Звезда заводской многотиражки 3

Глава шестая Ты катись, катись колечко…

Твою ж мать… Удерживая тело бабушки на руках, я шагнул в комнату. Вляпался ботинком в белковый крем упавшего на пол пирожного. Нога заскользила, я больно треснулся плечом об угол, но успел повернуть бабушку так, чтобы она не ударилась. Донес до дивана, уложил. Подсунул под голову вышитую крестиком подушку. Приблизил ухо к лицу.

Дышит. Кажется, просто в обмороке.

Я осторожно похлопал ее по щекам. Никакой реакции.

Что там надо делать? Нашатырь? Водой побрызгать? Вызвать скорую?

Я метнулся в ванную. Открыл шкафчик с лекарствами. Так… Флакончики, коробочки… Как выглядит чертов нашатырь вообще? Блин, такая простая, казалась бы, ситуация, в обморок человек упал. Миллион раз в книгах читал, как впечатлительные барышни падали без чувств на руки своих кавалеров и случайных прохожих. И чтобы вернуть их к реальности, им под нос совали нюхательную соль.

Ну да, очевидно же.

У каждого в кармане всегда с собой есть.

О, вот оно! Нашатырный спирт, аммиак, раствор десять процентов.

Я открутил крышечку, нюхнул.

Закашлялся. Ох ты ж, вот я молодец! Можно подумать, не представлял себе, как он пахнет.

Бросился обратно в комнату. Подсунул открытый пузырек бабушке под нос.

Она вздрогнула, веки ее затрепетали. Попыталась отвернуться от источника жуткого запаха.

Уф.

— Елизавета Андреевна? — тихонько позвал я.

— Кто? — она открыла глаза и с недоумением уставилась на меня.

Она приподнялась на локте и осмотрелась. Потом крепко зажмурилась и тряхнула головой. Снова открыла глаза и посмотрела на меня. Как будто ей пришлось напрягать память, чтобы вспомнить, кто я вообще такой.

— А вы же Иван, верно? — сказала она. — Приглашали меня на свидание и собирались писать обо мне статью, так?

— Ээээ… да, — кивнул я. Что, черт возьми, такое произошло?

Она встала. Возмущенно оттолкнула мою руку, когда я попытался ее поддержать. Покачнулась. Выпрямила спину, и походкой деревянной куклы пошла на кухню. Зашумела вода в кране.

— Ты что ли меня домой привез после вчерашнего? — громко спросила она.

— Да нет, я вообще-то только пришел, — осторожно ответил я. — Пирожные принес к чаю, но вы упали в обморок, и…

— Вот никогда я не любила корзиночки! — она остановилась в дверях кухни. В одной руке стакан воды, другая сжата в кулак. — Надо немедленно это вытереть!

— Давайте я! — сказал я и шагнул в сторону ванной.

— Сиди! — скомандовала она. — Ты гость, еще бы у меня гости пол не мыли! Ох… А это еще что?

Она разжала кулак и принялась разглядывать зажатый в нем перстень. Брови ее зашевелились, накрашенные ресницы удивленно захлопали.

— Это ты что ли принес? — она подняла на меня взгляд. Ее переходы с «вы» на «ты» всегда были штукой внезапной, это я еще с детства помнил. То она вся такая велеречивая аристократка, а то вдруг в одно мгновение перекидывается в трамвайную хамку с очень богатым матерным лексиконом. — Откуда ты его взял? Я его уже больше двадцати лет не видела!

— Наталья Ивановна? — тихо проговорил я. Но она никак не отреагировала.

— Так, подержи пока! — она сунул мне в руку перстень и хлопнула дверью ванной. Там тоже зашумела вода. — Надо сначала свинарник этот убрать, потом поговорим…

Я присел на диван. В некотором обалдении от скорости развивающихся событий. Так она больше не Елизавета Андреевна, получается? Она снова моя бабушка?

Так, спокойно, Жан Михалыч. Выдыхай. Нашатыря, вон, нюхни, чтобы в обморок не грохнуться самым постыдным образом. Как кисейная барышня, затянутая в корсет.

Я поднес к носу флакон с нашатырем. Мозг пронзило острое аммиачное копье. Уф…

— Между прочим, две корзиночки как-то уцелели, — заявила, разгибаясь, бабушка. — Так что чаю нам с тобой есть с чем попить.

Она снова скрылась в ванной, вместе с ведром и тряпкой. Раздался звук унитазного смыва, потом снова зашумела вода, потом что-то забренчало-задребезжало.

Потом все затихо, и моя бабушка снова появилась в комнате. Уже без резиновых перчаток. Уперла руки в бока.

— Еще и новый год же сегодня! — внезапно спохватилась она. — А время сколько?

— Без двадцати шесть, — сказал я, глянув на настенные часы.

— В магазин еще успею сбегать, значит! — она бросилась к двери в спальню. — Иван, вы же мне поможете с сумками?

— Наталья Ивановна, — я поднялся и ухватил бабушку за руку. Надо было остановить этот очнувшийся электровеник. — Сегодня восьмое января уже.

— Как восьмое?! — она замерла. — Вы меня разыгрываете, молодой человек? Вчера же еще было…

Плечи ее поникли. Как будто из нее резко выдернули стержень, на котором все держалось. Она медленно побрела обратно к дивану, опираясь на мою руку.

— Эх, говорил же мне Мишка, что надо пить бросать… — вздохнула она. — Новый год проспала, это же надо!

— Наталья Ивановна, мы про кольцо говорили, — напомнил я и снова показал ей перстень.

— Ах да, мое кольцо… — она рассеянно взяла перстень у меня из рук и приблизила к глазам. — Где вы его нашли?

— А оно точно ваше? — с сомнением спросил я. — Может просто похожее…

— Эх, молодой человек! — усмехнулась бабушка. — На память я пока что не жалуюсь… Почти… Мне этот гарнитур один поклонник подарил, когда я совсем еще девчонкой была и в школьной самодеятельности участвовала. Пела и плясала. Колечко и сережки. С такими же изумрудами.

А ведь верно! Я вспомнил, где я видел точно такие же камни и черненое серебро. Не на перстне, нет, перстень этот я впервые в жизни увидел, когда он и папки выпал. Такие же камни были на серьгах в ушах бабушки. Когда она лежала в гробу.

— Но ведь могло быть и несколько таких гарнитуров, да? — спросил я.

— Могло, — кивнула бабушка. — Но это кольцо точно мое. Вот, видишь у него на ободке две глубоких царапины? Это я им зацепила край кастрюли. Палец тогда рассадила, кровищей ковер залила. А серьги у меня до сих пор.

Она встала, подошла к шкафчику и открыла его полированную дверцу. Достала зеленую бархатную коробочку. Да, точно такие же… Черненое серебро и изумруды с мутными пятнами дефектов внутри. И пустующее гнездо от кольца.

Бабушка грустно улыбнулась и вставила в него перстень.

— Давно его здесь не было… — сказала она.

— А как он пропал? — спросил я. — И когда?

— Да его Мишка стащил, — она махнула рукой. — Перед самым своим выпускным. Любовь у него была зеленоглазая, видишь ли. Только он не сказал, кто. Женился-то потом не на ней совсем!

Интересное дело… Мишка — это ведь Михаил, ее сын. Мой отец. Ну, то есть, отец Жана, конечно. Получается, это он подарил кольцо жене Прохора. А она потом мне, в смысле, Ивану. Которому почему-то было важно его заполучить и привезти в Новокиневск. Только что за дело до этой цацки самому Прохору? Который, когда его увидел, устроил прилюдную сцену… Как-то так же вроде события развивались? Теперь дело за малым — нужно встретиться со своим отцом и вызвать его на откровенность. Ха. Ну да, левый какой-то парень интересуется историей, как перед самым выпускным семейный мужик стащил у своей матери кольцо, чтобы подарить его девушке. Плевое дело. Как два пальца об асфальт…

Я блаженно потянулся. Все-таки, просыпаться без будильника — это отдельное удовольствие, по-настоящему ценить которое начинаешь, только когда у тебя фиксированный рабочий день. А сегодня у меня выходной. Суббота. Можно еще немного понежиться под одеялом, потом неспешно сварить себе кофе. В алюминиевой турке, которую я как раз пару дней назад купил на блошином рынке. Вместе со старенькой ручной кофемолкой. Сейчас я насыплю туда ароматных зерен, минут десять покручу ручку. Потом вытряхну коричневый неоднородный порошок в турку. Щепотку соли, ложечку сахара, чтобы вкус раскрылся получше. Залить холодной водой, ммм…

Мысли об этом таинстве захватили меня так, что я уже почти вдохнул запах свежесваренного кофе. Пришлось выбираться из-под одеяла и претворять этот отличный план в жизнь. Я крутил ручку и слушал, как на кухне не то переругиваются, не то просто обмениваются утренними любезностями две моих соседки. Запахло подгоревшей манной кашей.

Я сидел на своей кровати в одних трусах и крутил ручку. Все-таки, хорошая была идея — создать себе некоторую автономность. И не готовить завтрак вместе со всеми на кухне. И повезло очень, когда я ухватил с прилавка невзрачный пакетик с надписью «кофе жареный в зернах» ленинградского пищевого комбината. Где там были собраны и зажарены эти зерна — неведомо. Да и неважно. В любом случае, это лучше, чем кофейный напиток «Золотой колос», «Ячменный», «Цикорий», не говоря уж про дефицитный индийский растворимый кофе в жестяной банке. Иногда в магазинах мерцал еще молотый кофе, если удастся отловить, надо будет попробовать, что за зверь. А этот кофе… Я выдвинул ящичек кофемолки и понюхал. Этот неплох, хоть и первого сорта. Хотя, возможно, мне сейчас любой натуральный кофе покажется божественным нектаром, после той бурды, которую здесь подают в кафе под этим названием.

Я воткнул вилку своей примитивной плитки в розетку. Узор из спирали тут же начал наливаться красным. Поставил турку и навис над ней. Плита у меня совершенно термоядерная, чуть ли не мощнее газовой. Значит отворачиваться ни в коем случае нельзя. Иначе мой вожделенный кофе выплеснется и превратится из божественного утреннего нектара в бурую жижу. Еще и закоротить тут может все нафиг.

Я дождался, когда шапка пены поднялась до края, снял турку с плиты и поставил на ее место сковородку. Отколол от желтоватого бруска сливочного масла кусочек, бросил в середину. Оно зашипело и растеклось желтоватой лужицей. Теперь яйца. Три штуки.

Белок моментально запузырился и побелел.

Посолить. Теперь щепотка черного перца.

От запаха свежей яичницы в животе заурчало. Я выключил плиту и накрыл сковороду эмалированной крышкой от какой-то левой кастрюли. По размеру она подходила не очень точно, но с задачей, в целом, справлялась. И пока яичница доходит, убрал замерзшее масло обратно, в остроумно устроенный сезонный холодильник — ящик за форточкой.

Придвинул к своему дивану обшарпанную табуретку, которая у меня играла роль выходного столика. Перелил кофе из турки в чашку в красный горошек… Точно такую же, как и в «Петушке». Отломал кусок белого батона. Может, рано я масло убрал? Бутер можно было бы соорудить… Я покрутил в голове еще немного эту мысль, потом представил, как я мучительно снимаю стружку с окаменевшего на морозе бруска масла, как оно крошится и падает вместе с крошками на стол, на пол и на кровать. И махнул рукой. И так нормально. Разве что можно плеснуть в кофе ложечку коньяка. Феликс мне как раз презентовал одну бутылочку. Еще на новоселье. Как он там сказал? «В каждом уважающем себя доме должен быть хороший коньяк!»

Доев остатки яичницы, я посмотрел на часы. Половина десятого. Отлично. До двух часов у меня еще куча времени. До летной школы, рядом с которой живет Настя, добираться минут двадцать, в худшем случае полчаса.

Так что теперь можно…

Все еще было немного странно от информационной пустоты. Почти ко всему привык здесь, в Советском Союзе, кроме дозы информационного наркотика субботним утром. В будни все было проще. Я вставал, и, почти не просыпаясь, добирался до работы и включал селектор. И какой-никакой информационный поток в мои уши вливался. А в выходные взять ее было неоткуда. Я уперся взглядом в пустующую радиорозетку.

Вот что, надо бы дойти до блошиного рынка и обзавестись радиоприемником. Чтобы что-то там бормотал. Рассказывал про победы и достижения советского народа и про ужасные будни загнивающего запада. Потому что бежать за газетой перед завтраком мне было откровенно лень.

Настя жила в свечке, украшенной огромным мозаичным панно. «Смело идем к победе коммунизма!» — гласили буквы. На переднем плане парень с твердым подбородком и светлыми непослушными вихрами. Рубаха с закатанным рукавом, рука сжата в кулак. И девушка в косынке и красном, под цвет флагов, развевающемся платье. Парня будто с меня писали, конечно. Эта мозаика не сохранилась. В антисоветском угаре ее содрали с дома и налепили какую-то рекламу.

— Привет! — сказал я и протянул Насте одинокую белую розочку. В цветочный на Ленинском, тут неподалеку, как раз завезли розы, а народ еще не расчухал, так что очередь выстроиться не успела. Покупать целый букет я счел во-первых расточительным, а во-вторых — не очень вроде как уместным. Формально никаким свиданием это не было ведь. Во всяком случае, для меня. Тащить что-то к чаю, когда тебя приглашают на фирменный пирог — тоже глупая затея. А одна розочка — в самый раз. Трогательно и мило. И знак внимания, и ни к чему не обязывает.

— Привет! — скованно ответила она и поправила платье. Выглядела она… ммм… странно. Во-первых, платье было дурацкое. Старомодное такое, из жесткого искусственного шелка пестрой фиолетово-коричневой расцветки. Без намека на декольте, зато с дурацким бантом на шее. В такие платья одеваются на все праздники тетеньки под пятьдесят. Волосы были завиты крупными волнами. И, судя по тому, что лежали они монолитной глыбой, были залиты целым флаконом лака для волос. Вон того, который как раз стоит в коридоре на полочке рядом с зеркалом у нее за спиной. «Прелесть люкс». И в довершение образа, она была в туфлях на каблуках. И стояла на них не сказать, чтобы очень уверенно.

— Ой, разве уже два часа? — жеманно удивилась она. — А я даже не успела нормально одеться к твоему приходу, так и хожу в домашнем…

Обнять и плакать! Я еле сдержался, чтобы не засмеяться. И даже не потому что она выглядела смешной. Просто над самой ситуацией. Я слышал подобное какое-то невероятное количество раз. И именно от девушек при полном марафете. Явно ведь, с утра его наводила. И еще ночь на бигудях спала металлических. Ну или термобигуди с утра в кастрюле кипятила, помню, у мамы такие были.

Найти бы того человека, который вбил в хорошенькие головки юных барышень эту вот шаблонную фразу и стукнуть чем-нибудь тяжелым. По голове.

Да, отличная мысль, встретить мужчину на пороге, притворно ахнув, что одеться не успела. Только нужно и не одеваться. Взмахнуть полой распахнутого халатика, сверкнуть голым соском. Или впустить и скрыться за дверью спальни, вильнув тугой попой в коротеньких домашних шортах. И тогда он весь твой. Мыслей у него останется ровно одна. Да и та не в голове. Такое лукавство я люблю и уважаю, даже если оно дальнейшего развития не получает. А вот когда девушка в полном доспехе из вечернего платья, прически, тонны штукатурки и шпилек делает вид, что только с постели встала… Ну, такое… Впрочем, я забываюсь. Это же все-таки советская девушка. И если она приглашает домой на чай, то это может означать только то, что она пригласила меня на чай. И уже одно это для нее невероятно смелый поступок. Потому что мало ли, кто что подумает…

— Проходи, вот тут тапочки, — она снова одернула платье и неловко переступила ногами на высоких каблуках.

Стол в комнате уже был накрыт. В центре — круглый пирог, посыпанный сверху тертым шоколадом. Две фарфоровых чашки с блюдцами. Хрустальная вазочка с шоколадными конфетами.

— Настя, а разве тебе можно ходить на каблуках? — спросил я, усаживаясь на один из стульев и оглядывая комнату. Югославская стенка, телевизор с двурогой антенной, зеленые обои в крупных ромбах, люстра с множеством прозрачных висюлек. Диван-книжка, обязательный ковер на стене, тяжелые шторы на металлическом карнизе. Все, как у людей.

— Я так привыкла, — она принужденно пожала плечиком и тоже села. И с явным облегчением убрала ноги под стол.

С одной стороны, очень хотелось сейчас перехватить инициативу, глупо пошутить, рассказать байку, заставить ее рассмеяться. С другой… А почему бы не поиграть по ее правилам? У нее ведь явно в голове есть какой-то сценарий нашего свидания. Попробую для разнообразия подыграть девушке…