Знание-сила, 2009 № 09 (987)

Под звуки марша

Ал Бухбиндер

Наука не знает, как и почему возникла религия. Она не знает даже, что появилось вначале: религиозные верования, вокруг которых позднее сложились соответствующие обряды и ритуалы, или же групповые обряды и ритуалы, из которых потом выкристаллизовалась религия. Но если верно второе, то наука, кажется, приблизилась к пониманию того, как именно, по какой психологической причине возникли такие обряды и ритуалы. На это указывают результаты некоторых недавних исследований. Но сначала — про попытки науки объяснить появление религии.

Было время, когда в духе примеров, преподанных такими индивидуальными «вероучителями», как Моисей, Конфуций, Будда, Мани или Магомет, появление всех религий в мире связывалось с проповедями тех или иных безымянных «законодателей» (а то и «пророков») далекого прошлого. Этот романтический взгляд сменился затем объяснением в духе так называемой «позитивной психологии», когда в качестве главных причин влияния и самого генезиса религии были выдвинуты на первый план те положительные психологические воздействия, которые вера оказывает на каждого отдельного верующего (например, помогая ему бороться со стрессом или обеспечивая душевный комфорт и т. п.). К психологии отдельного верующего обращались и многие выдающиеся ученые XIX–XX веков (Джеймс, Фрейд, Юнг, Адлер и др.), по очереди предлагавшие специфические (каждый свое) объяснения причин возникновения религии.

Затем маятник качнулся в противоположную сторону, и верх взяли объяснения «коллективистские», прежде всего эволюционно-психологические, которые связывали появление религии с тем, что религиозные верования давали первобытному коллективу какие-то преимущества в выживании. Однако в последние полтора десятка лет мы явно присутствуем при новом качании маятника — обратно к индивиду, — и ряд видных ученых выдвигают сегодня концепцию, согласно которой религия возникает просто как побочный продукт эволюции человеческого мозга, то есть как результат появления у него таких (поначалу вовсе не предназначенных для религии) особенностей, со временем делающих возможным появление веры в существование сверхъестественных и всесильных (враждебных или дружественных) существ. Крайним выражением этого подхода стали новейшие гипотезы о существовании в мозгу некого особого «модуля веры» (наподобие «модуля языка») или даже специфического «гена Бога», каковым считают ген VMAT2. Соответственно, появились и прямо противоположные утверждения, что никаких «модулей» и «генов веры» в мозгу нет, да и не нужно, потому что религиозные состояния и сопутствующие фантомы можно вызвать с помощью простого электромагнитного воздействия на мозг любого человека.

В целом на данный момент самой «популярной» является мысль, что религия возникла потому, что какие-то свойства мозга, отобранные эволюцией для выполнения тех или иных функций, неожиданно оказались, в своем взаимодействии, также способны породить и религиозные представления (биологи называют это явление «экзаптацией»). Такими свойствами могли быть, например, способность человека (уже в самой глубокой древности) представлять себе, что есть враждебные ему невидимые существа или способность (тоже издавна) придумывать связные истории, объясняющие, как и почему появилось то, что есть.

Например, хобот у слона стал длинным, потому что, как рассказывает в своей книге сказок Киплинг, крокодил когда-то вытянул его у слишком любопытного слоненка.

Но все это качественные рассуждения, на них можно возразить, указав, к примеру, что археология находит следы религиозных верований уже 50 тысяч лет назад, когда рассказы о причинах, да и вообще любые связные «рассказы» вряд ли могли существовать. Поэтому «экзаптационное» объяснение нуждается в экспериментальных подтверждениях, и в последнее время поиски таких подтверждений сосредоточились на экспериментах с детьми. Примером такого рода исследований может служить недавняя серия работ американского психолога Пола Блума, в которой ему, как он утверждает, удалось показать, что уже 5-месячные дети различают одушевленные и неодушевленные объекты. По мнению Блума, это означает, что уже в новорожденном мозгу существуют две системы представлений о мире — как о мире «идей» и как о ми ре «вещей», — и первая из этих систем вполне может быть «зачатком религиозной веры».

Совершенно очевидно, однако, что даже если согласиться с этим далеко идущим утверждением Блума и более того — перенести его на наших предков 50-тысячелетней давности, все равно останется неясным, как могли эти потенциальные «зачатки веры» в мозгу того или иного прачеловека превратиться в религию всего его племени или рода. Ведь существующая в мозгу «способность верить» еще не предопределяет появление веры. Поэтому представляется, что появление религии у пралюдей выглядело несколько сложнее: таившаяся в мозгу каждого члена племени «возможность веры» была необходимой, но еще недостаточной «почвой» для зарождения коллективных религиозных верований. На эту «почву» еще должно было упасть какое-то «семя». И такое «семя» еще должно было укрепиться и прорасти, а это могло произойти лишь в том случае, если оно давало какое-то преимущество данному коллективу. Что же могло быть таким «семенем»? Именно на этот вопрос пытаются ответить те новейшие эксперименты, о которых упоминалось в начале этой статьи.

Самое нашумевшее из них — опубликованное в январе 2009 года исследование психологов Стэнфордского университета (США). В серии экспериментов, проведенных примерно на сотне добровольцев, они впервые эмпирически показали, что групповые действия типа совместного пения, маршировки или танца реально усиливают в мозгу людей «коллективистские склонности». В одном из опытов добровольцы были разделены на две группы, одна из которых просто расхаживала по кампусу, а другая шагала строем и в ногу; в другом эксперименте добровольцы были разделены на четыре группы, одна из которых подпевала песне молча, другая вслух, третья — подпевая вслух и одновременно танцуя, а четвертая — слыша песню на разных языках, что нарушало синхронизацию среди отдельных ее членов.

После каждого опыта все группы были пропущены через психологическую «пробу на добровольное сотрудничество» (чем больше сотрудничества проявляли члены группы в такой пробе, тем больше получал каждый), и оказалось, что члены групп, которые ранее не испытали ощущения синхронности всех со всеми, проявили затем наименьшую (на 13 % меньше средней) лояльность интересам группы. Иными словами, выполнение синхронных действий (групповое пение, машировка или танец) усиливает не просто чувство принадлежности человека к «своей группе», но также его желание к такой группе принадлежать и его готовность ради нее чем-то жертвовать. Не случайно, выходит, все тоталитарные диктаторы устраивали свои мрачные грандиозные марши, веселые праздничные демонстрации и хоровые исполнения партийных и национальных гимнов.

Но, как известно, все религиозные ритуалы, начиная с самых древних и примитивных, тоже содержат такого рода действия и даже более того — главным образом именно к ним и сводятся. Не случайно уже около четверти века назад было высказано предположение, что коллективные танцы и есть главный «социальный клей», который держал вместе первобытный коллектив. Легко сделать еще шаг и представить себе, как такой регулярный танец, исполняемый после хорошей охоты и сытной еды, постепенно превращался в своего рода «магический ритуал», который исполнялся для того, чтобы и будущая охота была такой же удачной. В мозгах членов племени это и могло быть тем «семенем», из которого во всех этих мозгах прорастали первые религиозные представления.

Зададимся вопросом: почему синхронные коллективные действия так усиливают желание и готовность людей быть членом «коллектива»? Некоторые ученые объясняют это действием так называемых «зеркальных нейронов». Так названы обнаруженные у обезьян (и птиц) нейроны, которые включаются при подражании жестам другой обезьяны (или пению другой птицы). Если такие нейроны есть и у человека (это еще не доказано), то их включение во время выполнения синхронных коллективных действий вполне может давать людям какое-то удовлетворение. И действительно, недавние эксперименты показали, что в мозгу при выполнении таких действий увеличивается производство химического вещества допамина, который широко известен в нейрологии как «вещество вознаграждения». Было обнаружено, что в мозгу людей, осознающих, что их мнение расходится с мнением большинства членов их группы, возникает специфической природы нервный сигнал, который был назван «сигналом ошибки», и этот сигнал подавляет производство допамина. И наоборот, «возвращение в строй» активизирует такое производство. (В этой связи можно напомнить, что в более ранних экспериментах по сканированию тоже было обнаружено, что согласиться легче, чем высказать иное мнение: согласие занимает существенно меньше времени в мозгу.)

Выделение допамина — это могучее средство побуждения. Это дает нам ключ к психологии многих коллективных действий (включая религиозные ритуалы), а также конформистского поведения. И то, и другое, грубо говоря, приятно. Глубокий анализ этих групповых эмоций (ученые называют их «роевой психологией» или еще «групповым мышлением») дал недавно профессор Джонатан Хайдт из Университета штата Вирджиния (США) в статье «Роевая психология, счастье и социальная политика». Хайдт говорит, что «эволюционная психология предлагает самое, думается, убедительное объяснение наших предпочтений: мы хотим того, что помогло нашим предкам-охотникам пройти через сито естественного отбора — например, жирного и сладкого, хотя мы сейчас от этого жиреем, престижа и уважения со-членов, хотя мы и делаем вид, что они нам безразличны, и так далее. Но все эти примеры относятся к индивидуальным предпочтениям. А не могут ли существовать также предпочтения групповые? Не могут ли отдельные люди испытывать счастье, когда они, как группа, делают то, что помогло им в древности достичь успеха как группе?»

Заметим, что долгое время в биологии считалось, что естественный отбор оперирует только на уровне индивидуума (отсюда вырос и «неодарвинизм» Хокинза, сводящий эволюцию к отбору генов). Однако в самое последнее время двое видных ученых, создатель «социобиологии» Эдвард Вильсон и его коллега Дэйвид Слоан Вильсон, возродили отброшенную было гипотезу о существовании в биологии также группового, а не только индивидуального отбора. И вот Хайдт, опираясь на эту гипотезу, выдвигает предположение, что у людей существуют особые «роевые» эмоции, которые толкают их порой к «растворению» в толпе, к слиянию с коллективом («каплей литься с массами»). «Люди, — пишет он, — способны получать огромную радость и удовольствие от синхронных движений и совместных групповых действий и даже приходить в экстаз, ощущая свое полное слияние с толпой, бездумное единение с ней и во мнениях, и в поступках».

Все сказанное выше заставляет понять, какие — далеко еще до конца не познанные — психологические глубины скрыты в самом обыденном человеческом поведении, начиная с таких мрачных явлений, как пьяная толпа или фашистское шествие, и кончая такими отвлеченными и возвышенными, как церковные песнопения и религиозные молитвы.