Звездный ковчег

Стивен Бакстер «МЭЙФЛАУЭР‑2»

За двадцать дней до того, как его мир рухнул, Русель узнал, что ему суждено спастись.

— Русель… Русель… — настойчиво шептал чей–то голос.

Он перевернулся на бок, пытаясь стряхнуть с себя оцепенение, какое обычно вызывало у него слабое снотворное. Подушка насквозь промокла от пота. Выключатели отреагировали на движение Руселя, и над головой зажегся мягкий свет.

Напротив кровати в воздухе парило лицо брата. Дилюк широко улыбался.

— Клянусь Летой, — грубо произнес Русель, — это ты, грязный ублюдок.

— Ты просто завидуешь, — ответил Дилюк. Лицо на виртуальном экране выглядело шире, чем обычно, нос выдавался вперед. — Прости, что разбудил. Но я только что узнал одну вещь…

— Какую вещь?

— Блен внезапно угодил в лазарет. — Блен был нанохимиком, приписанным к Кораблю № 3. Так вот: у него шумы в сердце.

Дилюк снова ухмыльнулся. Русель нахмурился.

— И из–за этого ты меня разбудил? Бедный Блен.

— Это не слишком серьезно. Но, Рус, — это врожденное.

После снотворного Русель соображал плохо; прошла минута, прежде чем он понял, что имеет в виду Дилюк.

Для того чтобы спасти избранных, последнюю надежду Порт–Сола, от надвигающейся гибели, было снаряжено пять Кораблей. Эти субсветовые транспорты могли достичь места назначения лишь через многие сотни лет. На борт спасательных звездолетов допускались только люди, обладавшие превосходным здоровьем и безупречной совокупностью генов. А если у Блена обнаружили врожденный порок сердца…

— Он не полетит, — выдохнул Русель.

— А это значит, что полетишь ты, брат. Ты лучший нанохимик после него на этом куске льда. Когда пожалует Коалиция, тебя уже здесь не будет. Ты спасен!

Русель упал на измятую подушку, чувствуя, что не в силах пошевелиться. Дилюк продолжал:

— Ты же знаешь, что Коалиция запретила семью! Их граждане рождаются в инкубаторах. Уже сам факт родства со мной означает для тебя смертный приговор, Рус! Я пытаюсь устроить так, чтобы меня перевели с Пятого на Третий. Мы будем вместе, а это уже кое–что значит, верно? Я понимаю, что нам придется нелегко, Рус. Но мы сможем помогать друг другу. Мы справимся…

Русель же мог думать лишь о Лоре, которую ему придется покинуть.

* * *

На следующее утро Русель назначил Лоре свидание в Лесу Предков. Он взял пузырьковый транспорт и выехал заранее, чтобы успеть вовремя.

Порт–Сол представлял собой шар из рыхлого льда и горной породы диаметром в сотню километров. На самом деле это была малая планета, один из осколков, оставшихся после образования Солнечной системы. Люди жили здесь уже несколько тысячелетий; поверхность Порт–Сола была сильно изрыта карьерами и ямами, покрыта мусором, оставшимся в покинутых городах. Но и здесь еще можно было найти несколько нетронутых участков. Русель придерживался проторенной дороги, стараясь не задеть изящные ледяные изваяния, созданные природой за четыре биллиона лет.

Он находился сейчас на окраине Солнечной системы. Купол неба усеивали звезды, экватор пересекала рваная светящаяся полоса Галактики. Где–то среди этого слабого мерцания затерялось Солнце, самая яркая звезда; его лучей было достаточно, чтобы отбрасывать тени, но с такого расстояния оно казалось всего лишь светящейся точкой. Вокруг Солнца Русель различил крошечный нимб света — это был водоворот миров, лун, астероидов, пыли и всякого мусора, являвшийся ареной истории человечества до наступления эпохи межпланетных полетов, начавшейся три тысячи лет назад; там по–прежнему обитала незначительная часть людского рода. Там царила смута, люди сражались и умирали, там, невидимые отсюда, они переживали ужас поражений и триумф побед. И из этого светлого облачка к Порт–Солу направлялся карательный флот.

За узким горизонтом ледяной луны парил звездолет, напоминающий короткий толстый цилиндр, едва видимый в слабых прямых лучах Солнца. Это был Корабль № 3, готовившийся к прыжку во тьму.

Все началось после освобождения Земли от инопланетных захватчиков Квэкс.

В хаосе, возникшем на Земле после изгнания врагов, родилась Коалиция Временного Правительства, фанатичная и жестокая клика, захватившая власть в свои руки. Нетерпимая, неумолимая, безжалостная, Коалиция огнем и мечом подчиняла себе миры и планеты Солнечной системы. Если корабли Коалиции приземлялись там, где вы живете, то в лучшем случае ваше имущество конфисковывали, государство уничтожали, а вас самих отправляли в лагерь, находящийся на Земле или ее Луне, для «исправления».

Но если выяснялось, что вы укрываете кого–либо, кто сотрудничал с ненавистными Квэкс, вас ожидало нечто куда более худшее. Русель слышал слово «обновление».

Теперь Коалиция обратила внимание на Порт–Сол. Ледяной луной управляли пять Фараонов, которые действительно имели связи с Квэкс — хотя это преподносилось как «программа смягчения последствий оккупации на благо человечества» — и получали от них препараты, замедляющие старение. Итак, по мнению Коалиции, Порт–Сол являлся «гнездом преступных бессмертных и коллаборационистов», от которых ее войска собирались «очистить» планету. По–видимому, землян не смущало то, что помимо Фараонов на Порт–Соле обитали еще около пятидесяти тысяч человек.

Фараоны имели на Земле глубоко законспирированную шпионскую сеть, от которой они получили предупреждение о готовящейся акции. Поскольку в распоряжении колонистов находилась лишь легкая батарея устаревшего оружия — планета, давшая приют беглецам, спасшимся от оккупантов, немного отставала от технического прогресса, — никто и не помышлял о сопротивлении. Но оставалось еще бегство.

В спешке были оснащены пять мощных Кораблей. На каждый Корабль, руководимый одним из Фараонов, предполагалось взять по двести человек, отобранных по состоянию здоровья и профессиональным навыкам. Из пятидесятитысячного населения спастись от приближающейся катастрофы могла лишь тысяча человек. На Порт–Соле не было сверхсветовых звездолетов, и пяти Кораблям предстояло стать космическими ковчегами. Но возможно, это было их преимуществом: тихоходный флот легко сможет затеряться среди просторов Вселенной.

Так Руселя захлестнул водоворот великих исторических событий, угрожавший разлучить его с возлюбленной.

Русель был способным нанохимиком среднего возраста, здоровье и родословная его были безупречными. Но он оказался не настолько везучим, как его брат, который выиграл в «лотерее один–к–пятидесяти» и вытянул жребий, обеспечивший ему место на одном из Кораблей. Русель смирился с судьбой или, по крайней мере, думал, что смирился, — потому что Лора, его возлюбленная, не могла надеяться на спасение. Ей исполнилось двадцать лет и она была многообещающей студенткой, энтузиасткой виртуальной технологии, но не обладала достаточным профессиональным опытом, чтобы соперничать за место на Корабле. Итак, они по крайней мере умрут вместе — это служило Руселю слабым, но утешением. Будучи честным с самим собой, он ясно понимал, что с появлением в черном небе Порт–Сола кораблей Коалиции здесь разразится катастрофа, — теперь, по–видимому, он никогда не узнает, какая именно.

Лора ожидала его в Лесу Предков. Они встретились на поверхности, крепко обнялись, еще в костюмах. Затем установили палатку, похожую на купол, и через раздвижной шлюз забрались внутрь.

Под длинными тенями Леса Предков Русель и Лора занимались любовью: сначала торопливо, затем снова, медленно, сосредоточенно. Инерционные генераторы жилого комплекса поддерживали уровень гравитации на одной шестой от стандартной, почти такой же, как на Луне. Но здесь, снаружи, в лесу, гравитации не существовало, и влюбленные, прижавшись друг к другу, парили в прохладном воздухе палатки, легкие, словно грезы.

Русель сообщил Лоре свою новость.

Лора была стройной, хрупкой девушкой. Среди населения планетки с низкой гравитацией преобладали высокие, тонкие в кости люди, но Лора всегда казалась ему тоньше, чем остальные. Она была похожа на видение. Огромные темные глаза Лоры смотрели всегда немного рассеянно, словно мысли ее блуждали где–то далеко. Именно это ощущение неземной хрупкости впервые привлекло в ней Руселя. Теперь он наблюдал за возлюбленной в страхе.

Закутав ноги в одеяла, девушка взяла его за руку и улыбнулась:

— Не бойся.

— Я один из тех, кому суждено спастись. Чего мне бояться?

— Ты смирился с мыслью о смерти. Теперь тебе придется привыкать к мысли о том, что ты останешься жить. — Лора вздохнула. — Это тоже нелегко.

— Останусь жить без тебя. — Он сжал ее ладонь. — Может быть, это больше всего страшит меня. Я боюсь тебя потерять.

— Я никуда не ухожу.

Русель пристально разглядывал безмолвные, настороженные фигуры Предков. Эти «деревья», некоторые высотой три–четыре метра, представляли собой обрубки с «корнями», вгрызавшимися глубоко в лед. Они были живыми существами, наиболее развитыми представителями низкотемпературного природного мира Порт–Сола. Сейчас они находились в неподвижной фазе. Когда–то эти создания, называвшиеся «Ледотесами», были живыми и обладали разумом. Они ползали по изборожденной рытвинами почве Порт–Сола, подыскивая подходящий кратер или склон горы. Там они пускали корни, а их нервная система и сознание погружались в спячку — так они достигали цели жизни. Русель размышлял, какие ледяные сны снятся сейчас этим полумертвым созданиям. Никакой приговор их уже не страшил; в некотором роде им можно было позавидовать.

— Может быть, Коалиция пощадит Предков.

Она фыркнула:

— Сомневаюсь. Коалиция щадит лишь людей, причем своих людей.

— Моя семья живет здесь долгое время, — начал он. — Говорят, мы покинули Землю с первой волной колонизации.

Это было легендарное время, тогда великий инженер Майкл Пул всю дорогу до Порт–Сола работал над проектами своих огромных звездолетов.

Она улыбнулась:

— Большинство семей имеет подобную историю. Прошли тысячи лет, кто может это проверить?

— Это мой дом! — выпалил Русель. — Они не просто хотят нас убить, они собираются разрушить нашу культуру, наше наследие. Все, ради чего мы трудились.

— Именно поэтому твоя жизнь представляет такую ценность. — Лора села и обняла его за шею, одеяло соскользнуло с ее ног. В тусклом свете глаза ее казались озерами жидкой тьмы. — В тебе будущее. Фараоны говорят, что в конечном счете Коалиция погубит человечество, но мы спасемся. Кто–то должен сберечь наши знания, наши ценности для будущих поколений.

— Но ты… — Когда появится Коалиция, ты будешь одна. Решение пришло внезапно. — Я никуда не поеду.

Она отстранилась:

— Что?!

— Я уже решил. Я скажу Андресу… и брату. Я не могу лететь без тебя.

— Ты должен, — твердо ответила Лора. — Ты лучший в своей профессии; поверь мне, иначе Фараоны не выбрали бы тебя. Значит, ты должен лететь. Это твой долг.

— Как может человек покинуть того, кого любит?

Лицо женщины застыло, и когда она ответила, то показалась ему намного старше своих двадцати лет:

— Мне будет легче умереть, если ты спасешься. Но тебе придется жить, год за годом, продолжать существование, словно автомату, пока дело не будет сделано и цивилизация не будет спасена.

Рядом с Лорой Русель чувствовал себя слабым, незрелым юнцом. Он прижался к ней и спрятал лицо в ее мягкой, теплой шее.

«Девятнадцать дней, — подумал он. — Еще девятнадцать дней». Он решил наслаждаться каждым мгновением.

Но на самом деле времени оставалось гораздо меньше.

* * *

Руселя снова разбудили среди ночи. На этот раз свет в комнате включился неожиданно, ослепив его. Над кроватью парило лицо Фараона Андрес. Он сел, сбитый с толку, ничего не соображая после снотворного.

— Тридцать минут. У тебя есть тридцать минут, чтобы попасть на Корабль номер три. Надень скафандр. С собой ничего не брать. Если не успеешь, мы улетаем без тебя.

Сначала Русель не мог понять, о чем она, и просто уставился на экран. Безволосая голова Андрес сверкала голым черепом, у нее выпали брови и даже ресницы. Кожа ее лица с мелкими чертами была необыкновенно гладкой, но она не выглядела молодой. Линии ее лица со временем сгладились, подобно ледяным пейзажам Порт–Сола, и от него остался лишь чистый лист. Говорили, что ей двести лет.

Внезапно Андрес торопливо заговорила:

— Не подтверждай получение сообщения, иди немедленно. Мы поднимаемся через двадцать девять минут. Если ты входишь в состав экипажа Корабля номер три, у тебя есть двадцать девять минут, чтобы попасть на…

Она ошиблась — это было его первой мыслью. Неужели она забыла, что до отправления, до прибытия кораблей Коалиции осталось еще шестнадцать дней? Но по ее лицу Русель понял, что ошибки не было.

Двадцать девять минут. Протянув руку к тумбочке, он достал нанотаблетку и проглотил ее, не запивая. Все вокруг словно побелело, стало холодным и застывшим.

Русель натянул костюм, торопливо застегиваясь, затем оглядел комнату, кровать, нехитрую мебель, виртуальную установку с портретами Лоры на стеллаже. С собой ничего не брать. Андрес — не такая женщина, приказы которой можно игнорировать, хотя бы в мелочах.

Не оглядываясь, он вышел из комнаты.

Снаружи, в коридоре, царило безумие. В этом подземном комплексе жили около тысячи людей, и, казалось, в эту ночь никто не спал. Люди бежали в разных направлениях, многие — в скафандрах, некоторые волокли за собой тюки одежды. Русель начал протискиваться через толпу. Паника была осязаемой — и ему показалось, что в регенерированном воздухе чувствуется запах гари.

Сердце его упало. Ясно было, что вся эта суматоха возникла из–за попыток к бегству тех, кто должен был остаться. Единственным средством спастись с планеты были Корабли, которые могли взять на борт лишь тысячу человек.

Русель не мог поверить своим глазам. Неужели причина паники — внезапное появление врага? Но это же граждане Порт–Сола, которые давно знают, что стоят перед лицом великой опасности. Неужели они позабыли о всех своих ценностях, о своем гражданском долге? На что они надеются, устремляясь к Кораблям, которые не в состоянии их взять? Они могут лишь все испортить! А что бы я сделал на их месте? Но он попал в число избранных — и улетает отсюда.

Двадцать минут.

Русель достиг внешнего вестибюля, где вдоль шлюзов выстроились транспорты для передвижения по поверхности. Некоторые шлюзы были открыты, люди толпами втискивались внутрь, пропихивая вперед детей, узлы с вещами.

Он с облегчением увидел, что его машина еще на месте. Стянув перчатку, он торопливо прижал ладонь к стенке. Дверь с шипением открылась, но он не успел забраться внутрь — кто–то схватил его за локоть.

Обернувшись, Русель увидел незнакомого человека, приземистого, плотного, не старше сорока лет, а за ним женщину, державшую за руки двух малышей. За плечами у людей виднелись тюки, завернутые в одеяла. На мужчине был скафандр цвета электрик, но его семья была в домашней одежде.

— Дружище, у тебя в этой штуковине нет места? — в отчаянии произнес человек.

— Нет, — ответил Русель.

В глазах мужчины мелькнул безумный огонек.

— Послушай. Разведка Фараонов ошиблась. Коалиция появится через семь дней. Друг, у меня нет выхода. Коалиция разлучает семьи, ты ведь знаешь? Я прошу лишь об одном: дай мне шанс.

Но для тебя нет места. Как ты не понимаешь? А если бы и было… На борт Кораблей дети не допускались — таково было жесткое правило Фараонов. В первые годы их бесконечного пути от каждого требовалась максимальная отдача. Время для репродукции наступит позже.

Человек сжал руки в кулаки.

— Послушай, дружище…

Русель изо всех сил толкнул человека в грудь. Тот упал на спину, споткнувшись о детей. Тюк развязался, на пол вывалились вещи: одежда, полотенца, детские игрушки.

— Пожалуйста… — Женщина, перешагнув через упавшего мужа, приблизилась к двери и протянула вперед младенца. — Не дайте Коалиции забрать его. Пожалуйста.

Младенец был теплым, нежным, он улыбался. Русель непроизвольно протянул к нему руки, но тут же отдернул их и отвернулся.

Женщина продолжала умолять его, но он не позволял себе обращать на нее внимание. «Как я мог так поступить? Я больше не человек», — думал он. Он вскочил в машину, хлопнув дверью, и застучал по контрольной панели, набирая программу.

Машина отцепилась от шлюза, и, нарушая все правила безопасности, Русель поехал вверх по пандусу, ведущему на поверхность. Дрожа, он открыл передний щиток. Наверное, обреченная семья все еще оставалась на стоянке. Он не оглянулся.

Все должно было происходить не так.

Перед ним засветилось виртуальное изображение Андрес.

— Шестнадцать минут, чтобы попасть на борт Корабля номер три. Если ты не успеешь, мы отправляемся без тебя. Пятнадцать минут сорок пять секунд. Пятнадцать минут сорок…

На поверхности образовался такой же хаос, как и в коридорах жилого комплекса: транспортные средства всевозможных видов и возрастов катились, ползли, подпрыгивали. Гвардейцев, полиции Фараонов, не было видно, и Русель испугался, что попадет в пробку.

Протиснувшись сквозь давку, он направился к дороге, которая вела через Лес Предков к Кораблю № 3. Движение здесь было оживленным, но более–менее упорядоченным, все двигались в одном направлении. Он включил максимальную разрешенную скорость, но его по–прежнему обгоняли. Внутри что–то тревожно сжалось.

Лес и мирные фигуры Предков, тускло светящиеся в слабых солнечных лучах, выглядели такими же, как в тот раз, когда он был здесь, всего несколько дней назад, на свидании с Лорой. Внезапно его охватило нелепое возмущение оттого, что он неожиданно потерял так много времени, а его тщательно обдуманный план прощания с возлюбленной рухнул. Интересно, где она сейчас. Может быть, он сможет ей позвонить.

Тринадцать минут. Некогда, некогда.

Движение впереди замедлилось. Машины, ехавшие в хвосте, покачиваясь, пытались найти лазейки, и в результате все сбились в тесную кучу.

Русель щелкнул по клавишам, и перед ним появилось виртуальное изображение шоссе с воздуха. Впереди, за скоплением машин, поперек дороги была наспех прорыта канава. Там толпились сотни людей. Контрольно–пропускной пункт.

Одиннадцать минут. На какое–то мгновение мозг его словно застыл, подобно льдам Порт–Сола; обезумевший, сбитый с толку, терзаемый муками совести, он перестал соображать.

И тут из столпотворения позади него вырвался тяжелый грузовик. Свернув с дороги налево, он начал продираться через Лес. Изящные восьмигранные изваяния, ледяные фигуры Предков, разлетались вдребезги под натиском тяжелой машины. Смотреть на это было страшно — Русель знал, что с каждой минутой грузовик уносит несколько жизней, которые могли бы продолжаться еще сотни лет. Но он прокладывал путь остальным.

Русель, потянув за рычаги, съехал с дороги. Перед ним по просеке, оставшейся после грузовика, неслось всего несколько машин. Грузовик ехал быстро, и Русель теперь мог увеличить скорость.

Контрольно–пропускной пункт оказался теперь совсем близко. Несколько машин свернуло с дороги, углубляясь в Лес. Должно быть, охранники пришли в ярость оттого, что жертвы так легко ускользают. Русель не сбавлял скорость. Еще несколько секунд, и самое трудное будет позади.

И тут прямо перед ним возникла фигура с высоко поднятыми руками, в костюме голубого цвета, с ярким фонарем на шлеме. Сенсоры автомобиля зафиксировали человека, включились регуляторы безопасности, и Русель почувствовал, что машина замедлила ход. Девять минут. Забыв обо всех правилах, он хватил ладонью по контрольной панели.

Когда машина ударила человека, он закрыл глаза.

Русель вспомнил, где видел этот голубой костюм. Он только что переехал человека со стоянки, отчаянно пытавшегося спасти свою семью. «Мы просто животные, борющиеся за выживание. Место на Корабле номер три не делает меня лучше других». У него даже не хватило мужества оглянуться.

Восемь минут. Он отключил блокировку скорости и полетел по пустынной дороге.

* * *

Прежде чем Русель достиг Корабля № 3, ему еще раз пришлось пройти через контрольно–пропускной пункт; но здесь дежурили гвардейцы. Судя по всему, они сохраняли верность властям. Солдаты в ярко–желтых форменных костюмах ровными рядами выстроились вдоль дороги. Очевидно, их стянули сюда, чтобы охранять пять Кораблей.

Ожидание в очереди походило на кошмар. Когда до времени, назначенного Андрес, осталось всего пять минут, гвардеец прижал фонарь к оконному стеклу, посветил лазером в лицо Руселю и жестом велел ему проезжать.

Прямо перед ним возвышался Корабль № 3. Этот короткий, толстый цилиндр диаметром в километр и высотой пятьсот метров походил на барабан. Он располагался на дне кратера; лед, извлеченный из ямы, был грубо раскидан по поверхности корпуса. «Корабль скорее походит на дом, — подумал Русель, — давно покинутый дом, покрытый толстым слоем льда». Но тем не менее это был космический звездолет, предназначенный для путешествия длительностью в сотни лет. Основание цилиндра окружали стройные хрустальные арки — это были застывшие струи пара; вырываясь из двигателей Корабля, они сразу же превращались в лед. Какие–то люди, двигавшиеся неуклюже из–за низкой гравитации, вырубили его, затем поспешили к свисавшим на землю трапам.

Русель, спотыкаясь, выбрался из машины и бросился бежать к ближайшему трапу. Там его ожидала еще одна сводящая с ума очередь — гвардеец в светящемся желтом костюме устанавливал личности прибывших. Наконец перед глазами Руселя вспыхнула последняя лазерная вспышка, и он оказался внутри.

Русель бросился к шлюзу. Когда камера сдвинулась с места, его пронзила мысль о том, что ему больше не суждено покинуть Корабль: что бы с ним ни произошло, этот Корабль теперь стал его миром на всю оставшуюся жизнь.

Дверь открылась. Он резким движением сдернул шлем. Горели красные аварийные огни, выли сирены, в холодном воздухе чувствовался запах гари и страха. Во имя Леты, он на борту! Но ему осталось не больше минуты. Русель побежал по ледяному коридору вглубь корабля, к какому–то освещенному помещению.

Он оказался в подобии полукруглого амфитеатра, уставленного антигравитационными койками. Вокруг суетились люди, выискивая свободные места. Сцена показалась Руселю абсурдной и походила на детскую игру. По кораблю разносился гулкий голос Андрес:

— Занимайте койки. Любую, неважно какую. Сорок секунд. Пристегнитесь. Никто не сделает этого за вас. Вы сами отвечаете за собственную безопасность. Двадцать пять секунд.

— Рус! Русель! — Русель различил в давке чью–то руку, махавшую ему. Это был Дилюк, его брат, одетый в свой обычный оранжевый костюм. — Клянусь Летой, рад видеть тебя. Я занял для тебя койку. Иди сюда!

Русель протиснулся к нему. Десять секунд. Он бросился на кушетку. Костюм оказался слишком громоздким, и ему не сразу удалось пристегнуться.

Неумело возясь с ремнями, Русель уставился на виртуальный дисплей, возникший перед его лицом. Это был вид площадки с тупого носа Корабля. Длинные трапы все еще свисали вниз, упираясь в лед. Но теперь вокруг основания цилиндрического корпуса кишела темная масса — волна людей, пеших и на машинах, захлестнула кратер. Кое–где мелькали желтые точки. По–видимому, часть гвардейцев отказалась подчиняться своим командирам. Но остальные стояли насмерть, и в последнюю секунду Русель успел заметить вокруг корабля рассыпающиеся искры — это были выстрелы.

Сверкающая белая пелена окутала основание звездолета — это вскипел лед Порт–Сола, нагретый до сотен тысяч градусов. Изображение задрожало, и Русель ощутил трепет где–то внутри машины. Заработали двигатели, Корабль оторвался от поверхности — они успели вовремя.

Когда рассеялось облако пара, Русель заметил на льду крошечные темные фигурки: это были тела людей, тех, кто восстал, и тех, кто остался верен долгу, — смерть наступила в доли секунды. Русель почувствовал, как на него опускается бремя стыда, — лишь стыд остался из всех чувств, боровшихся в его душе с того рокового визита Дилюка. Он оставил свою возлюбленную умирать; он сам стал убийцей; а теперь он сидит здесь, в безопасности, в то время как другие гибнут там, на льду. Как может человеческое существо поступать так? Он чувствовал, что эта горечь никогда не уйдет, никогда не покинет его.

Ледяная равнина удалялась, и на грудь ему начинала давить тяжесть.

* * *

Вскоре их спутники затерялись среди звезд, и Корабль № 3 остался один во всей Вселенной.

Во время этой, начальной фазы своего тысячелетнего пути Корабль № 3 передвигался за счет паровых ракет — двигатели непрерывно нагревали его ледяной панцирь, и из гигантских дюз вырывался пар. Эти двигатели использовали энергию, которая когда–то способствовала расширению Вселенной. Позднее Корабль должен был начать вращаться, чтобы внутри возникла искусственная сила тяготения, и перейти на новый реактивный двигатель, который обеспечит его поступательное движение. Именно тогда начнется настоящее путешествие.

Наибольшее ускорение было включено в первые часы после взлета, когда Корабль покидал окрестности Порт–Сола. Затем ускорение снизилось до одной трети стандартного — вдвое больше, чем сила тяжести на Луне, к которой привыкли колонисты Порт–Сола. В первое время антигравитационные койки располагались в огромном амфитеатре у основания Корабля, и весь экипаж проводил ночи там — две сотни людей собирались в одной просторной спальне, и мускулы их ныли под двойной нагрузкой.

Согласно плану, за двадцать один день Корабли должны были, двигаясь по направлению к светлому облачку Солнечной системы, достичь орбиты Юпитера. Там они собирались использовать гравитационное поле планеты–гиганта, чтобы совершить прыжок к своей конечной цели. Казалось парадоксальным начинать исход с продвижения вглубь внутренней системы, на территорию Коалиции. Но космос велик, и маршруты Кораблей были проложены таким образом, чтобы избежать вероятных траекторий, по которым могли следовать конвои Коалиции. Корабли обязаны были сохранять полное молчание в эфире, им запрещалось общаться друг с другом. Вероятность их обнаружения становилась ничтожно малой.

Несмотря на изматывающую тяжесть во всем теле, в первые дни после отлета все были заняты работой. Внутренность Корабля следовало переоборудовать, чтобы выдержать первую часть пути. Начались будни длительного путешествия.

На Корабле имелось множество ровных поверхностей, на которых сразу же возникли биопленки — скользкие, с трудом отмывающиеся колонии микроорганизмов. Помимо них питательной средой для роста бактерий служили органические остатки, продукты жизнедеятельности членов экипажа — лоскутки кожи, волосы, слизь. Все это необходимо было уничтожить. Капитан Андрес заявила, что на Корабле должно быть чисто, как в больнице.

Наиболее эффективным способом достижения цели — и наиболее «живучим», по неизменному выражению Андрес, — являлся старый добрый ручной труд. Работа была обязательной для всех, даже для самого Капитана. Русель каждый день проводил за уборкой свои полчаса, яростно скребя стены, пол и потолок цеха производства нанопищи, за который он нес персональную ответственность. Его устраивала эта механическая работа; он искал способа отвлечься от тяжких мыслей.

Он ненадолго заболел. В первые две недели все члены экипажа подхватили друг от друга простуду. Но немногочисленное население Корабля быстро одолело вирусы, и Русель подозревал, что он никогда больше не заболеет гриппом.

Через несколько дней после отлета Дилюк пришел проведать его. Русель возился по локоть в связующем растворе, пытаясь заделать дыру в вентиляционной трубе установки. Проводя дни и ночи за работой, он редко видел брата. Дилюк удивил его своей жизнерадостностью, энтузиазмом, с которым тот окунулся в свою работу — наладку систем регенерации воздуха. Брат живо рассказывал о своих «детках» — вентиляторах и насосах, увлажнителях, осушителях, фильтрах, промывателях и оксигенаторах.

Русель заметил, что экипаж разделился на две группы. Часть людей вела себя так, словно не существовало ничего, кроме Корабля; они разговаривали шумно, дерзко, слишком радостно, смеялись неестественным смехом. Члены другого лагеря — Русель чувствовал, что относится к ним, — замкнулись и углубились в себя, во тьму, полную неясных теней.

Но сегодня Дилюк казался озабоченным.

— Брат, ты считаешь дни?

— С отлета? Нет. — Он не желал вспоминать об этом.

— Сегодня седьмой день. Можно посмотреть. На одной из наблюдательных площадок. Капитан Андрес говорит, что это необязательно, но если…

Русель не сразу понял, о чем речь. Седьмой день: сегодня корабли Коалиции должны достичь Порт–Сола. При мысли об этом Русель вздрогнул. Он вспомнил худшее из того, что произошло с ним в тот страшный день, — когда он сбил обезумевшего отца семейства и поехал дальше, даже не найдя в себе мужества оглянуться на свою жертву. Может быть, сейчас настал момент искупления.

— Пойдем, — сказал он.

Корабль № 3, подобно своим четырем «родичам», представлял собой приземистый тор, то есть имел округлую форму с отверстием посредине. Если смотреть на него издали, то казалось, что это летит гигантский бублик. Чтобы попасть на наблюдательную площадку, братьям пришлось миновать в лифте несколько палуб и пройти по плоскому носу Корабля, к его внешнему краю. Комната, уставленная оборудованием для генерации виртуальных изображений, уже была подготовлена для следующей фазы — большую часть мебели переместили на стены, которые должны были стать полом. В помещение, вмещавшее около пятидесяти человек, уже набился народ; Руселю и Дилюку пришлось протискиваться сквозь толпу.

Фараон Андрес — теперь Капитан Андрес, напомнил себе Русель, — сидела в глубоком, тяжелом кресле, обращенном к огромному сверкающему виртуальному экрану.

Перед ними величественно вращался ледяной шар. Разумеется, это был Порт–Сол; Русель сразу узнал рисунок древних кратеров, на который наложились очертания созданных людьми карьеров и шахт, жилых комплексов, кораблей, космодромов. В домах горели огни, вызывающе яркие в слабом свечении солнца. Планета напоминала белоснежную посеребренную скульптуру, не заметно было даже следа хаоса и паники, которая должна сейчас свирепствовать в этих коридорах.

При виде этой картины у Руселя перехватило дыхание. Где–то там, внизу, была Лора; мысль об этом была почти невыносима, и он всей душой захотел оказаться сейчас рядом с ней.

На экране возник флот Коалиции.

Корабли материализовались на краю трехмерного изображения, словно прорвавшись сюда из другого мира. Армаду возглавляли пять — нет, шесть, семь боевых Кораблей, каждый больше километра в поперечнике. Они были захвачены у изгнанных Квэкс. На огромных сферах, ощетинившихся орудиями и сенсорами, красовалось грубое изображение зеленого тетраэдра — символа свободного человечества.

У Руселя внутри что–то сжалось от ужаса.

— Мощный флот, — выдавил он.

— Они пришли за Фараонами, — мрачно ответил Дилюк. — Коалиция демонстрирует свою силу. Не сомневаюсь, что сейчас это зрелище транслируется по всей Галактике.

И тут началось. Первое прикосновение вишнево–алых смертоносных лучей показалось почти незаметным; но на льду Порт–Сола возникли каскады сверкающих осколков — часть осыпалась обратно на поверхность, часть унесло в космос. Новые лучи прочертили ледяную корку, и здания начали взрываться, таять, разлетаться на части. Порт–Сол окутало облако кристалликов, образовав жемчужно–белую атмосферу. Все произошло безмолвно, почти изящно. С такого расстояния нельзя было увидеть, как гибнут люди, и картина казалась даже величественной.

— Мы с этим справимся, — бормотал Дилюк. — Мы справимся.

Русель ничего не чувствовал, даже горя — лишь стыд за себя, за свое равнодушие. На его глазах рушился его дом, его мир, но это зрелище не трогаю его. Он попытатся сосредоточиться на отдельном человеке, на Лоре, представить, что она сейчас делает — если она еще жива, — может быть, бежит по обнашивающимся туннелям, задыхается в давке в подземном убежище. Но здесь, в сводящем с ума спокойствии этой комнаты, среди свежего запаха нового оборудования, он не в силах был ничего вообразить.

Атака продолжалась, и по экрану бежали кощунственные цифры — предполагаемое число убитых.

* * *

Порт–Сол погиб, но по–прежнему было необходимо продолжать налаживать системы жизнеобеспечения, от которых зависело существование экипажа.

Русель внезапно вспомнил, что он является старшим нанохимиком Корабля; его задача заключалась в запуске установок производства нанопищи — они играли решающую роль в переработке отходов в продукты питания и другие необходимые товары, например одежду. С самого начала работа оказалась нелегкой. Установки основывались на внеземных технологиях, наноустройствах, украденных у оккупантов‑Квэкс. Никто до конца не понимал принцип их действия, они были капризными и сложными в обращении.

Ситуацию ухудшало то, что из двух обещанных Руселю ассистентов — в немногочисленном обществе, бедном профессионалами, большинство людей занималось всем понемногу — на Корабле обнаружился лишь один. Оказалось, что в результате паники перед отлетом десять процентов экипажа не успели попасть на борт; таким образом около десяти процентов людей не имели права здесь находиться. Кучка пристыженных «зайцев» состояла из гвардейцев в желтой униформе — в последний момент они покинули свои посты и нашли убежище на Корабле.

Так или иначе, работу следовало выполнять. И как можно скорее; до тех пор пока не началось производство нанопищи, дневной рацион Корабля постоянно сокращался. Русель находился под сильным давлением. Но он радовался тяжелой работе — умственные и физические нагрузки были так велики, что у него не оставалось времени на размышления, и по вечерам, бросаясь на койку, он сразу же погружался в сон.

На пятнадцатый день Руселя ожидал маленький триумф — из его установки выползла первая пластина нанопищи.

В политику Капитана Андрес входило празднование небольших достижений; она присутствовала при этой сцене: Русель торжественно проглотил первый кусок своей продукции, она сама съела второй. Последовали бурные аплодисменты, бесконечное хлопанье по спине. Дилюк, как обычно, ухмылялся во весь рот. Но Руселю, по–прежнему словно онемевшему, было не до церемоний. Около половины команды в той или иной мере переносили шок; люди знали, что их мир и все близкие погибли. Oн выбрался из толпы, как только смог.

* * *

На двадцать первый день пути Кораблю предстояло достичь Юпитера.

Капитан Андрес приказала всем собраться в амфитеатре с койками и установила над ними виртуальный дисплей. Солнце по–прежнему казалось всего лишь светящейся точкой, хотя и намногс ярче, чем в небе Порт–Сола, а Юпитер — сплюснутым туманным шаром, испещренным серо–коричневыми пятнами, — говорили, что это следы битвы, происшедшей в древности. Немногим членам экипажа приходилось ранее покидать Порт–Сол; они вытягивали шеи, чтобы лучше видеть.

Самым захватывающим зрелищем оказались четыре искры, скользившие на фоне звездного ковра. Это были остальные Корабли — первый, второй, четвертый и пятый; у Юпитера маленький флот должен был встретиться в первый и последний раз.

Андрес медленно прохаживалась между койками и говорила громко, чтобы все могли ее слышать; в голосе Капитана звучала прирожденная властность, не нуждающаяся в подтверждении.

— Мы, Фараоны, долго обсуждали наши цели, — говорила она. — Разумеется, их следовало выбрать до того, как мы приблизимся к Юпитеру; так как необходимо было тщательно рассчитать траектории удаления от него. Коалиция мстительна и непримирима, у нее имеются сверхсветовые корабли. Они могут догнать нас за считаные дни — но космос бесконечен, и выследить пять медленных кораблей–ковчегов нелегко. И все же ясно, что нам необходимо разделиться, — тогда вместо одной цели у Коалиции окажется пять. Итак, мы избрали пять пунктов назначения. Наш, — Андрес улыбнулась, — самый необычный из всех.

Она перечислила места, куда направлялись другие Корабли: системы, рассеянные по всей Галактике; до каждого из них было не меньше пятисот световых лет.

— Конструкция Кораблей вполне позволит проделать этот путь, — пояснила Капитан, — возможно, на таком расстоянии они окажутся в безопасности. Но мы летим дальше.

Изображение сияющих Кораблей сменилось картиной рваного, бесформенного туманного облака.

— Карликовая галактика Большого Пса, — сказала Андрес. — Двадцать четыре тысячи световых лет от Солнца. Это ближайшая из систем–сателлитов, но она расположена за пределами самой Галактики; без сомнения, в ближайшем будущем Коалиция туда не дотянется.

Амфитеатр наполнился сдавленными вздохами изумления. Покинуть Галактику?

Андрес подняла руки, и ропот стих.

— Разумеется, это путешествие выходит далеко за рамки того, что мы планировали. Ни один корабль–ковчег до сих пор не осмеливался летать на такие расстояния, и никто еще не преодолевал их. — Она пристально оглядела экипаж, уперев кулаки в бока. — Но если мы сможем лететь тысячу лет, то сможем пролететь и десять, пятьдесят тысяч — почему бы и нет? Мы сильны, мы не менее решительны, чем Коалиция и ее приспешники, — даже более, ведь правда на нашей стороне.

Русель не привык оспаривать слова Фараонов, но не мог не удивиться самонадеянности кучки правителей, осмелившихся принимать подобные решения от имени всего экипажа, не говоря уже о будущих поколениях.

Но Дилюк буркнул:

— Мне кажется, здесь нет большой разницы. Тысяча лет или десять тысяч — все равно через сто лет я умру и не увижу конца…

Андрес вернула изображения Кораблей. Юпитер быстро приближался, и звездолеты подбирались ближе друг к другу. Андрес объявила:

— Мы решили дать нашим Кораблям имена. Номера не годятся для этого судьбоносного похода. Каждый Корабль должен носить имя! Мы назвали наши новые дома в честь великих мыслителей или великих Кораблей прошлого. — Она принялась водить пальцем по виртуальному экрану. — «Циолковский». «Большая Северная». «Олдисс».[132]«Авангард».

Она оглядела свой экипаж.

— Для нас возможно лишь одно имя. Подобно кучке древних пилигримов, мы спасаемся бегством от несправедливости и тирании, мы устремляемся навстречу тьме и неизвестности, унося с собой надежду всего человечества. Наш Корабль будет носить имя «Мэйфлауэр».[133]

На Порт–Соле не изучали историю. Никто не понял, о чем говорит капитан Андрес.

В этот момент они приблизились к Юпитеру, его коричневато–золотистое облако нависло над экипажем, и Корабли нырнули в гравитационный колодец огромной планеты. Даже сейчас правило молчания строго соблюдалось, и пять Кораблей расстались без слов прощания.

Теперь, куда бы ни привел его небесный путь, новый «Мэйфлауэр» был один.

* * *

Дни складывались в недели, недели превращались в месяцы, а Русель продолжал работать как одержимый — дела хватало на всех.

Управление кораблем–ковчегом было более или менее знакомо каждому — колонисты Порт–Сола обладали большим опытом в экосинтезе: создании и поддержании жизнедеятельности искусственной замкнутой экосистемы. Но на Порт–Соле они имели в своем распоряжении лед, твердую породу и органические ресурсы самой планеты. А Корабль отныне был отрезан от всей Вселенной.

Итак, воду, воздух и твердые вещества предстояло регенерировать со стопроцентной эффективностью. Необходимо было тщательно избавляться от следов загрязнений и паразитов: уборку кусочков волос и кожи поручили тысячам нанороботов. Жизненно важно было предотвратить утечку кислорода с Корабля — и другие наномашины трудились над созданием искусственного кокона вокруг корпуса.

Кроме того, Корабль был оснащен в спешке, и не все приготовления успели закончить до отлета. В его конструкции имелись недостатки, а внезапное приближение Коалиции, лишившее их последних десяти–одиннадцати дней, еще ухудшило дело. Экипаж трудился изо всех сил, чтобы закончить оборудование Корабля прямо в пути.

Русель считал, что основной проблемой является внезапное изменение цели. Корабль годился для перелета длительностью в тысячу лет. Двигаясь со скоростью примерно вдвое ниже скорости света, они смогут добраться до Большого Пса лишь за пятьдесят тысяч лет. Даже релятивистское растяжение времени даст им не больше нескольких процентов выигрыша. Следовательно устойчивость систем Корабля нужно повысить на несколько порядков.

Вся эта перестройка имела еще одну цель. Жизненно важные системы Корабля предстояло максимально упростить и автоматизировать, чтобы управлять ими стало как можно проще. По выражению Андрес, они должны «работать на будущее» — довести экипаж до уровня непродуктивного полезного груза. Однако основное правило экосинтеза гласило: чем меньше биосфера, тем более тщательного контроля она требует. Среда Корабля была намного меньше, чем населенная область Порт–Сола, и стабильность ее была невысока; эта неустойчивая экосистема в любой момент могла погибнуть. Ясно было, что если они хотят выжить, то жизнедеятельность маленькой биосферы необходимо тщательно контролировать.

Дилюк выразил эту мысль с мрачным юмором:

— Мы не можем позволить, чтобы цивилизация заглохла здесь.

Даже после ужасной гибели Порт–Сола, несмотря на устрашающую программу, нарисованную Андрес, — Русель подозревал, что в ее исполнение все равно никто не верит, — жизнь людей шла своим чередом. Они все словно медленно выздоравливают, думал Русель.

Дилюк нашел новую партнершу, веселую толстушку по имени Тила; ей было около тридцати. У обоих на Порт–Соле остались возлюбленные — а Тиле пришлось бросить ребенка. Но они, казалось, нашли утешение друг в друге. Дилюк был немного встревожен, когда их обоих вызвали в небольшой личный офис Андрес на допрос по поводу их отношений, но Капитан, тщательно изучив генетические карты, одобрила эту связь.

Русель радовался за своего брата, но Тила оставалась для него загадкой. Большинство людей, отобранных в качестве членов экипажа, были бездетными; лишь немногие согласились лететь, зная, что детей придется бросить. Но Тила покинула ребенка. Он не замечал, чтобы она печалилась об этой потере; может быть, ее связь с Дилюком и возможность иметь детей от него утешали Тилу. Однако Руселю было любопытно, что же творится в ее душе.

Что касается самого Руселя, то его общение с другими людьми ограничивалось работой. Он обнаружил, что Капитан Андрес немного выделяет его среди остальных, а с ним и еще нескольких старших инженеров Корабля. На судне не существовало официальной иерархии, никаких властей, кроме Андрес. Но эта группа, около дюжины человек, элита, отобранная лишь по профессиональным достижениям, постепенно превращалась в нечто вроде совета Корабля.

Русель не желал поддерживать широких социальных контактов. Он просто работал до изнеможения и спал. Сложные эмоции, бурлившие внутри него, — горе из–за потери Лоры, потрясение после гибели дома, стыд из–за того, что он остался в живых, — внешне никак не проявлялись. Он верил, что переживания не вредят его работе на благо Корабля. Он словно раздвоился — внешне он был один, а внутри — другой, и сомневался, что это когда–либо изменится.

На самом деле, он и не хотел меняться. Придет день, и он умрет, как умерли многие другие, как умерла Лора; когда–нибудь он расплатится за этот грех — за выживание среди всеобщей гибели.

А кроме того, с ним всегда был Корабль. Постепенно Русель начал заниматься разной работой, у него возникла привязанность к Кораблю. Системы постепенно вводили в действие, и судно медленно оживало; Русель научился слушать ритм его насосов, дыхание регенерированного воздуха.

Хотя Андрес по–прежнему называла их дом своим вычурным именем, Русель, как и все остальные, думал о нем, как и всегда: это был Корабль № 3, а со временем он превратился просто в Корабль.

* * *

Однажды — прошло около года после того, как они миновали Юпитер, — Андрес созвала свой совет в амфитеатре в хвосте Корабля. Койки давно вынесли отсюда, и дюжина людей устроились на импровизированных креслах в центре пустого зала, на серовато–белом полу.

Андрес заявила, что хочет немного поговорить об антропологии.

Она расхаживала по комнате своей характерной походкой, возвышаясь над подчиненными.

— Год был хорошим, я вам за это благодарна. Наша работа еще не закончена — в каком–то смысле она никогда не будет закончена, — но теперь мне ясно, что «Мэйфлауэр» сможет преодолеть заданное расстояние. Если наша миссия потерпит крах, это случится по вине людей, а не техники. И именно об этом нам пора задуматься.

«Мэйфлауэр» — Корабль–ковчег, — говорила она, — К настоящему времени человечество накопило тысячелетний опыт запуска подобных Кораблей. Насколько нам известно, до сих пор ни один «ковчег» не выжил. И в чем же причина? Человеческий фактор.

Основная наша задача — контроль над численностью населения. Вы думаете, что это будет несложно! Пространство Корабля ограничено. Пока каждый человек дает жизнь одному ребенку, численность стабильна. Но до сих пор основной причиной краха являлось сокращение популяции; число членов экипажа становится слишком малым, чтобы обеспечить жизнеспособный генофонд, и постепенно жизнь на Корабле затухает. Другой вариант развития событий более драматичен: люди, уничтожив все съестное на судне, истребляют друг друга в кровопролитных войнах.

— Возможно, все это лишь доказывает, что идея такого Корабля неудачна, — сухо произнес Дилюк. — Мы еще не доросли до подобного.

Андрес вызывающе уставилась на него:

— Немного поздновато для подобных заявлений, Дилюк!

— Мы, разумеется, должны думать не только о численности, но и генетическом здоровье нашего экипажа, — заметил Рууль. Этот долговязый серьезный мужчина был главным генетиком Корабля. — Мы уже работаем в этом направлении. Прежде чем оказаться здесь, каждый прошел генетический контроль. Нас всего двести человек, но мы представляем все разнообразие генофонда людей Порт–Сола. Думаю, нам удастся избежать «цепной реакции» — ни у кого из нас не обнаружено наследственных заболеваний. При определенном контроле над созданием пар для размножения мы сможем избежать образования последовательности генов, ведущих к дефектам в развитии.

— Контроль над созданием пар для размножения? Что это за разговоры? — с отвращением воскликнул Дилюк.

Андрес фыркнула:

— К этим разговорам нам придется привыкнуть, если мы хотим выжить. Репродуктивная деятельность должна протекать организованно. Помните, рождение детей на этом Корабле осуществляется не ради счастья их иметь или подобных примитивных желаний, а для поддержания численности и сохранения генофонда членов экипажа, что способствует выполнению нашей миссии. — Она изучала взглядом Дилюка. — Разумеется, я не против удовольствий! Я когда–то тоже была человеком. Но нам придется разграничить удовольствие и репродуктивную функцию. — Она оглядела собравшихся. — Уверена, что вы уже поняли это. Но даже этого будет недостаточно для достижения наших целей.

— Неужели? — заметил Дилюк.

— Разумеется нет. Вселенная на удивление мала. Нам придется все время полагаться на системы корабля, и любые ошибки и неполадки в пути закончатся катастрофой. Обычная человеческая жизнь продолжается около ста лет; мы недостаточно развиты, чтобы мыслить иными категориями. Но сто лет по сравнению с длительностью нашего пути — лишь мгновение. Мы должны обеспечить выживание; я неоднократно повторяла это. А для выживания необходимо, чтобы наши воспоминания, понимание целей и контроль над ситуацией не исчезли через какие–то сто лет, когда закончится жизнь смертных.

Смертные: именно тогда Русель в первый раз услышал из ее уст это слово.

Ему показалось, что он понял, к чему все это говорится, и осторожно произнес:

— При всем моем уважении к вам должен заметить, что общество Порт–Сола не было обычным человеческим обществом. Оно образовалось вокруг вас, Фараонов.

— Именно, — одобрительно сказала Андрес, не меняя выражения своего маленького лица. — Вот в чем суть. — Подняв ладонь к лицу, она принялась изучать ее. — Двести лет назад Правитель Квэкс сделал меня бессмертной. Да, я служила Квэкс — но моей целью всегда было лишь благо человечества. Вместе с другими я бежала от Квэкс на Порт–Сол; теперь я вынуждена покинуть Солнечную систему, бежать от людей. Но я по–прежнему служу человечеству. Я обеспечиваю вечность, вечность, превосходящую границы человеческих представлений, и именно она — залог успеха, которого не смог достичь даже Майкл Пул.

На лице Дилюка появилась гримаса.

— А чего вы от нас хотите — чтобы мы вам поклонялись, как богине?

Кто–то сдавленно вздохнул; с Фараонами не разговаривают подобным образом. Но Андрес, по–видимому, это не задело.

— Богине? Ничего подобного — хотя немного почтения с твоей стороны, Дилюк, не помешало бы. В любом случае поклоняться нужно не мне. Как вы помните, препараты против старения я получила не от людей, а от Квэкс…

Организм Квэкс не имел ничего общего с человеческим. Они далеко продвинулись в технике, но плохо разбирались в том, как обращаться с пациентами–людьми.

— Вероятность успеха никогда не превышала сорока процентов, — сказала Андрес; продолжая рассматривать свою ладонь, она оттянула дряблую кожу. — Я жажду прожить еще пятьдесят тысяч лет, увидеть конец нашего пути. Но боюсь, это мне не суждено. — Она обвела всех пристальным взглядом. — Я не могу довести все до конца в одиночку. Мне нужна помощь.

Дилюк внезапно все понял, и у него отвисла челюсть.

— Вы шутите.

— Боюсь, что нет. Для нашего блага необходимо, чтобы кто–то из вас стал бессмертным.

Рууль, генетик, выпрямился во весь рост.

— По нашему мнению, это возможно. Мы обладаем технологией Квэкс. — И без дальнейших разговоров он протянул вперед ладонь с желтой пилюлей.

Последовала долгая тишина.

Андрес холодно улыбнулась:

— Мы не можем позволить себе умирать. Мы обязаны сохранить намять, когда все остальные забудут то, что мы знаем.

Мы будем управлять кораблем. Мы должны обеспечить тотальный контроль над обществом — над всеми более или менее важными сторонами жизни экипажа — и в будущем такой же жесткий контроль над жизнями их детей. Общество станет таким же устойчивым, как переборки этого корабля. О, мы оставим им свободу, в каких–то пределах! Но необходимо установить такой общественный порядок, при котором разногласия будут минимальными, поддерживать необходимый уровень навыков — и, самое важное, с рождения вбивать им в головы, что их первейшая обязанность — забота о Корабле.

— А как насчет прав тех, кого вы называете смертными? — спросил Русель. — Мы, Фараоны, лишим их всякого выбора — и их детей, и внуков.

— Права? Права? — Ее голос словно подавлял его. — Русель, смертные нужны лишь затем, чтобы жить, порождать себе подобных и умирать, тем самым передавая гены из поколения в поколение. На Корабле нет места ни для демократии, ни для любви к ближнему! Смертный — просто средство передачи генетической информации. У него нет прав, как у трубы, по которой вода течет из резервуара в кран. Ты, без сомнения, прекрасно это понимаешь. Когда мы достигнем Большого Пса, найдем подходящую для обитания планету, где имеется достаточно ресурсов, тогда мы сможем поговорить о правах. — На ее лице появилось загадочное выражение. — Но вы должны уяснить, что мы будем осуществлять контроль через любовь.

— Любовь? — в изумлении уставился на нее Дилюк.

— Вам известно, что технология Квэкс основана на манипуляциях с генами. Нас, Фараонов, уверили, что бессмертие передается по наследству. И у нас появились дети! Но никто из них не выжил. У меня когда–то тоже была дочь. Она мертва. — После едва различимой паузы она продолжала: — Но сейчас гены, обеспечивающие бессмертие или по крайней мере долголетие, распространились среди людей — даже среди вас. Теперь вам ясно, зачем мы построили эти ковчеги — почему мы не могли бежать и покинуть вас или просто взять с собой замороженные зиготы или яйцеклетки? — Она широко раскинула руки. — Ведь вы — мои дети, и я люблю вас.

Никто не пошевелился. Руселю показалось, что он заметил в ее ледяных глазах слезы. «Как нелепо», — подумал он.

— Фараон, смогу ли я взять с собой Тилу? И наших детей, если они родятся? — осторожно спросил Дилюк.

— Мне жаль, — мягко ответила она. — Тила не подходит. Кроме того, мы просто не сможем обеспечивать постоянную социальную структуру, если…

— Тогда я отказываюсь. — Дилюк встал.

Она кивнула:

— Я уверена, что в этом ты будешь не одинок. Поверьте мне, то, что я предлагаю вам, — отнюдь не привилегия.

Дилюк обернулся к Руселю:

— Брат, ты идешь со мной?

Русель закрыл глаза. Мысль о неизбежности смерти утешала его — она смягчала душевную боль, облегчала тяжесть вины, которую он обречен был нести всю жизнь. А теперь у него отнимали последнюю надежду, предлагая взамен бесконечное бремя долга.

Но он знал, что обязан принять это бремя. Сама Лора сказала ему: он должен продолжать жить, подобно автомату, и завершить свою миссию. Именно поэтому он оказался здесь; только так можно искупить свой грех.

Русель поднял взгляд на Дилюка:

— Прости.

На лице брата отразилась смесь эмоций: гнев, отчаяние, что–то вроде упрямой любви. Отвернувшись, он вышел из комнаты.

Андрес не обратила на это внимания, словно Дилюк никогда и не существовал.

— Нам придется постоянно бороться с вырождением, — продолжала она. — Это бич Кораблей–ковчегов. Несколько женщин уже забеременели; скоро появятся первые дети, которые всю жизнь проведут здесь и умрут, не увидев ничего, кроме Корабля. А спустя несколько поколений — словом, вы сами понимаете. Сначала экипаж забывает, куда он летит. Затем забывает, что вообще куда–то летит. Потом никто уже не помнит, что находится на проклятом Корабле, и люди считают, что судно — это вся Вселенная. И так далее! И вот перед нами полное червей гнилое яблоко, несущееся через пространство. Даже великий инженер Майкл Пул не смог предотвратить это; его корабль, сконструированный для перелета длительностью пятьсот лет — первая «Большая Северная», — едва добрался до места назначения. О, время от времени вы сможете наблюдать, как какой–нибудь дикарь каннибал проберется на верхнюю палубу и в священном ужасе уставится на звезды, но это не утешит вас, если миссии суждено будет провалиться.

Но на сей раз подобного произойти не должно. Вам, инженерам, известно, что первая фаза полета подошла к концу; лед, служащий нам топливом, почти исчерпан. А это означает, что корпус Корабля обнажился.

Она хлопнула в ладони — и под возгласы удивления пол амфитеатра внезапно стал прозрачным.

Под ногами Руселя раскинулась пропасть, полная звезд; он ощутил внутреннюю дрожь.

Андрес улыбнулась при виде их реакции:

— Вскоре мы покинем плоскость Галактики — вот тогда вы увидите нечто действительно необыкновенное. С таким окном наш экипаж никогда не забудет, что он находится на Корабле. Пока я жива, никаких изменений в сознании людей не произойдет!

* * *

Лед закончился, и паровые ракеты были остановлены. Отныне реактивный двигатель, работающий на темной материи, должен был обеспечивать Кораблю медленное, но неуклонное продвижение вперед.

Большая часть Вселенной представляет собой темную материю, а «светлая материя» — живые существа, звездолеты, небесные тела — лишь ничтожная часть ее вещества. С точки зрения людей, планировавших полет Корабля, преимущество подобного двигателя состояло в том, что за пределами видимого кольца Галактики темная материя встречается в изобилии; ее должно было хватить на все путешествие. Но темная материя взаимодействует со светом лишь при наличии гравитации. И теперь впереди Корабля на тысячи километров простерлись невидимые крылья гравитационного поля. Действуя подобно ковшам, они притягивали темную материю в полый центр тороидального Корабля. Там большая часть вещества аннигилировала, давая энергию, а остаток выбрасывался из двигателя в качестве рабочего тела.

И Корабль продолжал свой путь во тьме.

Он снова был реконструирован. Ускорение, которое обеспечивал новый реактивный двигатель, оказалось гораздо ниже прежнего, и Кораблю необходимо было вращаться вокруг своей оси; при этом в нем за счет центробежной силы возникало искусственное тяготение. Такой способ, конечно, являлся примитивным, но действенным и не требовал особых забот.

Переход к искусственному тяготению стал значительной вехой в истории Корабля, великим поворотом — пол превратился в стены, а стены стали потолком. Прозрачный пол комнаты–амфитеатра теперь служил окном во Вселенную, полную звезд, и Руселю чем–то нравилась ее холодная пустота.

Тем временем Старейшины, десять человек, принявшие предложение Андрес, приступили к курсу терапии. Процедуры проводили генетик Рууль и женщина по имени Селур, главный врач Корабля. Медики начинали курс достаточно медленно, чтобы уловить момент возникновения неблагоприятных эффектов, — по крайней мере, они надеялись, что им это удастся.

Для Руселя лечение, заключавшееся в принятии таблеток и инъекциях, прошло безболезненно, и он старался не думать о посторонних элементах, внедрявшихся в его организм, удалявших токсины, ведущие к старению, препятствовавших повреждению клеток, изменявших структуру ДНК.

Он по–прежнему был поглощен работой, а свободное время посвящал самообразованию. Все члены экипажа обладали более или менее всесторонними знаниями, но предполагалось, что десять новых Старейшин, став хранителями мудрости и информации, пронесут их через много поколений смертных. И они стремились охватить буквально все, обучаясь друг у друга.

Русель начал с дисциплин, которые, как он предполагал, станут в будущем жизненно важными. Он изучал медицину, антропологию, социологию, этику, экосинтез, принципы работы систем жизнеобеспечения Корабля и его двигателей; методы колонизации, структуру Галактики и ее сателлитов. Он приставал к самой Андрес и вытягивал из нее сведения об истории человечества. Корабль управлялся преимущественно наносистемами, заимствованными у Квэкс, и Русель чувствовал, что ему не хватает квалификации.

Основным его занятием оставалась работа, и он тратил на нее почти все свое время. Перед ним открывались все новые и новые горизонты знания, и учеба захватывала его восприимчивый от природы ум Руселя. Он обнаружил, что способен погрузиться в изучение скрытых аспектов той или иной дисциплины на несколько дней подряд, словно являлся каким–то абстрактным интеллектом, и почти забывал, кто он на самом деле.

Дни его проносились, словно сон, время для него теперь текло иначе.

Однако безмятежная с виду жизнь Старейшин омрачалась неприятными происшествиями. Биотехнология Квэкс оказалась далекой от совершенства. В первый год терапии у одного из избранных обнаружилась почечная недостаточность; человек выжил, но его пришлось исключить из программы.

Затем последовал тяжелый удар для всех Старейшин — сам Рууль скоропостижно скончался от рака. Во время искусственной перестройки клеток его организма произошел сбой.

На следующий день после смерти Рууля, пока Старейшины пытались привыкнуть к этой утрате, утрате его знаний, своеобразного суховатого чувства юмора, Русель решил, что он нуждается в отдыхе. Покинув Монастырь Старейшин, он углубился в недра Корабля, направляясь к дому брата и Тилы.

Цилиндрические палубы Корабля были разгорожены на коридоры и каюты, сконцентрированные вокруг небольших открытых пространств — «деревенских площадей». Русель был в принципе знаком с их расположением, но быстро заблудился; внешний вид стен, полов и ложных потолков менялся снова и снова по мере того, как команда устраивалась на Корабле.

Наконец Русель добрался до нужной двери в нужном коридоре и уже собрался постучать, как вдруг дверь распахнулась, и пятилетний мальчик с копной густых черных волос, вихрем вылетев ему навстречу, проскользнул между его ногами. Ребенок был одет в мягкий комбинезон, изготовленный на Корабле и давно уже не отдававшийся на переработку, если судить по въевшейся грязи.

Должно быть, это Томи, старший сын Дилюка, решил Русель. Ребенок и Старейшина молча изучали друг друга. Затем мальчишка, показав язык, нырнул обратно в каюту.

Через минуту в дверях показался Дилюк, торопливо вытиравший руки полотенцем.

— Гляньте, что творится, клянусь Летой, — Русель! Это ты! Заходи, заходи!

Русель обнял брата. От Дилюка пахло больным ребенком, кухней, потом, и Русель потрясенно заметил в волосах брата седую прядь. Наверное, он просидел взаперти гораздо дольше, чем думал.

Дилюк провел Руселя в дом. Квартира состояла из пяти маленьких смежных каморок, кухни и ванной. Кто–то ткал гобелены: одну из стен украшала яркая ткань с абстрактными узорами.

Русель уселся на диван, переделанный из антигравитационной койки, и глотнул какого–то крепкого напитка.

— Прости, что я напугал Томи. Наверное, я сам виноват, что стал здесь посторонним.

Дилюк приподнял бровь:

— Ты дважды ошибся. Ты стал не столько посторонним, сколько другим. — Он провел рукой по волосам.

Русель, непроизвольно повторив жест брата, нащупал голую кожу. Он давно позабыл, что первым побочным эффектом лекарств Фараонов является выпадение волос; он стал лысым, подобно Андрес. Видимо, целыми днями находясь среди Старейшин, Русель к этому привык. Он сухо произнес:

— В следующий раз я надену парик. И в чем мой второй прокол?

— Это не Томи. Томи — наш первенец. Ему сейчас семь. Это маленький Рус, как мы его зовем. Ему пять лет.

— Пять?

Русель присутствовал на церемонии крещения своего маленького тезки. Казалось, это случилось только вчера.

— А сейчас нам нужно подобрать еще имя. Нам тебя не хватает, Рус.

Русель почувствовал, что жизнь скользит мимо него.

— Прости.

К ним спешила Тила с младенцем на руках, таща за собой насмерть перепуганного маленького Руса. Она тоже казалась внезапно постаревшей — располнела, лицо покрылось тонкими морщинками. Она сообщила, что Томи готовит еду, — конечно, дядя Русель останется на обед, правда? — села с мужчинами и немного выпила.

Они заговорили о всяких мелочах, о своей жизни.

Дилюк, демонстративно покинувший неофициальное совещание у Капитана, теперь стал кем–то вроде лидера своей новой коммуны.

По приказанию Андрес двести человек, входившие в состав команды, должны были разделиться на несколько племен, члены которых были тесно связаны между собой. Племя численностью около двадцати человек обитало в деревне из коридоров и кают. Предполагалось, что между племенами будут существовать какие–то взаимоотношения, например обмен партнерами. Таким образом, население Корабля превратится в некий клан. Андрес утверждала, что подобная социальная структура чаще всего встречалась среди людей «в естественном состоянии», как она выражалась, задолго до наступления техногенной эры на Земле. Правду она говорила или нет, было неизвестно, но до сих пор ситуация оставалась стабильной.

Андрес также точно определила, какая система правления должна быть установлена в каждом племени. В их маленьком мирке каждый человек ценится за свои уникальные способности, а также за полученное образование. Люди зависят друг от друга, говорила Андрес, и система самоуправления должна отражать это. Даже демократия в данном случае не годится — в обществе высоко ценимых индивидуальностей подчинение меньшинства воле большинства к хорошему не приведет. И Дилюк управлял своим племенем, основываясь на консенсусе.

— Мы болтаем и болтаем, — с грустной усмешкой рассказывал он, — пока не придем к соглашению. Иногда часами. Один раз мы всю ночную вахту…

Тила фыркнула:

— Только не говори, что ты недоволен. Тебе всегда нравился звук собственного голоса!

Наиболее важной и трудной проблемой, стоявшей перед племенем, являлась проблема воспроизведения. Большая часть взрослых людей уже вступили в моногамные браки. Но между союзами, основанными на привязанности, и связями, имевшими целью рождение детей, следовало проводить различие; генофонд был слишком беден, чтобы позволить себе такую роскошь, как брак по любви.

Дилюк показал Руселю проект общественного договора, который он подготовил, чтобы зафиксировать решения племени.

— Во–первых, после достижения зрелости ты подчиняешься нуждам группы как целого. Например, выбор профессии определяется не только личными склонностями, но и требованиями общества. Во–вторых, рождение детей необходимо осуществлять, сообразуясь с численностью племени. Если нам недостает граждан, то, хочешь ты того или нет, чтобы увеличить население, ты должен завести четырех или пятерых; если людей слишком много, то ты можешь вообще ни одного не родить и остаться бездетным. В‑третьих, ты соглашаешься заводить детей как можно позже и работать как можно дольше. Таким образом, ты наиболее полно отрабатываешь образование, данное тебе обществом. В‑четвертых, ты сам можешь выбрать партнершу для рождения детей, и она, возможно, станет затем твоей женой…

— Нам повезло, — горячо сказала Тила.

— Но вы не можете быть родственниками ближе, чем в третьем колене. И выбор этот должны одобрить Старейшины. То есть ты, — усмехнулся он, глядя на Руселя. — Вас проверят на генетическую совместимость, установят, сможете ли вы максимально обновить генофонд, — и все в таком духе. И наконец, в случае если, несмотря ни на что, тебе не повезло и ты родился с каким–нибудь наследственным дефектом, который, распространяясь среди нас, снижает шансы на выживание, ты соглашаешься вообще не иметь детей. Наследственный порок умирает вместе с тобой.

— Это же евгеника, — нахмурился Русель.

— А что нам остается делать? — пожал плечами Дилюк.

Дилюк не изучал историю Земли, и поэтому, как понял Русель, слово не ассоциировалось у него с древними ужасами. Как и сказал Дилюк, в любом случае в их ситуации выбор был невелик. И во–вторых, евгеника была не так технологична, как генная инженерия, и более живуча.

Русель изучил набросок.

— А что произойдет, если я нарушу правила?

Дилюк замялся; внезапно Русель осознал, что он не только брат этого человека, но и Старейшина.

— Когда дело до этого дойдет, мы как–нибудь разберемся, — ответил Дилюк. — Послушай, Рус, у нас тут нет полиции, нет места для тюрем. Кроме того, каждый человек представляет ценность для общества. Мы не можем никого принуждать. Мы действуем при помощи убеждения и надеемся, что подобные проблемы можно будет разрешить мирным путем.

Дилюк рассказал о своей семейной жизни: о школьных успехах своих мальчиков, о том, как Томи ненавидит ежедневное мытье стен, а малыш Рус, наоборот, любит, — так можно завести новых друзей.

— У тебя хорошие сыновья, — сказал Русель.

— Да. И тебе нужно побольше видеться с ними, — с умыслом произнес Дилюк. — Но, видишь ли, Рус, они не похожи на нас. Они принадлежат к первому поколению людей, рожденных на Корабле. Они другие. Для них все наши рассказы о Порт–Соле и Большом Псе — всего лишь легенды о местах, которые они никогда не увидят. Корабль — это их мир, а не наш, мы появились на свет в другом месте, мы здесь чужие. Ты знаешь, я по–прежнему думаю, что мы взяли на себя непосильную задачу, несмотря на все расчеты Андрес. Все уже пошло не так. Неудивительно, что Корабли–ковчеги терпят крах!

Русель попытался ответить на эту открытость рассказом о себе, но понял, что рассказать ему нечего. Его мозг был занят приобретением новых знаний, но в его жизни было так мало человеческого. «Словно мертвец», — в смятении подумал он.

Дилюк был потрясен известием о смерти Рууля.

— Этот напыщенный генетик — мне кажется, ему поделом, что он умер первым. Но не позволяй себе задумываться об этом, брат. — Подчиняясь импульсу, он подошел к Руселю и положил руку ему на плечо. — Ты знаешь, я доволен жизнью: Тилой, ребятами, нашим домом. Приятно сознавать, что наши жизни служат высшей цели, и этого мне достаточно для счастья. Как ты думаешь, может, мне не хватает воображения?

«А может быть, в тебе больше человеческого, чем во мне», — подумал Русель.

— Мы сделали свой выбор, — ответил он.

— Но ты еще можешь отказаться от этого выбора, — осторожно произнес Дилюк.

— Что ты имеешь в виду?

Брат наклонился вперед:

— Почему ты не бросишь эту затею, Рус? Эти дерьмовые пилюли старых Квэкс, проклятые нанолекарства! Ты же еще молод; можешь избавиться от них, очистить свой организм от этой дряни, отрастить волосы, найти какую–нибудь славную женщину, которая снова сделает тебя счастливой…

Русель попытался сохранить невозмутимое выражение лица, но не смог совладать с собой.

Дилюк отстранился.

— Прости. Ты все еще помнишь Лору.

— Я никогда ее не забуду. С этим ничего не поделаешь.

— Каждому из нас пришлось пережить нечто ужасное, — вступила в разговор Тила. — Видимо, все реагируют по–разному.

— Да, — механически пробормотал Русель.

Он вспомнил, что Тила бросила на Порт–Соле ребенка.

Дилюк взглянул ему прямо в глаза:

— Ты никогда не покинешь этот свой Монастырь, верно? Потому что тебе никогда не удастся сбросить с плеч камень вины.

— Это так очевидно? — улыбнулся Русель.

Тила была радушной хозяйкой. Уловив напряжение гостя, она завела разговор о старых добрых временах, о жизни на Порт–Соле. Но Русель почувствовал облегчение, когда Томи, ставший неприлично высоким, вошел с известием, что еда готова. Торопливо покончив с обедом, он распрощался и смог успокоиться, лишь снова запершись в безжизненной аскетической тишине Монастыря.

* * *

Русель снова вспомнил этот болезненный визит лишь спустя много лет, когда к нему пришел мальчик.

Со временем Старейшины отделились от остального экипажа. Они затребовали себе в качестве жилья отдельную часть корабля, поблизости от его оси, где искусственная сила тяжести была ниже, — ведь за сотни лет мышцы и кости их должны были стать хрупкими. Рууль первым стал шутливо называть это убежище Монастырем. Кроме того. Старейшины освободили себя от рутинной работы, даже от уборки, которая входила в обязанности всех членов экипажа. Вскоре стало казаться, что команда находится на Корабле лишь затем, чтобы обслуживать Старейшин.

Разумеется, все это входило в великий план социального устройства Андрес; в конце концов между Старейшинами и смертными должна была образоваться, как она выражалась, «пропасть благоговения». Руселю казалось, что между двумя лагерями уже образовалась дистанция. Разница в возрасте стала заметной на удивление быстро. Встречая в коридоре смертного, Старейшина видел лицо, которое вскоре будет источено временем и исчезнет, а перед обыкновенным человеком возникала неизменная, загадочная личность, которой суждено увидеть то, что произойдет через столетия после его смерти. Русель наблюдал, как в результате этих изменений рвались узы дружбы, гибла любовь.

Однако Старейшины, находившиеся во все большей изоляции, представляли собой отнюдь не клуб по интересам. Все они были в своем роде замечательными, амбициозными людьми — иначе они не попали бы в круг приближенных Андрес, — и между ними происходили постоянные стычки. Доктор Селур с горечью заметила, что жизнь избранных походит на вечное тюремное заключение в компании кучки завистливых академиков.

Русель замечал, что Старейшины опасаются друг друга. Он никак не мог избавиться от мысли, что ему придется жить бок о бок с этими людьми очень долго. Он старался не нажить среди них врагов — и одновременно не приобрести друзей. Вечность рядом с любимым — это одно, а вечность с бывшим возлюбленным может превратиться в ад. Русель предпочитал жизнь скучную, но мирную.

Все постепенно стало на свои места. В тиши Монастыря время текло легко, безболезненно.

Однажды какой–то мальчишка, на вид не старше шестнадцати лет, робко постучал в двери Монастыря и спросил Руселя.

Руселю показалось, что он узнал посетителя. Проведя долгие годы в одиночестве, он отвык общаться с людьми, но постарался собраться с силами и тепло поприветствовал мальчика:

— Томи! Я так давно тебя не видел.

Мальчик выпучил глаза:

— Меня зовут Поро, сэр.

Русель нахмурился:

— Но в тот день, когда я к вам приходил, ты приготовил нам обед, мне, Дилюку и Тиле, а маленький Рус играл… — Но это было давно, напомнил он себе, он не знал точно, когда именно.

Старейшина смолк.

Но мальчик, по–видимому, был готов к этому.

— Меня зовут Поро, — твердо повторил он. — Томи был…

— Твоим отцом.

— Моим дедом.

Итак, перед ним стоял правнук Дилюка. Во имя Леты, сколько же времени я провел в этой келье?

Гость оглядывался, немигающими глазами рассматривал Монастырь, растянув губы в принужденной улыбке. Старейшины мало интересовались чувствами других людей, но внезапно Русель словно увидел комнату глазами этого ребенка.

Монастырь чем–то напоминал библиотеку. Или больничную палату. Старейшины молча сидели в креслах или медленно прогуливались по комнате, рассчитывая каждый шаг, чтобы не повредить свои драгоценные хрупкие тела. Такой образ жизни установился еще задолго до рождения Поро. И я, который любил Лору, когда она была ненамного старше этого ребенка, я заперт в этом пыльном чулане.

— Что тебе нужно, Поро?

— Дилюк болен. Он хочет вас видеть.

— Дилюк?..

— Ваш брат.

Выяснилось, что Дилюк был не просто болен — он умирал.

И Русель отправился за мальчиком, в первый раз за многие годы покинув стены Монастыря.

Он больше не чувствовал себя здесь дома. Члены экипажа, его ровесники, постепенно уходили из жизни, и численность их резко сократилась — точно так же, как произошло бы на Порт–Соле, если бы они смогли там остаться. Русель постепенно привык к тому, что лица, знакомые ему с детства, медленно разрушались временем и исчезали. И все же он испытал потрясение, когда его поколение достигло старости, — поскольку почти все они были одного возраста, началась череда смертей.

А новые люди во всем отличались от них — в том, как они перестраивали внутреннюю часть Корабля, в отношениях друг с другом. Они носили другие прически и даже говорили на другом языке, полном гортанных звуков.

Основная инфраструктура, однако, оставалась неизменной. В каком–то смысле Русель уже считал ее более реальной, чем мимолетные, скоротечные изменения, вносимые смертными. Хотя ощущения его постепенно притуплялись, — терапия Квэкс замедлила его старение, но не смогла полностью остановить его, — он все яснее различал едва заметные вибрации и шумы Корабля, его механические настроения и радости. Смертные приходили и уходили, остальные Старейшины становились неуклюжими стариками, но Корабль оставался его верным другом и требовал лишь его заботы.

Но смертные, конечно, узнавали его. Они разглядывали его с любопытством, некоторые дерзко или, что было хуже всего, с ужасом.

По дороге Русель заметил ссадину на лбу мальчика.

— Что с тобой случилось?

— Меня наказали. — Поро со стыдом отвел глаза. Один из учителей ударил его линейкой за «дерзость»; выяснилось, что дерзостью являются лишние вопросы.

Концепция образования на Корабле страдала противоречиями. Учащиеся должны были обладать достаточными способностями, чтобы разобраться в устройстве Корабля и научиться обслуживать его системы. Но дальше этого обучение не шло. Существовал лишь один способ научиться что–то делать: ты учился чему–то одному, и только. Быстро обнаружилось, что образование следует ограничивать; людям давали лишь то, что им следовало знать, и приучали не спрашивать больше ни о чем, не интересоваться.

Русель понимал, что это необходимо. Но ему не нравилось, что послушания добиваются с помощью линеек. Наверное, следует поговорить об этом с Андрес и разработать новую политику.

Они добрались до коридора–деревни Дилюка и вошли в знакомую дверь.

Тила была еще жива, но спина ее согнулась, волосы поседели, а лицо превратилось в маску, изрезанную морщинами.

— Спасибо тебе за то, что пришел, — прошептала она, взяв Руселя за руки. — Ты знаешь, как мало остаюсь нас, рожденных вне Корабля. И он постоянно спрашивает о тебе.

Русель сжал ее ладонь; он чувствовал себя неловко и не знал, что сказать. Он разучился общаться с людьми, выражать сочувствие; рядом с этой сломленной горем женщиной он чувствовал себя скованно и нелепо.

Прежде чем Русель смог увидеть бра га, ему пришлось миновать группу уважаемых людей племени. Коридор наполняли дородные мужчины и женщины с мрачными лицами, в тусклых одеждах, изготовленных на Корабле. Последовали длинные, сложные приветствия. У смертных возникла тщательно разработанная система ритуалов для каждого события: встречи, расставания, принятия пищи. Русель понимал их ценность — они занимали время и позволяли избежать социальных трений. Но держать в голове эти вечно меняющиеся церемонии было нелегко. Правила игры в вежливость постоянно усложнялись — ничего не стоило совершить промах и нанести кому–нибудь оскорбление.

Уважаемые люди явно были озабочены потерей Дилюка — и не без оснований.

Идея Андрес об «управлении через консенсус» оказалась более чем неудачной. На Корабле образовалось около дюжины племен; в некоторых из них бесконечное пережевывание одного и того же парализовало всякую деятельность. Повсюду власть более или менее явно начала сосредотачиваться в руках сильных личностей. Андрес это не сильно беспокоило, пока выполнялась работа и соблюдались основные правила. Кто бы ни стал во главе племени, он вынужден был заручиться одобрением Старейшин. Таким образом, Андрес и ее «правительство» по–прежнему сохраняли какое–то влияние.

Но в племени Дилюка сложилась более сложная ситуация. Будучи братом Старейшины, он обладал необыкновенной аурой и исподволь пользовался своей властью, чтобы подтолкнуть коллег к решениям, которые они в другом случае не принято бы. Он был лидером, но в лучшем смысле этого слова, подумал Русель, он управлял племенем исподволь, из–за спин других людей. А теперь Дилюк уходил, и его народ понимал, что без такого вождя им придется нелегко.

Когда уважаемые люди покинули жилище Дилюка, Старейшине представили его детей, внуков и правнуков. Все знакомства подчинялись строгим ритуалам общения смертного со Старейшиной, даже малыши исполняли их серьезно и сосредоточенно, что раздражало Руселя.

В конце концов он с неохотой вошел в квартиру брата.

Комнаты остались почти такими же, какими он их помнил, сменились лишь гобелены на стене. Дилюк лежал в кровати, укрытый старым одеялом. Руселя потряс вид брата, словно съежившегося от старости. И даже под одеялом он мог различить вздутие — опухоль в желудке, от которой умирал старик.

Старейшина решил было, что Дилюк спит. Но брат открыл один глаз.

— Здравствуй, Русель, — прокаркал он. — Негодяй.

— Прости…

— Ты не навещал нас пятьдесят лет.

— Не может быть…

— Пятьдесят лет! Пятьдесят лет! Как будто… — Он захлебнулся кашлем. — Как будто этот Корабль так велик…

Они поговорили, как раньше. Дилюк бессвязно рассказывал о своих внуках и правнуках — все они имели замечательную наследственность и подавали большие надежды.

Русель заговорил о несчастьях со Старейшинами. Дилюк скорчил гримасу:

— Значит, даже бессмертные умирают.

Он вытянул руку, и Русель взял ее в ладони — кости стали хрупкими, плоть почти сошла с них.

— Позаботься о них, — сказал Дилюк.

— О ком?

— Обо всех. Ты понимаешь, о чем я. И позаботься о себе.

Он поднял взгляд на брата, и Русель увидел в его глазах сострадание — источенный болезнью умирающий жалел бессмертного.

Он смог пробыть здесь лишь несколько минут.

* * *

Старейшины погибали по разным причинам, их объясняла доктор Селур, но Андрес лишь фыркала в ответ.

— Я уже видела подобное. Я называю это жаждой смерти, — сказала она. — Вы достигаете некоторого возраста, когда ваш организм должен умереть. И вы смиряетесь с этим. Может быть, это свойство человеческого сознания, утешение, предусмотренное для нас на случай встречи с неизбежным, — закудахтала Андрес. Она тоже старела, у нее не осталось ни одного зуба. — Терапия Квэкс не влияет на психику. А эта жажда гибели уносит больше потенциальных бессмертных, чем вы можете себе представить. Странно, не правда ли? Выходит, долголетие зависит не только от физического, но и от душевного здоровья.

Несколько лет Руселя терзала смутная тревога — он ждал, когда же его инстинктивное стремление уйти даст о себе знать. Но оно так и не проснулось, и он удивлялся: может быть, он обладает какой–то необыкновенной силой духа — или недостатком.

Русель пытался поговорить о смерти Дилюка, но Андрес отделалась от него словами:

— Дилюк был трусом, он уклонился от выполнения долга. В любом случае, хорошо, что первое поколение членов экипажа вымирает. Они всегда в некоторой степени смотрели на нас как на равных. А следовательно, ставили под сомнение наши идеи, наше право на руководство; это естественно. Новое поколение абсолютно отличается от нас — это сделает их более покладистыми.

Теперешний экипаж не переживал нашей трагедии — зрелища гибели Порт–Сола. Душевные травмы заживают медленно, Русель; в этом ты не одинок… Сейчас появились здоровые люди, приспособленные к жизни на Корабле, — ведь они ничего другого не видели. Когда среди команды останутся лишь такие, мы сможем наконец устроить все должным образом. Вот увидишь.

Русель с облегчением вернулся к своим занятиям, отгородился от сложностей человеческой жизни. Время снова мирно текло мимо него, и тот трагический день затерялся в темных коридорах памяти.

Больше никто из родственников не приходил навестить его.

* * *

— Русель! Русель! — Голос звучал грубо — голос Андрес.

В те дни он спал крепко, и прошла целая вечность, прежде чем он очнулся. Он пробирался навстречу свету сквозь пласты снов и воспоминаний, пока наконец реальные и воображаемые картины не смешались в его мозгу. Однако он всегда сознавал, где он находится, даже в самом крепком сне. Он был на Корабле, в своем летающем гробу. Но он никогда не мог вспомнить, как давно он здесь.

Русель попытался сесть. Койка реагировала на малейшее движение, и ее спинка осторожно приподнялась, поддерживая его. Он огляделся — его окружал тусклый золотой свет Монастыря. Здесь находилось три койки — это были громоздкие автоматические приспособления, наполовину кровати, наполовину аппараты жизнеобеспечения. Три, потому что в живых остались лишь трое Старейшин.

Рядом кто–то двигался. Разумеется, это был смертный — молодая женщина. Не поднимая на Старейшину глаз, она старательно сложила дрожащие ладони в жесте «извиняющегося приветствия». Русель отпустил ее коротким взмахом руки: этот вздор мог занять целый день.

Андрес наблюдала за ним — глаза ее живо сверкали на источенном временем лице. В коконе из одеял она напоминала огромную личинку.

— Ну что тебе? — огрызнулся Русель.

— У тебя изо рта слюна течет, — мягко сказала она. — Только не в присутствии смертных, Русель.

Он раздраженно вытер рукавом подбородок.

— Ах, и еще, — тем же тоном добавила она. — Селур умерла.

Новость, хотя и преподнесенная осторожно, оглушила Руселя.

Он неуклюже перевернулся — мешали одеяла и оборудование. Койку доктора окружили смертные, убиравшие ее похожее на мумию тело. Они действовали молча, осторожно, почтительно. Он различил сквозь полумрак, что они дрожат.

— Мне она никогда особенно не нравилась, — сказал Русель.

— Ты это уже много раз говорил.

— Но мне будет не хватать ее.

— Мне тоже. Нас осталось двое. Русель, нам нужно поговорить. Нужно найти новый подход к общению со смертными. Предполагается, что нас должны бояться и уважать. Посмотри на нас. Посмотри на бедную Селур! Мы не можем позволить, чтобы нас снова видели в таком положении.

Он осторожно оглянулся на смертных.

— Не волнуйся, — сказала Андрес. — Они нас не понимают. Лингвистический сдвиг.

— Нам придется с ними общаться. Мы представляем собой высшую власть — ты всегда говорила это.

— Вот именно, и все должно идти по–прежнему. Но думаю, что впускать их сюда больше не следует. Автоматы могут поддерживать наше существование. Клянусь Летой, теперь, когда столько коек освободилось, здесь достаточно запчастей. Я предлагаю…

— Кончай это! — строго сказал он. — Ты снова за свое, старая ведьма. Ты всегда старалась навязать мне свое решение, прежде чем я пойму, в чем дело. Дай мне собраться с мыслями.

— Кончай это, кончай это… — насмешливо повторила она.

— Заткнись!

Русель закрыл глаза, чтобы не видеть ее, и откинулся назад.

Имплантат в затылке позволял ему чувствовать свое тело, получать информацию о Корабле и Вселенной.

Сначала, разумеется, Русель осмотрел свое тело — постепенно приходящее в негодность устройство, ставшее его тюрьмой. Хорошей новостью оказалось то, что теперь, через двести лет после смерти его брата, медленное старение организма прекратилось. С тех пор, как он в последний раз проверял, — во имя Леты, целый месяц назад, а ему кажется, что только вчера! Сколько же он спал на этот раз? — значительного ухудшения не произошло. Но он был прикован к телу девяностолетнего старика — болезненного старика. Почти все время он спал, и периоды бодрствования постепенно сокращались; в это время койка кормила его, убирала экскременты, осторожно переворачивала его тело и конечности, превратившиеся в палочки. Раз в несколько недель ему проводили переливание крови — дар благодарных смертных Старейшинам. «Словно больной в коме», — угрюмо размышлял Русель.

Существование его потеряло смысл, стало скучным. Он поспешил дальше.

Его виртуальная «телекамера» бродила по Кораблю. Миновали века, но расположение комнат в коридоре–деревне, которой когда–то руководил Дилюк, осталось прежним до малейших деталей. Те же коридоры, та же деревенская площадь. Но люди изменились, они продолжали меняться по мере того, как цветущая молодежь превращалась в дряхлых стариков.

Автарк, которого он видел во время последнего осмотра, по–прежнему был здесь. Этот могучий здоровяк называл себя Руулем, в знак протеста против запрета принимать имя Старейшины, пусть даже давно покойного. На вид он не слишком постарел. Окруженный двумя женами, Рууль принимал подданных, выстроившихся в очередь, — они искали «мудрого совета» Автарка по тому или иному пустяковому вопросу. Рууль отвечал быстро и дельно, и Русель, слушавший его, — хотя ему нелегко давался изменившийся со временем язык, — не мог упрекнуть жесткого Автарка в прегрешениях против правил.

Он двинулся дальше, наблюдая за окружающим на виртуальном экране.

Жители деревни занимались повседневными делами. Четверо скоблили стены — они каждый день по очереди выполняли эту работу. Два полных важных человека обсуждали вопросы этикета — сложные, отнимавшие много времени причудливые формы выражения вежливости. На стенах появилось несколько новых картин–голограмм; предполагалось, что с ними коридоры Корабля будут выглядеть просторнее. Какая–то женщина наводила порядок в «саду» из обломков пластика, выводя маленькими металлическими граблями сложные узоры. Смертные, деды и прадеды которых родились на Корабле, никогда не слышали о садах Зен; они открыли это искусство самостоятельно.

Небольшая группа детей обучалась разбирать и чинить вентилятор; дети нараспев повторяли названия деталей, заучивая их наизусть. Русель знал, что больше их ничему учить не будут. Им не рассказывали о принципе работы механизма — ни о том, как он действует, ни о том, как он связан с другими системами Корабля. Их учили лишь самому необходимому.

Все были заняты, поглощены делом. Некоторые даже выглядели счастливыми. Но Руселю эта картина показалась гнетущей: люди в тусклой одежде, изготовленной из отходов, заключенные среди отполированных переборок Корабля. Даже язык их был беден и становился все беднее. Смертным были незнакомы понятия «горизонт» или «небо» — но зато появилось больше сорока слов, означавших различные степени любви.

Он наблюдал за деревней, а по экрану бежали светящиеся колонки цифр. Значительных изменений в численности населения не произошло. Обслуживание Корабля осуществлялось надлежащим образом. Законы репродукции, проводимые в жизнь Автарком и его коллегами в соседних деревнях, соблюдались, и гены смешивались вполне успешно.

Ситуация стабилизировалась. Но в деревне Дилюка свободным был только Автарк.

Необычайно наивная со стороны Андрес идея о создании общества уважаемых граждан, осуществляющих самоуправление путем консенсуса, едва пережила смерть Дилюка. Самые властные люди быстро захватили контроль над деревнями и в большинстве случаев объявили себя и членов своих семей наследственными правителями. Андрес поворчала по этому поводу, но такая социальная система явно была устойчивой, и в конце концов Старейшины уступили Автаркам часть своей мистической «харизмы».

Однако Автарки постепенно отдалялись от своих подданных.

Среди смертных уже встречались долгожители. По–видимому, эксперименты Квэкс с геномами Фараонов действительно привели к распространению среди людей генов долголетия. И теперь Автарки подыскивали себе партнеров из семей, где обнаруживалась подобная тенденция.

Прошло некоторое время, и Автарки, как и их потомки, старели теперь гораздо медленнее своих подданных–смертных.

Это всего лишь естественный отбор, утверждала Андрес. Так уж повелось, что правитель стремится превзойти своих подданных по числу потомков. Но если ты Автарк и находишься в стенах Корабля, что тебе остается делать? Здесь нет места для толпы принцев и бастардов. Кроме того, законы Старейшин, охраняющие наследственность, не позволили бы этого. И Автарки пытались сохранить контроль над населением, не умножая численность наследников, а удлиняя свою собственную жизнь.

Казалось, Андрес считала происходящее забавным. Русель же беспокоился о том, к чему все это может привести.

Он снова очутился в своем теле и, очнувшись, обнаружил, что Андрес наблюдает за ним, — это вошло у нее в привычку.

— Значит, ты считаешь, что мы должны что–то изменить, — сказала она. — Нам придется поторговаться c, Автарками. Многие из них — несговорчивые покупатели, Русель, и воображают себя крепкими орешками. Если они заподозрят нас в слабости — например, вдруг они узнают, что мы спим по три дня, прежде чем ответить на простейший вопрос…

— Ясно. Нельзя, чтобы нас видели смертные. — Русель раздраженно вздохнул. — Но что нам тогда делать? Изрекать эдикты бесплотными голосами — не пойдет. Если они не будут нас видеть, они скоро позабудут, кто мы такие. — «Скоро» на языке Старейшин значило «через пару поколений».

— Верно, — оборвала его Андрес. — Нам придется придумать себе внешность. Что ты скажешь об этом? — Она сделала едва заметный жест, и над головой у нее возникло виртуальное изображение.

Русель увидел себя в молодости, поглощенного работой в цеху нанопищи, подготовкой к длительному путешествию. Вот он уже моложавый Старейшина, совершенно лысый, помогающий советами благодарным смертным. Здесь были даже его изображения из далеких времен на Порт–Соле, рядом с улыбающейся Лорой.

— Где ты раздобыла этот хлам?

Она фыркнула:

— Камеры на Корабле. Твой личный архив. Ну–ну, Русель, какие у нас могут быть секреты друг от друга! Симпатичная девушка.

— Верно. Что ты намерена с этим делать?

— Демонстрировать смертным. Покажем тебя в расцвете сил, Русель, на пике способностей, когда ты ходил по тем же коридорам, что и они; пусть они увидят в тебе человеческое существо и одновременно больше, чем просто человека. Вот что нам нужно: аналогия с их жалкими жизнями, сопереживание и в то же время благоговейный страх. Твой голос получит лицо.

Он закрыл глаза. Разумеется, в этом имелся смысл; логика Андрес была грубой, но всегда действовала.

— Но почему я? Лучше было бы, если бы мы оба…

— Не очень–то разумно, — ответила она. — Я бы не хотела, чтобы они видели мою смерть.

Он не сразу понял, что Андрес, первая из Фараонов, угасает. Это казалось Руселю непостижимым; ее смерть была подобна крушению мироздания.

— Но тогда ты не увидишь Большого Пса, — упрямо возразил он, словно она делала неверный выбор.

— Не увижу, — грубо ответила Андрес. — Но «Мэйфлауэр» туда попадет! Оглядись вокруг, Русель. Корабль функционирует безупречно. Созданное нами общество стабильно и справляется со своей задачей по сохранению генофонда. И ты, ты всегда был самым выдающимся среди нас. Ты доведешь дело до конца. Для меня этого достаточно.

Русель решил, что она права. Ее планы претворялись в жизнь; Корабль и его экипаж работали именно так, как мечтала Андрес. Но прошло всего лишь двести пятьдесят лет, пять тысячных пути через устрашающую пустыню времени, которая отделяла их от Большого Пса, — и теперь ему скорее всего предстоит продолжать этот путь одному.

— Нет, не одному, — возразила Андрес. — Корабль всегда будет с тобой…

Да, Корабль, его верный друг. Внезапно он почувствовал могучее желание сбежать от запутанных людских проблем и слиться с его бесстрастным механическим существом. Откинувшись на спину, он мысленно пробрался через заполненный людьми цилиндрический корпус, миновал реактивные двигатели и оказался между гравитационными крыльями, за которыми следовал Корабль.

Русель оглянулся. Корабль преодолел лишь ничтожную часть великого пути, но уже почти покинул плоскость Галактики, и теперь ядро, скопление планет в ее центре, светилось, подобно солнцу, среди полупрозрачных спиралей. Это было чарующее, утешительное зрелище.

Когда Русель очнулся от своих межгалактических грез, Андрес уже была мертва; ее койку разобрали на запчасти, а тело отправили на переработку.

* * *

Придя в себя после долгого сна, Русель увидел юное лицо, перекошенное ненавистью, ненавистью к нему.

Старейшине следовало бы предвидеть восстание. Все признаки были налицо: изменения в социальном строе смертных, усиливающееся напряжение. Это должно было случиться.

Но ему было так тяжело сконцентрироваться на быстротечных жизнях этих смертных, понять их невероятный язык и обычаи, их пустяковые заботы и мелкие ссоры. В конце концов, Хилин принадлежал к сорок пятому поколению рожденных на Корабле: сорок пять поколений, во имя Леты, почти тысяча лет…

Но жизнь Хилина привлекла внимание Старейшины.

Когда все началось, Хилину было шестнадцать лет. Он родился в деревне, которой когда–то управлял Дилюк.

Со временем Автарки из разных деревень переженились между собой, образовав сплошную паутину власти. Жизнь их в среднем была вдвое длиннее, чем жизни их подданных, и они захватили монополию на снабжение Корабля водой. Они полностью контролировали население: образовалась какая–то водяная империя, управляемая геронтократами.

Хилин не принадлежал к роду Автарков: его семья была бедной и бесправной, подобно всем простым смертным. Но они, по–видимому, смирились со своей участью. Когда Хилин в детстве играл на пластиковом полу коридора, истертом ногами многих поколений, он выглядел веселым, счастливым ребенком. Став покладистым подростком, он с радостью брался за мытье переборок, когда наступала его очередь, и принимал шлепки от учителей за свои дерзкие вопросы.

Удивительно, но его всегда занимала личность Руселя — или скорее полумифического существа, представленного в виртуальных диафильмах для жителей деревни. Хилин с жадностью впитывал рассказы о благородном Старейшине, покинувшем свою возлюбленную ради жизни, посвященной служению людям, — бессмертном идеале для своих подданных.

Хилин рос, демонстрируя необыкновенные успехи в учебе. В четырнадцать лет он вошел в интеллектуальную элиту. По мере того как снижались образовательные стандарты, люди разучились читать и писать, и ученые монахи теперь наизусть зазубривали каждое правило, касающееся управления Кораблем или его обществом. Обучение начиналось в четырнадцать лет и продолжалось по меньшей мере двадцать, пока на смену им не приходили новые поколения.

Русель прозаично окрестил этих терпеливых собирателей знаний Друидами; его не интересовало, как смертные называют себя, — мелькали столетия, имена менялись. Он был доволен появлением Друидов. Бесконечное заучивание сведений заполняло их бесцельное существование — и создавало новый класс, противовес власти Автарков.

Хилин снова покорял вершины успеха, выдерживая один за другим экзамены Друидов. Даже страстная любовь к Сале, девушке из соседней деревни, не смогла отвлечь его от занятий.

Пришло время, пара испросила разрешения своих родителей на брак и получила его. Затем молодые попросили у Автарка позволения завести детей. К их восторгу, оказалось, что набор их генов, сведения о котором хранились в обширной памяти Друидов, благоприятствует браку.

Но, несмотря на это, Друиды запретили молодым людям иметь детей.

Хилин с ужасом узнал, что причиной этого являлись результаты последнего экзамена — проверки уровня его интеллекта и умственного потенциала. Он потерпел неудачу потому, что результаты оказались блистательными.

Русель долго размышлял об этом и наконец понял, в чем дело. Евгеника, избавление от слабых, в целом проводилась разумно. Но двойная власть Автарков и Друидов теперь пыталась также отсеивать слишком талантливых, слишком любопытных — они были потенциальными бунтовщиками. Заметь Русель эту тенденцию раньше, он искоренил бы ее. Если так будет продолжаться, смертные превратятся в пассивное, апатичное стадо, подчиняющееся Автаркам и Друидам, но бесполезное для высших целей миссии.

Но для Хилина все было уже кончено. Ему запретили даже видеться с Сале. Приближенные Автарка сообщили ему, что таков приказ самого Старейшины, хотя Русель, почти все время проводивший в дреме, ничего не знал об этой истории.

Хилин долгие часы просиживал в похожей на склеп комнате, где бесконечно демонстрировались виртуальные изображения Руселя. Он старался понять. Он говорил себе, что мудрость Старейшины превосходит его понимание; что эта разлука принесет ему добро, несмотря на причиненную боль. Он даже пытался найти утешение в сходстве своей несчастной любви с историей Руселя и Лоры. Но просветление не наступало; недоумение и боль вскоре переросли в негодование — и ненависть.

В отчаянии он попытался разрушить святилище.

В наказание Автарк заключил его в тюрьму на два дня. Хилин вышел из камеры внешне покорный, но внутри у него все кипело. Позднее Русель, узнав обо всем, корил себя за то, что не предвидел опасности.

Но ему стало так трудно оценивать ситуацию.

Койка информировала его, что его центральная нервная система постепенно разрушается. Русель еще мог шевелить ногами и руками — даже ходить, опираясь на специальное приспособление, — но он не чувствовал стопы, лишь слабую боль в пальцах ног. Неприятные и приятные ощущения равно потеряли для него смысл, и он перестал чувствовать ход времени. Выныривая на поверхность из глубин сна, он потрясенно узнавал, что год пронесся, словно один день; время теперь летело для него в несколько раз быстрее.

В то время как он медленно отдалялся от физического мира, в его сознании также происходили изменения. За тысячу лет его воспоминания, особенно самые яркие, самые драгоценные, истерлись, подобно покрытиям в коридорах Корабля; он уже не понимал, помнит ли что–то, или это лишь воспоминания о воспоминаниях.

Кем же он стал, оторвавшись от настоящего и прошлого? Может быть, он больше не человеческое существо? Смертные, разумеется, ничего не значили для него: их тела состояли из тех же атомов и молекул, что и тела их предков, более сорока раз прошедших переработку в системе Корабля, перетасованных в бессмысленных комбинациях. Они никак не могли затронуть его чувства.

По крайней мере, ему так казалось, пока Хилин не привел девушку.

Эти двое стояли перед виртуальным экраном в святилище Руселя, где, по их понятиям, обитал он сам. Пытаясь соответствовать его, Старейшины, представлениям о времени, они проводили там долгие часы, почти не двигаясь. На застывшем лице Хилина читались гнев и решимость. Но женщина была бесстрастна.

В конце концов рассеянное внимание Руселя привлекло какое–то сходство. Девушка. Она была выше большинства смертных, бледна, тонка в кости. Огромные темные глаза, казалось, смотрят в никуда, хотя пристальный взгляд их был направлен в невидимые камеры.

Лора.

Разумеется, это невозможно! Как такое могло произойти? На борту Корабля не было ее родственников. И все же Русель погрузился в какой–то полусон, принялся перебирать старые воспоминания, не в силах оторвать взгляда от ее лица.

Как и задумал Хилин.

Корабль был охвачен восстанием. Во всех деревнях Автарков и их семьи вышвыривали из роскошных кают. Те, веками властвовавшие над своими недолговечными собратьями, не ожидали ничего подобного, им не могла даже в голову прийти мысль о мятеже; сопротивление оказывали немногие. Толпу богато одетых старых правителей и их немногочисленных детей согнали в самую просторную комнату на Корабле — перевернутый амфитеатр, где много лет назад Русель лежал в койке, покидая Порт–Сол.

Восстание планировалось централизованно, время для него было тщательно подобрано, и план дотошно приведен в исполнение. Несмотря на столетия селекции, призванной в корне извести всякую инициативу и изобретательность, смертные оказались не такими уж забитыми, и в лице Хилина они нашли своего генерала. Все было кончено еще до того, как Старейшина отвлекся от созерцания девушки — он ничего не заметил.

Хилин, король коридоров, стоял перед лицом Старейшины. Он прикоснулся к лицу девушки — копии Лоры и — сорвал его. Это была маска, всего лишь маска; Русель со стыдом понял, что этот мальчишка смог перехитрить существо, которое было на тысячу лет старше него.

Размахивая окровавленной дубиной, Хилин выкрикнул вызов своему бессмертному богу. Системы Монастыря переводили слова юноши — прошла тысяча лет, и язык совершенно изменился.

— Ты допустил это, — вопил Хилин. — Ты позволил Автаркам жить за наш счет, словно [перевод отсутствует — паразитам?]. Мы мыли для них палубы собственной кровью, а они не давали нашим детям воды. А ты, ты [перевод отсутствует — непристойность?] позволял им все это. И знаешь почему? — Хилин шагнул ближе, и его лицо заполнило экран, находившийся перед Руселем. — Потому что тебя не существует. Тебя не видели сотни лет — я уверен, что вообще никогда не видели! Ты — ложь, состряпанная Автарками, чтобы держать нас в узде, вот что я думаю. Но мы в тебя больше не верим, не верим во все это [перевод отсутствует — фекалии?]. Теперь мы вышвырнули Автарков вон. Мы свободны!

И они действительно были «свободны». Хилин и его приспешники грабили квартиры Автарков, объедались пищей, упивались водой, которую Автарки хранили для себя, и занимались любовью до изнеможения, жизнерадостно бросая вызов запретам, охранявшим генетическое здоровье. И ни одна панель обшивки не была вымыта.

Прошло три дня, но беспорядки продолжались, и Русель понял, что настал самый тяжелый кризис за всю историю Корабля. Придется действовать. Подготовка к действию отняла у него еще три дня, большую часть из которых он сражался с неуклюжим медицинским оборудованием.

Затем Русель приказал открыть дверь Монастыря — впервые за сотни лет. Дверь открылась не сразу — ее заело. Наконец она распахнулась с громким треском, сделав его появление еще более устрашающим, чем он задумал.

Но поблизости никого не оказалось; никто не наблюдал его пришествия, кроме пятилетнего мальчишки. Ребенок, с круглыми от изумления глазами, глубоко засунувший палец в нос, до боли напомнил Руселю его племянника Томи, давно мертвого и перемолотого в установках для переработки отходов.

Русель стоял, весь в проводах и трубках, храбро опираясь на ходильную раму. Он попытался улыбнуться мальчику, но поскольку лица своего он не чувствовал, то не понял, удалось это ему или нет.

— Позови ко мне главных Друидов, — произнес он, и где–то рядом прошелестел перевод.

Мальчик закричал и убежал прочь.

Друиды уже склонились перед ним, спрятав лица. Он с большой осторожностью прошел между ними и даже позволил некоторым прикоснуться к своему халату. Он хотел убедиться, что они считают его реальным существом, хотел, чтобы они ощутили его пыльную древность. Может быть, и эти отшельники в глубине души, подобно Хилину, никогда до конца не верили в существование Старейшины. Что ж, теперь мессия внезапно явился им во плоти.

Но он видел их словно сквозь потрескавшееся стекло; он плохо слышал, не чувствовал своего тела, потерял обоняние и вкусовые ощущения. «Похоже на ходьбу в скафандре», — подумал он.

Русель был карающим божеством. Правила жизни на борту Корабля нарушены, гремел он. И это относится не только к недавней свалке. Больше никаких водных империй, никаких империй интеллекта: Друидам придется позаботиться о том, чтобы каждый ребенок получал основы знаний, учился правилам управления Кораблем и ознакомился с генетикой.

Автарки не должны больше держать власть в своих руках, решил он. Вместо них управление временно передается одному из Друидов — он ткнул пальцем в сторону какой–то насмерть перепуганной женщины. Управляя мудро и справедливо, она будет пользоваться поддержкой Старейшины. После ее смерти люди изберут преемника, который должен быть ей не ближе по крови, чем троюродный брат.

Старых Автарков и их потомство тем не менее следовало пощадить. Им предстояло пожизненное заключение в тюрьме–амфитеатре; их должны обеспечивать провизией, чтобы они не умерли с голоду. Русель думал, что со временем бывшие царьки и их странные дети–долгожители вымрут; пройдет лет пятьдесят — для него лишь миг — и проблема решится сама собой. Он решил, что убийств с него хватит.

Затем Русель вздохнул. Предстояло самое худшее.

— Приведите Хилина! — приказал он.

Приволокли короля коридоров, связанного полосами ткани. Русель понял, что его избивали; лицо его было покрыто ссадинами, рука сломана. Бывший лидер уже поплатился за свое кощунство — его предали те, кто искал милости Старейшины. Хилин смело смотрел в лицо Руселю, и в его взгляде читались сила и интеллект.

Израненное сердце Руселя заныло: сила и интеллект — этого смертным иметь не полагалось.

Разумеется, Хилина пришлось казнить. Его тело с содранной кожей выставили перед святилищем Старейшины как предупреждение последующим поколениям. У Руселя не хватило мужества смотреть на казнь. Вспомнив человека в синем комбинезоне, он подумал, что всегда был трусом.

Возвращаясь в Монастырь, он обернулся:

— И приберите в этой чертовой помойке.

Он знал, что пройдет немало времени, даже по его меркам, прежде чем ему удастся забыть презрительный, вызывающий взгляд Хилина. Но и юноша канул в Лету, подобно тысячам своих предков, вскоре исчезли его братья и сестры, племянницы и племянники — все, кто хотя бы отдаленно напоминал его, всех унесла река времени, и вскоре на всем Корабле лишь Русель помнил о восстании.

Это был последний раз, когда он покидал Монастырь.

* * *

Через некоторое время на Корабле разразилась жесточайшая эпидемия.

Она была вызвана несколькими факторами. В биосфере Корабля незаметно накапливались раздражающие вещества и аллергены; когда организмы людей ослабли, внезапно проявился латентный вирус. Даже Фараоны–создатели Корабля, несмотря на все свое мастерство, не смогли предвидеть подобный случай. Но в таком длительном полете — более пяти тысячелетий — инциденты были неизбежны.

Численность населения резко сократилась, достигнув опасной черты. В течение нескольких десятков лет Русель был вынужден вмешиваться, отдавая рокочущим голосом приказания, призванные обеспечить нормальное функционирование Корабля и скрупулезное соблюдение законов репродукции.

Снижение численности имело свои преимущества. Системы Корабля теперь в избытке производили продукты питания, и предпосылки для возникновения водяных империй исчезли. Русель бесстрастно размышлял о снижении стандартной численности экипажа.

Его поражало то, что вспышка болезни совпала с перестройкой его мыслительного процесса. Повседневные дела Корабля и шум сменявшихся поколений теперь едва привлекали его внимание. Но зато он стал ощущать медленное биение пульса, глубокий ритм, недоступный пониманию смертных. Зачарованный, следил он за вращением Галактики — ее усыпанный бриллиантами диск открывался в хвосте Корабля.

Русель стал острее чувствовать опасность. Бесконечно анализируя системы корабля, он обнаружил скрытые неполадки: комбинации параметров, которые могли повредить навигационные программы, ошибки во взаимодействии наномашин, постоянно обновлявших внутреннюю и внешнюю обшивки Корабля. Некоторые опасные ситуации были маловероятны: по его оценкам, Корабль мог столкнуться с ними приблизительно раз в десять тысяч лет. На Земле за это время успевала возникнуть и исчезнуть не одна цивилизация. Но он обязан был предвидеть подобные вещи, готовить Корабль к защите и реабилитации после подобных катастроф. В конце концов, хотя вероятность эпидемии и была ничтожно мала, времени для проявления вируса оказалось достаточно.

Тем временем обычаи смертных менялись от поколения к поколению.

Раз примерно в десять лет жители деревни Дилюка приближались к святилищу Старейшины, где все еще мерцало виртуальное изображение. Один из них, облаченный в длинный халат, с преувеличенной медлительностью ковылял, опираясь на раму, остальные съеживались. Затем все набрасывались на какой–то манекен и разрывали его на куски. Просмотрев несколько подобных представлений, Русель наконец понял, что происходит: конечно же, этот ритуал воспроизводил его последнее появление среди смертных. Иногда кульминацией спектакля становилось сдирание кожи с живого человека; должно быть, люди считали, что Старейшина требует подобной жертвы. Когда начинались эти жестокие сцены, Русель отводил равнодушный взгляд от экрана.

Тем временем жители деревни, в которой когда–то жила Сале, несчастная любовь Хилина, пытались заслужить благосклонность Руселя иным способом. Может быть, это являлось очередным следствием давней хитрости Хилина, а возможно, изначально было заложено в их схеме развития.

Девушки, высокие тонкие девушки с темными глазами: по мере того, как мелькали поколения, все больше их бегало по коридору, строило глазки мускулистым парням, драившим стены, качало детей на коленях. Это напоминало мультфильм: высокие и приземистые Лоры, худенькие и полные, счастливые и печальные.

Вероятно, это естественный отбор превращал людей в копии виртуальных изображений. Они взывали к его остывшему сердцу: если Старейшина так любил эту женщину, следовало выбрать жену, хотя бы отдаленно похожую на нее, и надеяться завоевать его расположение, родив таких же изящных дочерей.

Русель был одновременно тронут и приведен в смятение. Пусть делают, что им вздумается, сказал он себе, лишь бы выполняли свою работу.

Между тем оказалось, что по ту сторону баррикады Автарки и их долгоживущие потомки не вымерли, как рассчитывал Русель. Они существовали, интенсивно скрещивались, и продолжительность их жизни постепенно увеличивалась.

В их ситуации это естественно, размышлял Русель. В замкнутом пространстве просто не хватило бы места для растущего населения. Следовательно, наилучшим способом сохранения и передачи наследственной информации — единственного, ради чего существовали люди, — было увеличение продолжительности жизни ее носителей. Взрослые жили веками, для немногочисленных отпрысков детство длилось десятки лет. Руселю эти создания с пустыми глазами и их иссохшие, похожие на старичков дети казались особенно отвратительными. Но он по–прежнему не мог заставить себя избавиться от них. Возможно, он видел в них искаженное подобие себя самого.

Лишь одна тенденция среди жителей Корабля оставалась постоянной. Смертные по обе стороны барьера явно тупели.

С течением времени — из страха перед появлением нового Хилина в детях подавлялись всякие зачатки интеллектуального развития — становилось ясно, что отбор ведет к вырождению. Среда обитания Автарков еще менее стимулировала умственную деятельность, и, несмотря на длительность своего жизненного цикла, они еще быстрее избавлялись от ее груза — думать было скучно.

Однако смертные обеспечивали функционирование Корабля, а их связи, все больше напоминавшие спаривание животных, тщательно регулировались генетическими правилами. Это озадачивало Руселя: ведь было очевидно, что люди уже совершенно не понимали, зачем выполняют эти странные вещи.

Он заметил, что для женщин наиболее привлекательными являлись те, кто с особенным усердием тер палубу или отказывался от браков с родственниками. В этом был какой–то смысл: в конце концов, возможность угодить живому богу‑Старейшине давала преимущества, ее стоило продемонстрировать окружающим и передать потомству.

Русель копил в памяти подобные наблюдения и выводы. Но сейчас его гораздо больше, чем население Корабля, интересовало то, что происходило снаружи.

Старейшина буквально слился с Кораблем, оборудование теперь служило ему вместо отказавшей нервной системы. Он плыл вместе с Кораблем по межгалактическому течению, чувствовал шуршание частичек темной материи, заглатываемой его двигателями, ощущал слабые прикосновения магнитных полей. Пространство между галактиками оказалось вовсе не такой пустыней, как он себе представлял. Пустоты не существовало. Русель понял, что космос заполнен сложным переплетением нитей темной материи, протянувшимся по всей Вселенной, и галактики запутались в этой сетке, словно светляки. Он научился распознавать течения и рифы в море темной материи, которую жадно поглощала гравитационная яма Корабля.

Русель остался один на один с галактиками и своим сознанием.

Один–единственный раз, паря во тьме, он уловил чужой сигнал. Зов был холодным и ясным, словно звук трубы, и эхо его огласило бесконечную космическую ночь. Он исходил не от людей.

Русель прислушивался тысячу лет, но больше не услышал ничего подобного.

* * *

К нему заявилась Андрес.

— Оставь меня в покое, старая мегера, — буркнул он.

— С превеликим удовольствием сделала бы это, поверь мне, — огрызнулась она. — Но у тебя возникла проблема, Русель. Ты должен выйти из своей проклятой клетки и уладить ее.

Он ясно видел ее лицо и истонченную, гладкую кожу. Вместо остального тела в воздухе плавало какое–то пятно неопределенных очертаний. Разумеется, все это не имело никакого значения.

— Что за проблема?

— Со смертными. Что же еще? Остальное совершенно неважно. Тебе нужно выйти и посмотреть.

— Не хочу. Это неприятно.

— Знаю, что неприятно. Но это твой долг.

Долг? Это она сказала или он? Может быть, это видение? Время стерло все границы между сном и реальностью.

Сам Русель уже не был живым организмом. Центральная нервная система его настолько деградировала, что он не знал, доносит ли она хоть какие–нибудь сигналы до затвердевшего головного мозга. Его жизнь поддерживалась искусственно. Со временем системы Корабля проникали все глубже в скорлупу, которая когда–то была его телом. Он словно превратился в еще одно устройство, подобное аппаратам регенерации воздуха или очистки воды, такое же старое и громоздкое, требовавшее бесконечных тщательных забот.

Даже границы его сознания были размыты. Русель представлял себе свой мозг в виде какого–то темного зала, наполненного парящими в воздухе облаками, подобными нуль–гравитационным скульптурам. Это были его воспоминания — или, может быть, воспоминания о воспоминаниях, использованные множество раз, размноженные, отредактированные и переработанные.

Там был и он, светящаяся точка разума, порхавшая среди дрейфующих рифов памяти. Временами, плывя среди бездумной пустоты, не терзаемый ни воспоминаниями, ни страхами, избавившись от всех мыслей, кроме примитивного сознания собственного я, он чувствовал удивительную свободу — легкость, беззаботность, молодость снова возвращались к нему. Но когда этот невинный огонек натыкался во тьме на риф памяти, возвращалось сознание вины, неискоренимый, тяжкий стыд, причины которого он давно уже забыл; он уже не мог представить, каким образом можно избавиться от этого груза.

Однако в этой пещере воспоминаний Русель жил не один. Иногда из мрака раздавались голоса, даже мелькали лица неопределенного возраста, с размытыми чертами. Здесь были и Дилюк, его брат, и Андрес, и Рууль, и Селур, и еще кто–то. Русель прекрасно знал, что они давно мертвы и в живых остался лишь он один. Он смутно помнил, что установил перед собой их виртуальные изображения в качестве утешения, способа сосредоточить внимание — черт подери, просто для компании. Но сейчас он уже не мог отличить фотографию от миража, сна, шизоидной фантазии, порожденной его полуразрушенным мозгом.

Однако Лора никогда не появлялась перед ним.

Самой частой гостьей была Андрес, хладнокровный Фараон, его последняя спутница.

— Никто не говорил, что это будет легко, Русель, — сказала она.

— Ты это уже сто раз повторяла.

— Повторяла. И буду повторять, пока мы не достигнем Большого Пса.

— Большого Пса?..

Это их место назначения. Русель опять забыл об этом, забыл, что все это хотя бы теоретически должно закончиться. Дело было в том, что мысли о начале и конце заставляли его вспомнить о времени, а здесь он всегда ошибался.

Сколько? Ответ прошелестел в его сознании. Круглое число? Прошло двадцать тысяч лет. Осталось около пяти тысяч. Разумеется, это смешно.

— Русель! — рявкнула Андрес. — Тебе нужно сосредоточиться.

— Ты ведь даже не Андрес, — проворчал он.

Она скорчила гримасу притворного ужаса.

— О нет! Давай не будем придумывать экзистенциальных ловушек. Просто сделай то, что должен, Русель.

И он с неохотой, собрав остатки внимания, отправил виртуальный «глаз» в недра Корабля. Он смутно осознавал, что Андрес сопровождает его, парит рядом, словно тень.

Русель нашел то место, которое по–прежнему называл деревней Дилюка. Разумеется, каркас коридоров и кают остался прежним, изменить его было невозможно. Но с тех пор, как он видел все это в последний раз, даже временные перегородки, которые каждое поколение переделывало на свой лад, остались нетронутыми. Люди больше не занимались таким делом, как созидание.

Он забрел в тесную квартирку, где когда–то жил Дилюк. Мебель исчезла. В углах комнаты ютились гнезда — беспорядочные кучи тряпок и пластиковых стружек. Он видел, как люди брали из систем регенерации стандартную одежду и тут же разрывали ее на куски, чтобы соорудить себе грубые лежбища. В комнате стоял смешанный запах мочи, кала, крови и молока, пота и спермы — основных выделений человеческого организма. Но члены экипажа были безукоризненно чистыми. Раз в несколько дней мусор выметали и отправляли на переработку.

Вот как теперь жили люди.

Стены и переборки Корабля поддерживались в чистоте и сияли, как и все поверхности, пол и потолок. Одну из перегородок драили так старательно, что со временем она стала полупрозрачной: еще пара поколений, подумал Русель, и они протрут ее насквозь. Экипаж по–прежнему выполнял свои основные обязанности; потеряв столь многое, люди сохраняли этот обычай на протяжении тысяч лет.

Но эти современные смертные не просто обслуживали Корабль, как когда–то поколение Руселя. У них появились более глубокие мотивы.

Под давлением естественного отбора, по мере того, как люди старались перещеголять друг друга в искусстве выполнения рутинной работы — средстве привлечения партнера, — сформировались новые обычаи. Теперь, понял Русель, смертные обеспечивают функционирование систем Корабля подобно тому, как на Земле танцуют пчелы, дерутся олени, ломая рога, а павлины распускают свои бесполезные хвосты: они делают это, чтобы привлечь самку и получить возможность размножаться. «Интеллект исчез, и его место занял инстинкт», — подумал Русель.

До тех пор пока работа оставалась на первом плане, Руселя не волновало все остальное. И кроме того, новый стимул оказался исключительно эффективным. Он обеспечивал точность выполнения, требуемую для обслуживания систем Корабля: можно закрепить решетку на вентиляционном отверстии изящными движениями, а можно сделать это неуклюже, но для того, чтобы привлечь противоположный пол, ты должен выполнить это правильно. Даже если действие не имеет смысла, ты должен выполнить все в точности.

Русель услышал неподалеку чей–то плач.

Камера направилась на звук, паря под потолком коридора. Завернув за угол, он наткнулся на группу жителей деревни.

Здесь собралось около двадцати пяти человек, взрослых и детей. Естественно, обнаженных; уже сотни лет никто не носил одежды. Некоторые держали на руках или на плечах младенцев. Они сидели на корточках, окружив рыдающую женщину. За голыми спинами, коленями и локтями Русель разглядел, что она нянчит какой–то окровавленный предмет. Окружающие, протягивая руки, гладили ее по спине и волосам; Русель заметил, что кое–кто тоже плачет.

— Очевидно, они способны на сопереживание, — сухо заметила Андрес.

— Вижу. Они потеряли почти все, но это осталось…

Внезапно все, кроме плачущей, повернули головы, словно антенны. Что–то испугало их — возможно, едва уловимое жужжание, выдававшее присутствие Руселя. Эти лица, с прямыми носами и узкими подбородками, по–прежнему оставались человеческими, несмотря на низкие лбы. «Похоже на клумбу цветов, поворачивающихся вслед за солнцем», — подумал Русель. Широко раскрытые глаза, рты, искаженные гримасой страха.

И все они в той или иной степени напоминали Лору, ее тонкое, ангельское лицо, рассеянный взгляд. Иначе и быть не могло; к такому результату привела слепая сила эволюции, тысячи лет вертевшая злополучным экипажем. Надобность в мыслительных способностях отпала, но подобное лицо могло смягчить сердце дряхлого существа, управлявшего миром.

Странная живая картина из лиц Лоры лишь мгновение оставалась неподвижной. Затем смертные обратились в бегство. Они устремились прочь по коридору, бегом, ползком, натыкаясь на стены.

— Черт меня возьми, с каждым поколением они все больше напоминают шимпанзе, — пробурчала Андрес.

В мгновение ока все исчезли, и осталась лишь несчастная женщина.

Русель приблизился к женщине, двигаясь осторожно, чтобы не потревожить ее. Она была молода — двадцать, двадцать один? Определить возраст смертных становилось труднее; с каждым поколением они созревали все медленнее и медленнее. Эта девушка явно была уже способна иметь детей — более того, она недавно стала матерью, об этом говорил ее дряблый живот и тяжелые от молока груди. Она вся была в крови — ужасное ярко–алое пятно на фоне тусклых вытертых переборок. Но на руках она держала не дитя.

— Клянусь Летой, — произнес Русель. — Это рука. Детская рука. Меня, наверное, сейчас вырвет.

— Не получится. Взгляни поближе.

Из окровавленного куска плоти торчала белая кость. Руку оторвали у запястья. Два крошечных пальчика были почти начисто обгрызены — от них остались лишь суставы.

— Это запястье, — безжалостно продолжала Андрес, — откусили. Зубами, Русель. И пальцы грызли тоже зубами. Подумай об этом. Немного практики, и можно, схватив один из этих пальчиков резцами, содрать с них мышцы и сухожилия…

— Заткнись! Клянусь Летой, Андрес, я сам вижу. Мы всегда старались избежать каннибализма. Мне казалось, что это достаточно прочно вколочено в их убогие черепа.

— Прочно, без сомнения. Но мне кажется, это был не каннибал — тот, кто это сделал, не принадлежал к роду людскому.

Русель, поднявшись повыше, огляделся. Он заметил кровавый след, ведущий прочь от женщины; сомнения не было: что–то тащили по полу.

— Думаю, среди наших смертных внезапно появился хищник, — сказала Андрес.

— Не так уж и внезапно, — возразил Русель. Какая–то часть его разрозненного сознания изучала информацию о событиях на Корабле, записанную на видеокамеры. Подобные инциденты имели место в течение последних двухсот лет. — Раньше они редко выходили на охоту — пару раз в пятьдесят лет. Забирали в основном стариков или новорожденных — незначительный ущерб. Но теперь, похоже, они стали жадными.

— И проделывают брешь в рядах смертных.

— Верно. Ты хорошо сделала, что привела меня сюда.

Проблему необходимо было решать. Но для этого, с возраставшим ужасом понимал он, ему придется оказаться лицом к лицу с жутью, которую он на тысячи лет выбросил из своего сознания.

— Я с тобой, — мягко произнесла Андрес.

— Тебя здесь нет, — огрызнулся он, — Но мне придется как–то справиться с этим.

— Придется, — качая головой, повторил призрак Андрес.

Он последовал за кровавой полосой, тянувшейся по коридорам деревень. Местами прерываясь, след прятался в тенях, нырял в дыры, протертые в переборках. Русель подумал, что это похоже на тайную охотничью тропу.

Наконец он оказался перед переборкой, разделявшей Корабль на две части. Здесь кончалась территория смертных. Долгое время он старался не вспоминать о том, что находилось за этой стеной; вообще–то, если бы он мог отрезать кормовой отсек и отправить всю эту дрянь в космос, он бы давно сделал это.

Перед ним зияла дыра, достаточная, чтобы пропустить тщедушного человека: в метровой стене из металла и пластика аккуратно просверлили нору с гладкими стенками.

— Не может быть, чтобы у них нашлись орудия, — удивился он. — Как они проделали это?

— Зубами, — ответила Андрес. — Зубами и ногтями — у них было полно времени. Вспомни, с кем имеешь дело. Даже если бы переборка была алмазной, они в конце концов прорвались бы наружу.

— Я надеялся, что они вымерли.

— Надеялся! Выдаешь желаемое за действительное — ты всегда этим грешил, Русель. Я с самого начала говорила, что их нужно перебить. Они просто дармоеды.

— Я не убийца.

— Нет, ты убийца…

— Это люди такие же, как и смертные.

— Нет, не такие. А теперь они принялись поедать наших смертных.

Русель заколебался у входа в нору. Андрес, видимо, угадала его страх, но ничего не сказала.

Он двинулся вперед.

Пройдя по туннелю, он оказался в огромной, перевернутой вверх дном комнате в основании Корабля, которую по–прежнему называл амфитеатром. Это было просторное, голое помещение в форме поставленного на бок цилиндра. После перехода к искусственной гравитации здесь проводили монтаж громоздких установок, необходимых для подготовки к длительному межгалактическому путешествию. На полу и стенах сохранились детали давно покинутых сооружений: консоли, металлические платформы, чудовищные подъемные краны для работы при низком тяготении, похожие на гигантские скелеты. Повсюду висели круглые лампы, распространявшие желтовато–белый свет. Странное, величественное зрелище, оно вызвало в памяти Руселя картины прежней счастливой, деятельной жизни. На стене комнаты, когда–то служившей полом, он даже разглядел кронштейны, поддерживавшие антигравитационные койки, в которых члены экипажа лежали во время старта.

Все поверхности были изъедены ржавчиной. Никакого движения. Бывший пол, который Андрес сделала прозрачным всего через год полета, покрывало нечто, напоминавшее камень. Это был слой затвердевших фекалий, тряпок и грязи — стена дерьма, загородившая Галактику.

Сначала Русель не заметил в этих металлических джунглях ни одного живого существа. Затем, присмотревшись и слившись с окружающими руинами, он смог кое–что разглядеть.

Они похожи на тени, подумал он; хрупкие двуногие тени, они скрытно, осторожно мелькали среди консолей. Временами они напоминали людей — прямоходящие, целеустремленные, с тонкими конечностями, раздутыми животами. Но стоило им опуститься на четвереньки и поскакать прочь, согнувшись в три погибели, и всякое сходство с людьми исчезало. По–видимому, они не носили одежды, как и экипаж Корабля. Но тела их, в отличие от смертных, покрывали какие–то густые темно–бурые волосы. Мех.

В воздухе парили роботы, доставляя ползающим существам пищу и воду. Но те игнорировали посланцев Корабля, поддерживавших их существование.

Андрес мрачно произнесла:

— Знаю, что ты не хотел вспоминать об этих пережитках прошлого, Русель. Но Корабль присматривал за ними. Разумеется, их кормят. Одежда, одеяла и тому подобное — они рвут их в клочья, чтобы сооружать гнезда, как смертные. Они не подходят к бункеру с провизией, как делают те; роботам приходится приносить им все необходимое и убирать за ними. Но они довольно пассивны. Они не противятся роботам, когда те моют их, перевязывают раны или лечат. Они привыкли, что машины за ними ухаживают.

— Flo чем они занимаются целыми днями?

Андрес рассмеялась.

— Видимо, ничем. Просто поедают пищу, которую мы им даем. Иногда немного лазают по кронштейнам.

— В них должна быть хоть какая–то искра любознательности, мысли. Есть же она у смертных! Они же люди.

— Их предки были людьми. Теперь они совершенно утратили способность мыслить… Вот оно. Смотри. Они собираются у кормушки. Может быть, нам удастся увидеть, что они делают.

Кормушка представляла собой небольшое углубление в стальном полу. На дне ее виднелись какие–то зеленые и бурые пятна. Робот вывалил в яму порцию пищи — кучу ярких шаров, цилиндров и дисков, помещавшихся в человеческой ладони.

Со всех концов амфитеатра потянулись животные — они шли, скакали, двигаясь неуклюже, словно при низкой гравитации, и в то же время с преувеличенной осторожностью, заметил Русель, словно тела их были очень хрупкими и дряхлыми. Они собрались вокруг кучи еды, но никто не притронулся к ней: они просто рухнули на пол, словно сраженные смертельной усталостью.

Из хаоса металлических конструкций показались какие–то существа поменьше ростом. Они передвигались беспокойно, но так же настороженно, как и остальные. Должно быть, дети, решил Русель, но в них не было ни живости, ни энергии. Они походили на старичков. Детей оказалось значительно меньше, чем взрослых, всего горстка среди полусотни существ.

Приблизившись к кормушке, дети взяли по несколько кусков разноцветной пищи и понесли ее взрослым. Те приняли услугу с безразличием, некоторые зарычали, слегка ударив ребенка по голове или плечам. Но маленькие слуги упорно направились за новыми порциями.

— Они не слишком заботятся о гигиене, — заметил Русель.

— Отнюдь нет. Но им это не нужно. Их иммунная система намного устойчивее, чем у смертных. А корабельные роботы время от времени наводят здесь порядок.

— Почему взрослые сами не возьмут себе поесть? Это было бы быстрее, — удивился Русель.

— Такой у них обычай, — пожала плечами Андрес. — У них в обычае также есть кое–какую другую пищу.

В самом центре углубления виднелась щель, запятнанная чем–то бурым и усыпанная странными белыми предметами.

— Это кровь, — поразился Русель. — Засохшая кровь. А эти белые штуки…

— Кости, — с вызовом сказала Андрес. Она показалась Руселю странно возбужденной и взволнованной отвратительным зрелищем. — Но здесь многовато останков для случайных набегов на страну смертных.

Русель содрогнулся.

— Значит, они пожирают друг друга.

— Не совсем. Старики едят молодых; матери поедают детей. Таковы их нравы.

— О Лета…

Андрес была права: Руселя не могло стошнить. Но на мгновение он ощутил, как его тело, убаюканное Кораблем, корчится от отвращения.

— Не понимаю твоей реакции, — холодно заметила Андрес.

— Я не знал…

— Тебе следовало это предвидеть — предвидеть последствия своего решения оставить этих существ в живых.

— Ты чудовище, Андрес.

Она засмеялась злым смехом.

Разумеется, он знал, что это за животные. Это были Автарки или отдаленные потомки клана долгожителей, когда–то управлявших смертными. За двадцать тысяч лет неумолимого отбора ген, обеспечивший их преимущество перед смертными, ген долголетия, внедренный в человеческий организм терапией Квэкс, получил полное выражение. К тому же в тепличных условиях им не нужно было тратить драгоценную энергию на развитие мозга.

Шло время, они жили все дольше и дольше, а думали все меньше и меньше. Теперь Автарки стали почти бессмертными, но потеряли человеческий облик.

— Они и впрямь довольно забавны, — весело сказала Андрес. — Я долго пыталась разобраться в их экологии, если можно так выразиться.

— Экологии? Тогда ты, наверно, сможешь объяснить мне, какая польза живому существу от подобного обращения с детьми. Этих малышей, похоже, специально выращивают. Цель жизни — сохранение генов; даже в нашем искусственном мирке действует это правило. Но каким образом поедание детей может способствовать этому? Ах, вот оно что… — Он уставился на волосатые существа. — Но эти Автарки бессмертны.

— Точно. Они лишены разума, но живут вечно. Когда исчезла способность мыслить, эволюция работала с тем, что осталось.

Даже среди этих странных созданий действовали генетические законы. Но теперь возникла необходимость в новой стратегии, которая намечалась уже во времена первых Автарков. Для распространения генов путем размножения не хватало места, но если люди станут бессмертными, гены тоже смогут выжить.

— Простого долголетия оказалось недостаточно, — пояснила Андрес. — Даже самые живучие могут в конце концов погибнуть от какого–нибудь несчастного случая. Сами гены могут быть повреждены, например в результате воздействия радиации. Безопаснее их копировать! Оказалось, что для собственного блага следует порождать небольшое количество детей, немногие из которых, самые ловкие и сильные, смогли выжить.

Но как ты видишь, жизненное пространство у них ограничено. Родителям пришлось бороться за место против собственных детей. Они не заботятся о детях. Они используют их в качестве рабов — а когда рождается слишком много, то и в качестве пищи… Но всегда находится один–другой, кто доживает до зрелого возраста, и этого достаточно для поддержания численности на прежнем уровне. В некотором смысле борьба со взрослыми способствует тому, что выживают лишь сильнейшие. С генетической точки зрения, это смешанный способ выживания.

— Резервная стратегия, — сказал Русель. — Так сказал бы инженер. Дети — это страховка.

— Верно, — подтвердила Андрес.

Здесь действовали биологические законы: вот до чего дошел «Мэйфлауэр».

Русель, размышляя о судьбе своих подопечных, пришел к выводу: все дело в длительности полета.

Экипаж осознавал цель полета Корабля примерно в течение первых ста лет, пока не сменилось два поколения, а воспоминания о Порт–Сол не канули в прошлое.

На Земле исторические эпохи исчислялись сотнями лет; за тысячелетия возникали и рушились империи. Память подсказывала Руселю, что для сохранения единства сознания в течение такого длительного времени необходимо задействовать глубинный уровень человеческой психики: например, выдвинуть идею вечного Рима или поклонения Христу. Если в первые сто лет полета люди действовали осознанно, то затем смысл их действий был утерян. Русель сам наблюдал это: смертные начали воспринимать идею Корабля и его миссию через виртуальный образ самого Руселя. Даже восстание Хилина служило выражением этого культа. Можно называть это мистицизмом; как бы то ни было, такая модель работала в течение тысячелетий.

Андрес и Фараоны могли предвидеть и запланировать полет длиной в тысячу лет, размышлял Русель. Но дальше этого даже их воображение не шло; Русель заплыл в незнакомые воды. Десятки тысяч лет — подобного промежутка времени было достаточно не только для возвышения и падения империй, но для жизни целого биологического вида.

Идеология, заставлявшая смертных чистить переборки, за такое время потеряла первоначальный смысл и уже не затрагивала сознания смертных; их действиями теперь управляли гораздо более древние биологические импульсы, например инстинкт размножения: они чистили стены, чтобы приобрести партнера. Это не имело ничего общего с миссией Корабля; смертные больше не понимали подобных абстракций. А тем временем естественный отбор делал свое дело среди смертных и среди Автарков. И разумеется, по мере того, как разум сменялся инстинктами, роль Руселя становилась все более важной — лишь он один теперь являлся носителем первоначальной идеи, единственным мыслящим существом на Корабле.

Иногда он ощущал тошноту, даже чувство вины за несчастную судьбу, которая постигла бесчисленные поколения экипажа: все это во имя давно мертвого Фараона Андрес и ее эгоистичной несбыточной мечты. Но отдельные смертные быстро исчезали, словно пылинки во тьме, и с ними их мелкие радости и страдания. В этой быстротечности было что–то утешительное.

* * *

Как бы то ни было, пути назад не существовало — ни для них, ни для него.

Андрес все еще рассматривала Автарков. Хрупкие осторожные животные чем–то отдаленно напоминают его самого, с неохотой признал Русель. Странно подумать, смертные оказались в плену у бессмертных: с одной стороны, его собственный истощенный разум, управлявший Кораблем сверху, с другой стороны, бывшие Автарки, ведущие на них охоту.

— Тебе известно, что бессмертие, победа над смертью — древнейшая мечта человечества, — сказала Андрес. — Но бессмертие не превращает тебя в божество. Вот ты бессмертен, Русель, но если бы не твоя опора, Корабль, ты оказался бы совершенно беспомощен. А эти… животные… обладают бессмертием, но больше у них ничего нет.

— Это чудовищно.

— Конечно! А разве сама жизнь не чудовищна? Но генам все равно. И эти скачущие, словно обезьяны, Автарки иллюстрируют высшую логику бессмертия: чтобы выжить, неумирающему в конце концов придется пожирать своих детей.

Но все мы на этом Корабле — дети одной чудовищной матери, подумал Русель, это ее высокомерие и чрезмерная самонадеянность создали Корабль и поставили перед ним эту миссию.

— Это исповедь, Фараон?

Андрес не ответила. Она и не могла ответить. В конце концов, это ведь была не Андрес, а ее виртуальный образ, созданный системами Корабля на пределе его технических возможностей, чтобы поддержать угасающий разум Руселя. И любой ее недостаток — лишь отражение его собственных.

Собрав всю силу воли, Русель отпустил ее.

Один из взрослых, самец, сел, почесал грудь и прыгнул прямо в кормушку. При его приближении дети бросились врассыпную. Самец раскидал свежеприготовленную пищу и выудил из кучи нечто маленькое, белое. Русель догадался, что это череп, детский череп. Животное разбило его на кусочки, отшвырнуло обломки прочь и направилось куда–то — бесцельное, бессмертное, бессмысленное.

Русель, покинув амфитеатр, заделал прогрызенную перегородку. Затем он соорудил параллельно ей новую переборку и проделал в корпусе между двумя стенками дыру, создав стену из вакуума. Больше он никогда не вспоминал о том, что находилось по ту сторону баррикады.

* * *

Через двадцать пять тысяч лет после того, как его мир рухнул, Русель узнал, что ему суждено спастись.

— Русель. Русель…

Он хотел, чтобы голоса умолкли. Ему больше не нужны были голоса — ни Дилюка, ни даже Андрес. У него не было ни тела, ни живота, ни сердца; ему вообще никто не был нужен. Его воспоминания рассеялись во тьме, подобно тусклым светлым кляксам далеких галактик, окружавших Корабль. И, подобно Кораблю, он неуклонно продвигался вперед, безо всякой цели, безо всякого смысла.

Меньше всего он желал слышать голоса. Но они не затихали. С крайней неохотой он заставил свой ослабевший мозг сконцентрироваться.

Голоса доносились из коридора в деревне Дилюка. Он смутно различил фигуры людей около двери, той двери, около которой на него когда–то натолкнулся маленький Рус, — далекое воспоминание сверкнуло, как искра тепла и радости, — у этой самой двери стояли два человека.

Прямоходящие. В одежде.

Это не смертные. Они призывали его. Могучим усилием воли Русель заставил себя очнуться.

Они стояли бок о бок, мужчина и женщина — молодые, наверное не старше тридцати. Одетые в опрятную оранжевую униформу и сапоги. Мужчина был чисто выбрит, женщина держала на руках младенца.

Вокруг них столпились смертные. Обнаженные, бледные, широко раскрыв глаза от удивления, они, присев на корточки, протягивали к улыбающимся пришельцам длинные руки. Некоторые яростно скребли пол и стены, ухмыляясь, сверкая зубами. Они пытались произвести впечатление на новоприбывших сноровкой в уборке — единственным способом, который был им известен.

Женщина позволила смертным погладить ее ребенка. Но глаза ее были настороженными, а улыбка принужденной. Мужчина держал руку поблизости от оружия, висевшего на поясе.

Руселю потребовалось немало усилий, чтобы отыскать устройство, позволявшее ему говорить. Он произнес:

— Русель. Это Русель.

Когда призрачный голос разнесся по коридору, мужчина и женщина в испуге подняли головы, а смертные съежились. Пришельцы с восторгом переглянулись.

— Это правда, — воскликнул мужчина. — Это действительно «Мэйфлауэр»!

Устройства Корабля прошептали Руселю перевод.

Женщина засмеялась:

— Естественно, это «Мэйфлауэр». А что же еще, по–твоему?

— Кто вы? — спросил Русель.

Мужчину звали Пириус, женщину — Торек.

— Мы прибыли в галактику Большого Пса?

— Нет, — мягко сказал Пириус.

По их словам, они прилетели из его родной Галактики, из самой Солнечной системы, на сверхсветовом Корабле, преодолев мучительный путь «Мэйфлауэра» за несколько недель.

— Вы прошли тринадцать тысяч световых лет от Порт–Сола, — рассказал Пириус. — На это вам потребовалось больше двадцати пяти тысяч лет. Это рекорд для Корабля–ковчега!

Тринадцать тысяч световых лет? Всего полпути. Это невозможно.

Торек взяла в ладони лицо смертной девушки, подошедшей к ней близко и пытавшейся приласкаться, подобно зверьку. Это было лицо Лоры.

— А мы, — добавила она, — отправились искать вас, и вот нашли.

— Да! — улыбнулся Пириус. — И ваш летающий музей!

Русель поразмыслил над сообщением:

— Так человечество не погибло?

Нет, конечно, рассказал ему Пириус. Армии Коалиции, от которой спасалась бегством команда «Мэйфлауэра», истребили целые планеты по всей Галактике. Это был век войны, в которой погибли триллионы людей. Но человечество выдержало.

— И мы победили! — гордо произнес Пириус. Сам Пириус вместе с Торек участвовал в каком–то особенно жестоком бою за освобождение центральной части Галактики. — Галактика теперь принадлежит людям, Русель.

— Людям? Но как вы смогли остаться людьми?

Судя по всему, они поняли смысл вопроса.

— Мы воевали, — ответил Пириус. — Мы не могли позволить себе эволюционировать.

— А Коалиция?

— Пала. Исчезла. Погибла. Теперь они не смогут причинить вам вреда.

— А мой экипаж?

— Мы заберем их домой. Там есть места, где о них позаботятся. Но…

Торек продолжила:

— Но Корабль слишком велик, чтобы развернуть его. Я не уверена, что мы сможем забрать вас.

Однажды Русель уже видел себя, одеревеневшего старца без возраста, глазами Поро, правнука Дилюка. А сейчас, всего на мгновение, он представил себе, каким его видят Пириус и Торек. Иссохшее, полумертвое существо, опутанное сетью проводов и трубок.

Разумеется, это не имело никакого значения.

— Значит, моя миссия выполнена?

— Да, — мягко ответил Пириус. — Вы выполнили ее превосходно.

Русель не видел, как Пириус и Торек загоняли смертных и Автарков с Корабля на свое невероятно тесное судно. Он не слышал прощальных слов Пириуса, не видел, как гости улетали обратно, к ярким огням принадлежащей людям Галактики, оставляя его в одиночестве. Он теперь видел и слышал лишь Корабль, терпеливый, бесстрастный Корабль.

Корабль — и одно лицо, наконец представшее перед ним; изящное лицо с рассеянным взглядом. Русель не знал, является ли оно подарком Пириуса или Андрес, существует ли оно на самом деле или рождено его воображением. Все это стало неважно теперь, когда она наконец улыбалась ему, и он почувствовал, как падает с плеч груз древней вины, уходит боль, терзавшая его двадцать пять тысяч лет.

«Мэйфлауэр» несся все дальше в бесконечную тьму, и коридоры корабля были чистыми, сверкающими и пустыми, как мысли Руселя.