Все-таки работа не должна вызывать омерзения. Все-таки хоть какое-то удовлетворение, кроме денег, она должна приносить. Иначе приходится принимать жизнь, как димедрол без воды: горько и во рту сухо. Каждую ночь я ломала голову и пересматривала бюджеты, но ничего не получалось. Или торговля и приличный достаток, или спокойная служба и задумчивые дети у плачущего холодильника. Выбора, собственно говоря, не было, однако знали бы вы, как мне осточертели торговые забавы!
Зазвонил телефон:
— Привет, Анечка.
Ох, ничего себе! Сергей Владимирович. Когда-то он был Сережей и мы вместе учились, бродили в одной компании и авторитетно ругали застойный режим. Потом он вовремя вступил и стал членом, в нужный срок покинул разлаявшиеся ряды и стал депутатом. Греб, собака, где только можно. Где нельзя — греб тоже, но осторожно, не зарывался. Здоровался он избирательно, и его приветствие стало знаком жизненных успехов: поздоровался с тобой Сергей Владимирович — ты хозяин жизни, человек и от тебя что-то зависит; не поздоровался — ты тля, тифозная вошь и пролетарий.
Не могу сказать, что я не испугалась. Раз не только звонит, но и здоровается, значит, я не тля, но что от меня зависит? Да еще «Анечка»… Что ему нужно-то? Булочек моих по дешевке? Или косметику эту проклятую, пропади она пропадом!
— Как ты насчет встретиться? Видимся раз в десять лет, так вся жизнь пройдет. Давай сегодня съездим куда-нибудь поужинаем.
Я икнула в трубку.
— Заеду за тобой часов в пять, — заключил друг юности.
И заехал ведь, а что вы думали! Все скромно, без наворотов: демократический «Жигуль» привез нас к «Швабскому домику». Кормят там хорошо и, мало того, дают мечту мою — Готовую Еду… Готовая Еда — это, должна я вам объяснить, любимое блюдо любой женщины. Любой семейной женщины с детьми. Могут быть всякие варианты: швабский бифштекс с картошечкой-фри — Готовая Еда и вчерашние макароны с пригоревшей подливкой — тоже Готовая Еда. Неважно, что в тарелке, важно, что тебе еду принесли, а потом пустую посуду удалили без всякого твоего участия. Спросите какую-нибудь бабу лет эдак от тридцати: а что бы ты хотела вкусненького? И она, ручаюсь, ответит: хочу Готовой Еды! Хотя мне, конечно, проще: мы с Семенякиным на хлебном месте работаем. У меня один ларек продуктовый, так что по магазинам я меньше других бегаю. Такое нашей сестре, новой русской, послабление в жизни выходит.
— Как работа? — невзначай спросил Сергей между салатом и горячим.
— Предпринимаю помаленьку. Торгую тем да этим… — вальяжно ответила я.
— А расчетный счет у тебя есть? — небрежно доспросил он.
— Есть, как не быть…
— Я с тобой вот почему поговорить хотел: бюджет наконец утвердили. Открыли финансирование… — Глаза его потеплели, голос на мгновение пресекся от волнения, а руки непроизвольно стали совершать хватательные движения. — Скоро пойдут деньги… Ты ремонтом никогда не занималась?
— Ремонтом, по-моему, занимаются все. И всегда.
— Есть один объект… Подростковый медико-воспитательный центр. В ведомстве обсуждают кандидатуры подрядчиков. Капремонт, поставка оборудования и монтаж. Не хочешь ли взяться?
Не хочу ли я?! Вы подумайте: не хочу ли я? Да я б в уборщицы пошла, пусть меня только научат, где уборщицам платят столько, сколько я на своей торговле имею. А тут пристойная работа, благородное дело, никаких рэкетиров, полное отсутствие ученых, немножко все-таки по специальности и перспектива есть: оборудую шикарный центр, страна упадет в обморок и за ударный труд на стройках капитализма наградит меня многими-многими ответственными, но хорошо оплачиваемыми заказами.
— Да, — твердо ответила ему, — я хочу.
— Тогда завтра к одиннадцати подъезжай на Литейный, это в богоспасаемом ведомстве. В вестибюле я тебя буду ждать. Познакомлю с председателем, еще с кое-какими нужными людьми пообщаемся…
— Ой, — обрадовалась я, вспомнив Петьку, — у меня в этом ведомстве приятель работает!
Сергей насторожился:
— Так что, у тебя там свои люди есть?
Я моментально сообразила, что это плохо, хуже некуда. Уйдет заказ!
— Да как сказать… Он сидит не на Литейном, а в районе…
— А-а, — явно полегчало ему, — мелочевка местная, — и он снисходительно посмотрел на меня: туда же, мол, связями хлестаться! Посмотри, мол, на себя, кто ты есть! Скажи мне, кто ты есть, и я скажу, какие у тебя связи.
— Но ты, естественно, понимаешь, — продолжил он, внимательно изучая пятнышко на потолке, — что жить все хотят.
А что тут не понимать? Я против этого ничего не имею — живите… Отремонтирую и оборудую. Страну — не подведу, а доверие — оправдаю.
— Сумма по договору пойдет на три части: одна — заказчикам в ведомство, одна — мне, одна — тебе.
— Понятно, — ничего не поняла я, — а работы?
— Что работы?
— Так это… Ремонт, оборудование, монтаж?
— Треть у тебя будет. А что, извини меня, ты в три горла жрать собираешься?
В три горла, как вы помните, я не собиралась: нас было четверо. И это не считая мужа!
А с другой стороны, подумала я, катись все к черту! Принципы у меня, видите ли!
Умные люди пасутся себе на тучных бюджетных нивах, а я со своими принципами так и буду поддоны с хлебом таскать! Мешки с сахаром ворочать! Бандитов по подвалам гонять! Все равно бабки у ларьков по семь раз на дню митинги устраивают: я-де спекулянтка и Россию собственноручно продала.
Вот и продам родимую. Раз уж рэкетиров перевоспитывать и налоговая давит — не продохнуть, раз уж на зарплату не прожить, раз уж проще по миру пойти, чем детей выучить, раз уж она, Родина моя, с нами так — то и я с ней посчитаюсь. И буду жить как человек: грести, где можно и нельзя, но осторожно, не зарываясь. Не отрываясь, так сказать, от земли.
— Да что ты, Сережа. Я правила игры понимаю. Все сделаем.
Вечером, стряпая обед на завтра, решая средней задачки по физике и замачивая белье, я изничтожала свои нравственные принципы.
Принципы, то жалобно попискивая, то грозно ворча, стойко сопротивлялись. Особенно неистовствовал самый старший, Красть Грешно. Переругалась я с ним в пух и прах, приводила все мыслимые доводы и факты, даже поплакать пришлось, чтобы разжалобить, но он уперся как баран, не желая покидать насиженное место. В конце концов я сделала вид, что сдалась, пообещав какой-никакой центр построить и проследить, чтобы подростки там обосновались.
После этого взбесилось Честное Слово. Ну детский сад какой-то, правда? Его я задавила логикой, терпеливо объяснив феодальному пережитку, что на честных воду возят всю жизнь, и если я горбатой родилась, то это не значит, что горбатой и помирать должна. Честное Слово, подумав, согласилось, что в этой жизни оно лишнее, и удалилось в намерении сделать себе харакири.
Я перевела дух, но не тут-то было. Выползло на свет Божий слюнявое Милосердие и, наматывая сопли на кулак, взялось плести неискусные интриги. С ним я справилась легко, спросив в лоб: «А моих детей кто пожалеет?» Но, издыхая, оно успело вытянуть совсем уже ветхую Милость К Падшим.
Милость К Падшим, как оказалось, толком никто не призывал уже и не припомнить, с каких времен. Слегка подпятив от беспробудного одиночества, она неубедительно шамкала беззубым ртом, и, называя меня «деточкой», все требовала торжественного вручения швейных машинок малолетним проституткам за счет средств федерального бюджета. Я попыталась втолковать старой перечнице, что обеспечить российских проституток производственным инвентарем не сможет даже зажиточный Сорос, да и не так они просты, чтобы сменить свой честный заработок на швейные гроши. Как же вы циничны, деточка, мягко укорила меня Милость К Падшим из последних сил и вызвала подкрепление.
И оно не замедлило явиться: без спроса и стука ввалилась сладкая парочка, Совесть с Порядочностью. С ними совсем тяжко пришлось. Навалились они на меня с двух сторон и как пошли приводить разные случаи из моей собственной жизни! Мучили меня страшно, просто пытка какая-то была, но через полчаса я их все-таки почти прикончила: спросила Порядочность, сделав вид, что мы незнакомы: «А ты кто такая?» — и откровенно рассказала Совести, куда ее теперь все засовывают. «Не может быть!» — ответила нечистая Совесть и, поддерживаемая оскорбленной Порядочностью, поплелась в ванную.
В тяжких трудах мне еле-еле удалось справиться примерно с половиной принципов, когда сын позвал меня к телефону:
— Ан-Сергевна? Это Юрик. Малыш велел передать, чтобы приготовили две тысячи зеленых. Сроку три дня.