Жить в эпоху перемен

Хотите — верьте, хотите — нет: моя милиция меня бережет

Нет, а что еще делать-то было? Они бы меня ПИХНУЛИ. Точно, пихнули бы. Сдвинуться с места я не могла, выход загораживала, и, естественно, бедным женщинам для обретения свободы ничего не оставалось бы, как пихнуть меня.

Должна объяснить свое агрессивное поведение тем, кто не знаком с дьявольской болезнью: ни один нормальный радикулитчик в период приступа не допустит ни малейшего пихания в свой адрес. Нет, не допустит. Это немыслимо.

Но они и не виноваты, на их месте каждый бы стал пихаться: верить в этакий внезапный радикулит — и дурак не поверит (вы-то ведь тоже не верите?), бояться, что я Богу душу отдам, — так кто я им, просить, чтобы отошла, — так чины не позволяют. Они и не верили, и не боялись, и не просили.

Да бабы-то, в сущности, неплохие. Работа у них только собачья, понимать надо. Идут на каждую проверку как в бой, врут все друг другу в глаза с улыбочкой, а вежливость им вменена должностной инструкцией. Ладно, если бы только врали, а то вот еще раскорячится в углу такая коммерсанточка и пригрозит взорваться вместе с ними! А платят налоговым инспекторам, между прочим, по госрасценкам, и про взятки, честно говоря, враки порядочные. Слышать — слышала, а видеть — не видела, чтобы брали. Нормальные рабочие бабы.

И я чуть не разревелась от сочувствия к нам троим. Все мужики проклятые! Машины с булками разгружать — бабы, а мужики в это время с псковскими братанами водку жрут (нет, я Колю все-таки убью, сволоча!), по проверкам мотаться — бабы, а мужики в баньках вопросы решают. В Думах они заседают. В правительствах правят. Крышу держат, Атланты туберкулезные. Возрастные проблемы, заразы, решают около полного холодильника. Руководят они, понимаете?! Памятники Главному Мужику Века до сих пор на каждом углу — одна ручка подмышку чешет, другая на поля Родины указует: идите, бабы, пашите! Вперед, родимые! Отечество вас не забудет и, в гроб сходя, благословит. Зачем? Зачем, я вас спрашиваю, попу — гармонь, козе — баян, корове — черкесское седло, а бабе — мужик?!

Но это все лирика, риторика и муть голубая, а суть дела вот в чем: спасаться мне надо. У ворот рынка есть медпункт, до него метров триста. Правую ногу я, худо-бедно, могла передвигать сантиметров на пять за раз. Опереться на нее тоже вроде могла, и минут за десять остальная осатаневшая от боли часть тела подтаскивалась на новую позицию. С такой скоростью за каких-то два месяца я дойду до вожделенного укола анальгина! А потом со всеми объяснюсь, главное, пока я заминирована, меня пальцем никто не пихнет.

Инспектрисы уже отверещались, отпрыгались, отугрожались и теперь вели напряженные переговоры по телефону. Вежливыми стали, понимающими и внимательными. Молодицы нравились мне все больше и больше, умели они владеть собой в экстремальных ситуациях и успокаивать распоясавшихся террористок. Им бы еще пару инструкций из голов вынуть да грамм по сто мозгов вложить…

— Анна Сергеевна, с вами хотят поговорить, — старшая протянула мне телефонную трубку.

— НЕ. Могу. НЕ. Взять.

— Она трубку не берет… Понятно! Сейчас спрошу. Анна Сергеевна, какие у вас требования?

— Политические. Сс-тественно.

— Она говорит, политические… Что? Хорошо! Анна Сергеевна, вы скажите, что вам нужно? Я сейчас говорю с начальником налоговой полиции, он свяжется с руководством города, — она прикрыла трубку рукой и понизила голос, — скажите, не бойтесь, мы, что от нас зависит, вам поможем…

Господи, может, договоримся?

— Сумку. Кошелек. ВОЗЬМИТЕ!!!

Ирин-Иванна аж сплюнула от досады.

— Нет, — огорчила она трубку, — опять взятка. Получается, или мы берем, или она нас взрывает… Что?! Да вы с ума сошли! Я в жизни потом не докажу, что не вымогала! Свидетелей-то нет… Что? А вы меня не учите! Охрану надо давать на такие проверочки! Отрастили там зады по кабинетам и учат… Что?! Я-то не нервничаю. А вот взлетим мы здесь к чертовой бабушке на воздух — я посмотрю, как вы занервничаете!

За дверью зашуршало. «Ну все, — обреченно подумала я. — Сейчас запрыгнут пятнистые куклуксклановцы и вот попихают! Не доползти мне до медпункта. Прощайте, детушки!»

— Анна Сергевна, — раздался из-за двери хриплый сип, — это я, Семенякин. Вы чего?

— Семенякин. Милый. Зайди. Ост-рожно.

Из-за приоткрывшейся двери высунулась багровая с перепугу физиономия рыночного участкового Семенякина:

— Вы чего, Анна Сергевна?

— Прикрючило. Радикулит. Сумочку. Возьмите. Кошелек.

— Тьфу ты, Господи! У меня индометацин есть. Хотите? — И он, пыхтя от сострадания, стал шарить по карманам.

— Да! — неистовым желанием взорвался мой организм. — Я хочу!

…Никого и никогда так не любила, как пахнувшего чесноком и вчерашним пивом красномордого Семенякина в те блаженные минуты, когда слизывала таблетку с мозолистой милицейской ладони, когда смотрела, как он открывает проклятый сейф, когда слушала, как он объясняет инспектрисам и налоговым начальникам, что голова — не роскошь и ее хорошо бы иметь каждому. Любила я его… Мужик пришел, уму-разуму трех дур поучил и все уладил, и захотелось мне уткнуться носом в надежное мужское плечо, в его порох и пот, и сказать: «Милый! Защищай меня, а я буду стирать твои трудовые портянки и жарить котлеты! Я буду рано вставать! Буду я все успевать! Ни цветов мне не надо, ни нарядов — таблетку индометацина в нужное время и в нужном месте!»

К вечеру все было кончено. Пристыженные инспектрисы ретировались, составив акт всего на два с половиной миллиона. Меня накачали лекарствами, и любимый Семенякин собственноручно водрузил мои останки на доску, положенную поперек дивана, поставил рядом водичку и рассказал, что мой пояснично-крестцовый — это семечки, тьфу и ерунда по сравнению с его шейным радикулитом.

Я лежала. Было уютно, тепло и небольно. В крови блаженно бродил анальгин.

В дверь постучали.

— Вы одна? — прошипел Малыш.