Частные беседы (Повесть в письмах)

ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ

Ну что ты молчишь, Витька! Не знаешь, что сказать? Или не хочешь? Не стану больше угнетать тебя своими стародавними воспоминаниями. Баста. Забыл. В конце концов, не такая уж я личность в судьбе Юлии Павловны, и она в моей. Живет она поживает где-нибудь и добра наживает. А лет ей, наверное, за шестьдесят, лет на десять она меня старше была, пожалуй, так мне сдается. Забыто. Заметано. Все. Вспомнилось — и не мог оторваться от воспоминаний. Прости. Знаешь, я замечаю, что изменился внутренне за последнее время. Я как-то живее, эмоциональнее сделался, чем был в молодости. Внешне — как говорится, а внутренне — иначе говоря… Так-то, Витек. Я все задумываюсь — правильно ли я ушел из Внешторга. Не надо было мне, наверное, никуда уходить, а добрести посильно до конца, и все дела, тем более — начальником стал… А то рванул. Зачем? Кому надо? Многие в школе на меня косятся — зачем, мол, мы ему, для прыжка? Если бы они знали, что прыжки мои кончились, да были ли они? Сижу я в классе, изъясняю что-то, а сам смотрю на моих крупногабаритных юнцов и девиц и думаю, что изъясняю я им общие места, что можно и самим в книжке прочесть, а голос мой холоден и бесцветен. Друг мой Витька, я бездарен, и в свои 52 года сознавать это трудно и противно. Когда я об этом думаю на уроке, я замолкаю, и они сразу же проявляют живой интерес, а вдруг что-то произойдет, или я скажу чушь, или забыл, о чем говорю. В общем, интересно. А ко мне является шальная мысль — сказать им: дети, юноши и девушки, мужчины и женщины, ведь история не только история народов и государств, но и история одного-единственного человека, в котором фокусируется Эпоха, преломляясь или не преломляясь, отражаясь или искажаясь. Человеческий лик и облик — это волшебное зеркальце госпожи Истории. Послушайте, дети, юноши и девушки, мужчины и женщины… Я расскажу вам о себе и о своих друзьях. А вы высказывайтесь. Устроим семинар из учителя Стаса. Был переводчик Стас, теперь — учитель Стас… А? Или, например, мне хочется привести к ним Яновну, которая своим таким вот фактом существования многое скажет неравнодушному сердцу. Или ты вдруг приедешь? И придешь в мой класс. Вот тогда будет интересный урок, а не бубнеж. То, что делаю я, может делать любая гражданка или гражданин со средним образованием и, как говорят, начитанный и культурный. Подготовиться к уроку так несложно! Ты скажешь — пробуй! Пробуй новое. Я пробую практикумы по психологии выдающихся личностей, составление прогнозов, составление — почти математическое — идеального героя из народа и т. д. Это им интересно, однако главные школьные начальники требуют-то от меня другого. Сообщения, рассказа, задания на дом. Конечно, все приветствуется, но на мои семинары ходил-ходил директор-хитрюга и как-то откровенно (по его замыслу) поговорил со мной, что не слишком ли все это далеко от детей, от преподавания истории? Нет, он не против, но зачем? У нас спецшкола не с историческим наклонением, а с языковым и т. д. И я в принципе не историк… Мне доверили семинар из уважения и т. д. Мне стало скучно. Устал я, наверное. Лет бы это двадцать — пятнадцать назад. Вот, дорогой мой костоправ, с чем я вломился в твою праведную замечательную жизнь. Все у тебя хорошо и нормально. Завидки берут, а может, и нет. У меня сейчас такое ощущение, что прожил не пять десятков, а пять по тысяче, ну в крайнем случае по сто пятьдесят раз, столько во мне наслоилось, столько произошло, и в жизни и во мне самом.

Привет, Витек.

А не жениться ли мне на Ларисе Ивановне?

С.

Прости, дорогой, что долго не писал. Дедом стал я, так-то. Вы там философствуете, а мы прибавляем народонаселение, тоже, скажу тебе, не кот начихал. Парень у нас мировой. Звать Дениска. Денис Станиславович. Говорят, похож на деда, то есть на меня. И правда, толстый, рыжий, красноморденький. Я совершенно счастлив. Слышишь, Стасёк? Вам нас, стариков-дедов, не понять. Конечно, мои тихие радости с твоими изысками в сравнение не идут, но и мы не лыком шиты. Нет у меня тех слов, чтобы точно тебе описать, что я чувствую — какое-то смешение отцовства, и больше, чувство патриарха, родоначальника, носителя нашего роду-племени. Тебе бы, мой друг Стасёк, нормальную жизнь и нормального внука или внучку, как хочешь (ты человек с изячным вкусом — тебе подавай красавицу-девицу), женили бы их: мой Денис, твоя Аленка или как там… Ты бы сразу выпрямился, стал другим. Прости, что я так прямо, момент такой, я ведь, может, и не так вообще-то думаю… Но — каждому свое — банальная истина, а верно, другими словами и не скажешь.

История с Юлией Павловной меня за сердце задела. У каждого из нас была своя Юлия Павловна, может, «дым пожиже да труба пониже». Как-нибудь при случае расскажу. Кстати, я думаю, у кого не было «Юлии Павловны», тот многое в жизни не нашел. Как у мужчин, так и у женщин. Теперь ты у «чижика-пыжика» (или как там его) «Юлия Павловна», понял? И поступит твой кролик или пыжик так с «Юлией Павловной», как и ты когда-то. Мне кажется. Потому что юному никогда не жаль уходящего. Ему просто-напросто этого пока не дано. Жестокость молодости — закономерность. А по-хорошему, надо бы давать такой «Юлии Павловне» радость (и себе тоже), долгую ей не надо, да и невозможно, но чтобы сама эта радость затухла за неимением больше кислорода. Всё бы тут за недолгий всплеск объединилось — и дух, и жизнь, и интеллект, и, как говорят теперь, секс. Вот сижу, пишу тебе, а сам люльку покачиваю, молодые в кино ушли, Татьяна на диване спит — сморилась. Покачиваю я (не подумай, что люлька, кроватка эдакая импортная — молодые у меня ого-го, вкус — что ты!!) люльку, мундштук посасываю, курить не дают теперь, гоняют, и пописываю. Не духаримся мы в молодости отчего-то, а потом поздно, да-а… У меня, Стасёк, что-то сердце стало прихватывать, пугаюсь, мнительный я, как все врачишки. Хорошо Татьяна — терапевт, она меня сразу пригоршней лекарств пичкает, а я благодарю со слезой во взоре. Татьяна тут нашла твои письма (я ведь их прятал, очень уж мы с тобой откровенны в них, женщин впутывать в такое чтение нельзя), ругала тебя на чем свет стоит, говорит, что ты вечно что-то выдумывал, вот и довыдумывался, а нормальной жизни нету. Я ей возразил, сказал, что, может, для тебя это и есть норма. А она мне заявила: для нормального человека такие мысли и такая жизнь нормой быть не могут. Что Лариса Ивановна — самое то. Я, Стасёк, не стал спорить. Я теперь не спорю в семье. Глава — Татьяна, что она скажет, то и правда. А я вот что скажу. Не в уроках главное. Вот ты Катю Ренатову в толпе увидел, еще кого-то увидишь, притянешь, разговоришь, изменишь, в этом твое предназначение, так мне «каэтся». Из школы не уходи и на Ларисе не женись. Понял?

Дениска проснулся, пока, пиши…