Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

СОЗДАНИЕ ИНСТИТУТА ВЫСОКИХ ДАВЛЕНИЙ

В непродолжительном времени после удаления меня из Президиума ВСНХ и из НТО я получил очень лестное для меня приглашение от фирмы Байерише Штикштофверке установить в их центральной лаборатории в Берлине научные работы по моему методу высоких давлений и по катализу. В этом приглашении указывался примерно годичный срок для моего пребывания в Германии и спрашивалось принципиальное соглашение, как мое, так и советского правительства. В случае положительного решения мне предлагалось приехать тотчас же в Берлин для окончательных переговоров. Письмо было подписано моим приятелем д-ром Никодем Коро, председателем этой компании. Меня очень тронуло это приглашение в особенности потому, что я не покровительствовал этой фирме, чтобы ей дали заказы на устройство цианамидного завода и способа поглощения окислов азота, образующихся при окислении аммиака воздухом в печах системы Франк и Каро.

Получив это приглашение, я подал рапорт Куйбышеву, испрашивая от него указаний, как я должен поступить в подобном случае. Куйбышев не сделал никаких возражений относительно моей поездки в Германию для указанной работы, но передал все дело своему заместителю Рухимовичу и предложил ему выяснить, на каких условиях будет происходить моя работа в Германии. По правде сказать, я не ожидал, что получу разрешение на работу вне СССР, но, вероятно, чтобы загладить неприятное впечатление от необ’яснимого удаления меня с высоких постов, которое создалось в различных кругах, как служебных, так и общественных, было решено сделать мне это приятное удовольствие. В разговоре с Рухимовичем было принципиально установлено, что я не могу отсутствовать целый год, а могу не более трех раз в год на сроки каждый раз около 1 месяцев совершать поездки для работы в Германии. Я со своей стороны добавил, что я соглашусь работать с этой фирмой только при условии, что все мои открытия и изобретения будут безвозмездно принадлежать СССР. Я получил разрешение поехать в Берлин на три недели для переговоров, о результатах которых должен был доложить Президиуму ВСНХ.

Уже в конце 1926 года, когда в значительной степени сократилась моя деятельность в Москве, я начал предпринимать шаги для создания специальной лаборатории для работ по катализу и по высоким давлениям. Моя маленькая лаборатория высоких давлений в Академии Наук, помещавшаяся частью! в моей квартире, частью во втором этаже того-же дома, не могла служить для правильной постановки и развития этой важной отрасли химической промышленности. В это время вопрос о перенесении лаборатории ГОНТИ на территорию Опытного Химического завода на Ватном Острове и об его слиянии с Институтом Прикладной Химии был решен окончательно и громадное здание приспособлялось для размещения отделов переносимого Института. В заседании правления Института по Прикладной Химии я убедил его членов в необходимости немедленно приступить к установлению работ под высокими давлениями и предложил свои услуги стать во главе этого дела и найти средства для получения необходимого оборудования. Для начала исследований я просил две-три комнаты в новом здании на Ватном Острове для себя и двух-трех сотрудников. Благодаря директору Института, академику |Курнакову, начальнику завода Б. К. Климову и другим членам правления было решено удовлетворить мою просьбу и со следующего года внести в смету также предполагаемые расходы по оборудованию новой лаборатории высоких давлений. Вот почему я считаю, что год 1927 надо считать за год основания Института

Высоких Давлений, который скоро получил самостоятельное существование, отделившись от Института по Прикладной Химии.

При слиянии ГОНТИ с Институтом Прикладной Химии я поднял вопрос о прекращении деятельности отдела порохов и взрывчатых веществ, который оставался в ГОНТИ после войны только потому, что Лаборатория взрывчатых веществ в Артиллерийской Академии и Лаборатория Морского Ведомства не функционировали надлежащим образом. Я предлагал перенести все оборудование Отдела порохов и взрывчатых веществ в Лабораторию» Артиллерийской Академии, где в то время заведующий лабораторией А. В. Сапожников приступил к развертыванию научно-технических работ по заданиям Главного Артиллерийского Управления. Я мотивировал это сосредоточение работ по взрывчатым веществам в военном ведомстве, потому что оно здесь будет находиться под контролем специалистов, между тем, как в НТО представлялось очень трудным осуществить этот контроль. Новая Коллегия НТО отнеслась сочувственно к моему предложению, но для окончательного решения предложило собрать в Ленинграде особое заседание и обсудить во всех деталях этот вопрос. На этом заседании было принято мое предложение и отдел взрывчатых веществ в ГИПХ’е был ликвидирован, а инвентарь и весь персонал передан в Артиллерийскую Академию.

В начале января 1927 года я получил окончательное разрешение вступить в переговоры с Компанией Bayerishe Stickstoff Werke. 20-го января я выехал из Москвы, предварительно уведомив телеграммой д-ра Н. Каро, что я получил разрешение от моего правительства начать совместную работу по установлению в их лаборатории иследований по методу высоких давлений. На вокзале я узнал, что с этим же поездом и в том же вагоне со мной едет, сначала в Берлин, а потом в Америку, Ю. J1. Пятаков. На вокзале собралось много народа, чтобы проводить Пятакова в дальнее и ответственное путешествие. Дружное «ура» провожало наш отходящий поезд. Пятаков пользовался доброю репутацией среди своих сослуживцев.

Когда поезд тронулся, то Пятаков был удивлен, увидев меня и сказал, что очень рад ехать со мной вместе и через некоторое время зайдет ко мне в купэ, в котором я был один; его сопровождал его личный секретарь, Москалев, очень преданный ему человек.

Пятаков пришел ко мне с бутылкой шампанского, которое ему было вручено на станции провожающими. Он спросил меня, по какому поводу я еду в Германию. Я об’ясиил цель моей поездки, и он вполне одобрил решение правительства предоставить мне возможность часть моего времени посвятить научной работе заграницей; тот ущерб, который может понести СССР от моего пребывания заграницей, может быть в значительной степени вознагражден приобретением мною новых сведений в науке и технике, которые впоследствии могут быть развиты и в нашей стране. Он мне только дал совет не продешевить свой труд и быть вообще осторожным при разговорах с капиталистами. Главной же темой нашего разговора было его устранение из Президиума ВСНХ, где он был, по моему глубокому убеждению, наиболее полезным работником. Его смелый характер, уменье сразу видеть слабые места в докладах, быстрое распознавание главного от второстепенного, таковы были главные достоинства этого большевистского деятеля в советской промышленности. Я не мог бы указать другого партийца, который мог бы с большей пользой заменить Пятакова на его посту в ВСНХ.

В разговоре с ним в вагоне я прежде всего высказал ему мое удивление по поводу речи произнесенной Дзержинским в Политбюро в июле прошлого года, в которой он резко нападал на деятельность Пятакова. Я задал Пятакову вопрос, почему такое тяжкое обвинение Дзержинского, которое он произнес в таком секретном для простых смертных учреждений, каким является Политбюро, было опубликовано во всех советских газетах. Юр. Леон, ответил мне, что это, конечно, дело его врагов, которые не стесняются никакими средствами, чтобы уронить его не только в глазах партийцев, но и всех граждан Союза; весь этот инцидент произвел на Пятакова очень тяжелое впечатление, и он сказал мне, что даже рад, что получил приказание быть председателем особого торгового представительства в Америке, которое было названо Амторгом и помещалось в Ныо-Иорке. Но ему предстояло впереди очень трудная задача — достать американскую визу, что было сопряжено с большими затруднениями. Ввиду того, что Соед. Штаты не признавали Советского Правительства, каждый советский гражданин, желающий получить визиторскую визу сроком не более, чем на год, должен был получить от Рижского Американского Консула свидетельство, что просящий визу не коммунист и для Америки в моральном и политическом отношении не представляется опасным человеком. Принимая во внимание, что Пятаков, один из ближайших сотрудников Ленина, был очень заметной фигурой, хорошо известной в заграничных кругах, было совершенно невозможно скрыть, что он коммунист. И потому несмотря на все хлопоты, которые были предприняты в Берлине о допущении его в’езда в Соед. Штаты, Пятаков визы не получил и должен был вернуться обратно в СССР, где опять занял место Управляющего Государственным Народным Банком. Вместо Пятакова председателем Амторга был назначен гораздо менее известный большевик Гуревич (доктор по профессии), сумевший разными путями ввести в заблуждение американские консульства в Риге и Берлине и проникнуть на территорию Соед. Штатов в качестве беспартийного гражданина СССР.

Прибывши в Берлин, я, прежде всего, повидался с А. Е. Мозером, которого еще перед его от’ездом в Берлин (он уехал в Берлин на один месяц ранее меня) я просил повидать д-ра Каро и поговорить предварительно об условиях моей работы в их компании, сообщив ему, что советское правительство разрешило мне войти в контакт с этой фирмой. А. Е. был настолько любезен, что исполнил мою просьбу и в значительной степени облегчил мне переговоры с Каро, как относительно количества времени, которое я мог бы отдать фирме для моей научной работы, так и денежного вознаграждения и расходов по приезду в Берлин из СССР.

Через два или три дня я имел длинную беседу с Каро сначала у него на квартире, а потом у него в оффисе вместе с партнером, д-ром А. Франком, отец которого вместе с Каро открыл способ получения кальций цианамида. Было решено, что я буду приезжать в Берлин три раза в год и оставаться от 1У2 до 2 месяцев и за эту работу буду получать суточные деньги и расходы по поездкам в Германию! и обратно. Цель моего приглашения — научить сотрудников их центральной лаборатории работать над каталитическими реакциями под большими давлениями. Они давали мне на первое время только одного сотрудника, обещая в будущем, по мере развития работы, увеличить их число. В тот же приезд мне был представлен мой будущий сотрудник, студент Технологического Института в Шарлоттенбурге Карл Федорович Фрейтаг, родившийся в Москве, живший в России до ройны 1914 года и одиннадцати лет от роду приехавший с родителями (немецкими подданными) в Германию. Он довольно порядочно говорил по-русски и это было мне очень на руку, в особенности в первое время, когда мне надо было приспособляться в чуждой мне обстановке. Центральной лабораторией, в которой мне надо было работать, заведывал д-р Франк, профессор Технологического Института, произведший на меня приятное впечатление, которое при ближайшем знакомстве только увеличивалось. Он оказался хорошим человеком, и мои отношения с ним не оставляли желать ничего лучшего.

Чтобы оформить мое приглашение на работу, был составлен контракт, очень благоприятный для меня. Все мои изобретения безвозмездно принадлежали СССР, где я имел право на свое имя взять на них патенты. В Германии патенты на мои изобретения берутся компанией Bayerische Stickstoff Werke с упоминанием, что я изобретатель. Вне Германии и СССР патенты могут быть продаваемы, причем я получаю 60% от вырученной суммы за вычетом расходов, произведенных для выполнения необходимых опытов, связанных с этими изобретениями. К этому договору был впоследствии добавлен один пункт, касающийся продажи патентов моих изобретений третьим лицам в Германии; и в этом случае я сохраняю право полу-

К. Ф. Фрейтагу я рекомендовал познакомиться с главнейшими моими работами с высокими давлениями.

По приезду в Москву я доложил о моих переговорах и условиях работы заграницей Рухимовичу и начальнику Главного Химического Управления и получил разрешение начать работу с 1-го апреля сего года.

В химической лаборатории Академии Наук научная работа развивалась очень успешно. Кроме моих штатных сотрудников Н. Орлова, Г. Разуваева, Б. Долгова и А. Петрова и моего сына

В. В. Ипатьева в научных работах приняли участие химики другого отделения Химического Института Академии: И. Андреевский, Б. Муромцев, В. Николаев. За этот год было подготовлено к печати более 25 научных опытных работ, которые и были опубликованы в 1927 и 1928 годах в “Berichte der Deutsch. Chemischen Gesellschaft^,,_J “Compts Rendus” и в “Bulletin de la Societe Chimique”. Эти исследования касались реакций с органическими и неорганическими соединениями, совершаемых под большими давлениями. Среди работ по органической химии наиболее интересными являлись реакции деструктивной гидрогенизации высоко-молекулярных соединений под влиянием предложенного мною впервые еще в 1912 году смешанного катализатора: окиси никкеля и окиси алюминия. В работах 1925-1927 годов мною было показано, что высоко кипящий солвеит, получаемый из каменноугольной смолы, легко может быть превращен также в бензол и толуол. Заграничная химическая промышленность не замедлила утилизировать мои открытия, и в скором времени А. Г. взяло много патентов на эти реакции, пользуясь тем, что мною не были сделаны заявки ни в России, ни заграницей. Это была моя большая ошибка, что я пренебрегал брать патенты на все мои открытия в науке; об этом мне придется сказать в другом месте.

Из работ по неорганической химии наибольшего внимания заслуживают работы по окислению фосфора водой под давлением. Большая часть фосфора окисляется в фосфорные кислоты, а часть его превращается в кристаллический фосфор, цвет которого, в зависимости от условий опыта, изменяется от фиолетового до черного. Впоследствии была изучена рент-генограма этого видоизменения фосфора и была вполне подтверждена его кристаллическая структура. При этой реакции окисления фосфора водой мы получаем в газовой фазе водород, смешанный с фосфористым водородом. Эта реакция не была закончена изучением в Ленинграде, но я продолжал эти опыты в Берлине, и они привели, как увидим ниже, к очень интересным результатам.

Мой сын Владимир изучал с кинетической точки зрения реакцию выделения меди водородом под давлением из медного купороса. Это исследование привело его к очень интересному выводу относительно влияния концентрации водородных ион на выделение кристаллической меди из растворов, сильно подкисленных серной кислотой. Начиная с этой работы, мой сын решил кинетически изучать реакцию вытеснения металлов водородом под давлением с целью приблизиться к пониманию происходящих здесь процессов, так как до того времени ни один из физико-химиков не мог дать удовлетворительного толкования этой реакции.

Реакции конденсации, изученные Разуваемым под влиянием совместного действия катализаторов, указали на переход одноосновных оксикислот в двуосновные кислоты. Так, например, молочная кислота легко превращается в метил-янтарную кислоту. Этот процесс может представить интерес для физиологов, если им придется искать генезис образования двуосновных кислот в растениях.

Несмотря на жалкое помещение, отведенное для химических исследований, и очень трудные условия для отыскания необходимых препаратов и приборов, мои сотрудники по химической лаборатории Академии Наук проявили удивительный энтузиазм и дали в высокой степени ценные научные результаты. Я должен здесь отметить, что успех в научной работе безусловно об’ясняется тем, что никто не мешал этой работе; от меня не требовалось составления наперед каких либо планов для моих предполагаемых исследований и не требовали писанных отчетов. Наши печатные статьи, содержащие экспериментальные данные служили наилучшим доказательством нашей продуктивной работы; все работы были напечатаны в указанных выше иностранных журналах, при чем мой друг, академик Матиньон, обижался, если я посылал ему мало своих работ для доклада в Академии Наук в Париже. В журнале Р. Ф. X. О. также помещались наши работы, но он выходил крайне неаккуратно, что было крайне невыгодно для приоритета наших исследований.

Моя научная работа во вновь созданной мною вместе с Андрющенко Химической лаборатории ядовитых газов при Артиллерийской Академии проявилась выпуском двух исследований, сделанных моими учениками, Василевским и Либер-маном. Эти два экспериментальные исследования, сделанные ими в качестве дипломных работ для получения звания военного инженера-технолога, отратили на себя внимание Конференции Академии, и оба они впоследствии были приглашены в Академию для занятия мест инструкторов по химии. Работа Василевского имела в виду выработать способ получения хлористой серы из колчеданов; работа Либермана заключалась в испытании способов получения льюизита, как известно, крайне ядовитого вещества, которое было приготовляемо в Соедин. Штатах в Эджвудском арсенале во время войны 1914-1918 годов. Работа Либермана дала толчок для дальнейших исследований и в следующем году другим моим учеником, Шапиро, был выработан совершенно новый способ получения льюизита, на который был взят секретный патент, переданный нами безвозмездно Реввоенсовету. Что касается работы Василевского, то она позволила также взять патент на изготовление хлористой серы в большом масштабе.

В виду того, что в Химическую» лабораторию ядовитых веществ стали поступать требования со стороны Военно-Химического Управления для производства некоторых исследований, я пригласил для означенных работ некоторых моих сотрудников по Академии Наук. Были приглашены Н. А. Орлов, Г.*А. Разу-ваев и мой сын Владимир. Они, несомненно, принесли некоторую пользу для налаживания работ во вновь созданной лаборатории, но оставались очень недолго на этой работе; только Орлов и Разуваев были приглашены читать некоторые курсы по химии в Артиллерийской Академии. Причина, почему означенные лица предпочли отказаться от ведения работ по исследованию ядовитых газов заключалась в том, что это клало на них особую ответственность перед ГПУ в виду особо секретной работы. В особенности их напугал инцидент с Н. А. Орловым, моим старшим ассистентом по Академии Наук. Я нахожу необходимым привести его здесь, так как это послужит к более полному выяснению характера Н. А. Орлова, который единственный из всех моих сотрудников доставил мне не мало очень горьких минут. Н. А. Орлов был учеником проф. В. Е. Тищенко в Ленинградском Университете. Сын генерала, он учился сначала в Пажеском Корпусе; во время революции он поступил в Университет, где окончил курс с отличием, и проф. Фаворский, будучи приглашен мною в Химический Комитет, поручил экспериментальную работу Орлову, неимевшему тогда никакой другой работы. В то время (в 1924 году) еще не надо было спрашивать ГПУ о разрешении поручить подобную! работу тому или другому лицу. А. Е. Фаворский на одном из заседаний комитета в Ленинграде представил мне скромного молодого человека, высокого роста, с интересным лицом и робкого во всех своих проявлениях. После того, как А. Е. Фаворский закончил работу с льюизитом, он просил меня взять Орлова ассистентом в лаборатории Академии Наук; В. Е. Тищенко также дал о нем хорошую рекомендацию.

Первое время Н. А. Орлов очень прилежно относился к работе; ранее ему никогда не приходилось работать с высокими давлениями и с каталитическими реакциями и ему многому пришлось учиться, чтобы овладеть методом. Я его назначил старшим химиком и поручил ему заведывать инвентарем лаборатории. Вскоре ко мне обратились два делегата от коммунистической ячейки Ленинградского Университета, которые дали очень плохую аттестацию об Орлове, как о человеке, так и об его политических убеждениях; они заявили, что если я не отстраню его от должности, то они будут просить Ленинградское ГПУ выслать его из Ленинграда. Я не придал этому разговору особого значения и переговорив с Орловым, решил его оставить в Лаборатории. Но преследование Орлова со стороны Г. П. У. приняло такую форму, что он решил немедленно поехать в Москву, чтобы просить моего заступничества. Надо было видеть состояние Орлова, его слезы и слышать его заверения об его глубокой ко мне преданности, чтобы понять мое решение спасти этого человека и начать хлопоты об его оставлении на моей ответственности. На другой же день я созвонился с Уншлихтом, заместителем Дзержинского по ГПУ, и, изложив ему всю« историю с Орловым, просил оставить его в Ленинграде, как хорошего химика. Уншлихт согласился и Орлов уехал в Ленинград, празднуя победу над своими врагами.

Казалось бы, что после такой истории Орлов должен был бы чувствовать ко мне особую признательность и стараться не беспокоить меня, улучшив свои отношения с другими химиками. Но у него была особая натура; ему доставляло громадное удовольствие заставлять своего друга или недруга переживать неприятные минуты. Я не знал ни одного человека, который мог бы сказать о нем доброе слово. Он был до нельзя груб с младшими химиками и часто ругал их непристойными словами. Сколько раз я пробовал деликатным образом уговорить его переменить свою привычку обращаться с людьми, но все было напрасно. Не сказав мне ни слова и пользуясь моим отсутствием из Ленинграда, он посылал в “Berichte” в Берлин статьи о деструктивной гидрогенизации. Хозяйство в лаборатории он вел так безалаберно, что мне пришлось его передать сначала Разуваеву, а потом специальному лицу, Д. Н. Дурасову, который и привел весь инвентарь и отчетность в полный порядок.

Во время одной из моих поездок заграницу, Орлов был арестован ГПУ, но к всеобщему нашему удивлению просидел там только две недели и был выпущен на свободу. Он вернулся в лабораторию в замечательно веселом настроении духа и стал еще более развязным в обращении со своими коллегами по лаборатории. Мне многие говорили, что он, вероятно, купил свою свободу обещанием быть верным слугой этого почтенного учреждения.

Не помню вследствии каких соображений я решил повидать А. Н. Баха; если мне не изменяет память, вопрос, который надо было обсудить с ним, касался предложения сделать проф. Нейберга, директора биологического института в Берлине (Kaiser Wilhelm Institute), членом-корреспондентом Академии Наук. Академик Костычев сильно возражал против такого предложения, и потому мне было необходимо заручиться мнением Баха. После окончания делового разговора я дал понять Баху, что я ничего не имею против того, что я больше не председатель НТО, что вся цель моей жизни, это научная работа, и буду очень признателен, если в ГИПХ’е (Госуд. Институт по Прикл. Химии), где я уже приступил к созданию лаборатории высоких давлений, коллегия НТО пойдет ко мне навстречу и даст возможность развить широко это дело. А. Н. был очень любезен со мной и обещал поддержку. Я должен сказать, что он с этих пор стал очень хорошо относиться ко мне и такие отношения продолжались до окончательного моего от’езда заграницу.

1-го апреля я поехал в первый раз на работу в лабораторию в Берлин. По приезде мы обсудили, какие аппараты необходимо заказать механику Hoffer’y в Mulheim’e, чтобы начать работы под давлениями. Необходимые чертежи моей бомбы я привез с собою, и они были переданы Гофферу для выполнения. Так как аппараты могли быть готовы только месяца через два, т. е. к следующему моему приезду в Берлин, то я с Фрейтагом начал изучать одну реакцию, которая могла идти без давления. Эта реакция заключалась в превращении нерастворимой серно-кислой соли бария (минерал, в природе известен, как тяжелый шпат) в растворимую соль, хлористый барий, для чего мы пропускали хлор через сернокислый барий, положенный в горизонтальную трубу, нагретую до 600° С. Нам удалось при известных условиях получить более 80% превращения сернокислой соли в хлористую. Этот процесс имел практическое значение, и Байерише Ко. тотчас же взяла на эту реакцию патент. Я был очень доволен поработать в новых условиях, — в особенности, принимая во внимание обстоятельство, что мои мысли были сосредоточены только на исследовательской работе, а кроме того вследствие очень дружелюбного отношения ко мне всего персонала центральной лаборатории.

В течении месячного пребывания в Берлине нам удалось закончить эту работу; в это-же время я написал свою речь, которую я должен был произнести в день празднования 35летнего юбилея моей научной деятельности.

Когда я возвращался 1-го мая в Москву, то узнал, что немецкие ученые общества устраивают особую неделю для русских ученых, которые должны сделать доклады о своих последних исследованиях. Было приглашено 20 ученых, наиболее известных по своим научным работам в Германии. Из химиков были приглашены Ипатьев и Чичибабин, из физиков академик Иоффе и Лазарев, физиолог Гурвич (брат химика Гурвича), профессор-доктор (хирург) Федоров и др. Возглавлял эту ученую корпорацию народный комиссар Семашко. Ученая неделя была назначена на конец июня, и мы все должны были приготовить к этому времени соответствующие доклады.