она спроецирована на других, что говорит о неполной интеграции, но рядом стоит парадоксально «любимые» — свидетельство синтеза противоположностей.

21 • Умиротворенный тон и новое поведение свидетельствуют об окончании этого цикла. Надо ли объяснять читателю настоящих комментариев, что реинтеграция никогда не бывает окончательной и полной? Это лишь нулевая фаза следующего цикла дезинтеграции — реинтеграции...

Герой выходит из дома (ритуал, означающий «новое рождение»), но не вдет «к ней», а произносит гимн идеализированной любви. Тут слаженная работа новых защитных механизмов. Единственный ценный, с точки зрения автора настоящих комментариев, следующий психологический шаг — новая дезинтеграция.

Пауль Клее, «Шагающий по ветру», 1926 год

Вот только соседа ненавижу, тварь. А вообще, что говорить, я и сам тварь. Вот бы стать другим. Сильным, как в кино видел. Сильным, красивым, так, чтоб женщины штабелями падали^{12}. А я бы с гордостью смотрел на них и говорил: нет, не нужны вы мне. Вот если бы она... Господи, да где же она теперь? С кем ты сейчас танцуешь?

А может, я и не совсем плохой, может, под страшными, уродливыми корками в сердце моем любовь светится, маленькая, незаметная, слабенькая, порушенная там, на мосту... Не будите меня...

Я ведь ей все сердце свое открыл, а она растоптала его в грязи своими изящными ножками, в тех самых туфельках, которые... И поговорить-то не с кем. Да и кто меня понять сможет^{13}, смех да и только.

Я хороший, а во мне плохой, или я плохой, а во мне хороший? Да не могу я так больше! Помогите, я жить хочу! Жить! Хоть как-то. Дыхание сперло^{14}. Задыхаюсь. Помогите. Я бегу. Я — ребенок, которого родители бросили одного в незнакомом городе. Дома, чужие люди, сетки заборов, тяжелое, страшное небо. Я бегу, я задыхаюсь от бега, я жить хочу, мне некуда идти, я один посреди этой страшной бесконечности. И вы называете это конфликтом? Это не конфликт. Это страх. Чего ты, дурачок, боишься, ведь ты уже взрослый, ты же теперь можешь постоять за себя. Ты драться умеешь. Неужели за столько лет не научился? Сожми кулаки, сожми челюсти, чтобы зубы трещали, и скажи: «Я жить хочу». Так, как я хочу, а не так, как вы меня научили. Спасибо за старания, но я жить хочу, а не убегать или защищаться, не прятаться и зарываться в землю, как страус, а жить. Я любить хочу. Моя душа уже созрела. Не будите меня, если вы хотя бы раз любили, не будите меня, если вы любили хотя бы раз.

Я — паралитик. Я вижу жизнь вокруг себя, чувствую ее в себе, но сам не могу сделать ни одного движения.

А та тварь^{15}, которая во мне,— это я, слабый, без которого я не я. И пускай — тварь, может, когда-то она станет прекрасным животным, я даже не знаю каким.

А, животные. Это где-то у Перлза было. Что там? «Попробуйте представить двух противоположных зверей. Это — отражение вашего внутреннего конфликта. Если вы попробуете побыть каждым из этих зверей, исполняя то одну, то другую роль, то разные части вашего существа станут понимать друг друга, и их кажущееся противоречие упразднится. Все противоречия — кажущиеся, на самом деле они связанные полярности, вроде день—ночь, холод— тепло, и то и другое важно, но нужно прочувствовать их связь друг с другом, их гештальт».

Ну что ж, я чувствую себя огромным слоном и маленькой змейкой одновременно^{16}. Слон — сильный, он может растоптать любого, но никогда не сделает этого, потому что он — добрый. Он такой добрый, что никому не может причинить боли, и поэтому живет в одиночестве, он боится причинить неприятности, он готов слушать и принимать любого, он никого не осуждает, он всех любит, но его нет, потому что он — пассивный, он ничего не делает, только слушает и слушает, слушает и улыбается. Нет его, или, скорее, он — я, и меня тоже нет. То ли дело змея. Маленькая, но она всегда знает, чего хочет. Она может ужалить, и этот укус — смертельный. Я боюсь ее. Ее определенности и агрессивности, и порою злюсь, что она такая маленькая, была бы она, как слон. Тогда и я бы тоже был. Был. Быть. Это то, что я должен. То, без чего меня нет.

— Послушай, Змея, а давай будем играть с тобой. Ты сможешь иногда говорить от моего имени. Ты будешь говорить: «Слон хочет, Слон здесь, замолчите и послушайте его, я буду говорить от его имени».

— Знаешь, Слон, я могу попробовать, но ведь ты сразу же испугаешься, когда я начну говорить, и посадишь меня в мешок, а мне там будет ужасно одиноко, и я буду сама кусать себя, буду болеть и могу умереть, а тогда — нам с тобой крышка.

— А если я пообещаю не сажать тебя в мешок? Я не могу обещать не бояться, бояться я все равно буду, но не стану прятать тебя. Тогда ты станешь помогать мне?

— Не знаю, но я попробую.

И все-таки хорошо, что мы поговорили. А кто это мы? Я что, становлюсь шизофреником, превращаюсь в каких-то животных, разговариваю? Домашний театр какой-то. Где ролей до фига, а исполнитель и зритель — одно лицо.

Я опять начинаю бояться. Бояться, что придет сосед и будет пугать меня. Он может так запугать меня, что я перестану здороваться и улыбаться. Я могу стать крабом^{17}, который бочком- бочком — и в свою дверь, свою норку, а там — только спать, спать и ничего не понимать, я не могу выносить того, что я и так о себе знаю. Я не хочу быть крабом. Я — человек, я жить хочу. Научите меня жить. Не учите меня жить.

Я сам, мама^{18}. Я сам^{19}. Я потихонечку, маленькими шагами, но сам, раз шажок, два, упал. Но ничего, еще разок. Раз шажок, два, три. Смотрите, пошел! Да, медленно, качаясь, спотыкаясь и держась за стенку, но я пошел, а значит, если вы хотя бы раз любили...

Но я больше не хочу спать, я хочу думать, разговаривать, пожимать руки, прикасаться к другим. Я хочу жить, чувствовать, как ровно и сильно поднимается грудь в такт биению сердца, тоже сильного и, может быть, спокойного. Сердца, которое, быть может, сможет полюбить кого-то еще. Спасибо тебе, мир, за всю эту боль и отчаяние, теперь мое сердце свободно от тебя и открыто тебе. Спасибо тебе, моя умершая любовь, мое сердце свободно от тебя, но оно открыто для других и для тебя тоже.

Гады. Разбудите меня, если вы хотя бы раз любили. Разбудите, или я стану ночным кошмаром, который никогда не даст вам заснуть. Я плохой? Не знаю. Единственное, что я знаю — я живой. И я хочу жить.

Я встаю, я одеваюсь, гады^{20}, любимые мои, я выхожу из дома и наталкиваюсь на соседа. Почему-то его рожа не вызывает во мне отвращения, и я спокойно, без внутреннего напряжения улыбаюсь и говорю: «Здравствуйте». Он как-то странно смотрит на меня, это первый раз, когда я к нему обращаюсь. Он тоже улыбается и говорит: «Добрый вечер». Я иду дальше. Я иду к ней.

Да нет, не пошел я к ней. Правда ли, что мы любим один раз в жизни? Мне встречались создания, думающие именно так. Я и сам раньше верил этому. Сейчас же я отвергаю целиком эту бесчеловечную концепцию. Но любовь вовсе не утрачивает от этого своей высоты. Все, что я люблю, осталось. Все перед ней склоняется. И заставляет жертвовать всем на свете, и это прекрасно^{21}. •