Зов Арктики

МЫ ШЛИ В ГУСТОМ ТУМАНЕ

Мы шли в густом тумане.

Теперь стало понятно, почему так много кораблей проходили мимо Северной Земли и не видели ее. Нансен на «Фраме», Норденшельд — кто только не проплывал мимо, и все они даже не догадывались, что рядом с ними земля.

«Сибиряков» часто давал длинные гудки.

— Если на пути айсберг, — объяснил штурман Хлебников, — звук и от него отскочит, как от берега.

Но даже айсберги нам не попадались.

С неба сеялся мелкий дождь. На палубе было скучно.

Вдруг профессор Визе оживился. Он заметил, что вода стала светлой и была она более пресная.

— Значит, рядом берег, — сказал он капитану, — ледник.

А капитан сразу остановил корабль и приказал отдать якорь.

И точно, когда туман слегка разошелся, мы увидели примерно в километре высокий берег.

Но это был какой-то другой остров, не Домашний.

Пока мы искали нужный остров, Отто Юльевич решил созвать собрание.

— Хочу вас обрадовать, — сказал Отто Юльевич. — Несмотря на задержки в Архангельске и на Диксоне, «Сибиряков» опередил график. Мы предполагали, что подход к Северной Земле будет сложным, и запланировали на него две недели.

В это время вахтенный увидел берег и лодку с четырьмя людьми, плывущую к нам.

— Объявляю перерыв, — сказал Отто Юльевич. — После перерыва — доклад начальника полярной станции Ушакова.

Все выбежали на палубу встречать зимовщиков.

Я ждал, что будут они бородатыми людьми, в шкурах, а они выглядели так, будто только сошли с московской улицы. Все были гладко выбриты, в черных кожаных пальто.

Пока они поднимались по трапу, мы все кричали им «ура». Отто Юльевич бросился к Ушакову, и они крепко обнялись. Потом он обнял Урванцева, Ходова и Журавлева. В первый раз я видел Отто Юльевича таким взволнованным.

Тут вмешался режиссер Шнейдеров и сказал, что сцену встречи надо повторить. Они не все успели снять, камеру часто закрывали спины и плечи.

— Ничего не поделаешь, — улыбнулся Отто Юльевич.

Зимовщики снова сели в лодку, отплыли немного, потом опять приблизились к кораблю, поднялись, и мы во второй раз бросились их встречать. И хотя эта встреча уже была как бы игровая, не всерьез, но волновался я точно так же. Я даже слезы свои почувствовал, когда Отто Юльевич обнимал Ушакова. И все, по-моему, волновались тоже.

Потом мы опять спустились в кают-компанию.

— Продолжим собрание, — сказал Отто Юльевич. — Слово предоставляется товарищу Ушакову.

Ушаков от неожиданности сначала растерялся и хотел отказаться от доклада.

Еще бы — два года видеть только друг друга, а тут сразу собрание.

Но потом он увлекся и стал рассказывать.

Как только они остались одни на берегу, так сразу стали готовиться к зиме — утеплять дом, проверять снаряжение.

Во время рассказа Ушакова Урванцев развернул топографическую карту островов.

— Это весь архипелаг. Все, что мы успели снять за два года.

Зимой, как и планировали, они пересекли по льду проливы и устроили на островах склады с продовольствием.

А летом на собаках отправились в санные экспедиции по островам.

Летом снег таял, и наст походил на огромную терку. Собаки стерли лапы до костей и оставляли за собой длинные кровавые следы. Люди часто брели по пояс в воде.

Они открыли четыре больших острова и несколько мелких. Все острова вместе — это больше тридцати шести тысяч квадратных километров.

Урванцев и Ушаков обошли все большие острова, нанесли их на карту, изучили проливы между ними.

Всего они прошли по островам Северной Земли три тысячи километров.

После доклада мы долго им аплодировали. А потом они пригласили нас к себе в гости.

МОЖЕТ БЫТЬ, МЕНЯ И НЕ ССАДЯТ

«Может быть, меня и не ссадят», — думал я все эти дни.

Ведь со мной никто не говорил в последнее время об этом.

И место у нас было. Я спал в каюте, в которой жили бы летчики, если бы прилетели.

На другой день мы поплыли к зимовщикам.

Их дом стоял близко от берега.

Это была обычная бревенчатая изба с маленькими окошками. Рядом стояла радиомачта. Кругом бегали огромные псы. На нас они внимания не обращали.

В сенях тоже лежала собака, и вокруг нее ползали щенки.

В избе была маленькая каморка для рации, комната с четырьмя койками — по две друг над другом, два стола, один для работы, другой — для еды, и кухня.

Здесь четверо людей прожили две зимы.

— Продуктов у нас много осталось, — сказал Ушаков, — Журавлев хорошо охотился, снабжал нас медвежатиной. Сладкое один Урванцев пробовал, больше никто не ел.

Потом мы пошли назад к лодке.

Я шел рядом с Отто Юльевичем.

«Сейчас он повернется ко мне, скажет: «Оставайтесь, Петя». И прощай, Великий северный морской путь!» — думал я.

А он разговаривал с Ушаковым и капитаном Ворониным, но обо мне, наверное, помнил.

Утром мы подняли якорь и дали прощальный гудок. В бухту входил уже ледокол «Русанов». На нем была смена зимовщикам.

Мы стояли у борта и махали им. Дальше наши пути расходились.

«Неужели и правда забыли обо мне!» — подумал я.

И тут подошел Отто Юльевич.

«Сейчас скажет, чтобы собирал вещички».

— Петя, — сказал Отто Юльевич, — посмотри те, пожалуйста, нет ли в вашей библиотеке книги Пири. Она должна быть на английском языке.

Я даже ответить не мог сразу. Понял, что остаюсь на «Сибирякове».

МЫ РЕШИЛИ ОБОГНУТЬ СЕВЕРНУЮ ЗЕМЛЮ

Мы решили обогнуть Северную Землю с севера.

До нас еще никто и никогда не пытался это сделать.

А у нас теперь была карта архипелага, составленная Урванцевым и Ушаковым.

Первый день было легко. Кругом плескалась чистая вода, и хоть бы одна льдинка попалась.

Вдали я увидел айсберг.

— Айсберг на горизонте, айсберг! — закричал я.

— Тихо, Петя, — перебил профессор Визе, — это остров Шмидта.

Этот остров Отто Юльевич и профессор открыли два года назад. Отто Юльевич тогда тоже в него не верил. Говорил, что это айсберг, а не земля.

Сейчас мы подошли к нему ближе. Он был покрыт ледяной шапкой. Ледник обрывался прямо в море. Над водой висела еще не оторвавшаяся ледяная гора — она-то через несколько дней и станет айсбергом, когда оторвется.

Погода прояснилась, и мы сделали измерение острова. Его площадь была 75 квадратных километров.

— Семьдесят пять километров — это уже кое-что значит, — говорили Отто Юльевичу. — У Наполеона был остров поменьше.

Льдин по-прежнему кругом не было. Вот что значит теплое лето.

— Льды появятся, — ответил капитан Воронин, — еще налюбуетесь. На небо-то посмотрите.

Оказывается, по небу можно угадать, где льды, где полынья. Ледяные поля отражаются в небе, и оно в этих местах становится белым.

На горизонте все небо было белым.

И точно, очень скоро показалась первая льдина. Она была истаявшая и медленно уходила от нас в сторону. Потом показалось сразу несколько льдин. Они были уже потолще, раскачивались на волнах.

А потом мы увидели кромку льда.

Ее уже не только можно было видеть, но и чувствовать, таким холодом от нее несло.

На большой льдине стояла и рассматривала нас медведица с медвежонком.

Мы ей несколько раз громко гуднули. Но гудки заинтересовали медведицу еще больше.

Медведица нас приняла за небольшой айсберг. А гудков белые медведи не боятся, потому что во время сжатия льда стоит такой грохот, будто стреляют сотни батарей сразу.

Ледокол шел, раздвигая форштевнем льдины, но скоро мы уткнулись в такие поля, что капитан Воронин лишь качал головой.

Один профессор Визе просил подвинуться еще на север. Он хотел исследовать холодные океанские воды на глубине.

— Да вот же под нами глубина — триста тринадцать метров, — говорили ему.

— Разве это глубина? — расстраивался профессор. — Это материковая отмель, здесь и океанских вод не найдешь.

Так далеко на севере один только Нансен во время дрейфа на «Фраме» пробовал исследовать глубокие воды. Но он сам тогда сокрушался оттого, что методы его несовершенны. А других точных методов наука еще не знала.

От ледяных полей ледокол повернул на юг, и профессор Визе ходил из-за этого очень грустным.

— Через несколько лет отправимся на полюс, и все тогда станет ясно, — утешал его Отто Юльевич.

Тогда мы все говорили о полюсе, но говорили шутя. Считали, что и Отто Юльевич шутит. И не знали, что он-то уже задумал экспедицию всерьез.

Скоро мы снова приблизились к берегу. Вдоль берега громоздились черные скалы. Все скалы были покрыты льдом. На этот лед было больно смотреть, так он сверкал.

У берега сидели на мели огромные айсберги — стамухи. Там была глубина метров пятьдесят и, может быть, сто, а айсберги преспокойно сидели на дне.

Ледокол старался идти дальше от берега, но потом его прижало ледяное поле. Шириной оно было километров в девять, на горизонте небо темное — отражало чистую воду.

У самого края лед уже был толщиной с метр.

— У нас два варианта — можно вернуться назад, а можно форсировать это поле, — сказал Отто Юльевич капитану.

— Я думаю, пойдем вперед.

И мы пошли вперед.

Кочегары жгли уголь вовсю. Механики поддерживали давление пара какое только возможно.

— Полный вперед! — командовал капитан.

И ледокол наваливался на лед, нос его поднимался, лед со страшным грохотом прогибался, разламывался, и мы продвигались на одну треть корпуса.

— Малый назад! — говорил капитан в переговорную трубу.

Механик мгновенно переключал на «малый назад».

Ледокол пятился.

Потом мы снова разгонялись, снова взгромождались на ледяное поле, лед снова прогибался под нами, грохотал и разламывался.

Потом нас заклинило. Льдина, которую мы проломили, осталась под корпусом. Ледокол сидел на ней и не мог сдвинуться с места. С боков тоже надвинулись льды. Машина напрягалась вовсю, но корабль не шел ни вперед, ни назад.

И мы бросились помогать нашему ледоколу.

Надо было околоть лед вокруг корпуса. С палубы выбросили кирки и пешни — ломы с деревянной ручкой.

Мы все выстроились вокруг корабля и долбили лед, Сначала из-под пешни вылетали только ледяные искры. Потом стали отламываться небольшие куски.

Скоро я вспотел и сбросил ватник.

Все тоже побросали одежду.

Солнце стояло высоко в небе. Оно было такое яркое, что я все время щурил глаза и слезы текли из глаз. Вообще-то сейчас была ночь. Четыре часа ночи. Но солнце даже грело.

Наконец вокруг корпуса мы продолбили обводной канал, а все куски льда баграми отправили назад, под винт. Потом все бросились на палубу, расталкивая друг друга, капитан скомандовал «малый назад», судно зашевелилось, соскочило с льдины, на которой сидело, закачалось и снова с разгона навалилось на поле.

Но минут через десять ледокол заклинило опять.

Опять мы выскочили с пешнями. Опять стали долбить лед.

От старого места мы были всего метрах в сорока.

Отто Юльевич предложил попробовать рвать ледяное поле аммоналом. Наш Динамит взял взрывчатку и бикфордовы шнуры.

Мы продолбили для него пять лунок через каждые десять метров друг от друга, заложили взрывчатку и отошли.

Динамит с видом самоубийцы поджег бикфордовы шнуры и побежал со всех ног к нам.

Прогрохотали пять взрывов. Лед под нами чуть-чуть дрогнул.

Когда рассеялся желтый дым, мы пошли смотреть на свою работу.

Во льду ни одной трещины. Весь взрыв ушел в воздух, а изо льда выбил лишь небольшие выемки.

— Это разве взрывы, — говорили Динамиту, — это детские хлопушки на новогодней елке.

— Что вы, килограммом можно огромный мост подорвать, — говорил Динамит.

— Попробуем заложить сразу по пять кило, — предложил Отто Юльевич.

Мы снова пошли долбить лунки.

Отто Юльевич пошел с нами. Свою лунку он стал долбить совсем близко от корпуса.

— Я бы не сказал, что для корабля такой взрыв будет полезен, но иначе его не сдвинешь, — сказал он.

Нам принесли в ящике аммонал.

Мы заложили по пять килограммов, разбежались и залегли.

Взрывы были теперь сильнее.

Наш корабль содрогнулся несколько раз. Но зато он вышел из заклинивания и двинулся дальше.

Так мы пробивались сорок часов. Все разделились на бригады. Одна бригада спала, другая на льду окалывала судно. Хорошо, и днем и ночью светило солнце, и можно было двигаться не останавливаясь. Отто Юльевич и капитан Воронин дежурили на мостике все сорок часов подряд. Даже поесть им принесли наверх.

Наконец ледокол вышел на чистую воду.

— Ура! — кричали мы. — Капитану ура! Шмидту ура! Вперед на юг, да здравствует свобода!

Прямо у выхода на чистую воду нас встретило огромное стадо моржей.

Они плыли спокойно, выставив клыки и усатые серьезные морды, а потом нырнули на глубину и показались далеко сбоку.

Мы рано радовались, потому что впереди снова было ледяное поле. Здесь льды были еще толще — метра по два.

И снова бегали окалывать корпус.

Снова закладывали аммонал.

Однажды ледокол так зажало льдами снизу и с боков, что освободился он только после шести серий взрывов.

После каждого взрыва судно страшно содрогалось.

Все мы здорово измучились, уже вовсе спутали день и ночь, без- конца, шатаясь, выскакивали на лед со своими пешнями.

Иногда, когда ледокол застревал надолго, мы видели, что берег уползал от нас на север.

Хорошо хоть льды тоже дрейфовали на юг.

Прошли еще сутки, и мы снова вышли на чистую воду. Теперь уже окончательно.

Так мы первыми в мире обогнули Северную Землю.

Я ДУМАЮ, ЧТО «СИБИРЯКОВ» ПОСТАВЯТ В МУЗЕЙ

— Я думаю, что «Сибиряков» поставят в музей, — сказал я Отто Юльевичу.

— Так уж сразу и в музей? — он улыбнулся.

— Конечно. Еще дней десять, и мы в Тихом океане. Ведь так?

— Рано еще об этом говорить, Петя. Хорошо, капитан не слышал. Он бы вам задал. Он суеверный.

— Но мы ведь пройдем?

— Сделаем все, чтобы пройти.

— А что будет после этого с кораблем?

— Пойдет на зверобойку или уголь станет возить.

— Так он же станет знаменитым. Конечно, его в музей надо.

— Пока он не износился окончательно, будет работать.

— «Фрам» в музее, и «Сибиряков» тоже надо в музей, чтоб все ходили и смотрели.

Я тогда был в этом просто уверен.

Но все случилось иначе.

РОВНО ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ ЛЕТ

Ровно через десять лет после нашего разговора о музее ледокол «Сибиряков» погиб.

В тот год летом в наши полярные воды пробрался немецкий крейсер «Адмирал Шеер».

Он назывался крейсером, но броня и орудия у него были как у линкора.

Крейсер планировал незаметно подходить к советским судам, топить их, а потом разгромить северные порты. Ведь в то, военное время грузы из Америки и Англии мы получали в основном лишь по Северному морскому пути.

Дорогу «Адмиралу Шееру» преградил ледокольный пароход «Сибиряков».

Конечно, исход боя был ясен заранее любому.

У «Сибирякева» мощность машин — две тысячи лошадиных сил, у крейсера — двадцать тысяч. Одного только экипажа на крейсере было 926 человек. Маломощные пушечки ледокола нельзя было сравнить с 280-миллиметровыми орудиями крейсера.

И все-таки, когда крейсер стал сигналить прожектором, потребовал прекратить работу судовой радиостанции и сдаться, «Сибиряков» открыл по нему огонь.

Крейсер уже несколько дней блуждал во льдах, и ему надо было обязательно захватить судовые документы ледокола, чтобы узнать ледовую обстановку.

Капитан ледокола сразу это понял. Он вызвал старшего механика и приказал в случае гибели командиров открыть кингстоны и затопить судно.

Пушки ледокола стреляли по крейсеру безостановочно. Но легкие снаряды не могли сильно повредить бронированный корабль.

Крейсер жестоко расстреливал знаменитый ледокол.

Был сметен взрывом капитанский мостик, замолчали пушки.

Радист все еще слал открытым текстом радиограммы: «Всем, всем, всем. Ведем бой с фашистским крейсером. Всем, всем, всем. Ведем бой…»

Потом замолчала и радиостанция.

Большинство людей из команды на ледоколе были убиты. Остальные ранены.

Старший механик открыл кингстоны, и вода рванулась в трюмы.

Крейсер приближался к замолчавшему ледоколу. Но ледокол стал очень быстро погружаться в воду. И через несколько минут лишь огромные волны прошли над тем местом, где только что стоял «Сибиряков».

О гибели ледокола через несколько дней рассказал единственный спасшийся человек из команды — кочегар Вавилов.

А через несколько лет об этом бое написал и капитан «Адмирала Шеера» — фашистский офицер.

Радиограммы «Сибирякова» услышали многие советские суда. Эти радиограммы спасли их. Ледоколы увели незащищенные грузовые пароходы в недоступные для крейсера льды. Все северные порты немедленно были приведены в боевую готовность.

Так героически закончил свою жизнь старый рабочий пароход. Пароход, которому место было в музее.

Это произошло 25 августа 1942 года.

А пока мы плыли по морю Лаптевых.

НАШ ПЕТУХ СОВСЕМ СОШЕЛ С УМА

Наш петух совсем сошел с ума.

Он не знал, когда надо кукарекать.

Сначала он кричал по времени Архангельска.

Но время стало путаться: в Архангельске было шесть утра, а у нас два часа дня.

Да еще светит солнце и можно даже загорать: ночью и за Полярным кругом.

И тогда петух начал кричать каждый час.

Потом он сутки молчал вовсе. Может быть, отсыпался.

Мы шли к устью Лены, в Тикси.

Борта ледокола высоко поднялись из воды.

— То-то и оно, — сказал капитан, — мы уже уголь, который взяли у «Вагланда», сожгли во льдах.

И точно, угля на палубе не было давно.

В устье Лены нас должен был дожидаться уголь.

Иначе мы бы пошли прямо через море Лаптевых на восток.

Профессор Визе все еще надеялся отыскать землю Санникова.

Эту землю лет сто тридцать назад видел промышленник Яков Санников. Потом ее никто не видел сто лет. А в нашем веке снова на нее смотрел полярный исследователь Толь. До сих пор все ученые спорили — был это айсберг или все-таки настоящая земля.

А верю, что есть такой остров.

Проходили же все мимо Северной Земли, и никто ее не замечал.

Так и с землей Санникова может быть.

Жаль, что мы не пошли прямо на восток.

Мы повернули к Тикси. Хотя оттуда не было никаких известий — есть для нас уголь или нет.

Сначала, когда мы вышли изо льдов, вода в море Лаптевых была светло-голубая. — не такая, как в Карском. В Карском она была темно-зеленая, а иногда буроватая — такой ее делали воды Оби и Енисея.

Когда мы стали приближаться к Лене, вода опять стала чуть бурой.

И все льдины, которые попадались к нам навстречу, были толстые и грязные. Некоторые просто черные.

Даже в небе они отражались темным, показывая «чистую воду».

Наконец 26 августа радиостанция в бухте Тикси откликнулась и сообщила, что баржа с углем нас давным-давно ждет.

К бухте мы подходили ночью.

Все были на палубе.

Солнце зашло, небо было непривычно темным. И на нем появилась одна звезда.

С берега дул теплый, приятный ветер. У него был запах влажной травы, мха.

— Тундровик, — сказал штурман Хлебников.

Нас встретил знаменитый пароход «Лена».

Пятьдесят четыре года назад этот пароход привел сюда Норденшельд.

22 июня 1878 года из Швеции на восток вышли корабли под командой профессора Норденшельда.

Норденшельд был уже известным полярным исследователем.

Теперь он решил пройти весь Великий северный морской путь.

Деньги на экспедицию ему дали поровну: король Швеции и Норвегии Оскар Второй, шведский купец Оскар Диксон и русский миллионер-меценат купец Александр Сибиряков.

Диксон и Сибиряков уже не первый раз помогали полярным исследователям.

Норденшельд благополучно дошел до устья реки Лены. Главным судном экспедиции была «Вега».

На ней плыли научные работники: ботаники, зоологи, физики.

Корабль вели опытные капитан и команда.

Но все-таки судно зазимовало около чукотских берегов, недалеко от мыса Петлекай.

Сибиряков на помощь «Веге» послал новый пароход.

Этот пароход попал в смерч и затонул.

Издатель американской газеты «Нью-Йорк геральд», тот самый, который посылал в Африку Генри Стэнли, чтобы отыскать пропавшего Ливингстона, на этот раз послал свою яхту «Жанетту» найти Нор-деншельда.

«Жанетта» дошла до места его зимовки, но самого Норденшельда уже не застала. Она первая узнала о том, что он благополучно провел зиму, а весной прошел Берингов пролив. В Швеции Норденшельда торжественно встречал сам король.

Несчастная «Жанетта» попала в плотные льды и была раздавлена. Из экипажа спаслись лишь несколько человек.

В устье Лены Норденшельд оставил новенький пароход «Лена». С тех пор этот пароход многие годы плавал по реке и перевозил грузы в окрестные селения Сибири.

Бухта была неглубокой. Капитан Воронин очень боялся сесть на мель.

И «Лена» повела нас по глубоким местам.

Мы были первым кораблем, который пришел в Тикси с запада за последние пятьдесят лет.

ПОКА НАШ ПАРОХОД ЗАГРУЖАЛИ УГЛЕМ

Пока наш пароход загружали углем, пока закачивали пресную воду прямо из реки, мы пошли к будущей метеостанции.

Вокруг недостроенного дома росла высокая трава, и в ней свободно паслась корова.

Рядом стояли палатки. В палатках жили научные работники с женами и маленькими детьми. Готова была только метеоплощадка. И зимовщики уже вели круглосуточные наблюдения.

— Через неделю начнутся ночные заморозки, — расстроился Отто Юльевич. — Что же вы с домом так затянули?

— Все сами делаем, — смущенно говорили зимовщики. — А строительный материал вон как далеко.

И правда, бревна, доски, кучи кирпичей были в полукилометре от станции на берегу.

Чтобы вчетвером перетаскать их, и то месяц надо.

Отто Юльевич стоял молча и мял бороду.

Потом спросил у старшего штурмана Хлебникова:

— Как вы считаете, завтра судну тоже придется простоять здесь?

— Завтра обязательно, Отто Юльевич, — ответил Хлебников.

— Тогда объявляю завтра для добровольцев аврал. Перетаскаем весь строительный материал к станции. Зимовщикам надо помочь, иначе они так и останутся в палатках.

На следующее утро все оделись в рабочее и пошли к станции. Нас было тридцать человек: научные работники, Отто Юльевич, профессор Визе, корреспонденты. Кино несло свою тяжелую аппаратуру.

— Сначала мы с вами вместе поработаем, — говорил Шнейдеров, — а потом, как обычно, сделаем инсценировочку.

Некоторые бревна приходилось тащить вшестером — такие они были огромные, конечно, зимовщикам было бы с ними справиться трудно.

За день мы перенесли все: даже железо для крыши, которое стало уже ржаветь.

Потом Шнейдеров с Трояновским начали снимать нас на кино.

Расставили свою аппаратуру и распределили всех по «рабочим местам».

Биолог Ширшов, радист Кренкель, корреспондент Громов и я снова взвалили бревно. Профессору Визе сунули в руки лопату. Отто Юльевича тоже попросили нести бревно вместе с другой бригадой.

— Веселей, веселей, — просил Шнейдеров. — Раз, два, три, взяли, пошли…

А потом Отто Юльевич узнал, что зимовщикам не успели привезти свежие овощи.

— Да вы же от цинги за зиму свалитесь, дорогие мои, — говорил он.

— Как-нибудь перезимуем, — оправдывались зимовщики.

— А про детей вы подумали?

Он отвел в сторону завхоза Малашенко, они поговорили минут пять, и завхоз согласно кивнул.

— Даем вам семьдесят семь килограммов клюквы. По крайней мере, от цинги она вас убережет.

КАК Я ХОТЕЛ ПОХОДИТЬ НА НЕГО

Как я хотел походить на него!

Я не брился недели две. Но борода у меня едва выросла. Потом я обнаружил, что хожу точно так же — чуть сутулясь.

И стараюсь разговаривать с его интонациями.

И научился так же внимательно вглядываться в глаза.

Даже Муханов это заметил и сказал однажды:

— Здорово, Отто Решетов.

Много раз, закрывшись в каюте, я пытался рисовать его портрет.

Я хотел, чтобы на портрете глаза его одновременно грустили, думали и смеялись — жили.

Несколькими штрихами я мог точно передать все черты его лица, но сделать живыми глаза не удавалось.

К Отто Юльевичу часто подходили с неожиданными вопросами. О чем только не спрашивали его.

Однажды спросили о Маяковском — и Отто Юльевич прочитал наизусть из Маяковского. Оказывается, он первый стал его печатать в Госиздате. Через пять минут Шмидта уже спрашивали из немецкой поэзии, и он наизусть читал по-немецки из Гейне.

Он прекрасно знал историю живописи. И рассказывал о таких художниках, про которых я едва слышал.

Как-то я перебирал в шкафах книги и наткнулся на Циолковского.

— У меня жил приятель в его городе, смешной, говорил, был старикашка, — сказал я.

Отто Юльевич сразу же внимательно на меня посмотрел.

— А вы прочитайте его книги, Петя. Лет через двадцать они вам очень пригодятся. Многие его мысли всерьез пока не принимают. А было бы мне лет на пятнадцать меньше, я бы сразу после полюса взялся за космические сообщения.

О полюсе он сказал тогда так уверенно, будто прямо завтра с утра собирался его достигнуть.

КОЛЕСНЫЕ ПАРОХОДИКИ

Колесные пароходики стояли недалеко от нас.

Они прошли до бухты Тикси из Якутска по Лене.

Теперь за ними должен был зайти ледорез «Литке».

«Литке» вел флотилию грузовых судов из Владивостока.

Он собирался пройти мимо реки Колымы, дойти до Тикси, здесь взять эти пароходы и баржи и провести их на Колыму.

Но «Литке» завяз вместе со своим караваном во льдах около Чукотки.

И теперь уже было ясно, что до Тикси он добраться не сумеет.

Поэтому пароходики решили повести назад по Лене в Якутск.

Из-за всего этого терялись большие деньги, а главное — Колыма не получала нужные ей пароходы.

Отто Юльевич посоветовался с капитаном Ворониным и предложил провести два парохода.

Вообще-то это была очень рискованная затея.

Если бы поднялся шторм, плоскодонные колесные кораблики сразу бы затонули.

А льды мгновенно бы их смяли.

Поэтому для морского путешествия выбрали два самых крепких — «Якут» и «Партизан».

И вот 30 августа мы двинулись в путь, а за нами, яростно молотя колесами по воде, два речных парохода.

Матросы их сразу прозвали велосипедами.

— Ай да велосипеды, — смеялись они, — не отстают!

Несколько раз на «велосипедах» поднималась тревога. Впереди плавали небольшие, неопасные льдины.

Это для «Сибирякова» они были неопасными.

А борт речного парохода они проломили бы мгновенно.

Мы старательно обходили эти льдины.

Ночи стали уже холодными, падал снег.

ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ

Через несколько дней мы приблизились к устью реки Колымы.

— Избавимся, наконец, от этих велосипедов, — сказал капитан Воронин. — А то все сердце у меня за них изболело.

Вечером вдали из моря стали вырастать огни.

Скоро мы сблизились и одновременно у мыса Медвежьего отдали якоря.

Впервые в истории северного мореплавания встретились две экспедиции, шедшие навстречу друг другу: мы — с запада, они — с востока.

Начальник экспедиции Евгенов поднялся к нам на «Сибиряков».

Капитан Воронин недолго поговорил с ним и стал сумрачным.

Евгенов рассказал, что сквозь льды около Чукотки он пробивался почти месяц.

Все местные жители говорили ему, что такие тяжелые льды были лет тридцать назад.

— Не могу вас порадовать, нечем, — повторил несколько раз Евгенов.

4 августа утром наши колесные пароходики вошли сами в реку Колыму, а мы двинулись дальше на восток.