Золотой исток

В ПЛЕНУ

Зачерпнув в чайник воды, Ваня не ушел от речки, загляделся на серебристую лунную дорожку. Дорожка блестела. Это сотни маленьких лун сверкали на черной воде. И вдруг сразу исчезло все… Он хотел закричать, но твердая тяжелая рука сдавила ему рот. Он хотел вырваться, убежать, но его оторвали от земли и понесли. Он увидел шагающие по траве сапоги, хотел что-то вспомнить, хотел, но уже не мог…

Была ночь, были звезды, была трава и узкая дорожка, убегающая от речки через старую гарь в лес. Но Ваня не слышал, как скрипит трава, не видел шагающих сапог, не чувствовал, что хлещет его по лицу липкая смолка и гладят хохлатки — мягкие, добрые цветы. Он ничего не видел, ничего не слышал — его не было, его победил страх.

Сначала Ваня почувствовал боль, просто боль, и не сразу понял, что это болят руки, перевязанные за спиной крепким шнурком… Он поднял лицо от колючей земли, слизнул с губ смолистые иголки. Небо закрывали широколапые ели, под хвойной крышей было темно, как в погребе.

Привыкнув к густой темноте, Ваня увидел перед собой двух мужиков. Они молчали, сидели неподвижно, как истуканы… Немного гудела голова и ныли отекшие руки, но страха уже не было. Ваня мог думать сейчас и о ребятах и об этих мужиках, которые зачем-то притащили его сюда, связали ему руки и бросили под елку.

— Что же теперь делать, Никифор? — Это спросил большой мужик. Ваня видел только его широкую спину.

Другой, маленький, ответил:

— Подумаем. Пока очухается парень… До свету еще далеко.

Мужики опять замолчали. Ване показалось, что один смотрит в его сторону. Он закрыл глаза… Пусть мужики думают, что он все еще без памяти. Так лучше, скорее можно узнать, зачем они его в лес притащили, что дальше делать думают…

— Спросить паренька следует… Кто им дорогу указал на Сорочий Ручей… — начал один.

— Не скажет, — перебил его другой.

— Мне-то! Я с детками говорить умею… Свои были. Были… А нонче я, как Иов многострадальный, живу. Ни детей, ни хозяйства.

— Ну, а скажет?

— Отпустим, коли домой вернется. И приятелев уговорит.

— А дома расскажет все?

— Не поверят. Испугался, скажут, парень. Со страху плетет околесину… Мертвый, конечно, лучше. Мертвый завсегда молчит.

— Ты это брось, старый. Ребячью кровь не отмоешь.

— Ступай домой, Яков. Лепешки пеки… В таком деле ты мне не помощник.

— Не пойду!

— Не порть дело, уходи…

Мужики заспорили. Большой твердил одно — «Не пойду!», а старый мерзко ругался и вспоминал святое писание. Ваня слушал их, а сам думал о доме… У самой калитки стоял колодец, по утрам деревянные бока его курились паром…

— Дурак ты, Яков, — ругался старик. — Грех я на себя беру, а ты ерепенишься, как козел…

А в Октябрьские праздники Ваня ходил с отцом в клуб… Комсомольцы-синеблузники стихи рассказывали, удивительные, Такие не забудешь…

Старик все про золото говорил, а Ваня слышал другое…

— А, ну тя к лешему! — закричал старик. — Для твоей же пользы стараюсь! Жилу от комиссаров берегу!

Испугал старик хорошие стихи… Забыл Ваня, как дальше они читаются, приоткрыл глаза.

Большой мужик стоял над ним и бубнил, как в трубу.

— Напугали мы парня. Лежит, свернулся, лисенок… Ребята ведь, ребятишки. Понимать надо… Понимать! А мы… Как звери.

— Я понимаю: на Сорочий Ручей идут ребятишки, к нам. Дойдут, прощайся с золотом и помирай. Нынче нищих не любят, куска хлеба не выпросишь.

— Живая душа, — гудел над Ваней большой мужик. — Вьюн. Сидел бы около мамки.

— Душа хлеба не просит, — ворчал старик. — Собрался, иди, Яков, иди.

Ваня понял, что большой мужик сейчас уйдет… Плохо это… Большого мужика он меньше боялся. А старик злой, нехороший…

Большой мужик потоптался над ним и ушел. Ваня закрыл глаза и стал ждать, что дальше будет… Старик начал развязывать руки, развязал и спросил:

— Живой?

Ваня открыл глаза.

— Вот и ладно, — обрадовался старик. — Бояться меня не к чему. Я добрый.

Ваня сел и огляделся: худенький старичок на коленях перед ним стоял, а за ним темный лес, как стена. Старичок заглядывал ему в лицо и говорил:!

— Пришли мы с Яковом к речке, смотрим, парень один в тайге. Подобрали… Взяли тебя на руки, принесли сюда… Вот мне и невдомек: откуда ты такой взялся? Говори, откуда?

— Из поселка, — ответил Ваня. — Заблудился я. Смородину собирал и заблудился.

— А врать, парничок, не надо. Грех врать, бог накажет.

— Мы в бога не верим.

— Кто это мы? Какие?

— Все ребята, которые в школу ходят.

— Ну, ладно… Про бога особо, про ребят особо… Знаю я, не один ты в лесу. И знаю, куда идешь. Кто вам про Сорочий Ручей рассказал, про золото?

— Дядя Гриша. Он все знает. Он и рассказывал… Говорит, сначала, ребята, по дороге идите, потом лесом до озера, а после еще болотом. Через речку, говорит, переправитесь и на правую руку…

— Ишь ты, на правую руку… Ловко получается, как в книжке. Только зря вы на Сорочий Ручей идете. Зря. Нету его.

— Есть. Мы знаем.

— Погините вы в тайге. Лес — он большой, края ему нет. А вы маленькие.

— До Сорочьего Ручья недалеко, а мы, как дураки, обратно…

— Откуда ты знаешь, далеко ли нет! В лесу, парень, черт кочергой версты меряет, и он со счету сбивается;

— Мы не собьемся. У нас карта…

Про карту Ваня сказал зря. Не хотел, а проговорился. Старик тормошил его:

— Говори! Какая такая карта?

— Нету у нас карты. Я так…

— Ты меня, парень, не серди. Слышишь, не серди!

Ваня молчал… Про карту рассказывать нельзя. А как выпутаться, что говорить?

— Говори, углан, душу вытрясу, — наседал старик. Убью. — Он больно толкнул его в грудь. Падая, Ваня ударился головой об елку.

Старик вскочил на ноги, закричал:

— Обманываешь, змееныш! Я тебе покажу… Я тебе… Подымась! — Он схватил Ваню за ворот и вытащил на середину полянки. — Подымась, говорю!

Ваня встал, но не успел как следует оглядеться, старик ударил его по лицу.

— Та-ак!

Ваня упал в траву, съежился, прикрыв голову руками. Кровь из разбитого носа медленно стекала по щеке… Ему было больно, так больно, но старика он не боялся. Старик не победил его… Он еще может убежать или ударить…

Ваня осторожно щупал рукой землю около себя, искал палку или тяжелый сук, но, как назло, кроме мелких сучков и травы, ничего под рукой.

А старик плясал над ним, ругался, пугал… «Только бы утра дождаться, — думал Ваня, — утром бежать лучше, а ночью куда побежишь… Может, ребята выручат, Кузьма. Он сильный…» Старик опять поднял его на ноги, поднес к самым глазам ружье и спросил:

— Видишь? Последний раз говорю. Не скажешь про карту, конец тебе будет тут. Могила!

Ваня схватился обеими руками за ружье. Старик выругался, толкнул его ружьем в грудь. Ваня не удержался — отлетел в сторону, но устоял на ногах.

Рассвет белил небо и вырисовывал елки.

Старик стоял шагах в пяти от него с ружьем, молчал… Ваня глядел на ружье, и ему не верилось, что дикий старик может его убить. Просто так взять и убить… Так не бывает, ведь не война. Сейчас нельзя убивать… Скоро солнце покажется, будет тепло. Вон уже елки раздвинулись, а на листьях березки ночная роса, как слезы… У него есть отец, ребята, мамка по вечерам стоит над ним, такая хорошая… Не может старик убить его. Так не бывает, чтобы человек человека убивал… Не бывает…

Но старик поднял ружье и прицелился.

Ваня закричал и бросился в елки.

Раздался выстрел.