Золотой исток

ПЕРЕПРАВА

Мокрый и злой, Яков вышел из болота, с трудом нашел в темноте тропку и зашагал по ней к шалашу. У шалаша остановился, погрозил кулаком мерцающему у болота костру и негромко засмеялся.

Ночь кончалась, уже тянуло предрассветным холодом, меньше стало звезд.

Яков решил спокойно спать в шалаше до утра, надеясь, что ночью ребята все равно никуда не уйдут. Не снимая мокрых сапог, он повалился на теплую, преющую траву и быстро уснул.

Разбудила его сорока. Она громко и назойливо трещала где-то совсем рядом.

Яков выполз из шалаша — и испугался… Солнце уже давно поднялось. Ребята могли уйти… Но куда? В какую сторону? Пока он своими глазами не увидит, что ребята вернулись домой, в поселок, нельзя им с Никифором спокойно мыть золото на Сорочьем Ручье… Он вытащил из шалаша мешок, берданку и побежал к болоту.

Трава сверкала на солнце, будто усыпанная битым стеклом. Ее разрезала тропка, прямая и тонкая. Тропка терялась в болоте. Но Яков в болото не пошел, он стал пробираться по обочине осинника поближе к тому месту, где ночью он лешим выл, пугая ребят.

Яков раздвинул кусты и облегченно вздохнул — ребята не ушли еще. Между краем осинника, где он притаился, и ребятами было саженей пять-шесть. Все понять он не мог, но некоторые слова слышал отчетливо… Ребята спорили о Сорочьем Ручье, часто поминали «золото», «французскую карту» и зачем-то «адмирала Колчака»… Яков слушал их спокойно, улыбался. Он был уверен, что они поспорят и пойдут обратно, в поселок.

Но Яков ошибся… Ребята пошли по высокой траве к болоту. Они шли к нему. Значит, решили они идти не домой, а на Сорочий Ручей. Ударив кулаком по осине, Яков негромко выругался и стал отступать к болоту. Он пятился от ребят, большой, тяжелый, как медведь, щупая ногами землю и спотыкаясь о высокие кочки. Он злился на свою беспомощность и с удивлением глядел на ребят. Они загоняли его в болото.

Яков вспомнил о лодке… Если ребята найдут ее, переправятся на ней через Глушиху, они сразу заметят тропу на Сорочий Ручей.

Густо заросшее болото дышало вчерашним еще теплом.

Яков ломился сохатым сквозь дудочник и ольху, топтал густую осоку, скакал зайцем с кочки на кочку, не думая о том, что оставляет за собой дорожку. Он думал сейчас об одном — скорее прийти к лодке и незаметно увести ее, спрятать…

И день, как назло, начинался солнечный, теплый. Ему было жарко, его злил такой день. Лучше бы лил дождь, бесился ветер, вырывая с корнем вековые деревья.

Кончилось проклятое болото, но дорога лучше не стала, тот же дудочник и осока, только под ногами не хлюпает вода и не надо опасаться зыбунов, затянутых веселой зеленью и ряской.

Показались черноногие липы. Он знал — за ними будет широкая лужайка с одинокой березой. На лужайке плохо росла трава, зато кустился мелкий вереск, похожий на дикий хрен. От березы он всегда поворачивал к северу, шел к речке, до нее оставалось с полверсты, и в тихую погоду слышно было, как воет Глушиха.

Яков не остановился у березы, не стал слушать, как шумит вечно недовольная речка, пошел дальше, ложбиной, по высокой и густой траве. У него кружилась голова: может быть, от усталости, а может быть, от багульника. Он тут густо рос.

Выйдя на берег Глушихи, Яков огляделся и нырнул в кусты. Он спустился по отлогому, заросшему травой и кустарником, берегу саженей сто и увидел знакомую липу. Под ней, уткнув нос в осоку, покачивалась, как утка, долбленка. Отвязывая ее от кустов, Яков вспомнил бывшего хозяина лодки, веселого разговорчивого мужика.

— Не скупись, старатель, — уговаривал его мужик. — Не лодку тебе продаю, а утку… На воде не тонет.

Сбросив мешок и берданку на дно лодки, он оттолкнулся веслом от берега и сел в корму. Подхваченная буйной водой, лодка стремительно понеслась мимо порыжевших камней, качаясь на водоворотах и прыгая с каменистых перекатов в ямы. В Сибири такие ямы на быстрых речках старики называли «вырями» и боялись их пуще смерти…

Яков спрятал лодку в кустах и вышел на берег. Он постоял у залива, осмотрелся… Надо было запомнить место и идти обратно, поглядеть, как ребята будут переправляться.

Вода убыла. Между водой и зеленью тянулась темная полоса сырого песка и гальки. Яков шел по мокрому песку, оставляя следы, шел и думал… Что делать дальше? Как остановить ребят? Если они переправятся через речку, Сорочий Ручей от них не спрячешь. А как помешать?.. Он услышал голоса ребят и зашел в кусты. Хоронясь, будто скрадывая зверя, он прошел по кустам саженей сорок и сел под широкую вербу. На другом берегу, как раз напротив его, у самой воды стояли ребята и глядели на буйную речку… Такую вброд не перейдешь… Нет! Есть ямы — шестом дна не достанешь. Переплывать ее тоже опасно — на перекатах вода как дикая бьется о камни, мечется в крутых берегах и воет.

Ребята постояли у воды и разошлись: двое пошли вверх по речке, двое — вниз. Яков догадался: ребята отправились на разведку, искать брод. Но брода близко не было и лучше этого места для переправы не найти, он знал. Яков ждал их. Ребята вернулись на берег не с пустыми руками, принесли длинную сучковатую сушину, сбросили ее у воды и скрылись в кустах. Потом они прикатили толстое бревно и опять ушли… Один остался на берегу очищать от сучьев валежину. Яков понял: ребята решили переправляться на плоту. Но с плотом работы не мало, скоро его не собьешь. А если засветло они не успеют переправиться, ничего не стоит ему ночью отвязать плот — и пропали ребячьи труды…

Яков сидел на берегу, под вербой, глядел на ребят, рвал с темных кустов смородины теплые листья, мял их толстыми пальцами, думал… Он любил запах лесной смородины, крепкий, сыроватый. Давно это было, а Яков помнил. Мать заваривала смородинный лист вместо чая… Она всегда возилась с ребятами… Большая была семья. Яков родился пятым… Мать рассказывала: в то лето отец ушел в тайгу со старателями и не вернулся… В то лето ягод на облепихе было густо, ветки ломились от их тяжести…

До вечера еще далеко. Ленивое солнце будто остановилось на небе… Страшно хотелось курить, а табаку не было. Яков нащупал в кармане трубку, достал ее, оглядел. Трубка пахла табаком. Прошлогодний лист тоже хорошо пахнет.

Яков долго ходил по кустам, собирал сухой лист. Но прежде чем положить почерневший листок в фуражку, он придирчиво разглядывал его, нюхал. Не всякий листок может заменить табак… Не всякий. Надо, чтобы листок этот засох На дереве, чтобы не на земле мочил его дождь и сушило солнце. Яков набрал горсти две темных, свернувшихся в трубочку листьев, осторожно измял их в фуражке и набил трубку. От серого дыма слезились глаза, першило в горле, но он курил, кашлял и курил. Накурившись, Яков опять пошел бродить по кустам, не находя себе места. Он выходил несколько раз на старую гарь, глядел на густую желтоголовую траву, на высокие черные пни, на тихий, обмякший на жаре, лес.

На душе у него было неспокойно. «Старый черт, — ругал он Никифора, — моет без меня золотишко да прячет подальше. А тут с ребятами воюй. Стыд и срам…» Тянуло его поглядеть, как подвигается у ребят работа… Тридцать лет он искал жилу, тридцать лет думал о ней. А придут на Сорочий Ручей ребята, потом люди, начальники, и не будет у него жилы… Ничего не будет. У каждого человека свое: у одного — семья, ребятишки, у другого — должность, у третьего — надежды, а у него Сорочий Ручей — и семья, и должность, и надежды… Смешно и стыдно ему воевать с ребятами, а надо… Яков сел на траву, под большую старую черемуху, положив на колени берданку… Зачем она ему, с одним патроном, а бросить жалко… Он покурил еще и пошел к речке, на старое место, где сидел. Оттуда лучше всего ребят было видно…

Надоедливо звенели кузнечики в траве, забивая трескотней своей шум речки. Или от полуденной жары или от усталости, клонило его ко сну. Яков увидел знакомую вербу, под которой сидел, и направился к ней. И верба была облита солнцем, и трава под ней горячая, сухая. Он сел под вербу. Чтобы лучше видеть ребят, заломил ветки… Что это? Яков глазам своим не верил… Покачиваясь, стоял у берега плот.

Ребята готовились к переправе. Двое топтались в воде и перевязывали концы бревен ивовыми прутьями, третий с шестом стоял на плоту. Четвертый, самый маленький, сидел на берегу.

Черноволосый парень на плоту что-то прокричал, и маленький стал бросать ему мешки, рубахи, туес, потом залез в воду, подал чайник и сам взобрался на плот. Отбросив ивовые прутья, залез на плот и третий парень. Яков узнал его. Это был длинный худой караульщик, который «потерял» берданку. Четвертый парень, старший среди них, все еще был в воде и спорил с черноволосым. Оба размахивали руками.

Яков понял — ребята переправятся, если не помешать им, но глядел на них равнодушно, пока большой парень не стал выводить плот из залива. Увидев, что плот, покачиваясь, плывет к нему, Яков вскочил… Пропала сонливость, Яков даже озяб, будто окатили его родниковой водой с ног до головы.

— Ну, нет, мураши! Не будет по-вашему! — он поднял ружье…

Грохнул выстрел.

Стоявший впереди всех на плоту длинный караульщик, взмахнув руками, свалился в воду.

Черноволосый прыгнул за ним.

От удивления Яков выронил ружье… Неужели попал в парня? Ведь хотел только попугать ребятишек, приструнить. А если убил, ранил?.. Яков скатился с крутого берега к воде и стал стаскивать сапоги. Стаскивал долго — то ли портянки сбились, то ли сапоги засохли. Тянул он с ног сапоги, а сам думал, что ребятишки сами кругом виноваты: зачем суются не в свое дело, жили бы в поселке с мамками.:. Маленький подогнал плот к барахтающимся в воде ребятам и закричал:

— Лезьте скорей, снесет!

На плот вылезли все трое. Длинноногий караульщик, которого Яков считал погибшим, первый схватился за шест и стал толкать плот на середину речки.

— Ну, слава богу, живы! — вздохнул Яков и стал взбираться по осыпающемуся берегу, хватаясь за корни, за траву, вылез и, не оглядываясь, пошел, ломая кусты, к тропке. Он хотел поскорее уйти от ребят, не видеть их больше, не слышать. Выйдя на тропу, он даже пробежал несколько сажен.

— И чего я бегу? — спросил он себя и остановился. — Разбойник я, что ли? Живы ведь ребята-то, живы… Переправляются.

Яков огляделся.

Знакомая старая гарь. Густая высокая трава заглушала лесную молодь, давила ее, отнимая тепло, свет и лучшие соки земли. Скоро появятся здесь другие травы — сухой белоус и осочные щучки, скоро вырастут здесь кочки, меж ними станет собираться застойная вода, а на месте гари, зеленой, цветущей, пахнувшей медом, ляжет глухое тяжелое болото. Так бывает всегда. Ничего не поделаешь, у людей свои законы, у травы — свои.