Знание-сила, 2008 № 05 (971)

С тех пор как наука выделилась в особую сферу деятельности и особую область культуры, а нравственность отделилась от религии, немедленно прозвучал вопрос, имеющий все шансы стать вечным, — о соотношении науки и нравственности. Он стал таким же, как вопросы о смысле жизни, природе любви и прочем — каждая эпоха отвечает на них по-своему, отвергая ответы предыдущих поколений, каждая начинает как бы с чистого листа и с большим энтузиазмом.

Свои ответы не только у каждой эпохи, но и у каждого человека.

Ученый — физик, биолог, математик, экономист — ломает голову над отношением Истины и Добра, не заботясь о тысячах трактатов, книг и статей, уже написанных об этом философами, науковедами, другими учеными.

Он ищет ответ лично для себя, это его личное дело, глубоко его задевающее, важное, так что при чем тут мнение специалистов? Да и какие могут быть специалисты, если говорить о смысле жизни, любви, истине и добре? Может быть, поэты?..

Мы решили вынести такой разговор о науке и нравственности на страницы журнала. Тема потому и вечная, что продолжает задевать, будоражить, втягивать чаще всего людей особого сорта, предрасположенных к тому, чтобы задумываться над проблемами, выходящими за рамки их конкретной работы, специальности. Нам кажется, само существование таких людей очень важно и для науки, и для общества.

PRO и CONTRA из глубины веков

Споры о том, способна ли наука порождать нравственность, включает ли она нравственность в свою внутреннюю структуру, ведутся очень давно. Соблазнительно упростить логику сторонников той и другой точек зрения, решив, например, что первые грандиозные успехи науки породили страстную веру в ее неограниченные возможности и что дальнейший ход событий слегка ослабил эту веру, заставил несколько изменить акценты. Две позиции, представленные на этих страницах, принадлежат великим ученым, жившим в разное время; причем сторонник всесилия и нравственности науки жил позже, а не раньше философа, видевшего ограниченность научного знания.

Один из крупнейших химиков XIX века, осуществивший синтез ряда органических веществ и положивший начало новым направлениям в термохимии, биохимии, в общей и аналитической химии.

Он был ревностным поборником идеи главенства науки в современном ему мире: она обеспечивает прогресс человечества и освобождает его от власти мистики и предрассудков. Работы Бертло о проблемах науки и ее развития полны внутренней полемики с антисциентистами, с традиционными представлениями об иных источниках духовности и морали, со скептиками, не готовыми принять идею высокой духовной и нравственной ценности науки. «Наука, — пишет он, — благодетельница человечества, благодаря ей рано или поздно падут требования всякой мистической веры и всех предрассудков».

М. Бертло неоднократно подчеркивал: «Нравственность не имеет других основ, кроме тех, которые доставлены ей наукой», «успехи нравственности, как в прошлом, так и в будущем, как по отношению к личности, так и по отношению к обществу, всегда шли и будут идти рука об руку с успехами науки». Наука, по характеристике Бертло, — освободительница и воспитательница человечества. Для него наука представляет собой одновременно двоякую силу — и нравственную и материальную, и потому ей в скором будущем обеспечено «всеобщее торжество». Это будет прекрасный мир, полный счастья и нравственности, каких у человечества еще не было.

Но не только в практической значимости научного прогресса заключена преобразующая сила науки. Наука изменит и нравственный облик народов, способствуя устранению предрассудков, суеверий, росту рационального отношения к действительности и к другим людям.

В этих идеях он явно противопоставляет себя спиритуалистам, которые считали истоком и единственным средством достижения человеческого счастья религиозное нравственное сознание. М. Бертло предлагает построить и нравственность по образу опытных наук, поскольку, по его мнению, нравственное сознание и поведение должно вытекать из познания тех законов, которые определяют физиологический и нравственный склад человеческой природы.

Великий немецкий философ писал, что наука есть разрушительница фиктивного всезнания (научное знание одновременно является безжалостным осознанием границ познавательных достоверностей) и что условием сохранения этой интеллектуальной честности является нравственная самостоятельность людей, к которым наука обращена. Кант как-то назвал свое учение «подлинным просвещением». Его суть (в отличие от «просвещения наивного») в том, чтобы вырвать человека из-под власти традиционных суеверных надежд, опираясь на силу теоретического разума. И прежде всего Кант требовал, чтобы «теоретический разум» (разум, каким он реализуется в науке) сам не давал повода для этих надежд.

Кантовское учение о границах теоретического разума (в отличие от скептического агностицизма Д. Юма) было направлено не против исследовательской дерзости ученого, а против его необоснованных претензий на пророчества и руководство личными решениями людей. Вопрос о границах достоверного знания был для Канта не только методологической, но и этической проблемой (проблемой «дисциплины разума», которая удерживала бы науку и ученых от сциентистского самомнения). Кант выступил против основной для его времени формы сциентизма: против научных обоснований идеи существования бога и идеи бессмертия души (занятия, которому предавались не одни только теологи). «Критика чистого разума» обнаруживала, что эти обоснования не отвечают требованиям теоретической доказательности, что, будучи развернуты честно, они приводят к высшим проявлениям неопределенности — антиномиям, метафизическим альтернативам.

Несколько лет спустя Кант в работе «Критика практического разума» показал, что развитая личность нуждается только в знании, а не в опеке знания, ибо относительно «цели» и «смысла» она уже обладает внутренним ориентиром — «моральном законом в нас».

Многие вещи, любил повторять Кант, способны возбудить удивление и восхищение, но подлинное уважение вызывает лишь человек, не изменивший чувству должного — иными словами, тот, для кого существует невозможное, кто не делает того, чего нельзя делать, и избирает себя для того, чего нельзя не делать.

Окончательный предметный продукт творчества нередко скрывает от нас, что он был результатом человеческого поступка, личного выбора, который означал отказ от чего-то другого, лишение, внутренний запрет; на первый план в этом продукте выступает игра способностей, усердие, выносливость и т.д.

За царством неопределенностей и альтернатив, в которое вводила «Критика чистого разума», открывалось царство ясности и простоты — самодовлеющий мир личного убеждения. «Критическая философия» требовала осознания ограниченности человеческого знания (а оно ограничено научно достоверным знанием), чтобы освободить место для чисто моральной ориентации, для доверия к безусловным нравственным очевидностям.

Дмитрий Зимин

Наука и нравственность

Д.Б. Зимин — доктор технических наук, создатель компании «Вымпелком», основатель известного фонда «Династия».

Если я не знаю основ нравственности, наука об окружающем мире не принесет мне утешения в тяжкие минуты жизни, а вот основы нравственности утешат и при незнании науки о предметах внешнего мира.

Блез Паскаль

Эти заметки написаны по настойчивой просьбе главного редактора журнала «Знание — сила». Говорю об этом потому, что у меня вряд ли хватило бы желания и нахальства замахиваться на такую тему по собственной инициативе. Тем более что мои представления о нравственности ученых противоречат высказыванию нобелевского лауреата академика В.Л. Гинзбурга — «Нет оснований утверждать, что занятие наукой способствует воспитанию высоких моральных качеств»[* В одном из последующих высказываний В.Л. Гинзбург тем не менее утверждает: «...связь, и притом положительная, между занятием наукой и воспитанием нравственных качеств все же существует.» (Прим. ред.)]. Мне же кажется, что процент безнравственных людей в среде успешных, результативных ученых заметно ниже, чем в других слоях общества. А разница наших оценок вызвана, может быть, тем, что Виталий Лазаревич больше жил в кругу ученых, а я — больше в других слоях общества. А может быть, дело в том, что в кругу людей масштаба Гинзбурга планка нравственности, высоких моральных качеств поднята очень высоко.

Мои попытки показать наличие корреляции между талантом ученого и его нравственностью сведутся к пересказу (с небольшой отсебятиной) мыслей нескольких умных людей, вычитанных в основном, хотя и не только, в книгах В.П. Эфроимсона («Педагогическая генетика», «Родословная альтруизма»; библиотека журнала «Экология и жизнь», 2003 г.), Е.Л. Фейнберга («Эпоха и личность»; Москва, Физматлит, 2003 г.), сборнике воспоминаний о М.Л. Левине. (Михаил Львович Левин. Нижний Новгород, 1998); «Капица, Тамм, Семенов в очерках и письмах». (Вагриус, Москва,1998). (Кстати говоря, до чего же интересны, блестящи эти книги, в особенности три первые. Прочтите, кто не читал. Горячо рекомендую. А воспоминания о М.Л. Левине я перечитываю уже не в первый раз с каким-то щемящим чувством: ведь я же неоднократно раскланивался с М.Л. в 60-х — 70-х годах прошлого уже века в коридорах Радиотехнического института (теперь — имени А.Л. Минца), не сознавая тогда по молодости лет масштаба этой личности.)

Начнем с определений морали и нравственности. Давайте согласимся, может быть, с некоторыми оговорками, с определениями Александра Никонова из его книги «Апгрейд обезьяны» (издательство НЦ ЭНАС, Москва, 2005).

«Мораль — это сумма установившихся в обществе неписаных нормативов поведения, сборник социальных предрассудков. Мораль ближе к слову «приличия». Нравственность определить уже сложнее. Она ближе к такому понятию биологии, как эмпатия; к такому понятию религии, как всепрощение; к такому понятию социальной жизни, как конформизм; к такому понятию психологии, как неконфликтность. Проще говоря, если человек внутренне сочувствует, сопереживает другому человеку и в связи с этим старается не делать другому того, чего не хотел бы себе, если человек внутренне неагрессивен, мудр и потому понимающ — можно сказать, что это нравственный человек».

Главное различие между моралью и нравственностью в том, что мораль всегда предполагает внешний оценивающий объект: социальная мораль — общество, толпу, соседей; религиозная мораль — Бога. А нравственность — это внутренний самоконтроль. Нравственный человек более глубок и сложен, чем моральный. Так же, как автоматически работающий агрегат сложнее ручной машинки, которую приводит в действие чужая воля.

Обратите внимание на связь нравственности со способностью сочувствия, сопереживания другому человеку. Нравственность и альтруизм — близкие родственники.

А дальше я отсылаю к упомянутым книгам В.П. Эфроимсона, в которых показано, что эти и многие другие огромные, хотя и противоречивые потенции к совершению добра, имеют свои основания не только и не столько в воспитании, а в наследственной природе человека. Они образованы действием особых биологических факторов, игравших существенную роль в механизмах естественного отбора, в процессе эволюции наших предков.

Ведь никто не станет оспаривать, что готовность матери (иногда и отца) рисковать жизнью, защищая детеныша, вызвана не воспитанием, а заложена в природе матери и отца. Уже у стадных животных (а стадность вызвана задачей защиты детенышей, длительными сроками их беспомощности и взросления) этот тип альтруизма распространяется за пределы семьи, охватывает стаю, стадо. Отсутствие чувства взаимопомощи у членов этого сообщества, абсолютное доминирование индивидуального эгоизма и инстинкта индивидуального самосохранения обрекает такое сообщество на быстрое вымирание.

Теперь о науке. Одной из особенностей человека и человечества является любопытство и жажда знаний, обрекавшая немалое число особенно одержимых этой жаждой людей на жертвы и лишения. Эту жажду можно счесть противоестественной, тем более что овладение знаниями часто не помогало, а скорее, мешало их владельцам выжить и тем более оставить побольше потомства. Те, кто имел мужество идти дальше уже общепризнанного или смело думал о недозволенном, гибли во все века.

Потомство великих ученых, мыслителей, поэтов, провидцев обычно малочисленно. «Из пророка, познавшего женщину, семьдесят семь дней не говорит Бог», — гласит древнее изречение. Индивидуальный отбор, вероятно, во все века действовал против чрезмерно любознательных, против стремившихся к познанию.

Ученый, сверстник Галилея,

Был Галилея не глупее.

Он знал, что вертится Земля,

Но у него была семья.

Евтушенко. Карьера. 1957 г.

Однако попробуем сопоставить судьбу стада, орды, полулюдей, целиком лишенных духа познания, с судьбой такой группы, в которой хоть изредка появлялись его носители, почти всегда погибавшие бесцельно или бесследно, но нет-нет да оставлявшие орде, полустаду-полуплемени какую- либо из тысячи находок — будь то уменье добыть огонь, насадка камня на палку, «изобретение» щита, уменье плыть на бревне, — хоть немного повышавших шансы группы на выживание и размножение. «Большинство людей готовы безмерно трудиться, лишь бы избавиться от необходимости немножко подумать», — сказал Эдисон. Этот афоризм вряд ли будет справедлив вечно. Но он, вероятно, точно описывает ситуацию, существующую не одну тысячу лет. Тем нужнее эти немногие думающие для племени. Групповой отбор, видимо, не был столь интенсивным и сильным, чтобы сделать жажду знаний всеобщей и неукротимой, как, например, половое чувство, абсолютно необходимое для продолжения рода, но он все же шел. Именно жажда познания нового, истинного, скрытого заставила работать в науке сотни тысяч людей до того, как этот труд стал хорошо оплачиваться. Жажда знания и понимания обуревала людей всегда. Если она уводила в жречество, монашество, знахарство, шаманство, алхимию, талмудизм, каббалистику, сектантство, то она не создавала непосредственных материальных благ. Но даже эти искатели истины в религии, обреченные тем самым на научное бесплодие, нередко цементировали племена и народы этическими нормативами, ослаблявшими внутриплеменную борьбу, а своим жертвенным примером возбуждали добрые чувства, гаснущие в суете.

Между прочим, каждый из нас еще с начальной школы знает, что если не жажда знаний, то, по крайней мере, способность к обучению и изменениям, то есть способность быть отличником или троечником, заложены в школьнике генетически, мало изменятся поркой и временем. И еще помнится мне, что одноклассники, увлеченные, к примеру, математикой, и в плане нравственности отличались от хулиганистых послевоенных двоечников.

Впрочем, эти отличия приводили подчас к очень неожиданным различиям в дальнейшей судьбе этих ребят.

Сказанное дает основание предположить, что нравственность, альтруизм, жажда знаний имеют общую генетическую природу, иногда работающую против сильного инстинкта самосохранения, индивидуальной выгоды и эгоизма, но способствующие устойчивости популяции. Так же естественно предположение, что все эти прекрасные человеческие качества коррелированны.

Известная мне литература о жизни ученых подтверждает это предположение. Однако окончательный ответ может дать, разумеется, лишь строгое историко-социологическое исследование.

И в заключение еще одна слегка исковерканная цитата из книг Эфроимсона, которую, как и предыдущие подправленные мною фразы, я привожу без кавычек.

Эволюционно-генетический анализ показывает, что тысячекратно осмеянные и оплеванные софистами этические нормы и альтруизм, как и жажда знаний, имеют также и прочные биологические основы, созданные долгим и упорным, направленным индивидуальным и групповым отбором.

История показывает, что идеология, противоречащая человеческой совести, для своего поддержания нуждается в таком мощном чиновничье- шпионско-полицейско-военном аппарате подавления и дезинформации, при котором очень затруднен подлинный накал свободной коллективной мысли, необходимый для самостоятельного прогресса. Специфика эволюционного развития человечества такова, что естественный отбор был в очень большой степени направлен на развитие самоотверженности, альтруизма, коллективизма, жертвенности. Эгоизм очень способствует выживанию индивида. Но род, не обладавший биологическими _ основами мощных инстинктов коллективной защиты потомства и всей группы, обрекался на вымирание, на истребление групповым отбором.

Фундаментальное значение для судеб народа приобретает вопрос о том, по каким же индивидуальным особенностям идет социальный отбор... социальный отбор постоянно подымал на верхи пусть и энергичную, но прежде всего наиболее властолюбивую, жадную, бессовестную прослойку человечества... Деспотические государства обречены на гибель если не от внешних факторов, то от внутреннего разложения, потому что они порочны по своей природе.

Андрей Славнов

Наука, нравственность, мораль

А.А. Славнов — физик-теоретик, академик.

Эти заметки стимулированы статьей Д. Зимина, любезно присланной мне автором.

Прежде чем обсуждать вопрос о взаимоотношении науки и нравственности, полезно уточнить, о чем, собственно говоря, идет речь. В статье Д.Зимина проводится разграничение между моралью и нравственностью и подчеркивается, что нравственность — это внутреннее свойство индивидуума, способность сопереживать другому человеку и стремление поступать по отношению к нему так, как хотелось бы, чтобы он относился к тебе. В то же время мораль — это, скорее, сумма установившихся правил поведения, предполагающая наличие внешнего оценивающего объекта — общества, соседей, Бога.

В принципе я согласен с таким разделением, однако, как мне кажется, это утверждение нуждается в уточнении. При таком определении иногда довольно трудно провести границу между нравственностью и моралью. Например, для религиозного человека внутренняя оценка своих поступков совпадает (или должна совпадать) с оценкой со стороны Бога, и различие между нравственностью и моралью становится трудно уловимым.

Целесообразно дополнить приведенное выше определение нравственности утверждением, что это врожденное качество, а моралью называть сумму качеств, приобретенных в процессе воспитания и накопленных в результате жизненного опыта. По моему глубокому убеждению, все основные качества человека являются врожденными или, выражаясь наукообразно, генетически обусловленными. Конечно, воспитание и условия жизни накладывают очень сильный отпечаток на личность и могут замаскировать и даже подавить ряд врожденных качеств. Однако в экстремальных ситуациях благоприобретенные качества, как правило, отступают на второй план, и проявляется истинная сущность человека. Те, кому довелось испытать смертельную опасность, знают, что поведение человека в такой ситуации может сильно отличаться от его обычного поведения, и впоследствии его поступки трудно объяснить не только посторонним людям, но порою они не очень понятны и ему самому.

Вторая часть вопроса связана с определением понятия «наука». Наука двадцать первого столетия сильно отличается от науки девятнадцатого и даже двадцатого века. Современная наука (по крайней мере, экспериментальная) невозможна без высоких технологий, а решение крупных научных проблем требует, как правило, работы больших научных коллективов. Список авторов статьи, посвященной экспериментам в области физики высоких энергий, зачастую занимает больше места, чем сама статья. Сегодня в науке работают десятки тысяч человек, и говорить о какой-то особой нравственности этих людей и влиянии на нее их занятий наукой едва ли имеет смысл. Поэтому я ограничусь рассмотрением вопроса о том, влияют ли занятия наукой на нравственность «ученых от бога», то есть людей, основной жизненной целью которых является изучение законов природы и добыча новых знаний.

После сделанных уточнений ответ на поставленный вопрос становится очевидным. Поскольку нравственность является врожденным качеством человека, и нет никаких данных, свидетельствующих о генетической корреляции между нравственностью человека и его способностью к научной работе, занятия наукой не могут оказывать на нравственность никакого влияния. Как способности к научной работе, так и нравственность, являются, с моей точки зрения, врожденными, однако нет никаких оснований полагать, что они взаимосвязаны, и эта связь обусловлена процессом естественного отбора.

В то же время я согласен с наблюдением Зимина, согласно которому процент безнравственных людей среди успешных ученых заметно ниже, чем в других слоях общества. Однако думаю, что роль чисто нравственных аспектов проблемы (способности к сопереживанию и пр.) здесь невелика, и это объясняется тем, что для «ученого от бога» основная, а часто и единственная страсть — это поиски новых научных знаний, и у него просто нет времени заниматься безнравственными интригами. По той же причине в среде выдающихся ученых трудно встретить людей, которые могли бы соперничать с Дон Жуаном или Казановой. Это потребовало бы полной переориентации интересов, и у настоящего ученого для этого нет ни времени, ни сил.

Поскольку основное содержание науки — это исследование законов природы, научные исследования сами по себе не могут быть ни нравственными ни безнравственными. Безнравственным может быть использование результатов научных исследований, но этот вопрос относится скорее к компетенции политики и общества. Конечно, будучи членами общества, ученые не могут не нести ответственности за использование результатов своих исследований, однако обсуждение этой проблемы скорее относится к дискуссии на тему «Ученый и общество», а не к обсуждаемому здесь вопросу о взаимоотношении науки и нравственности.

Думаю, что все запреты на научную деятельность, мотивированные соображениями морали и нравственности, тщетны. Недавно раздавались многочисленные протесты против пересадки органов. В настоящее время мы слышим призывы ограничить исследования по генной инженерии, как противоречащие нравственности и морали (в том числе религиозной). Остановить прогресс науки нельзя. Ученые все равно будут работать над этими проблемами. Разумеется, это не означает, что общество не должно контролировать использование результатов работы ученых. Однако, как уже отмечалось, это проблема, скорее, политическая, а не научная.

Сказанное выше относится к понятию нравственности, понимаемому в соответствии с определением, данным в начале моих заметок. Вероятно, не все согласятся с таким определением, поэтому целесообразно обсудить также вопрос о взаимоотношении науки и морали.

В отличие от нравственности мораль является благоприобретенным качеством, и в некотором приближении ее можно определить как совокупность неписаных правил поведения. В этом смысле можно говорить о морали научного сообщества, или научной морали. Поскольку эта мораль вырабатывается научным сообществом, занятия наукой не могут не оказывать на нее влияния. Кроме того, существует ряд моральных проблем, специфических для научного сообщества, таких как вопросы приоритета, отношение к достоверности результатов своих (и чужих) исследований, моральные аспекты взаимоотношений между учителем и учениками. Все эти моральные проблемы напрямую связаны с научной деятельностью и, естественно, не могут быть независимы от нее. Однако ученые являются членами общества, и мораль общества в целом оказывает большое, иногда определяющее, влияние на научную мораль.

Те изменения в общественной морали, которые произошли за последнее время, безусловно, отразились и на морали научного сообщества. Широкое распространение рекламы, пиара, пропаганда личного успеха любой ценой, наряду с большим увеличением числа людей, занимающихся наукой, привели к серьезным изменениям в научной морали, и, к сожалению, не в лучшую сторону. В научную среду проникла жестокая конкуренция, чуждая научной морали, сформировавшейся в прежнее время.

Если раньше, до того как стать достоянием широкой общественности, новые научные результаты, как правило, проходили серьезное обсуждение и всестороннюю проверку в научной среде, то в наши дни зачастую научным публикациям предшествуют явно рекламные сообщения в газетах. Примерами таких «научных сенсаций» могут служить сообщения об открытии «холодного термояда» или экспериментальном обнаружении кварк-глюонной плазмы. Безусловно, вторая проблема, в отличие от «холодного термояда», — это действительно чрезвычайно важный и интересный научный вопрос, и соответствующие исследования проводятся серьезными учеными с использованием самой современной экспериментальной техники. Тем не менее нельзя не признать, что вопрос об экспериментальном обнаружении кварк-глюонной плазмы остается на сегодня открытым, и обсуждение этого вопроса должно начинаться с публикации в научных журналах, а не сенсационных сообщений в средствах массовой информации.

Как показывает этот пример, рекламные соображения иногда заставляют даже серьезных ученых выступать перед широкой аудиторией с недостаточно обоснованными утверждениями. Иллюстрацией этого могут служить, например, модели релятивистских струн, которые за последние четверть века неоднократно объявлялись «теорией всего», дающей ответы на все вопросы физики элементарных частиц. В действительности, несмотря на несомненную привлекательность струнных моделей, на их основе до сих пор не было объяснено ни одного существенно нового экспериментального факта, да и с точки зрения теории эти модели весьма далеки от завершенности. Ситуация здесь напоминает положение, существовавшее в шестидесятые годы прошлого века в теории калибровочных полей. К этому времени были сформулированы основные принципы этой теории, и в трудах немногочисленных ученых-энтузиастов были получены выдающиеся результаты, вошедшие впоследствии в золотой фонд науки. Однако построение последовательной квантовой теории еще не было завершено, и отсутствовали экспериментальные данные, которые недвусмысленно подтверждали бы эту теорию. Поэтому подавляющее большинство специалистов рассматривали теорию калибровочных полей как «математическую игрушку». Понадобились значительные усилия теоретиков, а главное, блестящее экспериментальное подтверждение предсказаний теории путем обнаружения нейтральных токов в слабых взаимодействиях, наблюдения векторных мезонов — переносчиков слабых взаимодействий, экспериментального обнаружения и теоретической интерпретации явления асимптотической свободы, чтобы эти теории превратились из «математической игрушки» в Стандартную Модель Взаимодействий. Только будущее может показать, пройдут ли такой же путь струнные модели.

Резюмируя сказанное выше, хочу сказать, что, по моему мнению, в отличие от нравственности, мораль научного сообщества, конечно, не может быть независима от науки. Однако ее основные принципы и тенденция развития в значительной мере определяются моралью, господствующей в обществе в целом.

Врожденное стремление к высокому?

Есть много людей, стоящих на точке зрения, которую можно назвать теорией естественных ценностей. Согласно этой теории, в природе человека, наряду с потребностями и инстинктами, имеющими животное происхождение, заложено и стремление к специфически человеческим духовным ценностям, таким как знание, красота, справедливость, любовь к ближнему. Достижение этих ценностей доставляет высшее удовлетворение. Задача человека — развивать в себе и в других эти стремления и получать тем самым высшее удовлетворение от жизни — так сказать, максимизировать высшее удовлетворение. Это — единственная естественная цель человека, его единственное естественное назначение. Философские, религиозные и этические учения, исходящие из априорных и неизвестно откуда взятых принципов, могут только заглушить и извратить эти естественные, истинно человеческие стремления и заставить людей совершать гнусности во имя выдуманного ими Высшего Блага.

Что сказать об этой теории? Если утверждение о том, что стремление к высшим духовным ценностям заложено в природе человека, понимать в его буквальном, точном смысле, то оно приходит в противоречие с фактами. Дети, похищенные животными и выросшие вне человеческого общества, не обнаруживают понимания высших ценностей современного цивилизованного человека, они вообще не становятся полноценными людьми. Следовательно, в самой структуре развивающегося мозга нет ничего, что однозначно порождало бы те конкретные высшие устремления, о которых говорит теория естественных ценностей.

— Ах, нет! — скажет сторонник этой теории и страшно возмутится такой вульгаризации его взглядов. Речь идет, конечно, не о конкретных формах проявления этих стремлений, а о некой их общей основе, которая для своего проявления нуждается в условиях, создаваемых обществом.

Но тогда теория естественных ценностей совершает грех подмены понятий. Сказать «общая основа» — значит, ничего не сказать, если не конкретизировать сущность этой основы и ее связь с наблюдаемыми проявлениями. С точки зрения, развиваемой в настоящей книге, общая основа высших ценностей, признанных в настоящее время большей частью человечества, действительно существует, и она действительно является врожденной, закодированной в структуре генов каждого человеческого существа. Эта основа — способность управления ассоциированием. Условно ее можно назвать инстинктом познания, но это только образное выражение. Глубокое отличие этой способности от инстинкта состоит в том, что инстинкт диктует формы поведения, а управление ассоциированием главным образом разрешает их, снимает старые запреты. Управление ассоциированием — способность чрезвычайно недифференцированная, многозначная, допускающая различные продолжения. Даже то, что мы называем мышлением, не является ее непременным следствием. А что говорить о более конкретных формах психической деятельности?

Управление ассоциированием — начало, скорее, разрушительное, чем созидательное, оно нуждается в созидательном дополнении. Таким дополнением является социальная интеграция индивидуумов — образование человеческого общества. В процессе развития общества и возникают духовные ценности. Они, конечно, далеко не случайны, но от общей основы, заложенной природой во все человеческие существа, до духовных ценностей — долгий путь, на котором руководит не логика индивидуума, а логика общества. Этот путь не однозначен и не закончен.

Теория естественных ценностей, говоря туманно об «общей основе» духовных ценностей, тем самым фактически отождествляет некоторые частные идеалы, признаваемые в настоящее время некоторыми (пусть многими) людьми, с этой самой «общей основой» — абсолютной, неизменной, заложенной в природе человека. Из этой ошибки вытекают два следствия. Во-первых, теория естественных ценностей оказывает дурную услугу духовным ценностям, которые она выдвигает, ибо она выдвигает их на ложном основании. Она уподобляется тому доброжелателю, который стал отстаивать право крестьянского парня на человеческое достоинство не из общих принципов гуманизма, а пытаясь доказать его дворянское происхождение; обман может быть легко обнаружен, а несчастный юноша публично высечен. Во-вторых, эта теория не содержит никаких стимулов для развития духовных ценностей; она антиэволюционна, предельно консервативна.

Из книги В. Турчина «Феномен науки».

Александр Кабаков, писатель

Где искать?

Никому не приходит — и не приходило, насколько я знаю — в голову задаться вопросом о связи с моралью или, тем более, нравственностью столярного дела, лечения зубов, ремонта котельного оборудования... Максимум, о чем применительно к этим занятиям может идти речь — качество работы: как говорил иностранец в известном романе, «хороший люблю, плохой — нет». То есть критерии нравственности ручного труда лишь в его добросовестности и умелости.

Какое-то ложное чутье подсказывает людям, что близко к общему этическому полю или даже на нем самом пашут лишь те, кто работает головой. В ней, а вовсе не в груди, где сердце и где «болит душа», мы, вопреки этому распространенному выражению, подсознательно помещаем главное человеческое качество — нравственность.

Спрашивается, почему? Начнем с науки. Выяснение формы Земли, устройства атомного ядра и вообще пространственно-временного устройства Вселенной, изучение структуры ДНК и составление полного словаря языка жителей Атлантиды — а это и есть предметы научных занятий — никак не связано с нравственностью. На какие вопросы отвечает наука? Как было, как есть, как (и с какой степенью вероятности) будет. Факты и логические следствия этих фактов. Эксперименты и их результаты, которые подталкивают к следующим экспериментам и позволяют предположить их результаты... При чем здесь нравственность? Нравственность — это не «как было, как есть и как будет», а «как должно быть». Нравственность, по указанию популярнейшего жителя города Калининграда (б. Кёнигсберг), диктуется императивом, а не логикой. Если же старик Кант не устраивает — меня, к слову, не устраивает, — то, пожалуйста: нравственность нам завещана от Господа, Создателя нашего.

Наука — это поиск объективной истины. Нравственность к истине и объективности не имеет отношения, и искать нравственность не надо — она нам дана. Таблица умножения и польза кисломолочных продуктов для здоровья — это все от ума. Хорошая наука — это точная картина реального, окружающего нас материального и даже нашего внутреннего, душевного мира. А нравственность (хорошей или плохой не бывает, есть нравственность и безнравственность) — это не картина, это правила поведения внутри срисованного наукой пейзажа, и эти правила диктует нам не душа, а Дух. Диктует не истину, а ту Истину, которая не обнаруживается ни экспериментально, ни логически, но пребывает вовеки.

Другое дело — нравственное или безнравственное использование плодов научной деятельности. Атомная бомба из ядерной физики, расизм из антропологии... Ну, так и слесарное изделие можно применить для убийства. Если интересоваться только истиной, а не той, с большой буквы.

Как это ни покажется странным, все вышесказанное, на мой взгляд, справедливо и по отношению к художественной культуре. Качество стихов, прозаических текстов, музыки, картин и прочих продуктов художественной деятельности — это сила внушаемых художником образов. Если мороз по коже, если слезы, непонятно, почему из глаз, если дикий хохот или беспричинная тоска после общения с прекрасным — значит, оно и вправду прекрасное. А при чем здесь нравственность и мораль? Обращусь к наиболее знакомому мне занятию. Роман «Лолита», по-моему, безнравственен абсолютно, книги де Сада — тем более, сочинения многих наших современников претендуют на еще большее бесчинство (только кишка тонка). И что же? Разве Набоков не великий писатель, разве Генри Миллер не гений? А нравственность. Как уже было сказано, она не в этих книгах, там ее и искать не следует, там эстетическое и душевное наслаждение — нравственность же совсем в других, не претендующих ни на Нобелевскую, ни на Букера, зато переиздающихся не одну тысячу лет. В них нравственность, то есть, Дух, а не слабая и подверженная искушениям душа человеческая.

Непонимание, точнее, нежелание это понять приводит, замечу, к жесткому разделению морали и нравственности. Мол, нравственность — это безусловно, это нам природа (Бог-то сказать стесняются) дала для сохранения вида, а вот мораль есть сумма предрассудков, она относительна, вчера было нельзя, а сегодня стало можно. Релятивизм этот имеет совершенно прагматическую подкладку: оправдывает разрушение нравственности через отрицание моральной безусловности и успокаивает — мы, конечно, сильно набедокурили в последние несколько сот лет, но все обойдется, это ж исключительно вразрез с относительной моралью, а против нравственности мы ни-ни. То, что мораль есть инструмент, технология нравственности и потому так же безусловна (либо мораль, либо аморальность), признавать либеральным релятивистам не хочется, не в кайф. Чемпионами этого дела были большевики: они придумали социалистическую мораль, особую. Правда, поначалу они и нравственность придумали особую, пролетарскую — что революции надо, то и нравственно. А нацисты и вовсе на все это наплевали — арийский сверхчеловек выше ерунды, придуманной для унтерменшей. По крайней мере, те и другие были логичны и последовательны.

Нравственность и наука, нравственность и литература, нравственность и культура вообще. Ищем не там, где потеряли, а под фонарем.

Евгений Ясин

Почему я сегодня пишу о науке и нравственности?

Е.Г. Ясин — научный руководитель Государственного университета — Высшая школа экономики, доктор экономических наук.

Потому что будущее нашей страны связано с тем, насколько успешно у нас будет развиваться наука, а значит, и образование, науку питающее и само питающееся от нее.

Объяснение простое. В мировой экономике происходят тектонические сдвиги: Китай и Индия, каждая страна с более чем миллиардным населением, быстро развиваются, с темпом 9 — 11% роста ВВП ежегодно. Мы не можем с ними конкурировать, потому что, проходя позднюю индустриализацию, они выводят на рынки очень дешевую рабочую силу, привлекая мировые корпорации низкими издержками и огромными рынками сбыта. За ними идут другие развивающиеся страны.

Развитые страны Европы, Северной Америки, а также Япония и Корея образуют другую группу — это страны «Золотого миллиарда», они растут намного медленней, население их стареет, а порой убывает. Но они— лидеры мирового развития, ибо у них огромный научный и вообще креативный потенциал, они производят большую часть инноваций, воплощающих коммерческие достижения науки. Первые смогут догнать и перегнать вторых только в том случае, если они смогут конкурировать с ними в науке и инновациях. Но для этого нужен не только рост объемов экономики. Нужны иная культура, иные институты, не менее продуктивные, чем на Западе. А до этого далеко, очень далеко.

Россия сегодня опирается на природные ресурсы и может, казалось бы, быть отнесена к третьей группе стран, богатых нефтью, сырьем и т.п. Но такую группу почему-то никто не выделяет, хотя сырье последнее время быстро дорожает. А если и выделить, то нашими соседями окажутся нефтедобывающие страны Персидского залива, Венесуэла с Уго Чавесом, Намибия. Есть еще, правда, Норвегия и Австралия, но их обычно относят к развитым странам. Остальные — богатые, но недоразвитые. Причем богатство препятствует развитию, прежде всего культуры. Это так называемое «ресурсное проклятие». Оно не благоприятствует развитию науки, которая сама часть культуры в широком смысле. Только продуманная политика может сделать ресурсы благом для науки: идеи не произрастают на деньгах.

Мы не можем конкурировать с Китаем, а превращаться в Венесуэлу или Саудовскую Аравию не хотим. Да и не сможем. Остается одно — догонять развитые страны, интегрироваться в мировое научно-инновационное пространство. Хотя мы сильно отстали, но здесь у нас есть шанс: культурная близость, научные и образовательные традиции, особенности национального характера. Но надо предпринимать серьезные усилия, чтобы преодолеть культурную отсталость.

Я знаю, многие «квасные патриоты», националисты, склонны выдавать отсталость за национальную особенность, за самобытность культуры. Но, хотя отчасти это может быть и верно, такой подход, если он восторжествует в идеологии и политике, обусловит растущее отставание и поставит под вопрос способность России ответить на вызовы XXI века. Есть вещи, которые в национальной культуре надо менять, чтобы догнать лидеров.

Почему я сегодня пишу о нравственности? Потому что будущее нашей страны зависит от того, сможем ли мы восстановить и, более того, поднять на мировую высоту нравственные ценности. От этого зависит и развитие науки, и создание инновационной экономики.

Объяснение тоже весьма простое. Я вовсе не придерживаюсь тезиса о «несовместимости гения и злодейства». Знаю, что примеров их сочетания более чем достаточно. Но есть определенная логика развития общества, с которой лучше считаться. А суть ее состоит в том, что совокупность основных нравственных норм, типа десяти заповедей, превращает массы людей в общество, в котором возможны совместное существование, взаимодействие и процветание. Это же и основа культуры, так как она полностью состоит из приобретенных элементов знания, ценностей, представлений и установок, которые порой осознанно, а чаще автоматически управляют поведением людей и их сообществ. Нравственные и юридические нормы — суть предписывающая часть культуры, ее институциональная система.

Проблема сегодня в том, что эта система развивается, а сейчас она развивается особенно быстро и противоречиво в связи с переходом всего человечества от традиционного, господствовавшего тысячелетиями аграрного, сельского общества к обществу городскому, индустриальному и постиндустриальному, от преимущественно иерархической, феодальной, по сути, социально-экономической структуры, к структуре преимущественно сетевой, «плоской», по выражению Поля Фридмана.

В нашей стране этот переход сложился особенно драматически. Большевистская попытка осуществить коммунистическую утопию в сравнительно отсталой крестьянской стране обошлась нам очень дорого. Я даже не говорю о репрессиях, о гибели огромного количества людей, хотя подсчеты демографов показывают, что за годы советской власти страна недосчиталась примерно 120 — 130 миллионов человеческих жизней. Но еще больший урон мы понесли от морального растления людей, от разрушения нравственности. Человек превратился в ничто, хотя, казалось бы, все начиналось с проповеди новой морали, с горьковского «Человек — это звучит гордо!». Какая гордость у лагерной пыли? Конечно, мы и в то время находим личности, достигшие высот человеческого духа. Но рядом с ними массы людей, знающих, что Закон не встанет на их защиту, что только покорность и угодливость перед начальством помогут оградить их жизнь от унижений. Растление душ, потеря нравственных ориентиров — я думаю, это главный грех коммунистов перед своим народом.

Потом пришлось возвращаться к рыночной экономике, от которой, кстати, уходили, ссылаясь на ее безнравственность, на то, что она делает человека жадным, корыстолюбивым, завистливым. Оказалось, эти гипотезы пришлось опровергать на практике, приходя к выводу, что таковы свойства человеческой натуры, которые нужно вводить в рамки не обобществлением собственности, а укреплением норм нравственности, законности и правопорядка. Но ведь и это пришлось начинать с начала! «Дикий капитализм» эпохи повторного первоначального накопления отнюдь не был эпохой нравственного возрождения. Наоборот, он создал обстановку, когда нравственность становилась уделом проигравших, «лузеров», неудачников: кто не успел, тот опоздал. Если при коммунистах под конец еще поддерживалось двоемыслие, нравственное лицемерие, то теперь возобладал социальный цинизм: успех — наш бог, надо уметь ходить по трупам. Надо реально смотреть на вещи, а реально это значит — не стесняя себя соображениями совести, чести, достоинства.

К исходу 90-х годов социальная ткань российского общества была сильно разрушена. Стало ясно, что ее необходимо возрождать.

Общество не может долго жить в таком состоянии. Уровень доверия и ответственности (как оправдания доверия), как по горизонтали (между людьми за пределами узких групп — семья, работа), так и по вертикали (к публичным институтам) один из самых низких в мире. Каким-то образом должен наступить перелом. Причем вряд ли он будет исходить от нынешней правящей элиты, потому что значительная ее часть сама является новым источником нравственного растления, усугубления социального цинизма. У меня нет рецептов, сам не знаю, как, но верю в то, что рано или поздно найдутся люди, способные консолидировать здоровую часть элиты и достаточное число активных сторонников в более широких слоях, чтобы изменить ситуацию.

Такой поворот в сторону возрождения нравственности, ценностей свободы, совести, чести и достоинства, ответственности и доверия, толерантности и солидарности является необходимым условием подъема науки, образования, инновационного развития. Поэтому сегодня наука и нравственность идут рядом. Повторяю, я не верю в несовместимость творчества и злодейства. Но для творчества, причем продуктивного, отвечающего мировым критериям (по счету Л.Д. Ландау, а не Т.Д. Лысенко), по «гамбургскому счету» нужна интеллектуальная и этическая среда, основанная на этих ценностях. В ней могут попадаться злодеи и шарлатаны, но либо они вытесняются, либо гибнет эта среда, без которой не может быть свободного творческого поиска. А это то, на чем растет наука. И деньги полезны, только если они удобряют эту почву. Этой среды не может быть и без максимально широкой интеграции в мировую науку, где при всех противоречиях и конкуренции, свойственной научному сообществу, также преобладают эти ценности. Чтобы быть принятым в это сообщество, надо их разделять. И иметь для этого возможность.

Какая сегодня наука? Я не могу убедить лучших своих учеников, что научные занятия дают высшее удовлетворение. Потому что «удовлетворение любопытства за государственный счет», как называлась научная работа в советское время, теперь не приносит сравнимого со сверстниками благосостояния. А зарабатывать в фирмах они могут сразу по $2 — 3 тысячи, я говорю о студентах Высшей школы экономики. Наука — не престижное ныне занятие. Стало быть, и ценности, составляющие ее воздух, не столь привлекательны. Поэтому и деньги нужны, и не грех их зарабатывать коммерциализацией достижений науки, преобразуя их в инновации. Но прежде денег нужна свобода, нужно уважение к достоинству личности, нужно ощущение защищенности законом, нужны доверие и ответственность. Для всех, не только занятых наукой, иначе, откуда будет черпаться дух свободного поиска. Эти ценности произрастают тогда, когда государство не подавляет человека, а служит ему, когда правит Закон, а не начальник. Когда начальники меняются не тогда, когда их свергнут или они помрут, а когда их не выберут. Такая система называется демократией, не суверенной, управляемой, а просто... демократией, и все. Выходит, она составляет условия совместной жизни науки и нравственности, и не в далеком будущем, когда мы станем хорошими и нам нальют воду в бассейн, а сейчас, ибо без свободы и демократии, пусть и с платой за свойственную им неопределенность, эти плоды просвещения не растут.