Золотая Колыма

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ СИБСЕКА

Следующий по алфавиту визит предстояло нанести Дмитрию Вознесенскому — Димке, как весело звал его Юрий Александрович.

Как только Билибин вернулся в Ленинград, Вознесенский сразу же разыскал его и без всяких околичностей заявил:

— Больше на Колыму без меня не поедешь. Не пущу! Колыма — это и Якутия, а Якутия — моя епархия. И родина моя! Ты это знаешь, как и то, что моя квартира — родильный дом Сибсека и клятвы мы давали у меня за праздничным столом, в октябрьские дни, в торжественный момент нашей жизни. Не забыл? Помнишь? — и Димка врезался своим ястребиным носом и горящей папиросой в бороду Билибину.

— Спалишь золотой оклад,— отстранился Юрий Александрович.

Билибин, конечно, все знал и помнил. В первую экспедицию он не взял Вознесенского прежде всего потому, что тот в то время был на Алтае. К тому же за Димкой числилось столько «хвостов», что одни говорили — он сам бросил институт, другие — что его вышибли снова, как в первый раз, когда была чистка студентов непролетарского происхождения. А если даже не то и не другое, то все равно ему за несколько дней до отъезда все экзамены не сдать, диплом не защитить, а уезжать на два года, не закончив институт, это, значит, бросить его. Конечно, для экспедиции он оказался бы настоящим кладом. У Димы одного коллекторского стажа — девять лет. С четырнадцати годков — в геологических партиях. И у кого только и где только ни работал: под началом своего родного отца, известного геолога Вознесенского,— в Баженовском асбестовом районе, под руководством профессора Яковлева, Наташиного дядюшки,— на Урале, у Жемчужникова — в Че-ремховском бассейне, с Наливкиным, будущим академиком,— на Южном Урале, у Бубличенко,— в рудном Алтае... Такого опыта не было ни у одного студента! И не случайно, что за два года до окончания института Дмитрия Вознесенского приняли в Геолком младшим научным сотрудником и начальником партии.

В сентябре двадцать восьмого года Вознесенский вернулся с Алтая. К своему великому огорчению, узнал, что его друзья отправились без него на Колыму, в его якутскую епархию, обозлился на них, но рук не опустил, зубы сжал и подал в ректорат прошение о восстановлении студентом.

Его восстановили. Он за полгода ликвидировал все свои «хвосты», блестяще защитил диплом по геологии Алтая и в январе 1929 года получил квалификацию горного инженера и ту же специальность петрографа.

Получив все это, Дмитрий готов был броситься догонять друзей. Но Геолком назначил его начальником Сутамской полевой партии в Южно-Якутское приисковое управление. От Колымы далековато, но все-таки — Якутия, его родина, к тому же здесь, на Алдане, Билибин, его друг-сибсековец, начинал свою карьеру, пройти по его следам полезно. И Дмитрий Вознесенский согласился.

Но проработал он начальником Сутамской полевой партии меньше года. Как только Эрнест Бертин привез в Незаметный вести с Колымы, Дмитрий дня не мог оставаться на своем месте. Хоть снова коллектором, но — на Колыму!

И вместе с Эрнестом Бертиным в конце того же года вернулся в Ленинград, лишь на несколько дней опередив Билибина.

Как же не навестить Диму Вознесенского, его дом, где в октябрьские праздники 1923 года впервые собрались члены Сибирской секции послушать известного геолога Владимира Александровича Вознесенского.

Владимир Александрович и его жена Екатерина Сергеевна встретили молодежь радушно, стали угощать чаем, бутербродами, печеньем, выставили и красное винцо, А больше всего занимали гостей рассказами:

— Познакомились мы на панихиде,— весело начал повествовать о своей семейной жизни Владимир Александрович, сверкая живыми карими глазами.— Да, на панихиде! Люди плачут, слезы льют, а мы друг на друга первый раз взглянули...

— Но это была не совсем обычная панихида,— поправила Екатерина Сергеевна, женщина более солидная и основательная, чем казался ее муж, широкая в кости, скуластая и чернобровая сибирячка.— Ныне она называется ветровской демонстрацией.

— Да, но мы-то не предполагали, что из панихиды получится демонстрация. Четвертого марта, двадцать шесть лет назад, в Казанском соборе собралось тысяч пять студентов, чтоб отпевать Марию Ветрову...

— Я с ней училась на Бестужевских курсах. В Трубецком бастионе она не вынесла издевательств тюремщиков, облила себя керосином из лампы и подожгла.

— А арестовали Ветрову в связи с провалом нашей Лахтинской типографии. Тогда по этому делу много народовольцев схватили. Собрались мы в соборе, а настоятель отказался служить панихиду: «Не делайте божий храм местом сходбищ, не кощунствуйте, разойдитесь!» И тогда я предложил спеть Ветровой «Вечную память». Раздались крики: «Поднять венки!», «Вечная память». Стройно запели и хлынули на улицу...

Екатерина Сергеевна продолжила:

— Только вышли — набросились на нас казаки. Все пути преградили, кроме одного переулка, и стали загонять нас во двор Казанской части... Загнали, стали переписывать.

— Слышу, она назвала себя: «Вотинцева, Екатерина Сергеевна, девица, курсистка». За ней я: «Вознесенский Владимир Александрович, холостой, горный инженер». Так нас и познакомили в полицейском участке. Нам осталось руки друг другу пожать и идти дальше одной дорогой. Надо сказать, что и в дальнейшем жандармы трогательно заботились о нашей совместной жизни. Ее выслали в Иркутск под надзор родителей, и меня после очередного ареста сослали туда же. Там, в Иркутске, мы и поженились. Правда, те же жандармы тотчас захотели нас разлучить... Я работал на постройке Кругобайкальской железной дороги. Работал честно, как положено нашему брату, горному инженеру. И отцы города были мною довольны. Но вдруг втемяшилось им в голову поставить памятник Александру III, и обратились они ко мне с просьбой найти подходящую гранитную глыбу для постамента. Дело для меня непыльное, но не по мне. Я так и ответил: «Цель моей жизни — не памятники ставить царям, а убивать их. Меня за такие слова послали еще дальше — в Якутию. И моя благоверная за мной...

— В Якутске наш Дима родился, в самые лютые морозы,— вздохнула Екатерина Сергеевна.

— А я в это время проводил геологические исследования по Вилюю... Ах, ведь если посмотреть на карту...— Владимир Александрович шустро сбегал в свой кабинет, принес листы карты и разбросал их по полу.— Если посмотреть на карту, то мы увидим, что всю Сибирь... кто открывал? Подневольные люди! В семнадцатом веке — служилые людишки, Семен Дежнев и прочие. В наше время — наш брат политссыльный под надзором жандармов. Потому и осталось столько белых пятен на карте, что из-под надзора далеко не уйдешь. И лишь для вас, молодые люди, открываются все пути, вся Сибирь перед вами. И на каждом шагу ждут вас открытия...

И вот тут как-то само собой получилось, что каждый из гостей стал выбирать себе на карте тот край, куда бы он хотел поехать делать открытия. Дима выбрал свою родную Якутию, Владимир Серпухов, мечтатель-путешественник, захватил сразу Приамурье, Забайкалье и Север, Евгений Бобин — Камчатку, Юрий Билибин — Чукотку, Валентин Цареградский — Колыму, где допотопные мамонты бродили...

Получилось нечто вроде игры. Такими играми, бывало, любили развлекаться в семье Билибиных, и Владимир Александрович показался Юрию очень похожим на его отца, Александра Николаевича, такого же веселого, остроумного, развлекающего всю семью. И Юрий, вспомнив, как в детстве, играючи, издавали семейный рукописный журнал «Уютный уголок», предложил:

— Закрепим законодательным актом за каждым удельные княжества Сибири! — и сам, взяв лист бумаги, начал выводить своим крупным красивым, похожим на древнюю русскую вязь, почерком «Акт на землепользование»:

«Мы, нижеподписавшиеся, шаман чукотский Билибин, тайон камчатский Бобин, якутский князь Вознесенский, боярин забайкальский Серпухов, колымский князец Цареградский, всю Сибирскую землицу меж собой поделили, за каждым удельное княжество закрепили и каждого обязали:

I. Всяк свою землицу, как бы обширна она ни была, исходить должон своими ножками вдоль и поперек, геологическим молоточком обстукать каждый камешек;

II. Каждый вершок своей землицы прощупать на всю глубину от кембрия до кайнозоя и нанести на белый лист карты, покрывая оную соответственно геологическим эпохам красками всех цветов, дабы не осталось на оной ни единого белого пятнышка;

III. Все подземные кладовые в своем княжестве открыть и от людей не таить, дабы богатства недр втуне не лежали, народишку своему служили;

IV. Всяк, прежь во владения свои ступить, познать должон оные, како жену свою, а ради сего все документы и книги о землицах своих прочитать и от бывавших тамо людей про все выведать, а ради этого вступить всем в союз, назвав оный «Сибирская секция».

Клятву сию подписали и верными будут по гроб жизни...»

Руку приложили все, потом высоко подняли бокалы.

Так родилась Сибирская секция. Ее председателем выбрали в такой же шутливой форме Билибина, и он оставался им до окончания института.

И как для лицеистов, друзей Пушкина, день открытия лицея был незабываем и каждый год отмечался, так и для членов Сибирской секции 9 ноября 1923 года останется памятным на всю жизнь.

Двадцать пять лет спустя бывший председатель Сибсека обратится к бывшим членам секции с посланием:

«9 ноября текущего 1948 года исполняется четверть века со дня организации Сибирской секции геологического кружка студентов Ленинградского горного института.

За истекшее время наш коллектив немало потрудился над изучением геологического строения и минеральных богатств той части Советского Союза, в геологической верности которой в свое время мы клялись со всей горячностью и легкомыслием молодости.

В более молодые годы у нас была хорошая традиция — ежегодно 9 ноября собираться в непринужденной обстановке и подводить годовые итоги работ, проходя иногда весь стратиграфический разрез «от кембрия до кайнозоя». Правда, сейчас силы уже не те, а сам разрез не без нашего участия детализирован настолько, что вряд ли его полное прохождение доступно даже геологам более молодым и крепким. Тем не менее дата «четверть века» звучит настолько убедительно, что было бы преступлением пройти мимо нее. Ведь следующую, полувековую дату вряд ли смогут отметить двое-трое из нас».

Юрий Александрович был прав. Когда отмечали «четверть века», на фотографии смогли увековечиться шестеро друзей: Ю. М. Шейнманн, Ю. А. Билибин, А. Л. Лиссовский, С. А. Музылев, Д. В. Вознесенский, В. И. Серпухов.

Через три года Юрий Александрович сфотографируется с Дмитрием Владимировичем Вознесенским в непринужденной домашней обстановке. Полгода не пройдет — похоронят Билибина, а через четыре года вслед за ним уйдет из жизни и его друг Дмитрий Вознесенский.

На полувековой юбилей Сибирской секции смогли собраться бы только двое — Музылев и Цареградский, но они жили в разных городах, один в Ленинграде, другой в Москве, не встречались и не переписывались.

Сергей Александрович Музылев, профессор Ленинградского горного института, опубликует о Сибирской секции коротенькие воспоминания в бюллетени «Колыма» и подведет последние итоги:

«Дух тесного товарищества, царивший внутри секции, для ряда его членов перерос в дружбу, которую они пронесли сквозь всю свою жизнь, действительно, как оказалось, отданную на изучение необъятных, труднодоступных и суровых пространств Сибири и Дальнего Востока».

Ю. А. Билибин исследовал Алдан, Колыму, Верхоянье, Е. С. Бобин — Колыму, Корякское нагорье, Верхоянье, Д. В. Вознесенский — Колыму и Якутию, Д. С. Коржинский, А. Л. Лиссовский, С. А. Музылев, Е. А. Пресняков, Ю. М. Шейнманн — Забайкалье, В. И. Серпухов — Алдан, Чукотку, Верхоянье, Приморье, В. А, Цареградский — Колыму...