Звезда волхвов

Наезжая в Сосенцы, знаменитая Геля Плотникова занимала трехместный номер люкс в местной гостинице «Северяночка», не отмеченной ни одной «звездой». Чудила же Геля вполне по-звездному, заставляя всякий раз менять мебель.

Спальня как обычно была заставлена вазонами со свежими цветами, шумно работал кондиционер, но напитки и даже вода в кранах, наперекор северной природе, были отвратительно теплыми. Геля металась по спальне и, как запертая тигрица, искала выход из клетки. Наконец выход был найден: зеркало, льстивый утешитель, стерегущий вход в опасные лабиринты. Геля прогнулась, втянув живот, приподняла и сжала ладонями маленькие груди и заскулила. Подошла ближе, плотно прижалась к ледяному стеклу, с отвращением оглядывая свое лицо. Оно казалось собранным из случайных, плохо состыкованных частей, такое нестроение[2] иногда случается с «честным зерцалом» после дюжины косметических операций. На щеках Ангелины тлели малиновые пятна.

Тело выглядело моложе лица, сухощавое, нервное, как у вышколенной борзой. Со злобной насмешкой она припомнила то количество «зеленых», вбуханных в эту «мясную лавку». Но своего Геля добилась. Всякий, кто видел ее впервые, сейчас же с легким испугом вспоминал знаменитую поп-диву, которую в церковных кругах звали не иначе, как Донна Бес. Эта донна, известная своими сатанинскими выходками на сцене, была тайным кумиром Гели, и внешне Ангелина все больше походила на эту вертлявую куклу, которую распяливает на гвоздях и дергает за ниточки адский Карабас-Барабас.

«А этот кобель все равно гоняется за молодыми!»

Час назад платные соглядатаи представили ей отчет о поведении интересующего ее «объекта». Неприятности шли на Гелю со всех сторон. Коварство природы и подлость людская возглавляли этот парад. Накануне пуска завода в Досифеевом роднике исчезла вода. Впрочем, родник был Геле не нужен, — по данным георазведки, подземное море третичного периода обеспечило её на три тысячи лет. Древнее море было обширно и глубоко. Воду вполне можно было качать и в подмосковных Мытищах, но там хватало своих устроителей, ведь водяной бизнес — это далекий прицел!

Наукой до сих пор точно не установлено, почему незадолго до кораблекрушения с корабля уходят крысы. Великое предвиденье даровано этим тварям, не самым любимым людьми и Господом. Бизнесмены тоже имеют напряженный нюх на опасность и выгоду. Вода — вот валюта будущего: чистая, прохладная, насыщенная йодом и жизнетворными солями. На изгаженной, ограбленной планете она вот-вот станет дороже золота. Розовое младенчество и бурная молодость, опытная зрелость и дряхлая старость — все нуждаются в волшебном эликсире, которого становится все меньше. Предвидя эти черные для человечества дни, Ангелина уверенно смотрела в будущее. Она отхватила право на родник в жестокой схватке, чуть-чуть освященной текстами Второзакония. Грядет война за чистую воду. Апокалипсический прогноз сбывается. Звезда Полынь отравой падает на источники вод. Битва за воду скоро станет борьбой за жизнь! И она, Геля, может стать генералиссимусом на этой грядущей войне или, по крайней мере, командующей резервным фронтом. Местное население, задушенное наркотой, техническим спиртом и недоеданием, скоро изойдет под корень. По тайной статистике, задорого купленной Плотниковой у самого Шпалеры, каждый третий житель Сосенец значился как наркоман, больше половины населения страдало алкоголизмом. В крошечном городке было зарегистрировано триста больных СПИДом, среди них — двенадцать грудных младенцев. Это никуда не годилось. Узнав о плачевном состоянии местных кадров, Плотникова выкупила брошенное общежитие и так плотно заселила его китайцами, что местные просто диву давались, как в небольшом бараке помещаются тысячи раскосых «ходи» и целый рой желтолицей обслуги «водяного дела».

Из всего, чем богата эта земля, Ангелине был нужен только источник. И даже не он сам, а его легенда: раскрученный за шестьсот с лишним лет брэнд. Запустив свое производство с молебнами и колокольным звоном, она могла подмешивать любую воду, но для первого сувенирно-парадного разлива и для заказанной презентации ей нужна была именно досифеевская вода. Родник иссяк перед самим запуском завода, и это было дурным знаком, даже для несуеверной Гели. О, она сумела бы оживить затихший родник, у нее достало бы и сил, и денег, и отваги, чтобы явить это чудо, если бы не еще один удар, обесцветивший ее надежды и лишивший ее мечту аромата.

Геля бросилась на огромную лежанку и завыла.

«Уничтожу, прикажу, и его будут пытать у меня на глазах на средневековой дыбе. Я брошу его в железную клетку! Убью! Убью! Нет, лучше ту молоденькую сучку, от которой свихнулась вся съемочная группа. Кто бы он был без меня? Шваль, захолустный актеришка, заштатный фигляр без ролей и перспектив, какими забита вся Тьмутаракань!»

Она капитально вложилась в этого актеришку и за полгода влила в Ромашечку целое состояние. Она заказала фильм с Романом Чеглоковым в главной роли, наняла сценариста, заплатила режиссеру и на весь белый свет распиарила его имя, потеснив экранных баловней. Она приволокла в этот городишко киностудию, и все ради того, чтобы он был рядом пока она хлопочет о делах. Для собственного спокойствия она наняла детектива, доносившего ей о каждом вздохе Чеглокова, и несколько недель она была спокойна, счастлива и успешна в делах.

Впервые она увидела Чеглокова на фестивальном просмотре в кадре с «обнаженкой», и внутри сладко заныло, защекотало, заскулило. Ангелина ожила, как после долгой засухи, и зацвела поначалу робкими, но потом все более яростными желаниями и мечтами. Она навела справки и убедилась, что «мастер эпизода» неустроен и нищ, но при этом склонен к жизни взаймы, к роскоши и бабам. Она вызнала его слабости и тайны, его любимую марку вина и прочие предпочтения. Затем сменила стилиста, откачала жир и заплатила все долги Чеглокова. «Ромашка» оказался покладистым и добрым малым. Она быстро очаровала его своей щедростью, а некоторые огорчения возраста Чеглоков легко прощал «мамусику». И она многое простила бы ему, кроме той девчонки с длинной золотой косой, которую видела на съемках лишь мельком. Конечно, и Роману нелегко среди всего этого кордебалета, где любая статистка в минуту готова скинуть шорты.

Но именно он, Роман, дарил ей драгоценные наркотические минуты, когда в нее вселялась сама Донна Бес, и истрепанная бабенка мадам Плотникова обращалась в демона искушения и женской похоти, и Ангелина цеплялась за эти крупицы остатками нервов и своим последним чувственным волнением. В некотором смысле, Ангелина давно перестала быть женщиной и, обладая внешними признаками принадлежности к слабому полу, изнутри была похожа на боксера, с лицом, расплющенным от ударов, и блестящим от пота торсом. Она, как бойцовый пес, рвала соперников по бизнесу, уходила от ревущей своры УБОПа и, очумев от погонь, схваток и засад, бросалась на Чеглокова. Она задаривала и закармливала его, таскала по шикарным тусовкам, стерегла, боясь оставить шаловливое чадо без присмотра хоть на минуту. Хорошенько напоив и заказав для него в стриптиз-баре «приватный танец», тащила его к себе на Тверскую, где выкручивала, как тюбик с зубной пастой. Она отвоевала Ромашку в жестокой битве с чужой молодостью, обласкала и завалила роскошью, но ее не в меру прыткий элитный скакун все еще бил копытом в стойле, своевольно косил на сторону, нервно грыз удила и нагло норовил сбежать от благодетельницы.

В лучах «лимонного заката» женщины невольно начинают жить лирическими воспоминаниями. Позади Гели было пусто. Что видела она во дни розовой юности? В этом стоило разобраться подробнее. Свою карьеру Плотникова начала комсомольской активисткой образца восьмидесятых. Прическа «под Сэссон» и туфли на высокой «платформе». Душные, щелкающие статическим электричеством «кримпленовые» платья с накладными карманами, танцы под «диско», «воздушная кукуруза» и двухкопеечные членские взносы с печатью об уплате. О, безвременно почившая комсомольская юность! Принцип демократического централизма, как символ комсомольской веры, райкомовские храмы, ангелы во плоти за столом, покрытым красным сукном, и литургия верных в священные советские праздники. Ее крепкое как орешек тело, бесстыдные с ранней юности глаза и крашенная перекисью грива цепляли внимание мужского партактива. Быть бы ей со временем в партийных верхах, но тут грянула перестройка, и пресловутые райкомовские баньки, по распущенности не уступающие римским термам, наскоро переквалифицировали под нужды иных хозяев. Ее языческие жертвы комсомольско-партийной Астарте оказались напрасны. Но последствия сказались. Плотникова навсегда утратила способность к деторождению, и ее душевное нутро напоминало выжженную пустыню…

Звонок охраны сообщил ей, что в вестибюле гостинцы объявился Чеглоков.

Ангелина налила водки и выпила залпом.

— Ангелок! Как я рад тебя видеть. — Чеглоков влетел в номер, на ходу расстегивая рубаху на курчавой груди. Непроходимый дурак, он был чертовски красив, но так назойливо ярок, что вызывал у мужчин понимающую ухмылку.

— Скотина, — процедила сквозь зубы Ангелина. — Я все знаю. Спал?

— Ничего не было, ну, правда же, ничего! — трусливо заныл Чеглоков. — Ну, так приударил, без продолжения, пьяный был.

— Смотри же. — Ангелина сжала ладонями лицо Чеглокова.

Его глаза беспокойно забегали; значит, все-таки «было», но снежная королева уже плавилась под сжигающим дыханьем самума и была вынуждена сменить гнев на милость.

— Потерпи немного, Ромашечка, — лепетала Ангелина, словно сюсюкая с младенцем, уже готовая «дать ему грудь». — Еще полгодика, и мы будем по-настоящему богаты. Представь, каждый квартал «Родник» будет давать миллиард рублей чистой прибыли, и все это по высочайшему благословению, минуя налоговиков! Мой мальчик, к Рождеству я куплю тебе остров, целый остров в Эгейском море!

Подобно самкам хищников, волчицам или тигрицам, таскающим потомство из одного логовища в другое, Ангелина жила инстинктом страха и жаждой полного обладания. Как сладко будет после трудов и треволнений умыкнуть Ромашечку на остров…

Она нетерпеливо елозила бедрами, ожидая благодарности. Но Роман медлил, как громом пораженный, он представлял, что его ожидает в близком будущем. Он живо нарисовал себе греческий остров, одинокую белую скалу: мужской монастырь, откуда по древней традиции будет удалена всякая живность женского пола, включая невинных беленьких козочек. Ангелина будет навещать его на собственном самолете. Нет, лучше бы его посетил тайфун или цунами, «последний день Помпеи» или случайная ракета Хезбаллы. Чеглоков вздрогнул и обмяк, как сдутый шарик.

Прослыв изысканным женским ценителем, он был на самом деле «прост, как правда». В глубине души, хотя, если честно, его душа не имела никаких глубин и извилин, Чеглокову нравились толстухи безо всякого выражения на лице. А уж после Ангелины он был готов посвататься хоть к одинокой «скифской бабе», лишь бы его хоть ненадолго оставили в покое. Но затерянный остров! Это уж слишком. Он лихорадочно соображал, что делать дальше. Еще немного, и миллиарды Плотниковой обернутся удавкой на его загорелой шее. Своего внутреннего зверя он привык выгуливать, где и когда вздумается. Сейчас этот внутренний зверь: жеребчик, полный сил и жажды свободы, тоскливо ржал.

— Одевайся! Только быстрее, умоляю. — Ангелина почти задыхалась от страсти.

Чеглоков послушно скинул джинсовую пару, достал из шкафа бархатный камзол, рубаху с кружевными манжетами и высокие ботфорты.

Для их костюмированных любовных игр Геля одевала его то в костюм голландского шкипера, то в алую рубаху палача, и Чеглоков подчинялся ей с легким испугом, гадая, что ждет следующей ночью: рыцарский доспех со стальным гульфиком или костюм самурая. А вдруг ему придется ублажать меценатку в маске Бен Ладена или «Горби»?

Ломая ногти, он застегнул на груди узковатый «петровский» камзол, насадил на потный лоб треуголку с перьями, сунул в зубы трубку с янтарным мундштуком.

— Нет, сегодня не это! — Скомандовала Ангелина. — На, переоденься…

На кровать упал костюм Стеньки Разина, копия того, что он надевал на съемках. Польский кунтуш алого бархата с золотым шитьем. Широкие, как Черное море, казацкие шаровары, сафьяновые сапоги с тиснением и мерлушковая папаха.

Едва застегнув перламутровые пуговицы, Чеглоков преобразился, точнее мгновенно включился в роль. До чего щедра на таланты русская земля! Случайно извлеченный на свет Божий, выпивоха и бабник Ромка Чеглоков неожиданно оказался актером с таинственно большим дарованьем. Именно актерство спасало его в трудные минуты, когда он мастерски исполнял роль огненного змея, любостая, сжигающего изнутри изголодавшуюся по ласке бабенку.

Но сегодня он был встревожен и напуган, и его «второе я» — не меньше: «Мартышка, он всего лишь мартышка, нанятая на деньги свихнувшейся бабы. Ее раб, крепостной актеришко, играющий роль то царя всея Руси, то безбашенного разбойника Степки». В последнее время его пугал демонический блеск в глазах Ангелины. Почему он должен расплачиваться за всех? За фильм, отснятый Версинецким, его бред о Каннах? За сутолоку и непотребство на съемочной площадке, за актерские ужины в ресторанах, на которых ему запрещено напиваться, чтобы не выйти из роли?

Нет, не словить Ангелине Стеньку! В народе Разин прослыл колдуном, и Чеглоков знал множество баек про своего героя. Однажды Разина все же поймали и бросили в каземат, тогда нарисовал он углем на стене тюрьмы лодку и волны и в тот же миг очутился на Волге под разбойничьим парусом.

Чеглоков затянул широкий шелковый пояс, взял в руки тяжелый, почти настоящий палаш и заглянул в магическую изменчивую глубину. Из зеркала, насупив брови, на него смотрел волжский разбойник и злодейски подмигивал. Чеглоков повел плечами, крякнул, отер несуществующие усы и заломил набок шапку. Стенька повторил все его движения. Из зазеркалья грянули звончатые гусли, заныли сопели и дудки рожечников, а незримый казацкий хор затянул любимую песнь атамана:

Силы русские, немереные, разбойничья удаль и злая печаль рвались наружу. В следующую минуту Разин в зеркале избоченился, заломил шапку набекрень и ударил по зеркалу палашом, так что Ангелина едва успела отпрыгнуть от осколков. Бледное отражение Стеньки исчезло навсегда, и Плотникова оказалась один на один с неприрученным и диким атаманом.

— Сарынь на кичку! Прощай, моя ясная кралечка, — пьяно всплакнул Стенька и уронил чубатую голову на грудь.

Но тут же приободрился и заговорил, видимо, давно разученный текст с невыразимой тоской и смиренной любовью. Гусли-самогуды из зазеркалья вторили ему чувственной дрожью:

— Волга, Волга! Мать, родная! Два года осыпала ты меня своими милостями, приносила мне золото пригоршнями, жемчуга бурмицкие кидала шапками, соболей да седых лисиц, что стога, метала и всякия богатства дарила без меры. Чем мне тебе отплатить, благодарить? Возьми же из всего, что я имею, самое дорогое и самое милое, лучшую часть моей добычи, мою неоценимую кралечку!

В следующее мгновенье Разин высоко поднял визжащую от ужаса Ангелину, так что треснул в плечах бархатный кунтуш, и с размаху швырнул меж пуховых подушек в шелковые волны кровати. Барахтаясь на широком ложе, она словно пыталась плыть, протягивая руки к своему кумиру, но атаман перевернул лежанку, разбил окно и сиганул вниз!

В рыхлой цветочной клумбе остался отпечаток мужского тела впечатляющих размеров.