Знание-сила, 2008 № 05 (971)

Человек и его игра

Почему у всех слово «игра» вызывает прежде всего приятные ассоциации? Игры завораживают, захватывают, вводят нас в особое миро- и самоощущение. Они разрывают монотонное течение времени, будят эмоции, раскрашивают жизнь яркими красками.

Целые страны порой оказываются втянутыми в большие игры. Но что, собственно, мы называем игрой?

В своем классическом труде «Homo ludens» выдающийся голландский культуролог Йохан Хейзинга изложил концепцию игры как феномена культуры. О сущности игры он пишет так:

«Игра есть добровольное действие либо занятие, совершаемое внутри установленных границ места и времени по добровольно принятым, но абсолютно обязательным правилам, с целью, заключенной в нем самом, сопровождаемое чувством напряжения и радости, а также сознанием «иного бытия», нежели «обыденная» жизнь».

Итак, чтобы оказаться в игре, надо, во-первых — удалиться от обыденного мира («внутри установленных границ места и времени»). То есть — создать место во времени и пространстве, где ничем иным, кроме игры, заниматься невозможно. Это может быть футбольный стадион, казино, театр, площадка для гольфа — любое место, соответствующее правилам некой игры. Нужно выкроить время, сделать так, чтобы ничто не отвлекало — предупредить домашних, чтобы не беспокоились, отключить мобильный телефон...

Во-вторых — создать твердые правила и их придерживаться («по добровольно принятым, но абсолютно обязательным правилам»). Правила — это самая серьезная часть игры. Поскольку многие игры имеют соревновательный характер и все стремятся обратить правила себе на пользу, игровая культура обслуживается специальным институтом надсмотрщиков за правилами — институтом судей.

В-третьих — не ставить перед собой никаких иных целей («с целью, заключенной в нем самом»). Игра не может заниматься созданием материальных ценностей: сборкой автомобилей, выпечкой хлеба, полетом в космос. Играющий в футбол стремится забить гол, играющий в карты — сорвать куш, катающийся на американских горках — испытать безопасный страх, и ничего другого им не надо.

И наконец — игрой обязательно надо наслаждаться. Ее должно сопровождать чувство напряжения и радости, а также сознание «иного бытия», отличного от «обыденной» жизни.

К этому, разумеется, нельзя принудить, но судьба любого из видов игр такова, что если в игре нет чувства удовольствия, она обречена на вымирание и исчезновение.

Хейзинга сформировал современный взгляд на сущность игры и показал значение игры в культуре в целом. Самые распространенные в культуре игры относятся к сфере искусства, спорта. Хейзинга, однако, обнаруживал игровые формы в войне и поэзии, философии и правосудии, религии и политике — он вообще был склонен отыскивать игровые принципы в любом виде человеческой деятельности. В сущности, он предпринял попытку свести к процессу игры все известные формы человеческой активности.

Самым адекватным последователем Хейзинги следует считать французского философа Роже Кайуа. Его определение в существенных чертах воспроизводит дефиницию Хейзинги и звучит так:

«Игра есть форма активности, свободной, изолированной, нечеткой (т.е. те правила, по которым она проводится, предоставляют определенную свободу действия), непродуктивной (т.е. в процессе игры не создается никаких новых материальных благ), регламентированной, т.е. протекающей по определенным правилам, и фиктивной, т.е. сопровождающейся особым сознанием иной реальности».

В этом определении есть несколько важных уточнений по сравнению с Хейзингой.

Во-первых, игра — форма активности. В игры играют свободные люди по собственному свободно выраженному желанию. В отличие от производственной регламентированной деятельности, к которой человек, так или иначе, принужден цивилизацией, игра — проявление свободы.

Во-вторых, она — форма нечеткой активности: в игре должно быть много импровизации, случайного, непредвиденного и непредсказуемого.

В-третьих, она — сознание иной реальности: не просто особое состояние сознания (о чем речь пойдет ниже), но целый мир, создаваемый игрой, параллельная реальность, существующая вне контекста обыденной жизни.

Несмотря на то, что в процессе игры не создается новых ценностей, основная черта, определяющая игровой процесс — серьезность, с которой участники игры относятся к тому, что составляет ее содержание и цель. Крайняя степень серьезности равно свойственна и футболисту, и артисту, «играющему» роль. Именно эта строгость придает особое значение занятию, в котором, как уже сказано, новые ценности не создаются.

Игровая деятельность регламентирована, то есть осуществляется по определенной системе предписаний и запретов: футболист не может брать мяч рукой, боксер — бить противника ногой... Правила игры требуют самого серьезного к себе отношения. В каждом виде игровой деятельности существует институт надзора за соблюдением этих правил — институт судейства, а также система штрафов за их нарушения.

Роже Кайуа предложил и классификацию видов игры в культуре. Играя в разные игры, утверждает он, мы при этом:

(1) Боремся до конца.

Первый тип игр Кайуа обозначил как агон (по-древнегречески — борьба): это — игры, построенные на принципе соревнования, борьбы с противником. Таковы большинство видов спортивных игр, футбол и биллиард, шахматы и бокс, городки и перетягивание каната. Сюда же относятся и, например, викторины, и игры «на руках», вроде «камень, ножницы, бумага» или «тюремное очко». Столь разные, на первый взгляд, виды деятельности объединены тем не менее одним существенным признаком: требованием победить противника по четким правилам в справедливом состязании.

К формам агона относится коммерческая конкуренция, система конкурсов и экзаменов, распространенная в самых разных официальных институтах. Состязательный, бойцовский характер носят и судебные тяжбы. Каждая из игровых форм имеет свои «испорченные» ипостаси — игра легко выходит за рамки установленных норм. В случае агона — это бойцовская жестокость, хитрости.

(2) Азартно рискуем.

Второй тип игр, по Кайуа — алеа (по-древнегречески — жребий): игры, построенные на случайности, удаче, жребии. Таковы рулетка и игра в кости, карты и скачки, считалки, игры «орел-решка». Игры этого рода столь популярны, что им воздвигаются целые дворцы — казино, большие города — Лас-Вегас, Монте-Карло — существуют в значительной степени благодаря азартным играм. Игровой риск порождает своеобразное измененное состояние сознания — транс, и зависимость от этого транса — одна из немногих, официально терпимых обществом. Повседневная коммуникация предполагает множество «облегченных» вариантов «алеа». Мы бьемся об заклад, заключая пари. Принимаем решения, бросая монетку, или по определенным совпадениям (например, «если сейчас из-за угла выедет такси, брошу курить»). Сличаем сумму первых трех цифр с суммой второй тройки на трамвайном или автобусном билете, выискивая «счастливый». Раскладываем пасьянс, гадаем на картах, на кофейной гуще... — все это жребии. Покупаем лотерейные билеты, стираем место выигрыша и так далее.

К институционализированной форме этого типа игры Кайуа относит биржевые спекуляции. С этим можно поспорить, — ведь торговля акциями ориентирована на проверяемую информацию, а далеко не только на интуицию и голый риск. «Испорченная» ипостась этого вида игры — разного рода суеверия, гадалки, ясновидящие, астрологи и прочее.

(3) Подражаем природе и правде.

Третий тип — мимикрия (по-латыни — подражание): игры, основанные на воспроизведении разных типов человеческой деятельности. Сюда относятся все сюжетно-игровые практики: театр и балет, игра в куклы и шарады, маскарад... — список без труда можно продолжить. Из мимикрии выросли все современные виды искусства. Из театра — как синтетического исходной игровой деятельности вышли поэзия и кинематограф, опера и проза.

На общественно-институциональном уровне этому соответствует этикет, церемониал, униформа. «Испорченность» здесь может проявляться в разного рода отчуждении, «удвоение личности».

(4) Проходим через стресс.

И четвертый — иллинкс (по-древнегречески — головокружение): тип игр, связанный с интенсивным, форсированным изменением состояния сознания — качели, карусели, гигантские шаги, горные лыжи, альпинизм. Как выражается молодежь — «гоним адреналин». Страх и транс, головокружительная смесь, лежащая в основе всякого удовольствия — здесь продуцируется в самом чистом виде. «Вырожденные» формы иллинкса — алкоголизм и наркотики. В самом деле, если «головокружение» достигается без излишних усилий, почему бы этого не сделать?

Кроме того, Кайуа выделяет пайдиа — спонтанную манифестацию (чаще всего ребенком) потребности играть: куча мала, бумажный змей... и людус — тип игры, где борются не с соперником, а с предметом или препятствием: жонглирование, бильбоке и т.п.

Неоднороден и внутренний строй игры — она состоит из разных уровней.

Первый — нормативно-технический. Он состоит из правил, то есть системы предписаний и запретов, определяющих течение любой игры. В футболе можно играть ногами и нельзя — руками всем, кроме вратаря в пределах штрафной площадки. В картах нельзя подсматривать за картами партнера и можно брать прикуп. В театре нельзя сгонять зрителей с кресел, а зрителям нельзя прерывать действие даже в том случае, если актеры разыгрывают его в зрительном зале.

Второй — нормативно-сценарный: он приблизительно описывает развитие событий в некоем идеальном варианте. Так, тренер перед игрой дает установку: кто в защите, кто в нападении, кто кого страхует в защите и тому подобное.

Третий уровень — спонтанно-ситуационный. Он связан с непредсказуемой частью процесса, которую невозможно предварить специальной установкой — если этого не будет, такую игру никто не придет смотреть, и играть в нее никому будет не интересно.

И четвертый — функциональноролевой, касающийся позиций каждого из участников игры. Здесь разделяются функции, амплуа, роли: определяется, кто будет героем-любовником, полузащитником, инженю, вратарем, судьей и так далее.

В современной культуре невозможно представить себе просто игру — без зрителей. Наблюдатель — болельщик, телезритель... — так или иначе отождествляется с играющим и обогащается частью его переживаний. Разделение игрового действа на участников и зрителей особенно важно в структуре современной культуры, основанной на зрелищах. Многие игры, если смотреть на них с позиции зрителя, попадают в разряд мимикрии.

Мы — созерцатели игры — наблюдаем за «агоном», когда смотрим, например, футбол, пополняя армию болельщиков, таскаясь за любимой командой из города в город, сидя на трибунах и повторяя про себя движения футбольных кумиров. Видим игру «алеа», глядя в казино, как другие ставят деньги на рулетку или блэкджек, смотря по телевизору розыгрыши лотерей и лото. Сопереживаем играм вида «мимикрия», когда смотрим кино, ходим в театры, читаем романы и примериваем на себя обстоятельства и перипетии художественного творения. Многие это делают в поиске «жизненности», то есть проверяют творение на «верность природе и правде жизни». И наконец, следим за экстремальными видами спорта («иллинксными») по телевизору.

Аттрактив-анализ, или аттрактивистика — это новый гуманитарный научный подход, разрабатываемый, в частности, автором этих правдивых строк. Аттрактивистика занимается проблемой привлекательности текстов и прочих культурных феноменов. Чем же привлекательна игра с точки зрения этого подхода?

Во-первых, непосредственным гедонизмом.

Еще психоанализ противопоставил принцип реальности принципу удовольствия. Конечно, любая игра связана с минимально отложенным наслаждением. То особое настроение, особая реальность, о котором нам толкуют и Хейзинга, и Кайуа, на самом деле не что иное, как гедонистическое переживание. Оно — ключевое, фундаментальное, без него игра как специфический род деятельности теряет свой смысл.

Во-вторых, трансом: всякое игровое действие построено на разных способах получения удовольствия. Они связаны с тем, что в психологии называется измененными состояниями сознания (ИСС), то есть с состояниями, гедонистическими по своей сущности.

Особое настроение игры связано и с тем, что разные эмоции — страх, радость, огорчение, тревога, надежда — переплетаются в одном клубке. Без этого клубка эмоций мы не получали бы от игры никакого удовольствия.

В-третьих, с тем, что игра противостоит Супер-эго.

Знаменитый концепт Зигмунда Фрейда обозначает систему внутренних запретов и, конечно, привлекать никого не может. Супер-эго, как часть личности, «заставляет» человека трудиться, мешает наслаждаться, а многое, например, инцест, вообще сурово воспрещает.

Противостояние «внутреннему полицейскому» — дело естественное и понятное. В пространстве игры множество запретов снимается, отменяется, разрешается многое из того, что «нельзя». Мы бешено носимся в подвижных играх, забывая, что «хорошо себя вести» — значит не бегать, «сидеть тихо», быть чинными и т.п. Мы открыто выражаем свою агрессию нашему противнику (агон). Мы азартно ставим на кон огромные суммы, что в другой ситуации вообще немыслимо (алеа). Мы все что угодно делаем на сцене, в карнавале, в книге, выпуская на свет наши самые необузданные желания (мимикрия). Ну и, наконец, отвязываемся по полной программе на каруселях и гигантских шагах (иллинкс).

В-четвертых, многие виды игры рождают ощущение всесилия, подобное которому особенно остро переживается человеком в раннем детстве. Стадия инфантильного всемогущества описана выдающимся венгерским психоаналитиком Шандором Ференци. На какой-то стадии развития ребенок понимает, что может управлять миром посредством своего голоса. По его крику ему протягивают грудь, меняют мокрое белье, берут на руки, меняют игрушку и т.д. Переход от детского всемогущества к реальному восприятию своих ограниченных возможностей — дело длительное и болезненное. Отчасти такая адаптация происходит через восприятие сказочных образов волшебных предметов, таких, как сапоги-скороходы, скатерть-самобранка, ковер-самолет. Речь идет о предметах, связанных с одной очевидной закономерностью: при минимальных затратах — максимальный эффект.

Но игра тоже может давать ощущение такого всемогущества. Даже если мы затрачиваем на ее подготовку много времени — спортсмен в тренировках, артист на репетициях — в итоге мы получаем ощущение легкости в исполнении невероятно трудных дел. Или обретаем могущество, отправляясь в казино и выигрывая на одной ставке целое состояние. Впрочем, в последнем случае мы можем ограничиться намерением сорвать куш — уже само по себе это желание приближает нас к ощущению всесилия.

В-пятых, игра возвращает нам счастье быть ребенком.

Больше всех в игры играют дети. Игра помогает ребенку (равно как и детенышу животного) приобрести почти все навыки, необходимые в жизни, сделать первые шаги на пути социализации. Игра привычно, как нечто само собой разумеющееся, соединяется в нашем сознании с детским возрастом. Соответственно для взрослого игра связана в какой-то степени с возрастной регрессией. В игре мы погружаемся в утерянный рай детства.

В-шестых, она дает нам прелесть новизны.

Без расчета на новизну и непредсказуемость не существует ни одного из видов игр. Борьба (агон) предполагает, что победитель заранее неизвестен, равно как неизвестен исход азартной игры (алеа) и исход драматического действия (мимикрия). Если мы знаем, чем окончится игра, она теряет для нас всякий интерес.

Люди называют словом «игра» множество форм жизни и видов деятельности. Став «игрой», эти формы не меняются ни по структуре, ни по содержанию, но становятся более привлекательными. Мы говорим «любовные игры», «мужские игры» и «я не играю в эти игры». Мы говорим «он играет роль», хотя могут иметься в виду вещи предельно серьезные. Мы читаем в знаменитой книге Эрика Берна об «играх, в которые играют люди» и о «людях, которые играют в игры», но и там речь идет вовсе не об играх в собственном смысле слова. Игра — это универсальная метафора. Соотнесение с игрой придает привлекательный (аттрактивный) характер любому явлению.

Пускай же авторы играючи пишут свои тексты, редакторы — так же играючи печатают их в журналах, а читателю предстоит самое приятное — чтение, и пусть оно будет легким и радостным, как игра в детстве.