Знание-сила, 2009 № 09 (987)

Заслужить свободу

_{Кантор В.К. «Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса. К проблеме имперского сознания в России». М.; РОСПЭН, 2008. 542 с.}

Вообще-то такой рубрики у нас до сих пор не было. Однако новая книга* философа Владимира Кантора, пожалуй, впервые заставила нас задуматься о том, что «Размышление у книжной полки» — как издавна называлась одна из наших классических рубрик о книгах — может быть и диалогическим.

Книга — о поисках возможности построить имперскую идеологию, которая опиралась бы на идею общего блага для всех народов, населяющих империю. Под этим углом зрения Кантор рассматривает большой философско-литературный материал. Роль Петербурга в русской истории и спор о судьбе двух столиц, роль православия в решении Россией имперских задач и проблема национализма как причины, повлекшей за собой гибель имперских структур сначала в сознании, а затем и в реальности, — чтобы понять все это, он заново прочитывает классические «петербургские» тексты, анализирует взгляды на сей счет Радищева, Тютчева, Пушкина, концепции Владимира Соловьева и Федора Достоевского, Михаила Каткова и Льва Толстого.

Собственная же позиция Владимира Кантора в отношении развития России и ее культуры в течение последних двух столетий вызывает много вопросов. Дело в том, что автор усматривает существенную связь между характером исторического развития страны и статусом личности в ней и видит корень повторяющихся трудностей отечественной истории в принципиальной нехватке независимой индивидуальности, личной свободы. А почему бы, в самом деле, не выяснить у самого автора, как это для него связано? С этим и обратился к ВЛАДИМИРУ КАНТОРУ наш корреспондент.

«Знание — сила»: Владимир Карлович, почему нигде в Европе государство не обладало такой властью над жизнью и собственностью своих подданных, как в России?

Владимир Кантор: Я бы не сказал, что нигде. Испания жгла на кострах голландцев, Византийская империя, османская Турция, гитлеровская Германия жалости к подданным тоже не испытывали. А если уйдем в древность, то во всех восточных деспотиях власть была беспощадна, а подданные все безропотно сносили. Вы можете сказать, что Турция — это не Европа, хотя и владеет одним из важнейших городов европейской истории — Константинополем. Однако турки (как и русские, — поразительно, но факт) называют себя «третьим Римом». А Византия — бесспорно, обломок великого Рима среди восточных деспотий, поэтому в значительной степени перенимала поневоле порядки восточных структур.

Абсолютная власть государства над подданными бывает в тех странах, где господствуют азиатские начала, где правит один, остальные — рабы. Это — классика неправового государства, о чем писал еще Гегель. А поскольку азиатство, на мой взгляд, — это прошлое любой европейской культуры и в свернутом виде присутствует в самых наиевропейских странах, то оно в любой момент может вспыхнуть. Пример — нацистская Германия, которую многие западные мыслители — Томас Манн, Альберто Савинио, Карл Виттфогель… — воспринимали как проснувшуюся в центре Европы Азию. Скажу, повторяя Ханну Арендт и себя: в каждой современной культуре присутствует свой древний Шумер. Россия же с XIII по XVII век была перенасыщена степным, азийским элементом. Частная собственность на землю здесь отсутствовала: земля вначале принадлежала хану по «монгольскому праву на землю», потом московскому князю, потом большевистскому государству. Короткий промежуток в 200 лет, когда Россия с петровскими реформами шагнула в Европу, как теперь видно, так и не вывел Россию в Европу, цивилизованную хотя бы относительно — в той мере, в какой сама Европа отвечает своим базовым ценностям. Императорская власть в России все время балансировала между азийским деспотизмом и просвещенным монархизмом. Это общая проблема, но в России она усиливалась невеселой исторической судьбой.

«З-С»: Почему же независимая индивидуальность в нашей стране появлялась с трудом, «с чувством вины за свою особость», как сказано у вас?

В.К.: Настоящая индивидуальность — везде редкое растение, почти оранжерейное. В Европе она в грубой форме состоялась, поскольку неприкосновенность частной собственности обеспечивала известную независимость от власти. В России индивидуальность появляется с дворянством, получившим эти права на собственность, но за счет народа. К этому добавилось и европейское образование. Очень важная составляющая в сотворении индивидуальности — билингвизм: благодаря ему человек понимает как равноправную своей еще одну культуру. А стало быть, снимается принцип изоляционизма. Но все ли могли видеть другую культуру? Знать иностранные языки? Требовалась материальная обеспеченность, которая была приобретена, как оказалось, за счет народа.

Когда индивидуальность более или менее оформилась, ее носители усвоили и европейские понятия свободы и нравственности. Христианские этические идеи приобрели реальность, и тогда эти люди ясно поняли, что их свобода куплена слишком дорогой ценой — ценой рабства единоверного и единокровного народа. Ошибка слишком велика. Свихнуться при развитом сознании и совести нетрудно.

Отсюда и хождение в народ, желание искупить свою вину перед младшим братом и обожествление этого младшего брата, который, в свою очередь, ненавидел старшего за его первородство и точил топор. Зафиксированы случаи, когда интеллектуалы кончали с жизнью, если имели пристрастие к чистой науке, искусству, а желания служить народу не имели — им было стыдно. О подобном случае вспоминает русский философ Семен Франк: студент в тюрьме облил себя керосином и поджег, оставив записку, что ему стыдно, ибо он не может посвятить себя делу освобождения народа. Но самое интересное, что после освобождения крестьян, после великих реформ Александра II, чувство вины перед народом у интеллигенции усиливается. Как это объяснить? Видимо, как это ни парадоксально, — запоздалой психологической компенсацией, поскольку при николаевском режиме индивидуальность не очень-то смела выходить в реальную социальную практику. Максимум, что тогда было, — это эмиграция Герцена и «Колокол». Зато пореформенная свобода дала возможность высказать и выявить то, что таилось под гнетом.

«З-С»: Но почему в России личность не была защищена и до сих пор не защищена? Почему она стремится укрыться в некую мифическую соборность, стремление к которой, пожалуй, говорит как раз о неумении, неспособности русского человека быть самим собой? (Кстати, русского или российского? Что, у татар нет подобных проблем? А у народов Северного Кавказа?)

В.К.: А как эту личность защитить, если не сложилось никаких социально-общественных структур, независимых от государства, способных защитить личность?

Почему они не сложились? Потому ли, что государство слишком давило, или по другой причине? Быть может, просто потому, что в ситуации перманентной войны (с татарами), а затем с бандитскими армиями: Болотников, Хлопок, тушинский вор, Разин, Булавин, Пугачев. — обыватель спасался лишь под защиту штыков государственной власти? Это было ясно выговорено в «Вехах»: только самодержавие силой своих штыков защищает образованное общество от русского бунта, «бессмысленного и беспощадного». Что касается соборности, общинности, то это, конечно, миф, рожденный опять-таки усилием государства связать народ общиной ради фискальных надобностей. Но нельзя же жить без идеала, который не опирался бы на реальность — хоть чуть-чуть. Так вынужденная общинность стала под перьями отечественных мыслителей символом русской народности.

О русском или о российском народе мы тут говорим? Не знаю. Великороссы имеют в себе такую смесь разных кровей — славянскую, угро-финскую, тюркскую, еврейскую, немецкую, точнее германскую, романскую… — что трудно говорить о какой-то «чистоте расы». Но именно такие нации и бывают наиболее жизнеспособными. Чтобы понять продуктивность подобной смеси, достаточно назвать Китай, Великобританию, США. А для того чтобы быть самими собой, требуется большой исторический опыт свободы. Ни у русских, ни у татар, ни у жителей Средней Азии такого опыта не было. Народы Кавказа требуют особого разговора, но здесь я не чувствую себя достаточно компетентным.

«З-С»: Но как сложился этот ущербный уклад жизни и почему он неизменно сохранялся в течение веков? Едва мы двинулись в сторону Европы в феврале 1917-го, большевики тут же вернули страну к жестко централизованной власти, к государству, которое выше человека. Василий Шульгин сразу это увидел. Уже в 1920-м он говорил о преемственности советской России по отношению к Российской империи. По мнению Шульгина, что бы ни думали и ни говорили большевики, они восстанавливали могущество, единство и границы России «до естественных пределов» и «подготавливали пришествие самодержца всероссийского». Позже это признал и наш выдающийся философ Николай Бердяев.

В.К.: Вообще все русские разговоры спотыкаются об этот вопрос: почему? Да потому, что не отвоевали себе свободу, не заслужили ее и постепенными реформами, не выдержали их. Хотелось всего и сразу.

Достоевский хорошо писал, что Россия не «выжила» правил цивилизованной жизни, ибо все хотела совершить силой прихоти и произвола, всего добиться в единый миг, который есть дьявольский искус. Принципу свободы у нас противостоял принцип произвола. А силой прихоти, в один миг, потому что мы все время чувствовали свое отставание, чувствовали, что в России сошлись слишком многие противоречия, на разрешение которых надо слишком много времени, а времени-то и не было.

Ущербная социальная жизнь рождала ущербную психологию, которую легко использовали авантюристы. Я в свое время сформулировал это так: в России почти всегда было легитимное, но неправовое правление. Любая власть сразу становилась легитимной, однако правовых структур боялась как огня. А в ситуации властного произвола на него можно было ответить только низовым произволом, который ни к чему хорошему не приводил. В случае же победы низового произвола — именно этим было торжество большевизма — смысл жизни не менялся. Произвол оставался произволом, уничтожая даже мельчайшие наработки права, которые потихоньку возникали после реформ Петра Великого и Александра Освободителя.

«З-С»: Кстати, о реформах: как бы вы оценили деятельность Петра Великого? Да, он двинул вперед науку, промышленность, военное дело в России, да, он — в конечном счете — породил Пушкина. Но он же укрепил и умножил то, что подавляло личность, не замечало отдельного человека. Он в немалой степени повинен в том, что Россия, прорубив окно в Европу, не стала частью Европы. Наше отношение к человеку — азиатское, а не европейское. Значительная часть вашей книги доказывает именно это. И наша сегодняшняя жизнь это тоже доказывает. Увы, все то, о чем вы пишете в своей книге, рассказывая о прошлом, — можно увидеть за окном. Несмотря на то, что мы сейчас шагу не можем ступить без компьютеров, общаемся в основном по Интернету, спутники давно бороздят просторы космоса, — в российских головах мало что изменилось.

В.К.: Думаю, Петр в подавлении личности мало виноват. И прежде всего потому, что в его время другой личности, кроме него, в России просто не было. Были не личности, а холопы, которых он хотел научить принципам европейской жизни. Он ввел новое летосчисление, то есть сделал Россию из ветхозаветной страны — христианской, создал Академию, заключил договор со старообрядцами (прекратив так называемое «проведывание» раскольников войсками, когда их просто уничтожали), повелел перевести книгу Джона Локка «О терпимости», но при этом с тоской говорил, что понимает Ивана Грозного, ибо русский народ привык быть рабом и вором.

«З-С»: И наконец, почему мы остались рабами по своей психологии даже после отмены крепостного права?

В.К.: Да потому, что исторический срок от 1861 до 1917 года абсолютно ничтожен. Не говоря уж о том, что до столыпинских реформ крестьяне так до конца от крепостных пут и не освободились. Большевики с легкостью восстановили это бесправие, да в еще более усиленном варианте. Здесь дело в народной привычке к полной зависимости, к экономической несамостоятельности — имею в виду большинство, а не ту небольшую часть, что вырвалась из общинных пут, рожденных крепостным правом. Те, кто вырвался, либо эмигрировали во время Гражданской войны, либо были «раскулачены», сосланы, арестованы, погибли в лагерях и ссылках. Какая уж на этом фоне свободная личность? Я удивляюсь тому, что желание свободы хоть в каком-то виде все же присутствует у части — пусть небольшой! — русского народа.

А пока понятие свободы, а не произвола не проникнет в народное сознание, можно надеяться только на появление таких властей, которые надолго сумеют утвердить в России правовые принципы жизни. Как писал Пушкин, «несчастью верная сестра, надежда.».

Беседу вел Игорь Харичев.