Золотые росы

НА ОЛИМПИАДУ

Почти каждый вечер играли мы с Зинкой свой спектакль, и всегда находились желающие его посмотреть. Однажды Вера Петровна сказала:

- Я думаю, девочки, надо вам подготовить что-нибудь и выступить в городе, на олимпиаде.

Я захлопала в ладоши, а Зинка вытаращила глаза и испуганно прошептала:

- В городе? Да я помру со страха…

- Не помрешь, - заверила я ее, - в городе знаешь как? Совсем не страшно. Вот увидишь…

Мама с Верой Петровной советовались, какой номер нам придумать.

- Может быть, танец? - предложила Вера Петровна.

Мы попробовали, но сразу же выяснилось, что с танцем ничего не выйдет. Я не могла справиться со своими ногами, и они выделывали такое, что мне хотелось плакать. Тогда мама предложила песню.

- Красную Шапочку! - обрадовалась я.

- И в самом деле, - сказала мама, - сделаем ее с костюмами. Ты будешь Красная Шапочка, а Зина - волк…

На том и порешили. До олимпиады оставалось не больше десяти дней, и мы срочно принялись за работу. Мама выкрасила в красный цвет старую простыню и теперь шила мне юбку с белым передником и маленькую шапочку. Вера Петровна делала для волка маску. Мы с Зинкой пели. У Зинки от волнения совсем пропал голос, и она хрипела так, как, наверно, не хрипел ни один настоящий волк, даже самый старый. Зато я чувствовала себя именинницей, и мой голос звенел по всему дому. Даже тетка Поля, глядя на меня, умильно улыбалась.

И вдруг случилось несчастье. Накануне того дня, когда нам уже надо было уезжать, я проснулась утром и сразу почувствовала, что горло, как обручом, сдавила боль. Я попробовала запеть, но сиплые звуки, вырвавшиеся из моего рта, были совсем не похожи на звонкую песню веселой Красной Шапочки. Размазывая по лицу слезы, я поплелась в кухню.

- Допрыгалась! - сердито набросилась на меня бабушка. - Говорила тебе: «Не носись по холодным сеням раздетая», так нет же. Ног под собой не чуяла… Марш в постель!

В школу я в тот день не пошла. Меня уложили в постель и начали лечить. Первым делом мама мне запретила разговаривать, а бабушка стала поить горячим молоком с содой. Я сидела с завязанным горлом и страдала: от противного молока и от сознания, что все пропало.

После школы прибежала Зинка. Узнав, в чем дело, она расстроенно вздохнула и уселась рядом, украдкой посматривая на разложенные костюмы.

- Может, еще пройдет? - с надеждой спросила она.

Я вытянула шею и попробовала глотнуть. Боль острым комком прокатилась по горлу. Страдальчески взглянув на Зинку, я покачала головой, и две крупные слезины поползли у меня по щекам.

- Ну ничего, не горюй, - принялась успокаивать меня Зинка. - В другой раз поедем. Может, летом… А что, в городе летом лучше или зимой? - спросила она.

Я начала объяснять жестами. Зинка смотрела-смотрела и вдруг рассмеялась.

- Я все равно ничего не понимаю, - сказала она и со вздохом добавила: - Может, когда-нибудь сама увижу…

Мне было жаль Зинку, и я чувствовала себя виноватой перед нею, но все же меня тешила мысль, что я все-таки главнее ее и без меня она ничего не может. Ведь заболей Зинка, я спела бы всю песню одна, а она не споет.

Зинка ушла, и ко мне начал приставать Ленька.

- Ну-ка, открой рот, покажи, что там у тебя.

Я покорно исполнила его просьбу.

- Ух, красно как! - сказал он восхищенно. - А ты знаешь что: сделай будто так и надо. Вроде это волк схватил тебя за горло…

- Отстань! - сказала я, рассердившись.

- Ага! - торжествующе сказал Ленька. - Ты же можешь говорить. Может, ты и петь сможешь? А ну, попробуй!

Я сдуру послушалась и, открыв рот, выдавила из себя жалобный писк. Ленька расхохотался, а я с досады толкнула его ногой.

- Еще и толкается, - обиженно сказал он. - Я для нее стараюсь, а она толкается…

- Ну как, не лучше тебе? - через каждые полчаса спрашивала бабушка.

Я только качала головой.

После обеда тетка Поля принесла старый чулок, наполненный теплой золой.

- Вот, - сказала она, - самое верное средство…

Чулок обвязали мне вокруг горла, мама дала еще выпить какую-то таблетку, и я, пригревшись, уснула. Проснулась, когда окна уже голубели вечерними сумерками. На маленькой скамеечке сидела красная от плясавших языков пламени бабушка и помешивала кочергой в печке. Рядом, пригорюнившись, стояла Зинка.

Проглотив слюну и прислушавшись, я не почувствовала такой острой боли, как раньше.

- Бабушка, не болит! Прошло уже, - радостно закричала я.

- Вот и хорошо, только молчи. Нельзя тебе пока разговаривать, - сказала бабушка.

Зинкины глаза засияли надеждой. Из-за перегородки вышла мама, укладывавшая Лилю спать.

«Поедем?» - спрашивала я глазами.

- Не знаю, что и делать, - нерешительно сказала мама.

- Я сбегаю за Верой Петровной! - метнулась к двери Зинка.

Тетка Поля, узнав, что мне полегчало, уверенно сказала:

- К утру все пройдет. Еще теплой золы наложим…

Ехать надо было рано утром, и мама боялась, как бы я не простудилась еще больше.

Пришла Вера Петровна и, узнав, что температуры у меня нет, а горло почти не болит, решительно заявила, что нужно ехать.

- Так красиво у них получается… - сказала тетка Поля.

- Закутаем потеплее, - вставила слово бабушка.

Все были за то, что нам обязательно следует выступать, и мама пошла в правление сказать, чтобы завтра заехали за нами пораньше.

Прибежала Устенька и, узнав, что мы все же едем, радостно сказала:

- Вы там еще премию получите, вот увидите. Только не теряйтесь.

Ее оживление передалось и нам с Зинкой, и мы сидели радостные и счастливые.

На ночь мне еще раз сменили золу в чулке, и я перед сном не удержалась и попробовала запеть. Голос был еще очень слабый и неуверенный.

- Окрепнет, - утешила меня мама. - Олимпиада несколько дней продлится, так что, может, вам не сразу придется выступать…

Утром, чуть свет, у нас в доме началась веселая суета. Зинка уже сидела в санях, закутанная до самого носа, в огромных своих валенках. На коленях она бережно держала ощерившуюся волчью пасть и узелок с ботинками. Громик фыркал и нетерпеливо перебирал ногами.

Меня собирали все. Бабушка суетилась, отыскивая шерстяной шарф, который, как назло, куда-то пропал.

Лиля, про которую совсем забыли, обрадовалась свободе и, забравшись в угол, сыпала себе на голову из чулка золу, которой меня лечили. Ленька, натянув на босу ногу валенки, топтался вокруг. Улучив минуту, он подошел ко мне и смущенно сказал:

- Если вам дадут премию, ну… если коня на колесиках… так ты бери, не отказывайся - мне привезешь…

Когда мы уже уселись в сани и отец взялся за вожжи, на крыльцо выскочила тетка Поля.

- Вот, полушубок еще… Пашкин. Ноги потеплее укройте…

Сани тронулись, и я смотрела, как пятился назад наш взбудораженный дом со светящимися в предрассветных сумерках окнами.