Золотая Колыма

ФИЛИПП РАБИНОВИЧ

У Юрия Александровича дел было невпроворот. Готовил полный и окончательный отчет об экспедиции, торопясь закончить его до отъезда в новую. По заданию Главного геологоразведочного управления вместе с Евгением Бобиным, Дмитрием Вознесенским и другими сотрудниками Инцветмета разрабатывал инструкцию для исследований в золотоносных районах, в которую предложил целый очерк о геоморфологическом изучении золотоносных районов, об основных процессах, ведущих к образованию аллювиальных россыпей, о том, где и как накапливаются золотоносные пески, где и как их искать...

Этим очерком, занимавшим одну треть объема инструкции, особенно восхищался Котульский:

— Если бы все инструкции писались так! Сколько бы золота нашли наши приискатели. Вам, Юрий Александрович, непременно нужно, отталкиваясь от этого очерка, написать большую и обстоятельную книгу, назвать ее, к примеру, «Основы геологии россыпей». Издать ее массовым тиражом, чтоб она стала настольной для всех золотоискателей.

— Я это непременно сделаю, Владимир Клементьевич, когда сам выйду в тираж,— усмехнулся Билибин.— А пока мне некогда застольной работой заниматься. Экспедицию нужно организовывать. Тайга зовет, как говорят писатели.

С организацией новой экспедиции не все складывалось так просто и легко, «без труда», как написал в воспоминаниях Юрий Александрович. Необходимо было набрать не только специалистов, но и рабочих, желательно таких же мастеров на все руки, какие были в первой экспедиции. Всем своим первопроходцам Билибин послал письма и телеграммы с предложением принять участие в новой экспедиции. Согласие дали многие: и Кузя Мосунов, и Яша Гарец, и Степан Степанович Дураков, и личный промывальщик Билибина Майорыч...

Затем Юрий Александрович обратился по старой дружбе к Вольдемару Петровичу Бертину: «подбери хотя бы дюжину дюжих и обязательно холостых». Вольдемар Петрович просьбу его даже на одну душу перевыполнил. Лично подобрал и, напутствуя, проводил чертову дюжину здоровых, холостых и опытных золотошников: Степана Кривулю, Вениамина Вологдина, Георгия Лобова... С такой же просьбой, через Серебровского, Инцветмет обратился на другие сибирские прииски. Там тоже подобрали людей и направили во Владивосток.

Со специалистами оказалось сложнее. Не все члены Сибирской секции, желающие поехать на Колыму, могли осуществить это желание. Владимира Серпухова, например, ни в какую не отпускали из Севморпути, где он работал геологом. Там готовили свою экспедицию на Чукотку и Таймыр. Евгений Бобин согласен был ехать, но только с женой, а среди колымских первопроходцев оставался в силе уговор — женщин не брать, и Юрий Александрович, сам теперь женатый, не собирался его нарушать и отказывался даже от своего лучшего друга:

— Ты на Колыме еще не был, условия не знаешь,— говорил он Бобину,— но, если читал Джека Лондона, представить можешь...

— Джека Лондона читал, и, если опираться на его авторитет, женщин брать можно. Вспомни его рассказ «Мужество женщины»! Героиня оказывается смелее и выносливее мужчин.

— Да, но это — исключение, это — дочери снегов, а не наши обожаемые жены, слабые создания!

Разубедить Юрия Александровича было трудно. Он в принципе соглашался, что женщин можно брать, но предварительно испытав и закалив где-нибудь в горах поюжнее, а затем на Севере не давать им никаких поблажек, чтоб они стали такими же дочерьми снегов, как у его любимого Джека... Пока же таких жен нет, и придется обходиться без них.

Начальником рудной партии Билибин наметил назначить Ивана Едовина. Хотя и женатый, но едет один. Пятилетний стаж рудных разведок. К тому же Юрий Александрович полагал сам лично заниматься Среднеканской дайкой, на которую все возлагают самые большие надежды, и Едовин будет работать под его рукой,

Дмитрий Вознесенский вполне может быть начальником Тасканской поисковой партии, самой главной среди поисковых и самой обнадеживающей, по мнению Билибина. Дима холостой, настойчивый, даже настырный, на него можно положиться.

Сергею Новикову можно поручить Оротуканскую партию, прикрепив к нему прорабом Эрнеста Бертина. Правда, горняцкого опыта у Сергея пока никакого, только что окончил горное отделение Дальневосточного университета, но опыт — дело наживное.

Однако без вмешательства Серебровского Сергея Новикова из Дальзолота в Инцветмет не отпустят, и этот перевод надо оформить, пока Новиков до конца марта занимается на курсах в Ленинграде. Билибин написал Серебровскому письмо, в котором помимо Новикова просил для экспедиции хотя бы еще одного горного инженера.

Серебровский пошел навстречу, и Сергей Владимирович Новиков сразу по окончании курсов зачислялся в штат Колымской экспедиции начальником Оротуканской партии. А на просьбу направить хотя бы еще одного горного инженера очень скоро из Москвы пришла телеграмма:

«Выезжаю встречайте поезд (такой-то) вагон (такой-то». Подпись: «ФРАБИНОВИЧ».

В этой телеграмме все было ясно, немного озадачила лишь подпись. Решили, что фамилия Рабинович довольно распространенная, а «Ф» — инициал имени, поставленный вместе с фамилией ради соблюдения режима экономии на одном слове. Но что скрывается за буквой «Ф»?

— Филипп, либо Федор,— предположил Эрнест Бертин,— Мужик, чай, такой же дюжий, как Филипп Оглобин, Филипп Поликарпов... Серебровский тряпку нам не пошлет.

Других имен на «Ф» не вспомнили, и двинулись все вместе — Билибин, Бертин, Раковский, Вознесенский и Новиков — на Московский вокзал встречать Филиппа Рабиновича, прихватив все, что нужно, чтоб встреча была теплой и радостной.

На перроне чинно выстроились в ряд на том месте, где, по их расчетам, должен остановиться вагон с Филиппом Рабиновичем. День был морозный, солнечный. У Билибина и Вознесенского ослепительно сверкали перекрещенные молоточки и лакированные козырьки фуражек.

Поезд пришел, и вагон, указанный в телеграмме, остановился напротив них. Повалили пассажиры с чемоданами, мешками, ящиками. Ребята решили, что своего товарища они узнают, как рыбак рыбака. Но вагон опустел, а никого похожего на горного инженера не было.

И вдруг — голосок:

— Мальчики, здравствуйте...

Сгорбившись под рюкзаком, с двумя большими чемоданами в тонких руках, вытянутых из коротких рукавов короткого пальтишка, перед ними стояла маленькая, худенькая, как подросток, невзрачная девушка.

Их взгляд рассеянно остановился на ней и снова устремился на других пассажиров.

Однако она снова обратилась к ним:

— Здравствуйте, мальчики. Вы меня встречаете? Какие вы хорошие, что пришли...

Эрнест ответил:

— Извините, д-д-девочка, вы ошиблись.

А Дима Вознесенский с высоты своего роста клюнул ястребиным носом:

— Да-с, мадемуазель, вы ошиблись. Мы ждем своего коллегу, горного инженера Филиппа Рабиновича,

— Так я и есть горный инженер Рабинович. Только не Филипп, а Фаина, по отцу Клементьевна. Окончила Московскую горную академию... Диплом сейчас покажу. Подержите чемоданчики...

Фаина Клементьевна достала из сумки диплом и протянула его Билибину, видимо, догадавшись, что он главный.

Юрий Александрович посмотрел диплом, почесал затылок:

— Н-да... Окончила горную академию... Но тут, понимаете, какое-то недоразумение. Я запрашивал у Серебровского,..

— Александра Павловича я знаю, работала под его руководством...

— Все это понятно, но...— продолжал Билибин.

Но его прервал Новиков:

— А может быть, прежде чем выяснять отношения, примем багаж у Фаины Клементьевны и проводим ее в гостиницу...

— Ну что ж, пойдемте выяснять отношения в гостиницу,— сокрушенно сказал Юрий Александрович.

А Дима Вознесенский предупредил:

— Пойдемте! Но учтите, гражданочка, мы забронировали вам место в мужском номере. Вы, надеюсь, не против?

— Что делать? Если нет мест в женских номерах, придется пожить в мужском обществе,— покорно, с улыбкой, согласилась Рабинович.

— П-п-придется,— подтвердил Эрнест Бертин, ярый женоненавистник, и язвительно добавил: — В тайге, между прочим, никто для вас п-п-персональную палатку ставить не будет.

В гостинице пришлось, конечно, переоформлять номер. Пока одни утрясали это, другие, не боясь сгущать краски, внушали новоявленной горнячке, как ей будет трудно на Колыме.

Фаина Клементьевна соглашалась:

— Конечно, нелегко. Но зачем, мальчики, плакать раньше времени? Лучше дайте мне закурить.

— Что? — не сразу поняли мальчики.

— Я не курю! — демонстративно отвернулся Юрий Александрович.

— И я тоже,— с искренним сожалением развел руками Сергей Новиков.

— Придется мне угощать вас,— с нескрываемой иронией процедил Дима и протянул пачку: — Берите всю! Мне не жалко отравы. К тому же у меня всегда есть пачка про запас.

— Спасибо. Какие вы все добрые! — Фаина Клементьевна сладко затянулась папиросой.

— Простите,— стал извиняться Новиков,— мы встретили вас без цветов. Взяли с собой лишь...— Сергей замялся.

Но женщина поняла:

— Спасибо, я могу и выпить. Немножко, правда...

Эрнест мигом выставил обе бутылки «московской»:

— И этой от-т-травы не жалко,— и, решив испытать горную инженершу на крепость, налил ей полный граненый стакан.

Женщина пить не стала, только пригубила, оставив красный след помады на краешке стакана.

Бертин отвернулся от нее, отозвал в сторону Билибина:

— Кого нам подсунул С-с-серебровский? Юрий Александрович, свяжитесь с ним, пусть забирает обратно эту юбку или пусть к ней няньку с коровой посылает. Водку не пьет, чем поить будем?

Через несколько дней Билибин связался с председателем Цветметзолота. Серебровский ответил так:

— Я хорошо знал студентку горной академии Рабинович. Она прекрасно работала в экспедициях на Кавказе и в Крыму. Уверен, что и на Колыме справится, А если она не подходит, то я могу ее отозвать, но и состав экспедиции вместе со сметой придется соответственно подсократить на одну партию.

После такого условия Юрий Александрович развел руками:

— Придется, мужики, принимать эту Рабинович.

На это Эрнест Бертин твердо заявил:

— Но наш уговор остается в силе. Баб с собой не брать. А эту ц-ц-цыпочку за женщину не считать. Никаких ей поблажек! Сидор за нее не таскать! И пусть все делает сама как мужик. И называть ее будем промеж себя только Филиппом, а в глаза — т-т-товарищ Рабинович.

Так и делали. В одной официальной бумаге, хранящейся в личном деле Рабинович, значится:

«Прошу оформить в соответствующих документах инженеров Вознесенского Дмитрия Владимировича, Новикова Сергея Владимировича, Рабинович Филиппа Клементьевича...»

И на «Филиппа» Рабиновича выдавалась спецодежда: сапоги-ичиги, куртка-брезентовка, ватные брюки и прочее — все мужских размеров, да женских на Колыму и не завозили.

Когда Билибин принес заявку на техническое снабжение экспедиции в Инцветмет, замдиректора Шур просмотрел ее небрежно и положил в ящик:

— Подождет,— и, прищурившись, спросил: — В Москву, в Цветметзолото, поступила на вас какая-то бумага. Что вы там натворили?

— Где?

— На Колыме. Бытовая смычка или кое-что посерьезнее?

— Не знаю.

— И мы пока не знаем. Но от вашего брата всего можно ожидать. Пришлют бумагу — узнаем. И тогда будем решать,— кивнул он на заявку, положенную под шапку.

Юрий Александрович долго ломал голову: какая кляуза поступила на него в Москву? Если тот самый Матицев, который называл себя «очами Союззолота», накатал, то у него, Билибина, на этот случай не случайно припасена копия протокола того совещания партячейки и месткома Среднекана, на котором «разнесли» техрука Матицева... А может, Степка Бондарь успел что-то состряпать в отместку за то, что Билибин попросил Серебровского снять этого пьяницу и безграмотного выдвиженца... Но Александр Павлович, успокаивал себя Билибин, во всем разберется: он сам таких матицевых и бондарей повидал немало, цену им знает и их кляузам тоже.

Никакой бумаги из Москвы не пересылали, но разговоры у Билибина с Шуром проходили в том же духе. Испытующие взгляды, многозначительные намеки на что-то. Ни одного делового вопроса по организации и снабжению экспедиции не решалось. Юрий Александрович обращался к директору института, но Котульский, обычно решительный и принципиальный, отвечал не очень определенно:

— Я скажу товарищу Шуру, чтоб он занялся вашими заявками...

— А может, экспедиция отменяется? — в упор спрашивал Билибин.

— Нет, что вы, Юрий Александрович, экспедиция обязательно должна быть. Настаивает Цветметзолото, Москва...

— Тогда, может, я не устраиваю вас как ее начальник?

— Нет, нет... Лучшей кандидатуры у нас нет.

— Но Шур намекает на какие-то мои неблаговидные дела...

— Да плюньте вы на Шура! Сам бы рад от него избавиться.

Юрия Александровича обрадовала эта откровенность. Он так же от души пообещал:

— Плюну! По вашему указанию.

Оба засмеялись. Но затем Владимир Клементьевич серьезно спросил:

— Как у вас с отчетом?

— Будет готов в срок — к отъезду.

— А вы не очень торопитесь с ним? Дело серьезное, ответственное. Открытие Золотой Колымы — это не просто открытие какого-то месторождения, которые мы делаем каждый год. Ваше открытие случается раз в столетие, а то и реже. Поэтому и к отчету нужно отнестись так, чтоб потом всю жизнь ни в одном слове не раскаиваться.

Если бы это сказал кто другой, Юрий Александрович обиделся бы, пожалуй, или заподозрил что-то недоброе. Ответственности и серьезности ему не занимать. Но это говорил Котульский, крупнейший ученый и практик, человек честнейший, умудренный жизнью.

— Вы, Юрий Александрович, на совещании высказывали очень интересную мысль. Говорили, что вас не вполне удовлетворяют экспедиционные исследования и на Колыме необходимо организовать постоянную геологоразведочную базу. Сейчас так же думаете?

— Так же.

— А не лучше ли вам сейчас, не откладывая на год, на два, заняться здесь и в Москве организацией такой базы? Мы вас будем поддерживать.

— А экспедиция?

— Она пусть отправляется пока без вас. Через год вы приедете туда, экспедиция вольется в вашу базу, будет работать под вашим руководством,

— А кто же будет руководить экспедицией сейчас?

— Кого вы предложите. Подумайте, Юрий Александрович, через недельку скажете мне свой окончательный ответ. Поверьте, я вам и вашей Колыме желаю только добра...

После этой беседы Юрий Александрович снова почувствовал себя окрыленным.

Через неделю объявил Котульскому, что он с его предложением вполне согласен. Возглавить новую Колымскую экспедицию Юрий Александрович сначала предложил Вознесенскому, и Котульский не возражал, но, Дмитрий наотрез отказался:

— Какой из меня начальник? Пусть Цареградский займется этим, а мы будем ему помогать,

Билибин был против, но Вознесенский упрямо отводил свою кандидатуру.

Пока суд да дело Юрий Александрович вместе с Вознесенским продолжал разрабатывать планы и маршруты экспедиции, занимался ее снаряжением и снабжением.

Как и прежде, комнатушку сестры Мити Казанли Ирины превратили в склад. Квартира Вознесенских тоже стала складом. У Билибина на дому был и склад, и штаб, потому что в огромном здании бывшего Геолкома не находилось места. А тут: в передних, в коридорчиках, в комнатах, в ванне и на кухне — всюду навалили ящики, мешки, короба, коробки, тюки, узлы. В шестнадцатиметровую комнатушку Ирины закатили необъятную бухту морского каната. Не могли раздобыть взрывчатку, а то и ее бы подсунули под кровать.

Стесненные соседки Ирины, конечно, ворчали, грозились пожаловаться управдому. Но ребята, молодые, веселые: одной улыбнутся, с другой полюбезничают, третьей презентуют цветочек или шоколадку,— мелочь, а приятно, и гроза проходит мимо.

К подготовке привлекли Эрнеста Бертина, Сергея Раковского, Ивана Едовина, Даниила Каузова — еще одного горного инженера, пожелавшего отправиться на Колыму, и Филиппа, то есть Фаину Рабинович. Сергей Новиков выехал в родной Владивосток выбивать билеты на пароход и встречать прибывающих с приисков рабочих. До отправки оставалось немного.

Когда Цареградский узнал, что Билибин отказался от руководства экспедицией, он был ошеломлен. Валентин терялся в догадках: «Семейные обстоятельства? Происки Шура, Матицева, Степки? Завалил отчет? Розыгрыш?»

Но еще большей неожиданностью явился приход Дмитрия Вознесенского и его — без всяких предисловий — предложение:

— Ты, Валентинушка, малец-удалец, приди к нам княжити.

Валентин Александрович не сразу понял.

— Чего тут понимать? Юра подумал-подумал и двинул тебя на должность начальника экспедиции. Володей.

Валентин поверить не мог, это казалось ему розыгрышем, на которые Вознесенский и Билибин мастаки. Но вскоре, в конце апреля, его пригласил Котульский и вполне официально сказал, что Билибин порекомендовал его. Цареградского, начальником новой Колымской экспедиции и дирекция Инцветмета, хотя Цареградский и не является сотрудником института, поддерживает предложение Юрия Александровича.

Валентин не был честолюбив, власти, как и Дмитрий, не жаждал и обрадовался больше тому, что его порекомендовал Билибин.

Из воспоминаний Билибина:

«Благодаря моему «колымскому патриотизму» мне удалось привлечь внимание к Колыме, но все-таки не в такой мере, как мне того хотелось. Я остался в Ленинграде для составления отчетов по первой экспедиции и организации новой экспедиции в 1931 году. Однако экспедиционную систему работ на Колыме я считал нерациональной. Поэтому еще весной 1930 года мною был поднят вопрос об организации постоянного «Индигирско-Колымского геологоразведочного бюро» с крупными ассигнованиями на геологоразведочные работы».

В этой повести часто употребляется слово «золото» в самых разных значениях: и просто металл, и драгоценный металл, и валютный и презренный... Но есть одно значение, которое в литературе раскрывается, пожалуй, впервые. Золото — это архимедов рычаг, с помощью-которого там, где ничего нет, появляется все: дороги, различные отрасли промышленности и сельского хозяйства, развивается экономика, расцветает культура. То, что мы сейчас называем комплексным развитием производительных сил и решаем на более высоком уровне, начиналось на Крайнем Северо-Востоке с первого золота. Тогда же, в годы первой пятилетки, партия ставила задачу развития экономики и культуры края, и задача эта в сложнейших условиях решалась такими людьми, как Ю. А. Билибин, а впоследствии Э. П. Берзин.

В сложных условиях складывались сложные отношения. В борьбе испытывались характеры. И в этом смысле золото имело еще одно значение, очень важное. Золото — испытывающая и воспитывающая сила. Я не пытался наводить лоск на своих героев, хотел изобразить их такими, какими они были в жизни, со всеми недостатками и достоинствами, унаследованными и приобретенными. А какими они были, мне удалось узнать за двадцать лет изучения документов и воспоминаний тех, кто участвовал в открытии Золотой Колымы и хорошо знал первооткрывателей и первостроителей нашего края. Нет возможности назвать всех, кто мне помогал, их очень много, поэтому никого не называю, но всем — мой низкий поклон и спасибо за помощь.

Изучены тысячи документов. Некоторые из них в повести цитируются. Все документы подлинные, я сразу хочу оговориться, что-повесть моя не является, как может на первый взгляд показаться, сугубо документальной. Опираясь на документы, сохраняя историческую правду как в целом, так и в отдельных деталях в обрисовке характеров и жизни людей, я в то же время многое, не сохранившееся в документах и в людской памяти, домысливал. Но художественный вымысел никогда не входил в противоречие с документальной основой. В этом отношении ярким примером для меня служил роман А. Фадеева «Молодая гвардия», где все герои реальны, выведены под своими именами, но в то же время они — художественные образы. Служил для меня образцом и «Чапаев» Д. Фурманова. Наша литература богата хорошими произведениями о реальных героях нашего времени. Я хотел в меру своих способностей пополнить эту сокровищницу повестью о невымышленных людях и событиях из истории нашего края.

В основу «Золотой Колымы» легла предыдущая моя повесть «Вексель Билибина», изданная в Магадане в 1978 году. В настоящем издании появились многие новые главы, повесть пополнилась двумя новыми частями, сделаны также купюры.

Герман ВОЛКОВ