Феодора

ГЛАВА 18

Когда Юстиниан покинул приемный покой, Евфимия тотчас отпустила фрейлин и евнухов. Она кипела от возмущения, которое он в ней вызвал, и поэтому вдвойне гневалась на ту, которую он отказался привести к ней или выгнать, как она велела. Эта женщина тем самым стала косвенной причиной ее унижения.

Прежде всего она укрепила себя беседой со своим духовником, отцом Поликратом; то был киликийский монах со строгим нравом, очень длинной бородою и весьма ортодоксальными взглядами. Проявив обычную свою расторопность, церковные иерархи одними из первых дознались об увлечении Юстиниана и произвели незамедлительное и тщательное расследование прошлого водворившейся в Гормиздах женщины. Она куртизанка — это было установлено моментально. Но это обстоятельство с точки зрения прелатов было несущественно в сравнении с тем, что Феодора была, весьма вероятно, связана с ненавистными монофизитами. Проникновение такой ереси во дворец их тревожило, хотя и не было доказано, и церковь приготовилась воспользоваться любой возможностью, чтобы избавить двор от столь пагубного влияния. '

Поэтому отец Поликрат, как и всякий другой слуга церкви, занимавший стратегически важное положение, получил исчерпывающие указания и был вполне подготовлен ко встрече с императрицей. Относительно подозрений в ереси он покамест ничего не стал говорить, так как церковь предпочитала косвенные меры, однако, прибегнув ко множеству цитат из Библии и расхожих фраз, а также сделав один-два хитроумных намека, он в значительной степени укрепил решимость императрицы, утвердив ее в уверенности, что ее дело правое, — а именно таким способом проще всего поддержать себя, когда собираешься сделать то, на что все равно уже решился.

Окончательно убедив себя, старая дама могла проявить немалое упорство. Пора уже, считала она, Юстину узнать от нее все про своего племянника и «эту особу».

При нынешнем правлении дворец Сигма был разделен на три части: приемный зал, где проводились официальные заседания в узком кругу, когда не было необходимости пользоваться большим тронным залом дворца Халк; жилые покои, занимаемые Евфимией, поскольку императрице всегда требуется больше помещений и прислуги, нежели императору, в особенности если последним оказывается старый воин, сохраняющий непритязательность во вкусах, и наконец покои самого Юстина, более скромные по размерам и убранству.

После беседы с отцом Поликратом Евфимия отправилась к Юстину и застала императора за игрою с Виницием, глупым старым солдатом, ординарцем его с той поры, когда самого Юстина произвели в офицеры, а ныне одним из немногих близких его друзей.

Виниций, почти ровесник императора, был лыс и беззуб, причем настолько, что подбородок у него почти касался носа. Игроки лениво метали кости при крошечных ставках, так как император не ставил много из скупости, а его ординарец — по бедности. Чуть поодаль стояли два стражника и помощник дворецкого.

Едва увидев Евфимию, Юстин понял, что она явилась для беседы с глазу на глаз, что было для него чем-то вроде испытания огнем.

— Ну что тебе еще? — спросил он брюзгливо.

Евфимия бросила раздраженный взгляд на его широкое лицо с почти благородными чертами, которые должны были бы свидетельствовать о более высоких умственных качествах и способностях, чем она за ним знала, и его белоснежную голову без малейших признаков облысения. Но хотя лицо императора и его голова производили благоприятное впечатление, он сидел в своем кресле в далеко не величественной позе, согнувшись и положив больную ногу на табурет с подушкой, а в глазах у него читался мучительный вопрос.

Юстин надеялся, что приход супруги не означает требования новых изменений в дворцовых помещениях, а в особенности перестановок в его собственных покоях. Такие дела всегда утомительны для мужчины, будь он даже императором. И они же занимают несуразно важное место в мыслях женщины, будь она даже императрицей.

Между ними долго тянулась распря из-за его апартаментов, которые она считала слишком убогими для его императорского достоинства. Но ему претила идея представительности ради представительности, и пока он успешно отражал ее поползновения. Зная, однако, сколь неукротима она в достижении своих целей, он страшился неизбежного, как ему казалось, столкновения.

— Мне нужно поговорить с тобой наедине, — сказала она.

Он устало пожал плечами и отослал Виниция и прочих. Затем он сказал:

— Что ж, Лупицина, если речь снова идет о моих покоях…

Она сердито взглянула на него — она терпеть не могла, когда ее называли Лупициной, но Юстин неизменно употреблял это имя, ненавистное и отвергнутое ею, так что она больше и не пыталась бороться с этой привычкой.

— Твоя обстановка тут пока ни при чем, — не без желчи ответила она, — хотя мне было бы совестно жить так, как и базарный торговец почел бы недостойным.

— Что же здесь не так? — раздражительно спросил он. — Терпеть не могу всех этих безделушек — ты же знаешь.

— Сейчас это не имеет значения. Дело куда более важное.

— Нога болит сегодня сильнее, чем обычно, — захныкал он. — Я как раз собрался послать за аптекарем, чтобы сменить повязку…

— Юстин! — резко оборвала его Евфимия. Он покорно умолк. — Речь идет о твоем племяннике, — продолжала она.

Император знал, что Евфимия всегда говорит о Юстиниане как о своем племяннике, за исключением тех случаев, когда недовольна им.

— Что еще учудил парень? — спросил он. Хотя принцу было за сорок, для старика он все еще оставался «парнем».

— Дело в женщине, — сказала Евфимия с мрачной значительностью.

— В женщине? Пора бы, пожалуй. Он уже не первой молодости, знаешь ли… — Юстин хихикнул. — Кто же она? Небось не какая-нибудь из ворон твоей стаи?

Она поджала губы, и его усмешка исчезла.

— Мои дамы, — холодно проронила она, — возможно, и не отличаются теми качествами, какие, по-видимому, ценят распутники, но мне не нравится, когда их называют воронами.

— Уф, проклятая нога! — проговорил он, чтобы сменить тему. — Продолжай. Что же Юстиниан?

— Он держит в Гормиздах какую-то девицу.

— Вот как?

— Уличную девку!

— Неужели? А она хорошенькая?

— Я не хотела бы высказываться об этом.

— Значит, не хотела бы, — император поджал губы, — Ну и что же я, по-твоему, должен делать?

— По-моему, ты должен это прекратить!

— Ты видела ее?

— Нет.

— Но тебе ее описывали. И ты не хочешь ничего сказать о ней? Она, должно быть, необыкновенно хороша. — Он бросил на нее злой взгляд. — Отлично, Лупицина. Я займусь этой парочкой.

— Что же ты собираешься делать?

— Призвать их сюда.

— Ко мне, — заметила она с обидой, — твой племянник привести ее отказался.

— Отказался, говоришь? — престарелый император фыркнул, словно старый боевой конь, отпущенный на выгон и заслышавший в отдалении звук трубы и бой барабана. — Пришли-ка ко мне моего секретаря. Посмотрим, откажет ли он императору ромеев!

После этого он и продиктовал то послание, которое вызвало вечером того же дня беспокойство во дворце Гормизды.

Готовясь к предстоявшему ей испытанию, Феодора оделась тщательно, но исключительно просто. Тунику она выбрала белую, с бесчисленными мелкими складками, но без шитья. На шею она надела одну-единственную жемчужную нить — подарок Юстиниана, уши украсила маленькими, также жемчужными серьгами, а волосы не стала тщательно укладывать, но просто расчесала их так, что между ними пролег прямой и чистый пробор, как у незамужней женщины.

Это совершенно преобразило ее — она стала как бы гораздо меньше ростом, скромнее и смиренней, что Юстиниан заметил с удивлением, какое неизменно испытывают мужчины, видя такие перемены в женщинах. Она показалась ему столь миниатюрной, столь юной и беззащитной, что он был глубоко тронут.

— Я прикажу, чтобы тебя отнесли в Сигму на носилках, — сказал он.

Она бросила на него взгляд. Хотел ли он скрыть ее от глаз людей, потому что стыдился показаться рядом? Но в его глазах она не нашла ни отчуждения, ни холодности. Им двигала лишь забота. И благодарность теплой волной поднялась в ней.

— Спасибо за то, что ты хочешь избавить меня от взглядов любопытных, — сказала она. — Но я пойду рядом с тобой, гордо подняв голову.

В этот момент в дверях показался с докладом Дромон.

— Велизарий, начальник эскувитов, и благороднейший Трибониан.

— Скажи — пусть немедленно войдут! — велел Юстиниан с просветлевшим лицом.

Но Феодора радости не ощутила. Имя Трибониана заставило ее затрепетать от предчувствий.

Трибониан… сластолюбец, с которым она делила ложе на достопамятном пиру у Хионы! Он многое знал о ней — слишком многое: она тогда предложила ему себя и лишь по случайности не досталась ему. Что он скажет? Даже брошенный украдкой взгляд мужчины способен сообщить женщине бесконечно много. От Юстиниана она знала, что законник один из ближайших его друзей, а друзья мужчины могут укрепить положение женщины при нем или повредить этому положению бесчисленным множеством коварных способов, в особенности когда оно двусмысленно или непрочно.

Трибониан вошел в сопровождении своего спутника, и она мгновенно узнала его — изысканность в одежде, небрежность в манерах, насмешливая полуулыбка.

— Рад видеть вас, мои добрые друзья! — воскликнул Юстиниан.

— Мы хотели бы отправиться во дворец 'Сигма в твоей свите, если ты окажешь нам эту честь, — произнес Трибониан.

— Милости прошу! — ответил принц. — Позвольте представить вам обоим госпожу Феодору.

Трибониан поклонился, и она взглянула ему в глаза.

— Мы когда-нибудь встречались? — спросила она. Это был вызов.

Трибониан улыбнулся, и его улыбка была на редкость обаятельна.

— Никогда, о блистательная. Клянусь всеми святыми, если бы моим глазам когда-либо прежде явилась красота, подобная твоей, я ни за что не забыл бы ее до самого смертного часа.

Это была, разумеется, речь придворного, но также и проявление доброй воли. Ей вспомнилась его записка к ней, полученная после падения Хионы: «О безжалостная, о несправедливая, о великолепная Феодора!»

Замечательно во всем этом было то, что Юстиниану отлично было известно все о пирушке у Хионы. Он сам поведал принцу об этих веселых приключениях, и принц с этой девушкой, несомненно, также обсуждали их между собою. Теперь он словно бы говорил ей: «Что касается дел прошлого, любезная госпожа, то в памяти у меня не сохранилось ровно ничего о тебе».

Она поняла его ответ и улыбнулась ему лучезарной улыбкой.

— Приветствую тебя, благородный Трибониан, и благодарю за изъявление дружбы.

Слова Феодоры относились как бы к его предложению сопровождать Юстиниана и ее в пути между дворцами под неприязненными взглядами двора, но Трибониан понял их скрытый смысл: она оценила тонко выраженное им заверение в дружественных намерениях..

Велизарий, спутник Трибониана, был человеком крупным и нескладным, он носил по обычаю военных того времени бороду, руки у него были большие, неуклюжие, как нельзя лучше приспособленные для владения оружием, а сложением он словно предназначался для ношения доспехов. Волосы и борода были цвета дубленой кожи и чрезвычайно густы, глаза же — небесно-голубые и холодные. На нем был нарядный сагум эскувитов и золотой пояс военачальника.

Феодоре он показался скорее забавным, чем привлекательным. Поклон его был скован, словно ему было трудно сгибать спину из-за жесткой военной выправки. И улыбался он необычно: наморщивал лоб, закатывал глаза и показывал сквозь светлую бороду блестящие и острые, как у собаки, зубы. Это несколько походило на оскал зверя, остающегося диким, даже когда он притворяется ручным.

Она мгновенно поняла, что для нее не было бы ничего проще, чем покорить его. Однако очевидное восхищение Велизария не порадовало, а обеспокоило ее и встревожило.

Впрочем, их с Трибонианом приход был как нельзя лучшим доказательством преданности Юстиниану. Все во дворце знали, что над головой принца сгущаются тучи. Идти вместе с ним на виду у всех туда, где Юстиниана ждал своего рода суд, значило разделить с ним все несчастья, которые могут постигнуть его, окажись приговор не в его пользу. Все четверо, покидая Гормизды, понимали это.

Снаружи, у стен дворца, застыл в строю эскорт гвардии. Этот отряд привел Велизарий, и неспроста, поскольку он придавал весомость и достоинство их визиту.

— Какой дорогой направимся? — спросил Велизарий.

Кратчайший путь из Гормизд в Сигму проходил наискосок через площадь, в стороне от главных зданий, а значит, и той толпы, которая заполнит аллеи и лестницы, чтобы увидеть ту, что должна прошествовать вместе с Юстинианом на аудиенцию у императора. Юстиниан вопросительно взглянул на Феодору.

— Как обычно — по аллеям и под колоннадой, — отвечала она.

Она пронесет перед всеми свои знамена. Юстиниан почувствовал гордость за нее.

— Пусть будет так, — произнес он.

В сопровождении эскувитов, выстроившихся впереди и позади них, Юстиниан под руку с Феодорой, а также Трибониан и Велизарий следом в молчании прошли по мостовой, проложенной мимо церкви Святого Стефана и в тени стены Ипподрома, далее они свернули под прямым углом там, где поворачивала и аллея под колоннадой, которая вела мимо казарм эскувитов через небольшой двор ко дворцу Дельта и наконец ко входу во дворец Сигма, расположенный на противоположной стороне и выходивший на море.

Среди обитателей дворцов, как и предвидел Юстиниан, в мгновение ока распространилась весть, что наконец можно будет увидеть новую фаворитку принца, и сотни любопытных собрались кучками по всему их пути.

В этот переломный момент своей судьбы Феодора была спокойна, хотя внутренне и съеживалась от направленных на нее беззастенчивых взглядов, шепотов, от недоброжелательного любопытства и открытой враждебности придворных.

Она взглянула на застывшее лицо Юстиниана. Какие мысли сейчас владеют им?

С давних пор у монархов и наследников престола имелись любовницы, и все это считали нормальным. Но неизменным остается тот факт, что любовница знатного лица, просто из-за всеобщего внимания к ней, чаще оказывается объектом враждебности по сравнению с любовницами мужчин пониже рангом. Что бы она ни делала, она не способна противостоять захлестывающему ее потоку лжи и клеветы.

Когда-то Феодора столкнулась с этим в отдаленной провинции Киренаика, но здесь, в Константинополе, где церковь и церковные запреты были особенно сильны, а сама она вызвала жгучую неприязнь у императрицы, Феодора впервые почувствовала, как глубоки корни социальных различий.

Думая обо всем этом, девушка шла позади высоких эскувитов, стараясь не обращать внимания на бросаемые на нее косые взгляды, плотоядные ухмылки, разинутые рты и замечания обитателей дворца, столпившихся на их пути.

Она быстро устала от испытываемого унижения, однако шла все так же ровно, размеренно, ни разу не споткнувшись и ничем не выдавая своего страха.

На ее хрупкие плечи была возложена ответственность за судьбу Юстиниана и его друзей. Это она подвергла их страшной опасности, и поэтому она же должна их спасти.

Наконец они достигли мощеного двора, окруженного ухоженным цветником с фонтаном, за которым виднелся восточный вход во дворец Сигма, резиденцию императора.

Охрана оттеснила любопытных, оставив проход для официальных лиц, чтобы они находились в относительной безопасности. Со всех сторон расположились шеренги эскувитов: сделав шаг назад, они подняли копья и с грохотом опустили их тупые концы на каменные плиты мостовой.

Натянуто улыбаясь, Юстиниан сказал, обращаясь к Трибониану и Велизарию:

— Ну, друзья мои, сейчас нам предстоит сделать решительный шаг.

Перед ними появился дворецкий императора Василий со своим серебряным жезлом в руке вместо трости. Евнух был высок и величествен, с обвислыми щеками и характерной для всех мажордомов гордой осанкой мастифа. Он подождал, пока они приблизятся, затем, ни слова не говоря, развернулся и повел их за собой через атрий, постукивая жезлом по мраморному полу и шурша жестким от золотого шитья одеянием; звук их шагов повторяло эхо, а стража, расставленная вдоль проходов, провожала их взглядами.

Внимание Феодоры привлекла задрапированная богатой тканью дверь, когда же она подошла ближе, то смогла увидеть в ее проеме зал, заполненный людьми.

— Правитель Юстиниан! — объявил дворецкий.

Никакого упоминания о девушке. Официально ее не существовало.

Вся сжавшись от сильнейшего внутреннего напряжения, Феодора вдруг осознала, что ее царственный любовник привел ее сюда с целью представить императору ромеев…

Хотя зал аудиенций во дворце Сигма был невелик и не столь внушителен в сравнении с тронным залом дворца Халк, на девушку он произвел достаточно сильное впечатление. Казалось, он переполнен людьми сверх всякой меры.

Здесь было необычайно много женщин — со строгими манерами, богато одетых и надменных — женщин императорского дворца, ее природных врагов. Она увидела также нарядных придворных, военачальников, послов и церковных сановников, а также должностных лиц империи, одного из которых она узнала. Он стоял вблизи от того места, где восседала императорская чета, глядя на нее с темным, как у дикого вепря, блеском в глазах: Иоанн Каппадокиец, префект претория.

Трибониан и Велизарий остались у дверей, и Юстиниан с Феодорой одни направились к трону в такой глубокой тишине, что слышны были их шаги по толстому ковру. Наконец они остановились, и Феодора обнаружила, что перед ней невысокое, покрытое пестрым ковром возвышение, на котором находятся два массивных, с высокими спинками, кресла, украшенных витиеватой резьбой и золотом.

В правом кресле восседал старик с вьющимися седыми волосами. В левом — старуха с необычайно внимательным выражением на широкоскулом морщинистом лице.

Император и императрица!

Легким, полным грации движением Феодора опустилась на колени. Вслед за нею, почтительно наклонив голову, то же проделал и Юстиниан. И тут же она услышала голос — старческий, скрипучий голос:

— Встаньте и подойдите к нам!

Она поднялась с колен и впервые увидела императорскую чету совсем близко.

Удивительно, как резко изменяется взгляд, когда то, что было мифом, слухом или игрой воображения, внезапно оживает, обретает плоть и кровь.

Феодоре показалось, что она давно знает их обоих. У нее было такое ощущение, будто она встречалась с ними сотни раз.

Император показался ей обычным стариком с ослабевшим по причине преклонного возраста умом, похожим на тех, каких она часто видела греющимися на солнышке везде — и в Константинополе, и в Африке.

То же произошло и с императрицей: она была похожа на крепкую крестьянку из дальней провинции, которая как раз собралась подоить корову или почистить одежду и, повидимому, была бы более довольна, если бы именно этим и занималась.

Между тем императрица Евфимия бесцеремонно разглядывала девушку, с неохотой признавая, что она чрезвычайно привлекательна. А в то время, как императрица и дитя улицы смотрели друг на друга, каждый из присутствующих в зале невольно сравнивал их.

Евфимия была во всем великолепии расшитых золотом одеяний, в шелках и пурпуре… но пурпур не слишком подходил к цвету ее лица. Ее одеяние было усеяно бесчисленными золотыми блестками. В отличие от Юстина, седая кудрявая голова которого была обнажена, на голове у Евфимии красовалась императорская диадема, а по обеим сторонам ее широкого розового лица свисали нанизанные на нити бриллианты и различные геммы. Она была буквально увешана драгоценными камнями: изумруды, рубины, алмазы и золото в огромном количестве были повсюду, где только имелась возможность их поместить — на одежде, прическе, шее, руках и плечах. Поистине вопиющая безвкусица!

На стоящей у трона девушке не было почти никаких украшений. Одета она была в простое белое платье, плечи ее были обнажены… и — божественны. В каждом брошенном на нее взгляде можно было прочесть восхищение ее пленительностью, невесомой фигурой, изяществом манер.

Словом, сравнение было явно не в пользу императрицы.

Сидящий рядом с Евфимией дряхлый Юстин поднял голову и соизволил-таки наконец взглянуть на Феодору. Слегка покачав своей величественной седой головой, что должно было означать приятное удивление, он своим трескучим голосом спросил у Юстиниана:

— Так это и есть твоя возлюбленная?

— Да, ваше величество.

Старый Юстин посмотрел на нее уже более внимательно. «Изумительные глаза, — подумал он. — Не слишком большие, но какой разрез! Во всяком случае, очень необычные». Да-а! Будь он на тридцать или хотя бы на двадцать лет помоложе…

Евфимия заметила, как девушка смотрит на императора. Это был именно тот взгляд, перед которым не мог устоять ни один мужчина, и императрица, достаточно хорошо знакомая с этим оружием и его убийственной силой, почувствовала такую же бессильную ярость, какую ощущают в подобных обстоятельствах и женщины куда более низкого положения.

Ей так и хотелось влепить затрещину Юстину — старый дурак! Этот взгляд сразил его. Она буквально окаменела от гнева, увидев, как он простер вперед руку, и хотя это и была рука старика, но еще достаточно крепкая, с сильными пальцами и широкой ладонью. На указательном пальце сверкал перстень с крупным рубином.

Девушка выступила на шаг вперед, опустилась на колени и поцеловала перстень.

Император заговорил с ней:

— Тебя зовут Феодора?

— Да, ваше императорское величество, — ответила она.

— Давно ли ты живешь во дворце?

— Всего двадцать дней, ваше величество.

— Гм! Всем ли ты довольна в Гормиздах?

— О, конечно, великий и достославный…

Искренне удивившись последнему вопросу, она подняла опущенные до этого момента вниз глаза. Император улыбался ей — улыбался! Она обратила внимание, что у старика почти все зубы на месте.

— Встань, дитя! — повелел он. Когда она поднялась с колен, он добавил: — Нам всегда приятно познакомиться с близкими друзьями нашего племянника и наследника.

Всего несколько слов, а какая в них таилась исключительная сила! Наш племянник и наследник…

Одним махом старый император своим высказыванием уничтожил всякие сомнения по поводу грядущего положения Юстиниана и распространил свое расположение на его молодую возлюбленную.

По залу аудиенций пробежал едва уловимый шепот, который выскользнул наружу и почти тотчас же разнесся по всему дворцу. Враждебные, холодные или ничего не выражающие лица мгновенно преобразились в едва ли не приветливые, и только у бедной Евфимии оставался все тот же суровый и безжалостный вид.

Император еще некоторое время беседовал с девушкой. Он поинтересовался, сколько ей лет, откуда она родом и какое впечатление на нее произвел дворец. При этом вид у него был доброжелательный, почти отеческий. И когда она, немного робея, отвечала ему, все отметили, что у нее приятный голос.

Наконец Юстин слегка кивнул своей седой бородой.

— Надеемся еще увидеться с тобой, Феодора.

— Премного вам благодарна, ваше величество! Аудиенция была окончена.

Юстиниан не произнес ни слова, и весь двор пребывал в изумлении, еще не в силах поверить в полную победу этой девушки, но уже начиная готовиться к новым, более решительным действиям.

Он выразил признательность дяде за его великодушие. Вместе с Феодорой они снова, в знак почтения, опустились на колени, а затем оба покинули зал.

На обратном пути в Гормизды — который, по сути, превратился в триумфальное шествие, — Трибониан и Велизарий безудержно ликовали.

Однако сам Юстиниан был более сдержан в проявлении чувств. Он никак не мог прийти в себя от изумления. Предполагая возможное осуждение или даже опалу, он вдруг увидел, что император буквально пожирает глазами изящную ручку избранницы Юстиниана.

Он взглянул на стройную фигуру Феодоры, которая скромно шла рядом с ним. В ней ощущалась какая-то необычность, нечто внушающее благоговейный страх. Лишь теперь он стал догадываться, какая сила таится в ней. И в то же время она выглядела такой хрупкой, такой грациозной, такой изысканно-женственной, что он никак не мог поверить своим новым, еще не вполне оформившимся мыслям о ней…

После завершения аудиенции между императором и императрицей, которые остались одни, произошел короткий разговор.

— Полагаю, ты вполне осознаешь, что ты только что сделал! — сердито начала Евфимия, едва зал опустел.

— Ну… — начал было Юстин. — Я ведь не совсем…

— Не будь полным идиотом! — Ты фактически согласился с тем, чтобы Юстиниан содержал эту девку!

— Да ну? А что мне оставалось делать? Ведь нет закона, который бы запрещал мужчине иметь любовницу…

— Юстин! Я уверена, что единственной причиной их приглашения сюда было твое желание поглазеть на эту… эту шлюху.

Он хихикнул со стариковской зловредностью:

— А ведь это ты утверждала, что не могла бы сама ее прогнать…

— Разве? А не ты ли постарался показать мне, что у тебя с самого начала не было никакого намерения положить этому конец? Разве не хотелось тебе посмотреть, как выглядит эта бесстыдная маленькая потаскушка?

Нисколько не смутившись, даже с довольным видом, он закивал своими серебристыми кудрями:

— Верно! Она этого заслуживает. Я никогда еще не видел такой хорошенькой девушки. Разве плохо иметь рядом кого-нибудь, на кого можно было бы посмотреть с удовольствием? Знаешь что, Лупицина? Эта малышка — хе-хе — заставила меня на минуту почувствовать себя снова молодым.

— Юстин!

Ее восклицание прозвучало так громко, что он вздрогнул. Когда она повышала голос, это только злило его, и теперь он это продемонстрировал.

— А что в этом плохого? — спросил он раздраженно. — В чем дело? Юстиниан завел себе девушку. Разве это ненормально? Надолго уезжая из дома, тем более туда, где есть девушки, мужчины, моя старушенция, обычно обзаводятся ими. Мужчина имеет на это право, а вот юношам лучше не торопиться с этим делом. Почему бы нам не пригласить их как-нибудь вечером? Эта отважная малышка очаровательна…

— Ноги ее не должно быть впредь в этом доме, если уж мне позволено высказать свое мнение!

— Это еще почему?

— Но ведь она — потаскуха!

— Мне кажется, что для тебя каждая женщина, которая тебе не нравится, — потаскуха, — заметил он с резкостью в голосе.

— Это неправда…

— Или что-то в этом роде.

— Но эта маленькая шлюха…

— Замолчи! — рявкнул он и угрожающе поднял руку.

Юстин был стар и болен. Обычно, во избежание скандалов, он соглашался почти со всем, из-за чего Евфимия поднимала шум. Однако сейчас на какое-то время он снова почувствовал себя отважным воином. Устрашившись его гнева, императрица умолкла.

— А теперь выслушай меня внимательно! — прорычал он. — Если Юстиниану нужна любовница, он может выбрать девственницу, или проститутку, или кого угодно, если она ему подходит. Это тебе ясно? А что касается тебя, женщина, — позволь мне торжественно тебе заявить, что это не твоего ума дело!

Когда Юстин высказался таким образом, возражений не последовало. Огорченная своим поражением, переполненная гневом и яростью, Евфимия оставила его в одиночестве.

Но, как оказалось, существуют границы, которые даже император не имеет возможности переступить. Несмотря на высказанное Юстином желание, ему так и не удалось заставить свою супругу пригласить к себе обоих обитателей Гормизд. И, будучи прежде всего мужчиной, не выносящим ссор в своем доме, а тем более ссор совершенно бесполезного свойства, император не стал бороться с сопротивлением Евфимии.

Многое теперь изменилось. Юстиниан открыто представил свою любовницу, и в этой связи подробно обсуждался тот факт, что старый император не только улыбнулся девушке, но даже и потрепал ее за подбородок.

Льстецы и блюдолизы, пытавшиеся добиться расположения особ, могущих, как им казалось, захватить власть в том случае, если б Юстиниан оказался в опале или вообще был изгнан из дворца из-за своего безрассудного увлечения, кинулись обратно, подыскивая себе местечко потеплее в свите наследника.

С поразительным цинизмом государственные мужи, высокопоставленные особы, послы, а равно важные сенаторы и патриции стали осыпать подарками новую царственную любовницу, между прочим нередко пытаясь оплатить их за счет казны.

Те, кто присутствовал на воскресном богослужении в церкви императорского дворца, имели возможность хорошенько рассмотреть новую фаворитку. Она пришла вместе с Юстинианом, и было замечено, что будущий наследник оказывает ей все те на первый взгляд незначительные знаки внимания и преклонения, которые сопутствуют глубокому чувству любви. Все сошлись на том, что она была самой эффектной из женщин и вела себя вполне достойно, хотя и прошел слух, что она до сих пор не приняла святого Крещения.

Радуясь своей победе, Феодора занялась близкими ей делами. Взять, к примеру, дворец Гормизды — ведь совершенно очевидно, что его необходимо полностью преобразить. Каждой женщине присуща инстинктивная страсть к перемене всего, что ее окружает, причем как можно более полной и скорой, поскольку только так она и может продемонстрировать свою индивидуальность и эстетический вкус. К тому же глубоко в ее подсознании гнездится подозрение, что новое место все еще хранит след другой женщины, бывшей здесь до нее. Малейшее напоминание о такой женщине должно быть уничтожено, поэтому невозможно мириться даже с ее тенью.

Феодора оказалась в таком положении, о каком женщина может только мечтать: в ее распоряжении был и дворец, который предстояло переделать по своему усмотрению, и неограниченные средства для этого. Через несколько месяцев грандиозного переустройства выяснится, сколь огромны оказались затраты, но Феодора, даже если бы ее заранее предупредили о неприятных последствиях, не смогла бы отказать себе в удовольствии.

Как и большинство женщин, она любила деньги: не копить их, а с веселым мотовством тратить. Она обожала красивые вещи и расходовала на них такие суммы, от одного лишь упоминания которых раньше только глаза округлила бы в удивлении. И это чувство обладания несметным количеством золота, с легкостью просачивающимся сквозь ее пальцы, было настолько чудесным, что она радовалась как ребенок.

Не все, конечно, шло гладко. Феодоре пришлось столкнуться и с враждебностью, которую проявляли в особенности придворные дамы. В конце концов они были прежде всего женщины, а женщинам трудно заставить себя хорошо относиться к тем, кто заставляет их чувствовать себя старыми и невзрачными по сравнению с собой. Феодора оказалась готовой к борьбе с неприятелями в юбке. Она научилась защищать себя на самом известном в мире ристалище — на улице Женщин. После нескольких стычек, которые заставили уважать ее бритвенноострый язычок, не многие рисковали вступить с ней в перебранку.

Но эта женская вражда была не более чем невесомой пеной на поверхности чего-то куда более серьезного и грозного. Феодора была слишком беспечной, слишком неопытной, чтобы догадываться об этом, так как в те счастливые для нее дни жила весело и беззаботно и ей не приходило в голову, что против нее тайно строятся такие козни, что, узнай она обо всем этом тогда, в тот безоблачный период, ее обуял бы ужас.

Трудно установить, что явилось основной причиной этой свирепой враждебности. Возможно, толчком к ее проявлению послужила уверенность в том, что император Юстин, принимая во внимание его преклонный возраст и очевидную немощность, должен вот-вот перейти в мир иной. В таком случае на трон должен был взойти новый император, а это предоставляло неограниченные возможности для осуществления честолюбивых планов.

Хотя Юстиниан и считался наследником, он был всего лишь племянником императора, а законом подобное престолонаследие не предусматривалось. Таким образом, для замысливших крамолу требовалось время, чтобы подготовить почву для замены наследника.

Плетущим козни умам было очевидно, что самым уязвимым местом Юстиниана является его страсть к Феодоре. Это и легло в основу их расчетов. С тех пор, как Юстиниан передал в распоряжение Феодоры дворец Гормизды, он оказался в немилости у старой императрицы. А поскольку Евфимия была на десять лет моложе императора и на здоровье не жаловалась, все считали, что она переживет своего дряхлого супруга. Исходя из этого обстоятельства, было кое-что предпринято. Использовалась малейшая возможность для разжигания враждебности императрицы, и одновременно делались такие шаги, чтобы превратить любовницу Юстиниана в объект насмешек и проклятий, вызвать в народе такую ненависть к ней, которая окажется способна изгнать, а то и погубить Феодору, которой Юстиниан, видимо, просто околдован.

А затем подоспел бы момент для занятия трона новыми людьми, если не самими заговорщиками, то хотя бы их ставленниками, такими, например, как Ипатий или Помпей, которые были племянниками последнего императора Анастасия. Глуповатые, немощные и уже престарелые, они тоже имели некоторое подобие права на престол и все сделали бы так, как им прикажут.

Кроме этого источника враждебности, коренившегося в амбициозных планах разных клик, у Феодоры имелся другой грозный враг — церковь. В Александрии она подверглась неистовым нападкам ее служителей, которые сочли ее недостойной для воспитания собственного ребенка. В Константинополе эти нападки были усилены и раздуты при посредстве слухов о том, что любовница Юстиниана является еретичкой-монофизиткой.

Непосредственно из дворца Гормизды высшим церковным иерархам направлялись донесения, что Феодора открыто выражает несогласие с ортодоксальными взглядами Юстиниана. Утверждалось при этом, что иногда споры между любовниками бывают довольно жаркими.

Церковные посланники вкрадчиво нашептывали Юстиниану, что из-за подобных разногласий он должен был бы, с Божьего благословения, оставить Феодору. Однако их хитроумные попытки привели лишь к тому, что Юстиниан отверг обвинения в адрес Феодоры, объявив их недостаточно серьезными. Церковь, тонко разбирающаяся в натуре человеческой, на время оставила его в покое.

В то же время высокое духовенство принялось гневно клеймить снижение суровости наказаний по отношению к монофизитам, особенно в Сирии и Египте. По всей империи прошел слух, жестоко оскорбляющий государственную церковь, — о том, что у исповедующих веру в Единосущного есть друг в императорском дворце.

Существовал, наконец, еще один тайный и достаточно сложный источник интриг против Феодоры: незримая сеть евнухов.

Вскоре после того, как Феодора стала хозяйкой Гормизд, она убрала всех евнухов из купален и спальни. Дворецкий Дромон, как главный их представитель, пожаловался Юстиниану.

— Мы, евнухи, твои верные слуги, о дар небес, — заявил он, — самые смиренные и преданные среди тех, кто тебя окружает. И нам всегда, в соответствии с установившимися обычаями, разрешалось находиться в некоторых помещениях и покоях, дабы выполнять свои обязанности. Мы просим тебя оставить все так, как было раньше.

— Я разберусь с этим делом, — пообещал Юстиниан.

Он знал, насколько тесно спаяно братство бесполых, и понимал, как опасно вызвать его озлобление. Он так и сказал Феодоре. Однако та заупрямилась.

— Я не могу их терпеть рядом с собой! — вскричала она. — Мое тело принадлежит одному тебе, любовь моя! И там, где его ласкали твои руки, я не могу выносить прикосновений вялых, липких рук этих бесполых существ. Если мне потребуются массажисты, парикмахеры, прислуга в купальне или в опочивальне, я бы предпочла иметь для этого женщин, поскольку нам легче понять друг друга. Оставь евнухов для других дел, к которым они больше подходят. Когда я раздета, я не желаю видеть возле себя этих созданий!

Это была опять-таки инстинктивная реакция истинной женственности, которой требуется в дополнение истинная мужественность. Мужчины женоподобные и слабые оскорбляют женственность.

Юстиниан уступил Феодоре, и евнухи не забыли этого. Среди многочисленных своих обязанностей они превыше всего ценили одну — оказание услуг в будуарах знатных дам, и по причине весьма примечательной. Там у них всегда имелась прекрасная возможность удовлетворять свою патологическую страсть к интимным тайнам, вынюхиванию и подслушиванию всего, что связано с интригами и скандалами. Из купален и спален знатных дам выползало большинство слухов и сплетен, которые постоянно циркулировали как в самом дворце, так и по городу и которыми евнухи пользовались порой с целью кому-нибудь навредить, а то и погубить.

Теперь Феодора стала врагом всего племени евнухов. Пока они ничего еще не предпринимали в отместку, но мысль об этом их не покидала. И хотя они и были лишены мужской агрессивности, зато научились на своей службе бесконечному терпению паука, способного надолго застыть в ожидании момента, когда можно без промаха нанести разящий удар.