Звезды комбата

ДОРОГА НА ЧЕНСТОХОВУ

За пять месяцев, пока С. В. Хохряков залечивал тяжелые раны, 3-я гвардейская танковая армия успела совершить много славных дел.

После освобождения Проскурова 7-й гвардейский танковый корпус, действуя в полосе 60-й армии, принимал участие в окружении двенадцатитысячной группировки немецко-фашистских войск в районе Тернополя. В результате совместных усилий танковых и стрелковых соединений эта группировка противника была разгромлена и 15 апреля 1944 года освобожден Тернополь.

3-я гвардейская танковая армия получила трехмесячную передышку для укомплектования техникой и обучения прибывающего пополнения.

15 июля танкисты 3-й гвардейской танковой снова вступили в сражения.

Во взаимодействии с другими объединениями 1-го Украинского фронта танкисты генерала П. С. Рыбалко принимали участие в освобождении Львова и Перемышля, а затем, перешагнув Государственную границу и форсировав реку Сан, 29 июля в районе польского города Баранув вышли к Висле.

54-я гвардейская танковая бригада и в ее составе батальон хохряковцев под командованием Михаила Прокофьевича Тонконога форсировали Вислу и завязали бои на Сандомирском плацдарме.

28 августа после тяжелых боев по расширению плацдарма, 7-й гвардейский Киевский танковый корпус был выведен на доукомплектование под Раву-Русскую. Здесь танкисты готовились к предстоящим сражениям. Сюда шли маршевые роты, пополняя поредевшие в боях подразделения гвардейцев, прибывала боевая техника.

В начале сентября 54-ю гвардейскую бригаду возглавил полковник Иван Ильич Чугунков.

Семен Васильевич Хохряков в эти дни заканчивал лечение во фронтовом полевом госпитале, который так и оставался в Староконстантинове. Попытки сбежать на фронт, как это удавалось ему прежде, не увенчались успехом.

К Хохрякову приехал офицер, вручивший по поручению командарма П. С. Рыбалко и члена Военного совета армии С. И. Мельникова герою подарки, а начальнику госпиталя — настоятельное требование «капитально отремонтировать танкиста». После отъезда офицера у комнаты Хохрякова начала постоянно дежурить медицинская сестра, пристально наблюдавшая за своим подопечным.

Находясь вдали от родной бригады, Хохряков жил ее жизнью. От боевых друзей часто приходили письма. Соратники искренне поздравляли своего комбата со званием Героя, желали ему скорейшего выздоровления, напоминали об обязательном возвращении «домой», делились с ним самыми сокровенными мыслями.

Из писем однополчан Хохряков узнал подробности продолжавшихся боев бригады и батальона после его ранения под Проскуровом.

Гвардии старший лейтенант Иван Макарович Урсулов, заменивший раненого комбата, многому научился у Хохрякова. И еще раз убедился: если командир, замполит и начштаба не прячутся от боя, бойцы подразделений пойдут с ними в огонь и в воду, на подвиг и на смерть. Урсулов взял на постоянное вооружение заветные правила Хохрякова: маневр, внезапность, стремительность и напор.

На следующий день после ранения С. В. Хохрякова части 7-го гвардейского танкового корпуса, перегруппировав силы, двинулись в направлении местечка Ярмолинцы, обходя Проскуров с юга. Вечером 24 марта 54-я и 56-я танковые бригады с мотострелками 23-й бригады, посаженными на танки, атаковали Фельштин (теперь — Гвардейское) и освободили его.

Хохряковский батальон под командованием Урсулова, вырвавшись вперед, зацепился за окраину небольшого села. В это время командир корпуса генерал С. А. Иванов передал по рации со своего КП: «Остановить танки! Накормить людей! Два часа отдыха».

23-я мотострелковая бригада полковника А. А. Головачева окопалась за селом, впереди танковых подразделений, которые остановились в плотных колоннах прямо на улице. Впереди ведь прикрытие надежное. Да и, как говаривал Хохряков, ночью, когда не летает «рама», авиация противника врасплох танкистов не застанет.

И все же случилось неожиданное. Вдруг, откуда ни возьмись, по полевой дороге в село с непредвиденной стороны устремились четыре вражеских танка и самоходка «фердинанд». Они шли именно в промежуток между позициями мотопехоты полковника Головачева и молчаливо стоящим в ночном поле дозорным подразделением танкистов.

Исполняющий обязанности комбата Урсулов, чей танк был крайний в этом населенном пункте, первым узнал вражеские машины по шуму моторов. Заместитель командира бригады гвардии полковник А. Ф. Козинский, находившийся в батальоне, после доклада старшего лейтенанта отдал приказ:

— Моторов не заводить! Орудия к бою! Без команды не стрелять! Помнить — впереди наши!

Полковник Головачев, тоже находившийся в эти минуты у танкистов, по радио предупредил своих:

— Огня без команды не открывать!

Вот уже танки врага громыхают по улице в каких-то тридцати метрах от наших тридцатьчетверок, вот уже миновали их.

…Урсулов ударил из танковой пушки по хвосту вражеской колонны. Первым же снарядом он остановил замыкающую самоходку.

Впереди идущий танк гитлеровцев тут же взял ее на буксир. Вторым снарядом Иван Макарович зажег на буксируемом «фердинанде» разгорающуюся «свечу».

Феерическое зрелище открылось танкистам: десант полыхающей самоходки в черных эсэсовских мундирах, бросив машину, уже бежит между танком-буксировщиком и буксируемым, готовым вот-вот взорваться «фердинандом».

Автоматчики из бригады Головачева И. Лемин, Д. Эльмурадов, И. Яворина, занимавшиеся в селе «проветриванием» домов, сараев, подвалов и чердаков от прячущихся гитлеровцев, сквозь окна одной из хат скосили артиллеристов-самоходчиков из автоматов. Пуль ребята не жалели: поди, знай, сколько их досталось каждому из врагов. Забегая вперед, скажем, что утром они увидели изувеченные трупы четырех гитлеровцев, угодивших под гусеницы своего же полыхавшего «фердинанда».

Танк ударил по автоматчикам из пулемета трассирующими, насквозь прошивая стены ветхого здания. Пришлось Лемину, Эльмурадову и Яворине кланяться земле. Но тут гвардии старший лейтенант Урсулов поджег и танк-буксировщик. А Лемин, Эльмурадов и Яворина пригвоздили к земле танкистов, пытавшихся спастись бегством.

Урсулов, по примеру Хохрякова по пояс высунувшись из башни тридцатьчетверки, осветительными ракетами указывал место нахождения трех во всю прыть удирающих «тигров». Их по командам Урсулова добивали другие танковые экипажи, замыкавшие колонну батальона на улице села.

На другой день комбата вызвали на командный пункт бригады в Новое Село. Полковник Алексей Фролович Козинский крепко пожал руку старшему лейтенанту:

— Молодец! Все твои ребята — молодцы! По-хохряковски всыпали вчера фашистам. Так держать, Урсулов! А сейчас давай карту… Твои танки в пяти километрах от Ярмолинцев?

— Так точно.

— Значит, слушай: с ходу перерезаешь железную дорогу и все проходимые для танков дороги на Гусятин и на Каменец-Подольский, устраиваешь засады и чтобы ни один оккупант не проскочил ни на запад, ни на юг! Уразумел?

— Так точно, товарищ гвардии полковник!

— Захватишь дороги — немедленно радируй! Действовать будете вместе с гвардейцами Головачева. Забирай их на танки.

Взревели моторы, и вскоре хохряковцы, как их теперь называли в бригаде и корпусе, под командованием Урсулова прочно перекрыли пути на Гусятин и Каменец-Подольский.

Вскоре в расположении командного пункта Урсулова заурчал танк замкомбрига Козинского. Командиры вместе осмотрели позиции танков в засадах, проверили знание задач экипажами и то, как окапывается мотопехота, потом заехали к комбату Урсулову пообедать.

Вдруг невдалеке ударили танковые пушки. Офицеры, оставив еду, пристегивая на бегу пистолеты и надевая танковые шлемы, бросились к машинам.

Бой длился день и ночь. Целые сутки стояли хохряковцы насмерть, пока другие подразделения бригады и корпуса гнали на них с фронта окруженные гитлеровские части.

Противник был разбит.

Танковая гвардия начала продвижение в район Тернополя…

Все это Хохряков узнавал из писем своих побратимов.

Стало ему известно и о том, что гвардии старший лейтенант И. М. Урсулов не отмечен за свои славные боевые дела в Проскуровско-Черновицкой операции. И как только Семен Васильевич начал владеть руками, он первым делом сел за письмо начальнику политотдела корпуса А. В. Новикову. Вот выдержка из этого письма:

Полковник Андрей Владимирович Новиков сделал все возможное: все герои боев с немецко-фашистскими оккупантами были удостоены наград Родины. Урсулов вскоре уже носил два ордена Красного Знамени и два ордена Красной Звезды, а Семенов тоже был награжден несколькими орденами.

В жарком августе, когда заканчивался пятый месяц лечения в госпитале, Хохряков получил еще одно письмо от Леонида Иванова:

Семен прочитал послание друга, и нетерпеливая радость охватила его: «Скорее в бригаду, скорее в батальон!» Однако собираться в путь майору Хохрякову было разрешено лишь в канун Октябрьских праздников.

Закинув за плечи полупустой вещевой мешок, Семен Васильевич двинулся в путь. Высокий, могучий, в видавшем виды танковом шлеме и в неизменной комиссарской кожанке, он, опираясь на толстую суковатую палку и прихрамывая, шел по шоссе на запад. Вскоре остановил попутную грузовую машину.

Штаб 7-го гвардейского танкового корпуса располагался в польском селе Стале, а бригады — в прилегающем лесу. Сюда и добрался гвардии майор С. В. Хохряков во второй половине октября.

Последние километры от дороги, где он распростился с шофером попутной автомашины, Семен Васильевич шел по желто-коричневому ковру осеннего леса.

Редкие птицы, распуганные войной, перекликались здесь совсем по-иному, чем на родине. Багрянец листьев не ласкал взгляд, а воспринимался как потускневшая медь, лес выглядел необычно чопорным и оттого — чужим.

Хохряков вспомнил могучие уральские кедры, а также неторопливый «сибирский разговор» — молчаливое щелканье кедровых орехов с дедом в студеную зимнюю пору, и тихо-тихо, в такт шагам, запел недавно услышанную песню:

О, так захотелось хоть краешком глаза взглянуть на родные места, ощупать стволы великанов — елей и кедров!

В штабе Хохряков немного задержался. После вручения ему ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» комкор генерал-майор Сергей Алексеевич Иванов сказал:

— Садись, Герой, садись, дорогой Семен Васильевич. Побеседуем по душам… Выдвигаю тебя на должность заместителя по строевой командира пятьдесят четвертой гвардейской бригады.

По лицу Хохрякова промелькнула тень:

— Спасибо за доверие, товарищ генерал, но я еще не дорос для такой должности.

— Дорос, Семен Васильевич!

— Нужно уметь налаживать взаимодействие разнородных частей и подразделений…

— Сумеешь.

— Артиллерию знать надо отлично.

— Стреляешь из танковых пушек хорошо. Чего еще?..

— Я имею в виду ствольную артиллерию, которой усиливают бригаду. Да и вообще…

Генерал сокрушенно почесал затылок:

— Учти: это я от имени командарма предлагаю. А представление на повышение тебя в звании уже отправлено в Москву.

— За доверие спасибо, товарищ генерал. Возьмем Берлин — соглашусь и в военную академию. А сейчас… Разрешите мне остаться на батальоне в своей бригаде.

Комкор взглянул в карие задумчивые глаза майора и понял его заветную думу: место воина — в бою. Понял потому, что сам еще в юности посвятил себя танкам. Понял Хохрякова как коммуниста, стремящегося остаться на том месте в боевом строю, на каком он мог принести армии, партии, народу наибольшую пользу в трудное время.

— А знаешь, Семен Васильевич, что твоим бывшим первым батальоном неплохо командует Михаил Прокофьевич Тонконог. Хорошо себя в боях показал, с людьми сработался. Причины снимать нет, — вздохнул комкор. — Правда, личный состав там уже почти весь поменялся.

Хохрякова не смутили эти слова:

— Пойду на другой, какой прикажете, батальон, товарищ генерал. А боевых друзей, кто остался в живых, если можно, прикажите перевести ко мне…

И вот гвардии майор Семен Васильевич Хохряков в новеньком кителе с орденом Ленина и Золотой Звездой Героя Советского Союза уже обходит землянки, в которых расположились экипажи танковых рот, штаб, хозяйственное и разведывательное подразделения принятого им 2-го батальона. Двадцать восемь могучих, еще пахнущих краской тридцатьчетверок и восемь приданных самоходных орудий до поры до времени затаили в подлеске свою ураганную силу огня и стали.

Похлопывая широкой шахтерской ладонью по танковой броне, Хохряков сказал, обращаясь к новичкам:

— Наши машины по проходимости, маневренности и раньше превосходили вражеские. А теперь — с восьмидесятипятимиллиметровой пушкой и усиленной броней — лучше их нет в мире!

Вдумчивый, немногословный парторг батальона Владимир Андрианович Пикалов, сопровождающий комбата, добавил:

— Надо учесть также усовершенствование отдельных механизмов и новое оборудование командирской башни. Действительно, нет цены этой машине. Прежде рацию устанавливали в нижней части корпуса, а теперь — в башне: командиры могут намного оперативнее управлять боем, улучшились возможности для наблюдения за полем боя и ведением огня радистами-пулеметчиками.

— Да, спасибо землякам моим — уральским танкостроителям — за такие великолепные подарки: улучшенные танки и новейшие самоходки. Спасибо им… Там, в тылу, нисколько не легче нашего, — Хохряков помолчал и негромко сказал парторгу:

— Собери, Володя, пополнение — побеседуем.

Не прошло и трех минут, как командира и парторга окружили безусые парни в танковых шлемах и комбинезонах. Были здесь сибиряки и кавказцы, молодые призывники из только что освобожденных городов и сел Украины и Белоруссии — в их глазах светилось нетерпеливое ожидание, стремление поскорее услышать команду «По машинам!» и начать громить фашистов. Новички уже многое знали о герое-комбате, о его боевых подвигах — слышали от ветеранов, принимавших вместе с Хохряковым участие в жестоких боях Проскуровско-Черновицкой операции.

Семен Васильевич пытливым, внимательным взглядом обвел лица необстрелянных воинов и словно себя увидел в то далекое предрассветное утро августа 1939 года, когда их полк, спешившись среди барханов и уложив коней на песок, ожидал сигнала к первой в жизни Семена атаке. Холодящая неизвестность предстоящей смертельной схватки, желание быть храбрым, сознание долга перед Родиной — все свои тогдашние чувства мгновенно вспомнил и ощутил комбат при взгляде на молодых солдат, которых предстоящий бой превратит в воинов.

С чего же начнешь ты, офицер-коммунист, разговор о предстоящем первом бое этих ребят? Не забывай, что именно тебе вести их в битву, именно тебе предстоит привить им мужество и храбрость, именно ты должен научить их презрению к смерти, если того потребуют интересы Отчизны. И ты же, как отец, должен оберегать их от горячности и неоправданного риска. Какие же слова найдешь для них ты, их наставник и командир?

Еще в трудный начальный период войны политрук Хохряков убедился, что такие проникновенные слова есть. Их смысл в правоте наших великих ленинских идей, в вере в нашу грядущую победу. Он твердо знал, что воля к победе, умножаемая на знание техники и умение пользоваться своим оружием, перевоплощается в воинское мастерство. А воля к победе, боевой дух рождаются задолго до боевого крещения солдата. Об этом всегда говорил политрук Хохряков новичкам, об этом повел речь и командир Хохряков.

— Видите, какие подарки нам из тыла прислали! — сказал Семен Васильевич, похлопывая по танковой зеленой броне. — Весь народ, недоедая и недосыпая, день и ночь заботится о том, чтобы мы были сыты, имели прекрасное вооружение и вдоволь боеприпасов. По две смены работают у станков люди в далеком тылу, чтобы дать нам эту могучую технику. Мы должны ежеминутно помнить об этом, как помнить и о том, что самое грозное оружие только тогда становится смертельным для врага, если оно отлично изучено, если воин мастерски владеет им. — Хохряков повернулся к Пикалову. — Вот наш парторг, гвардии капитан Пикалов. Когда он был еще политруком пулеметно-стрелковой роты, из простои нашей, дедовской «трехлинейки» на Смоленщине и под Москвой уничтожил сто семнадцать гитлеровских захватчиков. Он же в минуты затишья подготовил шестьдесят восемь снайперов. Почти всю свою роту сделал снайперской! Да если бы каждый так воевал, то мы бы давно уже покончили с войной, отправили бы всех оккупантов на тот свет… Спросите, почему товарищ Пикалов смог? Потому что твердо верил в нашу победу в самые горестные дни и отлично применял оружие в защите Отчизны. А сейчас Пикалов тридцатьчетверкой владеет отлично. Конечно, танком овладеть тяжелее, чем винтовкой. — Танк — оружие коллективного боя, и его экипаж должен действовать как одно целое, как один человек. Каждый из членов экипажа должен уметь заменить в бою любого своего товарища. Этому нам и нужно учиться, днем и ночью учиться взаимозаменяемости в бою. К живучести машины, к ее маневренности, к точности и мощности танкового огня каждый воин обязан прибавить в атаке свою жгучую ненависть к врагу, проявлять мужество и дерзость, стремительность и находчивость, быстроту в оценке обстановки, самообладание и волю к победе.

…Быстрота в оценке обстановки. Это были не «дежурные» слова Хохрякова. Еще от своих наставников в военном училище усвоил он мудрое суворовское правило: «В военных действиях следует быстро сообразить и немедленно исполнить, чтобы неприятелю не дать времени опомниться…»

Особое внимание Хохряков уделял обучению экипажей в ведении маневренных уличных боев при взятии городов, где на каждом шагу будут таиться десятки всевозможных опасностей. Ведь действовать гвардейцам предстояло в густонаселенных районах Польши, промышленных центрах Силезии и на территории гитлеровского рейха.

— При подходе к любому городу и селу, — продолжал Хохряков разговор с оставшимися командирами танков, — если нет особой команды, глуши мотор! Осмотрись, разведай обстановку. Огонь с места открывай только из укрытий. Бей и бей по вражеским артпозициям и танковым засадам, пока наши пехотинцы не ворвутся на окраину. Стреляй, не зевай: высматривай и в уме прокладывай себе боевой курс. Зацепилась пехота за окраину — мы на предельной скорости вперед! Огонь с ходу нужен прежде всего для деморализации врага, однако нечего палить в белый свет, как в медную копейку. Так говаривал еще комэск Медведев — мой учитель и славный земляк… Врываемся на полном ходу, проскакиваем через населенный пункт насквозь. И только на противоположной окраине занимаем оборонительные позиции, оборудуем их и определяем объекты для точного, прицельного огня. Здесь надо глядеть еще зорче, особенно за прибывающими резервами противника. Оставшиеся в городе или селе очаги сопротивления нам уже не страшны, ибо они расколоты, окружены, уничтожены или деморализованы.

Приближался новый, 1945 год. Командующий 1-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев на одном из совещаний комсостава так сформулировал грандиозные задачи, стоящие перед гвардейцами-танкистами: «Мы с вами — уже у порога фашистской Германии, необходим еще один прыжок на пути к нашей полной Победе».

О словах маршала, о том, что командующий фронтом надеется на танкистов гвардии майор Хохряков беседовал с каждым экипажем.

4 января 7-й гвардейский танковый корпус, выполняя указания командарма П. С. Рыбалко, начал выдвижение в выжидательный район на Сандомирский плацдарм. Марш совершался только ночью и только с соблюдением строжайших мер маскировки.

Бывалые воины, принимавшие участие в форсировании Вислы и в затяжных оборонительных боях на плацдарме, знали здесь каждый хутор, каждый бугорок. Это облегчало работу комбату Хохрякову, попавшему на плацдарм впервые.

А зима утверждала свои права. Порывистый ветер гнал поземку по полям, насыпал снежный вал на опушке соснового леса, под кронами которого до поры до времени затаился танковый батальон Хохрякова.

За ночь снег словно накинул белые маскировочные сети на укрытия, в которых ждали своего часа танки и самоходки, на огневые позиции артиллеристов, на штабели снарядов и доставленные из-за Вислы заготовки для будущих мостов.

Поразительная, но обманчивая тишина царила вокруг: войска, которыми был переполнен плацдарм, изготовились к стремительному броску.

На стоянке танкистов-хохряковцев похрустывал снег под добротными валенками часовых, оберегавших сон своих товарищей и боевую технику.

Находясь здесь, на Сандомирском плацдарме, командиры всех рангов продолжали всесторонне изучать противника.

По совету командующего 1-м Украинским фронтом И. С. Конева командарм П. С. Рыбалко, комкор С. А. Иванов, проводя рекогносцировки, заботились прежде всего о том, чтобы предстоящие задачи уяснили именно командиры батальонов. Позже Маршал Советского Союза И. С. Конев в книге воспоминаний «Сорок пятый» отметит, что это было одной из важнейших составных частей советского военного искусства того времени…

Генерал С. А. Иванов провел с командирами батальонов занятия по картам. Офицеры подробно ознакомились с будущим театром боевых действий на территории Польши и Германии — от Вислы до Одера.

Все знали: на пятисоткилометровом пути танкистам предстоит преодолеть семь оборонительных полос, созданных гитлеровцами. Эти полосы проходили вдоль рек Нида, Пилица, Варта и Одер, которые и сами по себе являлись серьезными преградами для наступавших.

Удар с Сандомирского плацдарма был прежде всего нацелен на Силезию — один из жизненно важных военно-промышленных районов фашистской Германии. Поэтому здесь следовало ожидать отчаянного сопротивления врага.

Успех на этом направлении зависел прежде всего от внезапного и стремительного удара танкистов. Стальная стрела, проникая далеко в глубь обороны противника, не давала гитлеровцам возможности последовательно занимать один за другим подготовленные оборонительные рубежи, подтягивать резервы из глубины, маневрировать ими. Это нужно было для того, чтобы враг не разрушил многочисленные заводы, фабрики и шахты, являющиеся достоянием польского народа.

Обо всем этом комкор рассказал комбатам. Командиры батальонов, ознакомленные со стратегическим замыслом готовящегося удара, теперь знали высокую цену каждого предстоящего боя своего батальона для выполнения основной задачи бригады, корпуса, армии и фронта.

После корпусного учения гвардии майор Хохряков вместе со своим заместителем по строевой части Василием Козловым, замполитом Семеном Кивой и начальником штаба Михаилом Пушковым начали готовить подчиненных к боевым действиям в глубине обороны противника. Командиры рот, взводов и экипажей получили карты-бланковки. На них были нанесены запланированные маршруты ближайших ударов, обходов, отмечены выявленные огневые точки гитлеровцев, а также их инженерные заграждения в глубине. Особое внимание Хохряков уделил разведвзводу, которым командовал комсорг батальона гвардии лейтенант Григорий Агеев: по существу, именно разведчикам предстояло вести батальон вперед.

В последний день перед наступлением Хохряков и его заместители, обойдя подразделения, убедились в том, что настроение людей приподнятое, танки полностью заправлены горючим, снабжены боеприпасами, экипажи обеспечены сухим пайком, на броню погружены фашины и бревна — привычные средства усиления проходимости. Вечером накануне боя комбат, замполит и парторг батальона побывали в землянках танкистов — вели задушевные беседы по письмам родных, рассказывали о друзьях-товарищах, рвущихся из госпиталей в родную воинскую часть.

И сам Хохряков, и политработники батальона с удовлетворением отмечали, что эти беседы непременно завершались разговором о готовящемся наступлении. Воины были преисполнены желания добыть победу в предстоящих боях с врагом. В беседах принимал участие и представитель политотдела корпуса гвардии майор Н. И. Балдук, побывавший в бригаде в эти дни. Присутствовал он и на открытом партийно-комсомольском собрании батальона.

С докладом «О задачах партийной и комсомольской организаций в предстоящих наступательных боях» выступил гвардии майор С. В. Хохряков.

— Нам с вами вскоре придется вести бои на территории Силезии. Эта исконно славянская земля, лежащая в верхнем и среднем течении реки Одер, захвачена гитлеровской Германией. — Хохряков достал из кармана комиссарской тужурки газету и, взглянув на подчеркнутые слова, продолжал: — В Верхней Силезии ежегодно выплавляется свыше четырех миллионов шестисот тысяч тонн стали. А это значит, что большинство пушек и танков, с помощью которых фашисты уничтожали наши дома, топтали наши нивы, сжигали наши леса и убивали наших родных и близких, были отлиты из силезской стали. В сорок третьем году только в Силезии гитлеровцы добыли около девяноста миллионов тонн угля. Это тридцать шесть процентов всей угольной продукции Германии. Здесь они добывают также четыре пятых цинка и половину свинца, — и Хохряков снова прокомментировал газетный материал: — Выходит, что половина пуль, выпущенных в нас фашистами на протяжении всей войны — от границы до Сталинграда и затем от Сталинграда до Вислы, — отлита из силезского свинца. Больше половины бензола для своих боевых машин они вырабатывают из угля в Силезии…

Все эти сведения гвардии майор Хохряков привел для того, чтобы коммунисты и комсомольцы, все воины батальона осознали значение и масштабы предстоящей битвы.

— Силезскую военно-промышленную базу фашисты будут защищать фанатически. Как видите, товарищи, — сделал ударение комбат, — битва нам предстоит очень и очень трудная… На каторжных работах в Силезии изнемогают сотни тысяч узников, согнанных со всех концов Европы, в том числе наших сограждан. Здесь томятся в неволе многие тысячи военнопленных. Мы должны спасти их от уничтожения. Это наш первейший долг. А еще мы обязаны сохранить шахты, фабрики и заводы. Сохранить, чтобы вернуть их законному владельцу — польскому народу. В этом тоже заключается наша освободительная миссия. Если каждый коммунист и комсомолец, каждый боец проникнется чувством высочайшей ответственности за каждый маневр, за каждую атаку, за каждый выстрел, мы успешно решим поставленную задачу.

После Хохрякова выступали солдаты и офицеры — представители рот и экипажей. Собрание единогласно приняло решение:

Ночная сторожкая тишина окутала плацдарм. Но воины в землянках не спали. Каждый думал о предстоящем бое. Думал о нем и комбат Хохряков: «Каким оно будет, это зимнее наступление? Вот если бы пробиться прямо к самому Берлину!»

В районе Сандомира, где затаились полторы тысячи боевых машин, около двенадцати тысяч орудий и минометов, где были сконцентрированы войска десяти армий и двух корпусов, метель стихла и запорошил снег. Ночью стужа сковала раскисшие дороги и поля.

Хохрякова не особенно волновало резкое понижение температуры. Будучи в госпитале, он слышал рассказ одного из танкистов 8-го мехкорпуса о том, как их танки «припаялись» в укрытиях к земле. Утром экипажи по сигналу «Тревога!» кинулись выводить боевые машины, а они вмерзли гусеницами в грунт.

— Вот было работы — вытаскивать их! — смеялся раненый танкист. — Всей ротой кирками и ломами сперва освободили из ледового плена одну тридцатьчетверку, затем буксиром вырывали все остальные.

Опыт политработника, умение чутко прислушиваться к мыслям воинов Хохрякову и здесь пригодились. Еще с вечера он обошел роты и взводы и увидел, что все машины переставлены в капонирах на деревянные подкладки.

Сон никак не шел к комбату, вертелась на уме пословица: «Чем черт не шутит, пока бог спит». И майор, накинув полушубок, тихо вышел из землянки и начал обходить танковые капониры. То и дело в тишине слышались глухие фразы:

— Стой! Кто идет!

— Двести девятый.

Часовой у танков. Командир может переброситься с ним несколькими словами, не нарушая требований устава, подбодрить, снимая тем самым напряжение, обычное перед боем.

Скоро — артподготовка. Затем вступит в дело пехота. А за ней придет и очередь танкистов.

На рассвете 12 января экипажи разбудил гром залпов. Это ударили гвардейские минометы — «катюши». Вслед начался шквальный огонь ствольной артиллерии.

Хлопнула дверь в землянке комбата:

— Началось, товарищ гвардии майор! — торжественно сообщил дежуривший в то утро по батальону гвардии лейтенант Агеев.

Моментально ожил дремавший лес. Из землянок выскакивали офицеры, солдаты. На ходу застегивая верхнюю одежду, они бежали к своим машинам. Брезенты и маскировочные сети полетели прочь, заскрежетали люки башен. Взревели моторы, и густой дым от сгоревшей в дизелях солярки окутал лес. А на переднем крае противника все бушевали разрывы мощной артиллерийской подготовки. Хохряков подумал: «После этой тысячеголосой канонады на врага обрушатся эскадрильи краснозвездных бомбардировщиков и штурмовиков. Затем ринутся в бой штурмовые стрелковые батальоны с танками непосредственной поддержки пехоты. И лишь после них настанет наш черед».

После громоподобного залпа «катюш» почти два часа бушевал артиллерийский ураган в главной полосе обороны гитлеровцев. За это время, как позже вспомнит в своей книге «Сорок пятый» маршал И. С. Конев,

Вражеские траншеи, дзоты и блиндажи, проволочные заграждения были разрушены, минные поля и склады боеприпасов взорваны. Многие гитлеровцы, оставшиеся в живых на позициях главной полосы обороны, не могли прийти в себя от этого смерча, кое-кто из них в буквальном смысле обезумел. Штурмовые батальоны, а за ними общевойсковые соединения завершили прорыв и вскоре заняли вторую полосу обороны противника. Краснозвездная авиация перенесла свои удары на ближние тылы гитлеровцев.

В эти минуты командир 7-го гвардейского танкового корпуса С. А. Иванов подал команду:

— По машинам!

Генерал Сергей Алексеевич Иванов — бывалый воин. Еще в 1918-м, когда над молодой Советской республикой нависла смертельная опасность, он, юный рабочий-москвич, вступил добровольцем в только что организованный полк Красной Армии. В тяжелых боях на Южном фронте Иванов становится командиром. С тех пор воинская служба стала его призванием, делом всей жизни. Окончил Академию механизации и моторизации РККА, затем — Академию Генерального штаба. С первых дней Великой Отечественной С. А. Иванов — командир танковой дивизии, а 14 декабря 1943 года он принял 7-й гвардейский танковый корпус. В этой должности генерал Иванов блестяще провел Житомирско-Бердичевскую и Проскуровско-Черновицкую операции, а за умелое руководство частями и героизм, проявленный в Львовско-Сандомирской операции, Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 23 сентября 1944 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза. В бою под Бродами летом 1944 года комкор был тяжело ранен.

Не одну отличную боевую характеристику написал генерал Иванов на комбата Семена Хохрякова. Он любил его за личную храбрость, за решительность и находчивость, за увлеченность своим делом и за беззаветную преданность Родине, высоко ценил его командирские способности, которые обещали обязательно перерасти в талант военачальника.

К рокоту краснозвездных истребителей и бомбардировщиков, пролетавших над плацдармом в сторону фронта, присоединился и гул танковых моторов: 7-й гвардейский корпус в полосе 52-й армии генерала К. А. Коротеева двинулся в прорыв. В голове 54-й гвардейской танковой бригады, возглавляемой полковником И. И. Чугунковым, передовым отрядом шел усиленный батальон гвардии майора Хохрякова. На крыльях, на броне позади башен и даже на моторных жалюзи машин разместились десантом гвардейцы-мотострелки из батальона Героя Советского Союза гвардии майора Николая Ивановича Горюшкина. Они в белых халатах словно слились с побеленными накануне операции тридцатьчетверками.

В течение ночи бригада, обогнав части 9-го мехкорпуса и сбивая на своем пути разрозненные группы противника, устремилась в общем направлении на Ченстохову. «Вперед! И только вперед!» — было их кличем.

У генерал-полковника П. С. Рыбалко были излюбленные тактические приемы, способы ведения боевых действий, он неустанно наставлял своих воинов: в наступлении не бойся открытых флангов, обходи узлы сопротивления, входи в тыл врага, уничтожай его средства связи, захватывай и выводи из строя аэродромы и железнодорожные станции, нарушай снабжение, деморализуй войска противника.

Комбригу 54-й гвардии полковнику И. И. Чугункову не пришлось напоминать комбатам эту своеобразную танкистскую «науку побеждать» — они шли быстро, не оглядываясь назад…

14 января, когда солнце клонилось к закату, батальоны майора Хохрякова и капитана Тонконога с десантниками капитана Ашихмина вброд форсировали реку Нида. Танки увеличили скорость до предела: впереди был польский город Нагловице.

Комбриг Чугунков за рекой накоротке собрал командиров и определил боевые задачи по освобождению Нагловице:

— Первый батальон капитана Тонконога, усиленный батареей противотанковых пушек и автоматчиками мотострелкового батальона капитана Ашихмина, атакует город с востока. Второму батальону майора Хохрякова с мотострелками-головачевцами поддержать атаку первого батальона слева. Третий танковый майора Яценко — мой резерв. Соседи: левее нас — пятьдесят пятая танковая бригада полковника Драгунского совместно с двадцать третьей мотострелковой бригадой полковника Головачева наступают на Енджеюв. Правее — атакует противника пятьдесят шестая танковая бригада полковника Слюсаренко.

Батальоны двинулись вперед. Вскоре в шлемофоне комбата Хохрякова раздался четкий голос командира разведывательного взвода гвардии лейтенанта Агеева: «Шестьсот шестьдесят шесть!», что означало: «Вижу противника!»

Хохряков открыл командирский люк и поднес к глазам бинокль: встречным маршрутом шла колонна автомашин гитлеровцев. Кое-где между ними виднелись бронетранспортеры, на прицепах грузовиков — пушки.

«Не менее моторизованного батальона!» — прикинул Хохряков, и тут же в шлемофонах танкистов прозвучал его задорный голос:

— Четыреста сорок четыре! («Атакуем врага!» — Авт.) Делай, как я!

Через несколько минут гитлеровцы уже расплачивались за самоуверенность: обломки их машин горели на обочинах, сметенные бронированным тараном танкистов, а уцелевшие солдаты панически метались по снежной целине в поисках укрытий. Врагов тут же из всех видов оружия расстреливали мотострелки и танкисты.

Бой угас. Снова завихрилась снежная пыль из-под гусениц тридцатьчетверок и потянулись за колонной завесы густого сизого дыма от отработанного горючего.

…Невдалеке от города Енджеюв Хохряков заметил заходящие на посадку «мессершмитты». За лесом — аэродром!

Аэродромы у гитлеровцев обычно были огорожены колючей проволокой, а подступы к ним нашпигованы минами — защита от партизан: в Польше тоже горела земля под ногами захватчиков. Кроме того, от налетов авиации аэродромы прикрывала зенитная артиллерия.

Перед Хохряковым сразу же возник сложный вопрос: докладывать комбригу и ждать его решения? На это уйдет время, да и разговор может быть подслушан!

Комбат приказал разведчикам остановиться. Танки сблизились в плотную колонну. Придерживая планшет и бинокль, к командирской машине подбежал Агеев.

— Вот что, лейтенант! От тебя и твоих смельчаков сейчас зависит многое. Надо скрытно добраться к лесу к с опушки разведать безопасные подходы к аэродрому.

Взвод Агеева исчез в балке.

Ощетинившись стволами орудий, замерли на поле танки и самоходные орудия. Ожидание прервал писк рации. Хохряков выслушал доклад Агеева, и бронированная лавина полным ходом помчалась по маршрутам, проложенным разведчиками.

Роты атаковали аэродром с разных направлений. Спешившись, мотострелки уничтожали живую силу, а танки крушили технику гитлеровцев.

Пока батальон Хохрякова расправлялся с самолетами и аэродромной службой, батальон Тонконога подошел к Нагловице и атаковал фашистов, засевших в траншеях на окраине города.

Первый натиск успеха не принес: губительный огонь противника прижал спешившихся десантников к земле, путь танкам преградили фаустпатронщики. Две машины Тонконога горели, остальные отошли в укрытия. Расчеты противотанковых ружей из 23-й гвардейской мотострелковой бригады завязали смертельную дуэль с фаустпатронщиками.

Подоспел Хохряков. Выскочил из танка на крыло и, встав во весь рост, начал изучать оборону противника. Снаряды рвались рядом, но комбат, поглощенный наблюдением, не обращал на них внимания.

К танку подбежал капитан Пикалов и, сильно дернув за кожанку, стащил Хохрякова на землю. За грохотом боя и гулом танковых моторов никто не услышал слов упрека парторга, но все поняли, о чем был разговор. Комбат занял место в танке.

Парторг перебежками вернулся к тридцатьчетверке, на свое место среди десантников. Политработники, не состоявшие в экипажах танков, вступали в бой вместе с мотострелками, деля с ними все тяготы и опасности, выпадающие на долю танкового десанта. Их с гордостью называли комиссарами ближнего боя. Пламенным словом и личным примером вели они бойцов на подвиги.

У Семена Васильевича была привычка называть подчиненных ласковыми именами — Володя, Миша, Игорек…

Парторг сначала пытался отучить Хохрякова от подобных неуставных обращений, но, увидев, как преображаются солдаты и офицеры, какой любовью к командиру вспыхивают глаза и как ревностно выполняется любой приказ, оставил попытки «перевоспитать» Семена Васильевича до лучших времен.

…Хохряков, решительно подтянув ларингофоны, по пояс высунулся из люка.

— Капитан Пушков! Доложи, Миша, комбригу, что мы обходим город с севера. А Тонконогу передай, что я дам две красные ракеты — сигнал для одновременной атаки.

Не прошло и часа, как танки Хохрякова с десантом автоматчиков на броне обошли Нагловице с севера.

Капитан Тонконог скорее увидел вспышки выстрелов хохряковских пушек, нежели красные сигнальные ракеты, и тоже ринулся в атаку.

Комбриг Чугунков, подоспевший к тому времени с подразделениями самоходных орудий, поддержал танковые батальоны огнем.

В 20 часов 30 минут 14 января усилиями 54-й гвардейской танковой бригады город был полностью освобожден. Сотни разбитых машин и орудий, свыше 200 трупов захватчиков осталось на его улицах. Танкистам был дан двухчасовой отдых.

Ночью в освобожденный город Нагловице в сопровождении комкора С. А. Иванова прибыли командарм П. С. Рыбалко и член Военного совета армии С. И. Мельников. Комбрига И. И. Чугункова и его заместителя по политчасти П. Е. Ляменкова застали за ужином, который ввиду неотложных дел пришлось прервать. Командарм, расстелив на столе свою карту, обернулся к застывшим в ожидании полковникам:

— Завтра, шестнадцатого января, к исходу дня мы должны любой ценой освободить Ченстохову. Этого требует сложившаяся оперативная обстановка и… — генерал поднял от карты глаза, — приказ Верховного. Слышите, комбриг? Иначе гитлеровцы разрушат все то, что поручено сохранить.

— Слушаюсь, товарищ командующий!

— Вашей бригаде идти на Ченстохову первой. Придаем вам легкосамоходный полк, батальон мотострелков двадцать третьей гвардейской бригады, дивизион зенитной артиллерии, роту саперов из сто двадцать первого отдельного инженерно-саперного батальона. Поддержит и авиация. Офицер связи из дивизии Покрышкина с нами.

— Теперь все дело за вами, товарищи, — в тон командарму сказал С. И. Мельников, обращаясь к Чугункову и Ляменкову.

— Да, — оживился Рыбалко. — Нужен толковый и смелый командир головного отряда. Кого предлагаете?

— На это дело у нас намечен Герой Советского Союза гвардии майор Хохряков.

— Отлично! — удовлетворенно прогудел командарм. — Молодчина он, знаю: отличился и сегодня под Нагловице. Вызывайте его сюда!

Направляясь на КП бригады, где остановились генералы, Хохряков в недоумении ломал голову: «Зачем я вдруг понадобился командарму? Не допустил ли какой-то оплошности?..»

П. С. Рыбалко, знавший в своей армии поименно всех Героев, встретил комбата крепким рукопожатием.

— Здорово ты поколотил фашистов в Нагловице. Спасибо, сынок, за службу!

— Служу Советскому Союзу, товарищ командующий!

— Хорошо служишь, образцово. Мы вот тут с членом Военного совета, с командиром корпуса и командованием бригады прикидываем, какую тебе награду определить. Да и новую задачу уже наметили. Комбриг Чугунков и замполит Ляменков предлагают твой батальон в головной отряд. И чтобы шестнадцатого января взял Ченстохову. Необходимое усиление, притом весьма солидное, комбриг выделил. Не так ли, товарищ полковник? — повернулся Рыбалко к комбригу Чугункову.

— Будет сделано, товарищ командующий!

— А Хохряков что скажет?

— Любой приказ выполним, товарищ командарм.

— Удачи тебе, майор. Береги себя, людей береги. А из техники выжимай все возможное и невозможное. Ну, давай обнимемся на дорожку.

«И чтобы шестнадцатого января взял Ченстохову», — вспоминал Хохряков слова командарма, направляясь в батальон вместе с Павлом Евлампиевичем Ляменковым.

О задаче, поставленной командармом, Ляменков и Хохряков сначала накоротке побеседовали с офицерами, затем провели летучее партийно-комсомольское собрание. В результате каждый экипаж знал о большом доверии командования, и в делах, мыслях и чувствах танкистов зазвучал призыв: «Даешь Ченстохову!»

Поздно вечером 15 января 1945 года 7-й гвардейский танковый корпус достиг реки Пилица в районе города Конецполь, опоясанного сплошными лесами. Город оказался сильно укрепленным. Гитлеровцы, обнаружив столь ненавистные им тридцатьчетверки, открыли яростный огонь из более чем двухсот противотанковых орудий. Несколько наших машин получило повреждения.

Попытка с ходу прорваться к городу по единственному, освещаемому ракетами мосту стоила еще трех танков.

Комбриг приказал рассредоточить основные силы бригады по опушке леса вдоль реки. Танки батальона Хохрякова, следуя друг за другом на расстоянии 25—30 метров, словно слились с ночным лесом.

Опасаясь внезапной атаки на мост, фашисты непрерывно вешали ракеты, обстреливали предмостную территорию из гаубиц и минометов.

Попытка прорваться по мосту при нацеленных на него десятках стволов противотанковых пушек, затаившихся в укрытиях на противоположной стороне, была безрассудством. Хохряков при всем своем бесстрашии не рискнул бы на это. Но выход из критического положения надо было найти безотлагательно.

По реке шло «сало», топкие берега покрывала коварная ледяная корка. Глубина фарватера велика для танков: форсировать реку по дну вряд ли возможно.

Все эти данные доложили комкору С. А. Иванову. Тот, в свою очередь, сообщил их П. С. Рыбалко. И немедленно последовал приказ: «Срочно разведать Пилицу во всем районе. Найти броды и доложить лично командующему армией!»

Все бригады, вышедшие к реке на протяжении двадцати километров, приступили к выполнению приказа.

— Итак, друзья, — сказал Хохряков офицерам, собравшимся у командирского танка, — придется «плыть».

— «Поплывем», товарищ гвардии майор, — дружно отозвались в темноте голоса.

— Ты, Гриша, знаешь, что нужно делать, — Хохряков положил руку на плечо рядом стоящего Агеева. — Давай, дорогой, шевели мозгами.

— Попытаюсь, — ответил гвардии лейтенант и тут же поправился: — Слушаюсь!

— Командирам рот изучить реку на дистанции расположения танков! Жду докладов.

— Есть!

— Есть!..

В то время в Красной Армии был введен новый ответ на приказание командира: «Слушаюсь!», но в обиходе еще долго оставалось и прежнее красноармейское: «Есть!»

— Нужна и командирская разведка, — Хохряков устало облокотился на крыло танка.

Начальник штаба батальона гвардии капитан Пушков подошел вплотную к комбату.

— Вы поспите часок, товарищ гвардии майор, а мы с капитаном Пикаловым проведем разведку.

Семен Васильевич осведомился, кто дежурит по штабу, а узнав, что дежурным его заместитель по политчасти гвардии капитан С. П. Кива, сказал:

— Пожалуй, вы правы, товарищи! Только через час разбудить! — и, обращаясь к подошедшему Киве, распорядился: — Проверь, Семен Платонович, где танки очень скучены, и прикажи рассредоточить их. Мы не должны рисковать ни одним экипажем, ни одной машиной.

Замполит ушел. Вскоре то тут, то там раздавался недолгий гул танковых двигателей, и снова все замирало в ночном лесу. Мины и снаряды противника взрывались южнее моста. На остальном протяжении «хохряковского» участка реки берег молчал.

Штаб батальона Хохрякова разместился в кирпичном домике лесника. Здесь и прилег отдохнуть комбат, не смыкавший глаз с 11 января, когда танки двинулись вперед с исходных позиций на плацдарме.

Пушков и Пикалов тем временем отправились в командирскую разведку.

Не видать ни зги. Вдруг на полянке, выводящей прямо к реке, Пикалов, славившийся снайперским зрением, заметил движущиеся тени.

— Стой! — придержал он Пушкова, изготавливая к бою автомат. — Тьфу ты, лошади! — прошептал через минуту, вглядевшись в шевелящиеся силуэты.

Подойдя ближе, офицеры заметили, что на лошадях шлеи, да к тому же лошади связаны между собой за уздечки поводком.

Пикалов и Пушков, не сговариваясь, бросились ловить их. Когда наступит распутица, какая это будет находка для помпохоза Бычковского! На лошадях к каждому танку по любой грязи и боеприпас, и горючее, и еду для экипажа подвезешь.

Но лошади захрапели, почуяв незнакомых, шарахнулись в сторону и, цепляясь сбруей за сучья, устремились к берегу. Приблизившись к реке, они вдруг прыгнули в воду и, шумно фыркая, поплыли в сторону противника.

Пикалов и Пушков распластались на земле, ожидая со стороны гитлеровцев пулеметных очередей. Но вражеский берег по-прежнему молчал.

Осмотревшись, офицеры вплотную придвинулись к невысокому обрыву и стали наблюдать: что же будет дальше?

Лошади, миновав быстрину, выбрались на отмель, а затем, разбивая копытами тонкий припай, вышли на берег и рысцой побежали сначала по прямой, потом круто свернули вправо и пошли по песчаному берегу вдоль реки.

…Пикалов и Пушков что было мочи — к дому лесника.

— Я в детстве где-то читал, — говорил на бегу Пушков, — что ночная встреча с лошадью приносит счастье. Как думаешь, Володя?

— Я тоже читал, но что скажет комбат?

Жаль будить выбившегося из сил командира, но на войне не всегда приходится считаться с этим. Доклад короткий: река не особенно глубока в этом месте, а противоположный берег слабо охраняется противником.

Хохряков с полуслова понял все, подумал: «Сколько жизней сохранится!» и тут же попросил соединить его с комбригом.

На КП бригады доклад комбата выслушал сам Павел Семенович Рыбалко. Его голос Хохряков мог различить среди тысяч других.

— Что случилось, сынок, в этакую рань?

— Товарищ генерал, разреши… — и не в силах дождаться конца командармовой паузы, в нарушение устава взволнованно выпалил: — Разреши, Батя! Если лошади прошли, пройдем и мы!

Хохряков хотел еще что-то сказать для пущего убеждения, но командарм уже четко приказывал, а комбат возбужденно-радостно повторял:

— Есть форсировать вброд. Слушаюсь, буду докладывать лично вам обо всем происходящем и обнаруженном! На нашем участке по-прежнему тихо.

— Ну, сынок, жду с успехом!

Еще в кавалерии Семен узнал, что копыто лошади давит на грунт с силой примерно килограмм на квадратный сантиметр, а у танка такое давление — всего лишь 0,42 килограмма. Значит — удача!

Военное счастье… Нечасто приходит оно к солдату, но все же приходит! Приходит именно к тем, кому Родина дороже собственной жизни, чья ответственность перед Отчизной неизмерима, а желание выполнить приказ идет от самого сердца.

Кива, Пикалов и Пушков, затаив дыхание, слушали радиоразговор комбата с командармом, и каждый в уме прикидывал, что предстоит делать, когда этот разговор закончится.

А комбат только и спросил:

— Ну, друзья, все слышали?

Вызванный Кивой, в домик лесника вбежал запыхавшийся лейтенант Агеев:

— По вашему приказанию, товарищ гвардии майор…

— Кончай ночевать, Гришутка! Сейчас на ту сторону «поплывем». Сам Павел Семенович благословил.

— Есть немедленно «плыть»! — возбужденно отчеканил командир разведвзвода.

— Капитан Пикалов укажет место переправы. Прежде всего надо проверить машины на герметичность. Это касается всех. Не забудьте о нижних люках.

…Заснеженный рассвет медленно вставал над коварной Пилицей, петляющей по лесам южной Польши.

На берегу реки собрались Хохряков, Козлов, Кива, Пикалов, Пушков. Заурчали танки Агеева. Сам лейтенант, которому вот-вот предстояло идти в неизвестность, возможно, на искусно замаскированные противотанковые орудия врага, ожидал последнего напутствия комбата.

А Хохряков медлил — его волновала замеченная Пикаловым и Пушковым «мелочь»: почему лошади, выйдя из воды, вскоре круто свернули вправо, вдоль реки?.. Что там, прямо? Топкий берег или засада фаустпатронщиков, которых испугались лошади? Испугались, скажем, так же, как испугались Пикалова с Пушковым? Это нужно было знать точно и сию же минуту, прежде чем бесстрашный Гриша Агеев закроет люк танка.

Зоркий сибиряк-охотник Пикалов первым раскрыл загадку поведения лошадей: невдалеке за рекой по мелколесью тянулся широкий ров. Лошади и повернули вдоль него.

Видимо, на этот ров как на сложное противотанковое препятствие (и, разумеется, на труднопроходимую Пилицу) и понадеялись гитлеровцы, обороняя только мост.

— Ну, Гриша, ни пуха, ни пера! — Хохряков крепко обнял комсорга.

— К черту! — одними губами прошептал Агеев и во весь дух побежал к своей тридцатьчетверке.

Звякнул люк. Т-34 подошел к берегу и, притормозив, с большим наклоном сполз к воде. Затем, гулко взревев мотором, на первой, самой мощной передаче, чтобы не переключаться при форсировании реки, плюхнулся в воду. Пройдя единым рывком вслепую 8—10 метров быстрины, танк выбрался на отмель противоположного берега.

Тотчас открылся башенный люк, и оттуда сначала показалась голова Агеева, затем над башней взметнулась его рука и особым, хохряковским, жестом дала знак: «Делай, как я!»

Следом за танком-разведчиком двинулись остальные машины батальона во главе с Хохряковым. Замыкал колонну штабной танк, с экипажем которого должны были преодолевать Пилицу Пушков и Пикалов.

У опушки леса Хохряков догнал танк озадаченного Агеева: оказалось, что ров здесь упирается в непроходимую топь.

— Придется сооружать мостик через этот проклятый ров! — огорченно сказал Хохряков вызванным к его танку командирам. — Силами экипажей: саперы и мотострелки ведь за рекой.

Зазвенели пилы, застучали топоры, стали падать деревья.

Внезапно над головами танкистов захлопали разрывные пули. Все работающие залегли где кто стоял. А Хохряков кинулся к своей тридцатьчетверке. Очереди танкового пулемета гневно заклокотали над долиной Пилицы. Поняв, с кем имеют дело, фашисты быстро ретировались.

Танки, преодолев по примитивному мосту ров, двинулись в погоню за отступающими вражескими автоматчиками.

Увидев тридцатьчетверки на западном берегу Пилицы, гитлеровские артиллеристы, оборонявшие мост, оставили пушки и, кто как мог, бросились спасаться бегством в сторону Конецполя. За ними — подрывники, не успевшие сделать свое черное дело. Вскоре наши саперы разминировали мост, и по нему за Пилицу двинулись танки всей бригады.

Хохряков, увидев идущие по мосту краснозвездные бронированные машины, повернул свой батальон в обход Конецполя. На шоссе западнее города танк комбата появился вслед за танками разведвзвода лейтенанта Агеева.

Общими усилиями танкистов, артиллеристов и мотострелков 54-й, 56-й танковых и 23-й мотострелковой гвардейских бригад за два часа в Конецполе с противником было покончено. Прекратились взрывы и выстрелы, умолкли моторы танков.

Хохряков, еще более усталый, чем раньше, но сияющий от сознания выполненной задачи, приказал подъехавшим на штабном танке Пушкову и Пикалову немедленно эвакуировать раненых. Сам же по рации связался с командармом.

— Товарищ ноль первый! Ваш приказ выполнен! Стою в центре квадрата… (Дальше следовали координаты западной окраины Конецполя. — Авт.). Фашисты драпают.

— Слушай меня, сынок, — взволнованно говорил Рыбалко, — слушай внимательно. Сейчас к тебе прибудет Горюшкин, оседлает твоих коней и — вперед, как договорились. Слышишь, Хохряков, — на предельной скорости!

Пока ожидали мотострелков, Хохряков уточнил наличие боеприпасов и горючего в танках.

С мотострелками-головачевцами Семену Васильевичу действовать не впервой. Хохряков знал, что Горюшкин, как и он, пользовался особым доверием командарма Рыбалко. Это ко многому обязывало, особенно в предстоящих действиях передового отряда, когда придется выбивать из Ченстоховы численно превосходящего противника.

Через полчаса прибыл Николай Иванович Горюшкин и, дружески обнимая танкиста, произнес:

— Как говаривал Чапаев: «К самому делу прибыли». Батя приказал идти на Ченстохову, не переводя дыхания. Полетим быстрее ветра. Смотри, Коля, за своими ребятами. Пусть покрепче седлают моих коней.

Горюшкин с биноклем взобрался на рядом стоящий танк. К Хохрякову по команде прибыли остальные офицеры.

— Значит так, Гриша, — обратился он к Агееву. — Нам сейчас, используя оплошность немцев на Пилице, нужно, как Котовский на Одессу, лететь на Ченстохову. Лететь, но не очертя голову, а с умом. Впереди Мстув — крепкий орешек перед Ченстоховой. — Хохряков положил планшет с картой на крыло танка. — Гитлеровцы не без оснований называют Мстув крепостью. Его приказано оборонять до последней возможности. Успеют ли фашисты занять прочную оборону в Мстуве, зависит от нас, от тебя прежде всего. Естественно, — обратился комбат ко всем, — случай с мостом на Пилице должен стать для нас памятным уроком. Смотрите на карту: река Варта так же, полукольцом, охватывает Мстув, и пройти в него, как и в Конецполь, можно только по единственному мосту. Мы не должны оказаться в такой критической ситуации, как на Пилице. Хорошо, что парторг и начштаба обнаружили лошадей, а они указали нам путь удачи.

Хохряков посуровел. Положение командира головного отряда танкового корпуса, в качестве которого он сейчас выступал, налагало на него высокую ответственность: темп продвижения и освобождения Ченстоховы определен боевым приказом. К тому же комбат ни на минуту не забывал о том, что возглавляемый им отряд, находящийся на значительном удалении от своих главных сил, должен сам выходить из критических ситуаций.

— Напоминаю, — продолжал Семен Васильевич, — перед Мстувом есть минные поля, противотанковый ров и проволочные заграждения. За Ченстоховой, в Рудниках, — аэродром. Стало быть, каждую минуту можно ожидать атак с воздуха. Самый коварный для нас враг — фаустпатронщики. Их засад можно ожидать у каждого куста, окопа и дома… Теперь, — Хохряков обвел взглядом лица офицеров, — слушаю ваши предложения.

Горюшкин, который до этого вроде бы не слушал своего оперативного начальника, а рассматривал в бинокль занятую противником местность, молодецки соскочил с тридцатьчетверки и подошел к Хохрякову.

— Семен Васильевич, есть у меня парень — Михаилом Семеновичем Налетовым зовут. Мы с ним — шахтеры. Он — подрывник, пиротехник. Ты ведь тоже горняк и знаешь, что подрывник на волоске от смерти ходит. Налетов обязательно перехитрит гитлерюг, обороняющих мост.

Горюшкин позвал гвардии старшину, сидевшего в кузове трофейного бронетранспортера, и дружелюбно пробасил:

— Выкладывай свою наметку, Михаил Семенович.

— А что выкладывать? — загадочно улыбнулся Налетов. — Перехитрим костлявую, если наши танки точно по сигналу у моста появятся. — И бывший пиротехник о чем-то пошептался с Хохряковым.

— Хорошо, гвардии старшина! Быть по-твоему. — Хохряков с признательностью пожал руку Налетову. Затем обратился к Агееву:

— Сажай, Гриша, ребят Налетова на свои танки — и головой отвечаете за мост.

— Лучше мы — на трофейном бронетранспортере, а танки-разведчики — на расстоянии видимости, — предложил Налетов.

— Хорошо. Вперед!

Огненно-стальной клин 3-й гвардейской танковой армии неумолимо врезался в оборону противника. Обходя сильно укрепленные пункты тридцатьчетверки Хохрякова с мотострелками Горюшкина на броне двигались на острие этого клина с предельно возможной скоростью, оставляя за собой месиво мокрого снега и грязи.

Прижавшись к жалюзи, удерживаясь за скобы и тросы, зорко наблюдали за обстановкой мотострелки Горюшкина, готовые в любую минуту открыть огонь по внезапно появившемуся противнику и соскочить с машин для пешего боя.

Сам Горюшкин находился на башне танка рядом с Хохряковым. Свесив ноги внутрь танка, комбаты изредка перекидывались словами и напряженно всматривались в окружающую местность.

Временами Хохряков касался задубевшим от холода пальцем карты-планшета, лежащего на крышке люка. Горюшкин согласно кивал головой: мол, понял, достигли указанного рубежа. Прерывистая красная стрела на карте, обозначавшая курс атаки и направление движения, упиралась в жирно подчеркнутую надпись: «Ченстохова».

Ченстохова — ключ к Силезии, освобождение которой знаменовало бы освобождение всей порабощенной гитлеровцами Польши. Но еще далек был путь к Ченстохове: от Пилицы — свыше 50 километров. И немало смертельно опасных сюрпризов врага ожидало воинов Красной Армии на этом пути.

Вот, наконец, населенный пункт Святая Анна. Противник не удержался здесь на заранее подготовленных позициях. Приняв на рассвете 16 января подрывников Налетова на немецком бронетранспортере за своих, гитлеровцы жестоко поплатились. Сбитые, еще дымящиеся на обочинах грузовики, измятые повозки, перевернутые орудия, трупы гитлеровцев в темно-зеленых шинелях — вот что осталось от опорного пункта захватчиков в Святой Анне.

Впереди был Мстув.

«Конечно, искусно скрытые артиллерийские батареи, траншеи с засевшими в них пулеметчиками и фаустпатронщиками, колючая проволока и минные поля перед ней, которыми, по данным разведки, опоясан Мстув, — все это составляет грозную опасность для передового отряда. Но главное — река. Будет взят мост — будет и Мстув», — думал Хохряков, с тревогой и надеждой ожидающий донесения от идущих впереди Налетова и Агеева.

Наконец, от разведчиков поступил сигнал: «Заглушить моторы!»

Стальная лавина, пышущая жаром перегретых двигателей, замерла в предрассветной мгле. «Что там, впереди?» — беспокойно думал Хохряков.

А впереди, у моста через Варту, из остановившегося немецкого бронетранспортера выпрыгнули «эсэсовцы». Они не спеша, уверенно зашагали к караулке. Во главе — офицер. Никто, даже сам Горюшкин, не угадал бы в нем голубоглазого гвардии старшину Налетова. Небрежно помахивая зажатым в руке и опущенным стволом немецкого автомата, он зорко наблюдал за часовыми.

У входа в помещение их остановил обер-лейтенант, потребовал предъявить документы. В ответ Налетов скосил офицера автоматной очередью, а его бойцы забросали караулку гранатами и открыли огонь по обоим часовым на мосту.

Над рекой вспыхнула зеленая ракета — сигнал для танков.

В это время к мосту по обочине подкатила головная тридцатьчетверка разведвзвода. Увидев сигнал Налетова, командир танка Золотов решил с ходу проскочить мост, но при выезде на дамбу машина свалилась в ров-ловушку, устроенную фашистами. Экипаж не растерялся: ударил из пулемета по гитлеровцам, бежавшим к мосту из глубины обороны. Однако на дамбе уже оказался танк Агеева. Лейтенант увидел на мосту подготовленные к взрыву заряды и ползущего к ним гитлеровского офицера. «Еще минута-другая — и произойдет взрыв!» — мелькнула в сознании Агеева обжигающая мысль.

Из-за моста послышался выстрел противотанкового орудия, застрочили пулеметы, прикрывающие фанатика-фашиста.

— Огонь по пушке! — скомандовал Агеев башнеру Хлебникову. Налетов тем временем перебежками двинулся к офицеру-минеру. Короткий, как молния, поединок — и гитлеровец лежит с размозженным черепом.

Танк Агеева, ведя яростный пулеметно-пушечный огонь, устремился на западный берег. За ним тут же последовал и второй Т-34 и бронетранспортер Налетова.

…Уже совсем рассвело. Заметив слева вдалеке движение танков, Хохряков навел на них бинокль: «Туда должен выйти головной дозор батальона Тонконога. Он или враг?» Внося ясность в размышления Хохрякова, на левом фланге завязалась перестрелка тридцатьчетверок и наших самоходок с немецкой артиллерийской батареей.

Семен Васильевич взглянул на часы: «Десять ноль-ноль. А к вечеру нужно быть в Ченстохове».

Вдруг донеслась пальба из района моста, и вскоре в шлемофоне комбата раздался торопливо-тревожный голос Агеева:

— Я уже за Вартой. Вышел на шоссе в глубокой балке. По обеим сторонам на плоскогорье — Мстув. Впереди — немцы. Видимо-невидимо. Их колонна остановилась. Обхода нет. Что делать?

— Сейчас, Агеев, сию минуту… — озабоченно ответил Хохряков и, высунувшись из люка, помахал Горюшкину, который беседовал со своими мотострелкеми у соседнего танка: «Скорее!»

Николай Иванович вскочил на броню командирской машины.

— Моторы! — крикнул Хохряков ожидавшим сигнала командирам и, развертывая карту, повернулся к Горюшкину: — Значит, так, Николай. Мост в наших руках. Агеев встретился с многочисленным противником. Быть может, это выдвигается к Варте дивизия, о которой предупреждал Батя. Короче, предстоит кровавая сеча. Как только минуем мост, я даю минутную остановку. Ты одной ротой занимаешь мост, все предмостные позиции и пропускаешь все танки бригады. Потом — ко мне на выручку. Оставлю тебе за мостом танк старшего лейтенанта Башева — для связи со мной и бригадой. Остальные роты пойдут со мной. Возражений нет?

Возражений не было.

Танки с ходу взяли предельную скорость.

— Фашисты слегка постреливают, мы пока огонь не открываем! — снова напомнил о себе лейтенант.

— Иду, Гриша, держись!

Хохряков понимал, в какое трудное положение попал Агеев. Лейтенант, двадцати двух лет от роду, со взводом танков и единственным бронетранспортером очутился лицом к лицу с крупными силами неприятеля. Внезапность появления советского танка, видимо, привела фашистов в смятение, и, пожалуй, они только поэтому, да еще находясь в глубоком дефиле, не открывают шквального огня. А что предпринять Агееву? Выйти из танка и предложить гитлеровцам сложить оружие было бы полнейшим безрассудством. Любой из головорезов-эсэсовцев возьмет храбреца на мушку. А в прямом военном противостоянии танковый взвод — не сила против дивизии, в которой, несомненно, есть и подразделения фаустпатронщиков, и противотанковая артиллерия, и штурмовые орудия, а в хвосте колонны, по-видимому, и танки. Правда, из сообщений газет Хохрякову известен случай, когда рота танков под командованием старшего лейтенанта Колобанова (из 1-й танковой дивизии) преградила под Гатчиной путь 8-й танковой дивизии фашистов и вышла из боя победителем. Да и сам Хохряков в бою под Проскуровом сумел 17 марта 1944 года с семью оставшимися танками отразить натиск почти целой вражеской дивизии. Однако и в первом и во втором случаях были другие обстоятельства: танкисты действовали внезапно, из засад, стояли насмерть на своей земле. Здесь же совершенно иные обстоятельства. Иным должно быть и твое решение, командир головного отряда. Помни, что к исходу дня нужно освободить Ченстохову. Что ж, будем драться. Сотни смертей принесет этот бой врагу. Будут жертвы и на твоей стороне, комбат, — среди танкистов и мотострелков. Но зато ты выполнишь приказ, не запятнаешь свою воинскую честь, а так уже принято веками, что честь солдата проверяется в бою с численно превосходящим врагом. Итак, вперед!

…Танки передового отряда прогрохотали по мосту и, как было условлено, на минуту остановились; с передних машин посыпались мотострелки.

Хохряков вызвал Агеева:

— Слушай, Гриша. Немедленно отойди и, если можешь, проберись в хвост колонны, а мы сейчас ударим в лоб. Понял?

— Есть бить в хвост и в гриву!

— Всем вперед! Передний заднего не ждет! Делай, как я! — Хохряков привычным жестом взмахнул рукой над башней танка.

Само собой разумеется, командир передового отряда имел право принять и другое решение: поддержав огнем, вывести взвод Агеева из дефиле к мосту и на реке Варте принять бой до подхода главных сил бригады. Логическое оправдание такому варианту было: неравные силы, в тесной балке танки — отличная мишень для фаустпатронщиков, артиллерии, авиации…

История оправдала бы и это решение. Но тогда польские города Мстув и Ченстохова остались бы на длительное время в фашистской неволе и непременно были бы стерты с лица земли в позиционных боях. В таком случае сотни тысяч узников, томящихся в гитлеровских лагерях смерти, так и не дождались бы освобождения: всех их могли уничтожить фашисты. Потому, что именно потеря внезапности удара и задержка в наступлении дали бы гитлеровцам время собраться с силами.

Низкое и тусклое зимнее солнце осветило начавшееся побоище.

Тридцатьчетверки, по две в ряд врезаясь в колонны гитлеровских войск, продвигались с таким напором и быстротой, что вражеские артиллеристы не успевали разворачивать пушки, пехотинцы — снарядить для броска гранату, а фаустпатронщики — изготовить к бою свое опасное для тридцатьчетверок оружие.

В стороны валились, переворачиваясь вверх тормашками, горящие машины, катились оторванные колеса пушек и стволы минометов, в щепки превращались повозки. Ряды гитлеровцев таяли под напором стали и огня, точно снег в кипящей смоле.

В страшной панике вражеские солдаты и офицеры, бросая оружие и амуницию, с непередаваемым ужасом в глазах ломились в ворота и калитки, лезли в окна домов, взбирались на каменные заборы. Тех же, кто в этой ужасной сутолоке ухитрялся изготовиться к бою, немедленно подавляли автоматчики и пулеметчики Горюшкина. С брони танков они сеяли среди врагов смерть.

А в шлемофонах членов экипажей слышалось: «Вперед!» Гвардии лейтенант Павлов впервые так близко увидел сверкающие боевым азартом глаза Хохрякова: комбат, словно сливаясь с мчащейся на бешеной скорости машиной, неудержимой командой бросал в атаку танковую лавину.

Многие гитлеровцы в страхе бросали оружие и высоко поднятыми руками демонстрировали свою готовность сдаться в плен.

Выполняющее роль своеобразного конвоя подразделение эсэсовцев попыталось прекратить панику. Кое-кто из них сумел в этой сумасбродной сутолоке развернуть к бою противотанковые орудия, однако неодолимые тридцатьчетверки сокрушили их прежде, чем те успели произвести хоть один выстрел.

Быстротечный бой закончился полным поражением противника. Почти тысяча вражеских солдат и офицеров была взята в плен. Лишь немногим удалось спастись бегством. Кое-где мелькали по косогору черные шинели улепетывающих эсэсовцев.

Танки остановились, заняли круговую оборону на западной окраине Мстува.

Хохряков на своей тридцатьчетверке поднялся на бугор метрах в двухстах — трехстах от шоссе и, вооружившись биноклем, принялся рассматривать путь на Ченстохову. До нее оставалось 12 километров. Наручные часы показывали ровно четырнадцать.

Невдалеке толпились военнопленные.

Вскоре на бугор, где остановилась машина Хохрякова, лихо подкатил танк, густо облепленный мотострелками. Из машины вышли Горюшкин и Башев — просто сияющие от радости. Выслушав их сообщение о том, что у моста через Варту все в порядке, Хохряков сказал, обращаясь к парторгу Пикалову!

— Володя! Для конвоирования военнопленных оставляю тебе экипаж Башева и взвод автоматчиков: сдай, куда следует, этих вояк и оформи документально. Все — под расписку: солдат, офицеров, оружие, уцелевшую технику. И догоняй нас в Ченстохове.

Не успел Пикалов ответить, как Хохряков заразительно рассмеялся и обратился к стоящим рядом офицерам:

— Эх, друзья, вам надо сутки мыться и одежду отстирывать от грязи, копоти и крови…

— Зато устроили фашистам настоящую парилку! — сострил Агеев.

Офицеры заулыбались, а Хохряков посерьезнел.

— Да, товарищи. Сегодня многие фашисты увидели свой последний час. Но пока еще не все. Готовьтесь к новому бою.

Пока Хохряков уточнял с командирами танковых рот порядок дальнейших действий, Горюшкин и Пикалов распоряжались по отправке пленных.

Хохряков окинул взглядом, казалось, нескончаемую колонну отвоевавшихся гитлеровцев и, взмахнув рукой, по-кавалерийски скомандовал:

— По коням!

Раньше в направлении на Ченстохову выступили все три танка разведвзвода лейтенанта Агеева с поредевшим взводом десантников Горюшкина и несколькими саперами на броне.

Через два часа комбриг И. И. Чугунков услышал по рации хрипловатый от простуды голос Хохрякова:

— Товарищ гвардии полковник! На плечах противника въехали на северо-восточную окраину Ченстоховы. Во взаимодействии с мотострелками потихоньку тесним гитлеровцев.

— Спасибо, двести девятый, — весело ответил комбриг. — Немедленно порадую Батю. А вы пробивайтесь через городской парк на западную окраину. Пока мы подойдем, чтобы и птица не пролетела в город.

— Слушаюсь! Не пролетит и воробей.

— Да своих не постреляйте. Туда, в квадрат ноль-ноль двенадцать, я послал Удова. Пусть наведет гвардейский порядок.

Комбат молча посветил фонариком, нашел на карте нужный квадрат, включающий в себя западную часть привокзальной территории, переезд и выходные железнодорожные стрелки из Ченстоховы на Люблин…

Хохрякову было понятно указание комбрига. А кто в бригаде да и в корпусе не знал храброго разведчика и подрывника гвардии старшину Степана Ивановича Удова, двадцати лет от роду.

Однажды Степан как десантник ехал на тридцатьчетверке головной походной заставы. Когда эту заставу обстрелял противник, Удов спешился и с укрытия стал осматривать поле боя.

Вдоль деревни в лощине располагались гитлеровцы. Разведать их огневые точки можно было, только проникнув в населенный пункт.

Но как сделать это под прицельным огнем? И вдруг Удов увидел пасущуюся в стороне лошадь. Подобравшись, разведчик вскочил на нее и во весь карьер помчался по главной улице села.

Пока гитлеровцы разобрались, кто, зачем, куда скачет, опытный глаз разведчика заметил две замаскированные самоходки и крупнокалиберный пулемет. Смельчака обстреляли лишь на окраине села.

Хохрякову рассказывали о том, как во время Львовской операции группа разведчиков внезапно ворвалась на тридцатьчетверке в небольшое село. Стремительно соскочив с машины, Удов с возгласом: «За мной!» — бросился во двор, где сгруппировались вражеские пехотинцы. Здесь он застрелил выскочившего ему навстречу офицера и вместе со своими бойцами разоружил остальных гитлеровцев.

Разделив разведчиков на несколько групп, Удов приказал «прочесать» село, а сам с одним автоматчиком бросился в ближайший двор. А там уже метались встревоженные стрельбой фашисты.

Положение осложнилось: оккупанты, придя в себя, пытались окружить советских разведчиков. Прячась за стенами домов, Удов с бойцами отступил в сад — прямо на позицию немецких зенитчиков. «Прикройте!» — крикнул он товарищам и бросился к крупнокалиберному пулемету, захватил его и открыл огонь по фашистам. В течение десяти минут разведчики гвардии старшины Удова очистили населенный пункт от фашистов, а в штаб привели целое отделение «языков».

«Что ж, хорошее дело задумал комбриг», — подумал Хохряков и ответил:

— Есть не пострелять своих! Все понял!

Стремительный натиск танкистов батальона с мотострелками на броне, их маневр огнем и гусеницами заставили гитлеровцев поверить, что Ченстохову захватывают крупные силы. Поэтому те из оккупантов, кому это удалось, поспешно отошли из города, бросив все, что мешало этому, как шутили десантники, «блицдрапу».

Панике, однако, поддались не все. Гвардейцы Хохрякова и Горюшкина в упорном бою занимали квартал за кварталом, «выкуривали» фашистов из блиндажей и подвалов…

Григорий Агеев со своими разведчиками вошел в Ченстохову первым. Вдали из громадного здания костела в нескольких местах вспыхивали трассы пулеметных очередей, изрыгало снаряды штурмовое орудие.

Танкисты Агеева подавили гитлеровские огневые точки, а десантники уничтожили фашистских минеров, готовившихся взорвать древний костел — памятник истории польского народа. Советские воины спасли от разрушения и весь город.

Вскоре команда наших саперов во главе с гвардии лейтенантом Алексеем Капустиным обезвредила в подвале костела «мину» — 200 авиационных бомб, — которая, по замыслу фашистов, должна была сработать уже после освобождения города частями Красной Армии. Гитлеровцы рассчитывали уничтожить эту историческую достопримечательность города, а всю вину за вандализм возложить на нашу армию-освободительницу.

Советский воин, воспитанный в уважении к другим народам, всегда, насколько позволяла обстановка, старался сберечь все памятники архитектуры, все материальные и культурные ценности, созданные человеческой цивилизацией, людьми труда.

Так поступал и Хохряков, и каждый его гвардеец. Все наши воины помнили и свято соблюдали наставления родной Коммунистической партии и Верховного Главнокомандования, памятуя о великой освободительной миссии Красной Армии, подающей руку помощи народам Европы в тяжелейшей борьбе с гитлеровскими оккупантами, с германским фашизмом. Каждый из них понимал, что это не просто война с захватчиками, а битва не на жизнь, а на смерть с врагами человечества, которые, одурманивая головы немцев шовинистическим угаром, измышлениями о превосходстве германской расы, несли народам поголовное рабство и смерть. Одной из составных частей гитлеровских планов установления мирового господства было вытеснение и истребление других народов, в первую очередь славянских — русских, украинцев, белорусов, поляков, чехов и словаков. Только в Ченстохове, как документально засвидетельствовано, гитлеровцы повесили, расстреляли, сгноили в тюрьмах и концлагерях около шестидесяти тысяч поляков и примерно такое же число советских граждан. Никогда не изгладится в памяти та цена, которую польский и советский народы заплатили за победу над фашизмом — ударной силой мирового империализма, за избавление человечества от смертоносной опасности, которую несли миру гитлеровские изуверы.

…Покончив с пулеметчиками во дворе костела, Агеев по распоряжению Хохрякова повернул свой взвод к железнодорожной станции.

В это время там грохнуло несколько взрывов. Это гвардии старшина Удов со своими разведчиками подорвал полотно железной дороги и выходные стрелки на Люблин, отрезав таким образом отход из Ченстоховы гитлеровским эшелонам.

«Да, мастер этот Степан Удов внезапно появляться во вражеском тылу. Недаром о нем ходят легенды в бригаде», — подумал Хохряков.

Как раз напротив тридцатьчетверки Агеева затормозил паровоз. Загрохотали буфера платформ, на которых при свете горящего здания были отчетливо видны незамаскированные «тигры» и «пантеры».

Увидев тридцатьчетверки, машинист хотел было дать задний ход, но танки Агеева ударили прямой наводкой и паровоз взорвался. Тут к Агееву во главе роты В. И. Машинина подоспел на помощь С. В. Хохряков.

Экипажи Павлова, Смирнова, Шемякина, Силантьева, Кибенко, Машинина… дружно атаковали эшелоны.

Некоторые из вражеских танкистов спешили развернуть башни для стрельбы с платформ, но дружный огонь тридцатьчетверок охладил их рвение. От нескольких машин повалил густой дым. Один из водителей «тигров» попытался было съехать с платформы без специальных подмостков, так, как умели ловко спрыгивать прямо на землю своими Т-34 советские танкисты, но перевернулся. Уцелевшие гитлеровцы обратились в бегство, бросив на станции все имущество и оружие. Их никто не преследовал — других дел было по горло.

…Петляя по узким улицам и рискуя каждую минуту напороться на засаду фаустпатронщиков, экипаж комроты В. И. Петрова на полной скорости выскочил к центру города. Механиком-водителем был комсорг роты гвардии старшина сибиряк Иван Михайлович Иванов. Этот экипаж одним из первых ворвался в Мстув, молниеносно сориентировался и, пока враг успел что-либо предпринять, начал уничтожать захватчиков, их технику. В числе первых эти гвардейцы вошли и в Ченстохову.

На центральной площади завязался ожесточенный бой. Фашисты отовсюду обрушили на отважных танкистов огонь. Из полуподвального окна углового дома звонкими очередями било штурмовое орудие; высовываясь из-за угла дома, стреляла вражеская самоходка, с другого конца площади яркими мечами пламени огрызался огнемет.

Гвардейцы меткими выстрелами подавили огневую точку в полуподвале и повели стрельбу по засевшим в укрытиях фашистам. Погиб командир танка, по-хохряковски корректировавший огонь своего танка из открытого люка. Затем близким взрывом фаустпатрона тяжело ранило командира орудия Сидорова. К тому же кончились снаряды. Механик-водитель Иванов, оставшись с радистом-пулеметчиком, продолжал выполнять приказ: пулеметным огнем уничтожал огневые точки врага, а затем давил их гусеницами, метр за метром очищая от захватчиков центральную часть Ченстоховы.

Танк был подбит. Гитлеровцы решили поджечь машину. Возню вокруг неподвижной тридцатьчетверки заметил механик-водитель Киячко, прорвавшийся своим танком к центральной площади по другой улице. И экипаж, который после ранения командира возглавил Киячко, действовал, как и прежде, по гвардейскому принципу: «Сам погибай, а товарища выручай!» Рассеяв поджигателей, танкисты уничтожили две вражеские пушки и три бронетранспортера с автоматчиками, намеревавшимися проскочить площадь. Под прикрытием танка Киячко Иванов эвакуировал в подвал ближайшего дома раненых побратимов и из снятого с машины пулемета открыл огонь по противнику.

Гитлеровцы, подбросив к центральной площади роту пехоты с фаустпатронщиками, снова попытались отбить ее. Но было уже поздно: на помощь Иванову и Киячко подоспели экипаж самоходной артиллерийской установки гвардии младшего лейтенанта Костина и взвод мотострелков из батальона гвардии майора Горюшкина.

Артиллеристы-самоходчики подбили выползшую из укрытия «пантеру» и, двигаясь дальше, превратили в груды обломков шесть грузовиков с вражеской пехотой, попутно «выкурив» из подвалов около роты гитлеровцев, которых тут же скосили пулеметчики и автоматчики Горюшкина.

Парторг батальона Владимир Андрианович Пикалов, сдав в тылах бригады почти тысячу пленных, на танке командира взвода Башева лишь в сумерки догнал сражающиеся в городе батальоны. В пути, справа и слева от шоссе, он видел смятые пушки, обломки машин и другой техники. И везде — трупы гитлеровцев.

Первым, кого увидел в Ченстохове Пикалов, был его непосредственный начальник — заместитель командира батальона по политической части гвардии капитан Семен Платонович Кива. Замполит участвовал в уличном бою на танке командира роты А. А. Моцного. На глазах у Пикалова эта тридцатьчетверка была подбита. Выбравшись из машины, Кива приказал подоспевшему Пикалову:

— Займитесь эвакуацией раненых. Я с Башевым догоняю Хохрякова.

Так в Ченстохове Пикалов оказался на тридцатьчетверке Моцного. Впоследствии командир роты был контужен и тяжело ранен: кровоточило плечо и осколком вырванной брони был выбит глаз. Парторг помог танкистам вытащить Моцного из машины и отправить его в медпункт.

Забегая вперед, скажем, что Анатолий Андреевич Моцный, подлечившись, догнал батальон во время Берлинской операции и снова возглавил свою роту.

Осмотрев поврежденную тридцатьчетверку, Пикалов обнаружил, что машина все-таки на ходу, хоть и пробита насквозь башня, которая, однако, вращается, к тому же, не все снаряды израсходованы.

По праву старшего и по законам боя, не терпящего никаких проволочек, Пикалов скомандовал:

— В машину! Полный вперед!

Расстреливая на ходу недобитые противотанковые средства неприятеля, Пикалов вскоре догнал машину Хохрякова. Был уже вечер, когда они включились в бой с «тиграми» на железнодорожной станции.

А экипаж Алексея Яковлевича Башева, приняв на борт замполита Семена Платоновича Киву, сразу же включился в уличный бой. И, видимо, подвела спешка: из окна подвала машину подожгли фаустпатронщики.

«Так нелепо погибли хорошие командиры», — думал парторг, сожалея о том, что оставил танк Башева: а вдруг помог бы избежать трагедии. Но война есть война. Для пуль, мин и снарядов на ней избранных нет.

Дом за домом, улица за улицей овладевали городом танкисты и мотострелки. Схватки с врагом еще шли у металлургического завода, ткацкой фабрики и бумажного комбината. По радио и через связных Хохряков время от времени напоминал экипажам: «По предприятиям из пушек не стрелять! «Выкуривайте» фашистов из укрытий пулеметным огнем».

Поздний вечер.

Тридцатьчетверки комбата и начальника штаба остановились в городском парке. Возле рации, рядом с радистом Михаилом Родионовым, сидел Хохряков и негромко говорил в микрофон:

— Товарищ ноль первый, докладываю из Ченстоховы. Станция также взята. Все дороги, ведущие в город, перекрыты. Фашисты пока не контратакуют.

В наушниках — взволнованный голос командарма:

— Спасибо, сынок. Еще раз спасибо за подвиг! При подходе главных сил бригады и корпуса вытягивай свое хозяйство на восточную окраину города. Понял, майор?

— Так точно. Слушаюсь!

Не прошло и часа, как в расположении командного пункта передового отряда появились два солдата в чистом обмундировании, с новенькими воронеными автоматами. Их, разумеется, задержали.

— Кто такие? — сурово спросил Пушков неизвестных.

— Мы от командующего армией. Нам нужен гвардии майор Хохряков.

Пушков тщательно проверил документы автоматчиков, но ему все еще что-то казалось подозрительным: «Рядом передовая, идет бой. Ночь. Рыбалко, наверняка, еще где-то далеко. И вдруг подавай Хохрякова!»

Подошел комбат.

— В чем дело?

Пушков шепотом объяснил.

— Где генерал-полковник? — спросил комбат прибывших.

— Здесь, в Ченстохове, в доме через улицу.

— Хорошо, пойдемте!

— Мы с вами! — Пикалов, Пушков, Козлов, Агеев, другие офицеры, кто был рядом, поправив на ремнях пистолеты, плотно окружили комбата.

Хохряков от души засмеялся, потом серьезно произнес:

— Спасибо, ребята. Ты, Володя, ты, Миша, и ты, Вася, — со мной. Остальным — по местам.

Четверка офицеров вслед за автоматчиками направилась на соседнюю улицу, а остальные, немного отстав, с оружием наготове, продолжали сопровождать командира к дому, где, по утверждению незнакомых автоматчиков, остановился Рыбалко.

У самого дома первая группа была неожиданно освещена лучом карманного фонарика. Звякнуло оружие часовых:

— Стой! Кто идет?

— Свои.

Один из автоматчиков, вытянувшись по стойке «смирно», четко доложил офицеру, вышедшему на оклик охраны, о выполнении задания.

— Вольно! Вы свободны! — офицер, в котором Хохряков узнал адъютанта П. С. Рыбалко, отпустил посыльных. — А вас прошу в дом, товарищи командиры. Генерал ждет.

Павел Семенович встретил гвардейцев у порога ярко освещенной комнаты. Командарм был при всех орденах.

Хохряков, пока Рыбалко шел к нему с распростертыми объятиями, успел заметить на мундире командарма орден, очень похожий на монгольскую награду, полученную им за Халхин-Гол.

Стиснув рослого Хохрякова, Павел Семенович целовал его и приговаривал:

— Вот это гвардейская работа! Ай да наломали, ай да нарубили, ай да нажгли! Местами мы не могли на «виллисе» по шоссе проехать, кое-как обочинами пробирались. Ах, молодцы какие! Вот что при умелом руководстве может совершить танковый батальон!

Отпустив, наконец, майора, Рыбалко, казалось, лишь теперь заметил всех остальных.

— А кто это с тобой? — спросил он.

— Мой заместитель по строевой Василий Иванович Козлов.

— Почти как Чапаев! — пошутил Павел Семенович, обняв и поцеловав Козлова.

— Это начштаба Михаил Григорьевич Пушков. А это парторг, он же замполит Владимир Андрианович Пикалов.

— И все капитаны! Капитаны сухопутных бронированных кораблей, — шутил командарм, обнимая и целуя Пушкова. — Комиссар, значит? — спросил Павел Семенович, принимаясь обнимать и целовать Пикалова.

— Так точно, товарищ командующий!

— Спасибо тебе, что высокий боевой дух воспитываешь в людях, в их мыслях и чувствах.

— Не только я — все коммунисты во главе с командиром, товарищ командующий. Он-то больше моего комиссарил.

— Ну что ж, так и должно быть. Ведь вы все, командование батальона, почти ровесники Октября, дети революции. Нынешние командиры воедино спаяны большевистскими идеями. Да и солдаты сегодня — высокого сознания люди, многие из них коммунисты и комсомольцы по делам и призванию. А я вот комиссарил в гражданскую… — Лицо генерала стало задумчивым. Помолчав немного, Рыбалко тряхнул головой и улыбнулся: — Ну, вот, разговорился, а не время. Окончим бои, возьмем Берлин, тогда и воспоминаниями заняться не грех.

Вошел адъютант, тихо и четко доложил: «Готово».

Павел Семенович озорно подмигнул:

— По чарке всем!

Адъютант откупорил бутылку «московской», которой командарм угощал только в особых случаях.

Выпили за успех и славу батальона.

Затем Рыбалко спросил о потерях батальона. Хохряков с грустью в голосе доложил. Командарм попросил назвать всех поименно. Генерал лично знал многих танкистов. Лицо Павла Семеновича посуровело, сделалось сразу постаревшим.

Командарм, помолчав, тоном приказа произнес:

— Всех участников операции соответственно заслугам представить к наградам! А тебя, Хохряков, я представляю ко второй Золотой Звезде. Приводи батальон в надлежащий, гвардейский вид. Отдохнуть, переодеть всех в новое обмундирование и переобуть. На все даю двое суток. Учтите: скоро вам в головном отряде армии предстоит пересечь границу Германии. Будьте достойны этой чести. Наша задача — побыстрее добить фашистского зверя. Но мы должны помнить о высоком звании советского солдата, о его чести и достоинстве. Хоть и велика у бойцов жажда мести за все зверства, содеянные фашистами на нашей земле, особенно у тех, у кого погибли родные, будем беспощадны к врагу на поле боя, но гуманны к побежденным. Никаких насилий над мирным гражданским населением. Никакого мародерства, никакого самоуправства над пленными. Мы — армия, освобождающая народы Европы, в том числе немецкий народ, от гитлеровского фашизма. Вы, Хохряков и Пикалов, — комиссары с немалым опытом, остальные — коммунисты. Вам ли объяснять, как все это важно? Так что я надеюсь на вас. Ну, сынки, до встречи на Одере! А затем — и в Берлине!

Рыбалко снова обнял Хохрякова, как бы благословляя на новые подвиги.

…Вскоре был опубликован Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о награждении Героя Советского Союза гвардии майора Семена Васильевича Хохрякова второй медалью «Золотая Звезда». Тем же Указом механику-водителю гвардии старшему сержанту Иванову Ивану Михайловичу, командиру взвода мотострелков лейтенанту Сотникову Николаю Михайловичу, командиру отделения взвода разведки гвардии старшине Удову Степану Ивановичу и командиру танковой роты гвардии старшему лейтенанту Моцному Анатолию Андреевичу присвоено звание Героя Советского Союза.

Командир танкового разведвзвода гвардии лейтенант Г. А. Агеев и командир танковой роты гвардии старший лейтенант В. И. Машинин были награждены орденом Ленина. Следует особо отметить, что все воины, принимавшие участие в освобождении Ченстоховы, были отмечены наградами Родины. Командарм свое слово сдержал.

Хохряков со своими заместителями — капитанами Козловым, Пикаловым и начальником штаба Пушковым — шел по только что освобожденному городу и думал о сказанном генералом Рыбалко, о предстоящих жестоких боях, об освободительной миссии Красной Армии. О беспощадности и гуманизме.

Тысячу раз прав командарм. И такой поворот не в новость тебе, Хохряков. Все годы жажда мести врагу была на твоем вооружении, к ней не раз призывали твои пламенные слова в трудные минуты боя. «Папа, убей фашиста!» — пестрели плакаты на улицах городов и сел в тылу. И безусые семнадцатилетние юноши, еще не видавшие врага в лицо, еще постигавшие немудреное ремесло заряжать тяжелую для них «трехлинейку», уже пылали пламенем мести. У многих это был огонь мести за убитого отца или мать, за разоренный фашистами родной дом. И теперь на немецкой земле кое-кто мог бы поступить опрометчиво. Но ведь немецкие старики, дети и матери — не убийцы, а безоружные жители своей страны. По законам же советского гуманизма даже отъявленные гитлеровцы, сложившие оружие, должны отвечать за свои злодеяния перед справедливым судом народов, а не перед слепой стихией мести.

…Наступило утро в освобожденной Ченстохове. Временами то в одном, то в другом конце города раздавались пулеметные очереди: это гвардейцы майора Горюшкина «выкуривали» из подвалов прячущихся гитлеровцев.

Постепенно в городе затихали выстрелы, вдали глохли могучие моторы гвардейских машин. Поскольку в город вот-вот должны были вступить главные силы бригады и корпуса, Хохряков отдал необходимые распоряжения о предстоящей смене позиций. По его приказу в парк, где расположился командный пункт передового отряда, были перевезены останки танкистов и мотострелков, погибших в бою за освобождение Ченстоховы.

— Переложить павших в битве воинов на штабной и командирский танки, — с глубокой душевной болью распорядился Хохряков.

Алексей Яковлевич Башев был почти ровесником комбата. Исполнительный и трудолюбивый, в предвоенные годы калининский рабочий, коммунист Башев до 1942-го служил в тыловых частях, готовил кадры для фронта и рвался в бой. В сражениях с оккупантами показал себя достойно. Только за час боя в Ченстохове экипаж Башева раздавил три пушки с расчетами и вывел из строя несколько десятков вражеских пехотинцев.

Мало провоевал в батальоне и замполит Семен Платонович Кива. Один из авторов этой книги, Н. И. Балдук, встречался с С. П. Кивой еще в первые дни войны в Казанском танковом училище, где Семен Платонович был комиссаром танкового батальона. Да, Кива воспитал для фронта не одну сотню мужественных офицеров-танкистов. Семен Платонович был родом из Харькова, тоже рабочий. Он хорошо владел боевой техникой и увлекал подчиненных прежде всего личным примером, образцовым использованием оружия в бою.

В 7-й гвардейский танковый корпус С. П. Кива прибыл на Сандомирском плацдарме, перед самым началом Висло-Одерской операции. Начальник политотдела корпуса гвардии полковник А. В. Новиков, направляя С. П. Киву замполитом к С. В. Хохрякову, ободряюще сказал: «В этом прославленном боевом коллективе вас примут хорошо. Остальное будет зависеть от вас». С. П. Киву не только приняли хорошо, но и полюбили, ибо он с первого часа пребывания в батальоне словом и делом воодушевлял людей на подвиг.

Сейчас замполит Кива лежал на танке своего командира, и его застывший спокойный взгляд был направлен в синее ченстоховское небо. За то, чтобы небо было отныне мирным и чистым, коммунист Кива отдал жизнь.

…Командир и начальник штаба батальона двумя танками неспешно двинулись по, казалось бы, пустынным улицам города. На броне боевых машин — тела павших товарищей. Спереди и сзади — автоматчики, почетный эскорт погибших героев.

Остановились, как и было приказано генералом П. С. Рыбалко, на восточной окраине города; сюда комбат перенес свой штаб.

Наступило солнечное морозное утро 17 января. В палисаднике красивого, не тронутого войной дома танкисты в одних гимнастерках, без головных уборов, долбили-копали замерзшую землю, готовя братскую могилу.

К штабу Хохрякова потянулись поляки — жители ближайших кварталов. В комнату, где собрались офицеры во главе с комбатом, они входили группами и в одиночку, предлагали услуги, не переставали благодарить наших воинов за освобождение города, его жителей от издевательств «наци-швабов». Узнав, что состоятся похороны, пришли музыканты — девять человек с инструментами — и попросили разрешения принять участие в траурной церемонии.

У подготовленной могилы комбат приказал танкистам построиться. Рядом с ними по команде Горюшкина выстроились мотострелки.

Хохряков, сняв шлем, рассказал, кем был каждый из погибших воинов в мирной жизни, какие подвиги совершил на войне, в том числе в бою за освобождение города-страдальца Ченстоховы.

Польские музыканты стояли невдалеке и, не шелохнувшись, слушали «пана майора».

— Прощайте, дорогие побратимы! — сказал Хохряков и, обернувшись к музыкантам, дал сигнал.

Над могилой сперва робко, потом все увереннее поплыла траурная мелодия Шопена.

Танкисты, не скрывая и не стыдясь слез, бережно поднимали с брони тела павших однополчан, завернутые в плащ-палатки, и передавали их с рук на руки до последней черты, где два рослых гвардейца укладывали в один ряд останки офицеров и рядовых, сынов Сибири и Кубани, Грузии и Украины, Татарии и Мордовии, пришедших с боями сюда, на польскую землю, чтобы помочь ее народу освободиться от гитлеровских поработителей.

Звуки траурного марша взлетали в морозное январское небо, плыли над выросшим могильным холмиком, возле которого польские женщины поставили вазоны в красными и белыми цветами. Рыдающие скрипки обрушивали на склоненные головы бойцов звенящие скорбью аккорды, заставляя сердца биться в унисон мелодии, в которой звучали боль утраты и обещание вечной памяти ушедшим отважным собратьям.

— Заряжай!

Защелкали затворы пистолетов и автоматов. Прозвучал трехкратный залп траурного салюта.

— А теперь по боевым постам. И смотреть в оба! — четко и раздельно приказал Хохряков.

В город вошли главные силы 7-го гвардейского танкового корпуса, в том числе лихо прогрохотали к центральной площади два других танковых батальона 54-й танковой бригады, прогромыхал тяжелый самоходный полк, подошли другие батальоны и отдельные подразделения гвардейцев-мотострелков из бригады полковника А. А. Головачева.

Командиры прибывающих подразделений получали у капитана Пушкова указания, где и какие группы передового отряда надо сменить.

Наблюдая, какая силища привалила на смену его передовому отряду, Хохряков ощущал гордость: все эти батальоны, полки и бригады идут маршем по следу его героев, идут свежие, готовые к еще более мощному удару по врагу.

Вот от колонны автоматчиков отделился бравый юный солдат в шапке-ушанке набекрень, с автоматом на груди, подошел к Хохрякову, четко козырнув и прищурив для солидности по-детски широко раскрытые глаза, спросил:

— Разрешите обратиться, товарищ гвардии майор, Герой Советского Союза?

Хохряков, улыбнувшись, разрешил.

— Скажите, пожалуйста, а ваши автоматчики такие же храбрецы, как и танкисты? — искренне спросил подошедший.

Комбат рассмеялся — наверняка юный боец бился об заклад с товарищами, что подойдет с разговором к майору, — и ответил вопросом на вопрос:

— А у вас как?

— Рохлей и нюнь обкатываем на фронтовом Сивке — становятся настоящими гвардейцами.

— Мы своих обкатываем на стальном Буланке, а результат тот же. А кто ты и чей такой бравый будешь?

— Гвардии сержант Илья Яворина. Из отдельной роты разведчиков двадцать третьей мотострелковой. Наш Батя, Герой Советского Союза гвардии полковник Головачев, говорит о разведчиках и автоматчиках: «Это гвардия моей гвардии!»

— Толково сказано. Знаю вашего Батю. Настоящий комбриг. Чапаев! Так ведь его прозвали? А я с детства люблю Котовского и Чапаева. Выходит, головачевец — это чапаевец… Тебя, случаем, не обкатывали?

— Еще как, товарищ гвардии майор, Герой Советского Союза… Жаль, времени всегда в обрез, а то бы встретились ваши и наши ребята — эх и разговор был бы! Разрешите догонять своих? — проговорил автоматчик, козырнув Хохрякову на прощанье.

Эти слова 19-летнего сержанта не были бравадой. Боевая жизнь обкатала Илью, сделала его достойным воином головачевской гвардии. Вот рассказ хотя бы об одном поучительном подвиге гвардейца.

…Предрассветный туман еще жался к земле, когда Яворина возвращался из штаба корпуса, куда относил секретный пакет.

Повесив на шею автомат, он устало шагал по дороге, время от времени останавливаясь, чтобы отряхнуть тяжелые комья грязи, прилипавшие к сапогам.

И вдруг на фоне розовеющей пелены тумана Илья увидел какие-то мелькающие в беге фигуры.

Солдат присмотрелся и остолбенел: «У нас в тылу гитлеровцы!» Картины одна мрачнее другой заполняли воображение младшего сержанта: «Сейчас нападут на какой-либо из штабов и выкрадут важные документы!.. Да они же раскроют готовящееся на завтра наступление!.. К тому же, могут заминировать танки. Могут захватить «языка»!..»

В следующую секунду Илья рывком упал наземь и взвел автомат на боевой взвод.

— Стой! Хальт! — юношески неустоявшийся голос солдата прозвучал неубедительно.

«Фрицы даже не оглянулись», — сокрушенно отметил про себя Яворина и осмотрелся. «Что делать? Я ведь один-одинешенек», — лихорадочно думал юноша. Наконец, он решительно вскинул автомат, длинная очередь вспорола предутреннюю тишину. Темно-зеленые шинели, не прекращая бега, дали по винтовочному выстрелу в ответ. Илья, постреливая короткими очередями, бросился в погоню за убегающими оккупантами.

К радости младшего сержанта, от околицы села, в которое он добирался, полоснула трассирующая очередь «максима». Но пули-светлячки просвистели над самой головой Ильи. Пришлось залечь. Как только пулемет умолк, гвардеец снова ринулся за гитлеровцами. Их было четверо. Они бежали локоть о локоть, держа винтовки в руках, не оборачивались, не делали лишних движений. Все их внимание было приковано к впереди лежащему селу, где проходил передний край вражеской обороны.

Яворина, не останавливаясь, сменил опустевший диск автомата на запасной. Сердце гвардейца колотилось так, что, казалось, оно вот-вот выскочит из груди. Еще до этого он с трудом вытягивал ноги из грязи, а теперь довелось бежать по раскисшей пахоте.

С горечью Илья отметил, что расстояние между ним и гитлеровцами сокращается очень медленно. Стрельба очередями нужного эффекта не давала: видимо, сказывались высочайшее напряжение нервов и тяжелое дыхание бойца. Тогда он перевел автомат на одиночную стрельбу. От первого же его выстрела с колена рослый гитлеровец, бежавший крайним справа, выронив винтовку, упал навзничь.

Яворина снова пустился в погоню и вскоре уложил второго оккупанта.

Предвидя неминуемую гибель, два оставшихся фашиста побежали врозь. Случись это раньше преследование оказалось бы бессмысленным. А теперь Яворине оставалось уничтожить лишь того оккупанта, который был поближе и от изнеможения замедлял бег. Вот темно-зеленая шинель на мгновение застыла на месте, и ее владелец поочередно, высоко взмахнув одной, а затем другой ногой, сбросил через себя сапоги.

Илья поспешно сорвал с себя бушлат и снова ринулся в погоню. Но усталость с каждой секундой все больше одолевала его. Ноги стали тяжелые, словно бетонные, во рту пересохло, одеревеневший язык казался горько-соленым комком. Между тем уже рассвело, и впереди, метрах в четырехстах, в лощине, отчетливо просматривались окопы противника.

«Почему же фрицы не стреляют?.. Одно из двух: либо принимают меня за своего (я ведь в трофейном маскировочном костюме), либо хотят заманить в плен», — подумал гвардеец-автоматчик и, почуяв второе дыхание, поднажал изо всех сил.

Вскоре он услышал тяжелое сопение и увидел тоскливый взгляд своего противника, который, израсходовав последние силы, совсем притишил ход и в поисках укрытия от неумолимо надвигающейся смерти безнадежно шарил взглядом по сторонам.

Красноармеец навел на него автомат:

— Стой! Хенде хох! Бросай оружие!

Тот, тяжело дыша, остановился и с мольбой о спасении смотрел на вершителя его судьбы, но винтовку не бросал и рук не поднимал.

Яворина нажал на спусковой крючок ППШ. Затвор автомата щелкнул впустую: оказалось, что и запасной диск автомата опустел.

Заметив мгновенную растерянность гвардейца, оккупант с погонами обер-фельдфебеля начал заряжать винтовку.

«Погибать, так с музыкой!» — подумал Яворина и, рванув из сумки гранату, высоко занес ее над собой.

Враг в отчаянии бросил винтовку на пахоту, вздернул кверху руки и со слезами на глазах плюхнулся прямо в грязь на колени. «Гитлер капут! Пятеро детей имею, пощадите!» — пробормотал он по-немецки.

— Ком пан, ком в плен! — приговаривал гвардеец, шаг за шагом подступая в гитлеровцу, а когда приблизился к нему вплотную, ловко вырвал из его кобуры «парабеллум» и зарядил его. Искоса наблюдая за обезоруженным обер-фельдфебелем и не убирая наведенного на него пистолета, Яворина спрятал в карман гранату, наклонился, вынул затвор из брошенной винтовки, спрятал его тоже в карман, а винтовку и свой автомат с опустевшим диском повесил на шею гитлеровцу, продолжавшему стоять на коленях. Затем отстегнул у него флягу, оказавшуюся со спиртом.

— Вставай, пан, коленки простудишь! Пошли к нам, для тебя война уже кончилась, — подтолкнул он пленного трофейным пистолетом.

Не успел младший сержант отойти с пленником и десяти шагов, как вокруг засвистели пули. Ударяясь о землю вблизи, они с треском разрывались и поднимали султанчики мокрой грязи. И пришлось Яворине вслед за пленным буквально выползать из зоны прицельного пулеметного огня. По пути в свое расположение младший сержант приказал немцу подобрать брошенные сапоги.

— Обуйся, пан, а то, видишь, пятки уже посинели.

Тот покорно выполнил приказание. Возле первого уничтоженного фашиста Илья нагрузил на своего «языка» еще одну винтовку без затвора, сам же забрал документы и награды убитого.

Послушный и во всем предупредительный обер-фельдфебель то ли от холода, то ли от длительного «блицдрапа», то ли от страха за свою дальнейшую судьбу дрожал, не переставая, будто осиновый лист.

Илья остановил пленника и миролюбиво протянул ему недавно отнятую флягу:

— Кальт? Холодно? На, тринкай, чтоб ты лопнул? Только сто граммов, чтобы согреться. Остальное — сюда!

Теперь они шли быстрее. Илья спешил забрать трофеи у второго убитого им гитлеровца и доставить пленного в штаб. «Надо, чтобы его допросили перед началом атаки», — решил он.

Такими были головачевцы — все до последнего обозника. Комбриг видел в бою каждого бойца и воздавал каждому по его заслугам. Забегая вперед, скажем, что младший сержант Илья Яворина был отмечен в праздничном приказе по бригаде 24 февраля 1945 года:

Лишь к вечеру были собраны вместе все танкисты, входившие в передовой отряд. Начали чистить личное оружие, заправили тридцатьчетверки горючим, восполнили их боекомплект, брились, мылись, переодевались в новое обмундирование. Несмотря на усталость после тяжелых боев и нескольких бессонных ночей, гвардейцы делали все это споро, дружно, в охотку: они уже знали о решении командующего предоставить батальону двухдневный отдых.

К вечеру Хохряков вызвал своего помхоза капитана Бычковского и приказал:

— Распорядитесь накрыть в самом большом помещении общий стол для торжественного ужина всего батальона.

Из доклада помхоза стало известно, что и в этом деле — гвардейский порядок. Вскоре бойцы, командиры и политработники расселись за столом.

Хохряков передал всем героям боев благодарность командарма П. С. Рыбалко. Солдаты и офицеры поднялись со своих мест, и под сводами зала торжественно прозвенело:

— Служим Советскому Союзу!

Ликованием было встречено и решение командарма — наградить участников боев за освобождение Ченстоховы.

Не забыл помпохоз капитан Апполинарий Бычковский и о «наркомовских» ста граммах — за павших побратимов.

Затем воины стали вспоминать подробности недавнего боя. Хохряков хотел было придать разговору организованный характер, использовать его для распространения боевого опыта, но вскоре в зале стало шумно, каждому хотелось рассказать что-то свое, лично пережитое, незабываемое.

Спустя десятилетия военные историки напишут такие строки: