Частные беседы (Повесть в письмах)

ПИСЬМО ПЯТНАДЦАТОЕ

Уважаемый… Станислав Сергеевич!

Я хочу…

Мне надо… с Вами посоветоваться…

Мне необходимо…

Я считаю необходимым поставить Вас в известность о том, что происходит в нашей семье, потому что Вы знаете мою бабушку и ее жизнь, она мне говорила, и, по-моему, к ней хорошо относитесь. Последнее время ее жизнь в доме стала невозможной… У нас три комнаты. Одна — моя, одна — бабушкина и одна — родителей. Их, самая большая, с нишей (простите, что я так долго занимаю ваше внимание, но иначе нельзя…). Папа курит трубку, мать говорит, что у нее болит голова из-за этой трубки, а он не хочет курить в холле, сердится, и вообще они так часто ругаются, что слышать это невозможно. И мама вздумала выжить бабушку, от своей злости только. Мама стала вовсе невозможной, к бабушке придирается, говорит, что она в маразме и ее нельзя оставлять одну, а то она дом сожжет или еще что-нибудь учудит. А я же знаю, что это мать утюги и газ оставляет, она сама в маразме, а бабушка — нет. Отец в ссоры не влезает, а хихикает и курит себе трубку в комнате, наверное, нарочно, потому что действительно в комнату не войти. А у нас холл пятнадцать метров, вы видели, и оборудован, и там не то что курить, а гостей принимать можно. И один раз бабушка сказала: как мне все надоело. И мать привязалась: ах, значит, мы тебе надоели? Ну вот и хорошо, давайте решим, квартиру менять смешно (так мать и сказала — смешно), такую теперь нигде не найдешь, и Катя выросла… мама, тебе надо уехать, будешь жить одна, никто надоедать не будет, есть прекрасный пансионат гостиничного типа для пожилых людей, и ты там будешь в однокомнатной квартире и в своей среде. Бабушка побледнела и сказала: хорошо. Я уеду. А ведь квартира-то бабушкина, то есть деда!

Мать, видимо, не ожидала, что так все обернется, и растерялась. Сказала, что надо еще все протолкнуть, что это трудно и оформить. Оформляй, сказала бабушка, только поскорее, а то вдруг я умру и у вас столько забот и хлопот будет. И ушла. Я прямо завыла от ужаса. Мать заорала на меня, отец — на нас, и я укусила мать за руку, я не знала, что мне делать. Тогда она завопила, что я — сумасшедшая. И я завопила, что пусть она и меня упрячет в сумасшедший дом или работать в «пансионат гостиничного типа» для пожилых. Наверное, мы бы убили друг друга, если бы отец не утащил меня в мою комнату и не закрыл там. Утром бабушка не встала, я заглянула к ней, она лежит. Меня трясет, и я боюсь, что будет дальше. Станислав Сергеевич, только вы, только вам… Придумайте что-нибудь, дорогой Станислав Сергеевич! Я вас очень прошу…

Будем пятого Москве проездом. Зайдем обязательно. Витвас.

Черт побери совсем, вот оно как складывается, когда переписки нет! Не застала тебя моя телеграмма. Ну что ж… Отдыхай, спишемся. Мы с Татьяной тут в санатории под Москвой будем — может, и увидеться успеем. А по привычке все путем опишу. Пошел к тебе один, Татьяну у родственников оставил, думаю, мало ли что мой Стас натворил. Короче, звоню. Открывает мне этакое современное дитя в джинсиках, стриженое, симпатичное. Я внутренне ахаю и сдуру решаю, что ты женился наконец на своем чижике. И счастлив. Потому и не пишешь. Да и я перед тобой виноват, закрутился, завертелся и, помню, несколько писем куда-то заховал и не отослал. Ну ладно, наверстаем. Я только-только рот раскрыл, чтобы сказать: Алечка, я вас знаю, здравствуйте… А дитя сурово мне так говорит: вы Виталий Васильевич? А я — Катя Ренатова. Заходите, пожалуйста. Тут я окончательно балдею и думаю про себя, что ты швец и жнец и на дуде игрец, и заходить мне к тебе уже неохота. А она тащит. Вхожу. Шикарно у тебя — царски! А в креслице сидит милая такая старая женщина и что-то вяжет. Юлия Павловна, конечно. Я ее узнал. Я стою, немой как муха, и жду, когда же ты ко мне выйдешь и мне все разобъяснишь. Но тебя, оказывается, нет. Ты на отдыхе (теперь понимаю, почему смотался — жить негде…). Так. Далее. Катя наливает мне чай, я отказываюсь, но она человечек крепкий, у нее не поговоришь. Сижу и слушаю твою дальнейшую историю. Как ты увел Юлию Павловну к себе, как Катя за вами убежала из дому, и как ты жил на кухне и какой ты благородный, и как она тебя уважает. И тут вступила Юлия Павловна, и я снова все еще раз услышал, и честно говорю, — прости меня, Стас, за мою толстокожесть, как-то последнее время я от тебя отошел, казалось мне все, что с тобой происходит, не значащим на фоне моих передряг… Нехорошо мы поступаем, все-таки всем нам до себя, эх… Катька — лихая девица в самом лучшем смысле — надо же, в такси работает, таксистом, это не кот начихал! Говорит, что должна заработать на кооператив, чтобы тебе квартиру освободить. А пока собирается снимать, уже что-то нашла… Они очень смущаются твою квартиру занимать. Рассказала мне Катя, что тебя чистили за них в школе, там эта Анна бучу подняла. Что же ты не написал-то мне? Обиделся. Чую. Зря. Зря обиделся, я ж все равно твой старый друг, и это никуда не денешь. Вот как твое «свершение» обернулось, и вовсе не чижиком-пыжиком, хотя и ему спасибо надо сказать, а раскочегарился ты раньше, когда в школу перешел. В общем, пишу я тебе бестолково, обдумать все надо и встретиться. Теперь о нас. Трудную я у себя работенку провернул. Ты ведь не знаешь, что мои молодые дурни разъехались и Дениски у нас три месяца не было, я не в себе был — помирал. Потом стал ездить: туда-сюда. К молодой и к нашему балбесу, который, видите ли, съехал к товарищу. Не мать-бабка ездила, а я. Ездил, ездил, наконец слепил их вместе. Блажь, думаю, у них была, вернее — у нашего балбеса. Но не знаю, конечно, что получится. Мы с Татьяной подались в «санаторий», пусть одни попрыгают, как считаешь? При мне звонила Анна, Катерина с ней разговаривать не стала, трубку взяла Юлия Павловна. Вот что значит мать! Родительница! Тихо говорила, Катя в кухню ушла. Что деньги есть, ничего не надо, все в порядке, ты еще кашляешь? — спросила так вдруг озабоченно. Та что-то сказала, а Юлия Павловна тихо говорит и на меня извинительно смотрит: «Ладно, зайду, обязательно зайду…» Но что я, какой я кому судья. Пока, Татьяна скоро придет, надо письмо убрать да не забыть отправить, маразм-то крепчает, опять куда-нибудь заховаю.

Твой Витвас.