Звездный ковчег

Начало жизни

Рывок и ужасный звук — словно рядом течет вода или кровь. Вокруг туман. В поле зрения вползает что–то красноватое. Я в густой жидкости. Руки и ноги колотят гладкую поверхность.

Аварийная посадка? Корабль разломился на части еще до приземления?.. Я уже не понимаю, что все это означает. Память превращается в картинку из кусочков, которую кто–то встряхнул.

Головоломка. Картинка–головоломка.

Все не так!

Тело болит. Я чувствую, что мои знания, в том числе кто я и почему здесь нахожусь, постепенно ускользают.

Я один. Вокруг что–то сжимается, будто выдавливая меня из тюбика. Ноги еще внутри, а пальцы уже рвут эластичную мембрану, проделывают в ней отверстия, через которые

я дышу.

Колотя руками и ногами, я выбираюсь из удушливого «мешка». В груди жжение, дышать больно. По голове, по ушам снова долбит шум. Двери закрываются. Стены движутся, скрежещут, визжат.

У меня перехватывает дух. Конечности деревенеют. Кожа прилипает к палубе, отрывается. Я замерзаю.

Какая–то малышка — худая, жилистая и сильная — тянет меня за руку, рвет «мешок», издает звуки. Кажется, я их понимаю, хотя моя голова еще не полностью включилась.

До того было что–то чудесное.

Но что?

В погоне за теплом

— Хватит лежать. Вставай.

Малышка толкает и тянет меня, приплясывая на замерзшей палубе. Я пытаюсь сдвинуться с места. Тело не слушается. Может, это из–за девочки мне так плохо? Я сопротивляюсь.

— Шевелись! Воздух сейчас застынет!

Я могу лишь стонать и кричать. Ненавижу это тощее существо. Кто она? Кто она мне? Девочка вытащила меня из Сна…

Я оборачиваюсь: серая стена, из которой я вылез, извергает из себя красноватые «мешки». Люди, сидящие в них, бьют по стенкам, пытаясь вылезти, но «мешки» застывают. Комната длинная, с низким потолком, в ней стоят тележки; тела падают на них, извиваются, постепенно замирают.

Они все замерзнут.

Я отталкиваю девочку.

— Да, вот так, — одобрительно говорит она. — Дыши глубоко, борись. Скорее, тепло уходит.

Я встаю, голова идет кругом.

— Помоги им! — кричу я. — К ним приставай!

— Они уже умерли. Ты вылез первым.

Так вот почему я особенный. В следующий раз я уже не отдергиваю руку — мне слишком больно, и замерзнуть я не хочу. Девочка тащит меня через высокую овальную дверь в длинный коридор, который где–то вдали закругляется вверх. Слева от меня яркость, она движется прочь.

Ретируется. Странное слово.

Малышка бежит, приплясывая, быстро отрывая ступни от холодной поверхности. Либо я догоню ее, либо нет. Оставаться слишком больно. Я ковыляю следом. Ноги немного окрепли, однако холод истощает меня быстрее, чем прибывают силы. Моя жизнь висит на волоске.

Дальше — хуже. На длинной изогнутой стене коридора черные полосы и тысячи крошечных огней. Огни гаснут. За спиной сдвигаются стены, издавая тот самый ужасный лязг. Они называются переборки, или, возможно, створки. Я вижу зарубки и выемки. В них встанет очередная переборка, и я окажусь в ловушке.

Там, где я, — плохо, там все не так. Единственный путь — вперед, к свету, который ретируется и скоро совсем исчезнет, если я не побегу быстрее, если не догоню малышку — крошечную фигурку вдали.

Вот теперь я бегу изо всех сил. Ноги включаются, руки машут в такт. Воздух становится чуть теплее и уже не обжигает, поэтому я, как и было велено, дышу глубоко. От стен отделяются завитки тумана; пробегая мимо, я разрываю их на части. Мимо пролетают овальные двери — за ними темно и холодно, словно в крысиной норе.

Крысы. Что бы это ни значило.

На вопросы времени нет.

— Давай! — кричит малышка через плечо.

Подбадривать меня не нужно. Я уже почти догнал девочку: ноги у меня длиннее, я выше ее и, если захочу, могу бежать быстрее. Вдруг до меня доходит, что она нарочно притормозила. Она — розовое пятно в сиянии огней — делает рывок, оставляя меня далеко позади, затем оборачивается и машет мне рукой.

— Быстрее!

Я ныряю вперед, пока меня не раздавила или не разрезала переборка. Пол дрожит и грохочет. В нескольких шагах новая зарубка; я прохожу мимо нее, и за спиной, обдавая холодным воздухом, падает створка. Я почти догнал девочку.

— Еще немного! — кричит малышка, прыгая от радости.

Ничего себе пробуждение после долгого сна!.. Свет уже близко. Тепло восхитительно, воздух сладок. Быть может, надежда еще есть.

Малышка поворачивает голову вбок, ее рот раскрыт от удивления: она смотрит на то, чего не вижу я.

Внезапно она отшатывается и закрывает лицо рукой.

В поле зрения возникает нечто ужасное и подхватывает малышку огромной, разворачивающейся, словно ковер, рукой. Взвизгнув, девочка изо всех сил бросает в сторону небольшую вещь; та падает и скользит по полу.

На мне фокусируются три блестящие бусины — существо смотрит на меня, затем исчезает вместе с девочкой. Появляется свет. В коридор проникает тепло — словно искушение, словно ловушка. Я дрожу всем телом, и мне на голову с потолка падают холодные капли жидкости.

Взлетает створка, отделяя меня от чудовища. Что ж, отлично. Я прислоняюсь к стене; одна переборка за спиной, шагах в пяти–шести, а впереди, в десяти шагах, — теперь и вторая. Малышка исчезла. Свет исчез.

С самого начала что–то пошло не так. Я закрываю глаза в надежде, что все прекратится. Вокруг тишина. Стены не замерзают, но они по–прежнему холодные: если я лягу, они высосут из меня тепло. Именно это мне и нужно — перезагрузка, новое начало. Я безболезненно растворюсь и стану ждать нового, более удачного развития событий, похожего на то, что обещал Сон. О том, что было до «мешка», холода и тянущей меня руки, я почти ничего не помню. Воспоминания исчезли, оставив после себя тревожное чувство.

Все могло пойти гораздо лучше. В чем же ошибка? Я ложусь на спину и таращусь в коричневый сочащийся сумрак. Пол приятно холодит уставшее тело.

Кем была эта малышка? Я думаю о ней в прошедшем времени: я уверен, что существо съело ее, переработало или еще что–нибудь в этом роде очевидное и неизбежное. Первый урок: туда, где комфортно, идти нельзя, там может поджидать что–то плохое.

Я пока не могу вспомнить ни одного ругательства, поэтому просто что–то бурчу себе под нос. Во Сне никто не ругался. Какая досада! Что же они…

— Прекратите! — каркаю я. — Немедленно!

Слова льются рекой. Я особенный, у меня потребности, мне нужно делом заниматься, я важная персона… Я так распаляюсь, что даже чувствую слабость. Я бью себя. Голос становится звонче, и я рыдаю, бормочу что–то бессвязное, выплескиваю разочарование. На моем лице улыбка: я знаю, что выгляжу сейчас совершенно нелепо — взрослый человек, закативший первую в жизни истерику.

Именно истерику: я еще не способен контролировать свое тело, не умею сердиться так, чтобы при этом не нанести вред самому себе.

Накатывает такой ужас, что я замираю. Рыдания переходят в икоту. Не хочу так думать! Я взрослый человек, у меня есть воспоминания.

Просто они куда–то подевались.

Гнев медленно разгорается вновь, однако я удерживаю его внутри одной лишь силой воли. Я ни в чем себя не виню, но причин вести себя глупо тоже не вижу.

Все должно было пойти не так.

Мне должны были устроить теплый прием, отпраздновать мое появление.

Черт побери, я же новенький.

Черт. Потрясающе — мое первое бранное слово. Интересно, что оно означает? Наверное, так зовут обитателя подобного страшного места. Впрочем, ругательство слабое, его недостаточно, чтобы передать весь ужас. Однако ужас сменяется обычным несчастьем, которое отчасти вызвано обманутыми надеждами.

Новые слова — более длинные и богатые смыслом, подразумевающие наличие некоего процесса и окружающего мира со своими собственными надеждами. Такие слова подобны открывающимся дверям. Я кричу новые, большие слова в коричневый сумрак. Часть из них ничего не значит, другие придают силу и облегчение.

В животе боль, которая называется «голод». Если она усилится, несчастье превратится в мучение. Мне следует что–то предпринять, а не просто выкрикивать слова. Это ясно. Сидеть и оплакивать свой удел — непозволительная роскошь.

На поверхность поднимаются новые слова, и я выкрикиваю их. Чудовище. Судьба. Смерть. Долг.

Но хуже всего — голод. Лучше бы я замерз вместе с теми, в мешках, которые остались за переборками.

Малышка что–то выбросила. Возможно, вещь еще здесь. Я не умираю. Мне хотелось, чтобы смерть настала, но, очевидно, я слишком далеко зашел, чтобы просто стать глыбой льда на полу. Ползком–кувырком я продвигаюсь вперед. От ходьбы и бега ничего хорошего не жди.

Но эта мысль слабеет. Очевидно, голодные люди мечтают только об одном — и не о смерти.

Смерть. Судьба. Как же называется этот новый мир?

Голод.

Решение проблемы — пища. Малышка стала пищей, потому что кто–то другой — большой и черный — был голоден.

Ладонь накрывает маленький квадратный предмет. Я чувствую его, но не могу разглядеть. Интересно, что это? Кажется, он сделан из легкого металла — а может, из пластмассы. Вместе со словами появляются новые воспоминания. Мой мир состоит из предметов, а у них есть свойства. Забавно, что пустота заполняется такими рывками.

Предмет хлопает у меня в руке, и я понимаю, что он раскрывается как на шарнире. Это книга. У нее тонкие прочные страницы. Будь здесь посветлее, я бы мог взглянуть на них и, если они не пустые, прочесть.

Если я все еще умею читать.

Пальцы ощупывают царапины на плоской детали — на обложке. Царапин семь. Я внимательно пересчитываю их, ведь делать мне нечего: умирать я не умираю, а найти то, чем можно прогнать голод, надежды нет.

Стены нагреваются, и тепло заставляет меня на время забыть о голоде. Я заперт в этой части коридора, словно кусок мяса в консервной банке. Мясо. Консервная банка. Если станет еще теплее, то, возможно, я поджарюсь.

Никто уже не ест мясо из консервных банок. Никто не ест мясо — разве что черная мохнатая тварь.

В животе булькает. Если меня поджарить, я буду приятно пахнуть. Я обдумываю слова, обозначающие внутренние и внешние части моего тела. Я знаю, кто я, знаю свой рост, умею двигаться — однако мне неизвестно, где найти еду, что написано в книге и почему на одной из ее сторон семь неглубоких царапин. Похоже, в моей памяти множество простых и бесполезных вещей — что не помешает мне стать чьим–то обедом.

Время от времени накатывает сон. Я вижу себя — представляю, как разговариваю с юными людьми, молодыми копиями меня самого. Они в основном внимательно слушают — словно мне известно то, чего не знают они. Я говорю о том, что им пригодится. Я поворачиваю голову и замечаю, что некоторые из них — точнее, многие — самки.

Та малышка была юной самкой.

Девочка. Так называют юную самку человека. Дитя.

Ты учитель, дурачок. Учителя разговаривают с детьми.

— Остались ли еще дети? — спрашиваю я.

«Дети» — множественное число от «дитя».

Пора спать. Возможно, меня съедят. Возможно, я засну перед детьми, и они посмеются надо мной за то, что я такой глупый.

Кудрявая девочка будет стоять в первом ряду и смеяться громче всех.

Проснись

Из уютной норы я вылезаю не сразу. Пол и стены здесь теплые, поэтому я заснул так крепко, что задеревенел. Открывать глаза не хочется. Когда спишь, не так больно.

Стало светлее: стена, которая преградила мне путь, отъехала обратно в свою выемку, и теперь моя голова отбрасывает размытую тень. Я жмурюсь от яркого света. Внезапно по телу пробегает дрожь, и я падаю на четвереньки от страха. Однако никто на меня не набрасывается, и я не слышу ничего, кроме собственного тяжелого дыхания.

Тишина. Почти. Откуда–то доносится тихое урчание — даже скорее не звук, а вибрация в полу.

Встав на ноги, я делаю шаг вперед. Затем еще один. Прохожу за выемку — помедлив немного на тот случай, если переборка решит меня прихлопнуть. Но зарубка остается просто зарубкой. Края гладкие, зазоров нет.

Видна кровь — несколько темно–красных пятнышек на коричневой поверхности. Я перешагиваю через них. Вот и все, что осталось от малышки. Интересно, какой она была? Дети, учитель знает не все. Чудовища должны таиться во тьме, но здесь они — по крайней мере одно из них — поджидают в ярком свете. Хотя я все равно предпочитаю свет.

Остается одно — идти вперед. Я подчиняюсь только внутреннему голосу. Вот оно — истинное начало моего пути. Но кто–то ведь открыл переборку. Кто–то мне помогает.

Ты на Корабле, помнишь?

Гипотеза хорошая и хорошо сочетается с теми немногими впечатлениями, что остались у меня от Сна. Однако что это за корабль, черт побери? Похоже, он большой. Иду уже долго. Где–то холоднее, где–то теплее, здесь светло, там темно. Корабль, который хочет заснуть, но вынужден беспокойно крутиться, чтобы не закоченеть.

Ого, ничего себе мысль. Корабль — это метафора. Настоящее учительское слово; жаль, что оно заставляет меня почувствовать себя слабым.

Коридор расширяется, превращаясь в широкую трубу: потолок уходит вверх, а углы — прочь. Я пригибаюсь, вполглаза следя за тем, что творится впереди, — и вижу кучу сияющих точек, случайным образом, но довольно равномерно встроенных в поверхность. Так вот откуда берется свет — а быть может, и тепло.

Огни называются лампочки.

Пока я шел, я постоянно чувствовал легкое головокружение. Наверное, оно исчезнет, если что–нибудь съесть. Все вокруг кажется очень странным. Я кренюсь вперед, затем назад, потом вбок. Ноги отрываются от поверхности; одна из них вытягивается, случайно ударяет об пол, и я начинаю кувыркаться. Верх и низ меняются местами, и я лечу прочь по трубе, врезаясь в стенки, словно мячик. После нескольких столкновений я приспосабливаюсь к коридору — или он ко мне — и уже просто плыву по воздуху.

Унять головокружение невозможно — из–за него хочется упасть, а если низа нет, а есть только туда исюда, то, значит, я могу сделать полный оборот и пойти — ну то есть поплыть — в обратном направлении.

Нужно следить за узорами из огней. К счастью, у меня, похоже, острое зрение, и если бы я начал разворачиваться, то сразу бы это заметил. Нет, я не разворачиваюсь.

Про сон придется забыть — до тех пор пока не вернутся верх и низ.

А теперь научимся двигаться! Размахивать руками я могу, но для полета они не предназначены. Кроме того, я голый и поэтому не могу снять рубашку, штаны, или джемпер, или еще какую–нибудь ерунду и размахивать ими как парусом. Впрочем, это скорее всего не помогло бы.

Однако здесь есть трение — первое полезное учительское слово. Отталкиваться голыми руками и ногами больно — в тех местах, где они примерзли к полу, содрана кожа, — но постепенно я узнаю, как сохранять ориентацию в пространстве, как выбирать направление движения, как скользить вдоль изогнутой трубы и как «отражаться» от стен.

Желудок успокоился — отсутствие в нем еды сыграло свою роль.

Свет розовеет, а затем приобретает синеватый оттенок. Впереди в стене есть какое–то отверстие. Примерно пятьдесят толчков и прыжков — и я у него. Отверстие ведет в большую камеру, заполненную дрейфующими предметами; часть из них имеет геометрически правильную форму. Некоторые похожи на детали какой–то структуры или машины. Оттолкнувшись ногой от стены, я беззаботно лечу к ним.

Что–то черное, широкое и огромное, покачиваясь, выплывает из ниоткуда и едва не расплющивает меня о стену. Я с трудом выбираюсь из–под хлопающих конечностей, пластин и тусклого меха. Из–под меха просачивается капля темной жидкости, подлетает к моему лицу и с легким хлюпаньем всасывает в себя мою голову. Я ничего не вижу и не могу дышать. Жидкость густая, словно сироп, у нее тяжелый, дурманяще–сладкий запах. Она разъедает кожу, а если попадет в глаза…

Резкими движениями я стираю с себя ее большую часть, но тонкая пленка все же остается. Я трясу руками, чтобы очистить пальцы; вязкие капли отлетают к стенам и растекаются по другим объектам и фигурам.

Все вокруг словно в тумане, я наполовину ослеп. И все, что я слышу — как только мне удается прочистить уши, — это приглушенный стук и хлюпанье. Одной рукой я продолжаю цепляться за клок меха на теле мертвого существа, которое едва меня не раздавило.

Из других мертвых тварей появляются новые темные капли; они сталкиваются друг с другом, сливаются. Я уклоняюсь от одной из этих капель размером с мою голову, и она дрожит и мерцает в легком потоке воздуха, созданном моим движением. Затем капля врезается в некий длинный и твердый зазубренный предмет, вероятно, деталь сломанной машины, огибает один из его краев и, словно краска по тонкой палочке, движется вдоль поверхности.

На основе своих воспоминаний — какими бы они ни были — и логики я составляю в уме некий рисунок или карту. Коридор–труба, похоже, что–то огибает — предположительно Корабль. Я смутно представляю себе, что Корабль вращается, прижимая меня к внешней стенке трубы. Когда Корабль вращается, этот коридор направлен вверх. Значит, вверх — это внутрь, вниз — наружу.

Камера, заполненная сломанными и мертвыми объектами, тянется от внутренней окружности коридора — туда, где раньше был потолок. Значит, этот путь ведет внутрь Корабля.

Итак, я — в парящей мусорной куче; возможно, здесь мне и место. Чем изначально был этот мусор, я не знаю. Кажется, здесь есть какие–то животные.

Меня охватывает странное чувство. Со мной это уже было. Невесомость мне знакома. Каждое действие вызывает равное ему противодействие. Подобные маневры я часто тренировал — во Сне.

Большие массы опасны даже в невесомости, так как могут раздавить; кроме того, они хорошие точки для наблюдения. Их удобно использовать для передвижения — толчок, полет, остановка. Если ударить тяжелый объект, он сдвинется совсем немного; а вот отталкиваться от маленьких не получится — их нужно кидать.

Немного потренировавшись, я уже свободно летаю по помещению, разглядывая его содержимое. Надеюсь, здесь я найду что–нибудь полезное — или пищу. Однако у вытекших из существ капель вкус отвратительный.

— Ну и вид у тебя.

Высокий нежный голос звучит практически в ушах, на шее чувствуется дыхание. Я между двумя объектами; я лихорадочно отталкиваюсь от одного из них в надежде отскочить от другого и вернуться к отверстию в стене трубы. Я прижимаю руки к телу, разворачиваюсь — и тут замечаю малышку: она парит в воздухе в нескольких метрах от меня. Скрестив ноги и сложив руки на груди, девочка сидит в позе лотоса — еще одно учительское слово. Большие серые глаза наблюдают за мной.

Вид у нее разочарованный.

— Ты жива.

— Да. Но он умер. — Она разгибает руку и показывает на большое существо, которое едва не раздавило меня.

Я отталкиваюсь от еще одного массивного объекта, белого и зазубренного, и тот медленно плывет в противоположном направлении, расталкивая другие обломки и предметы. Один из них — это тело человека. Голова наполовину съедена, ног нет — и одного предплечья тоже. От потрясения я едва не сбиваюсь с курса, но затем исправляю траекторию, толкнув что–то черноватое и резиноподобное, после чего довольно ловко подплываю к девочке.

— Он тоже мертв, — говорит девочка, указывая на изувеченный труп рукой, обмотанной грязной, пропитанной кровью серой тряпкой.

— Эта громадина пыталась съесть вас обоих?

— Нет. Это чистильщик — он не ест, а только убирает. Извини, что так вышло с одеждой, но этого мертвеца уже обобрали. Найдем другого, в штанах.

— Ты грабишь мертвых?

— И всех остальных, кто зазевается.

— А это — куча мусора? Мы на свалке?

Она кивает.

— Чистильщики приносят сюда все — даже мертвых собратьев.

Девочка замечает, что в левой руке у меня книга. Эта книга — мое единственное имущество, именно поэтому я ее сохранил.

— Она моя. — В глазах девочки светится печаль. — Я ее заслужила.

— Правда? — Я подношу книгу к глазам, не желая с ней расставаться, и вижу — то, что я принял за бороздки на последней странице, на самом деле семь групп по семь царапин в каждой.

— Да. Я ее заслужила.

Я медленно кладу книгу в протянутую ладонь.

— Откуда ты?

— He знаю. — Девочка прижимает книгу к груди. На малышке просторная красная куртка и шорты — единственное яркое пятно в этом помещении, заполненном коричневатыми, черными, серыми и грязно–белыми предметами.

— Сколько ты здесь пробыла?

Мне наконец удается протереть глаза и сосредоточить взгляд на самой дальней стене.

— Нужно отвести тебя к воде. Не три глаза, а то в них попадет эта дрянь.

Вода. Меня мучит жажда. Я вспоминаю капли жидкости, падавшей с потолка, — их можно было бы ловить языком.

— Где–то рядом есть вода?

— Возможно.

— Здесь?

— Нет. — Девочка мрачнеет. — Тут просто удобно прятаться.

— Почему ты вытащила меня с холода?

— Мне одиноко, — отвечает она, шмыгая носом. Однако мне кажется, что это не вся правда.

— А что с тем чудовищем, которое тебя схватило?

— Оно попыталось прибрать их, и они его убили.

— Кто?

— Другие — они не похожи на нас с тобой, ну разве что совсем чуть–чуть. Их много разных, и почти все плохие.

Мои знания увеличиваются до таких пределов, что становится не по себе. Я снова дрейфую прочь от девочки, натыкаясь на разную мелочь. У меня столько вопросов… Наши роли поменялись: девочка превратилась в учителя, я — в ученика.

— Сколько времени ты уже здесь? — спрашиваю я.

Она пожимает плечами:

— Я бросила считать после сорока девяти.

Семь групп по семь.

— Сорока девяти чего?

— Ты такой мерзкий, когда голый… Давай выберемся отсюда и найдем тебе одежду.

Она вытягивает руки и внезапно лягает меня в живот, чтобы стартовать. Охнув, я плыву назад, а она уже мчит к трубе. Как ей удается найти дорогу среди мусора — выше моего понимания.

Впрочем, как и все остальное.

Оттолкнувшись от стены, я неуклюже следую за девочкой. Она летит, как птичка или рыба, быстро отталкиваясь руками и ногами от стен.

— Подожди! — кричу я.

— Тихо. Если будешь шуметь, я тебя брошу.

За девочкой остается след — своего рода вихрь из предметов, от которых она отталкивалась, и почти все они преграждают мне путь. Интересно, что будет, если нас здесь застигнет сила тяжести? Данная мысль заставляет меня быстро учиться — это куда лучше, чем паниковать, — и вскоре я уже маневрирую с невиданным проворством, которое, надеюсь, войдет у меня в привычку. Впереди вырисовывается темное существо — пушистая стена, из которой сочится жидкость; столкновения с ней не избежать. Свернувшись в клубок, я врезаюсь в блестящий панцирь. Моя скорость резко падает, а мертвая тварь начинает вращаться, окружая себя облачком из капель и шариков, за которыми тянутся хвостики жидкости.

Я в самом деле дрейфую — оттолкнуться мне не от чего, — и теперь у меня есть возможность рассмотреть это существо. Оно сильно повреждено — наверное, стоит употребить слово ранено. Один бок покрыт рваными ранами. Именно из них вытекает основная часть жидкости, хотя немного просачивается из отверстия — предположительно рта. Над ртом три крошечных блестящих глаза. Маленькая голова сидит на короткой толстой шее.

Разделенный на секции панцирь закрывает огромную спину, а по бокам, которые сейчас проплывают передо мной, расположены шесть толстых ног с плоскими ступнями. По краям ступней — кайма из щетинок, а в центре находятся ямки или отверстия. Ноги существа прижаты к телу в предсмертной агонии.

Существо вращается, и я вижу, что на самом деле у него три головы — они словно вершины закругленного треугольника. По бокам от каждой — пара ног. Рядом с одной из голов находится похожий на ковер придаток, которым тварь подхватила девочку. Теперь он плотно свернут и почти полностью спрятан в оболочку.

У этого существа нет ничего общего с теми, что я когда–либо видел; скудные воспоминания о Сне тоже не помогают.

Еще один обломок, из которого, к счастью, ничто не течет, медленно вращаясь, летит мне наперерез. Я подтягиваю руки и ноги к телу, жду момента, когда он, плоский и плотный, в общем, идеальный, коснется моих ступней. Я толкаю его ногами, выпрямляюсь, а затем, поджав ноги, делаю широкие загребающие движения руками. Кажется, я плыву.

Огромная изогнутая стена приближается. Ее поверхность, словно внутренняя часть огромной духовки, покрыта обугленными твердыми пятнами. Я ищу отверстие, ведущее в трубу, нахожу его, — и там меня ждет девочка. Она снова парит в позе лотоса, которая названа в честь какого–то цветка.

Цветка, который рос на старой Земле.

Довольный собой (я знаю слова, я умею двигаться!), я отскакиваю от стен, расталкиваю объекты по пути к девочке, но она не обращает на меня внимания — похоже, ее насторожило нечто находящееся вне пределов видимости. Оно, кем бы оно ни было, издает странные звуки, словно царапает что–то, а затем начинает говорить. Голоса произносят непонятные мне слова. Я останавливаюсь, отправляя в полет белую керамическую плиту. Вращаясь, она звонко ударяется о другие объекты и отлетает, словно бильярдный шар.

— Бильярд, бильярд, — произношу я вслух. Блестяще! Все нужные слова стремительно возвращаются — как раз в тот момент, когда что–нибудь выйдет из трубы и убьет нас обоих.

Неодобрительно скривив бровь, девочка смотрит в мою сторону и, прижав палец к губам, кивает — словно мы оба прекрасно знаем, что делать дальше.

Я качаю головой: понятия не имею, что она задумала.

Голоса в трубе звучат все громче и настойчивей. Возможно, они зовут нас. Девочка выдавать себя не собирается, и поэтому я тоже помалкиваю. Я должен ей доверять, хотя и подозреваю, что в худшем случае она без колебаний пожертвует мной, использовав как щит или приманку.

Наступает продолжительная тишина — слышно лишь клацанье и шуршание летающих вокруг нас объектов.

Как ни странно, во мне вновь просыпается голод. Интересно, есть ли в том меховом существе съедобные части? Может, его убили, чтобы добыть пищу? Пусть кровь и отвратительна на вкус, но, быть может, все остальное съедобно? Если да, то почему в помещении нет охотников? На Корабле таких размеров — если это Корабль — должны быть тысячи таких, как мы с девочкой. Где толпы голодных людей, пытающихся выжить в этом хаосе?

Девочка указывает на отверстие, открывает рот, но я ничего не слышу. Затем до меня доходит.

Отверстие уменьшается. Весь мусор плывет в одном направлении — слева от нас. Мы тоже движемся. Скоро мы снова обретем вес. Вытянув руки и ноги, девочка ищет, от чего бы оттолкнуться. Я следую ее примеру, пытаюсь рассчитать траектории множества обломков. В поле зрения появляются новые тела — два из них человеческие. За ними тянутся длинные цепи из бронированных пластин — кажется, панцирей.

Все существа мертвы.

Кроме одного.

Должно быть, до сих пор оно сидело в дальней части помещения и прислушивалось. Я замечаю его в просветах, уменьшающихся по мере того, как спрессовывается мусор: изгибающееся, похожее на угря существо в несколько раз больше меня. Вдоль тела толстые каемки конечностей, сокращающихся в унисон. Огромная круглая пасть выталкивает из себя конусообразный «напильник», покрытый блестящими серебристыми зубами.

Меня и длинного «угря» разделяет мертвый черный чистильщик.

Девочка летит к отверстию, которое уже лишь немногим больше человеческого роста.

Заметив подходящую изогнутую балку, я отталкиваюсь от нее. Увы, она гораздо легче, чем мне казалось, и поэтому я едва ползу. До отверстия около десяти метров. Я, словно мельница, бешено размахиваю руками и ногами.

Тварь с огромной пастью попыталась оторвать кусок от шестиногого существа и теперь яростно содрогается внутри облачка из капель…

Похоже, чистильщик совсем невкусный.

В поле зрения вплывает большой плоский лист с зазубренными и расплавленными краями, и, чтобы добраться до него, я колочу руками по воздуху и даже бросаю какой–то мокрый кусок, чтобы увеличить свою скорость…

Этот кусок — отрезанная рука. Не важно.

Обвернувшись вокруг большого серого предмета, «угорь» внезапно выбрасывает вперед зубастый «напильник», из которого выскакивает щелкающий клюв. Лист уже почти в пределах досягаемости. Надеюсь, достаточно массивный, он подрагивает, поворачивается вдоль какой–то сложной оси — и затем, к счастью, закрывает меня от «угря».

Последний шанс. Вытянув ноги, я плотно упираюсь в край листа, изо всех сил отталкиваюсь и стрелой лечу к отверстию.

Лист отплывает, повинуясь недавно возникшей силе тяжести. В отверстие теперь можно лишь протиснуться…

Голодный, напуганный до безумия, я скольжу к нему — похоже, это самый безопасный вариант. Зубастая пасть и клюв уже близко!

Я чувствую кисло–сладкое дыхание твари…

Пролез! Я врезаюсь в противоположную стену трубы, пытаюсь нащупать исцарапанными коленями и ступнями хоть какой–нибудь выступ. Нужно убираться подальше, ведь я знаю, что за мной идет…

«Напильник» и голова влетают в отверстие. Клюв щелкает, зубы скрежещут, затем «напильник» включает задний ход и исчезает за пухлыми губами. Весь аппарат захлопывается. Верхняя часть тела твари, словно бич, изгибается в мою сторону. Я вижу девочку, а за ней других людей, но сейчас не до них — нужно убираться подальше от монстра.

Затем раздается ужасный звук — отверстие смыкается вокруг шеи существа. Тварь верещит, снова высовывает клюв и зубы; ее морда всего в ширине одной ладони от моей ноги…

Отверстие закрылось.

Рыло и кусок тела извиваются в трубе. Клюв откусывает кончик мизинца на ноге, и я вскрикиваю от боли. Меня накрывает облачко какой–то черной жидкости. Обессилев, я падаю на пол.

Сила тяжести возвращается, и мы скользим вдоль стенки трубы. Отрезанная зубастая голова движется вслед за мной. Я пинаю ее изо всех сил снова и снова.

Наконец она прекращает извиваться и щелкать клювом. Все кончено. Я жив, девочка в нескольких метрах от меня… а за ней, ухватив ее за руки, стоят трое взрослых. Поначалу мне кажется, что они похожи на меня, но это не так. Все застыли, словно ждут, что чудовище сейчас оживет. Однако зуборыл мертв — ему отрубило голову.

Хорошее слово — зуборыл.

Сюрпризам нет конца.

За тяжестью наступает холод

За девочкой в ряд стоят три высоких человека, закутанные в лохмотья и ленты. Люди разного цвета — один сине–черный и круглолицый, второй — бурый с красноватыми пятнышками, с приплюснутой головой. Третий — самый высокий и тощий, с бледно–розовой крапчатой кожей. На месте носа у него узловатый плоский гребень, тянущийся через пол–лица. А нос, похоже, у него на лбу.

Все промокли до нитки, и от них исходит горький запах пота. Девочка, очевидно, считает ниже своего достоинства обращать на них внимание — пусть даже они и схватили ее.

Просто семейство, которое хочет сфотографироваться.

Смирившись, девочка отводит глаза и вытирает нос.

— Скоро похолодает, — говорит она.

Трое решительно подхватывают ее и бегут по трубе — прочь от меня и мертвого зуборыла с вывалившейся радулой. На мгновение я замираю и смотрю, как тряпки хлопают по спинам. Способен ли я еще чему–нибудь удивиться?

Радула. Черт возьми, откуда взялось это слово? На твоем месте я бы заглянул в словарь…

— Полагаю, это означает, что ты несъедобен, — говорю я зуборылу.

Слышны тяжелые удары — поднимаются переборки. Лучше не отставать — если только эти трое не собираются приготовить из девочки обед. В любом случае нужно идти за ними — хотя бы для того, чтобы ее спасти. Правда, мне уже так хочется есть, что еще немного — и я к ним присоединюсь.

Начинается безумие. Воды нет, пищи нет, кожа на спине, подошвах, коленях, локтях содрана, тяжелые нагрузки и постоянный страх. Кончик пальца на ноге отрезан. Все болит.

Бегу. Оглядываюсь я только один раз: переборки поднимают тело зуборыла к потолку, рассекают на части, и оно скрывается из виду.

Я бегу целую вечность. Второе дыхание — ничто по сравнению с третьим и четвертым. Наверное, в конце концов я упаду и умру, но разницы так и не замечу — ведь мое зрение, слух и все, что осталось от меня, полностью отделено от того, что делает тело.

Бег — занятие довольно монотонное, и поэтому жизнь кажется скорее утомительным бременем, нежели обещанием чего–то лучшего. Сотни метров изогнутой трубы. Затем еще немного изогнутой трубы. И наконец — снова изогнутая труба!

И ни следа троицы с девочкой; они оторвались метров на сто, не меньше.

Я замечаю и другие изменения. Лампочки на стене горят ярче, образуя прерывистые линии. Время от времени на круглых нашлепках сантиметров двадцать в диаметре вспыхивают узоры из полосок.

Наверное, это дорожные знаки: стой, иди, поверни, умри.

Позади огни тускнеют. Холодный ветер кусает за икры и пятки, летающие взад–вперед, словно поршни. Вдруг справа открывается дверь: темная точка вырастает в тускло освещенный овал, достаточно большой, чтобы пролезть. За дверью комната; в ней какие–то угловатые предметы, однако живых существ не видно…

Из груди вырывается стон.

Останавливаться незачем. Не нужно мне было это видеть. В комнате ничего нет — только трупы до самого потолка. Неужели я сделал круг и вернулся к началу? Возможно, это все, что здесь есть.

Маловероятно.

Объект, в котором я нахожусь, огромный.

Метры, километры — единицы измерения постепенно всплывают в памяти. С тех пор как меня выдернули из спального мешка (а ведь я, должно быть, спал, иначе откуда Сон), я пробежал по крайней мере три километра. Судя по кривизне трубы, вряд ли это полный круг. Возможно, я в огромной беличьей клетке, и сейчас что–то ждет, когда я упаду. Зверь, который любит нежирное, усталое, вонючее мясо, напуганное донельзя.

Я замечаю всех четверых — они далеко, нас разделяет расстояние, равное длине футбольного поля. Они маленькие, но видны хорошо. Стоят так же, как и раньше — девочка в середине, — и смотрят, как я бегу. Позади болезненно холодная, пугающая темнота. Крошечные огоньки под ногами тускнеют, приобретая мертвенно–коричневый оттенок, — еще немного, и мне конец, а я даже не успел вспомнить, как меня зовут.

Если, конечно, у меня вообще есть имя.

Сил почти не осталось. Я спотыкаюсь, снова пытаюсь бежать, затем падаю и просто лежу. Переборки грохочут. Кожа примерзает к поверхности, а мне уже почти все равно, однако, собрав остатки сил, я качусь…

Руки хватают меня и тащат. Я плыву и врезаюсь в стену. Трое взрослых людей начинают толкать меня вперед, к теплу.

— Футбол, — говорю я им. — Ад. Радула. Ретироваться. Запоминайте новые слова, ученики, потом будет контрольная.

Девочка приближается. Похоже, она разозлилась.

— Заткнись. Ты еще ничего не знаешь.

— Мы на корабле — бурчу я, болтая головой. — Там нос. Там корма.

Она дает мне пощечину.

Учитель учится

— Учитель задолбал, — говорит она человеку с костяным гребнем.

В ответ он издает гортанное гоготанье, которое затем переходит в свист. Я плыву между ними, прикидывая, хватит ли мне сил защищаться.

— Кто они? — спрашиваю я.

Девочка утирает нос.

— Они пришли на свалку и отняли меня у чистильщика. А затем убили его. Вообще чистильщики не опасны — просто надоедливые.

— Может, они хотели его съесть.

Девочка морщится.

— У чистильщиков мерзкий вкус.

Мы продолжаем путь. Взрослые почти не обращают на меня внимания, так что я отчаянно колочу руками и ногами по воздуху, пытаясь не отстать. Удивительно, что у меня еще остались силы, — однако содранная кожа адски болит, и тело содрогается от болезненных позывов к рвоте.

Люди осматриваются — возможно, они что–то потеряли.

— Это все? — спрашиваю я у девочки в промежутке между спазмами.

— Все, кого я встретила. Я уже дала им имена.

— А мне ты имя не придумала.

— Ты всегда будешь Учителем.

Разумеется. Мое любопытство почти на нуле. Горло болит, глаза горят, от черной жидкости на коже появляются волдыри.

— Нужно смыть эту дрянь, — хриплю я.

— Это кровь фактора. Насчет нее можешь не волноваться — все равно ты скоро умрешь.

— Фактора?

Девочка утомленно смотрит на меня.

— Факторы — чистильщики, черви–плавуны.

— Ясно. А как же вода и пища?

— Пока ее нет. Возможно, мы все скоро умрем.

— Значит, конец.

Она качает головой:

— Ни за что. Мы продолжаем поиски. — Девочка выставляет перед собой книгу. — Возможно, найдем такую и для тебя.

— Книгу?

— Только благодаря им нам хоть что–то известно. У них тоже есть книги — у всех, кроме него. — Она указывает на розового парня с костяным гребнем — единственного из всех, кто пытается разговаривать. — Это Собиратель. Он не может найти свою книжку. Все, что он узнает, будет забыто.

— Чистильщики… — Я едва могу говорить, так что моя фраза остается незавершенной. Я двигаюсь вперед, но свои мысли держу при себе — и это прекрасно, ведь я превращаюсь в сумасшедшего.

Превращаюсь. Я выдавливаю из себя хриплый смешок.

Черно–синий перекашивает плоское лицо и, подрагивая губами, заливается свистом. Очень красиво. Розовый парень возбуждается и тоже издает нечто среднее между трелью и кряканьем.

Они что–то заметили.

Я поворачиваю голову. В самом конце закругленной трубы, на этот раз слева, находится большое отверстие, еще одна фистула.

— Возможно, там проход, — говорит девочка. — Нужно успеть, пока дыра не закрылась. Не отставай. И остерегайся сильного ветра.

— Потрясающе, — отвечаю я.

Сзади подкрадывается ветерок, однако он не охлаждает — на коже нет пота, который мог бы испариться. Если снова возникнет сила тяжести, мне конец. А вот в невесомости я двигаюсь почти наравне с остальными, отставая не больше чем на четыре корпуса.

Чем ближе отверстие, тем сильнее ветерок, и наконец он превращается в ветер. Трое больших парней достигают отверстия первыми и, словно команда акробатов, выстраиваются, хватая друг друга за плечи и упираясь ногами в края трубы.

Девочка цепляется за их руки. Ее волосы взъерошены.

— Отлично, — говорит она.

Длинная и тонкая рука выносит ее наружу — и отпускает. Поджав ноги, девочка исчезает в дыре, словно ныряет в бассейн.

Я отталкиваюсь от стенок, торможу руками и ногами, однако я один, и моих усилий недостаточно. Передо мной возникает барьер из рук и ног. Понятия не имею о том, что именно засасывает воздух и куда ведет это отверстие, но выбора у меня нет — я не могу отделаться от ужасной мысли, что за спиной притаилось чудовище.

— Быстрее! — кричу я, протягивая руки.

Коричневый малый с пурпурными отметинами (пурпурный! прекрасное слово) хватает меня за предплечье и бросает в ревущий тоннель.

Тоннель открывается, словно раструб. Меня несет влажный боковой ветер. Оглянувшись, я вижу, что трое по одному проплывают через проем. Девочки не видно, но остальные примерно в пятидесяти метрах позади меня. Отверстие исчезает в полумраке. Наконец я понимаю: это еще одна закругленная труба, только шире и глубже.

Она делает полный оборот вокруг… Корабля.

Ближе к центру — тьма; на периферии — что–то гладкое и блестящее. На лице и на губах влажный воздух. Снизу поднимается что–то вроде тумана; мы пролетаем сквозь него, и ощущения от этого чудесные. Я втягиваю в себя воздух, пытаясь напиться, однако ничего не выходит — я только кашляю. Это уже лучше, чем ничего, но где же настоящая вода — и где пища? Вдруг в общем гуле я слышу звук, прекраснее которого нет, — шум потока. Должно быть, это вода — много воды. Звук идет с периферии — от блестящей поверхности.

За стенками течет целая река шириной метров десять–двенадцать.

Впереди возникает девочка. Ухмыляясь, кувыркается в воздухе. От одного ее вида хочется закрыть глаза. Я напуган — но запах воды сводит меня с ума. Я мечтаю нырнуть под блестящую поверхность. Река не может течь по желобу в невесомости, верно? И все же она почему–то не выходит за пределы канала. Она обладает массой…

А мы — нет. Мы проплываем над ней, словно пух на ветру. Потоки воздуха сильнее в центре трубы, а у стен — слабее. Девочка весьма эффективно плывет к периферии, энергично двигая руками и ногами. Когда я пролетаю мимо нее, она меняет курс на противоположный.

Гребень — Собиратель — издает восторженный вопль.

Девочка, которая уже у меня за спиной, тянется к троим, которые все еще держатся за руки. Черно–синий ловит ее, что–то мелодично насвистывая. Коричневый парень с пурпурными отметинами — Пурпурно–коричневый — и Собиратель хватают его, и все вместе начинают вращаться.

Это уморительное и прекрасное зрелище, но я обезумел от жажды. Повизгивая, я хватаюсь за них и толкаюсь ногами.

Вот так. Теперь я словно бы ныряю в воду.

— Нет! — кричит девочка. Меня ловят за лодыжку и подтягивают к себе. Теперь мы все медленно плывем к периферии.

Закручиваясь вдоль своей оси, девочка выполняет что–то вроде стойки на руках в нескольких сантиметрах от канала и медленно поднимается к его центру. Никогда еще не видел ничего столь чудесного и загадочного — но мне по–прежнему все равно. Оттолкнувшись от проплывающей мимо стены, я беру курс на канал и начинаю вращаться.

Я снова лечу прямо на воду со скоростью примерно метр в секунду. Вдруг девочка выполняет невероятный маневр: поджимает руки и ноги, разворачивается, а затем отталкивается от стены канала. Через пару секунд наши траектории пересекутся. Это помешает мне добраться до воды, поэтому я машу ей, требуя убраться с дороги. Но она врезается в меня и, схватив за ногу, использует свою инерцию для того, чтобы сбить меня с курса. Теперь мы оба движемся вниз — мимо воды, к противоположной стене канала.

Только сейчас я вижу, как быстро течет вода. Я различаю отдельные течения и водовороты, и они проносятся мимо нас со скоростью примерно сто километров в час.

Мысль о смерти меня не пугает — ведь я умру мокрым. Ко всей этой операции я отношусь философски — в любом случае риск очень велик. Девочка летает лучше, чем я, но, похоже, ради меня она готова рискнуть жизнью.

— Идем купаться! — кричу я, смеясь.

Девочка — она все еще цепляется за мою ногу — смотрит на меня с тревогой и жалостью. У нее лицо опытного, пожившего человека — быть может, ребенок здесь я, а она взрослая.

Ветер подтащил нас к центру. Вода прямо под нами: ее запах — обещание райского блаженства, он сводит с ума. Я протягиваю руку, пальцы касаются потока — и мгновенно меня пронзает страшная боль. Рука вывихнута, я лечу вверх тормашками.

Нас с девочкой отбрасывает к периферии трубы. Мы врезаемся в противоположную покатую стенку канала и отскакиваем, но при этом удаляемся от него, поднимаемся над водой — и, конечно, по–прежнему быстро движемся по трубе.

Кажется, у меня сломана рука, но я все равно сосу влагу, оставшуюся на пальцах. Если честно, то ее совсем мало — игра не стоила свеч.

— Надо не так, — говорит девочка, отдышавшись.

— У меня бы получилось, — настаиваю я и лягаю ногой воздух, надеясь вернуться обратно к каналу.

— Вода в желобе. Желоб вращается независимо от стен, поэтому вода не выливается. Она движется очень–очень быстро. Смотри.

Девочка указывает на троих у противоположной стороны канала. Собиратель с палкой в руках крякает и шипит, словно отдавая инструкции. Черно–синий свистит в ответ.

— Это Толкарец, — поясняет девочка.

Понятия не имею, откуда она берет эти имена, но они прилипают намертво.

Двое хватают Толкарца за ноги. Палка входит в воду, и все они вращаются, словно юла, однако все же остаются над поверхностью канала. Наконец им удается высвободить немного воды, которая разбивается на дрожащие, сверкающие шарики.

А где же третий — Пурпурно–коричневый?

Он появляется из темноты за нами, завывая от восторга, оттолкнувшись ногами от стены, довольно ловко летит к «жемчужине» воды размером с кулак, проглатывает огромный ее кусок (у него широкие желтые зубы, большие клыки и еще более крупные резцы), а остальное зачерпывает полой куртки.

— Как его зовут? — спрашиваю я, перекрикивая шум.

— Сатмонк.

Двое других перехватывают Сатмонка, отскакивают от стены и, взявшись за руки, плывут вместе, зачерпывая капли и шарики воды, которую Сатмонк выжимает из куртки.

Все жадно пьют.

— Вот как надо, — говорит девочка. — А нам до них еще несколько минут добираться.

— Это я виноват, — отвечаю я. Влаги на языке и губах хватает только на несколько слов.

— Ничего не поделаешь. Здесь главное — набраться терпения, ждать и наблюдать. Иначе твою книгу напишет кто–то другой, или, что еще хуже — она пропадет.

Девочка указывает на серебристые потоки и водовороты в тоннеле.

— «Пурпурный», — говорю я, — значит «красный».

Не обращая на меня внимания, она парит рядом, на расстоянии вытянутой руки. Вдруг ее веки тяжелеют, и она погружается в какой–то транс.

Терпеливая.

Этот ребенок мне нравится.

Собиратель, Толкарец и Сатмонк не против того, чтобы еще немного повисеть над вращающимся каналом. Вскоре они повторяют свой трюк с палкой, радостно вопя, свистя и крякая. Мимо нас проносятся большие бусины воды. Я открываю рот; моя голова целиком погружается в воду, но каким–то чудом мне удается напиться и при этом не утонуть.

Вода пощипывает губы и щеки, и у нее странный вкус, но она мокрая и очень холодная. После нескольких столкновений с такими шариками жажда проходит. Я тру лицо руками, пытаясь смыть грязь и кровь фактора. Ничего не выходит. Нужна тряпка.

И конечно, одежда тоже не помешает. Я по–прежнему голый, и это не нравится даже мне. У остальных одежда есть.

Мимо, расслабленно положив руки за голову, проплывает Костяной Гребень — Собиратель. Он сильно рискует — потоки воздуха непредсказуемы, особенно над поверхностью потока, где возникают завихрения.

Вода, двигаясь по каналу, захватывает воздух, тем самым создавая ветер, который протолкнул нас в отверстие и сейчас тащит по трубе. В центре может быть опасно. Иногда завихрения пытаются направить нас к потоку, однако парням и девочке это не впервой, и поэтому мы держимся в относительной безопасности рядом со стенкой канала.

Пурпурно–коричневый — Сатмонк — пихает девочку в бок, и она открывает глаза. Мы добились кое–каких успехов. Изменяя положение тел и двигая руками, мы можем парить и двигаться в потоке воздуха.

Собиратель смотрит на меня, однако понять что–то по выражению его лица невозможно.

— Как насчет еды? — выдавливает он из себя гнусавым тенором, прикрывая ладонью лоб–нос.

Я улыбаюсь и показываю большой палец.

— Не показывать зубы, — говорит он. — Это грубо.

Я плотно сжимаю губы.

— Еда, конечно! Без еды — настоящий ад!

— Не ад. Корабль. Большой, больной Корабль. Еда скоро.

Впереди еще одно отверстие; возможно, оно — на противоположной стороне трубопровода, из которого мы пришли. Шанс выбраться и пойти дальше.

По выражению лица девочки я понимаю, что выбраться из вращающегося тоннеля сложно. Она указывает на свои глаза, затем на меня, потом на парней.

— Смотри и учись, только быстро! Иначе закружишься, а потом утонешь.

Они движутся под углом к потоку, отталкиваясь от стенок канала все медленнее и медленнее… Манящее жерло выхода приближается. Я пытаюсь учиться, наблюдая за ними, и мне удается не отстать. Затем мы хватаемся друг за друга и прыгаем вперед.

Еще один, последний маневр, который я так и не понял, — какое–то вращение по раструбу «рожка». Мы барахтаемся, словно дети на куче песка, боремся с ветром, который дует нам вбок…

… И оказываемся в совершенно необъятном пространстве, вдали от раструба, канала и прекрасной и страшной воды.

— Отлично! — кричит девочка. — Иногда получается не сразу, а попытки с третьей или четвертой.

— Сколько ты уже этим занимаешься? — спрашиваю я.

— Не знаю. Я переправилась через четыре реки, но так далеко не заходила — да еще и с книгой.

Про книгу я ничего не понял. Я вообще мало что понимаю. Я никчемный невежда и понятия не имею, почему эта команда до сих пор тянет меня за собой.

Внезапно мне становится страшно. Я же буквально пятое колесо.

Возможно, я по–прежнему пища.

Большие идеи

Камера, где мы оказались, огромна. «Потолка» я не вижу, равно как и противоположной стены. Из воздушных потоков мы вышли и теперь можем лишь «плавать», а это отнимает много времени и сил.

Я уже голоден настолько, что готов грызть собственные руки. Серьезно.

— Мы ждем, — говорит Собиратель, прижимая палец к носу. — Скоро шагаем. Потом приходит холод, и мы гонимся за теплом.

Девочка кивает.

Итак, по крайней мере двое из нас считают, что мы на Корабле. Возможно, Корабль болен, что бы это ни значило. Воспоминания о Сне отчасти подтверждают это предположение, но, к сожалению, они весьма обрывочны.

Что касается нашего местоположения, то мы, похоже, где–то на «периферии» Корабля и медленно движемся вперед, перепрыгивая из одного кольцевого трубопровода в другой. У каналов и труб разные функции. По одному из них — вращающемуся желобу — течет вода. Понятия не имею, откуда она берется и почему желоб вращается. Однако я помню вкус воды, и меня снова мучит жажда.

Нас пятеро. Трое разных, два одинаковых — хотя одна меньше и, вероятно, моложе. (Почему «вероятно»? Потому что она знает куда больше, чем я. Если не принимать во внимание размеры, то из нас двоих ребенок — я.)

По–моему, трое парней уже давно вместе и, возможно, знают даже больше, чем девочка. Приложив усилия, они в состоянии произнести пару слов на языке, на котором говорим мы с девочкой. А она, в свою очередь, способна просвистеть что–нибудь, как Собиратель и Толкарец.

Пространство, ведущее к центру Корабля — «верх», когда есть сила тяжести, — невообразимо огромное, словно бесконечное. Я вглядываюсь в него, и постепенно мне начинает казаться, что я вижу большие искривленные распорки, образующие переплетающиеся трехлучевые звезды. Впрочем, наверное, это просто обман зрения.

Время отдыха быстро заканчивается. Девочка, парившая в позе лотоса, вытягивает конечности, и мы снова движемся — уже к периферии, к «полу». Воздушные потоки становятся сильнее.

— Вес идет, — говорит девочка и что–то свистит Толкарцу.

— Мы чувствуем, — отвечает Собиратель.

— Будет большой ветер, — добавляет девочка. — Весь воздух, который здесь есть, закружится. Нужно залечь и переждать.

Все происходит именно так. Пока мы с небольшой высоты падаем к периферии — «вниз», — воздух холодеет, и в нем появляются потоки более свирепые, чем даже ветер над «рекой» в канале. Однако ветер еще недостаточно силен, чтобы поднять и перевернуть нас.

Главная опасность — холод. Моя кожа немеет. Впереди ползут Сатмонк и Собиратель. Слева Толкарец, а за ним девочка.

— Далеко еще? — кричу я.

Девочка качает головой — она либо не слышит, либо не знает.

Наконец, несмотря на жуткий холод, мы ложимся на гладкий пол. Наш вес увеличивается, и это помогает удержаться. Кроме того, пол теплее воздуха.

Мои глаза почти на одном уровне с вездесущими шариками, которые слегка все подсвечивают. Лампочки освещения. Камера вращается — а может, вращается и весь Корабль. В любом случае я не знаю, почему это происходит.

Меня тошнит — тошнит от всего. Если это и есть жизнь, то лучше я здесь замерзну. Но тело не согласно. Я проклинаю свой упрямый организм, и в моем словаре появляются новые слова — те, которые учитель не должен передавать ученикам.

Ветер стихает. Откуда–то сверху доносится свист — корабль издает собственные звуки, и теперь, когда холодный поток ослабел, они явственно слышны. Воздух стал еще холоднее. Вот уже несколько минут вокруг нас летают бежевые хлопья. Внезапно до меня доходит — это снег. Снег кружится.

Мы стоим. Мы идем. Один за другим, начиная с Толкарца, мы бежим вперед — я так думаю, надеюсь. Понятия не имею, куда именно мы направляемся, — полагаю, что этого не знает и девочка. Может, о нашей цели знают Толкарец или двое других, но они не разговаривают, а просто бегут.

Пол замерзает. Начинаются вариации на уже знакомую, отвратительную тему: мы бежим за теплом, пытаемся выжить, найти пищу. Мною руководят лишь инстинкты, и поиски правды находятся где–то в самом низу списка необходимых дел.

После нескольких минут — или секунд — впереди появляется огромная искривленная стена, по обе стороны которой идет коридор, огибая ее. В коридоре у переборок настоящие двери — продолговатые, высотой примерно с меня.

Одна из них открыта.

Девочка издает радостный вопль.

— Вперед! — кричит она.

Мы лезем через переборку и — как и вначале — попадаем в прямоугольный коридор. Противоположная стена гладкая, без дверей. Сатмонк указывает направо, и мы бежим дальше. Я спотыкаюсь, перед глазами все плывет, сердце колотится. Мои силы на исходе.

Немного погодя я замечаю на полу обрывки одежды и какие–то кусочки. Может, это еда? Я поднимаю буроватый раздавленный кубик.

Остальные бегут дальше.

Кубик твердый, словно камень, и ничем не пахнет. Я кусаю его.

Девочка мчится обратно.

— Не еда — по крайней мере не для тебя. — Она выбивает кубик из моей руки. — Но возможно, еду мы скоро найдем.

Я взбешен и разочарован — и внезапно понимаю, что плачу, хотя глаза сухие.

Девочка тянет меня за руку.

— Не останавливайся. Нужно добраться до тепла. Вперед.

Мы идем. Очевидно, девочка поняла, что я слишком устал. По дороге она подбирает тряпку и, встряхнув, протягивает мне.

— Не очень грязная. Сойдет.

Это шорты из тонкой ткани. На одной из штанин большое темное пятно засохшей крови.

— Нет, спасибо, — отвечаю я, но шорты не выбрасываю.

— Как хочешь. Почти всю нашу одежду мы сняли с мертвых.

Если это должно было меня подбодрить, то затея не удалась. Я снова хочу прилечь — и не ложусь лишь потому, что опасаюсь получить пинок от девочки. Мы догоняем остальных. Сатмонк и Толкарец, похоже, спят. Собиратель караулит, сидя на полу у стены. Девочка перешагивает через них.

Собиратель прикрывает нос.

— Была там? — спрашивает он и, чихнув, качает головой. Ему трудно говорить на нашем языке.

— Нет, так далеко я не заходила.

— Может, добавить в книгу? — говорит Собиратель.

Девочка морщится. Остальные уходят; мы следуем за ними. Хотя воздух прохладный, все же здесь теплее. Возможно, девочка права.

Тусклый свет впереди становится еще более синим.

— Это пузырь? — спрашивает девочка.

— Что такое пузырь? — отзывается Собиратель.

Наверное, Толкарец уже понял, и между ними начинается диалог из свиста и кряканья. Звуки столь комичные, что если бы я сейчас не умирал, то непременно рассмеялся бы.

В конце концов Собиратель говорит:

— Они знают про пузыри. Кто–то рассказал. — Он едва не чихает и, искоса глядя на меня, постукивает по носу. — Учи кряк!

— Непременно. — Зажав нос, я фыркаю, а затем издаю что–то похожее на кряканье.

Все смеются. Нет, это еще не конец — ведь я могу шутить. Впрочем, возможно, они всегда издают подобные носовые звуки перед тем, как наброситься на тебя и съесть.

Если бы таков был их план, я бы их понял.

Но я знаю, что об этом они не думают.

Это же люди — мои родичи, только другие, хотя я понятия не имею, откуда мне это известно. Прежде чем я успеваю догнать девочку, синеватый свет становится ближе, а коридор — шире. Пол переходит в какой–то решетчатый мостик с ограждением — «клеткой» из металлических полос. Слева на уровне плеч тянется лестница.

Мы останавливаемся, чтобы оглядеться. Под мостом тьма, наполненная крошечными огнями. На то, чтобы их сосчитать, понадобилась бы вся жизнь.

— Что это? — пищит девочка. Такого она никогда не видела, однако пытается выглядеть невозмутимо. Она не любит все новое и большое — ни предметы, ни идеи.

— Это небо, — отвечаю я. — Вселенная. В ней звезды.

— Это корабль, — возражает Собиратель. — Большой, больной Корабль.

— Где мы? — Голос девочки дрожит.

— В смотровой камере, — говорю я. — Я помню ее по Сну.

Действительно помню — правда, смутно. Здесь мы собирались, чтобы посмотреть на новую планету, вот только ничего похожего на нее не видно. Однако за ограждением что–то есть. Мы идем дальше, и объект появляется впереди — он довольно быстро движется и вскоре пройдет прямо под нами. На секунду потеряв ориентацию, я хватаюсь за перила.

— Это наша планета? — Похоже, у девочки тоже сохранились воспоминания о Сне.

Далеко внизу под нами проходит объект — огромный, грязно–белый, потрескавшийся, покрытый кратерами. Он похож на огромный снежок в клетке, которая вверху переходит в изогнутую и изящную стойку.

И эта стойка, опора или балка, идет от грязного снежка туда, где находимся мы.

Она соединяет снежок с Кораблем, который кажется просто крошечным по сравнению с этой глыбой льда.

Двигаясь по часовой стрелке, балка со снежком подходят к другой стороне и исчезают из виду.

Корабль вращается над снежком в своего рода «колыбели» — или же снежок летает вокруг нас. Но последнее не столь вероятно.

Мы находимся внутри какого–то вращающегося объекта — возможно, цилиндра; вращение придает ускорение и обеспечивает силу тяжести.

Корабль вращается.

— Это не наша планета, — говорю я.

Сатмонк, похоже, согласен: качая головой, он выставляет вперед плоские ладони, словно отвергая все, что видит. Возможно, я знаю, что это за снежок, но именно об этом думать не хочу. Если моя догадка верна, Корабль в самом деле очень болен.

Снежок слишком большой.

Он появляется снова. Я замечаю с одной стороны извилистую канаву — похоже, именно там добывают лед. Канава. Отлично. Это слово обозначает нечто заполненное водой, но данная канава — похожая на змею или змея — полностью состоит изо льда.

Зрелище весьма содержательное, пусть и бесполезное, однако заменить еду оно не может.

Отдыхать на мосту неудобно, поэтому мы идем дальше, к середине моста, где он проходит через прозрачную сферу метров сорок в диаметре. Это место отдыха; сюда приходят, чтобы полюбоваться звездами.

Грязный снежок снова появляется и проходит под нами, на этот раз медленнее. Возникает уже знакомое чувство — Корабль замедляет вращение, и нас бросает вперед, заставляя цепляться за ступеньки лестницы, за перила, друг за друга. Постепенно напор ослабевает, а с ним и сила, тянущая нас вниз.

Мы опять в невесомости.

По большому пузырю проносится ветерок, образуя завихрения у перил и настила моста. Внезапно я понимаю, что надел шорты еще до того, как ступил на мост, — не хотел умереть голым.

Отпустив лестницу, девочка парит передо мной. Последние порывы ветра толкают ее к прозрачной сфере. Я следую ее примеру.

Собиратель, Толкарец и Сатмонк — такие не похожие на нас, но все же добрые существа — не отстают.

Отдохни и умри

Первое, что я вижу в сфере, — полностью одетое тело, медленно вращающееся вокруг своей оси. По–моему, это женщина, однако ее труп сильно разложился или объеден, так что к какому виду людей она принадлежала, определить невозможно.

— Чистильщики здесь редко появляются, — говорит девочка, неодобрительно поджимая губы. Она отталкивается от края моста и, подлетев к трупу, показывает нам, что на плечах у него что–то вроде рюкзака. Девочка выворачивает рюкзак наизнанку — он пуст.

— Книги нет. — Девочка с шумом выдыхает и резко отталкивается ногами от тела, после чего она и мертвая женщина летят в противоположных направлениях — в полном соответствии с принципами Ньютона…

Ньютон.

Первое имя, которое я вспомнил; очевидно, оно гораздо важнее, чем мое собственное.

Огромная серо–бело–коричневая масса очень медленно останавливается под нами примерно «на два часа», если смотреть вперед и от центра Корабля. По часовой стрелке. Стрелки часов. Вращение. Градусы и радианы. В голове появляются картинки, и я начинаю что–то вспоминать.

От печали и удивления я качаю головой; в результате мне нужно хвататься за перила, чтобы остановить вращение. Теперь я смотрю на центр Корабля, на темную часть сферы — и не вижу эффектного «пейзажа». Здесь что–то есть — кучки небольших шаров; каждый заполнен диванами, креслами и темными коробками. Здесь можно отдохнуть.

Девочка хватает меня за плечо, и мы качаемся из стороны в сторону, потом я еще крепче вцепляюсь в перила, гася колебания.

— Женщина пришла сюда не просто так, — говорит она. — И кто–то не хотел, чтобы она здесь была.

— Кто?

— Не друг.

Собиратель и Сатмонк уже оттолкнулись от конца моста и летят вверх к поблескивающему скоплению шаров. Девочка присоединяется к ним, а я со своим обычным изяществом лечу следом.

Покатая поверхность стиснутых вместе шаров покрыта слоем наэлектризованной пыли. Скопление все больше и больше напоминает горсть мыльных пузырей, и в каждом таком «пузырьке» проделан вход. В них тоже плавает одежда.

Девочка открывает одну из коробок, но та пуста. В другом «пузыре» Сатмонк зацепился ногой за диван и сейчас отрывает коробку от поверхности; видны нити синеватого клея. Крышка коробки ловко сорвана, и Сатмонк, издав птичью трель, показывает ее содержимое остальным. Я нахожусь под углом к нему и не вижу, что там, а вот остальные немедленно бросаются к нему — влиятельному и щедрому.

Я снова прибываю последним. Девочка приберегла для меня большой серый пакет — прочие уже розданы в порядке живой очереди.

— Просто скажи «спасибо», — говорит она, подтягивая к себе свой пакет, который, как и все, накрепко перевязан бечевкой.

Понаблюдав за тем, что делают остальные, я тяну за узел…

Появляется тяжелый коричневый каравай; его длина около десяти сантиметров, а ширина и высота примерно вдвое меньше. Здоровый кусок пахнет фруктами и рыбой. Фрукты я помню: скопления «пузырей» похожи на странные виноградные гроздья. Я помню вкус винограда. Во Сне мы ели фрукты.

Значения слова «рыба» я точно не знаю, хотя и могу представить себе океаны, а в воде — серебристых существ. Однако все это лишь отвлекает от главного. Я поедаю каравай, и мне плевать, чем он пахнет.

Кроме того, в пакете лежит податливый овальный шар размером с голову. Он наполнен жидкостью — надеюсь, что водой. Хлеб сухой, и рот быстро наполняется крошками, которые я не могу проглотить, не закашлявшись. Девочка показывает, как нужно поднести шар ко рту и нажать. Да, это вода, почти безвкусная, примерно два литра.

— Все сразу не пей и не ешь весь кекс, — говорит мне девочка.

— Спасибо, — отвечаю я.

Собиратель кивает. Его щеки набиты едой.

— Он похож на белку. — Я смеюсь, выплевывая размокшие крошки.

— Что такое белка? — крякает Собиратель, который умеет есть и разговаривать одновременно.

Я постукиваю пальцем по своим набитым щекам, и мы снова смеемся — смеемся, едим и пьем. Кекс сухой, чуть подгоревший и сладковатый. Я чувствую, как пища и вода попадают в кровь, — чудесное и странное ощущение. Я словно оболочка, наполненная жидкостью и энергией.

Мы привязываем себя ремнями к диванам. Я смотрю сквозь покрытую пылью прозрачную стенку на большой шар, в центре которого плавает мертвое тело.

— Кто–то сюда это принес, — говорит девочка. — Одежду нужно забрать — даже ее одежду. Сложим в один из пакетов.

— Откуда тут вещи? — спрашиваю я. — Ну, то есть где такое можно найти?

— Не беспокойся. Ты все поймешь, когда найдешь свою книгу. Давай спать.

Сатмонк уже спит. Дежурить, похоже, никто не намерен. Мне спать не хочется, но выбора нет: мои веки — единственная часть тела, у которой есть вес.

И очень жаль.

Это была большая ошибка.

Размышления во сне

Теперь у моего сознания есть время для невероятных вопросов, а у тела — для оценки причиненного урона и регистрации жалоб на некомпетентное управление. Сон — темный резервуар, где есть зуд и настоящая боль — ни то ни другое не способно меня разбудить.

Часть сознания полагает, что я могу легко вернуться в Сон, и раздражается, когда этого не происходит — или по крайней мере происходит не так, как я хочу. Очевидно, что Сон — реальность, а мой недавний опыт — кошмар, но, как я ни стараюсь, поменять их местами не удается.

Я помню радость и единение, потрясающее чувство выполненной работы и товарищества. Все сотрудничают друг с другом, мечтают приступить к захватывающему, грандиозному проекту.

И все более или менее похожи на меня.

Как было бы чудесно вернуться к моим настоящим друзьям — таким родным и полным надежд. Что же меня останавливает? Очевидно, я сделал что–то не так. Может, меня отсеяли? Может, меня вычистили — и поместили в мусорный бак вместе с другими бракованными экземплярами?

Возможно, я в аду.

He ад. Больной Корабль.

Чем же я заслужил подобный приговор?

Я ворочаюсь на диване, издаю постыдные, дикие звуки, но проснуться все равно не могу, а вместо этого проваливаюсь в другой сон.

Я снова голый, даже без тесных, запачканных кровью шортов, стою на твердой холодной поверхности грязного «снежка». Рядом — взмывающие вверх широкие балки огромной клетки. Я пытаюсь дышать — и не могу.

Воздуха нет.

Я в космосе.

Однако то, что я не могу дышать, не важно. Некая сила заставляет меня учиться, обследуя окрестности, — и я иду, пытаясь посмотреть вверх. Но сколько бы я ни старался, голова не поднимается. Взгляд по–прежнему на одной линии с горизонтом.

Я знаю, что Корабль надо мной, но понятия не имею, как он выглядит. Грязный «снежок» я видел сверху, и он мне знаком. Я могу вспомнить, как он выглядит, или по крайней мере придумать это, сделать так, чтобы картинка была убедительной и непротиворечивой. «Снежок» огромен, его и за несколько часов не обойдешь. Он состоит…

Из воды.

В основном из воды и камня.

Постепенно мне становятся понятны правила игры. Мои знания фрагментарны. Их объединит только сочетание опыта, наблюдений и… чувства вины. Травма. Если я облажаюсь, то обрету новые знания. Выходит, я узнаю очень много, если умру.

Вдруг я понимаю, что частично обошел вокруг «снежка» и теперь могу посмотреть вверх. Увы, ничего не выходит. Я знаю, надо мной что–то новое — еще одна широкая балка, соединяющая другой Корабль с противоположной стороной «снежка». Хотя на самом деле не совсем с противоположной.

И как выглядит та сторона, я тоже не знаю.

Корабли большие, хотя по сравнению со «снежком», разумеется, выглядят карликами — это известно любому школьнику. Снежный ком — словно огромный желток; в нем — все необходимое для того, чтобы доставить нас к месту назначения.

Но мне ведь снилось, что мы уже прибыли. Так сказал Сон.

МЫ!

ЗДЕСЬ!

Очевидно, что нет, и размеры «снежка» это подтверждают — он должен быть израсходован почти без остатка.

Я продолжаю путь. Изредка мне все же удается поднять глаза и увидеть невероятную россыпь огней. Звезды. Вселенная. Призрачно–бледные огоньки. Галактика. Затем я оказываюсь в третьей точке «снежка», где не могу посмотреть наверх снова, потому что я знаю, что там, но не представляю себе, на что это похоже… пока не знаю.

Третий Корабль — точнее, третья часть Корабля. Трио, привязанное к огромной ледяной луне, летит под звездами и облаками.

Нет. Среди звезд. Луна, отмеченная змеиным следом, потерянно бредет среди звезд.

Ненавижу эти галлюциногенные догадки. Разум не игрушка. Мы — то, что мы знаем; знания и воспоминания должны быть упорядочены и легко доступны. Ведь я учитель, в конце–то концов.

Мне нужно помочиться, а еще я очень хочу пить.

Я открываю глаза — на самом деле просыпаюсь. Голова по–прежнему как в тумане. Во сне я понял что–то важное — три Корабля, три части. Мы не там, где должны быть. Все не так, как должно быть.

Перед диваном висит пакет, привязанный бечевкой к моему запястью. Я отвязываю ремень и свободно парю, думая о том, как помочиться в условиях невесомости, шарю в пакете в поисках бутылки с водой.

Затем раздаются крики и вопли.

От шока я описался. Капли мочи вытекают из шортов и разлетаются во все стороны. За пределами шара, в котором я спал, ничего не видно. Я фокусирую взгляд на полупрозрачной поверхности. Раньше ее закрывал слой пыли; теперь на ней красновато–коричневые пятна и подтеки. В конце одного из них отпечаток ладони и длинные следы, оставленные пальцами.

Снаружи быстро движутся силуэты, отбрасывающие тени на поверхности шара. По «домикам» проносится эхо глухих ударов.

Кряканье и птичьи трели невыносимы, но вскоре они прекращаются. Воплей не слышно; девочка молчит — возможно, она сбежала или спряталась.

Я смотрю на вход в пузырь. В отверстие, которое находится сразу за диваном, лезет что–то огромное, красное, извивающееся — вроде бы рука. Она покрыта толстыми щетинками или шипами, а на конце у нее шипастая дубинка. Я хватаюсь за ремень и тяну себя вниз, а затем, обнимая подушки, втискиваюсь в щель между диваном и поверхностью пузыря и сижу там, пытаясь не издавать ни звука.

Красная рука колотит по дивану, пытается добраться до меня. Она знает, где я. Она хочет меня.

И, словно этого мало, я чувствую еще один толчок. Корабль раскручивается; возвращается сила тяжести. Невидимые силы отрывают меня от дивана, и я повисаю на ремне. Мышцы натягиваются по мере того, как нарастает ускорение.

Шипастая рука подается назад — она молотит из стороны в сторону, двигаясь по огромной, страшной дуге. Поверхность пузыря покрывается новыми каплями. Я чую отвратительный, сладкий запах человеческой крови и едва удерживаюсь, чтобы не заскулить. Если я издам хоть звук, то мои рыдания превратятся в вопли, — я точно знаю, что это существо обожает, когда кто–то живой вопит.

Тут я слышу стон. Это не девочка, и не Костяной Гребень — Собиратель, ведь тот крякал, — и возможно, мой пузырь залит его кровью. Снаружи идет бой. Коричневато–красная рука, сжимающая кого–то, размахивается и бьет по пузырю, отчего все скопление дрожит и трясется.

Я выползаю из–за дивана, вновь хватаюсь за ремень и двигаюсь прочь от центра. Вход в «пузырь» почти рядом. Сила тяжести разворачивает его вниз, к периферии Корабля. Надо вытащить себя наружу и спрыгнуть, пока красная рука меня не схватила. Надеюсь, она только одна, а не целый клубок…

Но прежде чем я успеваю что–то предпринять, свет загораживают тени. В отверстие с хрустом проникает что–то темное — сложившись вдвое, ногами вперед. Ладонь, сжатая в кулак, так близко, что едва не касается моего носа.

Я отталкиваюсь от дивана, лечу в сторону и, к своему ужасу, на секунду оказываюсь лицом к лицу с Черно–синим — Толкарцем, который торчит в отверстии, словно пробка. Ему так больно, что он меня не видит. Его веки дрожат, затем закрываются. Рот распахнут.

Рука отходит назад. Тени отступают. Сила тяжести тянет всех нас против часовой стрелки и к периферии Корабля. Я застрял в «пузыре», и сейчас это к лучшему — Черно–синий перекрыл собой вход. Слева в стенке отчетливо видно отверстие, ведущее в другие «пузыри». Оно небольшое — девочка или я пролезли бы, а для существа с шипастой рукой, я надеюсь, оно слишком узкое.

Корабль продолжает раскручиваться.

Тело Толкарца выпадает наружу. Сквозь заляпанную кровью стенку я вижу, как падают сначала его внутренности, а затем и он сам.

Страха я не чувствую. Смерть не имеет значения — это было ясно с самого начала. Я просто пара глаз на тонкой шее, к которой прикреплены мозг и руки–ноги.

Прежде чем ускорение достигает максимума, я переползаю в другой «пузырь» — тот, где раньше была девочка. Сейчас здесь никого нет, и крови не видно. Я нахожу еще один пакет — ее пакет, и быстро перекладываю его содержимое — полбутылки воды и остаток кекса — в свой. Затем возвращаюсь в свой «пузырь». Уцепившись за края отверстия — того, в котором застрял Черно–синий, — я ненадолго зависаю, затем разжимаю пальцы.

Затем мне остается лишь падать, падать по дугообразной траектории. Корабль достигает максимального ускорения прежде, чем я успеваю приземлиться, и я понимаю, что ошибся в расчетах. Едва не пролетев мимо моста, я с размаху встаю на ноги и валюсь на спину. Очень больно. Меня тошнит, и кружится голова.

Надо мной скопление «домиков», а в нескольких метрах, на перилах, — труп Толкарца.

Остальных нигде не видно.

Я встаю и бросаю взгляд на грязный «снежок», который снова проходит над Кораблем. За «снежком» видна еще одна часть Корабля — та, которую я не мог разглядеть во сне. То, что я вижу, то, что не спрятано за твердой коркой поверхности «снежка», напоминает часть длинного веретена — широкое в середине, сужающееся к концу. Сон не обманул: другие части Корабля действительно существуют. Возможно, жизнь там лучше, более упорядочена, чем здесь. Возможно, я смогу туда добраться.

Но думать об этом сейчас без толку.

Я прохожу последние сто метров до края моста. Затем оборачиваюсь и смотрю назад — «наверх», по направлению к центру Корабля, на скопление полупрозрачных «пузырей», которые кто–то превратил в дома — или в ловушки с приманками из пищи и воды.

Созданные тем, кто ждет, пока ты не заснешь.

Несмотря на испуг и неудачное падение, я чувствую, что пища и отдых придали мне сил. Мозг анализирует длинный список фрагментов информации, загадок и проблем, пока не приходит к очевидному решению — неприятному, но вынужденному.

Я разворачиваюсь и иду обратно по мосту — туда, где висит безжизненное тело Толкарца. Одежда ему больше не понадобится. Я стаскиваю его с перил и раздеваю, нашептывая какие–то бессмысленные извинения.

Знал ли он, какое имя дала ему девочка? На ткани удивительно мало пятен крови — особенно если учесть, что его практически выпотрошили. Слово «выпотрошили» мне не нравится, совсем не нравится.

Одежда на мне висит, но я подворачиваю штанины, закатываю рукава и шагаю дальше.

Скоро придет холод.

Пора снова гнаться за теплом.

Профессиональные хитрости

У меня есть вода — две наполовину заполненные бутылки, еды хватит на день–два. Хотя без часов время теряет очертания. Каждая раскрутка длится часа четыре, точно определить невозможно. Я уже голоден. Похоже, голод останется со мной навсегда.

Этот коридор широкий, а в сечении — прямоугольный. Справа — пешеходная дорожка с перилами, слева за двойной оградой с перекладинами — лестница, да и только! — из прозрачного «колпака» тянутся два желоба. По таким желобам могли бы катиться огромные шары, ехать поезд или другой транспорт. Я дивлюсь размерам объекта, его очевидному дизайну и не менее очевидному отсутствию обитателей — пассажиров.

Сколько колонистов обеспечивал бы этот корабль — предположительно один из трех, — если бы находился в рабочем состоянии? В голову приходит страшная мысль: возможно, он уже в рабочем состоянии. Возможно, мы все что–то натворили, и в наказание нас поместили в эту суровую среду обитания. Возможно, это место, наполненное существами, которые строят ловушки и убивают, тюрьма для ненужных людей, незаконнорожденных и слуг.

Но существа не всегда пожирают убитых — в «пузыре» остался полуразложившийся труп.

Только теперь я задумываюсь о том, что стало с трупом, пока мы спали. Может, кто–то пришел и съел останки — выждав положенное время, чтобы они «созрели»?

На полу и стенах куски тканей, пятна крови и других жидкостей. Я останавливаюсь, изучаю подтеки, отпечатки ладоней — и нахожу острые кончики сломанных оранжевых игл. Еще одна схватка. Наверное, Собиратель и Сатмонк ранили существо, которое убило Толкарца. Но зачем кому–то понадобилось тащить их так далеко? Куда оно их несло?

В укромное место, чтобы там съесть. Оно, как и ты, гонится за теплом.

Освещение тускнеет. Впереди на ограждении висит что–то большое и темное — еще один мертвый «чистильщик». Подойдя ближе, я замечаю, что тело разорвано или разрезано на несколько больших частей. Панцирь расколот, повсюду темная маслянистая жидкость.

Других трупов не видно — разве что они придавлены «чистильщиком». Я поднимаю плоскую безжизненную лапу: человеческих останков под ней нет. Я протискиваюсь мимо разбитого панциря, конечностей и голов, почему–то вызывающих жалость, — их три, как и раньше, с блестящими незрячими глазами.

Легкая добыча. «Чистильщиков» убивают все — кроме девочки, которая не могла сопротивляться.

Я иду довольно долго, и наконец широкий коридор заканчивается. Парные желоба переходят в полукруглые выпуклости, а мостик — в круглую выемку примерно два метра в ширину, врезанную или впаянную в сероватую поверхность стены.

Меня настигает еле ощутимое дуновение холодного воздуха. Скоро коридор станет непригодным для жизни. Наблюдательная камера скорее всего уже замерзла. Идти назад — смерть, а путь вперед перекрыт.

Я ставлю пакеты на пол. Бутылку и кекс девочки я так и не тронул. Надеюсь когда–нибудь вручить ей их — в благодарность за то, что она спасла меня и — до сих пор — помогала выживать.

Я прислоняюсь к стене, которой заканчивается пешеходный мостик.

— Есть кто–нибудь на этом корабле? — спрашиваю я вслух.

— К кому ты обращаешься? — отзывается голос.

Голосов много… или все–таки один?

Отпрыгнув от стены, я разворачиваюсь к ней лицом.

Я не смею даже надеяться на то, что голос принадлежит живому существу. Не хочу проверять это, ни заговаривая снова, ни тем более задавая еще один вопрос. Возможно, ответов осталось совсем немного — а дальше тишина. Возможно, я уже использовал свой последний вопрос, последнюю просьбу — свое единственное желание.

Холод усиливается.

— Как мне пройти? Здесь есть дверь?

Я дивлюсь собственной смелости.

— Каково твое происхождение и род занятий?

Надо подумать.

— Я учитель. Здесь прошли другие, и я хочу к ним присоединиться.

— Ты — часть Управления Кораблем?

Вряд ли.

— Нет.

— Значит, ты сделан мною. Ты — во внешних областях Корпуса‑1. Здесь опасно. Двигайся к центру Корабля.

Не успеваю я отреагировать, как выемка углубляется, а круг разворачивается наружу, оставляя отверстие, за которым еще темнее и лишь чуть теплее. Я останавливаюсь на «пороге», полагая, что меня заманили в ловушку и сейчас схватят.

— Прошел ли здесь кто–то еще? — спрашиваю я.

— Отверстие закроется через пять секунд.

— Кто ты?

Круг начинает возвращаться на прежнее место. В последний миг я прыгаю вперед и, сделав кувырок, замираю у покатой поверхности — невысокого широкого и, разумеется, серого «холмика». Свет над головой становится ярче.

Я на дне широкой и глубокой шахты. Наверху — крошечное круглое отверстие. Стены плавно переходят в пол; бугорок в центре — примерно три метра в ширину и метр в высоту.

Сзади никакой двери не видно. Можно двигаться лишь вверх — к центру Корабля.

Левой рукой я нащупываю еще один, почти пустой пакет. В нем только одна вещь — маленькая, прямоугольная.

Книга.

Развязав бечевку, я достаю книгу. У нее серебряная обложка и сорок девять зарубок — семь рядов по семь. Девочку пронесли здесь. Возможно, Костяной Гребень и Красно–коричневый еще с ней. Возможно, они убежали от «чистильщика» — ведь разорвать его на части им не хватило бы сил. Они скорее разрезали бы его. Возможно, «чистильщик» отвлек внимание твари с красноватой шипастой рукой — это объясняет сломанные иглы на полу.

Возможно, они спаслись.

Забраться по лестнице? Или подождать замедления и невесомости? Осмотрев шахту, я понимаю, что лучший выход — если учесть, сколько времени у меня осталось, — это лезть наверх.

Я вешаю пакеты на плечо и пытаюсь затянуть потуже болтающийся на мне комбинезон Черно–синего. Безуспешно. Запив кусок кекса водой, мочусь на стену. «Пометил территорию», — думаю я, мрачно ухмыляясь.

Я лезу наверх. В голове беспорядочно носятся мысли, планы и воспоминания о том, что я видел в камере наблюдения и во сне.

Веретено — Корпус‑1, как сказал голос, — длинная, сужающаяся к концу ось. Она вставлена во что–то вроде колеса, прикрепленного к балке. Возможно, таких корпусов три, и они висят над огромной грязной льдиной на равных расстояниях друг от друга. Балки прикрепляют каждый корпус к рельсам, которые соединены с тесной клеткой, куда помещен «снежок». Корабли могут ездить по этим рельсам вперед и назад.

Скорее всего я иду вперед по Корпусу‑1 — но, возможно, что и в сторону кормы. Информации мало, так что судить о направлении сложно.

По моим догадкам, длина корпуса около десяти километров, а диаметр самой широкой части — примерно километра три. Что касается ледяного шара, то он скорее даже не шар, а мяч для игры в американский футбол примерно ста километров в длину. По сравнению с ним корпуса выглядят крошечными.

Он слишком большой.

Что–то должно двигать корпуса и глыбу грязного льда, но где моторы, где двигатели? Вероятно, они довольно мощные, и находиться рядом с ними не очень–то приятно. Я вынужден сделать вывод, что функции двух половин веретенообразного корпуса сильно отличаются.

Я почти уверен, что иду вперед.

А как же извилистая борозда — змеиный след, вырезанный во льду?

Вот теперь моя голова действительно болит.

Я продолжаю лезть наверх. Сила, тянущая меня к периферии, слабеет. Движение к центру Корабля уменьшает центробежное ускорение. Чем дальше я иду, тем меньше на меня действует раскрутка. Эффект возникает постепенно, но голова почему–то кружится даже сильнее, чем во время раскрутки и замедления.

По крайней мере подниматься теперь легче.

Зачем корабль вращается, я не понимаю. Причины, по которым понадобились сила тяжести и невесомость, не ясны, но вот про охлаждение и нагрев я догадываюсь. Корпуса огромные, с большим количеством пустот, на обслуживание которых требуется огромное количество энергии — если допустить, что их постоянно и в равной мере обслуживают. Если до конца путешествия еще далеко, если пассажиры еще не проснулись…

Значит, ты сделан мной.

Воспоминания о голосе за дверью нарушают ход мыслей, но так как в его словах смысла не больше, чем во всем остальном, я возвращаюсь к своим размышлениям.

Если пассажиры еще не проснулись, то, возможно, пустоты регулярно нагревают и охлаждают для того, чтобы уберечь корпус от деформации.

Или чтобы сэкономить энергию.

Колонисты все равно заморожены и, вероятно, хранятся в центре корабля — ведь у внешних стенок за долгие годы пути можно получить значительно более мощную дозу радиации.

Тогда кто разбудил чудовищ?

Я совершаю ошибку — смотрю вниз, и желудок едва не извергает из себя кусок кекса. Затем я сосредоточиваю внимание на цели. Отталкиваться ногами уже не нужно, поэтому я просто подтягиваюсь на руках.

— Откуда взялись караваи и голос за дверью? — Мой голос, отражающийся от стенок огромной шахты, звучит глухо, но успокаивает. — Кто или что такое Управление Кораблем?

Эхо нечеткое, и понять по нему, насколько я продвинулся, невозможно.

Замедление застает меня врасплох. Чтобы не сводило пальцы, я стараюсь не очень сильно хвататься за ступени, и поэтому внезапный толчок и порыв ветра отрывают одну из рук от лестницы. Меня тянет скорее не вниз, а влево, к ближайшей стене. Я вцепляюсь в лестницу руками и ногами и застываю до тех пор, пока сила тяжести окончательно не исчезает. Затем лезу дальше.

Я похож на паука.

Паук.

Слово и заключенный в нем образ существа, движущегося по липкой нити, части паутины, заставляет меня поежиться. Не знаю, кто такие пауки, какого они размера и откуда они взялись. Возможно, моих спутников утащил паук. Но чем больше я исследую обрывки своих знаний, тем больше мне кажется, что пауки слишком маленькие — хотя все равно мерзкие.

Правда, возможно и то, что в этой жизни я тоже крошечный.

Ненавижу неопределенность. Тот, кто разбудил меня — нас, — оказал нам плохую услугу. Зачем мы нужны? Быть может, наше единственное предназначение в том, чтобы нас сметали в сторону, давили, уничтожали — прихлопывали как мух.

Пауки едят мух.

Ой!

Впрочем, пока что мне удалось обогнать холод и выжить. Температура в этой части шахты, похоже, колеблется меньше. Крошечные огни в стенах тускнеют, затем снова разгораются. Интервалы между ними случайные. Вот тебе и постоянство. Здесь тоже ничего не понятно.

Все мое внимание сосредоточено на подъеме, и взгляд на стену я бросаю случайно, когда тянусь, чтобы почесаться и поддернуть штаны. Слева, примерно в метре от меня, на стене царапина. Затем я замечаю множество других царапин — они образуют грубый круг. Также видны несколько глубоких канавок.

Большое существо с сильными лапами цеплялось за стены, борясь с раскруткой. Возможно, вместе с конечностями и всем прочим его длина примерно равна диаметру шахты — то есть около пяти метров. Наверное, оно упало, и его выскребали отсюда.

Над кругом из царапин находится небольшое пятно из неровных линий. Я даю обратный ход и останавливаюсь напротив него.

Это рисунок, сделанный темной засохшей краской — или чем–то другим. Слабый запах чувствовался с самого начала, но я изо всех сил пытался не обращать на него внимания. Снова человеческая кровь.

Используй то, что есть.

Рисунок простой и грубый — даже не рисунок, а опознавательный знак. Огни вновь тускнеют; от напряжения болят глаза. Наконец я цепляюсь за лестницу ногой и дотягиваюсь до стены.

На рисунке изображена пухлая, почти круглая фигура. Возможно, это человек, хотя голова у существа маленькая и круглая, а из черт лица — только линия там, где должны быть глаза. Коротенькие ноги сходятся в точку, ступней не видно. Рядом пятнышко меньше сантиметра в диаметре — отпечаток пальца. Я прикладываю к нему свой палец. Автор рисунка значительно меньше меня — скорее всего уже знакомая мне девочка. Рисовала пальцем, макая его в кровь, — но зачем?

Из тела, словно мешочки, торчат двенадцать грудей — три ряда по четыре. Соски есть только у некоторых. Думаю, рисовать все не было времени.

Я медленно поворачиваюсь. Примерно на полметра дальше едва различимый — словно кровь уже заканчивалась — отпечаток ладошки. Автограф художника.

Существо, которое унесло девочку из камеры наблюдения, на секунду остановилось здесь, царапая стены. И за это время девочка оставила знак — собственной кровью.

Удивляться, бояться или отчаиваться некогда. Я голоден и хочу пить. Двигаюсь дальше. Пытаюсь дышать ровно и ни о чем не думать — и чуть не врезаюсь головой в большую крышку в верхней части шахты. Крышка чуть приподнята с одной стороны, чтобы я мог пролезть.

Я прополз примерно двести метров. Если его корпус такой широкий, как мне кажется, то сейчас я ненамного ближе к центру Корабля, чем был в начале пути. Но шахта закончилась, а я устал и хочу немного расслабиться.

Откуда–то издали доносится еле слышный звук, словно чье–то дыхание. Дыхание самого Корабля. И его сопровождает низкий ритмичный стук бьющегося сердца.

Протискиваюсь между крышкой и краем шахты, затем, легонько постукивая по краю крышки, поворачиваюсь вокруг своей оси, чтобы осмотреться. Я впервые оказался в чем–то вроде комнаты, которая подходит для моего вида людей, обладающих моим видом памяти.

Перевожу дыхание и вытягиваю руку, чтобы затормозить. Пространство над шахтой длинное и узкое. Над полом высокие округлые силуэты… мебель? Как и повсюду, на стенах горят крошечные лампочки, но здесь свет переливается, словно волны в пруду, и мерцание каким–то образом сообщает о том, что Корабль — живой и наблюдает за вами.

Огромное количество информации в моей памяти совершенно не связано с воспоминаниями. Например, запахи. Я чувствую еле уловимый запах гари. Глаза уже привыкли к темноте, однако, чтобы понять, что у комнаты есть верх и низ, что она рассчитана на силу тяжести, мне приходится медленно обследовать каждый закоулок. Я ощупываю предметы, которые принял за мебель, и понимаю, что они неправильной формы потому, что обгорели — или же не оформились до конца. Диваны, стулья, столы… остановившиеся в развитии, словно обгоревшие кустики или деревца. К пальцам липнет маслянистая копоть. Когда–то в комнате случился пожар.

Подплываю ближе к стене. На ней большие пятна копоти. Осторожно, словно обожженную кожу, ощупываю стену, изучаю крошечные ямки на месте сгоревших, мертвых лампочек.

Я удаляюсь от люка шахты, плыву по едкому воздуху к противоположной стене, где замечаю еще одно круглое углубление. Оно приоткрыто; должно быть, люк перекосило от жара.

Если пройти через отверстие, то, возможно, мне удастся попасть во внутреннюю окружность — в кольцо комнат внутри Корабля.

Впрочем, сейчас я хочу только отдыхать. Глотну воды, доем свой каравай и подумаю о том, стоит ли мне съесть и выпить припасы девочки или почитать ее книгу.

На самом деле неизвестно, умею ли я читать.

Перекатывая воду во рту, я парю у обугленной стены, цепляясь ногой за то, что когда–то могло стать стулом. Рядом изломанная поверхность, которая, возможно, пыталась превратиться в стол.

Если что–то придет за мной, я оттолкнусь и уплыву. А если начнется раскрутка, я ее почувствую.

Глаза закрываются.

А, вот ты где. Привет.

В потемневшем поле зрения гладкое, рельефное, серебристое лицо — скорее женское, нежели мужское.

Сначала мне кажется, что я сплю, затем я понимаю, что мои глаза наполовину открыты. На то, чтобы выйти из вызванного усталостью оцепенения, понадобится время. От шока в мышцах покалывает, но все равно нужно еще несколько секунд…

Ко мне тянется серебристая гладкая рука. Прохладные пальцы гладят мои щеки, лоб, ерошат волосы. Лицо склоняется ко мне и застывает, нос к носу, словно разглядывая меня — нежно и с удивлением.

Глаза синие, пустые и бездонные.

Сдавленно вскрикнув, я наконец обретаю контроль над телом и начинаю метаться. Лицо и пальцы растворяются во тьме. Мой кулак натыкается на что–то полутвердое, резиноподобное — предплечье или плечо. Нога все еще цепляется за недосформировавшийся стол, и боль в вывихнутой лодыжке приводит в чувство.

Никого, кроме меня, в комнате нет.

Я делаю глубокий вдох, судорожно оглядываюсь, убеждая себя в том, что я один… Сейчас — один.

Освещение медленно загорается и гаснет — волнами, как и прежде.

Я осушаю бутылку с водой, затем подтягиваю к себе пакеты — перед тем как заснуть, я привязал их бечевкой к ноге.

Пакет, который принадлежал… принадлежит девочке, пуст. Книги нет. Остатки ее каравая и бутылка воды в моем пакете не тронуты.

Правила приличия

Не знаю, как долго я спал, но у меня ощущение, что я более наблюдателен и лучше соображаю. Комната в полном беспорядке. Возможно, пожар нанес ей такой ущерб, что она просто умерла. Идея о том, что части корпуса можно ранить и даже убить, кажется мне забавной.

Если смотреть на что–нибудь достаточно долго, то постепенно объект встраивается в общую картину. Однако серебристое лицо я не выдумал — ведь книга девочки действительно исчезла.

Я решаю выпить ее воду и съесть каравай. Если мы снова встретимся, я ничего не смогу ей дать. Не хочу об этом думать.

За очередной оплавленной дверью еще одна комната. Здесь прохладней, но все–таки не опасно — температура выше точки замерзания. Когда я вхожу, стены вспыхивают; свет такой яркий, что почти причиняет мне боль. Глаза привыкают не сразу, и я чувствую себя беззащитным, однако это скоро проходит. Теперь ясно, как выглядят нормальные, не сгоревшие помещения.

Эта комната больше предыдущей — примерно тридцать метров в длину, двадцать в ширину и пять в высоту. У задней стены ряд кубических ниш. На полу — параллельные ряды из мягких квадратных подушек. Я приминаю одну из них ногой. У края каждой подушки на столбиках закреплены свернутые и перевязанные коконы из ткани, похожей на сетку. В одном из таких коконов можно поспать во время замедления. А если есть сила тяжести, можно отдыхать на подушках. Роль одеял, вероятно, играют серые мешки, которые висят у противоположной стены.

«Здесь живут люди, — думаю я. — Возможно, здесь их лагерь; отсюда они уходят на разведку. Найденные мешки и припасы люди приносят сюда. Добычу кто–то должен сторожить».

Но эта комната так же пуста, как и первая. Ясно одно: существо, похитившее девочку и двух остальных — то, которое засунуло Черно–синего в жилой пузырь, — не протиснулось бы в заевшую, наполовину расплавленную дверь. Я и сам едва прошел в нее.

Внезапно все вздрагивает, и возникает уже знакомое чувство — невидимая сила тянет меня к стене. Я хватаюсь за кокон и его стержень и держусь, пока раскрутка возвращает силу тяжести. Здесь она слабее, чем на периферии Корабля, но я все равно могу ходить, не испытывая затруднений.

Воздух по–прежнему прохладный.

При мысли о том, что лежит в этих мешках, я отпускаю стержень и облизываю губы, однако внимание отвлекает какой–то гул. Наполовину расплавленная дверь сумела открыться шире — значительно шире, примерно на две трети. Теперь наружу торчит ее часть, похожая на полумесяц; ширина отверстия примерно три метра, а высота — почти от пола до потолка.

Надежда на то, что дверь задержит чудовищ, гибнет.

Дверь в противоположной стене — неповрежденная — тоже открылась. Путь свободен. Слишком свободен.

Я подхожу к стене и ощупываю мешки. Большинство из них пусты — караваев, бутылок и книг нет. В одном лежит что–то мягкое. Я вынимаю мешок из петли и высыпаю на пол содержимое. Одежда ярко–синего и красного цветов — словно во Сне. Чистая, без пятен крови. Я прикладываю к себе комбинезон, затем куртку. Они моего размера, поэтому я снимаю костюм Черно–синего и переодеваюсь. Одежда не просто впору, а словно сшита на меня. В правом кармане комбинезона — смятый тонкий лист. Я вытаскиваю плоский пластмассовый квадратик, похожий на толстый лист бумаги. Возможно, с одной стороны что–то было написано, но потом грубо стерто, так что остались сероватые следы — вероятно, слова. На другой стороне — красная полоска.

Я снова кладу квадратик в карман — всвой карман. В другом тоже что–то есть — также маленькое, плоское, квадратное и гибкое. Отражающая пленка. В ней я вижу свое лицо, и это изображение подтверждает то, что — как мне казалось — я уже знал.

В общем, подтверждает.

У меня есть нос, два глаза и копна черных волос. Щеки ободраны в тех местах, где я прижался к ледяному полу, когда выпал из мешка. Сейчас мне кажется, что это произошло несколько месяцев назад.

Правда, это не все: на лбу у меня ряд небольших костяных шишек. Они реальны, я чувствую их сквозь волосы и кожу. Нос мой не изменился, лицо нормального цвета, но эти наросты меня потрясли.

Проснуться и обнаружить, что твоя память состоит из странных, обрывочных воспоминаний, — это одно, и совсем другое — проснуться и увидеть, что ты выглядишь иначе.

Я гримасничаю, высовываю язык, затем кладу зеркало в карман и осматриваю остальные мешки. Всего их сорок три: в некоторых одежда — слишком большая или слишком маленькая, в трех — бутылки и караваи. Шесть бутылок, шесть караваев — по два в каждом мешке, словно пайки.

Хотя вода в бутылках несвежая, пить ее можно. Я наполовину осушаю одну из них, затем сажусь на подушку, чтобы съесть каравай. Это не роскошь и уж точно не та радость, которую обещал Сон (до сих пор не могу вспомнить ничего, кроме обрывочных цветных образов), однако более приятных ощущений за последнее время не было.

У меня есть силы. Во мне пробуждается любопытство.

Почти чувствуя себя человеком, я иду к следующей двери.

Неожиданное удовольствие

За дверью, в темной комнате, меня ждет девочка. Увидев меня, она корчит гримасу, разворачивается и идет прочь.

Я щиплю себя за руку, убеждая себя в том, что это не сон.

В комнате зажигаются огни, подсвечивая силуэт девочки в зеленом комбинезоне. Меня пронзает взгляд ее серых глаз.

— Уходи, — говорит она. — Ты бесполезен. Ты всегда умираешь.

За спиной девочки встают еще двое — взрослая женщина и мальчик–подросток. Женщина выглядит изможденной. Мальчик, похоже, любит улыбаться. Возможно, они родственники — у них каштановые волосы, карие глаза, бледная кожа, длинные носы и пальцы.

Я улыбаюсь.

— У меня есть вода и пища, — говорю я как можно более дружелюбно.

Женщина и мальчик в упор смотрят на меня.

Я тыкаю пальцем в девочку.

— Я думал, ты умерла.

— Все начинается снова, — обреченно говорит женщина после долгой паузы.

— Ты не выжил, — обращается ко мне мальчик.

— Это не он, идиот, — упрекает его женщина.

Девочка угрюмо ссутуливается.

— Откуда ты пришел? — спрашивает мальчик.

Я указываю назад.

— Здесь много дверей, и за ними разные пути, — говорит женщина. — Тебя кто–то впустил?

— Там был люк, — отвечаю я. — Голос спросил, не являюсь ли я частью Управления Кораблем.

— А ты являешься? — спрашивает женщина.

Во мне просыпается осторожность.

— Не помню.

— Он Учитель, — возражает девочка. — Он тоже умрет.

— Покажи ему, — говорит мальчик. Его еле заметная улыбка начинает меня раздражать.

— Еще рано, — говорит женщина. — Пусть сохранит невинность, хотя бы недолго. Это так приятно.

Я обращаюсь к девочке:

— Что–то похитило тебя — а может, и других. Рядом с транзитной трубой… там, где желоба… был бой. Кто–то принес тебя сюда.

Похоже, никто из них не понимает, о чем я говорю.

— Там был парень с костяным гребнем и другой, с коричневой кожей и красными пятнами — ты называла их Собиратель и Сатмонк. Черно–синего — ты дала ему имя Толкарец — убили и затолкали в дыру… поэтому я и выжил.

— Не очень–то сообразительный, — фыркает парень.

— Дверей много, — повторяет женщина, обращаясь ко мне. — Штурманская Группа хочет истребить нас всех, подчистую.

Я впервые слышу про Штурманскую Группу.

— Но кто–то хочет, чтобы мы выжили, — продолжает женщина. — Это все, что мне известно, остальное — бесполезная ерунда.

— Ты меня не узнаешь? — тихо спрашиваю я девочку.

— Нет, — отвечает она не оборачиваясь.

— Это ты нарисовала ту картинку в шахте? — Я вожу пальцем по воздуху.

— Нет.

— Давайте покажем ему! — нетерпеливо кричит мальчик. Очевидно, он уже долго скучает, а показывать что–то — интересно.

Это мне совсем не по душе.

— Что покажете?

— Здесь много пищи и воды, — отвечает женщина, — так что помехой ты не будешь, однако и толку от тебя никакого — разве что ты еще не все нам рассказал. Где твоя книга?

Я качаю головой.

— У меня была твоя книга, — говорю я девочке. — Но кто–то забрал ее, пока я спал.

Девочка поворачивается ко мне.

— Ты ее потерял? — спрашивает она, внезапно разозлившись.

— Да. Что–то серебристое…

— Нет ничего серебристого, — обрывает меня мальчик. — Никаких роботов. Никаких металлических людей. Так сказал Учитель, но его больше нет, а ты не он.

— Сколько отметин на той книге? — спрашивает девочка.

— Семь больших, по семь царапин в каждой — сорок девять, — отвечаю я, чувствуя себя бесконечно одиноким. Если они меня не примут, остается только умереть.

— Она была ценнее всех вас, вместе взятых, — говорит девочка. — А ты ее потерял.

— Беда в том, что мы слишком много спим, — замечает женщина, затем улыбается почти дружелюбно. Она словно привыкает ко мне — или по крайней мере к мысли о том, что их группа увеличится еще на одного человека.

— Есть и другие книги. Покажи ему, — приказывает мальчик девочке.

Женщина делает мне знак рукой, чтобы я шел вперед, и я прохожу в дверь, которая закрывается за мной. Комната пуста — ни кроватей, ни мешков. Свет такой яркий и ровный, что мне сложно определить размеры комнаты.

— Комната думает, что ты можешь принести пользу, — говорит женщина. — Идем. Недалеко есть еще одна; рано или поздно ты должен ее увидеть.

— Тебе не понравится, — замечает мальчик, недобро улыбаясь.

Я прихожу к выводу, что он мне неприятен.

— Ничего я не рисовала, — говорит девочка.

— Ладно.

Никто не пожимает мне руку, не прикасается ко мне, не называет свое имя. Странно, что это меня заботит, ведь собственное имя я до сих пор не знаю. Наверное, здесь это обычное дело. Может, девочка даст мне имя, как и всем остальным.

С другой стороны, те, кому она придумала имя, умерли.

— Ты Сон помнишь? — спрашивает женщина, поворачивая налево.

Остальные следуют за ней, и я стараюсь не отставать.

— Не очень отчетливо.

— Ты знаешь, где мы?

— На Корабле. В космосе.

— Точно? — спрашивает мальчик.

— Я был рядом с внешней стенкой. Рядом с внешним корпусом. Я видел звезды.

— Мы там никогда не были, — говорит женщина.

Кажется, слушать про звезды они не хотят. Дверь в стене отъезжает в сторону, и мы проходим в следующее помещение. Оно удивительное. Буквально джунгли, только растения висят в воздухе. Повсюду перекрещивающиеся провода, они образуют трехмерную сетку. Мост, похожий на тот, что я видел раньше, — с решеткой и лестницей над перилами. Думаю, он ведет на другую сторону, но точно сказать невозможно — вид загораживают цветущие растения. Листва настолько густая, что мы с трудом сквозь нее пробираемся. Зеленые листья, синие стебли и стволы, красные цветы, розовые стручки… От обилия оттенков и запахов кружится голова.

— Это есть нельзя, — предупреждает мальчик. — Даже не пытайся.

— Давным–давно он попробовал, а потом его тошнило, — говорит женщина. — Когда он вылез из мешка, был совсем глупым, как и все мы. Девочка находит таких, как ты, и куда–то отводит, но куда — не говорит.

— Она потерялась, — возражает мальчик.

— Не потерялась, — настаивает девочка. — Просто жду.

Теперь я знаю: это другая девочка. Те же размеры, лицо, глаза, волосы, тот же характер — а девочка другая: менее энергичная. Она угасает, словно пчела, которая слишком далеко от улья. Не знаю, почему я про это подумал, — может, потому что вокруг столько цветов.

Женщина отводит в сторону ветки; красные лепестки облетают. Над нами что–то медленно движется, цепляясь за провода: сине–оранжевое, круглое, четырех–пяти метров в диаметре — достаточно крупное, чтобы вызвать страх. Я снова вспоминаю про пауков и мух.

— Не бойся, — замечает женщина. — Он живет здесь и ухаживает за садом — нас не трогает.

Мы прошли уже половину моста. Его пересекает еще один, образуя букву X. Мы снова поворачиваем налево.

— Есть комнаты, которые дают нам пищу и воду, — продолжает женщина. — Обычно мы далеко от них не уходим, но сейчас ты должен кое–что увидеть.

Над мостом ползет сине–оранжевый «пончик» — множество тонких ног с крючками и когтями–ножницами. Он останавливается, оглядывает нас блестящими голубыми глазами, затем скользит дальше по проводам, раскачиваясь и закручиваясь вокруг растений. На самом деле это не паук, потому что его тело похоже на круг, на тороид, на пончик.

Я вспоминаю какой–то сладкий и хрустящий объект и вместе с этим что–то горячее и горькое — кофе.

— Глядя на него, думаешь про кофе, да? — спрашивает женщина. — Я не знаю, что такое кофе, а ты?

— Пока нет.

Я рад быть с ними, рад снова путешествовать в компании, но и напуган тоже. Видимо, мне не понравится то, что они мне покажут, потому что женщина все печальнее, а мальчик возбужден, словно в ожидании подарков.

— Давно ты проснулся? — спрашивает он.

— Несколько дней назад.

Мы добираемся до противоположной стороны. Дверь открыта.

— Она никогда не закрывается. Поэтому в наши комнаты проникают ароматы сада, — говорит мальчик.

— Это приятно, — замечает женщина, — однако мне здесь уже надоело. Пожалуй, пойду дальше. — Она обнимает девочку; той это не нравится, но она слишком устала, чтобы убрать руку.

— Ага, как же, — говорит мальчик. Похоже, они уже много раз это обсуждали.

Женщина входит первой и манит меня пальцем.

Учитель узнает слишком много

Мы пересекаем сад и проходим по короткому коридору. Мальчик приветственно разводит руками.

— Это дом, — говорит он.

Лампочки довольно яркие, и все ясно видно, но по сравнению с садом здесь темно. На сотни метров в обе стороны — ряд дверей. Потолок — стена, обращенная к центру Корабля, — прозрачный, однако особой пользы от этого нет, за ним темно. Я различаю только несколько крошечных тусклых огней и смутные силуэты. Возможно, здесь проснувшиеся колонисты будут жить и готовиться к посадке.

Мальчик идет впереди, девочка отстает шагов на пять–шесть. Женщина позади меня, слишком близко. Мы проходим метров сорок, мимо шести комнат с каждой стороны, и внезапно воздух остывает. Складывается впечатление, что здесь холодно всегда.

Одна из дверей больше остальных, за ней еще один длинный коридор, в конце которого виден голубоватый свет.

Женщина останавливается, делает знак рукой, снова поворачивает налево. Осолонь. Мне кажется, что осолонь — добрый знак, но не исключено, что я и ошибаюсь.

— У кого–нибудь есть карта? — спрашиваю я.

— Нам она не нужна, — отвечает мальчик. — Мы редко отсюда уходим.

Я обращаюсь к женщине:

— Откуда взялись все эти твари — та, что в саду, зуборылы, уборщики?

— Некоторые из них — факторы. Больше я ничего не знаю.

— Ей кажется, что она должна это помнить, — говорит мальчик. — Но извергнуть из себя информацию она не может. — Засунув палец в рот, он изображает рвоту, затем проводит влажным пальцем по лбу и морщится. — И это ее бесит.

— Все должно быть по–другому, — соглашаюсь я.

— Я никакого Сна не знаю, — продолжает мальчик. — И мне так даже лучше. Ты полагаешь, что это корабль, а мне кажется, что это просто бесконечная штука с людьми.

Он ведет меня налево, в еще один коридор, — расширяясь, тот переходит в трубу. Мы идем по длинному цилиндру, по сторонам которого в ряд стоят прямоугольные стеклянные ящики. Здесь холод другой — у него есть цель. Освещение постепенно становится сапфировым, словно мы внутри ледника. Про ледники я знаю только то, что они были на нашей планете. Ледяные горы, текущие, словно реки…

Передо мной встает образ — стена синего льда и белого снега, по ней карабкается человек. Воспоминание настолько запутанное, что делиться им с другими я не хочу. Ледник. Чувства и образы, вызванные этим словом, завораживают; будь я один, остановился бы, закрыл глаза и стал наслаждаться визуальными и даже тактильными воспоминаниями — скольжение на длинных досках, полярные шапки, кубики, прыгающие в замерзших бокалах сладкого чая и лимонада, — целая жизнь, полная ледяных вещей, совсем не похожая на этот жестокий мороз.

— Пока она не скажет, не смотри, — предупреждает мальчик.

Я не могу удержаться и смотрю. Ящики покрыты инеем. Мы проходим мимо десятка, второго — то же самое.

— Стой, — говорит женщина.

Мальчик по–прежнему наблюдает за мной с жуткой ухмылкой.

Повсюду голубой свет. Новые заиндевевшие ящики. Мои ноги стынут. Девочка отстала — я ее не вижу.

— Как в морозильнике. — Я вспоминаю вкус бифштекса, баранины и свинины — разных видов мяса, которое нужно хранить в холоде, чтобы оно не испортилось. Впрочем, здесь вместо мяса что–то другое. Снова это слово — рыба. Замороженная рыба, сложенная в штабеля, словно пиломатериалы.

— Мы все когда–нибудь превратимся в мясо, — говорит женщина, радуясь моему выражению лица и тому, что наши мысли, похоже, снова совпали.

— Нам здесь не место, — замечаю я.

— Пока мы живы — да, — соглашается мальчик.

— Этот, — говорит женщина. — Смотри внимательно. — Она наклоняется и стирает иней. Ящик набит теми же спальными коконами, которые я уже видел. На этот раз они расправлены и сложены по три или больше.

В каждом коконе труп. Некоторые сильно повреждены — зияющие раны, оторванные конечности и головы. Тела бесцветны, если не считать ледниковой голубизны.

— Все мертвы? — спрашиваю я.

— Смотри внимательно, — требует мальчик и нагибает мою голову вперед. Я хочу сопротивляться, врезать ему… но ничего не делаю. Мой нос почти касается прозрачной стенки ящика, такой холодной, что моя кожа сейчас пристынет к нему.

В нескольких сантиметрах от меня, за стенкой, голова. Мужчина. Коконы слишком короткие, чтобы служить саванами. Лицо застыло, глаза пустые, рот открыт. Ниже пояса кокон провисает: ног нет.

Я не сразу понимаю, что именно — кто именно — передо мной находится.

Черты лица те же, цвет волос, вероятно, тоже. Я наклоняюсь и стираю иней с ящика. Ниже — другое тело. Еще одно лицо в профиль. Я встаю на цыпочки и бешено стираю иней. У этого трупа нет головы, а тот, что над ним, лежит ко мне спиной.

Оттолкнув мальчика, я иду к противоположному ряду. Прыгаю, заглядывая в другие ящики. Тела наверху, внизу, со всех сторон. Я поворачиваюсь к следующему ряду; ладонь уже горит от холода, но мне все равно. Я смахиваю иней другой рукой.

Десятки ящиков, сотни замороженных тел; ряды, уходящие в сапфировую даль. Я уже осмотрел двадцать или более ящиков. Все лица похожи на меня. Все одинаковые.

— Понял? — спрашивает мальчик, дрожа от волнения.

Женщина грызет ногти.

Новые слова и воспоминания ничего не значат. Не хочу думать, не хочу понимать. Хочу быть пустым.

— Нельзя здесь оставаться, когда придет сила тяжести, — говорит женщина.

Она нежно берет меня за руку и ведет по длинному коридору, затем направо, прочь из синевы, к теплым комнатам, где людям дают еду, где живые люди находят теплый прием.

Меня вталкивают в нагретое помещение. Нас встречает цветочная сладость джунглей. Я падаю на подушку и плачу — рыдаю, как ребенок.

Мальчик наблюдает за мной с удовольствием, женщина — с удивлением.

— Все не так плохо, — говорит она успокаивающе. — Ты всегда возвращаешься.

Я уже был здесь. Отрицать увиденное невозможно. Я был здесь сотни, тысячи раз — пытался сделать то, для чего я предназначен… И каждый раз терпел поражение.

Каждый раз я умирал.

Книжник

В комнате мальчика есть обычная подушка и раскладывающийся кокон, а также странные брусья и пружины — возможно, оборудование для тренировок. Со стен и потолка свисают длинные тросы — за них удобно хвататься, когда исчезает сила тяжести. Посреди комнаты из пола поднимается широкая труба; у нее крышка с квадратным отверстием. Из отверстия появляются караваи, а если вставить в него бутылку, то она наполняется водой из выезжающего крана.

Если Корабль тебя распознает, ты получишь все необходимое, и ничего больше — словно хомяк.

После еды все умолкают, и вдруг до меня доходит: они ждут, что я уединюсь в другой комнате и буду читать книгу. Поступать так мне совершенно не хочется, но, похоже, это часть ритуала. Так уже было раньше.

Возможно, я — единственное развлечение.

Я настолько погружен в размышления, что замедление застает меня врасплох; спотыкаясь, я спешу в пустую комнату, пока сила тяжести не исчезла окончательно.

Там я медленно лечу от одной стены к другой, отказываясь хвататься за тросы. Делаю вид, что лежу и отдыхаю.

Мне страшно открывать эту проклятую штуку. Я — это я, а все остальные… Не хочу сталкиваться с неразрешимой проблемой. Проблемой индивидуальности.

Возможно, моя память просто дублирует то, что написано в книге. Возможно, кто–то изучил мои знания, принял все существующие решения, полностью лишив меня выбора. Возможно, кто–то прожил мою жизнь до самого конца.

Я внимательно рассматриваю книгу — и почему–то мне кажется, что она моя. Ее создал другой… Но я в это не верю — пока не верю. Я — это я, и другого такого нет. Это непреложный факт — до тех пор пока я не открою книгу.

Я кручу ее в руках уже час. Ее пластмассовые страницы тоньше, чем у той, что лежит в кармане. Хрупкий слой клея объединяет их с черной обложкой — потертой, покрытой пятнами, словно ее оторвали от большой пластины, найденной в куче мусора. Возможно, пятна — это кровь. Кроме того, по краям страниц видны темные отметины.

Быть может, сейчас я совершаю самоубийство. Сколько раз я уже отказывался открывать эту книгу, повторяя ошибку за ошибкой, отвергая горький опыт предшественников? Я знаю, что прожил много лет и десятилетий, что меня не просто выдавили в мешок и разбудили раскруток двадцать назад. Вера в это необходима, для того чтобы сохранить рассудок. Теперь, разумеется, настало время проклинать своего создателя — Корабль, Управление Кораблем или Бога…

Это слово — эта идея — приходит мне в голову впервые. Казалось бы, оно должно открыть столько новых дверей… Ничего подобного. Слово на удивление пустое, мне гораздо ближе понятие «Управление Кораблем» или даже «Штурманская Группа».

Сейчас я более несчастен, чем за все свое короткое существование. Ничто не доставляло мне таких страданий — ни боль, ни слепой страх новорожденного. Именно острота страха в конце концов убеждает меня. Боль забываешь, а страх накапливается, оставляет следы — и этих следов я не вижу ни на теле, ни в своей памяти. Все мои страхи — новые. Их слишком мало, чтобы они помогли мне выжить. Недостаточно опыта.

Не открыть книгу — глупо.

Я поднимаю переднюю обложку и внимательно изучаю корешок. На поверхности клея пузырьки, какая–то органика; возможно, это, как и пятна на обложке, не человеческая кровь, а кровь фактора или что–то другое. Я раскрываю книгу, прищуриваюсь, буквально погружаюсь в нее.

Первая страница начинается с толстой черной линии.

Я прожил сто циклов раскрутки и замедления. Забавно: все, кого я встретил, говорят именно так; эти слова — часть жаргона выживших. Ты учитель, стало быть, знаешь, что такое жаргон. В книге, которую я получил от своего предыдущего воплощения, это слово было, но ничего полезного я там не обнаружил. Книги теряются. Эту я сделал из нескольких и вставил чистые страницы, чтобы записывать, что произойдёт дальше.

Другие страницы — я их пометил — их более ранних книг.

Удачи.

P. S. Если ты — это я, то поймешь, как прочесть остальное. Если нет… Скажем так: информация стоит дорого, и я не хочу давать другим преимущество.

Похоже, кто–то сильно меня ненавидит.

Ненавидит тебя.

Остальной текст поначалу кажется бессмыслицей — буквы, выбранные в случайном порядке, написаны аккуратно, но из них складывается тарабарщина. Я закрываю книгу. Что такое «жаргон»? Инертный газ или стиль речи? Вроде бы второе.

Возможно, я — это не я — и не он. Возможно, что–то утрачено. Уверен, память и знания вернулись ко мне не полностью. Хотя если меня создали, собрали, вытащили из мешка — как угодно — совсем недавно, то у меня и не должно быть памяти. Тогда все мои знания — просто импринтинг.

Время здесь заканчивается быстро

Немного погодя я устраиваюсь поудобнее — парю в воздухе рядом с потолком и дремлю. Нужно, чтобы рядом была поверхность, от которой можно оттолкнуться — на случай если некая тварь захочет вычистить меня и убрать в холодильник.

«Сто циклов», — написано на первой странице.

Значит, я просто юноша.

Юноши играют со словами. Я даже вижу залитое солнцем одеяло, тетрадь и игру, изгородь из белых колышков, которые нужно переставлять, — это шифр частокола. Игра заключается в том, чтобы менять местами буквы. Чтобы усложнить шифр, я перевожу написанное на поросячью латынь, а затем меняю буквы. Позднее, в школе, я показываю текст ученикам, чтобы узнать, смогут ли они это прочесть. (Я почти ощущаю запах классной комнаты — мел, стружки от карандашей, жар старых батарей, нестираные носки, обеды — сандвичи с ветчиной в бумажных пакетах.)

Некоторым удается расшифровать код, и они становятся моими друзьями. Но большинство сделать это не может. Мы называем их…

Неудачниками.

Вот оно. Неудачник — это не я.

Я просыпаюсь, открываю книгу и вскоре уже довольно быстро разбираю текст — а если потренироваться, то смогу и писать этим шифром. Такие вещи у меня хорошо получаются.

СТРАНИЦА 2

Я продвигаюсь вперед. «Холодные ожоги» заживают. Девочка умерла — ее разорвал на части зубочервь.

Интересно, а девочка тоже всегда умирает?

Некоторые существа — живые, хотя действуют как машины. Роботов здесь нет; правда, я видел какую–то серебристую женщину — не всего лишь секунду.

Я опишу существ, которые встречаются здесь и могут представлять опасность.

ФАКТОРЫ. Самые важные — это чистильщики. Они пытаются сделать так чтобы все сверкало и сияло. У чистильщика три головы/морды и шесть ног. Они прекрасно себя чувствуют в невесомости, но если вес есть, им тоже неплохо. Когда мы умираем, а иногда если не удается сбежать, то и раньше, — они нас забирают. Другие факторы — ремонтники и переработчики. Если Корабль поврежден, чистильщики или разведчики вызывают ремонтников. Последние — довольно бесхитростны и опасны лишь в том случае, если ты стоишь на пути к тому, что нуждается в ремонте. Переработчики выглядят жутковато и могут быть очень опасны, обычно они держатся рядом с шарами из мусора. Зубастый угорь — переработчик, он превращает мертвую органику в жижу. Тьфу.

Говорят, что ремонтники и переработчики появляются все реже. Я видел только двух.

Разведчики: они меньше и тоньше. Тоже редко встречаются.

Садовники: единственные разноцветные факторы. Все остальные — коричневые, темно–серые или черные.

Факторы чувствуют тепло. Во время похолодания они обычно неактивны.

И еще есть «убийцы». Так их называю я. Шишкоголовые завут их «Ксс–Шайтан» Тяжело произнести даже с зажатым носом. Кажется, это означает «Создатель боли».

«Убийцы».

Пережить встречу с «убийцей» редко кому удается. Никто из тех, кого я встречал, не мог четко описать эту тварь. «Убийцам» помогает корпус, так что они могут пройти куда угодно, причем быстро. Это меня злит — словно играешь в карты с шулером. (Попытайся вспомнить карточные игры: их правила и сам процесс — великолепные метафоры).

Иногда корпус помогает нам — с чем связано данное противоречие, я не знаю.

Теперь о том, почему корпус остывает. Корпусов всего три. Судя по тому, что я запомнил во Сне, когда–нибудь они должны объединиться. По словам Черно–синих, корпус охлаждают те, кто хочет нашей смерти. Девочка сказала, что это нужно для экономии энергии. Кажется, она вообще много чего знала, но очень хотела к маме и теряла энергию — быстро угасала.

«Убийцы», холод и собственные ошибки рано или поздно приводят нас всех к концу.

И конечно, еще есть куча таких же, как я, — они все мертвы. Значит, есть матрица, а может, и не одна. Почему–то в голове всплывает слово «Кладос». Его значение мне неизвестно.

Однако корпус болен. Болен весь Корабль. Что–то сломалось, пошло не так — или кто–то сознательно изменил правила. Вот почему я иду вперед — чтобы получить ответы на свои вопросы.

Я немного отдохнул с лентяями. У них уютно, и им ничего не надо. Мальчик устроился особенно хорошо. Его приказы комната выполняет, а нас не слушается. Интересно, с чем это связано? Женщина подавлена — наверное, потому что зависит от мальчика.

Идти со мной и помогать мне они не намерены.

Если они отдали тебе эту книгу, значит ты уже видел морозильники с трупами и знаешь что я умер. Сделай глубокий вдох. Когда пойдёшь вперёд — а ты обязательно пойдёшь, — дальше будет хуже.

Кто–то не хочет, чтобы мы двигались вперед — возможно, Штурманская Группа, хотя я понятия не имею, кто или что это такое.

Я прошел вперед и вниз, к центру. Вот небольшая карта.

Ниже — рисунок: кончик «веретена», крестик, обозначающий начало моего (его) пути, и пунктирная линия, которая движется зигзагом к центру веретена, а затем вперед — чуть–чуть, буквально на полторы черточки.

Я миновал три лесных шара и несколько мусорных. Переработчики пускают в повторный цикл сломанные детали — в том числе и других факторов. В последнее время здесь много поврежденных факторов. Неужели в корпусе идет война? Кажется, я нашел…

Грубая черная черта.

С Кораблем что–то совсем не так. Я наткнулся на грубую мембрану, отделяющую передние отсеки от (предположительно) вакуума. Давление вытесняет ее наружу. Мембрана полупрозрачная, но я разглядел только сероватое пятно. Возможно, это ледяной шар — наша Луна, в которой вырезана змея. Земная Луна.

Учитывая как далеко я продвинулся к центру, это означает, что с данной стороны ледяного шара не хватает здорового куска Корабля. Факторы все еще заняты уборкой, и поэтому идти дальше опасно — они могут принять меня за обломки и оттащить к куче мусора. Некоторые комнаты повреждены так сильно, что восстановлению не подлежат. Однако ремонтники продолжают работать; они действуют только во время замедления и восстанавливают поврежденные поверхности по несколько сантиметров за раз. Я бы описал то, что вижу, но ты…

Еще одна темная линия.

Пишу быстро. Похоже, я кое–что знаю о Штурманской Группе, хотя мои знания довольно смутные, потому что доказательства, которые поддерживают мое предположение, до сих пор скрыты где–то во Сне. Я думаю, что Корабль (а мы точно на Корабле, а он в космосе среди звезд) достиг той точки маршрута, где нужно было выбрать одну из двух планет или двух звезд с планетными системами. Для принятия решения была создана команда. Вряд ли она когда–то жила в одном из корпусов — вероятно, их создали на станции или «мостике» — там, на ледяной луне.

Большую часть страницы занимает нечто удивительное — сделанный второпях набросок части Корабля. Выглядит он так:

Если нарисовать карту для младенца, то ему понадобится несколько лет, чтобы понять, что на ней изображено. Но мы–то не совсем младенцы, и для меня рисунок значит многое. Он — подтверждение того, что я увидел на обсервационной палубе и во Сне. Масштаб не тот — луна должна быть значительно больше, «веретена» — длиннее и меньше, но его истинность очевидна.

Значит, это корабль — три корпуса — «веретена», огромная продолговатая ледяная луна и некое сооружение, которое находится на ней.

Во мне шевелятся воспоминания о Сне, и я уже боюсь, что так будет всегда. Корабль не просто болен — он испортился.

Выбрал неправильный путь.

Я читаю дальше.

Судя по тому, что мне сказали, маленькая сфера внизу на самом деле огромная, хотя до «веретен» ей далеко. Приходила женщина — высокая, худая, серая, как кошка, симпатичная. Возможно, она была не прочь… впрочем, ее нашел Маленький Убийца.

И в этой сфере родилась Штурманская группа, которой надлежало выбрать планету или звезду — цель нашего путешествия. Их было пятеро.

Высокая, очевидно, сделана по отдельному плану, у нее свои знания. Она знает о Корабле гораздо больше, чем я. Она сказала, что Штурманскую Группу вырастили из настоящих младенцев, оригиналов — чистых, неинформированных.

По окончании работы они должны уйти в отставку — а может, просто умереть. Однако, судя по тому, что я видел, произошла серьезная ошибка, из–за которой этот корпус едва не был уничтожен. Остальные корпуса, полагаю, не пострадали, хотя точно не знаю, ведь их я вижу только во сне. (Иногда мне снится, что я хожу по ледяному шару и время от времени поглядываю вверх. У тебя, наверное, этот же сон).

Штурманская Группа. Что–то сильно ее напугало, поэтому Корабль и заболел. Я учусь у…

Черт. Еще одна грубая темная линия.

На этот раз я нашел собственный труп. Значит, это правда: я никогда не был ребенком.

В центре темно. Большие запасы воды не дают температуре сильно упасть. Их не видно. Не ходи сюда. Один маленький, другой большой. Маленький хуже.

Вот и все. Дальше штук пять чистых страниц. Конечно, все должно было закончиться плохо. Я поражен тем, какой силой обладал тот, кто продолжал писать даже после того, как его поймали, — истекая кровью, которая залила обложку и края страниц.

Да, это человеческая кровь.

Я устал. Сила тяжести появилась, пока я читал текст, однако я забился в угол и даже не заметил раскрутки. Я засовываю книгу в нагрудный карман, затем достаю гибкое зеркало и смотрюсь в него.

Мысль о том, чтобы уйти, меня пугает, но нахлебником мальчика я не буду. Я почти примирился с тем, что я всего лишь инструмент, часть какого–то большого процесса. Это совершенно меня не утешает — однако книга в кармане, и, возможно, сны доказывают мою уникальность, а это важнее, чем все, что произошло со мной до сих пор.

Нужно поспать. Возможно, мне удастся снова увидеть во сне Корабль и открыть новые каналы памяти. Они есть, наверняка.

Женщина и мальчик кричат через открытую дверь. Кажется, я задремал и во сне увидел женское лицо — другое, не той женщины, которая живет с мальчиком. Я тщетно пытаюсь вспомнить, как оно выглядит…

Голоса звучат настойчиво.

Меня оттаскивают обратно в комнату мальчика. Он проводит руками по стене, и дверь закрывается.

— Они идут, — говорит мальчик. — Мы сидим здесь, и они нас не трогают.

— Где девочка? — спрашиваю я. Ее не видно, хотя здесь так мало мебели, что не спрячется даже такая крошка, как она.

— Девочки слабые, — отвечает женщина. — Они не могут долго быть без матери.

— А где их мать?

Женщина и мальчик пожимают плечами. Атмосфера печальная, тягостная. Мы молчим и даже не смотрим друг на друга — словно звери в зоопарке.

Закусив губу, женщина бросает взгляд на меня. Ее рука мокрая от пота. Мы сидим на низком диване с прямоугольной спинкой, которая мягка лишь настолько, чтобы не было больно. Либо мальчик не полностью контролирует комнату, либо он любит жить по–спартански.

Понятия не имею, что значит «по–спартански».

Не сводя с меня глаз, женщина немного сползает вниз и кладет руку мне на ногу. Это вызывает во мне странное чувство. Я не знаю, что делать. Сейчас, в минуту опасности, ее прикосновение неуместно, но, быть может, в этом все и дело: наверное, женщина напугана и хочет, чтобы ее успокоили.

Однако я не тот, кто ее утешит, — это известно мне так же точно, как и то, что Господь создал зеленые яблочки (ну вот, снова! Спартанские яблочки?). Но я все равно похлопываю женщину по плечу, а затем осторожно снимаю ее вялую и потную руку.

— Он не дня тебя, — говорит ей мальчик, отстраненно наблюдая за происходящим. — Таким его сделал Корпус. Он никогда не станет твоим.

— Заткнись, — говорит женщина.

— Сама заткнись, — отвечает мальчик.

Он встает и прижимается ухом к стене, затем снова проводит по ней руками. Дверь открывается. В коридоре пусто и тихо.

— Ушли, — говорит мальчик, улыбаясь.

— Кто это был? — спрашиваю я.

— Факторы. Когда я чувствую, что они приближаются, то закрываю дверь, и они проходят мимо.

— Сейчас уйдешь и ты, — говорит женщина, глядя в угол. — Так всегда. Ты читаешь книгу, уходишь, а потом тебя приносят. — Она содрогается, то ли смиряясь с судьбой, то ли отчаявшись. — Не ходи туда. Там только страдания и смерть. Оставайся с нами: здесь есть вода и пища, и вместе нам не будет скучно. Мне так хочется с кем–нибудь поговорить.

Но я уже принял решение.

— В следующий раз не давай ему книгу, — советует ей мальчик.

Женщина встает.

— Тогда я хотя бы приготовлю тебе пакет с припасами. — Она смотрит на мальчика, и тот одобрительно кивает. Здесь хозяин он, а женщина — только часть обстановки.

Мне в самом деле пора.

Центровка

Мальчик рад, что я ухожу, и с удовольствием дает мне советы. Пока есть вес, беги по коридору, который идет мимо морозильников, — на другой стороне будет теплее, говорит он.

Так я и делаю. И едва успеваю.

Замедление застает меня в тот момент, когда я выбираю между шахтой, которая идет к центру с лестницей у одной из стенок, и развилкой коридора, который простирается влево и вправо — предположительно огибая корабль по периметру. Неизвестно, возвращается ли коридор обратно, или уходит куда–то еще, — иными словами, являются ли правая и левая ветка частями одного коридора или ведут в разные стороны.

Я останавливаюсь, чтобы изучить отметины на стенах. Снова круги и полосы. Понятия не имею, что они означают. Скорее всего по ним ориентируются факторы.

Ясно одно: лишь малая часть корпуса пригодна для жизни. Все, что я видел до сих пор, предназначено для факторов, которые занимаются специфической работой и лишены или почти лишены любопытства. Но если это бессмысленное однообразие продолжится, я превращусь в человека со странностями.

С таким же успехом я могу вернуться к хлебоедам — в каравай–сарай.

Почему–то эта мысль заставляет меня улыбнуться. Я изменил слова, и получилась шутка, но к чему она относится, непонятно. Я достаю книгу и карандаш, чтобы записать ее и тем самым немного разбавить серьезный тон. Я листаю страницы, провожу пальцем по черным линиям — и только сейчас до меня доходит очевидное: эти грубые черты — знаки перехода. После каждой линии почерк меняется.

Теперь шутка кажется мне более чем банальной. Книга принадлежала по крайней мере четырем моим копиям, и если она потеряется, то все, кто был раньше, словно бы и не жили.

Сколько их попало в морозильники, не оставив ни единой записи о своих достижениях? Надеюсь, мне удастся пройти хотя бы так же далеко, как и тем, кто записал в эту книгу что–то важное. Когда–нибудь я внесу в книгу пометки, но повторять то, что уже записано, смысла нет, так что…

Я еще не заслужил право делать записи.

Обратной дороги нет.

Я делаю выбор и начинаю спускаться. Принимаю решение использовать свои термины вместо ненадежных, вечно меняющихся понятий «вверх» и «вниз». Спуск будет означать движение к центру Корабля, а восхождение — к периферии, к внешней оболочке корпуса.

Я ищу на стенах новые рисунки, другие знаки, оставленные девочкой или кем–то другим…

Было бы странно увидеть собственный призрак. В памяти всплывают смутные воспоминания о загадочных мертвецах, духах и привидениях. Что, если все мои копии вернутся одновременно и начнут нести всякий вздор? Жуткие истории. Бесполезный хлам, который всплывает в самый неподходящий момент. Часть искусственного культурного наследия. Почему я не могу вспомнить что–нибудь нужное — например, точный план Корабля, который помог бы мне понять, зачем Корабль нужен и почему у него такая форма? Почему он состоит из трех корпусов? Зачем луна из грязного льда? Живет ли кто–нибудь в других корпусах? Остался ли кто–нибудь из Штурманской Группы?

Сколько времени уже прошло? Как давно Корабль отправился в путь… и откуда?

Ясно одно: Корабль по мере необходимости создает людей и вещи.

В шахте довольно однообразно — сотни метров всепоглощающего мрака. Я останавливаюсь, чтобы напиться. Есть я пока не хочу — наелся еще в комнате мальчика. Мне почти стыдно за то, что я разделил их трапезу, и жаль женщину, которая попала в рабство к мальчику.

Что он сделал — или от чего отказался, — чтобы заслужить расположение Корабля?

Кошмарная мысль, обдумывать которую мне совсем не хочется.

Начинается раскрутка, но инстинктивно я к ней уже готов. Цепляюсь руками и ногами за ступеньки и жду, пока все успокоится. Затем продолжаю спуск, забыв затянуть бечевку на пакете, и могу лишь беспомощно следить за тем, как бутылка исчезает в сумраке, отскакивая от препятствий и набирая скорость.

Вот теперь подъем начинается по–настоящему. Если я сорвусь и не успею ухватиться, то упаду вслед за бутылкой. Буду отскакивать от стенок, набирать скорость, а затем… плюх.

Еще одно тело для морозильника.

Еще одна книга, которую кто–то должен добыть, книга без новых записей.

Может, этим занимаются девочки — забирают книги Черно–синих, Красно–коричневых, гостей из Штурманской Группы?

«Спуск» — это движение к центру, всегда к центру.

Два часа спустя на пальцах и ладонях возникают волдыри, они болят, особенно в тех местах, где остались «холодные ожоги». За мной тянется тонкий, невидимый кровавый след.

Надо мной тень — большая тень. Я останавливаюсь, вытягиваю шею, чтобы лучше разглядеть ее, затем прохожу еще десять метров. Тень, похожая на грубую черную затычку, приобретает очертания треугольника — это чистильщик, он примерно в сорока метрах от меня. Он не двигается — мертв, или сломан, или терпеливо ждет. Я знаю — он ждет. Это страж, которого оставили в шахте, — не чистильщик, а убийца. По крайней мере он большой, а не маленький, который хуже…

Понятия не имею, что все это означает.

Я на несколько минут зависаю на лестнице.

Капли пота стекают и падают.

Вдруг черная тень сползает вниз, царапая стенки. Это так меня пугает, что мои потные руки соскальзывают с перекладины. Я пролетаю несколько ступенек; наконец мне удается снова ухватиться за лестницу, при этом вывихнув стопу.

Теперь я вижу, что тень упирается в стену тремя широкими конечностями. Однако какая бы сила ни удерживала фактора на месте — присасывание или трение, — она слабеет. Мертва эта тварь или жива, она скоро свалится. Однако все, что я могу сделать, — это отклониться и повиснуть, прижавшись к стене.

Смотреть наверх я не смею. Существо скрежещет, скользит и снова застревает, затем снова скрежещет. Никаких попыток вылезти, никаких признаков тревоги или страха.

В шахте стремительно темнеет, и я чувствую, как движется поток воздуха. Затем огромная черная фигура со свистом проносится мимо, задевая мою рубашку. Я поднимаю взгляд как раз в ту секунду, когда вслед за чистильщиком пролетают еще два тела — точнее, их части. Один Красно–коричневый — только голова и плечи с ошметками гнилого мяса и свернувшейся крови. Другой более похож на меня — возможно, мужчина, высокий и дородный. Лица не видно. Одет в красноватый комбинезон, повреждений на теле нет. Кожа примерно того же цвета, что и у меня. Возможно, это Костяной Гребень.

Клубок тел падает. Мягкие мертвые звуки стихают, растворяясь во тьме. Только теперь до меня доносится еле ощутимый запах обгорелого мяса.

Тот факт, что я выжил, почему–то меня веселит. Я зашел так далеко, превратился в бесчисленное множество — я не просто эксцентрик, я дурачок. Мысль о своей жизни вызывает у меня безумный смех. Наконец я прекращаю смеяться, набираю в легкие как можно больше воздуха, давя позывы к рвоте, и продолжаю путь. Подтягиваясь, лезу наверх, повинуясь инстинкту.

Отсюда и дальше часть стены покрыта спиральными разводами сажи и масляно–радужными пятнами. Поверхность подверглась тепловой обработке, обгорела, однако перекладины лестницы не пострадали… пока что держатся.

Еще час.

Теперь мне уже не так весело. Я думаю о том, не выбрал ли я тот же путь, что и мой предшественник, о том, удалось ли моим копиям пройти по одному или обоим разветвляющимся коридорам. Сажи на стенках все больше. И вдруг мне становится ясно, что произошло.

Вихрь невероятно горячего воздуха или даже огня пронесся по шахте и встретил препятствие в виде чистильщика, который просто выполнял свою работу. Существо умерло и застряло в шахте, а потом его завалило мусором, в том числе частями тел.

Это словно война.

Это и есть война.

Еще полчаса, и я добираюсь до конца шахты — не того, каким он был задуман, а раздробленного, обугленного обрубка, который открывается в темную вонючую мерзость.

Я вижу картину невероятного разрушения.

Расплавленный, покрытый трещинами край шахты поднимается на три метра над клубком из разрушенных переборок, труб и фрагментов настила. Я высовываю голову и осматриваюсь.

Я на одной из сторон цилиндрического помещения приблизительно шестидесяти метров в диаметре. Мой вес значительно меньше, чем в начале пути, — возможно, теперь я на полкилометра ближе к центру корпуса. Если пройти еще дальше, гораздо дальше, то раскрутка превратится лишь в досадную помеху — и тогда мой вес уже можно будет не принимать в расчет.

Понять, что здесь произошло, каким это место было раньше и какие функции выполняло, невозможно. Всепроникающий горьковато–цветочный запах вызывает тошноту. Все вокруг покрыто радужной пленкой. Я касаюсь пальцем внешней поверхности стенки шахты; он лоснится. Я подношу его к глазам и даже в тусклом свете оставшихся лампочек вижу, что пленка пытается собраться в капли, организоваться. Мое тело ей совершенно ни к чему.

Я вытираю палец о внутреннюю поверхность стенки шахты, и пленка соединяется с другими переливчатыми пятнами, мигрирует к разлому. Пятна растекаются, пытаясь образовать своего рода «повязку»; пленка хочет покрыть поврежденную поверхность и начать… что? Ремонт?

Корабль умеет чинить себя без помощи факторов? Или же пленка — еще один фактор, живой инструмент?

На противоположном краю помещения возникает движение. Через завалы карабкается что–то большое — цепляется за выступающие части, время от времени останавливаясь. Блестящий черный корпус в виде усеченного конуса с юбкой или бахромой и двенадцать длинных гибких сочлененных конечностей, которые деликатно ощупывают и двигают обломки, словно собирая по частям разбитую вазу. Фигура издает негромкие звуки — «уип» и «уирр» — уныло, ошеломленно. По корпусу, бахроме и расходящимся в разные стороны конечностям бегут полоски синего и красного света.

Какой–то кусок отламывается и летит в мою сторону, по пути задевая коноид. Бахрома идет волнами, конечности ощупывают вонючий воздух. Возможно, это ремонтник — именно его и ожидаешь увидеть среди разрушений. Он оценивает ущерб, и счет за ремонтные работы ему совсем не по душе.

Далеко наверху виден пролом в переборке, а за ней что–то вроде холодного пламени. Через пролом протискивается еще один ремонтник и мчится к товарищу, по пути сбивая другие обломки. Я ныряю обратно в шахту — сверху падает труба, заваливается набок и, покачавшись, замирает. Я снова выглядываю: ремонтники соприкасаются конечностями и с достоинством издают мелодичные трели.

Когда начнется очередное замедление, я попытаюсь перепрыгнуть к пролому — за ним, похоже, еще одна камера. Не знаю, повреждена ли она и можно ли в ней находиться, но вонь, которая стоит здесь, просто невыносима.

Интересно, что станет с мусором во время замедления — как он зависнет, как изменится его расположение? У меня уже есть опыт общения со свободно падающими обломками, и повторять его я не желаю. Конечно, можно нырнуть обратно в шахту и спрятаться, однако нет никаких гарантий, что мусор не завалит отверстие. Нет, мой единственный шанс — дождаться полного замедления и пулей лететь к проему, надеясь на лучшее.

Прикинув в уме расстояние и направление, я ищу относительно гладкую поверхность, от которой можно оттолкнуться.

По какой бы траектории я ни двигался, я сумею преодолеть всего две трети пути. Ширина пролома — три метра: слишком крошечная цель, чтобы попасть в нее с одного прыжка.

В сиянии возникает какой–то силуэт — возможно, голова. Мне плохо видно: едкий воздух жжет глаза, а вытирать их сейчас я не хочу, будет только хуже. Когда перед глазами наконец проясняется, в проломе ничего нет.

Уверен, пленка уже покрыла мою одежду; еще немного, и эта дрянь набьется в легкие и убьет меня.

Начинается крен. Я хватаюсь за перекладину лестницы. Вокруг катится, кувыркается, падает мусор. Большие обломки высвобождаются, дрожат и вращаются. Помещение превратилось в шумный цирк — куски мусора бьются друг о друга, звенят, двигаясь в сторону, противоположную той, в которой вращается Корабль. Наконец мусор собирается в неплотный ком, отскакивающий от стен. Когда замедление прекращается, обломки неторопливо, будто слоны на прогулке, дрейфуют, пересекая намеченную мной траекторию. Ремонтников не видно. Если они столько продержались, то сейчас скорее всего висят где–нибудь в сторонке и терпеливо ждут начала ускорения.

Моя точка старта — относительно гладкий и широкий край шахты — находится сразу над последней перекладиной лестницы. Я прикидываю, не оттолкнуться ли от самой перекладины, но она слишком узкая, чтобы поставить на нее обе ноги.

Извиваясь, словно гусеница (еще один забавный, но бесполезный образ — это не паук, а что–то вроде молодого насекомого), я сажусь верхом на край шахты и крепко обхватываю его ногами. Затем выпрямляю спину, хватаюсь за край руками, твердо упираюсь ногами, сгибаю колени, бросаю взгляд через плечо…

В меня едва не врезается обломок размером с лошадь — и мне совершенно наплевать, что означает это слово.

Я отталкиваюсь — достаточно сильно и быстро лечу по помещению. Пока все хорошо. Я прижимаю руки и ноги, чтобы избежать столкновения с обломком трубы шириной с мою ногу, и этот маневр заставляет меня медленно вращаться вокруг оси, проходящей через бедра. Остановить вращение я не могу, но само по себе оно не опасно — разве что я наткнусь на что–нибудь острое. А острых объектов вокруг полно. От нечего делать я начинаю считать обороты; в конце пятого свет в проеме загораживает что–то большое и полупрозрачное. Возможно, просто пленка попала в глаз. Объект я не вижу — и не хочу видеть, — однако все равно смотрю. Большое непонятное пятно — словно зверь, сделанный из стеклянных трубок. Маленькая яркая красная точка наводит меня на мысль о том, что объект не просто увеличивается, а летит в мою сторону…

До пролома еще секунд десять. Мои пируэты приводят меня в ярость. Я хочу без помех разглядывать потрескавшиеся, деформированные стены и обломки, хочу быть уверенным в том, что меня не выслеживает ворох стеклянных трубок с красной точкой в боку.

Пять секунд до пролома. Отчаянным движением я хватаюсь за фрагмент переборки, одновременно гася и поступательное, и вращательное движения, — и вижу… разумеется, я ничего не вижу.

Неудачно оттолкнувшись от переборки, я лечу не в том направлении, но вытягиваюсь изо всех сил, и два пальца цепляются за обугленный, закрученный край. Несколько секунд я неуклюже барахтаюсь и наконец вылезаю через пролом из вонючего, заполненного мусором помещения в тихое, залитое синим светом пространство, которое кажется бесконечным…

Там я вижу величайший глаз во всей вселенной.

Сердцевина

Глаз нависает надо мной — искривленная прозрачная стена метров сто в ширину. Нас разделяет пустое пространство, похожее на огромную круглую линзу очков. За глазом вода — много–много воды, чудесной, сине–зеленой, полной крупных и мелких пузырьков, которые лениво движутся в потоках, оставшихся после очередной раскрутки, — покачиваются, делятся и снова объединяются.

Словно в огромной бутылке газировки.

У глаза невероятная глубина, он передний край огромного резервуара. От благоговения я обмякаю, а когда дыхание и пульс медленно возвращаются в норму, я понимаю, что опасность мне не грозит. Эта картина пробуждает во мне воспоминания, заполняет меня базовыми знаниями, которые я получил во Сне.

Корабль нуждается в топливе и массе реакции. Луна из грязного льда обеспечивает и то и другое. Горные комбайны на поверхности отправляют наверх глыбы льда, который хранят в резервуарах. Вот откуда появился змеевидный след — его выкопали машины. Луна в основном состоит изо льда; небольшую его часть составляет дейтерий, использующийся в термоядерной реакции — процессе, в ходе которого ядра атомов сливаются в более крупные. Для запуска реакции нужно много энергии, зато потом выделяется еще больше. И это лишь начальный этап другой, еще более мощной реакции — бозонной редукции.

Несколько сотен лет Корабль извергал из себя осколки атомов и сверкающие потоки мощной радиации, и в конце концов его скорость выросла примерно до двадцати процентов скорости света — то есть до шестидесяти тысяч километров в секунду. Для того чтобы выполнить основные условия, которые позволят Кораблю лететь к звездам, необходим огромный объект размером с эту луну. Где–то на периферии памяти картинка — тускнеющая, словно воспоминание о ярком сне: я вижу, как вдали от солнца эту луну выбирают из тусклого, замерзшего облака. Название облака я разобрать не могу — то ли Хорт, то ли Хурт…

По балкам лед доставляют в корпуса, затем его плавят, пропускают по каналам водопровода и запасают в огромном контейнере.

Огромная масса воды.

И она не для меня. Я устал, мне больно, меня мучит жажда. Я выдавливаю немного воды из бутылки в рот — и, закашлявшись, выплевываю; в невесомости она превращается в шарики. Пытаясь перевести дух и успокоиться, я краем глаза замечаю красную точку.

Рука разжимается, и я качусь по крышке контейнера. Здесь, рядом с центром Корабля, центробежная сила минимальна, но все равно застает меня врасплох. Я качусь, отталкиваюсь ногами и лечу, оглядываясь по сторонам. Должно быть, пятно прошло через пролом, пока я любовался сине–зелеными волнами. Обнаружить его снова я не могу. Слева, ближе к периферии Корабля, что–то движется. Резко, словно птица, поворачиваю голову. Возможно, там ничего нет. Возможно, это просто иллюзия, и она исчезнет, когда я смогу промыть глаз.

Не трогай меня.

Напротив, рядом с широкой передней стеной, по периметру идут люки. Я пытаюсь стоять, однако ноги не держат; я снова отскакиваю и отплываю к периферии — вниз. Если смогу удержаться здесь, на вращающейся стене, то буду весить меньше килограмма. Но у меня кружится голова, и я кувыркаюсь до тех пор, пока ладони не начинают скользить по стене, — к счастью, она гладкая, если не считать зазубренных краев пролома. Я отталкиваюсь, позволяя пролому пройти мимо, и в конце концов падаю и вытягиваюсь во весь рост, чтобы увеличить силу трения. Я лечу по стене, раскинув руки и ноги в стороны, — беззащитная жертва для всех, кто более уверенно двигается по открытым пространствам.

Мне прекрасно видно, что происходит в контейнере. Великолепное зрелище: огромный объем жидкости реагирует на раскрутку. Пузыри пытаются слиться друг с другом в центре, но течения постоянно их разделяют, бросают к стенкам. Пузырьки отскакивают от стен и снова плывут к центру. Содержимое контейнера превратилось в громадный водоворот. Хорошо бы увидеть такую картину перед смертью: вода, словно торнадо, окружает большой воздушный «карман»…

Я смотрю по направлению к центру Корабля — вверх — и снова вижу пятно: оно стало больше и продолжает увеличиваться. На поверхности запутанного лабиринта из стекловидных волокон вращается красная точка; блестящие соломинки сгибаются, движутся в разные стороны. Это существо похоже на сеть блестящих палочек, связанных друг с другом синими узелками.

На его поверхности мигают узкие концентрические круги неярких цветов — синие, черные, зеленые. Они расширяются, сужаются, кружат то в одном направлении, то в другом, притягивая взгляд.

Чарующее зрелище.

Существо прекрасное, призрачное — и, надеюсь, быстрое и сильное. Я примирился. Должно быть, это один из больших «убийц» — если судить по книге, не худший способ умереть.

Блестящий луч бронзового света летит по комнате и режет существо пополам. Две части извиваются. Цветные полосы бледнеют, появляются черные пятна. Луч мигает еще раз и рассекает существо на четыре части. Куски вспыхивают ярким синим пламенем. Я чувствую запах карамели и кислоты. На тело и лицо, шипя, медленно падают жгучие капли.

Я издаю вопль — правую руку пронзает копье. Я хватаюсь за привязанный к копью шнур и лечу прочь от горящих фрагментов, вращаясь по часовой стрелке.

Останки стеклянного красноглазого стога с хлюпаньем врезаются в стену.

Меня тянут; я уже на полпути к открытому люку. Пытаясь не закричать снова, одной рукой ослабляю мучительное давление древка. За люком, в оранжевой полутьме, виднеется силуэт — голова и торс. Я вижу лицо. Большие удивленные глаза.

Это девочка. Одна из девочек.

Явно раздосадованная.

— Иди сюда! — рычит она, втаскивая меня в люк.

Поклон

Я вижу большого человека — желтого с зелеными пятнами. Две мускулистые руки, две ноги, напоминающие бревна, — по местным меркам он похож на человека. А цвет и структура кожи — желтой, покрытой оспинками — вызывает в памяти лимон. У него большая голова на короткой шее, широкие плечи, широко расставленные глаза, маленький нос и узкие, почти как у куклы, губы. Я говорю «у него», но это, разумеется, всего лишь догадка.

Человек осторожно меня хватает, затем нажимает на конец древка, и шипы втягиваются внутрь. Он быстро вытаскивает наконечник из моей руки и смазывает кровоточащую рану каким–то веществом, которое достал из серого мешочка на поясе. Ладони огромные, но он действует быстро и деликатно, словно ювелир. Кровь останавливается, и боль тоже почти уходит.

— Он Учитель, — говорит девочка Желтому Великану. — Я добыла его за шлюзом, — добавляет она, подкрепляя слова жестом.

— Он точно тот самый? — спрашивает Желтый Великан.

Девочка смотрит мне в глаза.

— Помнишь меня?

Я отстраняюсь, оберегая раненую руку. Глаза щиплет, губы горят — на лицо попали капли едкой жидкости.

— Я тебя знаю, — говорю я девочке. — Двух тебя.

Из своего мешка девочка достает бутылку с водой и протягивает мне.

— Умойся. Там, дальше, мы тебя заштопаем. Остальные скоро вернутся.

Я уверен, что она уже видела меня — данного, конкретного меня. А я видел ее.

— Это ты вытащила меня из мешка?

Она кивает. Этот жест кажется мне удивительно человеческим, а значит, что я уже — хоть и не знаю почему — считаю девочку кем–то иным.

— Акушерка, — говорит Желтый Великан. У него сочный голос. Я бы хотел услышать, как он поет, с удовольствием послушал бы музыку — все равно какую. Забавно, что сейчас в голове у меня мысли о музыке. Я поднимаю бутылку над головой и промываю глаза. Вскоре жжение проходит, да и губам становится полегче. Я делаю пару глотков и возвращаю бутылку.

— Оставь себе, — говорит девочка. — Я бросила свою книгу. Ты ее нашел?

— Да, нашел — в пакете, но ее украла какая–то серебристая фигура…

— Их не существует, — сурово отвечает девочка.

— Точно. В шахте я видел рисунок — кровью. Думаю, его нарисовала такая, как ты. Что он означает?

Негодование уступает место смущению.

— Осторожно, — предупреждает меня Желтый Великан. — Она твой опекун. Она тебе нужна.

С этим я могу смириться — пока что.

— А тот монстр, бесформенный «стог»?

— Фактор, — говорит Желтый Великан. — Никогда такого не видел.

— «Убийца», — поправляет его девочка.

— Что стало с Собирателем и Сатмонком?

Девочка качает головой.

— Они сильные и дружелюбные, но надолго их не хватает.

— А твоя сестра?

— Не спрашивай, — предупреждает меня Желтый Великан.

Девочка вопрос игнорирует.

Я потираю руку. Растянутые мышцы болят сильнее, чем сама рана. Я еще легко отделался — копье могло пробить кость.

— Из чего ты меня подстрелил? — спрашиваю я.

Желтый Великан поднимает аппарат — изогнутый кусок пружины, перетянутый крученым черным волокном. Наконечник — тонкая полая трубка, шипы — кусочки металла на пружинах, уложенные в грубые выемки на конце. Если правильно потянуть за шнур, шипы убираются. Желтый Великан помахивает передо мной луком. Оружие сломано пополам.

— Нашел в куче мусора. Теперь он уже ни на что не годен.

— Извини.

Великан ухмыляется.

— Нужно найти другой.

Комната, где мы находимся, похоже, приспособлена для долговременного проживания людей — в отличие от камер без удобств или даже «дома» мальчика, оборудованного по его вкусу. Здесь больше стиля, порядка; комната не такая обезличенная, ее даже можно назвать симпатичной. На сетках, протянутых вдоль стены, расставлены стекловидные объекты разных размеров и цветов. Изогнутый потолок расписан деревьями и облаками, словно мы сидим в тенистой беседке. В памяти всплывают обрывки воспоминаний о поэзии и ботанике.

Желтый Великан и девочка медленно подпрыгивают на кончиках пальцев, внимательно наблюдая за мной. Ждут моей реакции. Я пытаюсь улыбнуться.

— Здесь мило.

Мелкие штрихи и детали выглядят притягательно–приятно. Кто–то долго жил здесь — но, кажется, не мои нынешние хозяева. Центробежная сила здесь такая же, как и у резервуара с водой. Я, словно балерина, поворачиваюсь на носочке, слегка отталкиваюсь, вытянув руки в стороны, взмываю, затем опускаюсь на пол. Прыгать приятно. Мне нравится.

В ключевых точках — от пола до потолка — прикреплены тросы и закругленные перила. Противоположная стена едва видна. Большое роскошное жилье.

Мы все любим жить у воды.

Передняя стена…

Тому, кто жил (или хотел бы жить) здесь, требовалось постоянно быть начеку. Эта стена, как и край резервуара, прозрачна, однако покрыта грязью. Кто–то — возможно, девочка или Желтый Великан — протер стекло, и посреди слоя грязи образовался большой овал. За стеной мелькают тени.

Слегка подпрыгивая, я направляюсь к овалу. Стена обращена к носу Корабля; за ней — еще более захватывающая картина, нежели декор позади меня. Коническая структура корпуса видна почти целиком. Диаметр Корабля здесь составляет около сотни метров. Эта комната вместе с остальными такими же заполняет примерно треть объема в данной точке.

Справа от меня, ближе к периферии Корабля, стоит ряд из десяти больших цилиндров, длина которых — пятьдесят–шестьдесят метров. За ними видны изящные линии «корабелов», плавучих баз и других машин, которые должны построить и подготовить к запуску корабли — «семена». Эти корабли заберут пробы, исследуют планету и доставят нам всю необходимую информацию, чтобы мы могли решить, подходит ли нам эта планета, а мы — планете.

Зрелище вызывает во мне слишком много воспоминаний — столько, что я не могу обработать их одновременно. Я знаю это место — хорошо знаю. Моя работа всегда начинается здесь, где личные связи, выкованные в ходе многочасовых занятий, дают изумительные плоды — любовь, приключения и тяжелый упорный труд.

Но скоро я понимаю, что эти машины неисправны, и причина тому — не простое небрежение, а гораздо хуже. Безумная война, которая шла на Корабле, затронула наконечник нашего «копья» и сильно его затупила. Я вижу ущерб, о котором говорилось в книге. Цилиндры и зародыши кораблей в них изогнуты, покрыты выбоинами, обуглены, разворочены взрывами. Ближе к центру видны блестящие, сочащиеся внутренности выпотрошенных учебных отсеков, похожих на стручки огромных растений. Справа от меня — обработчики, которые создали бы наши посадочные модули. У них те же повреждения — их словно уничтожили злые дети с молотками и факелами.

— Что здесь произошло? — спрашиваю я дрожащим голосом.

— Ты Учитель, — отвечает Желтый Великан. — Ты нам скажи.

За спиной открывается и закрывается люк.

— Вы нашли одного из них?

Я разворачиваюсь и вижу серую фигуру — настолько худую, что я не сразу понимаю, что это женщина. Она более двух метров ростом, у нее длинное вытянутое лицо и большие темные глаза. Щеки и длинные руки до плеч покрыты мягким темным мехом. Пальцы нервно сжимаются.

— Он сам нашел дорогу, — говорит Желтый Великан.

— Мне помогала девочка — поправляю я.

Паукообразная женщина движется вдоль перекладин и тросов с изяществом балерины. Она худая, но почему–то не кажется тощей. Еще один неизвестный тип истерзанных существ в нашем зверинце.

— Значит, она полагает, что ты важен для нас, — неуверенно произносит женщина.

— Конечно! — подтверждает девочка. — Он Учитель.

— Я привела Циноя. — Женщина прищуривается, похоже, предупреждая меня.

— Осторожно. — Желтый Великан коротко кивает.

Люк снова открывается, и на этот раз тьму проема заполняет нечто светлое — словно кто–то мазнул широкой кистью. Я подаюсь назад, с трудом подавив желание убежать и спрятаться — если бы я мог бежать, если было бы где спрятаться.

Существо большое, оно едва протискивается в отверстие — и совсем не похоже на человека. Блестящие иглы цвета слоновой кости колышутся, отгибаются назад, словно щетина. Между собачьими плечами на длинной шее длинная голова с розовыми глазками и тупой мордой, как у рептилии. Белоснежные губы раздвигаются, обнажая зубы цвета льда; я знаю, что они прочнее, чем зубы животных, и, быть может, прочнее стали.

Я уже видел его раньше — в одной из частей Сна, которую не должен помнить… не хочу помнить.

По телу существа, под рядами игл, тянутся блестящие крученые шнуры мышц, прикрепленные к серебристо–серым костям. Мускулы находят новые точки прикрепления; зверь изменяет облик и, сбежав с потолка на пол, становится рядом с женщиной–пауком.

Иметь дело с существами из этой части Кладоса мне не приходилось. Этот зверь из другого раздела Каталога.

Каталог. Кладос. О Боже… Я прижимаюсь к высокому окну, чувствуя, как по телу бегут ручейки пота. Скрестив ноги, девочка одной рукой хватает трос. Она смотрит на меня, затем на зверя цвета слоновой кости. О чем она думает, я не знаю. Чудовище дрожит, стуча иглами.

Слоновая кость, серебро и лед.

— Я ему не нравлюсь, — говорит зверь женщине. Голос страшный — низкий, скрежещущий, но при этом мелодичный.

— При первой встрече ты и меня напугал, — говорит Желтый Великан.

— Успокой Учителя, — приказывает женщина девочке.

В памяти всплывают новые сведения — новые кошмары. Тот факт, что я действительно узнаю это существо, вызывает болезненную реакцию — такое чувство, что в моем теле находятся два человека. Этот зверь — один из самых мрачных секретов Корабля, «охотник». «Охотники» — биомеханические воины, обладающие невероятной мощью и способностью к адаптации. Они могут питаться почти любым сочетанием жидкости и газов, которое встречается в среде, богатой органическими соединениями.

Эти существа не умеют разговаривать. «Охотник» делает только одно — выслеживает и убивает жертву.

Ему здесь не место.

Вновь стучат иглы — зверь содрогается. Я боюсь, что разозлил его, и жду, что он опять изменит форму. Почему он до сих пор не убил меня и всех остальных?

— Ему можно доверять? — спрашивает «охотник».

— А у нас есть выбор? — отзывается Желтый Великан.

Девочка внимательно смотрит на нас. Женщина–паук пожимает плечами.

— Как вы здесь оказались? — хриплю я.

— Нас вытеснили, — спокойно отвечает женщина. Она не боится никого из нас, а зверя цвета слоновой кости — меньше всего. — Факторы пошли в атаку и сожгли родильные комнаты и жилые отсеки в корме. Новорожденных больше не будет. Мы последние.

— Если останемся здесь, они и нас найдут, — замечает Желтый Великан.

Девочка подтягивается по тросу и берет меня за руку.

— Я молилась о тебе. И ты пришел.

— Она всегда молится о тебе, — добавляет Желтый Великан.

Видимо, что–то прочитав на моем лице, «охотник» начинает приближаться. Я уверен, что мне грозит опасность.

— Ты меня видишь, ты знаешь меня. Я не просто урод, да? — спрашивает зверь. — Расскажи мне, кто я такой.

Иглы падают, бледные, блестящие мышцы изменяют свое положение на винтообразных костях, изменяя подъемную силу, нагрузку и баланс. Теперь зверь больше похож на четвероногий танк — или на нечто под названием броненосец. Броненосец с головой ужасного, похожего на ящерицу волка. Таких животных я никогда не видел.

— У тебя имя есть? — спрашивает монстр.

— Нет. Я не помню.

— Из тех, что здесь, имя есть только у меня. Почему?

— Прошу прощения, — прерывает женщина–паук. — Я вас познакомлю. Учитель, это… Циной.

— Мой облик должен быть другим, — говорит Циной. Голос зверя падает на октаву, словно доносится из глубокой–глубокой пещеры. — Я выгляжу ужасно.

— Я тоже выгляжу не так, как должен, — замечает Желтый Великан.

— Я такая, какой меня сделала Мать, — говорит девочка.

— Разумеется, — замечает Желтый Великан. Если учесть, что его лицо кажется застывшим, то, похоже, он ухмыляется.

— А ты? — спрашиваю я у женщины.

— Имени нет, — отвечает она. — Но я знаю, что лучше всего действую при невесомости. — Она вытягивает руки. — Кроме того, я много знаю про корпуса и особенно про Триаду — то, чем станет Корабль, когда три корпуса объединятся.

— Повезло ей, — говорит Желтый Великан. — Для меня все покрыто мраком.

Женщина подходит к окну. Я делаю шаг назад, чтобы она могла выглянуть через овал и осмотреть руины наших надежд. В ее глазах печаль.

Девочка тянет меня к большому коричневому пятну — возможно, это кресло. Оно одновременно всасывает и успокаивает меня, удерживая мягко и нежно.

— Расскажи нам, — просит девочка. — Ты ведь Учитель. Расскажи нам, что ты помнишь.

— Учи нас, Учитель, — говорит Желтый Великан. — Мы жаждем знаний.

Я сглатываю. Снова возникает чувство, что я расколот надвое — два Сна, сплетенных вместе. «Охотник» по–прежнему наблюдает за мной, словно кот за птицей.

— Зачем я нужен? — спрашивает он. — В чем мое предназначение?

Я не хочу игнорировать вопрос, но и не желаю разочаровать зверя — а то, что я случайно вспомнил, счастья никому не принесет.

Женщина передает мне бутылку воды, и я пью.

— Тебя называют «охотник», — говорю я. — Таких, как ты — или похожих, — мы отправляем на поверхность планеты в первых кораблях — «семенах».

— Зачем? — спрашивает женщина.

— Если на планете что–то совсем не то, команда импровизирует, выбирает что–нибудь из Каталога.

— Что за Каталог? — спрашивает Желтый Великан.

— Как меня используют? — перебивает его «охотник».

Сначала я отвечаю ему. Что бы ни было у него в душе, он по–прежнему наводит на меня ужас.

— Ты зачищаешь площадку, — говорю я, пытаясь смягчить удар. Ты убиваешь все на своем пути. — Помогаешь подготовить планету к высадке людей.

— Я — «убийца»?

Ты — «убийца». Вслух я этого не говорю.

— Не знаю. Перестань на меня пялиться, — отвечаю я вполголоса.

— Черт! — «Охотник» отходит прочь, съеживается, вытягивается; его поза становится еще менее угрожающей — почти изящной.

— Это мой зверь, так что будь с ним поласковей, — мягко замечает женщина. Ей, как и мне, тоже не нравится то, что я им сообщил. — Он сопровождал и защищал меня. Не нужно его расстраивать. Вопрос в другом: кто главный — Учитель или я?

— Ты забыла про меня. — Желтый Великан притворяется разочарованным.

— Учитель, — настаивает девочка.

— На самом деле ты ведь не лидер, — говорит Желтый Великан.

— Да уж, — соглашаюсь я.

— Можешь обратиться за помощью к Управлению Кораблем?

— Когда–то Корабль со мной разговаривал… один раз.

— Полагаю, он лжет, — рычит «охотник».

Женщина–паук снова вытягивается во весь рост — удивительное зрелище. Они с охотником — грозная пара.

— Учитель знает все, нужно лишь потыкать его как следует, — утверждает девочка.

— Это правда, Учитель? Что еще в том Каталоге? Я?

— Не знаю.

Я стараюсь не смотреть им в глаза. Хочу отдохнуть и подумать. В голове постепенно проясняется. И то, что всплывает сейчас в памяти, мне совсем не нравится. Я должен был родиться после того, как мы найдем планету, после того, как прибудем на место, — таков главный план моего Сна. Прибытие и высадка — сложная работа, которая следует за сотней миллионов процессов, за триллионом больших и малых решений. Самое интересное — то, что происходит до нее.

Возможно, Сон — это ложь от начала до конца, убедительная сказочка. Только сейчас до меня доходит то, что было очевидным с самого начала: если планета не гостеприимна, если возникли сложности, Корабль должен приспосабливаться. Я — как и они — не родился и не вырос — меня сделали. Если возникают большие проблемы, меня можно адаптировать. Я существую в нескольких разновидностях. И сейчас смешались два «я» или больше.

— Кто здесь дольше всех? — спрашиваю я.

— Мы с Циноем, — отвечает женщина. — Большого Желтого и девочку мы встретили у резервуара и проводили сюда.

— И ни у кого из вас нет книг?

— Ни у кого.

— У меня была, — отвечает девочка. — Ты ее потерял.

— Точно. — Об этом я говорить не хочу. — Но я нашел одну из своих книг. — Я достаю ее из кармана и раскрываю на той странице, где рисунок. Вокруг меня собираются все, кроме «охотника»; очевидно, он сознает, что даже сложенные иглы могут нас уколоть.

— Три корпуса, ты правильно запомнила. Но чтобы понять, что все это значит, нужно узнать больше.

— Верно, — соглашается девочка. — Его нужно подтолкнуть.

Почему она так зациклилась на мне, я не знаю.

— Ты то, что ты видишь, — говорит Желтый Великан.

— Очень умно. Ты у нас философ, — замечает женщина.

Желтый Великан разводит в стороны огромные руки.

— На философа я не похож.

— Не ты один, — замечает Циной.

— Это твой рисунок? — спрашивает у меня женщина.

— Нет. Полагаю, это нарисовал другой «я».

— Сколько всего таких, как ты?

— Я видел сотни трупов… они в морозильниках на корме.

— Ужасно, — произносит Желтый Великан. — А вот я, к счастью, уникален.

Неловкая пауза.

— У меня нет сил, — говорю я. — Можно мне где–нибудь поспать? Еда здесь есть?

— Ее очень мало, — отвечает женщина.

— Еды все меньше и меньше, — говорит Желтый Великан. — По дороге сюда я часто встречал людей, которые умирали с голоду.

Я делаю еще глоток из бутылки.

— На корме, за резервуаром с водой, есть комната. Там живут мальчик и женщина. Им хорошо. У мальчика много пищи и воды: кажется, он умеет отдавать приказы корпусу.

Они угрюмо смотрят на меня, словно не верят моим словам. Потом я понимаю — они просто отдают дань уважения человеку, который ушел от верной смерти.

— Там была еще одна девочка, она ушла первой, — говорю я, словно оправдываясь, и делаю глоток.

Желтый Великан отводит взгляд.

— Мы слышали о таких комнатах, — кивает женщина–паук. — Если тебе там понравилось и ты остался, то после нескольких раскруток уже думаешь, что прожил в комнате годы. Забываешь, кто ты… А потом двери запираются — уже навсегда, — и ты попадаешь в ловушку. Затем в другой части корпуса открывается еще одна комната… все то же самое, только люди уже другие.

Молчание.

— Они меня отпустили, — говорю я.

— Это просто история, — отвечает женщина. — Еды нам хватит на несколько дней. Мы должны найти путь вперед — найти выход.

— Куда?

— Не помню, — удрученно вздыхает она. — Пока не помню.

— Точно, — произносит Желтый Великан. — Если не будем отдыхать, то спятим. Давайте все уберем, съедим по кусочку и ляжем спать — по очереди: один сторожит пару часов до следующего замедления, потом следующий. Идти лучше, когда веса нет, верно? — Он смотрит на женщину, и сейчас на его лице написано упрямство.

Она встречает его взгляд, затем элегантно пожимает широкими плечами и сворачивается в клубок.

— Кто сторожит первым?

— Я, — отвечает Желтый Великан. — Я сплю с открытыми глазами. Потом девочка — у нее самый чуткий слух.

Мы протираем друг друга влажной тряпкой, и от этого нам становится лучше — в самых разных отношениях, — и, кроме того, мы становимся ближе друг другу. После нежного толчка, возникающего в начале раскрутки, пролитая вода медленно падает на пол, образуя лужи. Мы подтираем ее и выжимаем воду в пустую бутылку. На это уходит время — вода ведет себя как сироп, однако терять ресурсы нам нельзя.

«Охотник» держится, естественно, особняком, но внимательно наблюдает за нами — и мне кажется, что в его розовых глазах, защищенных бронированными веками, сквозит печаль.

После короткого обеда — пары кусков хлеба, разделенных на всех, — мы расходимся в разные стороны. Я устраиваюсь на диване. «Охотник» забивается в угол. Это забавный процесс: закрепившись на стенах и потолке тремя конечностями, Циной втискивает себя в угол до тех пор, пока не уменьшается почти вдвое.

Женщина просто ложится на пол, закрывает глаза и расслабляется, превращаясь в клубок конечностей. Девочка далеко от нее не отходит — хочет быть рядом с тем, кто хоть как–то заменяет ей Мать. Ноги девочки скрещены, локти торчат в стороны, ладони сжаты, словно она молится — возможно, корпусу, или Управлению Кораблем. Она бросает взгляд на меня. Потом ее веки тяжелеют, она тоже сворачивается клубочком и засыпает.

Я трачу несколько минут на то, чтобы записать новую информацию в книжечку. Мой почерк — печатные буквы, написанные от руки, — не меняется. Я описываю не все, а только самые яркие сцены. Рано или поздно я соберу достаточно страниц, и тогда мои книги расскажут обо всем. И тогда я…

Не знаю, что я тогда сделаю.

Я пишу. Дойдя до определенного момента — когда меня спасли от чудовища с красной точкой, — я поднимаю глаза.

— А у кого лазер?

Желтый Великан стоит на часах рядом с люком.

— Ни у кого, — отвечает он, и ему удается изобразить на лице удивление. Мимика у него едва заметна, но она есть — просто к ней нужно привыкнуть. — Мы думали, что он у тебя…

Женщина–паук просыпается.

— Отлично. У нас неизвестный защитник.

— Или кто–то хотел тебя убить, но промахнулся, — высказывает предположение «охотник», высунув голову из угла.

Космический корабль

Замедление будит нас слишком рано. Мы почти не замечаем разницы — был только легкий толчок.

— Кажется, теперь я помню больше, — говорит женщина, зевая.

— Такое бывает, когда выспишься, — отзывается Желтый Великан. — Вот почему я сплю мало.

Она хмурится.

— В начале все корпуса одинаковые. Если я помню точно — а это далеко не факт, — то на носу, за зоной погрузки, есть доступ к центру управления. Туда можно попасть через боковой люк. — Она указывает на незаметный отпечаток на противоположной стене, почти закрытый потолком.

— Придется идти туда, — говорит Желтый Великан.

«Охотник» вылезает из угла. Девочка берет его за жуткую лапу с когтями, и крошечная ладошка почти исчезает среди ловких пальцев, бороздок и рогоподобных выростов. Очевидно, девочка слепо доверяет этому существу.

Пока что память женщину не подводит — вперед пройти можно. Мы выходим в коридор — здесь есть перила и тросы, значит, он предназначен для людей. После ее прикосновения в противоположном конце коридора открывается еще один люк, и мы выплываем в едкую атмосферу зоны погрузки.

Здесь мощный запах гари, и его сопровождает слишком хорошо знакомый туман из крошечных капель едкой жидкости.

Девочка морщится:

— Снова вонь.

Мы формируем цепь и пересекаем зону ожидания. Впереди — «охотник», наш абордажный крюк. Переход занимает несколько долгих, мучительных минут; мы идем мимо сломанных балок, мимо обугленного оборудования, через кольцо уже бесполезных посадочных аппаратов, от вида которых сердце разрывается… Огромные обломки стонут и, покачиваясь, выплывают в центр отсека.

Противоположная стена, та, что ближе к носу, менее пятидесяти метров в ширину. Должно быть, идти осталось совсем немного. На зоне погрузки мои воспоминания заканчиваются. По логике дальше должна быть обсервационная палуба и, возможно, центр управления, но что, если они тоже повреждены?

Просто чудо, что один из похожих на меня прошел так далеко и все же вернулся. Зачем? Потому что он был один и не знал, куда идти? Команда. Одного меня недостаточно: должна быть группа, обладающая необходимыми знаниями. Но кто объединяет нас?

Кто решает, кого создать и какие знания вложить?

Кусок опорной рамы медленно вращается, перекрывая дорогу к люку. Мы хватаемся за двухтавровую балку, прикрепленную к относительно неподвижной переборке. Желтый Великан присоединяется к «охотнику»; вместе они останавливают фрагмент рамы и отпихивают в сторону, где он сталкивается с сеткой для корабля — «семени» и застревает.

— Здесь люк, — объявляет «охотник». — Большой.

Путь свободен.

«Охотник» ставит липкую лапу на гладкую поверхность, потом, взяв Желтого Великана за ногу, размахивается и с его помощью достает всех нас. Мы аккуратно разделяемся, пролетаем сквозь широкий проем, а затем хватаемся за что попало.

Мы в помещении примерно десять метров высотой и по пять в ширину и длину. Возможно, здесь хранится оборудование. Или это какой–то лифт. Мои знания здесь на нуле: эта зона не входит в мои должностные обязанности.

Здесь тусуются амбалы.

— Амбалы, — шепчу я.

— То есть? — спрашивает Желтый Великан.

— Грузчики. Докеры. Менеджеры по разгрузке. Бригадиры. Не знаю — в голове сплошные обрывки.

Все путешествие заняло примерно треть времени раскрутки.

— Здесь не так уж плохо, — замечает женщина. — Тумана нет — только тот, что просачивается через люк.

Она ощупывает люк, толкает, тянет его и, наконец, кричит на него, но он все равно не закрывается. Женщина отступает; Желтый Великан бросает ей серую сумку, чтобы она могла утереться.

Однако наше присутствие запустило другой механизм: люк впереди поворачивается, разделяется на части и словно тает, уходя в стену. Включается кольцо больших люминесцентных панелей, комната наполняется светом. Теперь нам виден ряд зеленых медных арок, а за ними — еще один люк — изогнутый, блестяще–черный, покрытый мириадами огней.

Когда мы проходим под арками, новый люк также разделяется на три части, которые вращаются и отъезжают в сторону. Поначалу мне кажется, что передо мной новые лампочки, но они другие, они светят резче и ярче.

Мы в большом «пузыре», передней обсервационной палубе данного корпуса. За пределами корабля — плотная тьма и бесконечное множество крошечных холодных сияющих огней.

Звезды. Я вижу их уже во второй раз, но они по–прежнему удивляют и поражают меня.

Такие потерянные.

Женщина–паук протягивает к перегородке длинные пальцы и, оттолкнувшись, движется вперед. Желтый Великан пытается ее схватить, но она аккуратно складывает руки и ноги, и он промахивается. Она проплывает мимо нас и первой оказывается в носовом отсеке.

— Центр управления корпусом, — говорит женщина. — По–моему, я здесь уже была…

— Что это? — спрашивает девочка, указывая на сверкающую пыль.

— Ради них мы пришли сюда, — отвечаю я, и это все, что я могу сказать, — в горле застрял ком. Перед нами цель нашего путешествия.

Где–то там, возможно, наш дом.

Слева от нас — мощные ионизированные потоки голубого и розового цветов. А прямо перед нами — еле заметная серебристая мишень, от которой назад идут еле видимые прутья клетки. Это не часть звезд, а часть Корабля. Сначала я не замечаю эти тонкие полосы, потому что звезды видны и сквозь них.

Девочка быстро летит вперед, за ней, пытаясь соблюдать осторожность, — Желтый Великан. Я двигаюсь рядом с ним. Последний — «охотник», он нас прикрывает.

Носовой отсек образует усеченный конус с прозрачным «пузырем» или куполом на самой верхушке — примерно десять метров в ширину и четыре метра в глубину. Шестиугольная сеть тросов и петель позволяет двигаться от одной точки к другой или закрепиться на месте.

Мы долго — слишком долго, как говорит мне чувство опасности, — глазеем сквозь прозрачный купол.

Циной указывает на цветные потоки и завихрения: в темноте глаза «охотника» стали фиолетовыми. Поначалу смысл его слов до меня не доходит, настолько я увлечен зрелищем.

— Туманности не такие яркие, разве что рядом с возникшей недавно новой звездой — или, что еще хуже, сверхновой.

Я неохотно отхожу назад. Посты центра управления на своих местах, на узких пилонах, расставленных по периметру. Женщина–паук скользит от одного к другому, руки быстро бегают по изогнутым дисплеям и панелям.

Я уже видел это место, хотя никаких воспоминаний о нем у меня нет. Скорее всего его разберут, его поглотит триада еще до окончания путешествия — когда три корпуса объединятся. Но на Корабле, похоже, сбился график. Почему зона погрузки уже готова? И почему часть посадочных модулей уже построены и уничтожены? Они бесполезны, непригодны — словно трупы в морозильниках.

Женщина–паук, похоже, чувствует себя совсем как дома и все больше и больше вспоминает о своем предназначении. Это логично — она приспособлена для низкой или нулевой силы тяготения. Вероятно, она — часть команды, которая работает на Корабле в течение нескольких десятилетий пути, — направляет его на орбиту, прокладывая путь для колонистов. Означает ли это, что она должна умереть раньше, чем создадут меня?

Сборочная команда и посадочная команда — не одно и то же. Мы не рассчитаны на то, чтобы стать большой счастливой семьей. Я почти привык к нерегулярным «вспышкам» памяти. Интересно, «высокая женщина» в моей книге — это женщина–паук или другая?

— Здесь мы работаем, — говорит она. — Мои люди выводят нас на орбиту и объединяют корпуса. Вот почему я здесь. — Она переводит взгляд с девочки на Желтого Великана и наконец на меня — яростно требуя подтверждения.

— Логично, — отвечаю я.

— Еще бы, черт побери. Кто я — пока загадка, но по крайней мере я знаю, для чего я нужна.

Девочка обвивается вокруг пилона системы управления, наблюдая за тем, как большие люди разбираются в приборах.

Желтый Великан хватает меня за плечо.

— Где Циной?

«Охотник», похоже, исчез сразу после того, как сказал что–то про туманность.

Сверкая глазами, женщина–паук изучает ряды панелей управления. Второй круг она совершает еще быстрее, чем первый.

Мы здесь лишние — по крайней мере в данный момент.

— Давай вернемся и поищем, — предлагаю я.

Мы движемся по тросам в сторону кормы через подсвеченный выход. Через люк из зоны погрузки тянется туман. Заглядываем в зону погрузки: никаких следов «охотника» — Циноя.

— Почему он ушел? — спрашивает Желтый Великан. — Он же предан серой женщине.

Там, где мы вошли в зону погрузки, движется бледное пятно. Силуэт незнакомый, но, с другой стороны, «охотник» славится тем, что постоянно меняет свой облик.

— Это он? — Я показываю рукой.

Туман толкает меня назад, в потоки более чистого воздуха. Я почти ничего не вижу.

Желтый Великан вытягивается, всматриваясь в едкий мрак.

— Ага, — наконец говорит он. — Проклятый туман жжется.

Я вытаскиваю из–за пояса еще одну пустую серую сумку и протягиваю ему. Здоровяк вытирает лицо.

— Он идет сюда.

— Ты уверен, что это «охотник», а не…

Внезапно зверь уже рядом — и второпях расталкивает нас. Одного присутствия зверя — не говоря уже о прикосновении — достаточно, чтобы я застонал. Желтый Великан вытягивает длинную мускулистую руку, чтобы замедлить его полет.

— По трубе идут штуки, — объявляет зверь. — Плохие штуки.

— Люди? — спрашивает Желтый Великан.

— Черт, нет, конечно. Такие, как я, только злые.

— Скоро придут?

— Мигом. Уводи всех из–под купола, там все равно плохо — яркие туманности, все не так. Тащи их сюда — в темноте мы не заметили дверь. Возможно, там выход.

— Показывай, — говорю я, и «охотник» без колебаний хватает меня так сильно, что причиняет мне боль. Мы летим во тьму. Я беспомощен — словно попал в ураган.

Затем с удивительной ловкостью Циной вцепляется в какую–то поверхность и плавно затормаживает, после чего ставит меня перед круглым углублением, периметр которого медленно пульсирует красным.

Люк открывается.

Все еще дрожа, я вырываюсь из лап Циноя, однако рядом нет ни одного объекта, от которого можно было бы оттолкнуться. Я машу руками и ногами, шепотом проклиная все на свете, когда за спиной вдруг возникает женщина–паук. Она оттаскивает меня в сторону, и я хватаюсь за трос.

— Не делай так, — мягко укоряет женщина «охотника», словно ребенка. Зверь рычит, гремя иглами цвета слоновой кости.

Сквозь люк проходит Желтый Великан.

— Снова мертвяки, — доносится приглушенный голос с той стороны. — Совсем несвежие.

Желтый Великан выбрасывает три трупа, сухие, словно коконы. Я не намерен проверять, есть ли среди них похожие на меня. Я дотягиваюсь до люка, рывком прохожу сквозь него и медленно вращаюсь — до тех пор пока пальцы не нащупывают какую–то сеть.

Мы в летающем аппарате, который пришвартован сразу за центром управления. Небольшая кабина похожа на яйцо, обращенное острым концом к люку. Внутри мелкоячеистая сеть, которая реагирует на наше присутствие. В задней части, обнявшись, висят две мумии. Не разъединяя их, Желтый Великан толкает трупы мимо меня и женщины–паука — из люка, прочь.

Воздух сухой, чуть пахнущий смертью, — но это гораздо лучше, чем туман снаружи. Желтый Великан предлагает закрыть люк.

Сеть хочет служить нам, защищать — направлять. Она отодвигается от голубой полусферы, открывая еще один иллюминатор около метра в диаметре. Мы снова видим звезды, а километрах в пятидесяти — нос другого корпуса.

— Это «яйцо» для перевозки, — говорит женщина–паук. — Циной, ты чудо. Я совсем не обратила на него внимания.

— Времени нет, — отвечает Циной. — Штуки идут.

— Но я должна вспомнить, как им управлять, — возражает женщина.

К нам заглядывает девочка.

— Я слышу, там идет бой, — говорит она. — Дерутся по крайней мере трое. Все они умрут.

Желтый Великан рывком освобождается из сети. Девочка с улыбкой отходит в сторону, давая ему вылететь из люка. А вот «охотник» застрял — сеть не знает, как отпустить длинные иглы. Циной дергается и, в конце концов разорвав сеть, следует за Желтым Великаном. Девочка держится от зверя подальше.

— Оттуда мы могли бы управлять всем корпусом, — говорит женщина–паук и вызывающе смотрит на меня. Она прекрасно понимает, что всего несколько часов назад утверждала совсем другое.

Я выхожу. Девочка обеспокоенно следит за моими действиями — ей хочется, чтобы я остался здесь, в безопасности. Туман бьет мне в лицо; я иду по зоне погрузки, ориентируясь на цветное пятно — одежду Желтого Великана. Указывая в сторону кормы, он практически летит к нашему бывшему жилью сквозь обломки и рамы, которые удерживают на месте разрушенные корабли.

И в этот момент начинается раскрутка — разумеется, для того, чтобы нам было повеселее.

Схватка

Удивительно, как хорошо я адаптировался к условиям невесомости. Все, что я успеваю в промежутках между прыжками и кувырками, — это рассчитать, как сильно я врежусь во что–нибудь, если не ухвачусь вот за эту балку или вон за тот обломок, как быстро смогу облететь вокруг троса или перил и изменить свою траекторию. По мере того как раскрутка достигает максимума, скорость полетов становится все выше, а траектория — все сложнее.

Разумеется, везет мне далеко не всегда, и поэтому дело не обходится без столкновений и синяков. При подлете к выходу из «дома» я допускаю особенно грубый просчет, после чего врезаюсь в стену и отлетаю, оглушенный, а затем медленно падаю по направлению к периферии Корабля. Удивительно сильные руки женщины–паука хватают меня за рукав и тащат к люку — а ведь до него почти четыре метра.

— Девочка права, — говорит она. — Слышишь?

Не слышу. Мои уши не настолько чувствительны. Я пристыженно благодарю женщину, и мы огромными прыжками быстро пересекаем «дом» вслед за Циноем и Желтым Великаном, а затем возвращаемся под купол, который прикрывает переднюю часть резервуара с водой. Нас подстегивают адреналин и смутное предчувствие опасности.

Женщина взмывает в воздух и мчится к огромному «глазу» резервуара. Вода плещется вовсю; волны величественно закручиваются в спираль, вздымаются, разбиваются о стены медленно вращающейся трубы. Лопающиеся пузыри создают невероятный шум, и как в нем можно расслышать хоть что–нибудь — вне моего понимания. Но прежде чем я успеваю о чем–либо пожалеть, мы — один за всех и все за одного — не обращая внимания на зудящую кожу и резь в глазах, проходим через несколько люков и одну длинную трубу и возвращаемся в большой, загроможденный сферический зал. И я готов поклясться, что в этой части Корабля я еще не был.

То, что я вижу, больше всего походит на уничтоженный лес. Я крепко зажмуриваюсь, затем плюю на рукав и протираю им глаза. Мертвые растения, вялые и хрупкие, свешиваются с перекрещивающихся тросов, и на нас медленно и торжественно падает дождь из листьев и веток — его вызвало нечто наполовину похороненное в центральном скоплении.

Изувеченное тело, ненадолго зацепившееся за мертвые ветки, медленно скользит прочь. За ним покорно тянется след кровавых капель–бусин — они текут из культи, которая раньше была ногой. Голова поворачивается, глаза мигают, и я понимаю, что существо еще живо. Это Красно–коричневый, только, похоже, женщина — или человек другой формы. Затем она выплывает на свет; я поднимаю взгляд, чтобы понять, откуда она взялась, и вижу, как из тьмы поднимается…

Новая радость. Старый друг — Красная Клешня. Я снова знакомлюсь с тем, что раньше видел только по частям — одна клешня, другая, еще несколько, наполовину скрытых, квартет ртов на широком теле мышиного цвета. Зубастые красноватые пластины щелкают, словно ножницы: дюжина шипастых красных рук высовывается из–под панциря. Руки хватают, дергают, тащат внутрь все, до чего могут дотянуться, — ветки, куски тросов. Отрезанная нога Красно–коричневой застряла в одной из пастей. Тварь падает прямо на меня, она совсем рядом; я хватаю трос, тянусь влево и с ужасом наблюдаю за тем, как чудовище с неожиданным и жутким изяществом опускается на поверхность, выставив клешни и лапы, чтобы смягчить удар.

Однако изящества надолго не хватает; существо бешено расшвыривает обломки, отталкивает в сторону безжизненное тело. Искалеченную женщину засасывает поток мусора. Красное чудовище вращается на месте, задрав клешни, не в силах найти опору, однако очевидно, что его внимание обращено на меня.

Здесь больше никого нет — только я и оно. Надеюсь, что меня не бросили… С другой стороны, чем происходящее отличается от печальных историй моих предшественников, мертвых и замороженных двойников?

Чудовище делает паузу, находит опору и вылезает из–под завала.

Клешня вздымается все выше, качаясь и щелкая, однако лишь царапает мой локоть и бедро.

Из центрального скопления выпадает большое существо ядовито–зеленого цвета с красными полосками и пластинами панциря, в беспорядке расположенными по всему телу. На каждой пластине — острые шипы. Здесь виден определенный мотив. Похоже, у Каталога закончились свежие идеи.

Я ошибаюсь.

Новое существо разворачивает длинную толстую ленту, которая закручивается в спираль, словно от легкого ветерка, изгибается и падает навстречу красной челюсти. Кончик ленты раздувается, выделяя серую жижу, — а затем прикрепляется к красной спине. Два чудовища объединяются, словно одного было мало.

Лента, изогнутая, словно скакалка, хлещет во все стороны, круша все на своем пути. Расстояние между мной и чудовищами менее четырех метров. Кабель вот–вот перережет меня пополам, как вдруг от противоположной стены на спину красного монстра прыгает Циной. Лапы с когтями присасываются, копают. Мускулы «охотника» движутся, словно змеи, которые танцуют странный балет.

Затем Циной глубоко засовывает руки в красный панцирь и что–то рвет там внутри. Зрелище приводит меня в ужас, и я жалею о том, что еще не умер. Я отворачиваюсь и вижу, как Желтый Великан и девочка пробираются вдоль чистого участка закругленной стены и то ли тянут, то ли несут тело еще одного Красно–коричневого. Он жив, но оглушен; лицо и шея покрыты глубокими царапинами, одежда превратилась в лохмотья.

Красно–коричневого они оставляют на мое попечение. Кроме того, Желтый Великан мрачно втискивает мне в объятия орущую и брыкающуюся девочку.

— Почуяла одну из своих, — объясняет он. — Защищай ее, а я заберу остальных.

Желтый Великан с восхищением смотрит на «охотника», которому удалось отрубить «ленту» и тем самым отвлечь на себя пару чудовищ.

Женщина–паук — серое пятно с длинными конечностями — проплывает мимо.

— Где же твой проклятый спаситель с лазером? — кричит она.

Хороший вопрос. У меня на руках девочка, которая дерется, словно настоящий чертенок, а за ногу ухватился Красно–коричневый — извивается среди мусора, воет и стонет.

Что–то мягкое касается щеки — полоска, похожая на перо. Внезапно она превращается в петлю и жжет лицо. В воздухе все больше таких полосок — они летят от черной кожистой массы, которая стекает по тросам с мертвых ветвей и давит в порошок сухие листья. По краям массы бледная бахрома из длинных жгучих щупалец, заканчивающихся огромным голубым глазом.

По крайней мере пять глаз обращены на меня.

Вот и все. Я поджимаю ноги, подтягиваю к себе Костяного Гребня. Приняв позу эмбриона, вращаюсь вокруг своей оси и падаю влево. Девочка по–прежнему цепляется за мой пояс, хотя я практически давлю ее в своих объятиях. Костяной Гребень принимает иное решение и отваливается, отмахиваясь от новых щупалец. Их на всех хватит.

Пока что никаких спасителей, никаких лазеров. Зато вернулась женщина–паук. Она сняла туфли, схватила длинными черными пальцами ног тяжелую ветку и размахивает ею, словно посохом (на новые слова мне плевать), успешно очищая нас от щупалец. Из мрака возникает Желтый Великан с еще одним телом на плече. Существо крошечное, голова безвольно повисла, глаза потускнели — похоже, труп.

Еще одна девочка.

Та, что держу я, перестает брыкаться. Это ее сестра.

— Уходите! — кричит Циной снизу, подняв морду и стряхивая с нее кусочки панциря. — Другие идут! — Затем он вновь опускает голову в большую дыру, проделанную в красном панцире, фиксирует положение каждой конечности на красном панцире и принимается его крутить.

Я поднимаю взгляд. В глазах прояснилось. Мертвый лес кишит живыми существами самых разных форм и оттенков. Раз уж все эти твари собрались здесь, чтобы закончить работу, значит, на корме никого не осталось. Если корпус заполняется «убийцами», в нем не выживет никто. Наш единственный выход — отступить.

Желтый Великан передает мне вторую девочку, толкает нас троих к люку, затем отправляет вслед за нами Костяного Гребня.

Вторая девочка поднимает голову и тычет в сторону костлявым пальцем.

— Еще один, — говорит она, быстро мигая. — Я молилась о нем! Я его нашла!

Я призываю Костяного Гребня ползти вместе со мной, и мы, подгоняемые ужасом, проходим через люк. Если я выживу, этот мертвый лес останется со мной навсегда — мой сон будет вечно полон кошмаров. Девочки вцепляются в меня, друг в друга, сплетаясь, пытаясь ласкать, целовать…

Перед глазами туман, поэтому я прыгаю по коридорам так неуклюже, что сам начинаю мрачно ухмыляться. Теперь, когда страх наконец–то ушел, юмор — мое последнее средство.

Мы находим люк, ведущий к посадочному «челноку». Женщина–паук следует за нами по пятам, вытирая глаза и лицо рукавом и сумкой. Увидев девочек, она прижимает их к груди, воркуя странным, высоким голосом, — похоже, сработал материнский инстинкт. Но затем она поворачивается и, найдя панель управления, закрывает люк, быстро отрезая нас от остального корпуса.

— Немедленно улетаем, — говорит женщина, задыхаясь. — Я и не думала…

Закончить фразу ей не удается — мешает взрыв грохота снаружи. Мы с женщиной переглядываемся. Выбора у нас нет: надо снова открыть люк.

Циной протискивается внутрь с еще одним безжизненным телом. За ним лезет Желтый Великан.

— Это все, уходим, — говорит он, и люк закрывается.

Одной из сестер оказывается та, что вытащила меня из родильного мешка и сражалась за то, чтобы я оказался здесь. Вторая — незнакомая — набирается сил и рыдает взахлеб. Она лезет по сети к бледному телу в руках Циноя, пытается нащупать пульс на шее, затем приближается к синему шару, кладет на него обе руки и что–то шепчет.

Синяя поверхность вспыхивает.

— Эй! — удивленно восклицает женщина.

Маленький корабль трогается с места, заставляя нас отлететь к стенке, затем поворачивается. Сеть хватает нас за руки и даже обвивается вокруг тонких конечностей Циноя. Мы взлетели, мы снова в невесомости. Доносится гул.

Девочка поглаживает полусферу, что–то нежно нашептывая. Женщина смотрит на нее потрясенно и с уважением.

— Не подозревала, что она способна на это.

— Они с самого начала знали про «челнок», — говорю я, массируя колени и плечи. — Но зачем ждать, пока нас всех едва не убили?

— Тогда наш отряд еще не был готов, — говорит Желтый Великан. — А теперь они хотят к маме.

Бледный человек — Костяной Гребень — открывает глаза, смотрит на Желтого Великана — самый яркий объект на Корабле, — затем на меня и вдруг начинает дергаться и голосить. Понятно: он чувствует себя преданным, брошенным. Он был спутником девочки, ее напарником — до тех пор пока она не нашла человека, у которого примерно такой же рост, как у меня, такие же волосы — хотя и блестящие от крови и грязи — и похожие на мои черты лица.

— Слава небесам! — восклицает женщина–паук. — У нас два Учителя.

Удвоение

Все остальные члены отряда кажутся совершенно обыкновенными по сравнению с молодым человеком, который сидит у противоположной стены «челнока». У него примерно столько же ссадин, ожогов и шрамов, как и у меня, только расположены они по–другому. У него похожая форма рта…

Не знаю, что пугает меня больше — множество мертвых двойников или один живой.

Желтый Великан занимается Костяным Гребнем — промывает раны, счищает грязь серой сумкой. Через несколько минут Костяной Гребень успокаивается. Его покрасневшие глаза внимательно следят за нами. Он потрясен, опечален, но сидит не дергаясь.

Постепенно мы все устраиваемся на местах и затихаем.

Кораблик — «яйцо» действует автоматически, однако женщина–паук снова встает у синего полушария и кладет на него руку, словно подтверждая свою нужность.

Циной свернулся клубочком в передней части Корабля, рядом с люком. Девочки спят на сетке, крепко обнявшись.

Наконец мой двойник осторожно пересекает «челнок» и садится у иллюминатора, ближе ко мне. Я поглядываю на звезды, прикидываю, куда мы летим, — и знает ли это хоть кто–нибудь из нас.

— Вон там большое пятно раскаленного газа, — говорит мой двойник.

— Новая или сверхновая, — отвечаю я.

— Много вспомнил?

— Пытаюсь.

— Если мы клоны–двойники, то в состоянии помочь друг другу. Ускорить процесс.

— Возможно, — киваю я. — Ты меня раньше встречал?

— Давай пока не будем об этом. А ты?

— Ты мой первый… живой клон. Я правильно выражаюсь?

Он поднимает руки.

— Сколько ты живешь?

— Сложно сказать. Наверное, около сотни раскруток.

— Я‑то считал — в книге написано, что это полезно. — Двойник достает из кармана потрепанную, покрытую пятнами книгу — она в три раза толще моей. — Я здесь четыреста двенадцать раскруток, плюс–минус десять.

— Ты победил, — говорю я.

— Стартовал на экваторе? Около средней секции корпуса? — спрашивает он.

— Похоже на то.

— Я тоже. За ней, кажется, только двигатели — на корме каждого корпуса огромный двигатель.

— Догадка или факт?

— И то и другое. Вода в огромном резервуаре — это масса реакции. Лед добывают на луне и подают по стойкам — внизу я видел каких–то существ: роботов, факторов или кого–то еще. Может, мы и сейчас их заметим, если наш элегантный пилот немного развернет эту штуку и устроит нам небольшую экскурсию. — Мой двойник бросает взгляд через плечо на женщину–паука.

Она улыбается и проводит руками по синей полусфере.

— Очевидно, включен автопилот. Курс изменить нельзя, но чуть развернуть корабль я могу.

Мы наперебой командуем ей — до тех пор пока прямо под нами в иллюминаторе не появляется поверхность луны… и крошечная бледно–зеленая сфера, словно приклеенная ко льду.

— Штурманская Группа, — говорит мой двойник. — Там они и живут, и работают.

— Управление Кораблем, похоже, опасается Штурманской Группы, — замечаю я, пытаясь внести свой вклад в обсуждение.

— Ты говорил с Управлением?

— Возможно, один раз. Но мне кажется, что Штурманская Группа уже умерла.

— Кто они? — спрашивает женщина–паук.

— Те, кто анализирует данные, собранные Кораблем, и выбирает оптимальное направление. — Из моего двойника получился бы неплохой профессор — похоже, он гораздо образованней меня.

И он прав — я действительно продолжаю вспоминать. Многое становится очевидным, более логичным. В памяти всплывает даже дистанция, которую мы собирались преодолеть, — пятьсот световых лет.

Тридцать и двадцать. Путешествие длится более тридцати веков при скорости в двадцать процентов от световой. Огромная скорость, но даже ее недостаточно для того, чтобы заметно сократить наше субъективное время. Я прерываю размышления и сообщаю своему клону о том, что сейчас вспомнил.

— Совпадает?

Мой двойник кивает.

— Все это есть в книге. У нас уже были эти воспоминания… другое дело, можно ли им верить?

Я смотрю на его книгу и чувствую что–то вроде голода. Она ведь и моя тоже, в конце концов.

— А почему бы и нет?

— Потому что мы не рождены, а сделаны на заказ, — отвечает он.

— Знаю, — говорю я тихо.

— Корабль — или по крайней мере корпус — почему–то продолжает нас создавать.

— Об этом молятся девочки, — отвечаю я.

Двойник приподнимает бровь, покрытую запекшейся кровью.

— Большинство из нас умирает. Знания мы получаем не от учителей и не из опыта — это нельзя назвать обучением. Знания в нас отпечатаны: если мы попадаем в нужную ситуацию, они проявляются, и тогда мы готовы к работе.

— В книге вычитал?

— В основном это мои догадки, но они кажутся правильными.

— Я бы предпочел, чтобы меня родила женщина и чтобы меня вырастила семья, — говорю я. — Вот что я хочу помнить.

Женщина–паук одобрительно кивает.

— Возможно, именно это мы и вспомним, когда окажемся там, где должны быть, — говорит мой двойник. — Ведь иллюзии — это главное.

Его слова циничны, но критиковать двойника я не хочу — пока не хочу.

Девочки ненадолго просыпаются — только для того, чтобы нежно взглянуть на нас и друг на друга: в мире все в порядке, здесь два Учителя — и снова засыпают. Желтый Великан, обнимающий огромными ручищами Костяного Гребня, по сравнению с которым тот кажется совсем ребенком, слушает, закрыв глаза. Бодрствует только женщина, ей придает сил осознание того, что она хотя бы в малой степени управляет нашим корабликом.

— Куда мы летим?

— Надеюсь, к другому корпусу, — говорит женщина. — Мы стартовали из Корпуса‑1 и, возможно, только что прошли вдоль Корпуса‑2 — он весь раскорежен, словно внутри был взрыв. Разумеется, есть еще Корпус‑3 – с другой стороны, в нескольких километрах отсюда. Если он тоже пострадал, то не знаю, что мы будем делать. Возможно, вернемся туда, откуда пришли.

— Сначала выпусти меня! — протестует Желтый Великан. — Я лучше рискну и высажусь на луне.

Мой двойник улыбается.

— Вот это команда!

— У нас у всех есть дубли? — спрашиваю я.

— Возможно. Для меня они все на одно лицо, и ни у кого нет имени.

— У него есть. — Я указываю на «охотника». Циной поднимает морду, устало осматривает нас, снова закрывает розовые глаза. — Его зовут Циной.

— Ерунда, — отвечает мой двойник. — Это просто означает «китайский».

— Забавно, — замечает Желтый Великан. — На китайца он не похож.

Никто из нас не понимает, в чем здесь юмор, однако мой дубль и женщина смеются. Возможно, это не смешно и даже грубо, но Циной не против; он просто иначе устраивается и покрепче натягивает сетку.

— На третий раз должно сработать, — говорит женщина–паук. — Если хотите увидеть, что нам противостоит, идите сюда.

Мой двойник плывет к иллюминатору, туда, где синяя полусфера.

— Для тебя здесь тоже есть место, — мурлычет мне женщина. Ей нравится командовать, распоряжаться, — а кому бы не понравилось? Возможно, ей даже понравится быть вместе со мной и моим дублем. Однако я почти уверен, что о генеральном плане ей известно не больше, чем нам. Зато она знает схему корпусов, а именно это сейчас и нужно. Она важнее любого числа Учителей.

Я кладу руку на полусферу и внезапно — безо всякого иллюминатора — оказываюсь в глубоком космосе. Я просто лечу в пустоте, вокруг меня множество звезд, а сбоку — невероятной красоты туманность.

В ее центре — несколько невыносимо ярких объектов.

Женщина, словно преподаватель, сдвигает мои пальцы, и картина перед моими глазами изменяется. Я по широкой дуге разворачиваюсь лицом к корпусам и луне.

— Грандиозно, правда? — спрашивает женщина.

Да, впечатляет. Корабль совсем не похож на то, что я видел во Сне и на обсервационной палубе. Он огромен. В каждом из веретенообразных корпусов могли бы жить сотни тысяч людей — но корпуса предназначены для другого. Это не многоквартирные дома, а огромные испытательные зоны для Кладоса, который готовится к высадке на поверхность планеты.

Кладос. Греческое слово, от него произошел термин «кладистика», что бы он ни означал. Кладос описывает нас, связывает со всем, что появляется из Каталогов. Где они хранятся? Как получить к ним доступ? Кто управляет родильными камерами?

«Челнок» движется в сторону последнего неисследованного корпуса, на борту которого крупно выведен номер — «03». Вся поверхность серого корпуса покрыта шрамами и выбоинами. Мы пролетаем мимо тупого носа в поисках люка, к которому можно пристыковаться.

Я уже достаточно узнал о сфере и теперь сам перемещаю по ней пальцы, разворачиваясь лицом вперед. На этот раз мне нужны не звезды и не туманность, а то другое сияние, которое, словно зонтик, окружает переднюю часть корабля.

Я двигаюсь к периферийной стороне Корабля, ближе к источнику бледного луча, исходящего от третьего корпуса. Другие корпуса также излучают подобные потоки, однако второй работает явно не в полную мощность — его луч слабо пульсирует.

Лучи сливаются где–то впереди, образуя едва различимый серый щит; его радиус, должно быть, равен нескольким сотням километров. Время от времени он искрится — на его поверхности появляются бесконечно малые вспышки, которые затем движутся вдоль серых лучей. Медленно вращаясь, чтобы следить за движением этих вспышек, я замечаю, что хвостовая часть каждого корпуса покрыта множеством продольных стоков или канальцев.

— Корабль зачерпывает пыль… Интересно, а топливо он собирает? — обращаюсь я в пустоту.

— Из межзвездной среды много топлива не наберешь, там слишком мало материи, — отзывается Циной откуда–то сзади. Я снова поражаюсь невероятной компетентности «охотника». — Но обнаруженную пыль Корабль может использовать для ремонта поверхностей. Летим мы давно, так что износ уже большой.

Я отрываю пальцы от полусферы.

— Еще один спящий проснулся, — потрясенно говорю я. — Может, подойдешь сюда?

— Когти могут повредить эту штуку.

— Чепуха, — говорит женщина. — Попробуй. Ты просыпаешься быстрее, чем некоторые из нас.

— Давайте без имен, — говорит Желтый Великан.

— Иди полюбуйся общей картиной, — настаивает женщина–паук. — Узнай, что она означает и какие воспоминания разбудит в тебе.

Циной разворачивается, увеличиваясь в размерах. Я содрогаюсь, вспоминая, как «охотник» действовал в бою. Да, я знаю, что он нас спас, но ничего не могу с собой поделать — даже сейчас мне хочется держаться от Циноя подальше.

Девочки проснулись и внимательно за нами наблюдают.

Циной спокойно кладет передние лапы — когти, пальцы, хваталки, что угодно — на синюю полусферу. Часть его мышц даже отцепляется от точек крепления на костях.

— Корабль по–прежнему летит с полной скоростью, — говорит «охотник» после паузы. — Мы должны еще спать — храниться на складе.

— Точно, — замечает мой двойник.

— Циклы «раскрутка — замедление» есть только в первом корпусе. Второй мертв — движения там нет, а третий, похоже, вращается с постоянной скоростью, — говорит Циной. — Произошло что–то плохое. Если Штурманская Группа должна была найти для нас тихую гавань, то с задачей она не справилась.

— Что… — Женщина–паук умолкает, словно ей трудно подобрать необходимые слова. — Что такое «новая» и «сверхновая»?

— Ты помнишь, что такое солнце? Звезда? — спрашивает Циной.

— Я не дура.

— Отлично. Новая — это огромный взрыв, звезда, с которой произошла катастрофа. К системам, в которых есть новые, мы и близко не должны подходить. Сверхновая — гораздо хуже; она такая мощная, что может всего за несколько лет поглотить сотни звезд. — Мышцы Циноя снова изменяют свое расположение, придавая ему облик покрытого инеем ежика — еще один образ, который будет тревожить меня в кошмарах. «Убийца» — и ученый. — Похоже, звезды и межзвездное пространство — моя специальность.

— Может, ты из Штурманской Группы, — говорит Желтый Великан.

Мы все таращимся на него. Что?

Глаза Циноя бегают, голова слегка подергивается — судя по всему, он снова смотрит в космос.

— Звезды в центре, пустое пространство, окруженное блестящими нитями… волновое излучение, ионизирующее межзвездное вещество… Вероятно, лет пятьдесят назад или больше здесь взорвалась сверхновая. Быть может, Корабль повредила именно она.

— Ого! — восклицает Желтый Великан. — Как же это могло произойти?

— Это или случайность, или чей–то крупный провал, — отвечает мой близнец.

— Или саботаж, — говорит женщина–паук.

Мы умолкаем. Она спрашивает, какой вариант мы выберем — будем искать люк для стыковки на последнем целом корпусе или вернемся обратно к месту рождения? Она действительно так и говорит: к месту рождения.

— Нам нужна Мать, — произносят девочки почти в один голос.

— А вы–то откуда? — спрашивает Желтый Великан. — И кто научил вас управлять этим кораблем?

— Это наш секрет, — шепчет одна из девочек, еще крепче обнимая сестру.

— Ладно, — соглашается женщина. — А как же наш новый товарищ?

Она смотрит на Костяного Гребня. С тех пор как мы покинули корпус, Гребень и слова не сказал.

— Ты нас понимаешь? — спрашивает у него Желтый Великан.

Тот кивает, затем качает головой.

Женщина–паук снова кладет руки на полусферу.

— Похоже, что у всех корпусов люки расположены одинаково. Если возражений нет, я иду на стыковку.

— Возможно, нам следует… — Мой двойник умолкает. Я знаю, что у него на уме и почему он передумал. Возможно, третий корпус в таком же скверном состоянии, как и первый, — тогда нам, наверное, стоит выбрать другой вход. Но этого мы не знаем. В шторм любая гавань хороша, особенно если другие варианты — погибнуть в бою или вечно парить в космосе.

Кораблик — «яйцо» летит тихо — шум двигателей не слышен, движение не ощущается. Вдруг — один легкий толчок, другой…

Внезапно мы останавливаемся. Я чувствую, что корабль стыкуется с чем–то большим и массивным. Наконец «челнок» замирает.

— Корпус‑3, — объявляет женщина. — Если техника еще работает, попытаемся открыть люк.

Одна из девочек подплывает к панели рядом с люком и тянет ее в сторону. Люк открывается; за ним — теплый свет. На секунду мне кажется, что здесь пожар, но потом я чувствую холод. Никакого огня нет, воздух прохладен и свеж. Вокруг — лишь красноватые лампочки, по которым ориентируются факторы и «убийцы».

Последний корпус

Желтый Великан вызывается идти первым. Я протестую, но он поднимает огромную лапищу, твердо смотрит мне в глаза, затем поворачивается к Циною.

— Если не вернусь, ты с одним из Учителей выясни, что случилось. Если и они не вернутся, — обращается он к женщине, — улетайте ко второму корпусу или туда, куда сочтете нужным.

— Я с тобой, — говорит девочка. — А одна останется здесь.

— Нет. Хочу отвечать только за себя. Холода я, в общем, не чувствую, так что, надеюсь, сумею добраться до рубильника и включить отопление.

— Как ты узнаешь, где нужно искать? — спрашивает женщина.

— Очарую корпус своим остроумием, — отвечает Желтый Великан и проходит сквозь люк. — Закройте его за мной. И отчаливайте, если не вернусь через… десять минут.

Легкость, с какой он говорит слово «минут», запускает в памяти новый поток ассоциаций. Секунды, минуты, часы, дни… Планета вращается вокруг своей оси, одна сторона в тени, другая купается в солнечных лучах. Затем воспоминания о днях, месяцах, пентадах и декадах, которые складываются в год — время одного оборота по орбите вокруг Солнца…

Эти слова уже всплывали у меня в памяти, но не так отчетливо. Надежда на жизнь делает меня сентиментальным. Мой двойник погружен в похожие размышления, и мы едва замечаем, что люк закрывается.

Одна из девочек подходит к Костяному Гребню и начинает ухать и свистеть. Он, кажется, понимает ее и отвечает на том же музыкальном языке.

Циной замер, приоткрыв один глаз.

Девочка прерывает разговор с Костяным Гребнем и, поворачиваясь к нам, сообщает:

— Он видел только трупы, факторов и «убийц». Кроме нас, в Корпусе‑1 не выжил никто.

— Как ему удалось уйти от «убийц»? — спрашиваю я.

— Он не хочет говорить об этом.

Костяной Гребень сворачивается клубочком и закрывает глаза.

Мы с двойником разглядываем девочек.

— Вы знаете, как получить доступ к Каталогу? — спрашиваю я.

Девочки качают головами.

— Мы молимся об Учителях, — говорит одна из них. — Мать говорит нам, где их искать, но они все время погибают.

— Слишком любопытные или слишком медленные.

— Или и то и другое, — замечает мой двойник.

— Зачем искать Учителей, если они такие хрупкие? — спрашивает женщина–паук. — Мы с Циноем знаем все, что нужно. Какое место в вашем Каталоге — чем бы он ни был — занимаем мы?

Молчание. Девочки закрывают глаза и сжимают друг друга в объятиях.

Ожидание невыносимо. Я пытаюсь вспомнить еще что–нибудь про Каталог. Возможно, нам удалось бы открыть его в носовом отсеке, однако я понятия не имею, что бы мы могли с ним делать. Поэтому я принимаюсь размышлять о Штурманской Группе. Обдумываю слова Желтого Великана о том, что Циной со своими навыками идеально подходит для роли штурмана.

И вдруг я понимаю: никто из нас не подумал о еще одной гавани, которая сможет принять нас, если этот корпус окажется зоной бедствия.

— Почему бы нам не разместиться на луне?

— Где? — переспрашивает женщина.

— Там, внизу. — Я показываю. — В сфере на луне.

Девочки стоят как статуи — словно я рыгнул в компании чопорных старух. (Да, эти образы имеют для меня смысл. Но вот что интересно: чопорный — это запах или манера поведения?)

— У меня такое чувство, что она не существует, — заключает мой двойник. — Мы видим луну, даже говорим о ней, а затем… затем она просто исчезает из наших мыслей.

— Что исчезает? — спрашиваю я в шутку… наверное.

— Пожалуй, мы могли бы укрыться, — признает женщина, хмурясь от напряжения. — Если не забудем, что луна там есть.

Девочки неодобрительно моргают.

— Возможно, она не существует… в воспоминаниях, которые в нас вложили, — говорю я. Сама мысль об этом до сих пор приводит меня в ужас.

— Я про нее помню, — замечает Циной.

Разумеется.

— Отлично. Напоминай нам о ней.

— Почему внутри я совсем другой? — спрашивает Циной. — Почему мне приятно думать о звездах, о межзвездном веществе, о щитах, о скоростях?

— Все из–за того, что нас собирали по частям, — говорит женщина. — Наверное, кто–то допустил ошибку, когда вкладывал в тебя воспоминания.

Она смотрит на меня: ей противно само это слово.

По люку громко стучат. Женщина открывает его, и Желтый Великан — хотя сейчас он скорее зеленый — тяжело дыша, залезает внутрь.

— Бог ты мой, ну и холод! Там никого нет — ни трупов, ни факторов. Все цело.

— Далеко ты зашел? — спрашивает женщина.

— Не очень. В следующий раз пойдем на рекогносцировку с одним из Учителей.

— Вот это да, книжное слово! — удивленно замечает мой двойник.

— Ага. — Желтый Великан улыбается. — Кажется, я нашел свое призвание. Я сотрудник полиции. Легавый.

О том, что это значит, мы даже не спрашиваем. Нетрудно вообразить его лягающим все, что должен лягать полицейский.

— Но там реально холодно, — продолжает Желтый Великан. — Мы не сможем долго оставаться, если не найдем управление.

Женщины собирают наши серые пакеты, вытряхивают из них остатки еды и бутылки, затем надевают пакеты на мои руки–ноги. Циной проделывает в одном из пакетов дыру и натягивает его мне на голову. Вид у меня нелепый. Почему я, а не он? Впрочем, похоже, Желтый Великан чувствует разницу между нами — и выбирает меня, широким взмахом положив ручищу мне на плечо.

Из нас двоих я менее опытный. Мной можно пожертвовать.

Костяной Гребень по–прежнему лежит, свернувшись клубочком, — спит или притворяется, что спит.

Девочка снова открывает люк, и мы вылезаем. Люк захлопывается, выпустив последнее облачко теплого воздуха. Я вернулся в исходную точку — снова пытаюсь не замерзнуть до смерти.

— Попробуем попасть в носовой отсек и посмотреть, работает ли там все, — предлагает Желтый Великан.

— В корме есть другая зона погрузки? — спрашиваю я, выпуская облачка пара.

— Похоже на то, однако там одни лишь каркасы — никаких кораблей.

— Грузы?

— Не заметил. Но я был там совсем недолго.

— Ясно. Ну что, пять минут у нас есть?

— Для меня есть. Ты маленький — быстрее замерзнешь.

— У меня полярное снаряжение, — говорю я, поднимая руки, закутанные в пакеты.

— Ладно. Вперед.

Я следую за ним, радуясь тому, что не касаюсь поверхностей голыми руками. И все же двигаться мне неловко — я могу только отскакивать от объектов и неуклюже хвататься за них.

Хотя носовой отсек открыт, в нем почти ничего нет — лишь выступы и странные синие очертания в тех местах, где когда–нибудь, словно подсолнухи, должны вырасти пилоны. На иллюминаторах крышки, и звезд не видно.

— Здесь не лучше, — говорю я.

— Почему я тебя и привел. Возможно, девочки говорят не все, что знают. Ты утверждаешь, что с тобой разговаривало Управление Кораблем, и, если честно, я доверяю тебе больше, чем им… Мне кажется, что у тебя особые отношения с этим корпусом. Попробуй.

— Что попробовать?

— Вон. — Он указывает на синюю круглую линию, куда, вероятно, могут отодвинуться крышки люков, открывая нам вид. — Спой им колыбельную. Или гавкни на них. Просто сделай что–нибудь.

Я чувствую себя идиотом — и при этом напуган. Если ничего не произойдет, значит, я скорее всего просто очередная ошибка. И голос в Корпусе‑1 мне послышался.

— Похоже, серебристых существ и парня с лазером с собой мы не взяли, — говорю я, осторожно пробираясь в переднюю часть носового отсека.

— Серебристых существ нет, — возражает Желтый Великан.

— Точно.

Кроме того, здесь нет тросов и поручней, облегчающих маневрирование, — пока нет. Я вытягиваю руки, словно канатоходец (в голове мелькают картинки какого–то полного хаоса под названием «цирк»).

— Поговори с ним, — говорит Желтый Великан в десяти метрах позади меня.

— Привет! — зову я. Голос отражается от стен цилиндрической камеры, и последнее эхо прилетает издали, словно где–то на корме прячется еще один Учитель. — Может, включить тепло? Выходи, выходи, не прячься.

Мы слушаем. В корпусе не то чтобы полная тишина — слышны самые разные тихие звуки. Некоторые повторяются регулярно, другие нет, одни низкие и насыщенные, другие звонкие. Однако все, похоже, доносятся издалека.

Руки и ноги онемели, легкие болят, на подбородке иней. Я смахиваю его, и крошечные хлопья медленно отлетают влево, к периферии корпуса. Сейчас я бы многое отдал бы за честную силу тяготения какой–нибудь старой доброй планеты.

Я бросаю взгляд через плечо на Желтого Великана.

— Время вышло. Я не смогу двигаться, если…

— Ты из Управления Кораблем? — спрашивает чей–то голос. Он, похоже, раздается отовсюду — не женский и не мужской, однако и на механический не похож. Мелькает мысль, что Желтый Великан хочет надо мной подшутить, но он удивлен не меньше моего и одобрительно машет мне рукой.

Вряд ли имеет смысл давать определенный ответ, ведь в прошлый раз голос хотя и помог немного, зато потом быстро исчез. Возможно, Управление во мне разочаровалось.

— Нет, — отвечаю я. — Мы не из Управления Кораблем.

Лучшим способом поведения снова оказывается честность. Кроме того, я начинаю верить, что в бедах Корабля виновато именно Управление.

Они не должны быть здесь. Никто не должен про них спрашивать. Корабль не должна интересовать их судьба.

— Мы пришли из первого корпуса — Корпуса‑1. Он разгромлен. Кто–то или что–то — быть может, ты — говорил со мной раньше…

— Данных нет, — отвечает голос. — К этому корпусу пристыкован транспорт. Его прислало Управление Кораблем?

— Нет.

Долгая пауза. Кажется, мы совсем облажались. Но вдруг…

— На корабле есть дочери?

От этих слов мои мышцы завязываются узлом, а по спине бегут мурашки. Если бы на теле у меня были волосы, уверен, они встали бы дыбом.

— Да, — отвечаю я. — Две девочки.

— Им нужна помощь?

— Да. Они ищут мать.

Желтый Великан, открыв рот, глазеет на носовой отсек, словно деревенский парень на сельской ярмарке. Цирк и ярмарка — образы бессмысленные, но почему–то успокаивающие. А спокойствие мне необходимо, ведь сейчас я могу окончательно уничтожить наши шансы на выживание — шансы на то, что корпуса когда–нибудь объединятся в Корабль, что Корабль когда–нибудь найдет звездную систему и прекрасную планету…

— Нам нужны тепло, вода и пища. Новая одежда тоже не помешает, — говорю я.

— Ты не из Управления Кораблем.

— Очевидно, нет, — отвечаю я.

— Все посланцы Управления Кораблем отвергнуты или уничтожены мной после того, как была заблокирована связь с другими корпусами.

— Хорошо. Кто ты?

— Добро пожаловать, — говорит голос. — Дочерей ждут.

Мы немедленно чувствуем, как раскрутка немного увеличивается. Из стены возникают тросы и поручни — и словно по волшебству связываются друг с другом. Из центра летит поток теплого воздуха. Стены ярко вспыхивают — мы почти слепнем. Желтый Великан смеется — звук гулкий, насыщенный; я присоединяюсь, но соревноваться не могу — мой смех похож на монотонный собачий лай.

Мы цепляемся за выдвинувшуюся перекладину, и Желтый Великан протягивает мне огромную ладонь.

— Ты знаешь, как жать руку, верно?

— Конечно. — Моя ладонь тонет в его лапище.

— Еда! — кричит он, и весь отсек гудит. — Проси еды и питья! А еще я хочу мыться!

Опасная надежда

Мы возвращаемся и ждем в «яйце» — транспорте еще час, пока корпус прогреется до приемлемого уровня, затем ведем остальных в носовой отсек. У нас жалкий, потрепанный вид, но глаза горят — у всех, кроме Циноя; у него они такие же розовые и тусклые, как обычно. Но даже «охотник», кажется, рад возможности немного отдохнуть от погони. Нет, не сейчас. Можно перевести дух и подумать о дальнейших планах. Костяной Гребень по–прежнему выглядит сонным. Наверное, он получил удар по голове и до сих пор не восстановился.

— Ты говорил с корпусом, с Управлением Кораблем? — обращается ко мне мой двойник, стоящий рядом.

— Очевидно, — отвечаю я. Мы следим за девочками, которые идут к носовому отсеку рука об руку. Передние панели все еще закрыты.

— Оно не погибло? Оно действительно управляет Кораблем?

— Ты живешь дольше, чем я, и знаешь больше.

— Не совсем. Возможно, все, что мы видели, все, что нам рассказали, — иллюзия. Что, если корпус угасает?

Циной вытягивается во весь рост. Мы уже почти привыкли к тому, что «охотник» рядом; транспорт довольно тесный, а близость укрепляет отношения.

— Мне бы хотелось посмотреть вперед и поразмыслить.

— Зачем? — спрашивает мой двойник.

— Чтобы разобраться в ситуации. Увидеть звезды. Все обдумать.

— Еще пару минут, — говорю я. — Попробуем раздобыть пищу и воду, а затем попросим люки открыться.

— Ладно, — соглашается Циной и клацает зубами. Мы оба подпрыгиваем на месте, но, похоже, это всего лишь сигнал о том, что он хочет посидеть в тишине. — Чуть позже.

Женщина–паук молчит с тех пор, как мы вышли из челнока. Выражения ее лица я не понимаю. Глаза женщины расширены, и она слегка вспотела. Она медленно обходит отсек, словно ждет момента, когда сможет что–нибудь сделать, кем–нибудь стать. Похоже, ее роль нуждается в пересмотре. Я подхожу к ней, за спиной у меня — мой двойник. Мы оба думаем об одном и том же.

— Если управление будет у нас в руках, ты сможешь выяснить, в каком состоянии корпус и Корабль? — спрашивает он.

— Вероятно, — отвечает она, оглядываясь. — Но почему не сработала сигнализация? Почему ты сказал волшебное слово и все стало замечательно? Этого не может быть!

— Да, подозрительно, — говорит мой двойник, и я вынужден согласиться. Нам нельзя расслабляться, но здесь действительно становится уютнее. Возможно, таков замысел — кто–то хочет, чтобы мы утратили бдительность.

— Голос сказал что–то про отключение связи со Штурманской Группой, — говорю я. — Очевидно, контакты между корпусами прерваны. Какая–то борьба за власть, а может, война.

— Хотел бы я знать больше об этом конфликте, — говорит мой дубль.

— Надеюсь, все объяснят девочки, — отвечаю я, и мне стыдно за то, что я перекладываю ответственность на них. С другой стороны, это ведь они отправили меня в путешествие. — Мне кажется, что они могли прийти отсюда… давным–давно.

— Вот это мысль, — говорит Циной и снова щелкает челюстями.

— Почему никто из нас не может общаться с корпусом? — спрашивает женщина, но прежде чем мы успеваем ответить на ее вопрос, проигнорировать или поступить с ним так, как он того заслуживает…

Девочки скользят — почти летят — вдоль перекладин в нашу сторону.

— Нам нужны имена! Нам немедленно нужны имена! — объявляют они высокими, пронзительными голосами. — Подходите за именами!

— Полагаю, рядом мать, — вполголоса произносит мой двойник. — И сейчас нас представят друг другу.

Раздача имен, часть 1

Девочки движутся симметрично, одна налево, другая направо; они собирают нас в круг. Циноя из уважения к его броне не трогают, однако одного взгляда и движения руки достаточно, чтобы «охотник» подчинился. Раскрутка усилилась настолько, что мы стоим твердо и не подпрыгиваем от малейшего движения пальцев ног.

Мы ждем, что девочки нас организуют; они словно бы позвали гостей на чай и теперь накрывают на стол. Мой двойник бормочет что–то, обращаясь к женщине–пауку, и та шепчет в ответ. Затем дубль говорит мне:

— У нас уже довольно большой вес — наверное, внешняя часть Корабля вращается с большой скоростью. Если пойдем в том направлении, нам будет неприятно. Не думаю, что по внешним трубам сейчас пробираются новые соискатели.

Полезные сведения: возможно, мы одни, или же все важные лица сосредоточены недалеко от центральной оси корпуса.

— Или же корпус пытается стряхнуть захватчиков, — говорю я.

— Ого! Да, это тоже не исключено.

Девочки обходят нас по кругу и дают каждому имена.

— Ты Ким, — объявляет одна, похлопывая Желтого Великана по колену.

Ее близнец на противоположной стороне круга проводит по руке женщины–паука.

— А ты — Нелл.

Другая девочка касается Костяного Гребня и издает трель, которая странным образом понятна.

— Томчин.

Мне:

— Ты — Санджей.

Моему двойнику:

— Ты — Санджим. Мы называем вас обоих «Учитель», А ты, разумеется, Циной. Теперь у всех вас есть имена.

— А ваши имена? — спрашивает Нелл.

— Мать знает. Вам знать не нужно.

— Так не честно! — восклицает Ким.

Одна из девочек похлопывает его по руке, и он раскрывает ладонь. Девочка устраивается на ней, затем вытягивает шею и вскидывает руки — «вверх!» Ким высоко ее поднимает. Что–то пробуждается в глубине моей памяти… Чудовище и девочка. Все равно он не того цвета, да и она тоже.

— Мы любим всех, — говорит девочка, возвышаясь над нами. — Мы молились о том, чтобы вы пришли сюда. Этого довольно. Если понадобится, придут и другие.

— Но кто тогда главный? — спрашивает Нелл.

— Мать, — делает предположение мой двойник. — Возможно, Мать и Управление Кораблем — одно и то же.

— Пока никаких возражений, — говорит Ким. — Я пойду на корму — на тот случай если наш хозяин накрыл стол и постелил постели, но забыл нам сообщить.

Я следую за Кимом — такое крошечное имя для такого здорового парня. Девочки, кажется, согласны с тем, что нужно провести разведку.

Там, где в Корпусе‑1 была зона погрузки, здесь есть что–то похожее, но — как мы уже видели во время первого выхода — внутренняя архитектура зачаточная, рудиментарная. И все же тросы и перекладины на своих местах, и даже в трубах есть лестницы. Мы можем двигаться — нам предоставляют все условия.

Мы идем по направлению к корме и центру корпуса, лезем по трубе к какому–то люку. Когда я хватаюсь за верхнюю ступеньку, люк открывается. Новый поток теплого воздуха. Маленькие отсеки быстро прогреваются. Я чувствую восхитительный запах.

Пища. Ким был прав.

Мы входим в широкий отсек — огромный сектор выпуклости, которая пересекает зону погрузки. Он не похож на просторную комнату в другом корпусе, но какая разница? Из пола и стен возникают ряды каплевидных выростов. Когда мы проходим мимо них, их серебристые крышки открываются.

— Есть нельзя. Нужно подождать остальных, — шепчет Ким, качая головой.

— Точно, — соглашаюсь я, хотя руки у меня дрожат.

Мы возвращаемся и зовем остальных. Когда все собираются, мы показываем, как открываются крышки и как наполнить пищей посуду. Еда — маленькие кубики бежевого, зеленого и белого цвета; она пахнет аппетитно, и, кроме того, мы совсем не привередливы.

Каждое блюдо заключено в гибкую прозрачную сферу. Она позволяет нашим рукам проникать в нее и вытаскивать небольшие кусочки — теплые, не горячие. Кто–то не хочет, чтобы мы ели слишком быстро и слишком много. Из кранов, расставленных по комнате, можно выдавить небольшие пузырьки воды или сладкой красноватой жидкости.

Корпус устроил нам пир.

Циной ест то же, что и мы, и, похоже, доволен.

Не успеваем мы набить животы, как выступы уезжают обратно — нас кормят порциями. И немудрено: с тех пор как нас создали, мы практически голодаем, так что переедать нам не следует.

— Кого нужно поблагодарствовать? — спрашивает Нелл, облизывая длинные пальцы.

— Поблагодарить, — поправляет мой двойник.

— Точно. Кого нужно поблагодарить? — насмешливо повторяет она.

— Учителя! — вопят девочки и заливаются музыкальным смехом, который почти так же восхитителен, как и пища — или красный напиток. Мы все улыбаемся, даже Костяной Гребень — Томчин.

Теперь из пола появляются мягкие круглые постели. В одной части комнаты вместо выступов — «капель» и кранов вырастают цилиндры, по которым течет вода. Из разрезов в гибких стенках — отверстий для рук — поднимается пар. Рядом открываются шкафчики, где сложена одежда. На наших лицах пляшут цветные огни, совпадающие с цветом выделенных для каждого из нас душевых кабинок и ящиков с одеждой.

С нас сняли мерку.

— Мать заботится обо всех, — говорят девочки.

Одна кабинка слишком велика даже для Кима; наше недоумение разрешается, когда цилиндр с водой изменяет форму и Циной залезает в него, словно огромный, страшный волк.

«Охотник» любит чистоту.

— Это не горячая ванна, — говорит Нелл, появляясь из кабинки обнаженная, островки мокрого серого меха блестят. — Но так хорошо я еще никогда себя не чувствовала. — И, переводя взгляд с меня на моего двойника, добавляет: — За всю свою короткую жизнь.

Время для историй

Мы лежим на кроватях–подушках, словно туристы в огромной палатке — комната–сектор даже похожа на громадную палатку. Мы наелись и напились, мы чистые, и мысли у нас все еще бурлят. Заснем мы не скоро.

Пришло время рассказывать истории. Девочки, разумеется, выбирают Учителей. Я начинаю первым и за несколько минут рассказываю о том, что со мной произошло.

Мой двойник странным образом уклоняется от сценария.

— Позже, — говорит он, качая головой. — Я еще не готов.

Следующий — Ким.

— Про то, как я родился, я помню мало. Никаких девочек, вообще никого — я один. Сижу в длинной трубе и вдруг начинаю вспоминать, что должен что–то сделать — должен идти вперед. Я даже не знаю, где это — вперед, но мне нужно туда идти. — Он оглядывает нас. — И почему к нам не прилагаются инструкции?

Ответа ни у кого нет. Все мы — возможно, даже Циной — хотим быть настоящими людьми.

Ким удивленно разглядывает свои руки, затем продолжает:

— Вскоре оказывается, что быть большим — это хорошо: что–то огромное и черное пытается меня остановить, и поэтому я ломаю его или убиваю. Наверное, это был фактор — возможно, «чистильщик». Может, он даже не желал мне зла, но я терпеть не могу, когда мне мешают.

— Аминь, — отзывается Нелл.

— По дороге я вижу только трупы и думаю — здесь все умирает или уже умерло. Многое сгорело. Однажды я шел по какому–то отсеку — там было темно и плохо пахло, — и кто–то напал на меня сзади. Вот остались отметины. — Ким поворачивается, показывая идущие по кругу зеленоватые рубцы, из–под некоторых сочится красноватый гной. Раньше их закрывал слой грязи и лохмотья, поэтому мы ничего не замечали. Ширина круга примерно три ладони — его ладони. Спина у Кима огромная. — Я все–таки ушел, хотя вряд ли причинил ему вред — честно сказать, я и ухватиться за него как следует не мог.

— Большой «убийца», — говорит одна из девочек.

— Не знаю, сколько я блуждал по кругу, сколько петлял и возвращался назад, на корму. Все сбивало меня с толку, и я еще не до конца проснулся. Знал, что у меня должно быть имя, но не мог его вспомнить. Нет, «Ким» мне нравится, хотя вряд ли имя мое… — Он качает головой, печально улыбаясь. — Извините, девочки. Несколько десятков раскруток ушло на то, чтобы добраться до вращающегося канала — кажется, там течет вода из большого центрального резервуара.

— Так и есть, — подтверждает Нелл. Они уже слышали все это раньше и теперь повторяют свои истории ради нас, хотя и для себя тоже — у рассказов своего рода гипнотическое действие, как у старых, хорошо знакомых песен. Если честно, то эти истории — все, что у них есть.

У Кима и Нелл нет даже смутных воспоминаний о Сне. А Циной…

— Однажды я встретил «чистильщика», который нес тело. — Ким смотрит на меня, прищурив изумрудные глаза. — Возможно, это был ты — ну, то есть один из таких, как ты. Труп был разрезан пополам — без ног, — но на шее висело семь пакетов. «Чистильщика» я сломал. Затем я забрал пакеты, наелся до отвала и выпил четыре бутылки воды. Потом несколько раскруток меня тошнило. Я парил в длинной трубе, натыкался на стенки и заливал все вокруг рвотой. Наверное, из–за того, что объелся. С тех пор хлеб так на меня не действует.

— Возможно, он был отравлен, — говорит Нелл.

— Возможно. В конце концов я попал в одну шахту и вдруг вижу, что на меня падает огромный сияющий шар с окном или иллюминатором впереди.

— Ты разглядел что–нибудь в окне? — спрашивает мой дубль.

— Да. Какое–то лицо — белое, блестящее.

— Серебристое, — говорю я.

— Нет никаких сере… — начинает Ким, словно подчиняясь рефлексу, и это нас смешит — всех, кроме девочек, которым явно не весело.

После паузы Ким продолжает свой рассказ — до того момента, когда он встретил первую девочку, затем Нелл и Циноя. Остальное мы знаем.

Следующей рассказывает Нелл. Девочки, сидящие по обе стороны от нее, берут женщину за руки — картина одновременно трогательная и нелепая.

— Первое, что я помню, — начинает она, — Циной несет меня в мешке по лесу. Мешок постепенно разрывается, и я почти из него выпадаю. Мы добираемся до платформы, покрытой каким–то веществом — кажется, засохшей кровью.

— Это была кровь, — соглашается Циной.

— Где ты ее нашел? — спрашивает мой двойник.

— Среди тел в родильной камере. Большинство из них все еще были в мешках и мертвые — замерзли, но один шевелился, и поэтому я его вытащил и взял с собой.

— Зачем? — спрашивает Ким.

— Не люблю одиночества.

— Откуда ты знал, что она будет с тобой разговаривать?

— А я и не знал.

— Сначала ее история, — настаивает одна из девочек.

Нелл продолжает:

— Мы находились в тоннеле, где были факторы — где–то на периферии, может, в центре корпуса. Там я выпала. Ну, то есть родилась. Циной подождал, пока я опробовала руки–ноги. Мне удалось встать, а затем я закричала. Стыдно рассказывать…

— Не стыдись, — негромко ворчит Циной.

— Существо заговорило. Сначала я ничего не понимала. Я должна была собраться, вспомнить язык. Я знаю и другие языки; вы, наверное, тоже. Наверное, если мы сильно постараемся, то сможем говорить с другими… — Она бросает взгляд на Томчина. — Так же, как девочки.

Девочки торжественно оглядывают всех нас.

— Первое имя, которое я услышала, — это «Циной». Он уже тогда знал, кто он.

— Да, только не что я такое, — возражает Циной.

— Потом, — продолжает Нелл, — Циной отвел меня в огромный отсек — самый большой, который мы вообще видели. Там стояли длинные синие трубы, большие, даже больше, чем резервуар с водой. Трубы были объединены в какую–то цилиндрическую форму; в них кружились тени и искры, и все это плыло в сторону кормы. Через пару минут мы нашли тела, все в ужасном состоянии — не просто обезвоженные или раненые, а обугленные. И мы решили, что оставаться там не стоит. Мы были словно… словно…

Нелл не может облечь свои мысли в слова.

— Насекомые в ловушке, — заканчивает предложение мой двойник.

— Что такое «насекомое»? — спрашивает Ким.

— Маленькие живые существа с твердой оболочкой, — объясняет мой дубль. Я вижу ту же картину: маленькие мертвые существа с прозрачными крыльями в какой–то ловушке или бутылке. Мухи — животные, которыми питаются пауки.

— Радиация, — говорю я. — Плохое место.

— Теперь мне кажется, что это была часть двигателя, — говорит Нелл. — Я что–то припоминаю. Про двигатели я знаю — хотя раньше помнила меньше, — про двигатели, корпуса, и как они объединяются. Теперь я знаю больше, однако многое еще скрыто в глубине сознания. Мы ушли оттуда и пошли вперед через перемычку. Несколько раскруток мне было плохо, потом я поправилась… Мы бродили там и сям, но все–таки двигались вперед — до тех пор пока не встретили «убийцу». Целую стаю «убийц». С тех пор я их не видела. Они были более изящные, чем я, раза в три длиннее, примерно такие же широкие и покрыты колючками. Четыре глаза на длинном стебельке или руке и куча гибких суставов с присосками. — Нелл стучит по костяшке большого пальца. — Ими они цепляются за стены. Двигаются удивительно быстро и очень сильные. Кажется, они предназначены для прочистки труб. Циноя они попытались обойти — думаю, приняли за своего. Полагаю, их очень удивило, когда он на них напал. Циной действовал очень эффективно.

— Меня ранили. — Циной показывает черное, словно обугленное, пятно под иглами цвета слоновой кости за временным плечевым суставом. — Они применяют яд.

— Почему все хотят нас убить? — внезапно спрашивает Нелл. — Почему мы вообще здесь, если Корабль этого не хочет?

Я уже думал об этом, однако четких ответов у меня нет. Мы с двойником — Сан–как–бишь‑его — переглядываемся. Он принимает мой взгляд за одобрение.

— Что–то вышло не так со Штурманской Группой. Это место, о котором мы не хотим думать… Те, кто его занял, захватили почти все. Они сделали что–то плохое — навредили Кораблю.

— Логично, — кивает Нелл. — Не спорю. Но откуда взялись чудовища? Почему мы ничего не помним про них?

— О присутствующих мы не говорим, — замечает Циной, затем смотрит на меня и на моего двойника. — Кто–то создал меня другим. Зачем? Что я должен сделать?

— Изначально предполагалось, что ты будешь участвовать в зачистке планеты, — говорит мой дубль. — Личности у тебя быть не должно. Ты просто инструмент. Ты… — Он умолкает.

— Расходный материал, — заканчивает за него Циной. — А откуда вам двоим известно про меня?

Мне казалось, что мы уже объяснили все, что могли, но сейчас я в этом уже не уверен. Настроение портится; невольно забываешь даже о том, что мы сыты и вымыты. Череда рассказов нарушена.

Нелл раскидывается на кровати.

— Обсудим. Но надо и отдохнуть. Дамы? — Она смотрит на девочек. — Вы же здесь главные, верно? Вместе с Учителями?

— Спим, — отвечают девочки. — Остальное потом.

— Приглуши огни, — просит мой двойник. — Режим сна или как его там.

Корпус подчиняется. Огни под куполом отсека, похожего на палатку, тускнеют, и мы оказываемся в золотистом полумраке.

— Напомни еще раз, кто я такой? — спрашиваю я у двойника, пока мы укладываемся рядом. Друг друга мы не касаемся. Если честно, то он мне даже не нравится.

— Санджей, — отвечает он.

— А ты… Санджим.

— Точно.

Я закрываю глаза… и всего лишь буквально миг спустя Нелл толкает меня в бок.

Мы с Санджимом встаем.

— Шум, — говорит женщина. — Хруст на корме.

Теперь все слышат эти звуки — низкие, резкие, громкие. От них у меня лязгают зубы. Палуба вибрирует, вращение корпуса замедляется, и мы начинаем скользить. До тросов и перекладин далеко, поэтому мы прижимаем руки к гладкому полу, хватаемся за кровати или — как распустивший иглы Циной — цепляемся за переборки.

Девочек нигде не видно.

Ким с Томчином ползут в нашу сторону. Корпус дергается, снова раскручивается, затем замедляется. Снова хруст. Весь корпус содрогается.

— Следовало бы взглянуть на центр управления — попробовать что–нибудь узнать, а затем и сделать, — предлагает Ким. — Они пришли быстрее, чем мы думали.

— Кто? — спрашиваю я, еще сонный.

— Плохие твари.

Большой обзор

Корпус сильно дрожит — вот–вот развалится на части. Возможно, все это намеренно. Возможно, это последняя часть Корабля, которую они еще не контролируют, и поэтому они собираются полностью его уничтожить. С другой стороны, что тогда останется им, кем бы они ни были?

Они ведь не готовы разрушить весь Корабль просто для того, чтобы избавиться от нас, верно?

Однако у нас есть Циной — и он понимает, где мы находимся, — и Ким, у которого чувство ориентации явно развито сильнее обычного. И с нами Нелл, которая разбирается в инженерии и том, как функционирует корпус, — и которая отчаянно стремится восстановить все свои знания.

Скрежет и вибрация утихают — этого времени нам хватает на то, чтобы выбраться через люк, пересечь зону погрузки и вернуться в носовой отсек. Раскрутка так ослабла, что мы почти парим. Мы уже привыкли к тому, что все идет не так, и почти не напуганы. То, как мы движемся, как помогаем друг другу — я даже хватаю Циноя за лапу, чтобы протащить его через узкий люк, — означает, что мы наконец действуем как одна команда.

Томчин следует за нами. Мы тянем друг друга к носовому отсеку, где все еще мягко светятся квадраты, прямоугольники и овалы — очертания не до конца сформировавшихся приборов. Мы надеемся, что из них вырастут пилоны и панели управления, — если мы об этом попросим.

— Прикажите ему! — кричит Нелл мне и двойнику, зацепившись ногой за кабель и вытягиваясь во весь свой невероятный двух с половиной метровый рост.

— Покажи нам звезды, дай управление, — говорит мой дубль.

Прежде чем он успевает закончить фразу, корпус уже выполняет распоряжение. Появляются новые «капли», они принимают форму горизонтальных панелей управления — становятся толще, расширяются. Панели, закрывающие иллюминаторы, отъезжают вверх и в сторону. Снова перед нами вселенная: сияющие завитки и бесконечное полотно алмазной пыли — бесчисленные миллионы звезд.

Однако чего–то не хватает.

Циной тонко стонет — это совсем ниже его достоинства. Постепенно до меня доходит, и я тоже начинаю волноваться. Сероватые туманные линии и выдвинутый вперед «зонтик» — щит больше не видны.

— Отражательный конус, — говорит Циной. — Его нет.

— Отлично, — отзывается Нелл.

— Что это значит? — спрашивает Ким.

— Мы движемся слишком быстро, — говорит Циной, и у него начинается неконтролируемая дрожь. Он почти не может сдержать разочарование и ярость. — Межзвездное вещество — частицы пыли, газ…

— Мы в центре шторма, и мы голые, — объясняет Нелл. Она подходит к дальнему краю иллюминаторов и пытается посмотреть вниз и назад. Далеко заглядывать не приходится. — Корпуса не защищены, но вокруг того бугорка на луне еще что–то есть — и луна тоже прикрыта. У них есть щит.

— Это Штурманская Группа. Они хотят нас отскрести, — говорит Ким.

Нелл перешла к самой передней панели, в центре которой находится небольшая синяя полусфера. Нелл кладет на полусферу руки. Мы с двойником присоединяемся к ней, а сбоку от нас встает Томчин — на его, в общем, бесстрастном лице появилось какое–то новое выражение.

— А ему–то что известно? — спрашивает Ким сзади.

Нелл ненадолго прерывает контакт с полусферой, оглядывает нас, затем призывает вернуть руки на место.

— Все вместе, — говорит она.

Мы подключаемся к корпусу, становимся приемниками в океане информации. Абстрактная картина кажется знакомой, именно такой, какой мы себе ее представляли, но здесь слишком много темных уродливых пятен, похожих на обугленности, — они обозначают пробелы в памяти корпуса. По грубым прикидкам более девяноста процентов воспоминаний повреждены, недоступны или просто исчезли.

Томчин с нами — он управляет частью дисплея, ведет поиск, предоставляя нам возможность осваивать собственные области… опыта? инстинкта? программы?

— Ненавижу это, — говорит мой двойник. Голос доносится сбоку, однако его образ мерцает передо мной в пустоте — он что–то ищет, повторяет мои движения. — Здесь нужен десяток людей!

— Только если знания, которые можно распределить, еще сохранились, — говорит Томчин. Его сознание находится в одном из дальних закоулков. Он, похоже, ведет досмотр, ищет основные вехи.

Затем он возвращается и тащит за собой некую нить для подключения, похожую на инкрустированный сверкающими самоцветами кабель. Доступ к удаленной области памяти корпуса.

— Неисправен, — говорит Томчин. — А раньше вел напрямую к генофонду, к Биопланированию.

Да! Эти слова, эти названия…

— Можешь проследить, куда он идет? — спрашивает его Нелл.

Не говоря ни слова, Томчин снова уходит — физически он по–прежнему рядом, однако его сущность мгновенно удаляется.

«Охотник» тоже рядом — очевидно, он подключился через другую панель.

— Корпус сохранил значительную часть памяти Корабля, — говорит Циной, и я впервые понимаю, что Циной — женщина; здесь это отчетливо ощущается. Корпус — и Корабль — знают ее, доверяют, нуждаются в ней. Она — специалист по астронавигации, самая важная персона среди нас. И, учитывая то, какой она создана, у Циной наилучшие шансы на выживание. Внезапно все становится отчетливым и логичным. Вероятно, расходный материал — не она, а остальные.

Циной подтаскивает плотное звездное поле, показывает, что у каждой звезды есть идентификатор, состоящий из меняющегося набора букв и символов.

— Информация постоянно обновляется, — говорит она.

— У всех детей Корабля есть подсказки, — говорит Нелл. — Будем надеяться, что они куда–нибудь нас приведут.

Хруст и грохот снаружи не очень отвлекают, и мы надеемся, что в случае опасности Ким нас предупредит. А здесь мы ведем разведку. Наша тяга к знаниям так остра, что почти причиняет боль. Это желание сильнее голода и жажды.

Возможно, скоро мы узнаем наше предназначение.

Память корпуса

Циной пытается выяснить, куда мы направляемся. Прежде всего она обнаруживает, что Корабль находится в 439 световых годах от Солнца. Есть и другая мера пройденного расстояния, она как–то связана с пиками космологических гравитационных волн, однако второе число больше и выражается кучей формул, поэтому мы выбираем световые годы, так как воспоминания о годе вызывают много других ассоциаций.

Похоже, что мы — я и мой двойник — многое знаем о нашей родной планете Земле, словно там родились и выросли. Это приятно, хотя практически бесполезно.

Томчин возвращается с еще одним сверкающим кабелем и втыкает его в нас, хотя Циной, поглощенная работой, отмахивается. (Я знаю несколько определений для слова «втыкать»; одно из них связано с игрой, где есть дротики и мишень, а второе обозначает подключение кабеля к старинному электрическому устройству. Полагаю, в данном случае слово связано с соединителем. Причин анализировать воспоминания об игре нет — ведь ребенком я никогда не был.)

Кабель ведет нас к клубку других кабелей, обугленных, уродливых. Некоторые все еще сияют, а над другими плывут символы кода, похожие на вопросительные знаки. Мы с двойником беремся за ворох кабелей и быстро становимся экспертами — сознание переполняют внезапно всплывшие знания. Затем мы неуклюже беремся за один и тот же кабель.

Плохая идея.

Мы снова дома.

Мы никогда его не покидали.

Все, что было, — огромный кошмар.

Основная память

Что–то в корпусе распознает нас и пытается оказать нам услугу, подключив к тому, что мы якобы должны знать и чувствовать. Возникает небольшая неразбериха — ведь нас двое, но это ничего, при необходимости система может включить творчество. Немного изменений, и вот мы уже на Земле — юные близнецы, у которых вся жизнь впереди. Мы проходим подготовку к путешествию на недавно построенном «Золотом путнике». Кажется, это название Корабля.

Мы станем частью команды. Команды места назначения.

Мы с близнецом не всегда ладим, однако курс обучения мы прошли вместе, и, если возникает крупная проблема — в том числе связанная с женщинами, — мы полагаемся друг на друга. Хотя в последнее время мы соперничаем из–за одной особенно симпатичной девочки по имени…

(Вот тут начинаются странности — появляются фрагменты будущих воспоминаний, кусочки моей истории, к которым был доступ у Корпуса‑1, когда я…)

Не глупи. Это просто часть ужасного сна. Ты не создан в далеком космосе; ты, как и твои товарищи, будущие коллеги по колониям, заморожен, а «Золотой путник»…

Не важно. Я очень четко ощущаю свою партнершу — она в зоне погрузки, смело глядит на меня. Мы обмениваемся невыносимо многозначительными взглядами; первое опьянение друг другом затем перерастет в узы, которые сохранятся на всю жизнь. Мы предназначены друг для друга, так зачем моему близнецу вмешиваться?

Но нам еще столько нужно вспомнить. Мать и отец, сестра, обучение в средней школе, адаптация и аугментация организма, первые отборочные соревнования, пересадка органов, выдерживающих заморозку, длинные летние дни в лагере «Старфилд», первая пробная заморозка… Мы все выходим из нее живыми и здоровыми, у нас даже похмелья нет, и теперь мы готовы к полету на границу облака Оорта, на луну, к которой пристегнут растущий каркас Корабля. Путешествие займет почти девять месяцев, ведь включать бозонные двигатели в пределах Солнечной системы — противозаконно.

Все так отчетливо! Полагаю, что даже в моем смятенном состоянии это весьма полезно — впервые увидеть наш еще не рожденный Корабль далеко во тьме, где имеет значение только свет звезд, Корабль, привязанный к вытянутой луне, словно крошечный золотой осьминог. Но почему эта информация связана с кучей воображаемой ерунды? Можно обойтись и без предыстории. Я хочу знать настоящую историю.

Они закачивают в нас этот сценарий по психологическим мотивам — но почему? Нам не доверяют. Мы созданы для того, чтобы нас обманывали.

Мы находим свободные места в переполненном жилом отсеке. Нас три сотни — отобранных, испытанных, обученных, сдавших экзамены. Мы превосходим лучших людей Земли и эмоционально, и физически, мы сияем от осознания того, куда именно мы направляемся и что нам предстоит сделать. Черт побери, мы летим на самом дорогом объекте в истории человечества.

Когда мы отправляемся в холодильники, чтобы стать путешественниками в будущее, чтобы проснуться через пятьсот–шестьсот лет, нас переполняет радость, — и более сильного чувства мы не испытывали за всю жизнь.

Разумеется, меня по–прежнему беспокоит брат — ведь нам обоим девушка достаться не может. Но с этим мы разберемся позже.

Кроме того, я знаю, я предчувствую…

В конце пути останется только один из нас.

Один я.

Должно быть, мой двойник испытывает тот же конфликт между внушением и чувствами — мы одновременно разрываем связь с потоком информации и пытаемся закричать от гнева и разочарования.

Все не так. Все ложь.

— Подождите, — говорит Томчин. — Не те данные. Эта история для того случая, если на Корабле все идет правильно. А вот то, что мы ищем, — эту часть Каталога Корабль задействует, если что–то пойдет не так. И все мы знаем — что–то пошло совсем не так.

Сведения, которые вливаются в нас дальше, тревожат еще сильнее, чем фальшивые личные истории. Мы перелистываем корабельную инструкцию по эксплуатации, изучаем каждое непредвиденное обстоятельство.

Планета уже заселена примитивными организмами, и адаптироваться, несмотря на все наши усилия, не удается.

Топливо закончилось, мы не можем лететь дальше. Пора исследовать дальние закоулки Кладоса, возможности, неотъемлемо присущие самым жутким областям генетического фазового пространства.

Пора выводить на сцену «охотников» и «опустошителей». Пора изменять факторов, биомеханических слуг, которые заботились о Корабле, пока он рос, за первые двадцать лет полета превратившись из зародыша в могучий флагман из трех корпусов. Пора изменять тех, кто запустил бозонные двигатели вдали от Солнца…

Пора открыть новую страницу — разрушения и кошмара. И этому соответствуют мой — наш — новый, более твердый характер и более суровая личная история. Когда мы улетели, ситуация на Земле была отчаянной — наша планета оказалась совсем не тем общественным и технологическим раем из предыдущей биографии. Нет, там произошла катастрофа. Оставшиеся в живых потратили все силы и ресурсы на то, чтобы отправить к звездам «спасательную шлюпку». Мы — последняя надежда человечества, и теперь у нас на пути стоит планета, покрытая туземной слизью, которая даже не заслуживает того, чтобы ее назвали разумной жизнью.

Все, что нам нужно сделать, — высадить «убийц» и «опустошителей» и подтереть эту грязь, а затем выключить оружие и отправить вместо них на поверхность…

Но это еще одно скопление данных в Кладосе, еще одна страница Каталога — не такая мрачная и довольно туманная. Ясно одно: Каталог, как и вся память корпуса, поврежден. Мы понятия не имеем, что способен создать Кладос.

И все же страницы продолжают переворачиваться. Кто–то хочет облегчить душу. Кому–то нужно исповедаться.

Мы нашли примитивную цивилизацию, которая способна на элементарное освоение своей солнечной системы — то есть нашей цели назначения. Мы здесь, у нас нет горючего, идти нам некуда, а они нас атакуют. Они достаточно продвинуты в техническом отношении, так что их оружие способно причинить нам серьезный ущерб, способно разнести нас на куски, и они не желают нас слушать.

Они не хотят делиться.

Мы не можем идти на сделку с ними. Последует затяжная, упорная война, которая закончится нашим истреблением, если мы не…

Новая страница. Мы добрались до самого дальнего и темного угла генетического фазового пространства. За ней, похоже, начинается уровень, созданный безумным гением, — настоящий зоопарк убийц.

Тайный зверинец смерти.

Доступ разрешен только истинным воинам

Неожиданно нас выбрасывает в основную галерею. Сладость, свет, обман. Мы не прошли необходимый курс обучения, нам не внушили нужных идей. Никто из нас не заслужил права открыть этот раздел Каталога.

Мы отвергнуты.

Томчин храбро пытается подключить нас к другим кабелям, но мы упрямимся, мы выгорели дотла — слишком сильное потрясение, слишком много противоречий. Ничем не лучше того момента, когда нас выдавили из родильных мешков.

Мы отпускаем синюю полусферу — мечемся, шатаемся, кричим. Должно быть, тем, кто смотрит на нас, так же плохо, как и нам. Мы дрожим и клянем судьбу.

Проходит несколько минут. На Томчина, кажется, это не сильно повлияло, но теперь, когда мы отключились, мы его не понимаем, а без девочек его не могут понять и другие.

Командный отсек затихает.

Нелл подготовила отчет. Она оглядывает нас: все готовы ее слушать — возможно, даже Циной, которая с головой ушла в изучение звезд.

— С тех пор как мы родились, нас пытаются убить, — говорит Нелл. — И похоже, выключение щита — это последняя, отчаянная попытка от нас избавиться. Кто–то готов нарушить работу Корабля и даже уничтожить корпуса. Ну а нам, быть может, удастся нанести ответный удар. Думаю, существует способ объединить корпуса — создать Триаду. А так как Штурманская Группа должна исчезнуть еще до объединения корпусов, то в ходе создания Триады мы раздавим, поглотим маленький шарик там, внизу, и луна окажется в наших руках. Мы установим полный контроль над Кораблем. Сейчас я просто включу эту систему…

Циной движется так стремительно, что мы не успеваем ничего заметить: внезапно она уже стоит рядом с нами, отталкивая руки Нелл от синей полусферы.

— Этого делать нельзя!

Нелл делает шаг назад.

— Почему? — спрашивает она сквозь зубы.

— Потому что я не могу найти основную часть данных по навигации и не знаю, как управлять двигателями, — отвечает Циной. — Мы уклонились от курса и попали в скверное место — очень опасный регион; причем, насколько я могу судить, не пройдена и половина пути. Уничтожать Штурманскую Группу нельзя. Кем бы они ни были, нам нужна их помощь.

— Но ведь они хотят нас убить! — восклицает Нелл.

Никто не заметил, как вернулись девочки; тем не менее они здесь и обеспокоенно слушают нас.

— Откуда нам это известно? — спрашивает Циной.

— От Управления Кораблем, — говорю я.

— Насколько надежны эти сведения? — спрашивает Циной. Она в защитной стойке; иглы топорщатся, из–за чего она увеличилась в размерах раза в три.

Мы все подаемся назад.

Девочка, которая стоит ближе ко мне, выпячивает нижнюю губу.

— Мы говорим вам. Нам говорит Мать.

— Ах вот как? — изумляется Циной. — Мать мы никогда не видели. Расспросить ее не можем. Без дополнительных доказательств принимать такое решение нельзя, иначе велика вероятность того, что хорошую звезду мы так и не найдем. Тогда Корабль умрет здесь.

— Мы уже умираем, — замечает мой двойник. — Неужели ты не слышишь? Нас стирают в порошок. Ты сама так сказала.

Нелл испуганно слушает все это. Она пытается подобрать нужные слова и как–то вернуть нас на конструктивный путь. Однако наш грозный эксперт по астронавигации излагает проблему весьма четко.

— Существует один маневр, при котором нужно временно убрать щит, — говорит Циной, втягивая иглы. — Такова часть стандартной процедуры…

Новости плохие и совсем плохие

Если вы похожи на меня, то, наверное, пытались представить себе Штурманскую Группу — и скорее всего с тем же успехом, что и я. Нам не положено знать о них. Наш мозг отказывается думать о том, что в передней части луны находится крошечная сфера — их убежище. Мы понятия не имеем, как выглядит Штурманская Группа и что ей нужно. Если их действия в самом деле предусмотрены планом — а это было бы логично, по крайней мере насколько позволяет нам судить наше невежество, — то задачу свою Штурманская Группа провалила. Судя по собранным нами обрывочным данным, она задержалась на Корабле гораздо дольше, чем следовало, и скорее всего виновата во многих, если не во всех, наших бедах.

Но если ты хочешь с кем–то сражаться, то должен понимать мотивацию противника — особенно если в его руках все козыри, карты подтасованы, в казино пожар и там полно бандитов.

Дрожание усиливается. Скрежет становится невыносимо громким. Нас здесь быть не должно.

— Наша память забита ерундой! — кричит мне двойник.

Мы отходим в сторону и начинаем мозговой штурм. Пытаемся выстроить немногие доступные факты хоть в каком–то порядке. Фальшивая история, фальшивые биографии — сказочки. Как заменить эту ерунду полезными сведениями?

— Мы ведь только что пытались, — отвечаю я, пытаясь перекричать какофонию. — Зачем Корабль вообще нас искушает?

— Нужно убираться отсюда к чертовой матери! — вопит Ким, закрывая уши руками. Здоровяк на грани паники; а уж если у него поедет крыша, то что станет с нами?

— Потому что системы Корабля конфликтуют между собой, — говорит мой двойник. — Верно?

Это очевидно.

— Так говори со мной. — Двойник смотрит мне в глаза. — Работаем вместе. Скажи мне, что я должен думать.

Я быстро вспоминаю все свои наметки и фрагменты теорий. Мы увлечены нашей игрой и не замечаем, что все остальные притихли и выжидательно наблюдают за нами.

Все, кроме Нелл. Она снова взялась за синюю полусферу; ее глаза закатились. Мы молча желаем ей удачи.

— У нас ложные воспоминания, — говорю я, — чтобы по прибытии на место мы были цельными личностями. Возможно, мы своего рода учителя, но нам нужно то, чему мы будем учить, — история, инструкции и правила, этикет, модели поведения… То, как действовать в составе коллектива.

— Отлично, — кивает двойник. — Я думал почти то же самое.

— Мы действуем более эффективно, если сами верим в то, чему учим других, — если это наш жизненный опыт, если мы на себе испытали последствия провалов. У нас должна быть биография — и поэтому нам ее дали. Однако мы должны знать и как обстоят дела в реальности.

Мой двойник продолжает, подняв руку вверх, словно дирижируя оркестром:

— Точно. А никакой реальности нет. Что–то приказало нас создать еще до того, как была подготовлена сцена — наша сцена, наш спектакль, до того, как появились колонисты, которых можно учить.

Я подстраиваюсь под его ритм. Две головы действительно лучше, чем одна. И вполне вероятно, что нам скормили разные детали головоломки.

— Мы видели часть Каталога, — говорю я. — Многовековые усилия и огромные средства были направлены на создание генофонда. — Я оглядываюсь на Томчина и Кима. — Не все пригодные для жизни планеты в точности похожи на Землю. Поэтому колонисты будут разных типов, приспособленные к различным условиям среды. Если нет необходимости везти полностью сформированных людей, если у тебя есть только эмбрионы — или, еще проще, наборы инструкций, загруженные в биогенераторы…

Это слово удивляет и меня самого.

— Ты сам его только что придумал? — спрашивает мой дубль.

— Наверное. Биогенераторы, подключенные к базе данных, в которой находятся все возможные формы жизни, земные существа, измененные настолько, чтобы соответствовать любым экологическим нишам… — Я снова дрожу. Все остальные, включая Нелл, похожи на толпу в джаз–клубе, которая собралась у сцены, чтобы послушать классный джем–сейшн.

— Тот, кто построил Корабль, хотел, чтобы мы оставались в неведении относительно нашей истинной природы и происхождения? Ты это хочешь сказать? — спрашивает Нелл.

— Про наше происхождение нам знать не нужно, — отвечает мой двойник. — Более того, подобная информация может отвлечь нас от выполнения задачи.

Циной так близко от меня, что ее иглы впиваются в мою голень. Я убираю ногу и возмущенно смотрю на «охотника».

— Продолжай, — рычит Циной. — Те, кто меня сделал, здорово надо мной подшутили и не сказали, зачем им это понадобилось.

— Да, ты настоящая загадка. «Охотники» не должны обладать полностью развитым человеческим интеллектом и, вероятно, не используются в качестве навигаторов.

— Астронавигаторов, — поправляет Циной. — А почему у вас есть воспоминания о том, чего не должно быть?

Тут мы вынуждены зайти в зону догадок. Я не храбрее своего двойника, но менее опытный, поэтому начинаю первым:

— Кажется, в систему нашего программирования, нашей идеологической обработки входят планы на случай непредвиденной ситуации — жуткие планы. Тайны, которые мы никогда не узнаем и не должны узнать — разве что в том случае, если все пойдет совсем плохо.

— Зачистка планет, — говорит Циной. — Я «убийца».

— Ой! — В голосе Нелл слышен ужас.

— Если мы доберемся до цели, а там встретим конкурентов…

— Уйти мы не сможем, — подхватывает двойник. — У нас закончится топливо. Придется либо приспосабливаться — а это может привести и к успеху, и к провалу, — либо убивать и грабить, чтобы выжить самим и выполнить задачу.

— По–твоему, я предназначена именно для этого, — говорит Циной.

— Возможно. Теперь все проясняется.

— А вы Учителя, эксперты по культуре, убеждаете колонистов в необходимости уничтожить аборигенов, — говорит Ким. — Но это же полная ерунда!

— Ага, — говорит Циной. — Тебе, наверное, дали чувствительный компас, различающий добро и зло.

— А тебе? — спрашиваю я у нее.

Она колючая, резкая, и голос у нее низкий и совсем не музыкальный.

— Мне не нравится то, для чего я предназначена, — растерянно говорит она.

— Да, утешила, — отвечает мой двойник. — Судя по данным, к которым мы получили доступ, ты не худшее из того, на что способен Корабль. Далеко не худшее.

— Если честно, то продвинулись мы мало, — добавляю я. — Не прошли отбор — мы не истинные воины. Доступ к части Каталога перекрыт — и неспроста. — Мой напарник, похоже, недоволен тем, что я это рассказываю, но я все равно продолжаю: — Если в точке назначения окажется совсем скверно, если там уже есть цивилизация, которая может причинить нам вред, мы получаем доступ к самым сильным и убийственным существам Кладоса — к «опустошителям». Наши создатели не хотели, чтобы эта информация была в наших обычных воспоминаниях, это…

— Чувство вины, — добавляет Нелл. Она отходит назад и легко касается полусферы. Ее ресницы дрожат.

— Точно, — говорит двойник, бросая взгляд в мою сторону. — Теперь вы все знаете.

— Теперь я знаю достаточно. — Нелл отпускает панель управления. — У программы, которая начинает объединение корпусов, три контрольные точки. Если нужно, мы сможем работать здесь — запустить ее, затем остановиться. Это будет своего рода послание Штурманской Группе: «Восстановите щиты».

— Сколько времени потребуется? — спрашивает Ким.

— Полное слияние… не меньше десяти часов. Но процесс начнется немедленно.

— А когда этот проклятый шторм разнесет нас на части? — спрашиваю я.

— Данный сектор туманности наполнен протопланетной пылью, которую извергла взорвавшаяся звезда, — информирует Циной.

— Это может произойти в любую минуту… — Нелл умолкает, но всем на ум приходит одна и та же мысль. Должно быть, Штурманская Группа намеренно заставила Корабль уклониться с курса. Они с самого начала намеревались отключить щиты и позволить космической пыли стереть нас в порошок.

Они не хотят, чтобы мы нашли себе новый дом. Им не нужны корпуса, они не желают никуда лететь. Они хотят и дальше жить в своей крошечной сфере, на огромных запасах топлива.

Если выключить двигатели, топлива хватит на сотни тысяч лет.

— Голосуем? — спрашивает Нелл. — Или просто действуем?

— Проголосовать недолго, — замечает Ким.

Циной одобрительно поднимает лапу.

— Каждая секунда на счету.

— Действуй! — восклицают все почти хором.

Томчин добавляет к нашим голосам свой свист.

— Ясно. — Нелл со шлепком опускает ладони на полусферу. — Запустить программу объединения.

Ее глаза закатываются — она вступает в контакт с Кораблем. Кажется, это длится целую вечность, хотя проходит всего несколько минут. Наконец командный отсек светлеет, и срабатывает сигнализация — она звучит словно колокольчики эльфов. Затем появляются инструкции — текст и стрелки, возникают барьеры, и чей–то голос произносит:

— Займите места в безопасных зонах, обозначенных линиями. Когда начнется объединение корпусов, будут созданы иные зоны безопасности, в которые вы сможете перейти.

Вокруг перестраиваются поручни и тросы, справа поднимаются новые панели управления, а приборы слева уходят вниз, под пол. Сработало. По крайней мере что–то происходит.

Мы переглядываемся, помогаем друг другу занять безопасное положение, но почти не разговариваем: прислушиваемся к несмолкающему шороху — нашу обшивку полируют призраки нерожденных планет. Жуткий звук. Столкновение на скорости в двадцать процентов от световой — адски опасная штука.

По крайней мере у двоих из нас еще остались вопросы. Такова уж наша природа. Но мы молчим. Возможно, у девочек тоже есть возражения, есть собственные намерения. Однако мы и так напуганы, новые страхи нам не нужны. Если мы чему–то и научились, действуя в составе команды, то именно этому.

А это немало — если учесть, с чего мы все начинали.

«Возможно, наши создатели тоже не дураки», — думаю я. Затем в голову приходит другая мысль: «Почему же все пошло совсем не так?»

Из моих вымышленных воспоминаний всплывает образ старого мудрого профессора литературы, который учил нас при подготовке к полету: «Если хотите узнать, откуда берется зло, просто взгляните на природу человека. Все доброе извращается, и неизбежно появляется плохое».

Однако почему я уважаю человека, которого, возможно, и на свете–то не было? Я словно персонаж одной из тех пьес, которые мы никогда не изучали, — персонаж, которого оживили, но не дали реплик, а просто выпустили на странную полупустую сцену перед скептически настроенной публикой.

— Чушь, — говорит мой двойник; мы киваем друг другу и касаемся пальцами, зная, что сейчас мы думаем об одном и том же, — и приходим к одним и тем же выводам.

— Мы настоящие, — говорит он. — Начнем с этого.

— Аминь, — отвечаю я.

Аминь. Раньше Нелл уже употребляла это слово, но тогда я не обратил на него внимания. Оно странное, со множеством коннотаций. Где бог, которому нужно возносить молитвы? В каком направлении оборотиться? Если честно, молитва у нас есть — мы выучили ее в вымышленной академии. Она связана с определенной религией, но я не хочу затуманивать сознание бесполезными подробностями. Молитва же — если правильно ее прочитать — помогает избавиться от сомнений и боли.

Поэтому я возвышаю голос.

Создатель всего,

Благослови малых сих,

Подари им свою любовь и мудрость.

Не оставь нас,

Направь нас в пути

Через невыразимые дали

К новому светлому дому.

Мы воздаем почет космосу,

Ведь он твоя память.

Мы ищем мудрость,

Ведь она для нас словно пища.

Не более и не менее.

Аминь.

К третьей строке почти вся наша группа вторит мне — только не мой двойник. Он внимательно следит за нами, следит молча. Наши голоса возвращаются в виде эха. Взаимопонимание. Мы действительно семья — в целом.

Девочки снова где–то блуждают.

Уже чувствуется движение — новое, еле ощутимое. Шум стихает, хотя и ненамного — вероятно, поверхность нашего корпуса, подверженная трению, уменьшилась.

Передние иллюминаторы затуманились, покрылись мелкими выбоинами. Достаточно лишь одной…

Песчинки.

По иллюминаторам бегут трещинки. Внезапно раздается звук, похожий на визг огромного испуганного животного, и у нас перехватывает дух, причем буквально — из носового отсека выходит воздух. Не успеваем мы ничего подумать, как вверх взлетают защитные панели. Визг прекращается.

Теперь нам не видно, что происходит снаружи — если не входить в странный мир Управления Кораблем, но это мы пока оставляем Нелл. Мы сгрудились — все, кроме Циной, которая просто засовывает в наш круг гладкую лапу.

Возможно, мы не хотим знать, что умираем.

Возможно, нас защищает молитва.

Возможно…

К нам присоединяется Нелл.

— Первая контрольная точка, — говорит она. — Если они хотят, чтобы мы остановились, им придется начать переговоры.

— Иначе? — спрашивает Ким.

— Иначе мы их раздавим, а дальше будем действовать по обстоятельствам. Пока что они все делали не так. Где гарантия, что они снова нас не предадут? — Она смотрит на моего двойника, затем на меня. — Верно?

— Совершенно, — отвечает мой дубль.

— Нужно найти девочек, — говорит Нелл.

— Они не заблудятся, — отвечает Ким, и Томчин с ним согласен.

Делать нам нечего. Шум мешает отдыхать, мысли путаются, и поэтому мы впадаем в какое–то полубредовое состояние — не помогает даже еда, которую принесли Томчин и Циной.

Нелл удерживает корпуса на первой контрольной точке, однако ничего не меняется — никто с нами не разговаривает. Штурманская Группа такая же равнодушная, таинственная и молчаливая, как всегда.

Ким отпускает направляющий трос и подплывает к нам, хватаясь за другой между моим двойником и мной. В невесомости могучий великан движется быстро и эффективно; я бы принял его за модель для обитателей миров с высокой силой тяготения.

— Разрушение корпуса продолжается, — говорит Ким. — Сколько еще можно ждать?

Нелл осталась рядом с пультом управления. Она прислушивается к нашей негромкой беседе, которую заглушают скрежет и рев. Внезапно дрожание усиливается, словно мы попали в особенно плотный участок. Аргумент Кима приобретает особый вес.

— Идем к следующей контрольной точке, — говорит мой двойник. — Покажем, что у нас серьезные намерения.

Я соглашаюсь.

— Что нам терять? Никто не знает, как долго эта штука продержится.

Циной и Томчин собрали наши припасы в серый мешок и теперь подходят к нам. Томчину не терпится расспросить нас, однако мы его не понимаем, и в конце концов он сдается, грозя кулаком в ту сторону, откуда доносится шум.

— Я почти чувствую плотность пыли и газа, — задумчиво произносит Циной. — Она мала, но мы движемся очень быстро. Возможно, есть фрагменты и покрупнее. Если наткнемся на один из таких, разнесет вдребезги.

— Сколько у нас времени? — спрашивает Нелл.

— Мы протянули уже несколько часов. Я просто не знаю, насколько прочны остальные корпуса.

— Какая разница, — отмахивается Ким.

— Если какой–нибудь корпус сильно поврежден, мы не сможем завершить интеграцию, — возражает Нелл. — Может, этого они и ждут — чтобы один из корпусов вышел из строя.

— А нельзя ускорить дело? — спрашиваю я.

— Скорее всего нет, но я могу перевезти нас к следующей контрольной точке. Потребуется максимум час. Похоже, части корпуса уже адаптируются для объединения.

— Действуй, — говорю я.

— Давай, — говорит мой двойник.

Остальные кивают.

Нелл погружается в пространство управления и надолго замолкает. Ее глаза почти закрыты, видны лишь тонкие полоски склер. Она похожа на дремлющую кошку.

Корпус снова приходит в движение. Шум бури изменяется, но на этот раз держится на одном уровне.

— Куда подевались девочки? — спрашивает мой двойник.

— Вероятно, ушли искать маму, — отвечает Ким. — Кстати, мы с ней так и не познакомились.

— Кто такая эта Мать, и на что она похожа? — спрашивает Нелл. — У кого–нибудь есть идеи?

Я вспоминаю кровавый набросок, нарисованный на стене шахты одной из наших девочек — предположительно той, которая помогла мне родиться.

— Боюсь, она нам не понравится, — говорю я.

Внезапно шум стихает. Перемена стремительная — пара секунд, и при разговоре нам уже не нужно кричать, мы можем думать, не скрипя при этом зубами.

— У нас есть щит! — восклицает Нелл. — Он слегка смещен, но он есть! Они сдались!

Мы собираемся вокруг нее, хватаясь за тросы и перекладину рядом с пилоном, на котором установлен пульт управления. Мы уже знаем, что всем прикасаться к полусфере нельзя — дисплей на это не рассчитан. Одновременно им могут пользоваться только трое.

Пропускаем Циной вперед. «Охотник» замирает — только лапы подрагивают. Циной убрала иглы, чтобы не проткнуть ими Нелл, которая все еще похожа на спящую кошку — корпус продолжает накачивать ее информацией.

— Прекратить интеграцию? — спрашивает Нелл через секунду.

Циной убирает лапы.

— Мы защищены, — подтверждает она. — Да, щиты сместились, но все же направляют материю туманности прочь от корпуса — как и было задумано.

— Тогда я остановлюсь, — говорит Нелл.

— Почему? — спрашивает мой двойник.

— Циной утверждает, что Штурманская Группа нам нужна.

Остальные недовольны этим решением — нам бы хотелось, чтобы виновник или виновники наших несчастий были раздавлены, поглощены или уничтожены иным образом. Однако отмахнуться от предупреждения Циной невозможно.

— Разумеется, — говорю я, и Ким соглашается. — Прекрати объединение.

Странно, что мой двойник это решение не поддерживает. Он воздерживается — и от слов, и от действий, увеличивая дистанцию между собой и остальными. По–моему, он хочет правильно разыграть свои карты.

Движение корпуса по рельсам — вниз, к другому концу луны и остальным корпусам — замедляется. По слабым, еле заметным рывкам наши руки и ноги, цепляющиеся за тросы и поручни, уже ощущают то, как изменяется ускорение.

— Готово, — объявляет Нелл. — Что дальше?

— Нам с ними нужно поговорить, а они должны проявить интерес к переговорам, — говорит мой дубль. Он играет очень ловко. — В противном случае они нам ни к чему — с таким же успехом мы можем их уничтожить.

— Быть может, они хотят, чтобы мы к ним пришли, — высказывает предположение Ким, качая огромной головой.

— Приборы не фиксируют никаких признаков жизни, — говорит Нелл. — Там все заморожено. Кораблем управляем мы… пока что. Они знают, что не в силах от нас избавиться.

— Возможно, тут все автоматизировано, — возражаю я.

— Автоматика включается лишь время от времени. Системы Корабля, в общем, вышли из строя. У нас всех столько же информации, сколько и в памяти Корабля.

— Потрясающе, — замечает Ким. — Значит, главного нет?

— Можешь послать сообщение остальным корпусам? — спрашиваю я Нелл. — Вдруг пройдет.

— Только если между ними есть связь. Аварийный сигнал… — Она убирает руку с полусферы и открывает глаза, затем устраивается поудобнее на перекладине рядом с пилоном. — Работа с этой штукой отнимает много сил. Приходится все повторять по десять раз, одновременно и работая, и обучаясь.

— Тогда покажи мне, как это делается, — говорю я. Мой двойник усмехается и поднимает руку. — Покажи нам.

— И мне, — просит Ким. Томчин делает знак рукой, показывая, что ему тоже интересно. Циной следит за прикрытыми панелями иллюминаторами, словно пес — опасный печальный пес, который ждет хозяина. На нас она, похоже, внимания не обращает.

— Не знаю, получится ли, — говорит Нелл. — Вы двое говорите с корпусом по–своему, я с Управлением — иначе. Понятия не имею, почему нельзя было объединить все наши знания.

— У нас гости, — говорит Ким.

Одна из девочек вернулась и теперь пробирается по зоне погрузки. На шее у нее — яркий красный шарф.

— Мы нашли ее, — говорит девочка, расплываясь в улыбке. — Она с нашими сестрами. Она согласна на встречу.

Мы слушаем, испытывая нечто среднее между очарованием и скептицизмом. Тайны на больном Корабле редко приносят пользу. А Мать — это настоящая тайна, возможно, главная тайна, если не считать Штурманской Группы.

Мой двойник, похоже, повеселел, однако начинает он предсказуемо:

— Пока тебя не было, мы спасли корпус. Часть систем управления уже под контролем Нелл; в дальнейшем она, вероятно, сможет управлять всем Кораблем.

Девочка выслушивает все это с вежливой улыбкой.

— Разумеется.

— Ты ни капельки не поражена? — спрашиваю я.

— Вы сделали то, для чего предназначены.

— Ясно. — Я подтягиваюсь на тросе, приближаясь к девочке на расстояние вытянутой руки. — А что может предложить нам Мать?

— Любовь. — Девочка отворачивается. — Теперь мы все пойдем на корму.

— Тот, у кого в сердце любовь, никогда не создал бы нас, — возражает Циной, отвлекаясь от созерцания закрытых иллюминаторов. — Многие из нас умирали, а некоторые — сотни раз. С точки зрения стратегии, тактики, даже логистики, мы не команда, а настоящий кошмар. У нас недостаточно информации, а когда кажется, что сейчас мы узнаем нечто важное, решим все загадки — то сталкиваемся с такими препятствиями, от которых хочется выть. Похоже, одной любви здесь мало.

Столь длинной речи от «охотника» я еще не слышал. Стыдно признаться, но я до сих пор не привык к тому, что в этой массе игл цвета слоновой кости, стальных костей и розовых глаз кроется острый ум.

— Циной хочет сказать, что нас нужно убедить, — вступает Ким, вечный посредник. — Без доказательств мы не поверим даже твоей матери.

Следующей вступает Нелл, и девочка внимательно за ней наблюдает.

— Если Мать может выбрать нас из Каталога и обеспечить наше рождение в другом корпусе, значит, у нее есть связь с Управлением Корабля. Возможно, она должна присоединиться к нам — прийти сюда, где достаточно безопасно.

Потрясенная девочка бросает суровый взгляд на меня, затем поворачивается к моему дублю.

— Вы Учителя, — напоминает она нам. — Мать выбрала вас, чтобы вы вели остальных и принимали решения.

— Мы принимаем решения сообща, — отвечаю я. — И с радостью передаем право принятия решения друг другу.

Девочка быстро обдумывает услышанное.

— Почему вы считаете, что здесь безопасно? — спрашивает она.

Убедительного ответа у нас нет.

— Вы хотите сказать, что здесь уютно, — добавляет девочка. — И вам кажется, что вы берете командование на себя.

— Хватит морочить нам голову, — сурово говорит Нелл. — Рассказывай, что происходит. Ты же часть команды, так? Вот и веди себя соответственно.

Тон женщины–паука на девочку не действует. И быть может, впервые я понимаю, что это существо — кто угодно, только не маленькая девочка. Она так же спокойна и собранна, как и любой из нас, — и от этого кажется еще более страшной.

Мой двойник, похоже, готов ей подыграть.

— Очевидно, мы недостаточно четко выражаем свои желания, — говорит он. — Да, нам здесь комфортно, но угрозы и намеки нас уже давно не пугают.

Девочка кивает.

— Передай Матери следующее: прежде чем мы снова поставим на карту нашу жизнь, мы должны получить заверения, доказательства, средства связи. Кто знает, что происходит на корме? Мы там еще не были.

— Я была — и моя сестра тоже, да, если честно, то и многие сестры, — говорит девочка.

— Никаких врагов? — спрашивает Нелл. — Никаких неуправляемых факторов или «убийц»?

— Нет. Мы сделали все, чтобы этот корпус стал безопасным.

— То есть корпус спасла ты, — замечает Циной.

Девочка — довольно предсказуемо — отвечает, что вся заслуга принадлежит Матери.

— А ты — просто один из пальчиков Матери, — заключает Нелл.

Девочка снова кивает, все еще не понимая нашего упорства. Она по–прежнему уверена, что в конце концов мы выполним ее просьбу. Ее приказ. Мать полагает, что мы у нее в долгу — и девочки считают так же.

В этот момент панели снова открываются, что вызывает живой интерес Циной. Не могу понять, рада она или нет. Она подтягивает себя к иллюминатору и погружается в созерцание вселенной.

— Мать исправила обзор. Корпус по–прежнему способен ремонтировать себя, — говорит девочка. — Мы в ответе за его работоспособность.

— А в Каталоге Мать есть? — спрашивает Нелл. — Никто из нас не помнит никого, даже отдаленно похожего на нее…

Девочка обиженно надувает губы.

— Вы ее не видели.

— Мать откроет для нас память и архивы Корабля? — спрашивает Нелл, чувствуя, что находится на правильном пути.

— Не всю. Большая часть данных утрачена или повреждена.

— То есть ты не знаешь, сделает это Мать или нет?

Девочка качает головой. Она пытается отвечать честно, пытается быть членом команды. Однако она всего лишь палец. Отрезанный палец.

— Ты общаешься с Матерью посредством телепатии? — спрашивает Ким.

Все удивленно смотрят на него, но я знаю, к чему он клонит.

— Я не знаю, что такое «телепатия», — отвечает девочка.

— Умеешь говорить с ней мысленно?

— Нет. Глупость какая.

— Я заинтригован. — Ким встает и потягивается. — Хочу увидеть Мать и задать ей несколько вопросов. Кто со мной?

Девочка даже не думала о том, что наша группа может разделиться.

— Мать желает, чтобы все…

— Нет, этому не бывать, — обрывает ее Циной, отворачиваясь от звезд и завитков туманностей — дождя искрящихся пылинок, отраженных шитом. — Я останусь здесь. Нелл должна управлять корпусом — на тот случай если щиты снова отключатся. Томчин присоединится к Нелл. А один из Учителей может помочь Томчину провести повторный поиск по Каталогу. Остальные пусть решают сами. Самостоятельно.

Заявление Циной мы встречаем молчанием. Лицо девочки застывает, превращается в камень. «Она в ярости», — думаю я.

— Я пойду, — говорит мой двойник. — Или…

— Нет, ты останешься. Пойдет он. — Нелл указывает на меня. Понятия не имею, что она задумала, но связь, возникшая между нами, внушает надежду.

— Я тоже заинтригован, — говорю я и обращаюсь к двойнику: — Ты старше и мудрее. Ты обладаешь большей ценностью.

Он хмурится, затем уступает, словно желая избежать состязания в мужественности. Или же не хочет ссориться по этому поводу. Или заходить слишком далеко. Мои подозрения усиливаются.

Мы пожимаем друг другу руки, обнимаемся. Момент неловкий: самоуважение грозит перерасти в самообожание. Но даже если мы выглядим, думаем и поступаем одинаково, мы явно уже совсем разные. Чувства не относятся к области метафизики. Он хочет идти, а я, если честно, нет. Но я пойду, а он останется.

— Далеко идти? — спрашивает Ким.

— До главного отсека, — отвечает девочка.

Циной совещается с Нелл. Обе положили руки на полусферу.

— Вряд ли мы понимаем, что происходит на самом деле, — говорит Нелл. — Сведения противоречивые.

Девочка выглядит опечаленной.

— Возможно, Штурманская Группа и не отключала щиты, — объявляет Нелл. — Когда мы начали объединять корпуса, двигатели перестали работать. Они до сих пор выключены. Похоже, мы маневрируем — переходим на пологую орбиту.

— Что это значит? — спрашиваю я.

— Возможно, корабль приближается к гравитационному колодцу большого звездного скопления. Его не видно, он закрыт «рукавом» туманности. В ходе такого маневра щиты временно отключаются, чтобы подстроиться под новое направление межзвездного ветра.

— Для того чтобы снова запустить двигатели, необходимо разъединить корпуса, — добавляет Нелл. — Однако в наших обстоятельствах включение двигателей приведет не только к изменению курса, но и к торможению.

— Мы замедлимся? — спрашивает Ким.

— Возможно, корабль не реагирует на наши угрозы, а действует по заложенной в него программе.

— Значит, место назначения уже выбрано? — спрашиваю я. — Почему Управление Кораблем нас не проинформировало?

— Видимо, не хочет, чтобы мы знали. Вероятно, нами манипулируют. Точного ответа на этот вопрос у меня нет.

У меня до сих пор мурашки по телу от потрясения. Поворотный маневр, сдвиг щитов — это действительно правдоподобная теория.

— То есть они не пытались нас убить — а мы не заставили их отказаться от своих намерений?

— Точно, — кивает Циной.

— Тогда какого черта мы здесь сидим и думаем, что мы здесь главные?

— Полагаю, нам нужно провести дополнительные исследования, — говорит Нелл. Она манит меня длинным пальцем. — Присоединишься ко мне на минутку? И Ким — ему я тоже хочу кое–что показать.

— А я? — спрашивает мой двойник.

— Всему свое время, — отвечает Нелл.

Я подхожу к ней и кладу руки на полусферу. Нелл долго, недоуменно смотрит на меня.

— Кто–то здесь знает тебя, — тихо говорит она. — Знает вас обоих.

Мы уходим в пространство Управления.

Через несколько минут мы возвращаемся. Наступает очередь Кима. Мой двойник терпеливо ждет. Заподозрил ли он что–нибудь? Затем Нелл приглашает его. Что она сообщила ему там, что показала, я не знаю.

Новые миры на корме

По словам девочки, путь не опасен, однако он не прямой и может занять много времени. Поэтому мы берем с собой обед, воду и сменную одежду. Корабль адаптируется. Надеюсь, мы сможем что–то изменить — если нас будут держать в курсе событий.

Наша задача — найти мать девочки и узнать как можно больше. Мы не прощаемся, а просто берем наши припасы в серых пакетах и уходим в сторону кормы. Мы с Кимом не теряем бдительности — не верим, что где–то может быть не опасно. Хотя вряд ли девочка ведет нас в ловушку. Пусть у нас и разные взгляды, в данный момент ничто не мешает прийти к согласию.

Мы забираемся в верхний отсек корпуса, размеры которого затмевают все, что мы видели до сих пор. В Корпусе‑1 за подобным отсеком находился резервуар с водой; здесь мы с удивлением обнаруживаем шесть резервуаров — таких же по размеру или больше. Их огромные «глаза», заполненные триллионами галлонов воды, завораживают своей красотой. В лазурной толще возникают узкие помещения, маленькие пузырьки сливаются с большими. Безмятежное, сонное царство.

— Почему шесть? — спрашивает Ким.

Ни у меня, ни у девочки ответа нет. Впрочем, наши вопросы девочку не интересуют. Она выводит нас к периметру корпуса. Подняв взгляд, я замечаю бугорок в центре огромной переборки, которая поддерживает резервуары. Возможно, это круглый люк или проход. Мне кажется, что там проходит более короткий путь к центру корпуса, однако мы выбираем другой маршрут.

Девочка ведет нас по коридору, огибающему крышку резервуара. Мы летим, отталкиваясь от стенок, пока не добираемся до пересечения с еще одним коридором, где установлен пилон. На пилоне дисплей — неожиданно для нас, но не для девочки. Это ее владения; она ловко выводит на экран наше местоположение, затем карту маршрута, который проходит вдоль резервуаров с водой. Мы по–прежнему в сотнях метров под обшивкой корпуса. Пока что нет ни одного признака того, что корпус возобновит раскрутку. И отлично. Дополнительные испытания мне не нужны.

На дисплее видны тысячи сферических отсеков, объединенных в ряды и гроздья вдоль резервуаров. Каждый отсек не менее сотни метров в диаметре.

— Что это?

— Я не знаю слов.

Мы с Кимом усмехаемся. Этот корпус совершенно не похож на тот, в котором мы родились, — но почему? Девочка не знает слов.

Как и в Корпусе‑1, на стенах коридора светящиеся линии и знаки. И снова мне кажется, что по ним ориентируются факторы, — символы означают, что коридоры предназначены не для людей. Кима заинтересовал овальный знак, состоящий из черных и зеленых линий. Ширина символа — две мои ладони или почти одна ладонь моего спутника. Ким проводит по знаку пальцами, качая головой.

— Никаких факторов, — говорит он. Коротко и ясно. Мы зашли уже достаточно далеко, но еще не встретили ни одного «чистильщика» или других существ из Корпуса‑1.

Девочка, как обычно, ушла вперед метров на десять — двенадцать и теперь сидит в позе лотоса — ждет, когда мы ее догоним.

— Почему нет факторов? — спрашивает Ким.

Девочка разворачивается, потягивается.

— Здесь нет грязи, и никто не умирает.

— Тогда почему не родить нас здесь, где чисто и никто за нами не гонится?

Ким говорит явно укоризненно, хотя всегда был спокойным и собранным — вероятно, из–за своей огромной силы или потому, что это просто его врожденные качества, отмеченные где–то в Каталоге.

Девочка идет дальше.

— Не знаю, — бросает она через плечо.

Хочу спросить, не она ли спасла меня из холодной родильной камеры. Однако если это не важно для нее, значит, не важно и для меня. В нашем неустойчивом, скверном мире хорошая память и сентиментальность — бесполезные качества.

Удивительно, что пища, вода и короткий отдых настраивают меня на философский лад.

Ким прикасается к еще одному овалу.

— Если бы мы умели их читать, то поняли бы, куда нам идти, — говорит он.

— Точно, — отзываюсь я. — Что–нибудь всплывает в памяти?

— Пока нет. А у тебя?

Мы разговариваем о разных пустяках — просто для того, чтобы не обсуждать то, что показала Нелл. У девочки удивительно острый слух.

— Я бы сказал, что по этим знакам ориентируются факторы, однако факторов здесь нет.

Ким насмешливо фыркает.

— Какого черта мы здесь делаем?

— Идем следом.

— Вдалеке от пищи и воды… — Он хмурится, напряженно разглядывая очередной овал. — Вот еще символы. Возможно, это означает, что скоро еще один перекресток. Интересно, умеет ли она их читать?

Девочка уже далеко впереди, скрылась за поворотом. Внезапно Ким притягивает меня к себе.

— Нелл сказала, что за тобой нужно присматривать.

Я сглатываю.

— И я ее не виню.

— Ей кажется, что ты настоящий… что бы это ни значило.

— Спасибо, — шепчу я.

— Она рассказала тебе про книгу, которая лежала в сетке?

Я указываю на его огромные ладони, сжавшие мои руки:

— Полегче, пожалуйста.

— Она сказала, что у тебя есть шишки на голове, а у второго — нет. Вы не идентичны.

— Я его не осматривал.

— Зачем ему прятать книгу в «яйце»? Почему просто не показать нам? Ты же нам показал.

— Возможно, книга зашифрована. — Я выдвигаю предположение, словно оправдывая своего двойника.

— Она так и подумала.

Я и не подозревал, что Нелл такая сообразительная. Я похож на маленького мальчика, который попытался утаить постыдный секрет — хотя я здесь ни при чем и секрет не мой.

— Ой. — Это все, что я могу сказать.

— Не знаю, прочитала ли она дневник целиком, — продолжает Ким. — Но по ее словам, там написано, что мы ищем мать. И что он убедит нас в необходимости уничтожить Штурманскую Группу. Поначалу мы все этого хотели, да? Все, кроме Циной.

— Ага. И все же он записал это словно инструкцию. Словно выполняя приказ… Так откуда он получает приказы?

Ким ослабляет хватку.

— Что еще показала тебе Нелл?

Самое главное открытие. До сих пор не могу поверить.

— То, что в нас заложена память и программы Корабля — а может, и не только они. Мы — запасные биологические устройства хранения данных. Каждый раз, когда мы подключаемся к Кораблю, он восстанавливает свою память. Некоторые выжженные отсеки уже восстанавливаются — и мы активно тому способствуем, особенно Нелл и Циной.

— А я?

— Не очень. Пока. Нелл не знает, где ты пригодишься.

— Она подключила к Кораблю не только тебя, но и твоего двойника. Разве вы не одинаковые?

— Не знаю.

— Зачем он Кораблю? Что в нем заложено?

— Не знаю. — Мне неприятно делать какие–либо выводы о моем дубле. Судя по тому, как на меня смотрит Ким, как испытывала нас Нелл, я и сам еще под подозрением.

Девочка вернулась и теперь ждет нас на пересечении с очередным тоннелем. Говорить в ее присутствии мне не хочется.

Коридор, по которому мы шли, метров через десять заканчивается выгнутой стеной.

— К периферии, — роняет девочка, отталкивается от пола и летит вверх по шахте.

Мы следуем за ней и менее чем через тридцать метров погружаемся во что–то темное, теплое и влажное. Ким цепляется за болтающийся кабель, затем хватает своей мясистой ручищей меня за лодыжку. Словно реагируя на наше появление, в шахте внезапно загорается свет — такой яркий, что мы вынуждены прикрыть глаза.

— Нужно было зажмуриться, — говорит девочка; она — небольшое размытое пятно где–то рядом.

— Спасибо, что предупредила, — отвечает Ким.

Я подглядываю сквозь пальцы. Картинка обретает детали. Секунду мы болтаемся на вытянутом тросе, затем Ким ставит меня на ноги. Я оглядываюсь, но далеко не отхожу — с ним спокойнее.

Мы стоим на краю шахты, рядом с гигантской сферой — она значительно больше, чем шары–леса или мусорные кучи в Корпусе‑1. Она такая огромная, что, кажется, достигает самой обшивки. Возможно, даже выгибает ее наружу. Надеюсь, здесь есть своя обсервационная палуба. Я бы хотел увидеть, что происходит на луне.

Огромное яркое пространство далеко не пусто. В четырех–пяти метрах от стены начинается ряд из сотен висящих в воздухе молочно–белых шаров, их окружают блестящие полупрозрачные ветви. Кончики ветвей переходят в трубочки; такое впечатление, будто шары окружены пухом, словно семена огромных одуванчиков. Нас ослепил отражающийся от них свет из далекого источника.

Ким предупреждает:

— Не трогай.

Ветви прекрасны — и жутко острые.

— Что это? — спрашиваю я у девочки.

— Библиотека Матери, — отвечает она.

Ветви над нами шумят — быстро, тревожно. Вдоль внешних трубочек движутся палочки на тоненьких ножках — раздвигают ветви, втыкают свои носики в каждое пушистое «семечко». Затем палочки отступают, переходят к следующему шару…

— Я понимаю, — говорит Ким. — Перед нами своего рода база Кладоса — библиотека, из которой берет данные Каталог. Это генофонд. Но он слишком велик. Что–то здесь не так. Я понимаю… — удивленно повторяет он.

— Похоже, ты нашел свое призвание, — говорю я.

— Ага. Я кулинар, помощник шеф–повара, а это — схема моей кухни.

Девочка улыбается.

— Мать будет рада.

— Но вот вопрос: почему кухня такая большая? — спрашивает Ким. — Помещения, в которых я должен работать, гораздо меньше. Гены крошечные, так зачем все это?

По–моему, я знаю ответ, но он мне не нравится. В глубине моей сущности заложен конфликт, огромное противоречие, которое порвет меня на части — или превратит в чудовище, такое же страшное, как и те, которые можно найти на тайных страницах Каталога…

Или в книге моего двойника. Все зависит от того, как я поступлю, когда мы встретим Мать.

Я заглушаю еле слышный внутренний голос, отправляю его обратно во мрак, и мы лезем по тросам за девочкой — туда, где огромная сфера переходит в другую, поменьше, метров сорок в диаметре, пустую и темную.

В центре сферы торчит труба, ее поверхность покрыта инеем. Она словно лифт, соединяющий огромную кухню со столовой.

— Действуем быстро, — объясняет девочка. — Тросов нет. Ничего не касаемся, просто прыгаем и летим.

Киму это не по душе.

— Я не очень–то ловкий, — ворчит он.

— Там холодно, — подчеркивает девочка. — Не дышите, пока не окажетесь на той стороне.

— Потрясающе, — говорит Ким.

Девочка отталкивается от края сферы. Мы втягиваем в себя воздух и задерживаем дыхание. Следующим идет Ким — совсем не такой неуклюжий, как ему кажется. Он исчезает во тьме, направляясь к тусклому лучу света на противоположной стороне. Холодный воздух режет глаза. Я вижу, как тень Кима закрывает собой свет, а секунду спустя слышу, как великан с шумом делает вдох.

— Есть! — кричит он.

Моя очередь.

Здесь еще холоднее, чем в Корпусе‑1, — настолько, что я превращусь в ледышку за несколько минут, если не секунд. Воздух студеный и плотный. По коже бегут мурашки, перед глазами пляшут синие огоньки.

Вдруг лапищи Кима снова хватают меня и вытаскивают куда надо.

— Отлично, — говорит девочка.

Кожу колют тысячи иголок, на веках тает иней, синие огоньки постепенно растворяются — я думаю о том, не проснулся ли я после кошмара и не попал ли в другой сон, получше. И уже не в первый раз, конечно. Надежда умирает последней. Здесь в воздухе растворены и сладкие ароматы, и вонь.

То, что я вижу или воображаю, что вижу, — чудесно. Перед нами парящий в невесомости город — точнее, деревня из сотен круглых домиков, прозрачных и матовых, разноцветных и белых. Они жмутся друг к другу, словно мыльные пузыри. Повсюду играют и трудятся дети — голые или в синих комбинезонах; они, словно работящие ангелы, сжимают в руках крошечные банки и длинные палки, толкают по теплому воздуху пишу и бутылки с водой. Дети повсюду, и все — девочки.

Прекрасные, одинаковые, счастливые.

— Добро пожаловать, — говорит наша девочка, и что–то в ней меняется. Исчезает напряженная, упрямая поза. По сравнению с другими девочка кажется неопрятной, потрепанной, усталой, постаревшей.

— Я иду к Матери. Когда я коснусь ее, она вспомнит все, что произошло, а затем встретится с вами.

Мы с Кимом хватаемся за трос. Закрывающаяся переборка блокирует потоки холодного воздуха у нас за спиной. Из водоема, в котором заключен генофонд, поднимается труба, увенчанная прекрасной шапкой золотых ветвей с цветками.

Девочки, словно пчелы, снуют вокруг цветков, забирая и унося образцы. Это замечательное зрелище заставляет меня осознать свою ничтожность. Мы у пупка Корабля. Ну, у меня с Кимом пупков нет, зато у девочек они есть — крошечные симпатичные впадинки, а у Корабля — воистину огромный омфал.

Это живая, полная энергии гонада Корпуса‑3; ради нее и существует Корабль, ради нее он летит к цели. Именно здесь берет свое начало Кладос, все живое создают и оценивают здесь. Мать захватила генофонд, сделав себя повелительницей самой жизни.

Но я все равно ее не помню.

Вокруг столько информации, столько визуальных символов, которые должны вытащить из нашей памяти скрытые воспоминания и сведения… Так почему мы не помним Мать?

Кто придумал и создал ее?

— Внимание, — предупреждает Ким.

Я смотрю туда, куда указывает его палец лимонного цвета.

— Группа встречающих.

Десять девочек, все в синих комбинезонах, движутся колонной, держась за руки. Из стены отсека вырастает трос, и, цепляясь за него, словно за ограничительную перекладину в кабинке на карусели, они идут к нам с Кимом. Девочки молчат, и мы их, похоже, особо не интересуем — не обращая внимания на наши протесты, они мягко, но настойчиво подталкивают нас в направлении кормы.

— Напомни, как меня зовут? — спрашиваю я у Кима.

— Черт, забыл, — отвечает он. — Ты Учитель. Санджей, кажется.

Воздух становится теплым, тропическим. Нас ведут мимо закругленных выступов в стенах, мимо колонн, которые поддерживают клубки переплетенных золотых труб, гладких и полупрозрачных. Все негромко шипит и свистит. Это похоже на…

Морской прибой.

Океан. Соленый воздух, брызги, чайки, клочки разлагающихся водорослей. Мокрый песок между пальцами босых ног. Изначальный генный резервуар Земли. Я плаваю в лагуне под жарким синим небом… вместе с моей девушкой.

Мне всегда нравился этот звук.

Полагаю, на самом деле я никогда не плавал в океане и не гулял по настоящему пляжу, но звук мне все равно нравится.

Трубы исчезают у нас за спиной, и остается лишь теплое сияние ламп на стенах; когда мы проходим мимо них, они складываются в узор — «горошек», словно на светящейся коже глубоководного существа.

Впереди густые заросли; ветви покрыты листьями, усеяны крошечными светящимися цветками, которые живут своей собственной жизнью. Все эти крошечные сверкающие существа наблюдают за нами с интересом, без боязни.

Это шар–лес.

Нет сомнений, мы входим в охраняемую зону, однако дети и цветущий лес скорее радушные хозяева, нежели стражи. Мы не враги. Нас ждут. Среди ветвей открывается тропа. Только сейчас мы видим, что ветви покрыты миллионами крошечных шипов, на которых виднеются зеленоватые капельки — вероятно, фатальные дозы яда для неосторожных и незваных гостей.

То, что находится внутри этого шара, для кого–то очень важно — хотя бы для нее. С другой стороны, у Матери должна быть охрана, верно?

— Ничего не трогай, — говорю я Киму. — Вокруг нас кобры.

— Что такое «кобра»?

— Змея.

— A‑а, длинная, с зубами?

Этот нелепый разговор мы ведем отчасти для того, чтобы скрыть свое смущение, — нам неловко, что мы будто под охраной отряда девочек. Они раздвигают ветви совершенно невозмутимо; похоже, шипы не причиняют им ни боли, ни вреда.

От светящихся цветов исходит восхитительный сладковатый аромат, совсем не ядовитый, более того, он похож на персиковый. Нас влекут в персиковое сияние. Наше сопротивление слабеет. Чары Матери очень сильны.

Заросли темно–зеленых ветвей окружают полость в лесном шаре, и в самом ее центре, на помосте, устеленном подушками, находится длинное, плотное, невероятно привлекательное существо. К гостям оно обращено спиной, однако нет сомнений в том, что это женщина — хотя поначалу человеческого в ней я нахожу мало. Она чем–то похожа на змею, но ни у одной змеи нет такого числа грудей, упорядоченно расположенных на мясистых кольцах туловища. Ее сосут многочисленные девочки — меньше и моложе тех, что мы уже видели.

Надушенная, выделяющая молоко плоть идеально соответствует ее функции. Мать может двигаться ровно столько, сколько ей нужно, а если понадобится пойти дальше, ей помогут девочки — ее выводок, ее дети, которые рождаются постоянно, заменяя тех, кто погибает при выполнении задач. Интересно, грустит ли она по ним? У Матери столько дел…

Она поворачивает голову — крошечную по сравнению с огромным волнообразно изгибающимся телом — и одаривает всех лучезарной улыбкой.

Подожди.

Аромат уже действует на меня. Это лицо мне знакомо.

Нет, пожалуйста…

Мы здесь!

Это лицо из моего Сна — женщина, которую мне суждено обнять во время высадки на новую планету. Сон поднимается из глубин памяти, накрывает меня стремительным, теплым и влажным потоком. Накатывает мощный приступ тошноты, вызывающий судороги и дрожь. Девочки пытаются меня удержать, но я сопротивляюсь, отталкиваю их руками и ногами.

Я снова похож на младенца — холодного и несчастного, которого вытащили из утробы в страшный мир. Я хочу вернуться в прежнее, невежественное состояние, к своей дурацкой драме. То, что здесь происходит, неправильно. Это не она. Это возмутительно — даже они не посмели бы сделать такое с ней, с нами!

Мы плохо подготовлены к жизни на больном Корабле; искалеченной штуке, которая создает, защищает и убивает нас, отделяет нас от вакуума, радиации и космической пыли, словно раковина — глупых моллюсков.

Девочки оказываются на удивление сильными. Потрясенный моей реакцией, Ким не сопротивляется — напротив, он поднимает руки, демонстрируя покорность. Забыв про него, девочки окружают меня и в конце концов усмиряют.

— Лучше не дергаться, Учитель, — негромко рычит Ким. — Ты же сам сказал — кобры.

Ее губы шепчут только одно слово — и девочки нехотя ведут меня вперед, к той, чье изображение нарисовано кровью в далеком Корпусе‑1. К той, кому беззаветно верны надзиравшие за моим рождением.

И моим созданием? Неужели это одновременно и моя женщина, и моя Мать?

Я выгибаю шею и оскаливаюсь. Мы едва не соприкасаемся носами. Это настолько неправильно, что я боюсь взорваться. Но этого не происходит — нет ни поцелуя, ни наполовину желанной смерти.

Ее глаза закрываются.

— Да, — говорит она, принюхиваясь. — Я тебя знаю.

Она протягивает мне руку. Кисть, пальцы — все слишком человеческое, даже изящное; ногти подстрижены и отполированы — несомненно, ее детьми. Я замечаю, что ее короткие волосы завиты, а кожа — безупречно чиста и посыпана зеленоватым порошком, возможно, сделанным из листьев и цветов ее будуара.

— Целуй, — шепчет девочка.

Я уже не чувствую страха. Этот аромат… Если не противиться, он опьянит меня, заставит потерять голову.

— Ты Учитель, — говорит Мать.

— В другой жизни, — шепчу я. — В той, другой жизни моя женщина должна была стать главным биологом Корабля. Здесь она стала той, кем могла быть, и даже больше. Вероятно, Киму отводилась роль ее ассистента, заведующего лабораторией и генофондом.

— Мы были вместе, — говорит она. — Мы создали дочерей. Тебя отняли у меня. Я молилась, чтобы Корабль сделал других таких, как ты.

Ужас смешивается во мне с восхищением и трепетом.

— Не помню.

— Наши дочери искали тебя снова и снова. Я всегда тебя теряла.

Эти слова вызывают во мне боль, которую я не могу ни определить, ни принять.

— Я рожаю дочерей, а они молятся Кораблю и приводят тебя ко мне, — говорит Мать. — То, что ты видишь в пути, заставляет тебя созреть, словно фрукт. Я рада, что ты здесь.

— Целуй! — с надеждой твердит девочка.

Мать застенчиво поднимает руку. Я касаюсь губами гладкой кожи; пальцы чуть более пухлые, чем я видел во Сне. Многочисленные воспоминания о ней выстраиваются в ряд, словно жемчужины на нитке.

Разумеется, жемчуг делают моллюски… устрицы, которых выращивают на фермах.

Я целую ее руку. Все вокруг успокаиваются. Одна девочка восхищенно хлопает в ладоши, потом, заявляя о своих привилегиях в присутствии Матери, становится между нами и заглядывает мне в глаза.

— Мы очень беспокоились. Но ты пришел.

Мать легонько отталкивает девочку, и та со смехом летит прочь, к сестрам. Мы с Кимом остаемся парить в воздухе без посторонней помощи. Глаза Кима закрыты, руки сложены на груди; он похож на большого сонного джинна лимонного цвета.

— Потом будет пища, — говорит Мать. — А сейчас давай начнем. — Женщина, которой надлежало стать моей супругой на всех новых планетах, вращающихся вокруг новых солнц, томно потягивается. — Учи меня. Расскажи, что ты видел.

Ветви растут, превращая помещение в будуар. Здесь она хозяйка. Аромат сделал свое дело. Приятно быть у нее в милости.

Я начинаю рассказ.

Брифинг

Я пытаюсь вспомнить все, что видел и узнал, выкачиваю данные, словно автоответчик, однако все это удивительно эфемерно. Я по–прежнему вижу лицо своей женщины в другом теле, в другой жизни.

Я умолкаю. Прошло уже много часов. Золотой свет стал тусклым. Мать отдыхает с закрытыми глазами, но не спит. Возможно, она всегда бодрствует. Зато многие девочки спят; Ким, окруженный листвой, тоже дремлет.

Я наблюдаю за ними. В чем отличия между мной и теми, кого отняли у нее, между мной и теми, кто погиб? Чем я отличаюсь от истинных ее супругов вроде моего двойника, который сейчас ждет в носовом отсеке… того, кто родился уже способным выполнять ее приказы?

Вынесла ли она свое решение? Возможно, она сама еще точно не знает.

Мать открывает глаза.

— Не понимаю, где все пошло не так. — Ее голос нежный, тонкий. — Я вижу Корабль, вижу борьбу, знаю, кто срывает мои планы и убивает моих детей. Они столько раз отнимали тебя у меня… Почему они воюют с нами? — спрашивает она, а затем добавляет, изогнув бровь, словно осененная внезапной мыслью. — Почему мы такие разные?

Ну надо же, это действительно сон, и я еще не проснулся.

У нее голубые глаза — такие же, какими я их помню. Я не отвожу глаз от ее лица, но ее тело забыть невозможно. Красота — и в форме, и в назначении. Столько дочерей, столько обожания. Неужели все они станут похожими на нее?

— Дочери говорят, что есть еще один Учитель, но он не пришел. Почему?

— Мы хотели убедиться в том, что путь безопасен, — отвечаю я, надеясь, что она мне поверит.

Мать отворачивается.

— Дочери не молились ни об этом желтом, ни о других — только о тебе.

— Мы путешествовали и сражались вместе. Девочки привели нас всех в этот корпус.

— Не всех — многие умерли. Как я и надеялась, ты изучил записи Кладоса — но ты расстроен. Что тебя огорчило?

— Мне не нравятся воспоминания, которые он пробуждает. Это не тот Корабль, который я знаю. Совсем не тот.

— Да нет же. — Мать смотрит на меня из–под опущенных век. Проницательный, многозначительный взгляд, за которым скрыт мощный гормональный сигнал, не притупляющий, а направляющий ход мыслей. Она проводит пальцами по моей щеке. Запах усиливается. Здесь, в ее жилище, мы стали ближе друг другу. — Мы всего лишь защищаем Землю. Ты знаешь, что такое Земля?

— Да. — Она опьяняет меня. Земля опьяняет меня. На мгновение я забываю о том, что ничего этого в моей жизни не было, что все мои воспоминания — ложные.

Мать — мое зеркало. Глядя на нее, я вспоминаю…

Небольшая тихая поляна, залитая золотым светом. Я отдыхаю после долгой прогулки, сижу на поваленном стволе. На закате падающие снежинки кажутся бледно–желтыми. Изящный буроватый зверь с длинной шеей наблюдает за мной из–за черных деревьев. Олень. Внезапно он срывается с места и исчезает. Я знаю: здесь, в лесу, есть и другие животные — медведи, белки, а в стремительной ледяной реке водится рыба с радужной чешуей.

Моя спутница заканчивает исследования, а я ее сопровождаю, хотя и без особой необходимости. Скоро все это отправится с нами. Ее задача — сохранить данные о жизни на Земле и взять их в космос, а моя — радовать ее и снабжать колонистов данными о культуре и структуре общества. В некотором смысле мы — полная противоположность друг другу; она перевозит жизнь, я — историю и достижения человеческой мысли.

Моя спутница выходит из тени и садится на бревно рядом со мной. Я целую ее руку.

— Ты вернулась.

— «Меня пытались не мытьем, так катаньем донять…» — Она цитирует стихотворение из нашей любимой книги. Я прочитал эти строчки ей еще в центре обучения, там, где мы полюбили друг друга. — Узнаем ли мы когда–нибудь, что это значит?

— Это просто чепуха, и всегда ею останется.

— Да уж, учитель называется. — Она читает стихотворение, отбивая такт рукой.

Меня пытались не мытьем,

Так катаньем донять.

Они вдвоем, а мы — втроем,

А дважды два — не пять!

Я сижу на поваленном стволе дерева в тишине и спокойствии и чувствую себя самым счастливым, самым удовлетворенным, самым реализованным человеком в мире. Я потерял голову от обожания и любви. Мы часто играем со словами и стихами, но в ее игру — с самой жизнью — я играть не умею. Моя спутница — главный биолог — позаботится о том, чтобы на Корабле сохранилась земная жизнь. Я горжусь ею. Наша работа — часть величайшего проекта в истории человечества. Мы посещали большие и малые города, леса, джунгли и пустыни, встречались со школьниками, фермерами, учеными и знаменитостями. Мы — избранные.

— Ты до сих пор не понял? — укоряет она меня.

— Извини.

Она продолжает:

Он ей — ты мне. Мы вам — вы нам!

Она ему — оно!

Хотя они — он знает сам! —

Вернулись к ней давно!

Я читаю следующие строчки:

«Ты измываться им не дашь!» –

Он сам так утверждал!

И что ж? Она же входит в раж,

Подняв такой скандал!

— Отлично, — говорит она, прижимаясь ко мне, чтобы укрыться от вечернего холода. — Теперь мы сможем найти друг друга, если потеряемся. Это будет наш условный сигнал.

— Мы не потеряемся.

— Нет. И все же…

И лучшие умы страны

Гадают до сих пор:

Они ли, мы ли, вы ль должны

Смыть кровью свой позор!

Во имя нашей чистоты

Пускай не знает свет:

НА САМОМ ДЕЛЕ ВЫ — МЫ — ТЫ –

ОНИ С НЕЙ

Или нет?[45]

— Ты забыла первую строфу, — говорю я.

— Не важно. Этого достаточно, чтобы меня найти.

Я зачем–то цитирую часть песни, на которую Льюис Кэрролл сочинил эту загадочную пародию:

Она мой ангел, мой идеал,

Божественна она.

Но о любви напрасно я мечтал –

Другому она верна.

Моя спутница корчит гримасу.

— «Божественна»… Какой пафос!

Наши отношения называют великим — быть может, величайшим — романом в истории человечества, любовью, которая полетит к звездам, переживет несколько холодных веков и, согревшись, воскреснет. Удовлетворение, осознание собственного предназначения, готовность. Чувства крайне теплые и богатые нюансами.

Я не могу и не хочу оторваться от этого видения. Мы готовы к путешествию и сейчас всего лишь прощаемся с нашим миром.

Лес наблюдает за нами. Я не вижу глаз животных, которые наблюдают за нами, но их глаза — это глаза Земли, а мы скоро покинем ее, уйдем далеко–далеко, исчезнем — до тех пор пока не воссоздадим этот мир заново, у другой звезды.

Любой ценой.

Устав после прогулки, она сидит радом со мной, юная и беззащитная. Короткие волосы, огромные синие честные глаза и широкая, слегка ироничная улыбка. Я снова и снова ощущаю, с какой заботой она относится ко мне, какое внимание проявляет к деталям — и в науке, и в личных делах. Она беспокоится о моих родителях — ведь они прощаются с единственным сыном. Ее родители умерли много лет назад, и это лишь усиливает желание моей спутницы произвести на свет потомство.

Ее семья — все обитатели Земли.

Именно здесь она дает мне настоящую книгу — дневник в переплете из кожзаменителя. Бумага кремовая, красивая.

— Запиши все это, Учитель. Когда разгадаешь стихотворение, запиши все и сообщи мне.

Любой ценой.

Я ощущаю ее близость, представляю себе ее тело, скрытое под зимним пальто, вспоминаю, как блестели ее бедра, когда мы плавали у одного атолла в южной части Тихого океана. Я помню, как мы занимались любовью, как шептали, лежа под шелестящими пальмами под звездным небом, как планировали завести детей. Моя спутница хочет дочерей — ей кажется, что они понимают мать. Она смеется, признает, что это глупость; сыновья — это прекрасно, но она хочет дочерей.

У меня голова идет кругом от мысли о том, какая невероятная власть оказалась в руках этой женщины. Когда мы достигнем цели, она будет не просто нашим пастырем, но матерью новой Земли. А я буду защищать ее, помогать ей…

Любой ценой.

Внезапно я снова оказываюсь на тайных страницах Каталога.

Там могут быть другие. Местные формы жизни. Возможно, у нас закончится топливо; возможно, у нас не будет запасного варианта. Возможно, они попытаются нас убить. Убить меня. Убить семя Земли, ее память. И что нам тогда делать, любовь моя?

Застонав, я открываю глаза. Словно уже виденные нами чудовища, за моей любовью таятся чувства, готовые включиться в случае необходимости.

Такой случай настал.

Изогнув бровь, Мать наблюдает за мной со знакомым ироническим выражением.

Чихнув, я потираю нос.

Она поворачивается к Киму.

Ким смотрит на нас из–под опущенных тяжелых век. О чем он думает, я понятия не имею. Понятия не имею, что еще он обнаружил в себе — и когда заглянул в зеркало памяти Корабля, и сейчас, когда увидел саму Мать.

— Это все? — Он смущенно потягивается, насколько позволяет зеленая листва. — Может, вы… э‑э… прикроетесь? Я не могу сосредоточиться.

Девочки неодобрительно шепчутся, однако вскоре вырастают новые ветви и закрывают тело Матери от плеч и ниже.

— Ты знаешь, зачем ты нужен? — спрашивает она Кима.

— Я работаю с Кладосом.

— Кладос — это я, — говорит Мать, не сводя с меня глаз. Изгиб ее бровей, печальное выражение лица — все говорит о том, что она отчасти помнит, как все должно было быть. Если бы обстоятельства сложились удачно, если бы приняты были правильные решения. Отчасти она до сих пор — моя девушка из Сна.

Ее длинное тело тихо колышется.

— Раньше генофонд был в каждом корпусе, — говорит Ким. — Теперь остался только один. Но… ты родилась не здесь.

Мать молчит.

— Мы появились на свет в первом корпусе, там, где на нас напали, — отвечает Мать после томительной паузы. — Многие погибли. Мы перешли в этот. Здесь я родила и вырастила дочерей.

— Корабль разделился на несколько групп. Управление Кораблем вышло из строя.

— Управление Кораблем — это я! — восклицает она. — Как, по–твоему, ты добрался сюда? Почему Корабль тебя послушался? Учитель, ты — вторая половина, тот, кого я не могу родить. Ты появляешься на свет благодаря молитвам. Мои дочери помогают тебе прийти сюда и рассказать о том, что ты видел. Ты приносишь свои книги, а после того, как мы возляжем вместе, читаешь их мне. А если ты погибаешь, дочери собирают книги… все книги… приносят их сюда, и я скорблю.

Он ей — ты мне. Мы вам — вы нам!

Она ему — оно!

Хотя они — он знает сам! —

Вернулись к ней давно!

При мысли о том, что мы потеряли, мои глаза наполняются слезами. Кто так поступил с нами? Почему мы стали такими?

Девочки замерли. Они еще никогда не видели Мать в таком состоянии.

— Как это произошло, ты не знаешь, да? — спрашивает Ким. — О войне тебе известно не больше, чем нам. Тебе стоит заглянуть в память Корабля — в зеркало.

— Я уже это сделала, — отвечает Мать. — Я видела Кладос. Кладос — это я.

Ким внезапно прозревает.

— Кто–то хотел, чтобы Корабль потерпел неудачу, погиб. Они перекрыли доступ к другим генофондам — а может, и уничтожили их. Но зачем?

Он мрачнеет, хмурится. Желтый Великан утратил свое простодушие.

— Тебя создали до того, как другие генофонды были закрыты, и поместили в резервуар — запасную версию Кладоса, однако не всего, а лишь некоторых частей. Этот корпус должен был остаться последним убежищем. Но ты захватила его, а затем воссоздала свою часть генофонда, чтобы Корабль мог и дальше выполнять свою задачу.

— Первые дни скрыты в тумане, — говорит она. — Много рождений, много смертей.

— Ты пришла сюда. Ты выросла… — Он встревоженно поднимает взгляд. Что–то разлитое в воздухе сделало его слишком честным, слишком откровенным. Ему не хочется обсуждать эти вопросы… по крайней мере не в присутствии своей начальницы. Однако остановиться он не в силах. — Мы рождаемся с искалеченным телом и разумом… мы деформированные… В твоей памяти акцент сделан на тайных страницах Каталога. Неужели ты молилась о том, чтобы появились «убийцы»?

— Боль. Ожоги. Смерть, — говорит Мать. Что в ее взгляде, брошенном на меня? Разочарование? Что она помнит о Сне? О какой идеальной жизни мечтает, выкармливая дочерей?

— Но до сих пор не ясно, кто был главным, когда все шло хорошо, — говорит Ким.

— Штурманская Группа, — отвечаю я. — Они решают, куда мы полетим. Корабль и все на его борту нужны только для того, чтобы выполнить задачу — а она будет определена в зависимости от того, куда мы движемся, когда прибудем на место… и какая ситуация там нас ждет. Все зависит от решений, принятых Штурманской Группой.

Девочкам это совсем не нравится. Я и сам удивлен подобным откровенным заявлением. Выражение лица Матери не меняется — а я надеялся, что оно поможет мне, направит меня.

— Они выбрали планету, которая уже была населена. Не лучший вариант, верно? Решение было принято в отчаянной ситуации, и оно привело к войне — войне по этическим соображениям.

Не любой ценой.

Вдруг… любовь исчезает, словно этих воспоминаний и не существовало. Лицо Матери превращается в камень. Мы с Кимом — обманщики. Я не тот супруг, который ей нужен, Ким не тот помощник, о котором она мечтала. Если бы не цветочный аромат, притупляющий чувства, мой страх был бы сильнее.

— Я слышала тебя, — говорит Мать. — Я не первая Мать. Мои дети не первые дочери.

Четыре девочки входят на поляну, волоча за собой множество серых сумочек, похожих на рыбу на леске. Сумки крутятся вокруг своей оси, натыкаются на препятствия, ломают листья и ветки, которые еще одна девочка аккуратно собирает, давит руками, а затем складывает в сумочку поменьше, висящую у нее на поясе.

— Эти книги были найдены в разных уголках корпусов. Это слова тех, кто не выжил. Мне они уже не нужны. Но тебе, быть может, пригодятся.

Горловины мешков перетянуты бечевкой. Мешки, связанные вместе, набиты маленькими квадратными объектами.

Конец бечевки дают мне. Я поднимаю один мешок, ощупываю его. Книги — в каждом мешке не меньше десятка. Всего — сотни.

— Учитель, возвращайся. Передай другому Учителю: пусть приходит. Ким, ты останешься здесь и расскажешь, что тебе известно о Кладосе.

Хотя предложение Киму не по душе, драться с девочками, которые нас окружили, ему совсем не хочется. Он — ассистент. Мать — его начальница. Теперь у него есть свои воспоминания о Сне.

Мать пристально смотрит на меня напоследок и произносит:

Но о любви напрасно я мечтал –

Другому она верна.

Я не тот, кто нужен Матери. А расправиться со мной ей не хватает решимости.

Должен прийти другой — и пока этого не произошло, Ким останется у нее в заложниках.

С поджатым хвостом

Меня сопровождают две девочки. Сумки с книгами сложены в большой сверток, однако они все равно весьма обременительны. Мать, несомненно, их уже прочитала, или же ей их прочитали другие — сообщения ее супругов и дочерей, своих и чужих — тех, кто умер, не успев доставить книгу.

Новые истории о войне между Штурманской Группой и Управлением Кораблем — представителем или воплощением которого является Мать. Корабль превратился в склеп задолго до того, как была создана эта Мать. Неправильное решение, возможно, вызванное несчастным случаем во время пути — взрывом сверхновой. Повреждения, паника. Наверняка это не все. Я умер, они умерли, мы все умерли… Вероятность того, что кто–нибудь из нас выживет — не говоря уже о том, чтобы исполнить наше предназначение, — почти равна нулю.

Две дочери идут рядом со мной, не жалуясь и практически не выражая никаких эмоций, — они снова удаляются от Мамы, чему радоваться…

Я получу ответ на многие вопросы, если узнаю, какую именно часть Кладоса воплощает собой Мать. Для заселения какой планеты она предназначена? Какие условия более благоприятны для ее потомства, чем для тех, которые создал бы я с моей спутницей из Сна?

Мать уместна только в той ситуации, когда Корабль поврежден, когда на нем вспыхнул конфликт. Все мы — средства для достижения цели.

Если честно, я ведь даже не учитель. Прекрасная история из Сна была и остается пародией, обманом.

— Быстрее, — говорит девочка, которая ближе ко мне.

Мы спускаемся по трубе, покрытой светящимися полосками, мимо знаков, указывающих факторам, куда нужно идти. Мы движемся вперед — предположительно для того, чтобы доставить сверток с книгами читателям, которые, возможно, уже не испытывают особой приязни к Матери, которые, возможно, еще более опасны для нее, — к тем, кто, заглянув глубже в зеркало, узнал значительно больше, чем мы с Кимом. Ведь в конце концов у Нелл все получалось.

Зачем Матери снабжать информацией тех, кто будет воевать против нее? Какой в этом смысл?

А мой двойник…

Я чувствую себя полностью истощенным, никчемным.

Поэтому я слегка удивляюсь — и даже злорадствую, — когда одна из девочек объявляет о том, что мы свернули не туда. Девочки обеспокоены — ведь мы не движемся вперед.

Ко мне приближается вторая девочка — одной рукой она отталкивается от стен, второй рукой цепляется за пряжку комбинезона.

— Это место изменилось, — серьезно сообщает она.

— Может, сдвинулись тоннели? — спрашиваю я с ноткой веселья в голосе. Нелл создана для того, чтобы говорить с Кораблем. Может, она изменяет его архитектуру, чтобы сорвать планы Матери?

Даже после всего, что нам пришлось пережить, взгляд девочки поражает меня прямо в сердце. Он полон отчаяния, он словно говорит: «Ну почему ты такой злой?»

— Ладно, — говорю я, сдерживая свое Schadenfreude.[46] Странное слово, но я понимаю, что оно означает. Возможно, я и впрямь учитель — преподаватель злых мыслей и сарказма. — И что теперь?

— Если вернемся, то опоздаем, — говорит одна из девочек. — Но как идти вперед — и даже как вернуться — мы не знаем… — Хотя она выглядит потерянной, сочувствия к ней я не испытываю.

Они не могут отвести меня туда, куда хочет Мать, — навстречу моей смерти. Книги, как и я, будут уничтожены — от них все равно никакой пользы. Как же они меня прикончат?

Не ждет ли меня в конце пути еще один, последний «убийца»?

Девочки парят передо мной, держась за руки. Я делаю вдох и отправляю их домой — хотя бы это я могу сделать.

— У вас хорошая память? — спрашиваю я.

— Неплохая.

— Вы помните, что видели, когда шли в направлении носа или кормы, — символы, расположение лампочек, как они были ориентированы, частоту полосок?

Девочки выглядят озадаченными. Их рты открыты, видны розовые язычки и стройные ряды крошечных зубов… молочных зубов. Девочки погружены в глубокие раздумья.

— Возможно, — говорит девочка слева.

— В коридорах есть коды, — говорю я. Ким изучал знаки, овалы и полосы — наверное, он думал о том, как факторы — и даже люди — могут с их помощью ориентироваться внутри корпуса. Логично что при изменении корпуса, изменятся и знаки, однако это нужно принять на веру.

— Мы сможем расшифровать код, если постараемся.

Они молча переглядываются, приходят к согласию, затем снова смотрят на меня. Девочка справа говорит:

— У меня память лучше, чем у нее.

— А я думал, вы все одинаковые.

_ Какая глупость! — восклицают они хором.

Несмотря ни на что, это заставляет меня рассмеяться. На лице одной из девочек появляется подобие улыбки, первый намек на наличие чувства юмора, первое доказательство наличия человеческих качеств. Однако улыбка так быстро исчезает, что я начинаю сомневаться, не померещилась ли она мне.

— Вы сами разберетесь? — спрашиваю я.

Через несколько секунд та девочка, что поумнее, указывает нам за спину.

— Туда.

Скоро нам придется расстаться, если я хочу прийти в носовой отсек, а не составить компанию моим отвергнутым, мертвым братьям.

Я снова поднимаю сверток с книгами, однако девочки машут руками.

— Оставь их, — говорят они. — Нужно двигаться быстро. Вернемся за ними позже.

— Ваши сестры и другие люди умирали за эти книги! — возражаю я и сам удивляюсь своему пылу.

— Не будем следовать их примеру, — говорит ода из девочек.

Я неохотно отвязываю бечевку и оставляю мешок дрейфовать в коридоре. Несмотря ни на что, я все еще надеюсь познакомиться со всеми этими воспоминаниями, с этими детскими каракулями, написанными множеством крошечных рук. И моих рук тоже.

Возможно, одна из книг раскроет секрет — поведает о том, как выглядело бы общество, если бы Мать и ее дочери дожили бы до высадки и заселили планету.

Девочки сосредоточенно водят пальцами по овалам, вспоминая другие коридоры, знаки и коды. Адаптирующиеся, прекрасные, смертоносные. Что можем противопоставить им мы — разношерстная группа невежд?

Мы идем дальше.

Через сотню метров обнаруживаем ответвление тоннеля, которое, похоже, появилось недавно, — ведь мимо него мы не проходили.

— Оно ведет к центру, — говорит одна из девочек, считая полосы и касаясь светящегося узора. — Мы примерно в пятистах метрах от внешней оболочки корпуса. Если я все правильно разобрала, — добавляет она неуверенно.

— Смелей, Макдуф, — говорю я. Макдуф. Похоже на имя. На шотландское имя. Возможно, из произведения английского писателя по имени Шекспир. Макбет, леди Макбет. Мерзкие типы. Гамлет.

Но главное: будь верен самому себе.[47]

Это якобы слова слабого, легковерного человека…

— Заткнитесь! — кричу я. Эхо голоса растворяется в пустоте.

— Мы ничего не говорили, — отвечает одна из девочек.

Я машу рукой. Мы движемся в сторону периферии Корабля. Вот она, моя жизнь.

Пока мы идем, я начинаю чувствовать вибрацию — точнее, поначалу я скорее вижу, нежели чувствую ее, и начинаю сомневаться — действительно ли дрожат стены, или у меня обман зрения. После очередного широкого «шага» моя нога касается стены, и тогда я чувствую незнакомое инфразвуковое колебание.

Определенно происходят какие–то перемены — но вызваны ли они столкновением с частицами космической пыли, действиями Матери или моих спутников, неизвестно. Если снова начнется фаза быстрого вращения, если наши килограммы снова превратятся во всесокрушающий вес, дела могут пойти плохо.

Мы идем дальше не останавливаясь. То есть девочки идут дальше, а я следую за ними. Если что–то и произойдет, то повлиять я ни на что не смогу, но мне приятно, что мы не там, где они хотят быть.

Скоро становится ясно, что в архитектуре корпуса произошли более радикальные изменения, чем надеялись девочки. Труба вроде бы ведет в сторону кормы примерно десять метров, после чего заканчивается круглой заглушкой.

Воспользовавшись остановкой, я протягиваю руку к одному из овалов и, вскрикнув, отдергиваю ее. Рисунок меняется у меня на глазах. Разветвляющаяся труба укорачивается, сливается со стенами, затем исчезает.

Девочки хватают меня за руки, и мы медленно плывем от одной стены к другой. Затем одна из девочек вздыхает. Обе — с каменными лицами — бросают на меня взгляд, затем отпускают меня и начинают двигаться по коридору, ведущему от центра. Наверное, мы с ними сейчас думаем об одном и том же: место, в котором мы находимся, может в любой момент сомкнуться, заточить нас, и мы будем кричать и бить по переборкам, пока не погаснут огни и не закончится воздух.

Дурные мысли. Я хочу вернуться в носовой отсек, где можно поесть, помыться и посмотреть на звезды, — для чего мы все и предназначены.

Мне бы хотелось оказаться во Сне.

А может, и нет. После всего, что я узнал…

Все тело ноет, ведь от стен отталкиваешься чем попало — руками, ногами, коленями, локтями, плечами или ягодицами. Я думаю о строении факторов, о Циной, которая более эффективно действует в невесомости, чем любой из нас. Каждый на своем месте. Великая цепочка эволюции, от непостижимого биологического фазового пространства, сконцентрированного на виртуальных страницах Каталога, до набора химических реагентов в резервуаре генофонда и физических границ родильных отсеков…

Материал, из которого мы сделаны… Человеческий материал.

Как, интересно, этот материал транспортируется внутри Корабля? Может, бочки с ним доставляют факторы? Может, он течет по металлическим трубочкам, похожим на капилляры? У Корабля множество качеств живого организма, и тем не менее он сохраняет свою механическую природу.

В любом случае важную роль играет водопровод.

— А если кто–то пытается отрезать вашу Мать от каналов снабжения? — спрашиваю я.

Девочки в десяти метрах от меня, как обычно, притворяются, что ничего не слышат. Но что, если Мать утратит способность управлять Кораблем? Что, если она умрет? Займет ли ее место одна из дочерей? На змеином теле образуются складки с молочными железами, уровень гормонов изменяется, готовя детский ум к великим мыслям Матери… Она ищет супруга, рожает и вынашивает потомство, любит многочисленных дочерей…

И отправляет их на смерть?

Огни становятся ярче. Коридор вновь содрогается, но мы уже почти из него выбрались. Впереди наполовину открытая переборка, и из–за нее доносится плотный, горячий, влажный поток с ароматом неизвестной пряности — не вкусным, травяным или цветочным, а резким и почему–то пугающим. Это запах существа, которое намного сложнее, сильнее и увереннее обычных людей.

Мы движемся к переборке — девочки по–прежнему идут первыми. Не успеваю я ничего сделать, как их хватают длинные лапы цвета слоновой кости. Девочки извиваются, бьют по лапам, но звуков не издают — просто взлетают в безмолвной ярости и скрываются из виду.

Тишина.

Я бултыхаюсь в коридоре. Девочек схватил «охотник». Единственный «охотник», которого я знаю, — это Циной, а она, я уверен, не причинит им вреда. Мне не страшно — я узнаю запах. Что–то подобное я ощущал и раньше — когда Циной увлеклась созерцанием звезд или была чем–то расстроена. Но сейчас пряный цветочный аромат значительно мощнее; он ошеломляет.

Что–то сильно ее возбудило.

— Выходи, — говорит Циной. — Я их схватила.

— Зачем? — кричу я.

— Они вели тебя на смерть. Об этом Нелл узнала от Корабля.

Мое сознание все еще притуплено ароматом из будуара Матери.

— Зачем? — повторяю я, словно глупый ребенок.

— Поднимайся. Мы идем туда, куда не хочет нас пускать их мать, — через океаны и назад, к звездам.

Мне кажется, что корпус вздыхает.

Какое–то время мы идем в направлении кормы. Циной прочно удерживает девочек, зажав их в клубке мышц на спине.

Затем мы сворачиваем и движемся к центру Корабля по незнакомому коридору, скорее всего недавно созданному.

На перекрестке, откуда, вероятно, недалеко до генофонда, Циной отпускает девочек. Не говоря ни слова, они сильно отталкиваются от стен и улетают.

«Охотник» оценивает наше местоположение, затем приказывает мне идти следом. Похоже, Циной знает, где мы и куда нужно идти.

— У меня новая карта, — говорит она.

— От Управления Кораблем?

— Нет. Нелл говорила со Штурманской Группой. Они услышали нашу молитву. Теперь они нас знают. — Циной говорит так, будто Нелл общалась с великим божеством — или дьяволом.

Молитва.

Пока Нелл объединяла корпуса, я молился вслух. Остальные присоединились ко мне — только не мой двойник. Если мы все знаем молитву, значит, мы должны быть отмечены Штурманской Группой.

— Они существуют? Они живые — не замороженные?

Свет впереди все ярче.

— Это Нелл, — говорит Циной. — Значит, ей известно, где мы. Надеюсь, она сумеет нас защитить.

Прежде чем я успеваю задать новый вопрос, Циной отталкивается от стенки длинного цилиндра и летит вниз. Я смутно догадываюсь, что мы у периферии Корабля, рядом с кормовой частью резервуаров с водой — и падаем по направлению к центру. Все мысли снова вылетают из головы. Я плыву по воздуху вслед за монстром–убийцей, который обожает звезды. Когда–то моя голова была набита воспоминаниями, почти не имеющими отношения к реальному миру. Я встретил женщину своей мечты и узнал, что она не только не такая, какой я себе ее представлял, но что она причина многих наших бед.

А спрятанное божество, которое мы пытались убить, стало нашим союзником.

Все это не укладывается в голове, поэтому я просто перестаю думать.

Мы добираемся до конца трубы и движемся под колпаком кормового резервуара — вдали от того маршрута, по которому шли мы с девочками.

Циной берет меня за руку. Поверхность ее лапы, покрытой сеточкой линий, горячая. Я помню, что еще совсем недавно эта же самая кожа белела от мороза. Возможно, Циной способна выжить в любых условиях. Что еще она может делать? Жить без кислорода?

Огромные синие «глаза» шести резервуаров медленно, величественно вращаются — но на этот раз это я в лапах Циной кружусь и вращаюсь, словно бумажная фигурка в огромном винном погребе.

Увидев трос, хватаюсь за него; Циной следует моему примеру, и мы завершаем эту часть нашего путешествия в нескольких метрах от края резервуара. По другую сторону — водовороты белой пены.

Наследие

Мы ползем вдоль слоя из подвешенных тросов к противоположной стороне колпака. Циной подводит меня к открытому люку, заржавевшему от времени. За ним протянулся служебный коридор — он меньше остальных и больше похож на трубу, набитую мусором. Часть мусора под действием раскруток вдавило во внешнюю стену, остальное плавает в спертом воздухе. Об этой части корпуса давным–давно забыли.

— Здесь никого нет, — говорю я, пытаясь собраться с силами. До сих пор чувствую обиду, что меня отвергли, но верх во мне берет что–то чистое и разумное. — Куда ведет этот коридор?

— Не знаю. — Циной сжимается до минимальных размеров, затем с трудом протискивается в трубу. — Нелл хотела, чтобы я привела тебя этим путем, вот и все.

Мы идем медленно. Стук и скрежет ее пластин и игл действует на нервы, но чем я ближе к ней, тем мне спокойнее. Мы проходим мимо круглых отверстий, за ними — огромные темные пустоты, тихие и холодные.

— Эта часть корпуса мертва, — бормочу я.

— Наверное, — еле слышно отвечает Циной.

Она изгибается, и я торможу, чтобы Циной могла сориентироваться и дать задний ход.

— Подожди, — говорит она. Ее мышцы и сухожилия перестраиваются, но что–то ей мешает. — Не помещаюсь. Пойдешь ты. Я расскажу, что нужно делать.

Она прижимается к одной из стенок трубы и приказывает мне проползти мимо нее — в узком пространстве это совсем непросто, и притом я двигаюсь против ее игл и пластин, часть из которых остры, словно бритва. Она смиряется с тем, как я бесцеремонно отпихиваю эти выросты. Моя одежда превращается в лохмотья, грудь и ноги покрываются порезами, но мне удается проскользнуть и ощупать участок трубы. Здесь темно, единственный источник света — небольшие синие органы вокруг челюстей Циной. Я вижу в стене дыру — достаточно широкую, чтобы в нее пролез человек средних размеров.

— Поэтому Нелл и просила привести тебя, — предполагает Циной. — Ким бы не пролез.

Я пропускаю замечание мимо ушей, приняв за шутку, однако, если я правильно понимаю тон Циной — а скорее всего я его не понимаю, — это совсем не шутка. Я цепляюсь за край кончиками пальцев и прошу ее слегка меня подтолкнуть. И все равно ухитряюсь застрять на полдороге. Почему–то внезапно в голову приходит мысль о горшках с медом (правда, я не очень–то помню, что такое сам мед, — только то, что он янтарного цвета, сладкий и липкий).

— Я сейчас не отказался бы от меда, — говорю я, однако Циной меня не слышит. Резкое движение лапой, ощутимый удар, и я проскальзываю в небольшую кубическую комнатку. В такой мне уже доводилось бывать.

Циной помогает, направляя в сторону куба свои «прожекторы». Противоположная стена будто покрыта резиной, на ней пять выпуклостей в два ряда — три и две. В затхлом воздухе сильный кисловатый запах — он мне знаком, однако в первый раз, в Корпусе‑1 — там, где меня вытащили в эту жизнь, — было куда холоднее.

— Родильная комната, — говорю я, содрогаясь от воспоминаний. — Что корпус создает на этот раз?

— Вытаскивай их, — говорит Циной. — Рви стенки камер.

Я осматриваюсь.

— По–моему, они еще не созрели.

— Нелл говорит, что нам нужно столько, сколько сможешь спасти.

Меня охватывает неподдельный ужас.

— Нелл говорит… А кто говорит ей? Штурманская Группа?

Это хуже, чем увидеть длинное тело Матери с лицом моей возлюбленной. Вмешиваться в развитие того, что создал генофонд, — неправильно.

— Вытаскивай их.

— Кто они?

— Действуй ногтями, — советует Циной, вздыхая.

Я так и делаю — и, к моему удивлению, мембрана легко рвется, словно тонкая губка. Стенки выпуклости расходятся, возникает сероватая блестящая защитная капсула, наполненная жидкостью, а в ней — что–то маленькое, комковатое, длиной с мое предплечье. Я вижу очертания крошечной головы. Существо двигается.

— Внутреннюю мембрану не трогай, пуповину порви, потом вытаскивай, — говорит Циной, затем достает откуда–то пять или шесть серых мешков и проталкивает их в отверстие. Мешки плывут по воздуху.

— А что, если оно не готово? — дрожащим голосом спрашиваю я.

— Вытаскивай его, затем остальных.

Внутренняя мембрана прочная и скользкая — ее сложно ухватить. После короткой борьбы с ней я упираюсь ногами в стенку и тяну сильнее. Капсула выходит с чмокающим звуком и падает мне в руки. За ней вылезает клубок непрочных, раздутых, наполненных жидкостью трубок.

Кажется, внутри капсулы находится юный человек — младенец. Он дергается, издает звуки. Трубки, еще пульсирующие, прикреплены к испещренному жилками лиловатому бугорку на одном из концов капсулы. Я поворачиваю ее, не понимая, как их отсоединить.

— Давай зубами, — предлагает Циной.

Я свирепо гляжу на нее, затем еще раз кручу капсулу, и, к моему бесконечному облегчению, трубки просто отваливаются, оставляя после себя сочащиеся лунки.

Младенец в капсуле рефлекторно подергивается у меня на руках.

— Теперь остальных, — командует Циной.

Я засовываю капсулу в серый мешок.

— Оставь место, чтобы он мог дышать, — говорит Циной.

Я немного приоткрываю горловину и передаю мешок Циной, которая утаскивает его в отверстие.

Осталось четыре. Спустя бесконечно долгий промежуток времени — и после тяжелого приступа кашля, вызванного проглоченной каплей жидкости, — мне удается вытащить остальных. Все живы, все извиваются.

Трубки отсоединены. Оказавшись в мешках, дети затихают. Я передаю их Циной.

— Кто будет их кормить?

— Нелл говорит, что в капсулах они продержатся достаточно долго.

— Достаточно долго для чего?

«Охотник» отступает, позволяя мне выйти — в тот самый момент, когда стена–мембрана схлопывается, заполняя собой куб и ударяя меня по ногам.

Свое предназначение эта часть корпуса выполнила.

Младенцев нигде не видно, и вдруг я с ужасом замечаю, что Циной немного увеличилась в размерах. Должен сказать, что в голову мне пришла страшная мысль, однако Циной быстро показывает мне, что дети лежат под иглами, в тепле и безопасности.

— Если оставить их в капсулах, они вырастут во взрослых, — говорю я, пока мы возвращаемся тем же путем, что и пришли. — Я так и получился — и ты, наверное, тоже.

Циной протискивается по трубе в отсек. Интересно, есть ли у нее материнский инстинкт? Сейчас меня бы это уже не удивило. Лично я что–то чувствую, непередаваемое словами.

— Отнесем их в носовой отсек, да? — спрашиваю я, вытирая ладони о штаны. — Мы же не собираемся отдавать их Матери…

— Нет, — отвечает Циной. — Мы идем в носовой отсек.

Плохие знания

От центра огромной переборки на несколько сотен метров тянется сеть из тросов. Цепляясь за них руками, мы движемся по прозрачной поверхности, словно насекомые на сине–зеленом глазу. Внутри заполненных водой резервуаров, между сверкающими, как бриллианты, завихрениями воздуха, колышутся синие студенистые барьеры. Я следую за «охотником», почти не обращая внимания на то, что происходит вокруг, как вдруг замечаю, что на противоположной стороне скользит что–то темное. Сапфировые капли летят под острым углом, их впитывает очередной барьер, и — пока я пытаюсь понять, что я проглядел, — все сливается, растворяясь в небытии. В резервуарах не только вода. Сбитый с толку, я вглядываюсь в глубины. Возможно, в них что–то кроется.

— Ты видела? — спрашиваю я у Циной. Голос отражается от стен отсека, и невозможно предсказать, откуда вернется следующий звонкий или шипящий звук.

Мы с Циной переглядываемся. Ее глаза тусклые, уставшие, унылые.

Преодолевая последние метры переборки, я заглядываю сквозь выемку, сделанную для снижения массы, и вижу: блестящий прозрачный тоннель идет по центру, между резервуарами, рассекая корпус посередине — возможно, по всей длине, — словно стеклянная палочка, подвешенная между шестью огромными бутылками с пенящейся жидкостью.

В центре переборки труба заканчивается круглым люком нефритового цвета.

— Вернемся этим путем, — говорит Циной, водя лапами по люку. Он разделяется на три части, которые выезжают вверх и наружу, открывая вход в прозрачную транспортную сферу радиусом метра три. Мы проскальзываем в нее. В сфере холодно, но после нашего появления начинает вздыхать небольшой синий куб, накачивая свежий воздух. Устремив взор на меня, Циной хватается почти всеми конечностями за изогнутую перекладину. Я следую ее примеру. Сфера наглухо закрывается и скользит вниз по трубе.

— Так мы доберемся до носа за несколько минут, а не часов, — говорит Циной.

Вокруг нас — запутанный клубок труб и коридоров, так что этот план логичен.

— Трамвай, — говорю я, словно умные слова в силах рассеять мое невежество. «Пузырь» ускоряется, и меня вдавливает в стенку; раскинув руки и ноги, я цепляюсь за перекладину — комичное зрелище.

Окружающая красота невероятна, но она чужая, абсолютно морская. Кажется, контейнер с этой расплавленной, очищенной лунной водой так же эфемерен, как и мыльный пузырь, что он злонамеренно лопнет, оставив нас задыхаться в синеве.

Циной нависает надо мной. Ей здесь не нравится.

— Мать не хотела, чтобы ты прошел этим путем. Смотри внимательно, Учитель.

Значит, меня снова оценивают — мне предстоит пройти или провалить еще одну из бесконечной серии проверок.

В водовороте появляются новые тени… У меня сжимается горло.

Я вижу еще одну тень — живую, огромную. Она плывет по резервуару слева от меня, следует за нами. Похожа на огромную резиновую пружину несколько десятков метров в диаметре. Тень движется рывками, ввинчиваясь в толщу воды. На краях толстых колец плавники, которые разрезают воду, словно рыбацкие сети. Из–под плавников видны рубиновые глаза — такие же, как у «охотника», только больше, с узкими темными зрачками.

Существо не менее сотни метров в длину, но о его размерах судить трудно — ведь, как и пружина, оно может сжиматься. Внутри спирали торчат длинные гибкие лезвия, словно белые костяные мечи или зубы — или, возможно, китовый ус. За лезвиями тянется след из пузырьков.

Легко могу представить себе, как эта спираль с ножами наблюдает за мной. Это ничего, что я крошечный. Разбираться с крошечными существами — ее работа.

Словно во сне существо гонится за нами, постепенно отставая, и я замечаю, что от «китового уса» тянутся белые мясистые клочья. Эта тварь уже изломала что–то живое, уже прогрызла сквозь него себе путь. А там, где один «убийца», найдутся и другие.

Корабль начал многолетнее торможение. Тайные разделы Каталога предлагают полные комплекты решений для отчаявшихся путешественников. Выбирайте из списка готовых методов. Найдите ответ на все ваши вопросы.

Окончательное решение.

— Мы выбрали звезду, — говорю я Циной. — Нашли новый дом. На планете много живых организмов — и даже разумных существ. Остановиться и повернуть назад мы не можем.

Циной дергает носом и закрывает глаза. Младенцы молчат — надеюсь, они не задохнулись.

Я вспоминаю про наших друзей в носовом отсеке.

— Чем они там занимаются, черт побери? — спрашиваю я.

— Нелл взяла Корабль под контроль — отчасти. Отправила меня на корму, чтобы найти тебя и забрать новеньких.

— Новеньких? Команда слишком малочисленна?

— Не знаю. Вряд ли она имела в виду именно младенцев.

— Кто сообщил ей, что дети там? Почему нужно вернуть меня, но не Кима?

— Она говорит, что когда выбрали первую систему, Корабль получил повреждения. Начался конфликт.

— Проклятие! Память Корабля пострадала или была почти уничтожена, и поэтому он загрузил свои грязные секреты в нас. А затем что–то произошло. Кому–то не понравился план, и мы разделились, чтобы решить вопрос силой. Войну начала Штурманская Группа?

— Не знаю, — отвечает Циной.

Я созреваю, словно фрукт, свожу воедино контуры на воображаемой карте. Нелл хотела, чтобы я это увидел. Я ключевая часть плана. Задолго до прибытия, после того как Штурманская Группа сделала свой выбор и, вероятно, умерла, Корабль создает матрицы для подготовительной команды и команды высадки — со всеми необходимыми инстинктами, чувствами и патриотической любовью к жизни — жизни, созданной на Корабле. Во всех моделях заложена память о Земле.

Корабль должен был получить инструкции — подготовить подробные, индивидуально модифицированные воспоминания для команды прибытия. Мои воспоминания включали бы в себя данные о выбранной системе.

Я помогу детям Земли понять, почему мы должны уничтожить все живое на планете, чтобы жить на ней. Кто–то другой создаст чудовищ — факторов, «убийц»… тот, у кого подходящая концентрация гормонов и соответствующий склад ума, знаток биологии, подготовленный к действиям в критической ситуации. Та, кто будет защищать своих подопечных несмотря ни на что.

Матери поручили изучить самые страшные разделы Каталога — выбрать необходимых факторов, создать и проверить их эффективность.

И вот они — вокруг нас. На планетах есть океаны, в которых могут обитать разумные конкуренты. Решение: превратить корабельный запас воды в искусственный океан, наполненный «убийцами».

А я? Я Учитель. Я оправдаю применение этих мерзких тварей — всем сердцем, без малейших угрызений совести…

Только вот совесть все–таки меня гложет. Кое–кто из нас не соответствует изначальному дизайну и предназначению — Ким, Нелл, Томчин и Циной.

Особенно Циной.

Я кручу головой. Пытаясь разглядеть огромные тени в резервуарах, я не заметил стаи небольших черных существ с острыми вращающимися плавниками, похожими на лезвие пилы, и блестящими алмазными зубами. А также существ размером с палец, которые, кажется, состоят только из глаз и крошечных ртов. Понятия не имею, как они убивают. Возможно, они — разведчики.

Разгоняя эти стаи, словно в веселой игре, плывут проворные торпеды, оснащенные кошмарными рядами клыков, клинков и других режущих приспособлений. И существа, покрытые иглами, с клешнями и похожими на терки челюстями. Таким нет места ни в одной нормальной экосистеме. Все они предназначены только для того, чтобы убивать. Ликвидаторы.

От мрачных шуток никуда не деться. Учитель должен быть радостным, умным, обаятельным. Все девочки обожают Учителя. Однако мое тело потеряло чувствительность, мои мысли — ледяные иглы. Я просто хочу стать нерожденным. Несозданным.

Я поворачиваю голову направо, к очередному резервуару, и вижу, как мимо проплывает огромный серо–зеленый угорь метров двадцать длиной с крошечными глазками–пуговицами и страшным оскалом пасти. Заметив нас, он высовывается над поверхностью. Между волнами возникают полосы огня — молния.

Незачем помещать все свои инструменты уничтожения на одну арену — они уничтожат друг друга задолго до назначенного часа. Поэтому резервуаров шесть.

Циной издает странный звук — нечто среднее между рыком и хныканьем. Я смотрю налево, слежу за направлением ее взгляда — туда, где находится «спираль–нож». Должно быть, одного чудовища недостаточно, потому что теперь их пять. Они объединены — голова к хвосту — в одну длинную гибкую спираль. Она выворачивается наизнанку, кончики ножей–зубов яростно скребут по стене резервуара, словно пытаясь добраться до нас. Теперь я все вижу: связанные цепью спирали–ножи наносят удар в самое сердце биосферы планеты, а затем тихо умирают, оставляя океан прозрачным, чистым, стерильным.

Добро пожаловать в нашу реальность — к звездам летит огромное «семя», внутри которого смертельно опасные дети. Семя, которое должно уничтожить все, с чем соприкоснется.

Сфера минует поддерживающую переборку и пустую темную каверну, окруженную огромными трубами. Мы попадаем в призрачное мертвенно–бледное сияние и останавливаемся. Синий куб вздыхает, люк открывается. Нам разрешено выйти.

Мы вернулись в отсек переднего резервуара.

Теперь, когда мы прибыли в носовую часть отсека, Циной вдвойне обеспокоена. Я замечаю, что на меня и моего двойника теперь все смотрят по–другому. Под подозрение попали мы оба.

— Что стало с Кимом и девочками? — спрашивает мой дубль.

— Девочки на корме, — отвечаю я. — Кажется, у них все в порядке. Я наконец–то познакомился с Матерью. — В горле у меня ком, а на глазах слезы. — Кима она задержала. У нее много дел. Возможно, ты ее узнаешь.

— Какая она? — спрашивает мой двойник. Судя по тому, как бегают его глаза, я предполагаю, что он уже знает — или догадывается. Возможно, он тоже видел рисунок в шахте. Возможно, в нем — более чистой форме адаптированного Учителя — это знание заложено изначально.

Я как могу описываю Мать; слова, как ни странно, плохо способны передать ее сущность. Мой двойник содрогается.

— Невозможно. Это не она, — говорит он, но неубедительно. Более того, я подмечаю в его словах наводящее ужас неутоленное желание. — Она тебя узнала?

— В определенном смысле — да. Беда в том, что нас создавали из смеси ингредиентов — и наши личные качества перепутались.

— Кот–то–утто? — спрашивает Томчин. Во время нашего отсутствия он разработал своего рода гнусавый диалект, который я понимаю лишь наполовину.

— Когда вы ушли, Нелл вступила в контакт с Управлением Кораблем, — рассказывает мой двойник, пока мы подтягиваемся к редким зарослям пилонов. — Она постоянно держит руки на синей полусфере — говорит, что получает новости. Я за нее беспокоюсь.

Нелл неподвижна, невозмутима — похоже, она нас не слышит.

— Это не просто корабль колонистов, это фабрика смерти, — заключаю я.

Нелл убирает ладони с полусферы и сжимает пальцы, чтобы восстановить кровообращение.

— Умираю от голода, — говорит она.

— Чтоу буит делать Корапп? — спрашивает Томчин.

— Сначала еда, — настаивает Нелл. — Нужно спокойно все обдумать. Смятения и вражды здесь было достаточно. Но возможно — возможно — наших сведений хватит, чтобы принять верное решение.

Мой двойник вызывается сходить за едой. Я присоединяюсь к нему — из чувства товарищества, а еще потому, что хочу за ним присмотреть. Я никому не сказал, что Мать хочет видеть его.

Мы забираем еду и пузыри со сладковатой жидкостью. Корабль по–прежнему заботится о нас — возможно, по распоряжению Матери. Или Нелл.

За едой Нелл начинает свой рассказ:

— Я говорила с представителем Штурманской Группы. Обнаружить источник, из которого доносится голос, мне не удалось; я даже не знаю, один ли он или их много, мужчина это или женщина и… — Она умолкает, чтобы не сказать «человек ли это вообще». — Я не знаю, можно ли голосу доверять. Кстати, он говорит, что Корабль действительно уклонился от маршрута.

— Маршрута откуда и куда? — спрашивает Циной.

— Неизвестно. Тут полная неразбериха. Кое–кто из нас создан по распоряжению Штурманской Группы — так утверждает голос. — Нелл корчит гримасу. — Говорит, что Группа обнаружила источник совести или что–то в этом роде — и позаботилась снабдить ею нас. Иногда матрицы, которые отправляют в родильные комнаты, перепутываются — возможно, кто–то делает это сознательно. Сигналы глушат друг друга. Как сказал Учитель, нас перемешали, даже наши лекала оказались перепутанными. Сам Корабль тоже создал группу, чтобы она продолжила выполнение первоначальной задачи. Одна группа захватила власть, затем другая… — Нелл печально смотрит на меня. — Думаю, война продолжалась не менее ста лет. В конце концов генофондом завладела Мать. Она управляет большинством факторов.

— О Боже! — восклицает мой двойник. Вид у него унылый.

— Наверное, вы оба знаете, кто эта мать, — продолжает Нелл. — Девочки помогли вам родиться, проводили в безопасное место, а затем и в этот корпус. Естественно предположить, что один из вас создан для того, чтобы стать союзником Матери, ее супругом. Все остальные — вынужденный риск. Нас устранят позже. Остался лишь один вопрос: есть ли у кого–нибудь из вас двоих совесть?

Мой двойник рядом со мной, словно для того, чтобы сбить с толку остальных. До сих пор другие вряд ли смогли бы отличить нас друг от друга. Однако Циной скрупулезно изучала нас, отслеживала наши запахи.

— Мать отвергла его, — сообщает она Нелл, указывая лапой в мою сторону. — Отослала, чтобы его убили. Как ты и советовала, я провела его мимо резервуаров смерти.

Прищурившись, Нелл — предельно уставшая — оглядывает меня с головы до ног. Ей не нужна эта власть, эта ответственность.

— У этого был рассерженный запах, — заканчивает Циной. Ее нос каким–то образом становится менее бронированным, более пористым и блестящим. Она обнюхивает моего двойника. — А вот у этого начался гон.

От него в самом деле скверно пахнет.

Мой дубль отталкивается ногами, пытаясь уплыть прочь. Циной преграждает ему путь.

— О нет… — хрипит она.

Приложение: особое мнение разведгруппы

— Он — это ты, да? — спрашивает моя спутница. Осмотр корпусов, всех укромных мест и тайников, поиск чужеродных форм жизни — пусть и немногочисленных — отнял у нашей команды шестьдесят дней. Все это время каждый из нас выполнял несколько задач одновременно; мы — я, моя спутница и еще семеро — готовили зоны погрузки, отдавая распоряжения команде, обслуживающей Корабль, и тем, кто отправится на поверхность планеты.

— Но… — Моя спутница кажется растерянной. — Кто она?

— Кто именно?

— Ты понимаешь, о ком я.

— Этого мы не узнаем. Изображений нет, анализировать нечего.

— Корабль мог бы сохранить их.

— Кто может понять Корабль? Мы даже не разобрались во всех его системах управления.

— Наверное, страшное было время.

Возможно, я совершил ошибку, позволив ей прочитать книги — десять из одиннадцати, лежавшие в порванном сером пакете. Других книг или пакетов нет. Разведгруппа, которая нашла книги, не может их прочесть — но я почему–то могу, и моя спутница тоже. На Корабле в ходу множество языков. Книги написаны на разговорном английском с сильным креном в сторону культурных ценностей и норм двадцать первого века. Мы со спутницей, естественно, говорим на общекитайском — возможно, как и Костяной Гребень по имени Томчин. Мы получили доказательства того, что Корабль способен создавать подобные формы жизни — и в том числе чудовищ–факторов.

Однако способа выяснить, как выглядел наш писатель, нет. Можно только предполагать, что он был похож на меня. Точно не узнать.

Но я чувствую это — по образу его мыслей и даже по выбору слов.

Моя спутница не очень–то довольна тем, что у нее такой прототип.

— Просто невероятная фигура!.. Ты нашел что–нибудь подобное в Каталоге?

— Нет, — отвечаю я. Это не совсем правда. С помощью программ сбора данных я восстановил некоторые части Каталога и даже оценил потенциал первоначального Кладоса — от которого в нашем Корабле осталось совсем немного.

Когда–то Корабль был значительно больше — и да, на нем могло существовать нечто вроде Матери. К звездам нас отправили полностью подготовленными, однако мы такими не остались.

Я принял решение; отвращение и разочарование моей спутницы подсказали мне, что нужно сделать с последней книгой. Я отвечаю за культурный уровень и боевой дух колонистов — и в целом за успех или провал нашего длинного и трудного путешествия. Прочитать первые десять книг и понять, что все наши воспоминания сфабрикованы, — ужасное потрясение. Но еще ужаснее мысль о том, какими аморальными были создатели Корабля, как отчаянно они мечтали добиться победы любой ценой, при любых условиях — и не важно, что при этом станет с другими существами, другими планетами.

Зло.

Хотя мы могли бы извлечь из него пользу… Что–то до сих пор во мне — неправильное, извращенное. Чудесное.

Последний томик, одиннадцатый, я утаил. Мысль о нем обжигает меня даже сейчас… но и радует тоже. Когда–нибудь, через много веков, люди узнают всю историю целиком, и она потрясет нас, таких юных, сильных и уверенных в себе.

Я положил одиннадцатую книгу в пакет, запер его в изолированном хранилище и позаботился о том, чтобы он остался на Корабле до тех пор, пока тот находится на орбите.

Если вы прочитали эти древние тексты и наш анализ, значит, вы взрослый и образованный человек. Но будьте готовы — сейчас вам предстоит узнать то, что может изменить все ваше представление о том, чего мы достигли, о том, кто мы такие.

Мы должны жить, завоевывать новые миры — в переносном смысле, разумеется. Мы нашли отличную планету. Здесь нет цивилизации, и мы уже интегрируемся в ее биосферу.

Корабль научился. Корабль научили.

Однако урок оказался тяжелым.

Одиннадцатая книга

Мир и покой космоса. Мы, по–прежнему прикрытые щитами, направляемся вниз, к маленькой луне.

Полная тишина. Даже крошечный транспорт — «яйцо» не издает ни звука. Мы плывем затаив дыхание — боимся еще раз навлечь на себя гнев судьбы или привлечь внимание Штурманской Группы к тому факту, что мы живы и сейчас придем к ней в гости.

Нелл нарушает молчание, сильно втянув в себя воздух.

— Как думаешь, сколько лет Кораблю? — спрашивает она, глядя на меня. Как будто я знаю ответ.

Обессиленный, я пожимаю плечами.

— Пятьсот лет. — Тот факт, что мне это известно, удивляет меня самого. — Возможно.

— Значит, его запустили… откуда? С Земли? — спрашивает Ким.

— Из облака Оорта, — отвечает Циной. Она уменьшилась до более подходящих размеров, перестроила мышцы и кости в более энергосберегающую структуру, чтобы обрести немного свободного пространства. Ей до сих пор больно.

— Что за «каорта»? — переспрашивает Ким, наверное, для того, чтобы отвлечь ее внимание от боли.

— Облако О–ор–та. Плацента нашей Солнечной системы, огромный нимб из остатков льда и пыли, — отвечает Циной. — Диаметр конгломераций может составлять сотни километров. Корабль построили на внутренних планетах, затем отправили к далеким рубежам. Одну из лун облака Оорта выбрали, обрезали, уплотнили. На это ушло пятьдесят лет. Пятьсот лет назад, как и сказал Учитель, к ней прикрепили Корабль и запустили в полет. Если эти сведения вообще заслуживают доверия.

— Мы можем вернуться? — спрашивает Ким.

— Нет, — отвечает Циной, облизывая лапу и содрогаясь от вкуса собственной крови. — Кораблю запрещено возвращаться. Это слишком опасно.

Еще одна долгая пауза. Корабль вращается, изменяет ориентацию. Наш короткий полет — несколько десятков километров — близится к концу. Нелл и Циной подходят к смотровому окну и едва не сталкиваются головами. Я дивлюсь тому, какие они непохожие.

Наши женщины.

— Сначала о главном, — говорю я. — Впустит ли нас Штурманская Группа?

— Другие уже искали здесь убежища, — отвечает Нелл.

— И что с ними стало?

— Хотела бы я это знать.

— Сейчас состыкуемся, — замечает Ким.

Звуки присоединения, стыковки. Давление выравнивается, и у нас закладывает уши. Циной — наша первая линия обороны — идет к люку.

Он распахивается, и нас обдает потоком очень холодного воздуха. Транспорт покрывается инеем у нас на глазах.

Серебряный век

Стыковочный модуль — широкий цилиндр с множеством тросов и сеток. С одной стороны он открыт, но за ним лишь холодная тьма. Закрепленная на луне сфера не предназначена для раскруток, ее обитатели жили в вечной невесомости — а может, и в вечном холоде?

— Скажи ей, чтобы стала более гостеприимной, — советую я Нелл.

— Ладно. Помоги нам, пожалуйста!

Нет ответа.

— Может, добавишь тепла? — добавляет она.

— Ты уверена, что с тобой говорил человек, а не призрак? — спрашивает Ким, поводя плечами, и выплывает из люка. Никто из нас не хочет прикасаться к замерзшим тросам и сетям. Холодный воздух обжигает легкие. Но по крайней мере им можно дышать.

Впереди вспыхивает яркая полоска света, и это не часть освещения Корабля. Все — даже Циной — удивленно вздыхают.

— Космический луч, — высказывает предположение Циной.

Нет, я уже видел нечто подобное — это мой призрак–спаситель, тот, которого не существует.

Возникает слабое сине–зеленое сияние, оно становится ярче, желтеет. Отсек за пределами зоны стыковки освещен крошечными лампочками. Все повторяется — я снова иду к свету, гонюсь за теплом.

— Понятно, — говорит Нелл. — Мать не хотела, чтобы мы спускались сюда, поэтому приучила нас бояться Штурманскую Группу.

— Или же потому, что здесь опасно. Возможно, Группа даже отдаленно не похожа на нас. — Ким обрывает свою мысль, и мы содрогаемся: как это грубо — даже предполагать такое, притом именно сейчас.

— Странно, — говорит Циной. — Если Штурманская Группа выбрала нас…

— Быть может, мы все еще представляем опасность, — отвечаю я. — Мы по–прежнему дети Матери. В некотором роде.

Томчин неразборчиво что–то гудит.

Еще одна полоса света. Циной свистит и начинает раздуваться. Мы жмемся к ней — она выделяет тепло.

— Не поджарь малышей, — напоминаю я.

Она смотрит на меня и медленно моргает — три разных века, все прозрачные. Она никогда не спит, никогда не перестает видеть. Я знаю, что у малышей все хорошо; возможно, им сейчас жарковато, но они в безопасности.

Мы замерли, словно дети на пороге дома с привидениями. Желтые листья, лунные октябрьские ночи, длинные проселки, на которых пляшут тени от деревьев, пакеты сладостей… дрожащие огоньки свечей в тыквах. Это сравнение вызывает столько забытых, ложных воспоминаний — дома с привидениями, провинциальные города, Хэллоуин, — что на глаза тут же наворачиваются слезы.

Кто–то здорово повеселился, когда создавал меня. Впрочем, не исключено, что меня сделали на основе человека, который действительно жил на Земле.

Заколдованный дом — это я. Привидение — мой разум.

— Ничего не выходит, — говорит Нелл. — Попробуй ты. — Она указывает на меня, затем поворачивается к остальным. — Мы все попробуем по очереди.

— Эй! Помогите! — кричу я, и воздух, вылетающий изо рта, превращается в снег.

Проходит еще несколько минут. Нелл уже указывает на Кима, когда мы чувствуем, что по цилиндру движется слабый поток воздуха. Металл во тьме скрипит, щелкает, стонет, и эти звуки подчеркивает негромкое шипение. Мы отступаем к люку — спасибо, с нас уже довольно, — как вдруг прилетает теплый ветерок, он гладит наши лица и руки, шелестит иглами Циной.

Сфера наконец–то оживает.

— Я жду вашего решения, — произносит чей–то голос. Мы узнаем мягкие четкие интонации.

— Какого? — спрашиваю я.

Нет ответа. Нелл выступает вперед.

— Нам не нравится, что происходит в Корпусе‑3. Как отключить его, не нанеся повреждений Кораблю?

— Корабль уже поврежден, — произносит голос.

Свет становится ярче. Тьма за пределами цилиндра–вестибюля наполнена гладкими кривыми поверхностями, невероятно красивыми цветами и узорами. На Корабле мы не видели ничего подобного. Словно некий безумный художник выдул огромные фигуры из стекла и расставил их в творческом беспорядке.

Но диаметр сферы не менее пятисот метров, следовательно, это лишь крошечная ее часть. Возможно, она создана для того, чтобы приветствовать или поразить нас — или же для того, чтобы отвлечь внимание, пока нас изучают, трехмерный психологический тест, от результатов которого зависит, будем мы жить или умрем, примут нас с распростертыми объятиями или выкинут обратно в космос.

— Ваша работа? — спрашивает Ким, пораженный неожиданной красотой.

— Это пространство создано Штурманской Группой, — отвечает голос.

— Ты Штурманская Группа? — спрашивает Нелл.

— Нет.

— Ты Управление Кораблем? Мне знаком твой голос.

— Что вам не нравится в Корабле и том, как он действует? — спрашивает голос.

В вопросе заключен подвох, и нам нужно время, чтобы все обдумать. Мы по–прежнему в цилиндре, в относительно безопасной норе, на границе разноцветного кораллового рифа. Может, если мы выйдем, кто–то воспользуется тем, что наше внимание отвлечено, и схватит нас?

Положит конец нашим тревогам?

— Что вам не нравится в действиях Корабля? — вновь спрашивает голос.

Сглотнув, Нелл прижимает ладонь к губам и смотрит на меня. Они все смотрят на меня.

— Кто–то хочет помешать Кораблю уничтожить жизнь на какой–то планете. На Корабле идет война, и мы беженцы. — Я совершенно не подготовлен и поэтому чувствую себя глупо. Кроме того, с кем или с чем я разговариваю? Здесь никого нет — по крайней мере никого не видно.

Воздух быстро нагревается. Возможно, скоро нас пригласят внутрь — выпить чаю с печеньем, обсудить местную космическую погоду.

— Что такое совесть? — спрашивает голос.

Но не раньше, чем мы пройдем самый главный тест.

— Готовность пожертвовать чем–то ради всеобщего блага, — отвечаю я.

— Чем пожертвовать?

— Мечтами, планами. Личным.

Нелл начинает сердиться, Циной, напротив, уменьшается, втягивает иглы. Я быстро бросаю на нее взгляд через плечо.

— Ее создали «охотником», убийцей. Но она отказывается убивать. В ней — как и во всех нас — есть что–то хорошее.

— Она сама это приобрела — или в нее это вложили?

— Мои чувства принадлежат только мне, — рычит Циной. — Я та, какой хочу быть.

— Верно, — соглашаюсь я. — Мы прошли через настоящую мясорубку.

— Объясни.

— Минуточку, черт побери! — кричу я. — Прежде чем попасть сюда, мы побывали в настоящем аду! Нас обманывали, преследовали, убивали…

— Вас создал Корабль, — говорит голос. — Вы бы предпочли, чтобы вас не создавали?

Циной отшатывается, словно от удара. Скоро мы все будем вести себя как побитые псы. Хватит.

— Тебе нужна наша благодарность? — кричу я. Нелл прикасается к моей руке.

— Корабль выполняет задачу. Вы бы предпочли, чтобы он продолжил выполнять ее и тем самым обеспечил ваше выживание? Или же вы хотите, чтобы он провалил задание и обрек вас на смерть?

— Мы не одни. — Приподняв иглы, Циной раздает нам мешки с младенцами, словно щиты или талисманы. Она предлагает нам малышей, которых оберегала, и тем самым делает их защитниками всех нас.

Томчин держит мешок, как хрупкую вазу. Ким сгибает ручищу и укладывает на нее своего малыша. Нелл и я становимся рядом друг с другом. Нелепый, страшный и почему–то прекрасный момент. Сейчас я почти не боюсь умереть. Мы примирились с нашей судьбой.

— Мы люди, — говорю я. — Не тебе нас судить. Ты просто машина.

— Машины потеряли власть давным–давно. Входите. Помогите малышам родиться, а затем их накормят. Для вас тоже есть пища.

Циной действует первой, аккуратно вспарывая лапой мембрану. Появляется младенец, а вместе с ним — ручеек красноватой жидкости. Томчин теряет самообладание и что–то гнусаво лепечет, предлагая свой мешок — который уже активно дергается — каждому из нас. Однако ему предстоит управиться самостоятельно.

Мембраны прочные, но постепенно мы разрезаем капсулы и вытаскиваем малышей.

Я инстинктивно массирую своего, затем, словно опытный сельский врач, кладу на ладонь и хлопаю по попке. Легкие младенца сокращаются, из его рта выходит поток жидкости. Малыш делает вдох и принимается орать и крутить ручонками.

— Мальчик, — говорю я.

Нелл следует моему примеру, а потом и остальные, даже Томчин.

— У меня девочка, — говорит Нелл.

Мы вытираем малышей и сравниваем друг с другом, словно рождественские подарки, — еще одно воспоминание, которое лишь осложняет мою иррациональную радость. Три девочки, два мальчика. Из глаз текут слезы. Здесь, в вестибюле, достаточно тепло, и нам кажется, что детей можно не пеленать.

Я очищаю рот малыша от слизи, выдавливаю из носа остатки жидкости. Выставляю его вперед вместе с остальными — навстречу нашему судье или покровителю, уж кто он там. Отчаянный, дерзкий поступок. Мы надеемся на сочувствие в проклятом, полном насилия мире, который разительно отличается от наших фантомных воспоминаний. Мы жаждем признания, завершения, оправдания наших действий, но еще мы хотим выжить и узнать, что в нашем существовании есть смысл.

Стеклянные колонны вспыхивают и расходятся, открывая проход между стальными балками; возможно, он ведет в замороженные джунгли. Стекло, подсвеченное изнутри зелеными искрами, тянется волнами, рассекая сферу на сто метров или больше. Мы осторожно несем младенцев по направлению к центру — там находится что–то вроде убежища, по стенам которого бегут полосы зеленого и розового света.

— Добро пожаловать, — говорит голос.

Стена уходит вбок, внутри — покрытая инеем зеленая листва. На ветвях — мебель, приспособленная для жизни в условиях невесомости, совсем как в будуаре Матери. Среди листвы видны глядящие на нас пары и тройки маленьких глаз. Кажется, сейчас мы обнаружим еще одну самку, подобную Матери, еще одну ловушку, еще одно испытание — после чего быстро появятся новые «убийцы».

Но глаза исчезают. Опушка озаряется голубым, как небо Земли, светом. Домик на дереве — вот на что это похоже. Домик на дереве в джунглях.

И в этом атриуме, где встречают гостей или пленников, среди ветвей движется серебряное пятно — так быстро, что я едва успеваю следить за ним, словно мы существуем в разных временных потоках. Существо похоже на призрак из стекла и хрома. Гибкое тело, состоящее лишь из тонких конечностей и изгибов, облачено в прозрачную одежду, украшенную бирюзовыми и изумрудными бусинами. И над этим великолепием возвышается большая голова, сходная с человеческой — у нее есть глаза и нос, а с одной стороны что–то вроде ушей.

О нем у меня воспоминаний нет. Это существо не является частью Корабля, оно далеко за пределами Кладоса.

Серебристое существо.

— Штурманская Группа приветствует вас.

Призрак молчит — этот голос принадлежит не ему.

Он смотрит на меня, подносит палец к губам и улыбается — страшной, прекрасной улыбкой. У призрака нет зубов.

Он опускает руку и растворяется среди листвы.

Его не видел никто, кроме меня.

Нелл замечает, что я дрожу.

— Да ладно, здесь не так плохо, — говорит она.

Огни поднимаются. Между ветвями вырезано небольшое пространство, частично закрытое молочно–белыми панелями; тонкие нити, сплетаясь, образуют то, что когда–то было капсулами для сна. Внутри капсул две фигуры в темно–коричневых одеяниях — черные, с серовато–розовыми пятнами. Они все еще покрыты инеем и льдом, но быстро оттаивают.

— Вы пришли, чтобы заменить Штурманскую Группу? — вопрошает голос.

Я спрашиваю себя, как иссохшие трупы могут издавать какие–либо звуки. Но распространяющийся кислый запах быстро дает мне понять, что эти существа давно умерли.

— Я говорила с Кораблем, — отвечает Нелл. — Нам нужен чистый Корабль — тот, который разбудил нас, научил подключаться к памяти Корабля и Кладосу. Никаких посредников, никаких фокусов.

— Я не тот Корабль, — возражает голос. — Нужно принять решение, но я не в силах это сделать. Найдена новая точка пути. Штурманская Группа была заморожена и сохранена. Они скоро оживут.

Ким разглядывает трупы. Нелл держится чуть позади, вместе с Циной. Мы ощущаем опасность. Кто был против того, чтобы мы родились и выжили? Кто создал существ, которые должны были убить нас, — Мать, Корабль или эти мертвецы?

Если бы я верил в серебристое существо, то мог бы обвинить и его тоже, — но я отказываюсь верить в галлюцинацию.

— Они скоро оживут, — бубнит голос. — Они крепко спят.

— Очень крепко, — вполголоса замечает Ким.

Нелл подтягивается на длинной ветке, трогает листья, затем отводит их в сторону, словно ищет те сверкающие глаза.

— Не бойся, — шепчет она и бросает многозначительный взгляд на Циной, словно говоря «никаких резких движений». — Эй, в кустах, кто ты? Это ты создал малышей и сообщил нам, где их искать?

— С кем она разговаривает? — спрашивает Циной.

— Вот ты где, — говорит Ким, когда рядом с ним появляется небольшая фигура — свисает с ветки, уцепившись за нее длинным хвостом. Память подсказывает мне, что это какая–то обезьяна, но на самом деле существо скорее напоминает пончик с пятью суставчатыми лапами и двумя хвостами. Оно покрыто мехом, на вершине туловища сидит треугольная голова с тремя глазами вокруг носа и четвертым на макушке — абсолютно практичное решение для обитателя трехмерного пространства.

Голос доносится снова, и на этот раз — отчасти из обезьяны–пончика рядом с Кимом.

— Разбудите их, — требует он, хотя рта у существа не видно. Теперь становится ясно, что звук доносится отовсюду. Из–за ветвей видны головы, лапы и хвосты других обезьян. Одна садится рядом с покрытыми инеем мертвецами и не сводит с нашей группы блестящих глаз.

В этом домике на дереве обитает несколько десятков существ — по крайней мере столько мы видим. У них крошечные ловкие руки — на каждой по пять пальцев, из них два больших. Сколько же еще в сфере таких обезьян — сотни, тысячи?

Обезьяна, которая находится ближе всех к трупам, поднимает лапу, словно желая погладить оттаивающее лицо, затем отшатывается.

— Мы умерли, — говорит голос.

— Они все говорят одновременно, — замечает Нелл. — Только голос один.

— Они из Каталога? — спрашивает у меня Циной. — Корабль создал их до нас?

В обезьян–пончиков поверить легче, чем в хромированный призрак.

— Возможно, — отвечаю я.

— На «убийц» они не похожи, — говорит Ким. — Когтей нет, больших зубов тоже. Головы для таких тел великоваты. Они напоминают…

— Корабль просит выйти на связь, — говорит голос. — Корабль просит о примирении. Пробудите Штурманскую Группу и найдите для нас новый дом.

— Ничего не понимаю, — говорит Ким. — Корабль ведь умер! Разве мы не у Штурманской Группы?

— Они хотят, чтобы мы шли за ними, — говорит Нелл, наблюдая за обезьянами. Те бегают, протягивают к нам лапы, но в последний момент отдергивают их, затем группами бросаются вниз сквозь отверстие среди ветвей. — Всем идти нельзя. Кто–то должен остаться с малышами.

Однако обезьяны сильно обеспокоены судьбой детей. Головы поворачиваются.

— Никто здесь не останется, — говорит голос, доносящийся из обезьяньих носов.

Циной, которая продолжает меня удивлять, показывает, что детей можно уложить под ее броней, где они будут в тепле и безопасности. Нелл в конце концов соглашается — с нами малышам лучше.

— Зачем им причинять вред детям? — спрашивает Ким. — Они же сами просили принести их сюда, разве нет?

— Напряги воображение, — мрачно предлагаю я. Ким слегка обижается, затем кивает.

По крайней мере десяток обезьян — дружелюбных гимнастов — крутятся возле нас, хватаясь руками за ветки. Похоже, они хотят, чтобы мы отошли от трупов — раз уж нет никаких доказательств того, что мертвецы что–нибудь скажут или сделают.

Обезьяны — голос — возможно, и не такие уж глупые.

Сфера Штурманской Группы примерно пятьсот метров в диаметре. Она, похоже, состоит из концентрических слоев — уровней или внутренних сфер, большинство из которых покинуты и заморожены. В общем, мы ориентируемся на потоки теплого воздуха. Холод не дает сбиться с пути. Нелл замечает, что теплый воздух и обезьяны, время от времени возникающие впереди, направляют нас по широкой дуге к самому краю сферы.

Путешествие любопытное, потому что половина листвы на нашем пути покрыта толстым слоем инея. Кое–где видны другие, до сих пор замороженные обезьяны — они постепенно оттаивают и оживают.

Некоторые из них идут с нами.

— Они рассчитаны на то, чтобы замерзать вместе со сферой, — завороженно говорит Ким. Томчин пытается выразить какую–то мысль, но мы слишком заняты, чтобы его слушать, — мы, словно Тарзаны, учимся преодолевать открытые пространства между ветвями. (Не спрашивайте, кто такой Тарзан. Я вижу нас в лесу, в окружении обезьян — и даже обезьян–пончиков, — и имя просто всплывает в моем сознании, как и тревожащий образ мускулистого мужчины в набедренной повязке из шкуры леопарда.)

— Только не волнуйтесь, но, похоже, мы ветвимся, — говорю я.

— В общественном месте? — спрашивает Циной.

Нелл хихикает; ее смех, похожий и на икоту, и на мяуканье, очарователен. После всего, что мы пережили, и даже сейчас, когда мы ветвимся, мы можем посмеяться над окружающим нас абсурдом.

У Циной лучше всех получается воплотить слова в жизнь — не отставая от обезьян, она стремительно прыгает по ветвям. Увы, учитывая разницу в анатомии, учиться на ее примере мы не можем. Когда она движется, слышно, как воркуют и пищат малыши. Неужели она действительно ухаживает за ними? Все возможно. Здесь правит абсурд.

В данный момент к нашему странному отряду я испытываю что–то похожее на любовь. Впервые испытываю такое чувство по отношению к живым людям — хотя я помню, что во Сне со мной это уже было.

Люди.

Мои люди — пожалуй, единственные родные мне люди. Посмотрите на них — столько страниц из ненаписанной истории человечества, они приспособлены к таким разным условиям, однако работают сообща, стремятся к цели, надеются на что–то. Как же их не любить.

Путешествие непростое. Когда мы наконец добираемся до места, мы исцарапаны, покрыты потом и раздражены в самых разных смыслах этого слова. Возможно, перед нами копия центра управления из Корпуса‑3, хотя повсюду плющ, усики, листья, ветви и даже укоренившиеся стволы. Кажется, что обезьяны живут здесь уже очень долго.

Мы находим еще две мумии, полностью оттаявшие и совершенно омерзительные.

— Кто они такие? — спрашивает Нелл у наших проворных спутников.

— Они — это мы, — говорит голос, доносящийся отовсюду. Обезьяны рассаживаются; часть ухаживает друг за другом, но большинство просто следит за нашей группой.

— Нельзя ли их… убрать? — спрашиваю я. — Они умерли. Они не вернутся.

Обезьяны обдумывают мое предложение. Я вижу, как меняется выражение на их странных мордах, вижу еле заметные жесты. Волна проходит от одной стороны к другой — обезьянья война. Они думают последовательно.

Волна затихает, и они отвечают хором:

— Мы не умерли.

Циной уже проанализировала форму, функции и внутреннюю структуру обезьян — и теперь в курсе дела.

— Они скопировали себя… в вас? Передали свои воспоминания, навыки, обязанности — чтобы вы заменили их, если они не выживут?

Слышится негромкое шуршание — хвосты подергиваются, лапки разжимаются и снова хватаются за ветки. Вопрос слишком странный и важный, чтобы голос мог ответить сразу.

— Да, — говорит он наконец. — Они — это мы.

— Какая удача, — замечает Нелл. — Ведь теперь, когда они вам не нужны, от них необходимо избавиться.

Я лечу в сторону Нелл.

— Так кто здесь главный? — шепчу я ей. Она отмахивается; этот вопрос совершенно не в ее компетенции. Однако его слышит Циной — и задает другой, еще более важный вопрос:

— Зачем создавать малышей и приносить их сюда?

— Они чисты. Они вырастут, чтобы сделать выбор, — отвечает голос.

Томчин что–то бурчит про себя — очевидно, что–то очень экспрессивное — и отворачивается.

— Безумный Корабб, — бормочет он. Мы все понимаем, о чем он.

— Мы запутались, — говорит Циной. — Даже если они могут сделать выбор, то из чего им выбирать?

— У них нет снов. Корабль не сформировал их. Они чисты.

Обезьяны обрывают листья и ветви в задней части зоны управления, открывая заросший мхом круглый люк — такой большой, что в него пролезут даже Циной и Ким. Нелл вытирает ладони о штаны, вытягивает руки вперед и выжидающе оглядывается. Словно приветствуя ее, вымахивают пилоны. Она на миг прикасается к синей полусфере.

— То же самое, что и в корпусах, — говорит Нелл. — Огромные зоны пусты, выжжены. Корабль не способен принимать решения.

— Корабль мертв, — отвечает голос.

— Мать почти победила, — говорит Циной.

Обезьяны движутся вокруг Циной, приглашают ее подойти к люку, который открылся справа от нас. Мы пытаемся не отставать от нее, но обезьяны оттесняют нас с еще большим усердием. «Охотника» здесь ждут, ведь Циной — защитница детей, она принесла новую жизнь, новых штурманов. Но ждут только ее. Кажется, обезьяны считают, что свою роль мы сыграли.

— Ну и дела, — бормочу я.

— Аминь, — отзывается Ким.

— Давайте не будем торопиться. — Циной спокойно дрейфует рядом с люком. — И без лишнего фатализма. Кто из нас войдет туда?

— Ты и дети, — говорит голос. — Больше никто.

— Еще чего! — отвечает Циной. — Малышам нужна не только я; им нужна настоящая мать, друзья, дядюшки, защитники и настоящий учитель.

Обезьяны не знают, что делать. Они дергаются, жестикулируют, но не произносят ни слова.

— Если есть шанс, что ты справишься без нас… — начинаю я.

— Мы не имеем значения, — добавляет Нелл.

— Прекратите! — рычит Циной. — Нянька из меня никакая. Я им в кошмарах буду сниться.

— Только в том случае, если им будет с кем сравнивать, — мягко уговаривает Нелл.

— Все, забыли! — «Охотник» снова рычит. — Поверьте, если бы младенцем была я, такое тело напугало бы меня до смерти. А кроме того, я терпеть не могу одиночества.

Обезьяны слушают.

Патовая ситуация.

Равновесие на острие булавки. Возможно, все рухнет прямо сейчас. Богатства, накопленные в течение многих веков, усилия и даже жизни многих поколений — все пошло на создание увядающего ростка, который уничтожает изнутри его собственная извращенная совесть (а узнаем ли мы когда–нибудь, откуда она взялась?), — качество, которое не должно было развиться. Однако не будь его, нас бы сейчас здесь тоже не было. Если в обезьянах действительно заключен разум наших создателей, если они — те самые, кто вложил в нас совесть, они должны это понять.

Люк медленно отъезжает в сторону. Зажигаются огни. Мы заглядываем в убежище, которое находится за командным отсеком. Здесь все ярко освещенное, теплое, чистое, хотя поначалу воздух кажется спертым.

Обезьяны предпринимают последнюю попытку нас разделить. С Кимом результат выходит комическим — огромный желтый парень, покрытый хватающимися, пищащими и фыркающими пушистыми пончиками.

«Охотник» издает какой–то звук, словно откашливается.

— Они пойдут первыми, — настаивает Циной.

Все нервно вздрагивают, а обезьяны запускают еще одну волну встревоженных раздумий.

В наших рядах разногласий нет. Мы применяли планы и похуже, с меньшими шансами на успех. Я делаю знак Нелл, она — Томчину, и он входит, а потом — Ким и Нелл. Затем я. Циной идет следом за мной.

Обезьяны неуверенно топчутся на месте.

— И что теперь? — спрашиваю я, проходя через люк.

— Мы прекратим поставки топлива в корпуса, — отвечает голос, доносящийся из убежища. — Через поколение они остынут. Все их обитатели замерзнут и умрут — за исключением тех, кто собрался здесь.

— А как же генофонд? — спрашивает Нелл за моей спиной.

Ответа нет. Шесть обезьян, которых подталкивают сородичи, неохотно присоединяются к нам, издавая печальные трели.

Люк закрывается.

Встреча с создателем

Стены внутреннего отсека все еще покрыты слоем инея. Здесь холодно и тихо. В нескольких десятках метров от нас, в голубом мраке, лежит хрустальный овал. Его окружает слабое красное сияние. Оно усиливается. Тепло постепенно распространяется. Здесь оттаивание — более деликатный процесс, чем в лесу; то, что находится здесь, не такое прочное. Мы с Нелл приближаемся.

— Внутри кто–то есть, — говорит она.

Свет становится ярче. Сияние исходит от прозрачной капсулы, рассчитанной на одного человека, — ниже Нелл, меньше Циной, Кима и даже Томчина. На человека примерно моей комплекции.

— Еще одна мумия, — высказывает предположение Ким.

— Вряд ли, — возражает Нелл.

— Похоже, это женщина, — говорит Ким.

На секунду мне показалось, что в капсуле — я; увидев, что это не так, я и обрадован, и разочарован. Там обнаженная женщина — тощая и изможденная. Лицо избороздили глубокие морщины. Она открывает глаза–желтые, тусклые.

Женщина смотрит на нас, пытаясь прийти в себя.

Мы впервые видим живого человека, который не молод и не здоров; да просто очень–очень старого. Ее законсервировали, заморозили вместе с остальной сферой. Но прежде чем капсула приняла дряхлое тело, прежде чем эта женщина выбрала последний вариант — долгое путешествие в наше настоящее, а для нее — будущее, она прожила долгую жизнь.

Стенки капсулы отъезжают в стороны. По воздуху плывет сладкий мускусный запах, словно аромат духов из бабушкиного шкафа. Я почти ожидаю увидеть круглые зеркала, синие баночки с кремом для кожи и гребни, покрытые серой пылью десяти тысяч одиноких вечеров.

Старуха изучает нас, одного за другим, не выражая ни удивления, ни отвращения. Наше появление ее не шокировало. Наш внешний вид ее не волнует. Обезьяны позволили нам прийти сюда, нагрели сферу. Возможно, она слишком стара и ей уже все равно, кто мы — вестники победы или поражения или же просто еще одна часть плана, который она разрабатывала несколько сотен лет назад.

— Привет. — Старуха поднимает худую руку, делает знак пальцами, почти ничем не отличающимися от костей. Четыре обезьяны приносят одежду — рваную, выцветшую, еще покрытую инеем. — Холодная. — Она улыбается и качает головой.

Обезьяны передают одежду нам. Мы с Нелл трем ее, чтобы согреть.

— Достаточно, — говорит старуха. Ей наконец удается выплыть из капсулы.

Мы одеваем ее; она легкая, словно лист дерева. Прикрыв наготу одеждой, женщина расправляет плечи, трясет руками, проводит пальцем по морщинистой щеке. Затем оглядывает нас.

— Кто из вас Учитель?

Остальные указывают на меня. Я слишком потрясен, чтобы двигаться или говорить. За свою короткую жизнь я многое испытал, только не это — не мучительное продление жизни.

— В самом деле ты?.. — спрашивает старуха, переводя взгляд на мое лицо. Я понимаю, что ее зрение ослабло. — Подойди ближе. — Она тянет руки ко мне, и обезьяны, словно верные служанки, помогают ей идти. — Надеюсь, ты меня помнишь. Когда–то мы были важны друг для друга.

Лицо старухи приобретает новые очертания. Я изучаю ее глаза, щеки, подбородок. Накладываю ее изображение на два воспоминания — о спутнице из Сна, той, с которой мне было суждено отправиться на планету, и о Матери из Корпуса‑3.

Во рту у меня пересохло.

— Помню, — говорю я.

— Если бы при твоем создании была допущена ошибка, ты бы меня не узнал. Хорошо. Я‑то про тебя всегда помнила.

— Ты Штурманская Группа? — спрашивает Нелл.

— Последняя из группы, — отвечает старуха. — Эти странные существа говорят, что вы принесли мне прекрасные дары. Их разрабатывала не я, знаете ли, а Селчек. Должно быть, сейчас его уже нет. Были еще трое — они, наверное, тоже умерли.

— Да, — говорит Нелл.

Трупы.

— Они возвращались сюда один за другим, чтобы жить и сражаться за душу Корабля. Полагаю, именно так это и произошло, — говорит женщина. — Никто из нас не был рассчитан на то, чтобы жить вечно — или даже дольше обычного человека. Поэтому нам пришлось соорудить некий аппарат и собрать его из деталей корпусов — вместе с этими существами.

Обезьяны, похоже, не обижаются.

— Она — последняя, — подтверждают они.

Женщина хватается за ручищу Кима.

— Где–то здесь должна быть одежда получше. Обезьянам она ни к чему, знаете ли. Пожалуйста, отведите меня туда, где тепло.

Нелл корчит мне гримасу, но сфера милосердна, а обезьяны не теряли времени зря — они чистили, убирали, готовились. У меня такое чувство, что в обезьянах осталось что–то от других членов Штурманской Группы и что они сейчас слышат нас. Возможно, они довольны и наконец–то решат потратить немного ресурсов во время нашего пребывания здесь.

Ведь столько времени ушло на то, чтобы создать нас и собрать вместе.

— Туда, где тепло, — повторяет старуха, затем, поворачиваясь к обезьянам, добавляет неожиданно громким и твердым голосом: — Зажигайте огни, готовьте пир. Время пришло!

Мое сердце бешено стучит от радости. Мы с ней никогда не встречались, но она меня узнала, и это — доказательство моей подлинности.

Приговор и выбор направления

Циной с первого взгляда влюбилась в старую женщину и с энтузиазмом принялась ухаживать за детьми. В том, чтобы защищать остальных из нас, необходимости не было.

Процесс окончательного охлаждения корпусов уже начался. Вскоре почти все обитатели Корпуса‑3 погибнут — а остальные корпуса и так почти мертвы. Кое–кто, возможно, выживет, ведь Мать весьма изобретательна, а генофонд — неисчерпаемый источник для экспериментов.

Быть может

Старуха умерла через несколько дней после нашего прибытия. Она не рассказала всего, что нам нужно было узнать, однако дала ключи от изначальных инструкций, по которым действовал Корабль, почти уничтоженных в ходе многовекового конфликта.

Нелл многое узнала, тщательно изучив остатки корабельной памяти и расспросив обезьян, хотя со временем они малость помешались.

Изначально первая Штурманская Группа проложила курс к системе, которая, по данным астрономов, уже была населена разумными существами. Выполнив свою работу, штурманы умерли, но оказалось, что работа была сделана плохо.

Когда Корабль подошел к месту назначения, была создана первая Мать и ее супруги. Они готовили Корабль к тому, чтобы уничтожить и заменить обитателей системы.

Но каким–то образом Корабль отклонился от курса и стал двигаться к опасной цели — нестабильной звезде. Она превратилась в сверхновую, и Корабль затопили волны смертоносного излучения, повредившие и корпуса, и корабельную память.

Пока база данных Корабля постепенно разрушалась, был активирован аварийный план, в соответствии с которым память и основные функции — в том числе воссоздание и поддержание генофонда — были заложены в биологические компоненты. Затем Корабль попал в облака космической пыли, созданные в результате взрыва сверхновой.

Первоначальное место назначения уже было вне пределов досягаемости, и поэтому на свет появилась вторая Штурманская Группа — в худших условиях, которые только можно себе представить. Управление Кораблем осуществлялось от случая к случаю, родильные камеры переходили под контроль Матери или закрывались.

Старая женщина и ее коллеги — в то время практически подростки — каким–то образом пришли к выводу, что Корабль не может далее существовать в своем нынешнем виде. Взяв под контроль линии связи, Штурманская Группа захватила несколько родильных комнат и создала альтернативную команду. Ей даже удалось изменить нескольких «убийц».

Они сражались с Матерью во всех ее многочисленных воплощениях.

Так началась война.

Перед смертью старуха встретилась со мной в комнатке, которую подготовили для нее обезьяны.

— Ты все видел, да? — спросила она, взяв меня за руку пальцами, легкими, словно птичьи крылья.

Я не был готов признаться в том, что видел хоть что–нибудь.

— На Корабле есть призрак — и это не просто души погибших на войне, о нет, это что–то потустороннее. То, что поставило перед нами великую цель. Когда я рассказала об увиденном Селчеку и Гриммелу, они только посмеялись, сказали, что это мой ангел–мститель. Пьюрой назвала его Судьей. Она тоже не поверила в его существование. Но я знаю, что он есть. Он с нами уже сотни лет.

Ее взгляд устремлен на меня, взгляд уверенный и вместе с тем напуганный. Меня трясет.

— Потом его увидели и другие. Те, кому это удалось, считали, что нас действительно оценивают. Нам казалось, что именно призрак повернул Корабль навстречу сверхновой. Мы его видели, боялись его приговора — и знали, что, если мы не приложим все усилия, если не предотвратим гибель безвинных планет, Корабль будет полностью уничтожен.

— Откуда взялся призрак? — вынужден был спросить я.

Старуха улыбается, похлопывает меня по руке.

— Не знаю. Он не сказал — ни мне, ни кому–то другому. Он не хочет вмешиваться понапрасну. — Она понижает голос до шепота. — Загляни в глубь своей памяти… Скажи, кем он, по–твоему, может быть. Загляни в зеркало. Включи воображение — я знаю, оно у тебя есть.

Это ее последние слова.

Заглянув однажды в это зеркало, я, возможно, извлеку из глубин сознания историю — не воспоминание, не историческую хронику, а сказку.

У меня плохо получается облечь это в слова.

В общем, домой Корабль вернуться не может. Его создатели понимали, что он слишком способный, слишком опасный — воистину зерно, в котором заключена смерть.

Возможно, разумные существа на других планетах, почувствовав опасность, попытаются защитить свою родину. Но они скорее всего не будут рисковать и тратить силы понапрасну — а просто сделают все, чтобы нас уничтожить.

Кого еще может заботить судьба Корабля — такого огромного, неуклюжего и смертоносного? Кто еще беспокоится о нем настолько, чтобы бросить ему вызов, вместо того чтобы уничтожить?

Те, кто покинул Землю после нас, летели бы на более быстрых кораблях — или вообще без них. Они бы распространились по всей галактике — возможно, тоже переживая адские муки и приобретая ценный опыт. И тогда, обнаружив наш Корабль и другие законсервированные образцы мира предков, они бы дивились нам, изучали нас и оценивали. Возможно, они бы сочувствовали примитивным предкам, желали нам удачи, словно пилот самолета — заплутавшему семейству в фургоне.

Но они не хотели видеть, как древний Корабль сеет смерть, и поэтому назначили наставника, опекуна, который одновременно карал и защищал нас — и при этом внедрял в наше подсознание мысль о том, что мы должны задуматься о нашем месте в пространстве и времени.

Моей настоящей матерью и моей истинной спутницей была та старуха. Она сделала меня, она меня спасла. Когда ее не стало, мы с Циной отнесли ее в лес и отдали обезьянам, которые доставили тело к остальным мумиям, в место, о котором мы не знаем и не хотим знать.

Я рассказал обо всем остальным. Нелл и Томчин спокойно восприняли эту историю, а вот Циной и Ким, к моему удивлению, упорно не желают поверить в мою сказку.

Даже когда я напоминаю про лазер, который меня спас. Хотя против этого они возразить не могут.

Ясно одно: Корабль должен заслужить право на жизнь. И единственный способ пройти испытание — одолеть Корабль, изменить его предназначение.

Корабль должен обрести совесть, иначе наставник его уничтожит.

С тех пор как мы покинули Землю, прошли столетия. А чтобы изложить произошедшие события, много времени не потребовалось. Книги почти дописаны; эта — последняя.

Мы поместили детей в капсулу, где спала старуха. Циной скучает по ним; надо занять ее работой. Обезьяны спрятались — готовятся к тому, что будет дальше.

У нас еще много дел.

Состариться вместе нам не позволят.

Искупление и управление

Нелл нашла для нас звезду в пределах досягаемости. Очевидно, когда–то эта звезда была закрыта рукавом туманности, невидима для тех, кто делал первый — отчаянный — выбор. Она появилась только несколько месяцев назад.

Возможно, кто–то с самого начала это знал.

Расчеты, похоже, верны: в течение ближайших ста лет Корабль снабдит корпуса топливом, разогреет двигатели и медленно повернется на долю градуса, затем снова остынет и погрузится в спячку. Мы должны экономить горючее — оно пойдет на поддержание щитов, хотя их тоже придется ослабить.

Наша избранница прекрасна. Солнце, у которого не менее дюжины планет, условия на двух из них в пределах нормы обитаемости и неплохое ледяное гало, словно облако Оорта.

Через двести лет, преодолев спокойное, почти лишенное космической пыли пространство, Корабль очнется от холодного сна. Задолго до этого дня Ким, Циной и я удалим мрачные страницы Каталога. Корпуса наконец–то соединятся, и Корабль произведет свой последний маневр — маневр длиною в сто лет; потратив почти все, что осталось от луны, он начнет долгий поход к центру системы.

Младенцев разбудят, вырастят, дадут образование, поставят во главе Корабля. Они будут первой командой. Некоторых из нас заморозят — они станут учителями. Возможно, одним из них буду я, но это уже не важно.

И в конце концов, как только последнее решение — лететь или не лететь — будет принято, дети, уже превратившиеся в стариков, умрут, как и те, кто их учил и воспитывал. Корабль вырастит новую команду, создаст посадочные челноки, корабли — «семена»…

Ах да, обман будет продолжаться: очередная команда появится уже в виде взрослых — обученных, с воспоминаниями о жизни. Наши истории, наши воспоминания сохранятся. Моя любовь не погибнет — ведь в действительности ее не существовало.

Сфера остывает. Мы с Нелл жмемся друг к другу. Вчера я снова видел его — гибкого, сверкающего, словно лунный свет. Нелл была рядом, однако ничего не заметила. Мне показалось, что он узнал меня, но, возможно, это был сон. Я уже наполовину сплю, пишу с трудом, и страницы этой — одиннадцатой — книги заканчиваются. Других книг не будет.

Я ясно вижу нашу планету. Она кутается в строгий покров облаков

Я чувствую тепло

она ждет

она улыбается, кроме нее, мне ничего не нужно

МЫ

ЗДЕСЬ

Конец отчета корабельных археологов