Звезда заводской многотиражки 3

Глава тринадцатая Счастье всем даром?

Ресторанная публика — это какой-то отдельный вид людей. Где бы ты ни был, в каком бы времени и какой бы стране не находился, а эти вот товарищи всегда одинаковые. Громкие, наглые, самоуверенные. С сальными глазами и шуточками.

Меня даже на секунду накрыло ощущением, что я переместился по какому-то волшебству обратно в двадцать первый век и попал на корпоратив для торгпредов какого-нибудь вафельно-карамельного цеха.

— За это нужно выпить!

— А мы не возражаем!

— Давайте я начислю что ли…

— Нет-нет, братан, у нас для этого есть специально обученный человек!

— Эй, официант! А ну-ка ком цу мир, майн либер киндер!

— Воооова, как тебе не стыдно, она же девушка!

— Ой, тогда прошу пародону, мадама! Мммм… гражданочка, а что вы делаете сегодня вечером?

— Вова, не мешай девушке работать!

— А я вроде не мешаю, ручки-то вот они!

Я принимал участие в веселье, соблюдая вежливую субординацию. Смеялся над общими шутками, изредка шутил сам, поддерживал тосты, в общем, был «хорошим мальчиком». Всерьез вроде напиваться эта публика не планировала, впрочем, алковечеринки — процесс непредсказуемый. Вроде бы только что все было чинно-благородно, и вдруг — бабах! — вокруг уже стадо жизнерадостно похрюкивающих свиней.

Ресторанный ансамбль наконец-то перестал наигрывать инструментальную музыку, солист, косящий не то под Валерия Леонтьева, не то под льва Бонифация из мультика, приблизился к микрофону и запел:

Лысоватый Биндюгин тут же потащил блондинистую «Алису», которую здесь все называли даже не Наташа, как ее звали по паспорту, а почему-то Лиля, поближе к эстраде. Вслед за ним потянулись другие пары. Тот мужик, который пытался клеиться к официантке, получил очередной отлуп, вернулся за столик и его глазки, будто залитые маслом, уставились на Дашу.

— Девушка, а пойдемте потанцуем! — развязно сказал он, и протянул к ней руку. Даша отстранилась.

— Владимир, вы разве не видите, что девушка не хочет? — спросил я спокойным тоном.

— А что это ты за нее отвечаешь, пацан? — он перевел взгляд мутных глаз на меня. Кажется, он вовсе не был так уж пьян. Скорее всего, он просто по жизни такой. — Девушка может и сама ответить, да, красотуля?

Я посмотрел на Дашу и обнял ее за талию. Выглядела она уверенно, и даже где-то высокомерно. Вздернула подбородок, плечи распрямила. Но рукой я чувствовал напряжение. Она прильнула ко мне вплотную, и сердце колотилось быстро-быстро.

— Я не танцую, — сказала она. — У меня на танцы аллергия!

— А мы немножечко, совсем даже с краешку постоим, пообнимаемся, а? — Вова приподнялся со стула и потянул руки активнее. Девушка отшатнулась так быстро, что стул скрипнул ножками по мраморной плитке пола.

— Владимир, вам же русским языком сказали, — я аккуратно отвел его жадные руки в сторону.

— Эй, а ну не трогай меня, ты! — заорыл он.

— Воооова, — включилась в разговор одна из оставшихся женщин. — Ну что ты опять начинаешь?

— Я начинаю?! — он вскочил и сделал жест, будто собирался порвать на груди рубаху. Одна пуговица действительно отлетела. — Все же видели, что он первый на меня полез! Кто это вообще такой? Миха, ты кого к нам за стол привел?!

— Ну-ну-ну, Вова! — мой отец вскочил и обнял приятеля за плечи, успокающе похлопывая. — Ты чего разгорячился-то так?

— А чего он! — Вова бросил на меня злобный взгляд. Я медленно поднялся. Вообще-то драка в мои планы не входила. Но скорее всего, драться и не придется. Рвать рубаху на груди, это конечно хорошо, но так-то я выше его на полголовы. И в плечах пошире. И вдвое моложе как минимум. А он меня превосходит разве что свешивающимся над ремнем пузиком.

— Мишаня, ну почему это я-то начинаю? — Вова перевел взгляд с меня на моего отца. — Я хотел чинно-культурно пригласить девушку на танец, а он меня хватает!

— Ой, Вова, перестань! — капризно протянула женщина. — Никто тебя не хватал! Иди лучше вон, из-за соседнего столика даму пригласи на танец, а то песня закончится!

Взгляд Вовы уплыл в сторону соседнего столика. За которым сидели целых четыре женщины в блестящих люрексом платьях и высоких прическах с начесом.

— Деееевушки, — сказал он и руки его автоматически потянулись в ту же сторону. — А кто это у нас такие красивые? Кто скучает? А?

Девушкам было лет по сорок, они жеманно засмеялись, и Вова, почувствовав легкую добычу, моментально забыл про нанесенное оскорбление и двинулся в сторону новых приключений.

На нужную мне тему разговор свернул только на втором медляке. Когда солист запел про «эти глаза напротив». До Ободзинского он вокалом, конечно, не дотягивал, но публику все устраивало. За столом остался только мой отец, Даша, дама, которая призывала Вову к порядку, и два ничем не примечательных тихих мужика. Правда, одного из этих «тихонь» я, кажется, тоже опознал. В будущем «Киневские зори» будут его рестораном. А пока, как я понял, он просто трудится тут на незаметной должности рядового бухгалтера.

— Кажется, у нашего Владимира любовь, — усмехнулся я, кивнув за соседний столик, где он как раз любезничал с дамочкой в красном. А она кормила его ломтиками фруктов с руки.

— Ой, скажешь тоже, любовь, — иронично хмыкнула дамочка. — Он проспится, и даже ее не вспомнит!

— Чудеса случаются! — усмехнулся я. — Неужели у вас никогда не было вот так, что видите вы человека, и — буммм! — искра, буря, безумие! У меня была история в школе. Я был влюблен в учительницу, и даже на выпускном предложил ей выйти за себя замуж!

— Ха, и ты тоже? — хохотнул мой отец.

— Что значит «тоже»? — возмутился я. — Правда, кажется, моя учительница о нашем бурном романе не знала. И когда я предложил ей руку и сердце, чтобы наши отношения узаконить, только… Ну, в общем, не восприняла всерьез. До сих пор стыдно.

— Ну нет, у меня все было куда серьезнее, — отец облокотился на стол и упер подбородок в кулак. Глаза его мечтательно затуманились. — Оооолечка… Ольга Львовна была учительницей истории. И весь десятый класс мы с ней тайно встречались. Гуляли в парках, в кино ходили, и… Ну и еще всякое… А на выпускном я предложил ей выйти замуж. Кольцо подарил. А она мне призналась, что замужем. И что у нее уже двое детей. Вот так-то…

— Вы год встречались, и ты не знал, что она замужем? — удивилась дамочка. — Невнимательный ты какой, Мишань!

— Так у нее муж военный какой-то, — развел руками мой отец. — Его отправили в какую-то дальнюю часть, а она покамест в Новокиневске осталась…

— А дети? — не унималась дамочка. — Ты двоих детей не заметил?

— Ну не заметил, получается, — криво ухмыльнулся мой отец. — Любовь ослепила. Она была такая красивая и молодая, что я был уверен, что она пришла в школу сразу после пединститута. А получается, что нет… Я тогда вспылил, потом пожалел, побежал ее искать, чтобы попросить прощения. Требовать, чтобы она развелась с мужем и выходила замуж за меня, мол пацанов вместе воспитаем. Но она уже уехала. Такие дела…

«Такие дела…» — мысленно повторил я, чувствуя как в голове медленно разворачивается осознание того, что я только что услышал. Ольга Львовна. Муж военный, двое сыновей. Он подарил кольцо Ольге Львовне. Моей матери. В смысле — матери Ивана Мельникова.

И отец Жана закончил школу в пятьдесят восьмом.

«И все такое прочее…» — подумал я и понял, что голова как-то резко опустела. И эти слова прыгают внутри, как резиновые мячики, отскакивая от твердых стенок черепа.

— Вань, с тобой все нормально? — прошептала мне на ухо Даша. — Может уже пойдем?

Чтобы незаметно улизнуть, потребовалась целая тайная операция. Потому что внезапно вернувшийся за стол Биндюгин решил, что нужно срочно играть в какую-то алкогольную игру, ему приехавший с Урала родственник рассказал. Взялся объяснять правила, я попытался вежливо сообщить, что мы уходим, но всем, включая Владимира и его новообретенной любви, обтянутой красным с блестками платьем, немедленно кинулись протестовать. Грудью, можно сказать, закрыли путь к выходу. Пришлось на время сделать вид, что никто никуда не уходит, и даже попробовать сыграть один кон в эту самую игру. По ходу дела я шепнул Даше, чтобы она извинилась и вышла попудрить носик. А потом я опрокинул на себя тарелку с салатом «Мимоза». И рыбные консервы, рис и прочее слоеное содержимое художественно рассыпались по моим штанам.

— О черт! — сказал я и вскочил. — Так, без меня не продолжайте, сейчас я вернусь!

По улице мы шли молча. Я пытался обдумывать внезапное откровение. Ну, то есть, с одной стороны, это было даже в чем-то забавно. Я мысленно называл Михаила «мой отец», потому что в прошлой жизни был Жаном, его сыном. А сейчас оказалось, что он и в этой жизни мой отец. Только вот это открытие все вообще в моей голове спутало. Получается, что Иван Мельников и Жан Колокольников — родные братья?

Бр-бр-бра… Кажется, я пытаюсь решить уравнение, где неизвестные переменные — все. Потому что, ну вот что изменится от того, что я сейчас приведу внутри своей головы логические аргументы, что переселение душ сквозь время возможно только в родственное сознание? Хотя, кстати, аргументы действительно можно подобрать. Лизка-оторва — это дочка Веры Покровской, которая сестра Софьи, которая нам приходится какой-то дальней родственницей, а значит с моей бабушкой Натальей Ивановной тоже состоит в каком-то родстве…

Так, все стоп! Ненавижу всю эту конспирологию и метафизику!

Я сжал дашину ладонь и зашагал быстрее. Домой. В мою уютную коммунальную берлогу с удобной кроватью, которая не скрипит, и автономной раковиной с холодной водой всегда и горячей, время от времени.

Даша явно хотела меня о чем-то спросить, но промолчала.

— Уф, — я закрыл дверь и дважды повернул головку замка. — Слушай, я вот чего не понимаю. Почему рестораны пользуются таким успехом? Это же… не знаю… В общем, извини за дурацкий вечер, вот что. Я думал, мило и романтично посидим, а получилось… это…

— Перестань, ты-то в чем виноват? — Даша натянуто усмехнулась. Кажется, она тоже расслабилась только мы тихонько пробрались в мою комнату и захлопнули дверь. — Но лучше в следующий раз давай в кино сходим… — помолчала, потом искоса посмотрела на меня. — Игорь очень любит в ресторане ужинать. И у него всегда так много денег, что я просто… Просто… Слушай, я понимаю, что твой брат — главный инженер теперь. Но разве у главного инженера настолько большая зарплата, что он может позволить себе ужинать в ресторане каждый день?

— Мы не особенно близки, — ответил я. — Когда я уезжал, денег у него было не так уж и много.

— Слушай, а ты не думаешь, что у нас на заводе что-то… как-то… мухлюют? — спросила Даша.

— Что ты имеешь в виду? — оживился я. Очень хотелось отвлечься на какую-нибудь другую тему и перестать перебирать внутри своей головы эти вот фактики. Колечко с изумрудом, Ольга Львовна, выпускной тысяча девятьсот пятьдесят восьмого…

— Понимаешь, я уже довольно давно работаю в газете, — Даша прошлась по моей комнате, заложив руки за спину. — Много разговариваю с начальниками цехов и прочими важными шишками… И чем дальше, тем больше мне начинает казаться, что мне выдают какую-то заготовленную информацию. А на самом деле важные вещи оказываются где-то в тени. Не в официальных документах. Я словно описываю только какую-то показуху. В которой у нас выполняется и перевыполняется план, мы передовой завод, боремся… Стремимся… И все такое… И чем дальше, тем больше мне хочется узнать, что же на самом деле происходит. Чтобы узнать, что скрывается за ширмой, которую передо мной, а значит и всеми остальными, так старательно выстроили…

Она продолжала говорить, а я смотрел на нее, слушал ее мелодичный голос, любовался азартно блестящими глазами и… узнавал себя. Вот же оно. То же самое — искать правду. Ухватить кончик ниточки и тянуть за него, тянуть, размотать весь этот вонючий клубок, вытащить на свет неприглядную правду, показать ее всем-всем-всем. Обличить, уличить, поймать на горячем. Добиться справедливого возмездия.

Чтобы… Чтобы что?

Очень двойственные чувства я сейчас испытывал, честно говоря. С одной стороны, мне было радостно, что я вижу в ее глазах отражение своих собственных мыслей и чувств. Что мы смотрим на мир одними глазами, дышим одним воздухом.

С другой… А с другой стороны, я уже прошел этот путь от самого начала и до самого конца. От момента опьянения настоящей свободной слова, когда на маховик гласности хлынул мутный поток внезапно разрешенной информации. Когда публика, стряхнув с ушей тонны макарон карамельной пропаганды «мы идеальное общество, впереди планеты всей, у нас все прекрасно — у них все плохо», радостно подставила уши под лапшу другого толка. Ту самую правду. И даже не знаю, как вышло, что словом «правда» стало называться только все самое плохое. Неприглядное. Грязное. Горькая правда, соленые факты, тошнотворные подробности.

И какой же на самом деле путь правильный?

Если говорить и писать только про хорошее, не тревожа народ живописанием несчастий, катастроф, преступлений и несчастий, то публика пресыщается сладким сиропом и перестает воспринимать прессу за достоверный источник информации.

А если начинаешь вытягивать на свет неприглядности и мусор, то публика начинает алчно требовать еще, больше, масштабнее! Еще больше дряни, репортажей из жизни мудаков и подонков, дайте нам еще этой правды!

И крайним все равно окажешься ты. В первом случае как продажный инструмент властей, не имеющий собственной воли и собственного мнения, действующий только по указке и в интересах одной группы лиц. А во втором — смакующим человеческую боль подонком, сующим свой нос туда, куда не просят, и все ради разведения шумихи и трэша.

Наверное, в каком-то идеальном мире существует равновесие. Когда правда не имеет вкуса. Когда она просто факты. Без оценок и трактовок. Но мы живем не в нем, увы.

— Как ты считаешь, Вань, мы можем что-то с этим сделать? — спросила Даша, немного помолчав.

— Ты такая красивая… — сказал я, не придумав ничего лучше. Даша обиженно надула губы. — Нет-нет, подожди. Я внимательно слушал, правда. И тоже об этом думал. Просто я не знаю, что тебе ответить. Как только пытаюсь сказать какие-то слова, то они становятся или беспомощным лепетом или демагогической чушью. Поэтому я делаю только то, что могу прямо сейчас. Любуюсь тобой.

Я подошел к ней, обнял ее за талию, притянул к себе, поцеловал. На какое-то время в комнате повисло нежное молчание. Потом она отстранилась и заглянула мне в глаза.

— А почему ты не можешь прямо сказать, что думаешь? — спросила она.

— Так я и сказал, что думаю, — грустно усмехнулся я. — Что у меня нет ответа, можем ли мы что-то сделать. Ну, то есть, мы можем, конечно. Мы же журналисты. Мы умеем искать и находить информацию и узнавать правду. Вот только…

«Действительно ли нам это надо?» — мысленно закончил я.

Я положил буквально всю свою жизнь на алтарь этой самой правды. И к чему пришел в результате? Сломанные ребра и челюсть, парочка судов, «вы уволены», и мой изломанный труп на бетонном полу заброшенного завода.

Может сейчас мне нужно переубедить Дашу? Объяснить ей, что вся эта «правда» на самом деле никому не нужна. Что если она будет слишком навязчивой и настойчивой, то добьется только того, что сломает себе судьбу. В лучшем случае, ее выкинут из газеты с волчьим билетом, а в худшем — ее тело оттает по весне где-нибудь в лесополосе. С проломленным черепом и вердиктом «несчастный случай».

Или все как раз наоборот, и мироздание мне намекает, что вот, мол, Жан Михалыч, смотри! Это твой шанс все исправить! Давай, включайся! Развороши это осиное гнездо до того, как будет слишком поздно! Сделай так, чтобы этот шинный завод не превратился в твоем времени в бетонные развалины, оскалившиеся на весь свет битыми окнами и ржавыми арматуринами! Это она пока наивная идеалистка, но ты-то прожженный шерстяной волчара. Давай же, смотри, какой вызов! Исправь эту ошибку истории, и будет тебе…

Что будет?

Счастье всем даром, и пусть никто не уйдет обиженным?

Даша открыла рот, чтобы что-то спросить, но не успела. Ночную тишину нарушил истошный женский вопль. Кричали здесь, в моей квартире.