Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

СОЗДАНИЕ «ДОБРОХИМА»

С осени 1923 года работа вновь организованного Химического Комитета при Главном Артиллерийском Управлении вполне наладилась, и лаборатории Высших Учебных Заведений в Москве и в Петрограде уже дали ценные результаты, как по ядовитым газам, так и по противогазам. Во время моих ежемесячных приездов в Петроград в Химической Лаборатории Академии Наук были устраиваемы заседания, на которых докладывались полученные результаты.

В первую очередь было обращено внимание на выработку хорошего противогаза. Во главе этого дела был поставлен профессор В. Хлопин и молодой инженер Н. Прокофьев, который работал у меня в Химическом Комитете во время войны и обратил на себя внимание своей изобретательностью. Наша армия не имела хорошего противогаза, и на складах имелись старые военные противогазы, которые далеко не удовлетворяли условиям, пред’являемым к хорошему защитному противогазу. Главное затруднение заключалось в том, что не было найдено вещество, которое, будучи положено в противогаз, было бы способно задержать дым, образующийся от распыления ядовитого газа. В иностранных противогазах для этой цели употреблялись особые сорта ваты, целлюлозы и т. п., но опыты показывали нам, что они были способны пропускать некоторые дыма. Самым трудным для поглощения является обычный табачный дым. Меня очень заинтересовал этот вопрос, и я стал обдумывать, какие еще вещества можно было бы применить для этой цели. Необходимо при этом заметить, что вещество, вложенное в противогаз, не должно затруднять дыхание и, следовательно, должно только не на много увеличивать сопротивление проходящему через противогаз воздуху.

После некоторых поисков мне удалось найти такое вещество, которое я не могу назвать здесь, так как* это является военной тайной. Опыты, сделанные немедленно же Прокофьевым, подтвердили замечательную поглотительную способность этого вещества; даже табачный дым не был в состоянии проходить через небольшой слой этого вещества. После этих удачных опытов Прокофьев стал изобретать новый противогаз, который для задержания ядовитых дымов должен был заключать и это новое вещество, которое было окрещено моими сотрудниками «Ипатит». Исключительно с исторической точки зрения я сделал об этом изобретении заявку во вновь организованное JI. К. Мартенсом Патентное Бюро. Но так как это изобретение представляло военную тайну, то оно было тотчас же засекречено и передано мною в безвозмездное пользование Рев.-Воен. Совету. Е. И. Шпитальский, мой большой друг, очень заинтересовался этим изобретением, когда я делал доклад о нем в Химическом Комитете, и стал придумывать наивыгоднейший способ его приготовления. Это ему удалось, и в скором времени он тоже подал заявку на способ его приготовления. Так как в своем патенте он упоминал о моем изобретении, то его патент также представлял из себя военную тайну и потому должен был быть засекречен. Но Патентное Бюро- по недосмотру поместило его в список общих патентов, и потому он мог быть опубликован. По счастью, я, будучи членом комиссии при Рев.-Воен. Совете по засекречиванию патентов, касающихся военных изобретений, заметил заявку Шпитальского в списке общих патентов и немедленно принял меры для перевода eroi в список секретных патентов. Хорошо, что так случилось, — иначе и мне пришлось бы головой ответить за эту оплошность других лиц.

В то время в СССР произвела большое впечатление книга американского полковника Фриса относительно газовой войны. В ней были описаны свойства всех удушающих газов, которые употреблялись в последней мировой войне и которые готовились в Эджвудском арсенале в Америке. Большое внимание было посвящено льюизиту, которое автор книги назвал «росой смерти». Это вещество, представляющее из себя хлорвинил (производное хлористого мышьяка), было открыто еще в 1904 году, химиком Ньюландом. Во время войны, когда начали применять ядовитые газы, то стали тщательно искать в литературе, какие органические вещества отличаются наибольшею ядовитостью. Таким путем были найдены: горчичный газ (иприт), открытый французским химиком Гутри :и известным немецким химиком Виктором Майером, а также арсин хлорвинил и др. Американцы обратили особое внимание на последнее вещество и так как W. Lee Lewis принимал большое участие в разработке способа получения этого вещества в большом масштабе, то его назвали в честь этого ученого, льюизитом.

Химический Комитет распределил задачи по выработке методов получения удушающих веществ таким образом. Лаборатория органической химии, возглавляемая А. Е. Фаворским, получила задачу изучения льюизита; Е. И. Шпитальский получил задачу разработки иприта и фосгена и приступил к опытам в специально оборудованной лаборатории, которая помещалась на бывшем заводе бр. Шустовых в Москве. Другие лаборатории в Москве и Петрограде получили задачи по изготовлению других химических продуктов, необходимых для газовой войны. В Москве основалась особая школа для подготовки военных газовых химиков; начальником ее был назначен очень деловой человек, Я. Авиновицкий. В Москве была образована особая комиссия по противогазам, в которую вошли все лучшие работники по этой специальности, которые работали во время войны. Во главе этой комиссии стал профессор Шатерников, который работал по противогазам также и во время войны. Что касается испытания удушающих средств на животных, то для этого была организована особая комиссия под председательством профессора А. И. Лихачева. В женском Медицинском Университете была оборудована особая физиологическая лаборатория, снабжаемая собаками, кошками и др. животными для исследования действия наших различных ядовитых газов при различном их содержании в воздухе.

Военный комиссар Л. Д. Троцкий, возглавлявший в то время Реввоенсовет, пожелал узнать, в каком положении находится дело снабжения армии противогазами и ядовитыми веществами. С этой целью он устроил особое заседание Рев.-

Воен. Совета, где мне было поручено сделать доклад об этом вопросе, а также сообщить, какие сведения имеются у нас относительно положения этих вопросов заграницей. На это заседание были приглашены члены Президиума ВСНХ, члены моего Химического Комитета и Артиллерийского Комитета и другие профессора, которые были привлечены мною для разработки указанных вопросов. На собрании присутствовало около 40—50 человек, и мне было предоставлено неограниченное время.

Я подробно рассказал, в каком состоянии находится разработка этого дела у нас в Химическом Комитете, упомянув при этом, что мы получаем ничтожные суммы, и указал, что при таком положении едва ли можно ожидать быстрого разрешения многих очень важных проблем. Я нарисовал дальнейшую программу деятельности комитета и указал на необходимость немедленного создания хорошо оборудованного химического полигона, где можно было бы производить в большом масштабе опыты стрельбы снарядами, начиненными ядовитыми веществами. Собрание с громадным вниманием выслушало мой доклад, после чего мне был задан целый ряд вопросов о положении этого дела заграницей. Председатель противогазовой комиссии, проф. Шатерников, сделал дополнение, подтвердив, что снабжение нашей армии противогазами является первостепенной задачей и всякое промедление в выработке нового противогаза является совершенно недопустимым. Начальник Гл. Арт. Управления указал, что год тому назад они выдвинули этот вопрос и просили меня, хотя и не состоящего на службе в Главном Арт. Управлении, взять на себя разработку этого важного для армии дела. Что касается химического полигона, то уже принимаются меры для приведения в порядок бывших во время войны помещений для снаряжения снарядов, а также создания надлежащего химического полигона.

Это заседание Рев.-Воен. Совета имело большое значение для дальнейшего развития газового и противогазового дела, и оно двинулось бы гораздо быстрее в своем развитии, если бы Троцкий оставался бы на посту председателя РВС. Но за свою политическую пропаганду он попал у партии большевиков в немилость, должен был дипломатически захворать и уехать на время лечиться на Кавказ в Абхазию. Тогда говорили: «Троцкий очень болен, у него совсем белый язык». Заместителем Троцкого был назначен М. В. Фрунзе, которому было очень трудно войти во все дела Военного Комиссариата и потому дальнейшее развитие нашего дела пошло медленным темпом.

J

Моя речь в Рев.-Воен. Совете была стенографирована, а потом напечатана во многих экземплярах, но выдавалась на руки только очень ограниченному числу лиц, как секретный доклад.

г

В самом начале 1924 года, видя, что развитие химической промышленности подвигается крайне медленно, я решил предпринять особые шаги, чтобы обратить внимание правительства на особое значение химии, — как в мирное, так и в военное время. Я подал обстоятельную докладную записку председателю ВСНХ (тогда им был Рыков) о необходимости общественной организации, которая оказала бы помощь развитию химической промышленности, — главным образом, усилением преподавания химии в учебных заведениях и расширением исследовательских работ в высших учебных заведениях. С другой стороны, эта организация должна была указывать правительству о самых насущных вопросах в химической промышленности, которые должны были бы разрешены в кратчайший срок в виду важности их для обороны страны. Я предложил назвать эту организацию «Доброхимом». Моя докладная записка была рассмотрена в ВСНХ и Совнаркоме и одобрена для выполнения, причем этой организации было разрешено брать со своих членов особые взносы, а также выработать особый значек для лиц, которые примут участие в работе Доброхима.

21 января 1924 года скончался В. И. Ленин, на 54 году жизни и хотя неизбежность этой смерти уже давно знали, тем не менее она произвела громадное впечатление на все слои общества СССР. На несколько дней жизнь в Москве совершенно замерла и все разговоры и мысли сосредоточивались на этом событии. Ленин последнее время жил безвыездно в с. Горках, в подмосковском имении, и там он умер от паралича сердца. Повидимому, он сознавал окружающую обстановку и кое-что понимал, когда ему говорили о некоторых событиях, но не мог словами выражать свои мысли. Немедленно после смерти тело было набальзамировано. Эту операцию произвел профессор Харьковского Университета Воробьев; ему помогал Збарский, помощник директора Карповского Химического Института.

Тело Ленина было перевезено :из Горок в Москву и выставлено в колонном зале Дома Советов. В течении 3-х дней и ночей все учреждения и частные лица приходили поклониться праху Ленина и возложить венки. Каждой делегации было назначено день и время, и я вместе с двумя членами коллегии НТО, в точно указанное нам время, возложил венок на гроб. Хотя все организации не могли задерживаться у гроба, а только медленно проходить, тем не менее нам в виду возложения венка удалось несколько долее остаться у гроба и рассмотреть черты лица усопшего Ленина. На мое впечатление он был очень похож на живого, только рыжеватый цвет его волос стал более светлым. Частные люди проходили через зал Советов после 8 часов вечера в продолжении всей ночи, причем им приходилось выстаивать по нескольку часов на улице при сильном морозе; так велики были колонны желающих видеть прах Ленина. Похороны были обставлены с особой торжественностью и не только вся Москва, но и масса иногородних делегаций приняли участие в шествии за гробом. Вся Москва была украшена траурными флагами, которые были составлены из двух полос черной и красной, а все участвовавшие в похоронной процесси имели на руке довольно широкую повязку из этих же двух цветов. Интересно отметить, что эти цвета были установлены в России со времени Екатерины для ленты, на которой носился орден св. Владимира, имевший большое значение среди царских орденов, так как орден Владимира 3-ей степени давал право на получение потомственного дворянства. Тело Ленина было похоронено в Москве, на Красной площади, и до самой ночи проходили процессии мимо свежей могилы. Похоронами распоряжался Ф. Дзержинский, и надо отдать справедливость, что в Москве был полный порядок во все время похорон Ленина.

Ближайшего сотрудника Ленина по революции и по борьбе с белогвардейскими выступлениями, Л. Д. Троцкого не было на похоронах, так как он был в почетной ссылке на Кавказе за свои оппозиционные выступления. Но, конечно, он прислал очень сердечную телеграмму с соболезнованием о преждевременной кончине Ленина. В Москве тогда ходил анекдот, что Троцкий выразился так: «Ленин, ты мертв, но жив, а я жив, но мертв».

После похорон Ленина произошли перемены в ВСНХ, и Рыков должен был оставить место председателя Президиума ВСНХ, так как был назначен председателем Совнаркома. На его место председателем ВСНХ был назначен Феликс Эдмундович Дзержинский. П. А. Богданов совсем оставил ВСНХ; он был назначен начальником Юго-Восточной области и переехал в Ростов-на-Дону на жительство. Управление делами ВСНХ перешло в руки чекистов, лиц приближенных к Дзержинскому (последний оставался также начальником ГПУ). Первым заместителем председателя ВСНХ был назначен Пятаков, который собственно и вел все дело по промышленности. Новым членом коллегии ВСНХ был назначен Межлаук, которого очень ценил Дзержинский. Первое заседание нового Президиума произвело на меня хорошее впечатление по своей деловитости. Дзержинский оказался хорошим председателем, умел ставить вопросы и требовал определенного ответа. Между прочим, он указал, что в Президиуме находится академик Ипатьев, опытность которого в химической промышленности всем нам хорошо известна, и что потому необходимо во всех случаях обращаться к нему за советами; мы должны ценить его присутствие в Президиуме и по возможности использовать его знания. Мне было очень приятно, что глава ГПУ с таким доверием относился к моей деятельности.

Советская жизнь, построенная на новых началах НЭП-а и давшая немного вздохнуть всем слоям общества, после смерти Ленина стала подвергаться некоторым пертурбациям. Было об’явлено, что крупная торговля должна перейти в государственные руки и что в руках частных торговцев может быть сохранена только мелочная торговля. Немедленно после выхода этого декрета в одной только Москве было арестовано около тысячи более крупных торговцев, которые были сосланы в отдаленные места СССР, а их предприятия были конфискованы. В городах появились особые государственные лавки под названием «Коммунаров», торговавшие, как с’естными припасами, так и платьем, бельем и т. п. Если во время короткого существования крупной частной торговли обыватель мог достать в лавках все, что ему было необходимо, то с переходом торговли в государственные, совершенно неопытные руки, получение необходимых продуктов сильно ухудшилось, а цены на товары сразу же сильно поднялись. По* мере того, как государственная торговля все более и более расширялась, захватывая и мелочную продажу, дело снабжения населения товарами широкого потребления неуклонно ухудшалось, и ко времени моего от’езда в 1930 году ухудшение дошло до крайних пределов: достать с’естные продукты или купить зштки, иголку и т. п. стало делом исключительно трудным.

В начале весны 1924 года по постановлению Политбюро, Троцкому было разрешено вернуться из ссылки с Кавказа и вступить в исполнений обязанности председателя Реввоенсовета. Но партия не питала полного доверия к этому сановнику. Помощником к нему был назначен Михаил Васильевич Фрунзе, и кроме того, членом Реввоенсовета был назначен И. С. Уншлихт, один из ближайших помощников Дзержинского по ГПУ. В таком окружении власть Троцкого, привыкшего ранее быть диктатором в военном ведомстве, сильно сокращалась, а, быть может, даже сводилась почти к нулю. Но скоро для Троцкого нашлось одно дело, которое на некоторое время могло немного реабилитировать попорченную репутацию революционного героя, не раз спасавшего революцию от гибели. Троцкий из газет ознакомился с моей идеей создания «Добрсхима» и приехавши в Москву написал в газетах несколько интересных статей, доказывавших необходимость создания в кратчайший срок такого общественного органа, в деятельности которого должны принять участие все классы общества. Благодаря выступлению Троцкого, советское правительство решилось принять меры к скорейшему открытию «Доброхима». Было приказано устроить публичное заседание в Большом Театре для об’яснения целей Общества и избрания организационного комитета.

После такого решения правительства, я был вызван в Реввоенсовет к Уншлихту, который заявил мне, что в ближайшее время я должен буду выступить с речью» относительно необходимости развития химии в стране _;и указать на связь мирной химической промышленности с задачами обороны государства. Он мне сказал, что первая речь будет произнесена Л. Д. Троцким более на политическую тему. Я заявил Уншлихту, что мне важно знать более подробно содержание речи Троцкого, чтобы избежать повторений. Уншлихт мне на это ответил, что я должен дать копию своей речи Троцкому и ему для просмотра и что если будут какие-либо замечания, то об этом мне будет сообщено; он прибавил, что было бы хорошо, если бы я лично поговорил с Троцким на эту тему — и предложил мне устроить это свидание теперь же. Я, конечно, согласился. Тогда Уншлихт соединился по телефону с Л. Д. и получил ответ, что Троцкий ожидает меня в своем кабинете. Он принял меня очень любезно и сказал мне, что я совсем не меняюсь и выгляжу так же, как 7 лет тому назад, когда он впервые меня видел у него в вагоне, на совещании об организации Военного Управления снабжения армдеи всеми видами довольствия. Я просидел у него добрых полчаса. Он рассказывал о своем житье в Абхазии, об ее слабой культуре и о пользе для его здоровья пребывания в этой живописной стране с чудесным климатом. Он выглядел очень хорошо и был в веселом настроении духа. Мы сговорились о темах наших речей на публичном заседании, посвященном задачам «Доброхима», необходимость которого он всецело поддерживал. Мы расстались после этой беседы в самом хорошехМ настроении относительно пользы предпринимаемого нами дела.

В назначенное время я послал две копии проекта моей речи Уншлихту и Троцкому под заглавием «Задачи Доброхима». Никаких возражений я не получил ни от Троцкого, ни от Уншлихта. Хотя переговоры о «Доброхиме» происходили в начале апреля, но устроить заседание в Большом Театре мы могли только 19-го мая. Программа заседания была намечена следующая: открывает заседание Уншлихт, который в кратких словах должен указать, почему необходима подобная общественная организация; затем должны были выступить Троцкий и я. Мне предстояла нелегкая задача говорить перед большой аудиторией после такого оратора, каким являлся Троцкий, который, к тому же, был революционным героем, любимым громадным большинством пролетариата и красноармейцами. Организация этого заседания была поручена ГПУ, так как почти все правительство присутствовало на собрании. Этот митинг оказался очень популярным, так как громадное количество народа желало его посетить и не все желающие могли получить билеты.

Вечером 19-го мая Большой Театр был переполнен до отказа, — мне говорили, что собралось около 4,000 человек. На сцене за длинным столом сидели члены правительства и Реввоенсовета; туда же был приглашен и я. Заседание началось речью Уншлихта, но на сцене Троцкого не было, хотя было известно, что он приехал в театр. Когда Уншлихт окончил свою короткую речь, он заявил, что слово принадлежит т. Троцкому. Только после этого на сцену вошел Троцкий, которому аудитория устроила грандиозную овацию: весь театр встал, и несмолкаемые апплодисменты продолжались довольно долгое время. Я могу привести некоторые места из его речи, которая имела, главным образом, политическое значение и предназначалась не столько для СССР, сколько для заграницы.

— Мы хотели мира, — говорил Троцкий, — мы защитники пролетариата всех стран, который больше, чем другие классы общества, страдает от войны, и потому мы должны делать все, что может избавить пролетариат от кровавых войн, которые на руку только империалистам. Но чтобы предотвратить войну, надо быть сильным и вооруженным до зубов, так как только это внушит страх империалистам и капиталистам. У нас нет желания захватывать чужие территории при помощи войн, но мы не можем допустить, чтобы наши враги отняли наши области, где воцарилась советская власть и где пролетариату живется несравненно лучше и свободнее, чем в капиталистических странах. Но чтобы отразить нападение вражеских сил, мы должны быть вооружены всеми последними средствами обороны, которые выдвигает современная военная техника. Применение ядовитых газов, которое нашло себе применение в последней войне в 1915—-1918 годах, заставляет и нас обратить внимание на необходимость иметь в запасе и этот род борьбы для защиты нашей страны от нападения наших врагов. Мы должны иметь это средство исключительно для обороны, а не для нападения, ибо мы проклинаем войну.

Далее Троцкий приводил выдержки из недавно появившейся в Польше брошюры, в которой указывалось, что СССР сильно готовится к войне и что Польше угрожает опасность подвергнуться нападению со стороны России; в брошюре говорилось, что знаменитый химик Ипатьев поставлен большевиками во главе особого Химического Комитета, которому поручено в кратчайший срок наладить в большом масштабе производство различных удушающих газов и выработать наилучший противогаз, как для войск, так и мирного населения в городах, подвергнутых газовой атаке. Кроме того, русские и немцы после Раппальского договора решили совместно работать для снабжения обоих армий наилучшим вооружением, и так как по Версальскому договору Германия не может строить военные заводы, то все заказы для германской армии будут выполняться на специально построенных в СССР военных заводах. Часть таких заводов уже построена на Урале, »и дальнейшее строительство продолжается. Троцкий заявил, что все это выдумка польских политиков, которые хотят дискредитировать советское правительство в глазах других наций. «Одно верно в этой брошюре: знаменитый химик Ипатьев действительно, с нами». При этих словах Троцкого весь театр единодушно апплодировал. Нечего и говорить, что Троцкий блестяще раз’яснил необходимость такой организации, как «До-брохим». Речь Троцкого была покрыта продолжительными рукоплесканиями.

г

Мое выступление было встречено апплодисментами, что меня сильно подбодрило для произнесения речи в таких непривычных для меня условиях. Я говорил, а не читал по рукописи и скоро овладел собою и под конец совершенно не волновался и с большим под’емом призывал всех, кому дорога наша страна, оказать моральную и материальную поддержку в деле развития химии и химической промышленности. В своей речи я, между прочим, высказал ту мысль, что войны являются побудителями в развитии мирной промышленности. Так, например, развитие стальной промышленности в значительной степени зависело от тех требований, которые военная техника ставила необходимым качеством стали, которая должна была идти на изготовление дальнобойных орудий, долженствующих выдерживать большое давление. Я напомнил, что изобретения русского инженера и профессора Артиллерийской Академии Д. 'К. Чернова на Обуховском Сталелитейном заводе по изготовлению высоких сортов стали для орудий сделали переворот во всей стальной промышленности, как военной, так и мирной. Последняя война, с другой стороны, выдвинула новое оружие: ядовитые газы. Вследствие этого возникла новая отрасль военной техники, — химия удушающих, слезоточивых газов, дымовых завес и т. п., что, конечно, заставляет делать новые изыскания в соответствующих отделах химии. Я также получил дружные одобрения моей речи, после чего несколько слов сказал Уншлихт, который перечислил имена лиц, включенных в Организационный Комитет «Доброхима». Заключительное слово было предоставлено Троцкому, который вполне согласился с моей мыслью, что требования военной техники влияют на развитие науки, но, конечно, об этом надо сожалеть, так как все это делает войны очень жестокими и в борьбе приходится принимать участие не только армии, но и всему народу.

В скором времени Троцкий, как председатель Организационного Комитета, собрал совещание для выборов делового президиума и для организации отделов. Партийные товарищи на особом совещании выработали список лиц, которые должны были войти в Президиум, и предложили его на утверждение Организационного Комитета. Моя марка стояла тогда очень высоко: коммунисты выбрали меня заместителем Троцкого, который был выбран председателем Президиума; другим его заместителем был выбран Фрунзе. Насколько я помню, в Президиум, кроме указанных лиц, вошли Уншлихт, Пятаков, председатель Торгово-Промышленного Банка Ксандров и др. На этом же заседании в общих чертах были намечены и отделы «Доброхима». Последующие заседания под председательством Троцкого наметили главные вопросы, которые должны быть проработаны в отделах и преведены в жизнь. Один из таких вопросов, имеющих очень большое значение для развития химических знаний, заключался в обеспечении высших учебных заведений необходимыми средствами для правильной постановки практических и исследовательских работ в химических лабораториях.

Как только Организационным Комитетом был разрешен сбор денег для «Доброхима» в виде членских взносов, пожертвований трестов и частных лиц, а также устройство лекций, концертов и пр., то из разных высших учебных заведений стали поступать просьбы о денежной помощи для нужд химических лабораторий, которые после войны находились в очень печальном состоянии, так как комиссариат народного просвещения отпускал на содержание лабораторий ничтожные средства и совершенно отказывал в отпуске иностранной валюты для покупки химических реактивов и приборов, которых было невозможно достать в СССР. Первым обратился ко мне Ленинградский Университет, который прислал в «Доброхим» особую делегацию, состоявшую из проф. А. Е. Фаворского, одного преподавателя и одного студента. Они обрисовали мне то

ужасное положение, в котором находилась химическая лаборатория Университета и просили меня, чтобы я устроил им аудиенцию с Троцким. Я созвонился с Лев Давидовичем, и вместе с делегацией явились к нему в Реввоенсовет. Троцкий был поражен той картиной, которая была нарисована делега-* цией, и очень любезно обещал с своей стороны сделать все возможное для того, чтобы помочь славной лаборатории, где были произведены классические работы Менделеева, Бутлерова и их учеников, возвеличивших значение работ русских химиков во всем мире. Он обещал также поговорить где надо о незамедлительном отпуске денег из сумм комиссариата. Насколько я помню, и «Доброхим», и Троцкий выполнили свои обещания и оказали посильную помощь.

Организационный Комитет утвердил членский взнос в размере 50 копеек, и утвердил специальный значек для членов «Доброхима». С фабрикацией значка произошла неприятная история. Приближенные к Уншлихту лица рекомендовали одно лицо, которое взяло на себя доставку за установленную! плату, значков известного образца. Не узнав толком, что это за человек (насколько помню, он был партийным или сильно им сочувствующим), ему было дано право на фабрикацию и продажу значка. Через несколько месяцев обнаружилось, что это лицо больше заботилось о хорошей наживе и за произведенные им злоупотребления было отдано под суд.

Деятельность отделов «Доброхима» заставляла желать много лучшего. Первые заседания отделов посещались удовлетворительно, но затем многие, видя бюрократизм, воцарившийся в правлении «Доброхима», потеряли охоту отдавать свое время на бесполезные разговоры, из которых ничего не выходит. Чтобы собрать финансовый отдел «Доброхима», где председателем был Ксандров, мне приходилось по несколько раз звонить к нему. Проходили недели, пока мне удавалось собрать отдел, — а без него нельзя было расходовать ни одной копейки денег.

Осенью 1924 года Троцкий не всегда мог присутствовать на заседаниях Организационного Комитета, и председатель-

ствовать приходилось или Фрунзе, или, большею частью, мне. Собрания происходили в здании Реввоенсовета (бывшее Александровское Военное Училище) и делались все реже и реже, так как члены Реввоенсовета не проявляли особого интереса.

Осенью 1924 года было решено создать отдел «Доброхима», —* «Москвохим»; командующий войсками Московского района Ворошилов вызвал меня к себе для обсуждения этого вопроса и предложил мне выступить на организационном собрании Московского «Доброхима», которое было решено устроить в Экспериментальном театре; кроме меня, должны были выступить и другие лица. Я указал, что' желательно было бы выступление профессора Московского Университета Е. И. Шпитальского, как хорошего оратора и как принимающего большое участие в изготовлении ядовитых газов. В назначенный день (конец октября) состоялось многочисленное собрание лиц, пожелавших принять участие в организации «Москво-хима». Театр был переполнен. В Президиуме, под председательством Уншлихта, были морской комиссар Зоф, Буденный, Ворошилов, я и другие. После краткой речи Уншлихта, разъяснивший цель этой организации, я произнес речь на тему: «Химическая Промышленность ■— база химической обороны». Так как громадное число слушателей были студенты Высших Учебных Заведений, то я в своей речи обрисовал условия учебы студентов до войны 1914 года. Я указал им, что громадное число студентов уроками и различными способами должны были зарабатывать деньги для своей жизни и потому не были оранжерейными растениями, находящимися на попечении своих родителей. Они с большим энтузиазмом вели научные химические исследования для получения степени кандидата Университета и в то же время работали на стороне, чтобы добыть средства для своего существования. Мои речи, — «Задачи Доброхима» и о «Химической Промышленности, —* были напечатаны в двух изданиях по десять тысяч экземпляров и были все распроданы. Замечательно красивую речь сказал Шпитальский; аудитория слушала его с особым вниманием и и с громадным удовольствием принимала его остроумные сравнения. Но одна из его фраз, в сущности совершенно невинная, была поставлена ему на вид, когда он был арестован в 1928 году: он показал аудитории маленький пузырек, наполненный водой, и сказал, что если бы жидкость, наполняющая этот пузырек, была бы тем ядовитым газом, который употребляется ныне в газовой войне, то разбрызгивая такую жидкость, мы получили бы такую концентрацию ее паров в этом театре, которая была бы достаточной, чтобы отравить всех здесь присутствующих. Деятельность Москвохима не отличалась также какими либо существенными результатами; мне приходилось иногда посещать заседания Президиума, куда я был выбран в качестве его члена, но я видел, что большой пользы это учреждение не принесет.

Доброхим просуществовал около года, и на верхах было решено слить его с другой общественной организацией, заботившейся о развитии авиации. Новая организация получила название Авиохим. Я был выбран членом ее Президиума и должен был написать большую статью. «Химия, химическая промышленность, Авиохим» (1925), но мое участие ограничилось сравнительно редким посещением заседаний Президиума, а также участием в некоторых комиссиях, — например, по присуждению химических премий за лучшие экспериментальные работы по военной химии и пр. Позднее я уже не был переизбран в Президиум и только в день празднования 35-летнеего юбилея моей научной деятельности (в 1927 г.) Союз «Осовиохима» СССР наградил меня званием «активиста Осовиохима» и преподнес мне очень красивый значек, присвоенный этому учреждению. Эта награда мотивировалась тем, что я был одним из организаторов «Доброхима» и принимал участие в общественных организациях и способствовал привлечению внимания рабоче-крестьянского населения к вопросам химической обороны и промышленности Союза ССР.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ОРГАНИЗАЦИЯ ДОБЫЧИ АММИАКА ИЗ ВОЗДУХА

Жизнь моя протекала на половину в Ленинграде, на половину в Москве. Я должен заметить, что вскоре после смерти Ленина, по предложению Зиновьева, Петроград был переименован в Ленинград. Говорят, что позднее приготовляя издание сочинений Ленина, в них нашли одно замечание, показывающее, как отнесся бы сам Ленин к такому переименованию: «люди — писал он, — предлагающие дать Петрограду другое название, несомненно, идиоты». Эти слова большевики из сочинения Ленина из’яли, — но «Ленинград» оставили...

Среди химических вопросов, которые меня волновали более всего, был вопрос о производстве связанного азота: аммиака, цианамида. Подготовка к разрешению этой проблемы была начата мною еще во время войны, и с этой целью» при Химическом Комитете была образована специальная комиссия под председательством Дмитрия Петровича Коновалова, куда были приглашены наиболее выдающиеся электротехники и энергетики, как проф. Мицкевич, проф. Ломшаков и др. После войны по моей же инициативе при Главхиме ВСНХ была создана под моим председательством «Комиссия связанного азота», куда входили следующие лица: я, как председатель, проф. Фокин, проф. Мицкевич, Андреев, Деханов, Вуколов. Комиссия собирала все литературные материалы и имела в виду поставить опыты по производству синтеза аммиака и цианамида. Я помню мой разговор по этому вопросу с Иваном Ник. Смирновым (расстрелян в 1936 году), который в то время был назначен начальником Главного Военно-Технического Управления, состоящего в ведении ВСНХ. Я об’яснил ему, какое громадное значение имеет установка у нас производства аммиака из азота и водорода для целей обороны и для сельского хозяйства, и настаивал на необходимость принять все меры, чтобы в самом ближайшем времени была приобретена хотя бы небольшая установка для синтеза аммиака. «Я только тогда спокойно умру, — прибавил я, — когда осуществится у нас проблема связанного азота».

«Какой Вы, Владимир Николаевич, большой патриот», — отозвался Смирнов.

Мой голос не остался гласом вопиющим в пустыне, и в ВСНХ, а, главным образом, в Госплане и Химическом Отделе, по инициативе заведующего отделом, Василия Петровича Кам-золкина, была образована комиссия по выработке плана производства азотистых соединений, как для военных, так и для мирных целей. Я принял живое участие в этой комиссии, и, пользуясь ее материалами, решил поднять в Президиуме ВСНХ этот вопрос, осветив его с различных точек зрения. С этой целью я подал особую докладную секретную) записку Дзержинскому с просьбой рассмотреть ее в закрытом заседании Президиума. В своей записке я обратил внимание на совершенную нецелесообразность уничтожения Главного Химического Управления, произведенного 2 года тому назад: химическая промышленность осталась без надзора и не только не развивается, но даже ее восстановление не совершается так, как это следовало бы ожидать. Развитие химической промышленности связанного азота сейчас является краеугольным камнем всей обороны страны, и здесь всякое промедление в высокой степени опасно и преступно. В случае войны мы останемся без самого необходимого сырья для приготовления взрывчатых веществ и пороха, так как несомненно будем отрезаны от Чили, поставщика селитры. В заключение я предлагал сейчас же учредить в ВСНХ Главный Химический Комитет, сосредоточить в нем все вопросы химической промышленности и дать ему задание в краткий срок, представить в Президиум соображения о постройке у нас заводов связанного азота. Я помню, что мне пришлось напомнить Дзержинскому о поданной мною ему докладной записки и просить его поскорее внести ее на рассмотрение Президиума. После этого напоминания моя записка была рассмотрена в секретном заседании Президиума. Президиум единогласно постановил привести немедленно в исполнение все выдвинутые мною вопросы, а некоторые члены предложили даже сейчас-же назначить меня председателем этого Химического Комитета. Это предложение я категорически отклонил и заявил, что раз химическими делами ведал член Президиума Юлин, то следует ему же поручить организацию Химического Комитета. Я же с своей стороны, конечно, охотно буду консультировать по всем химическим вопросам.

После этого исторического заседания, хотя приказ о формировании Химического Комитета еще не был отдан, Юлин приступил к выполнению тех задач, которые должны были быть в ведении этого высшего химического органа. Понятно, что главным вопросом в химической промышленности являлось установление у нас синтеза аммиака .из азота воздуха и водорода, и производства цианамида кальция. При обсуждении этих вопросов выяснилось, что для правильного решения вопроса необходимо ознакомиться с различными установками синтеза аммиака заграницей и потом выбрать ту, которая могла бы быть построена в кратчайший срок и, конечно, являлась бы наиболее рациональной. Для этого обследования было решено послать меня заграницу. Эта задача совпала с другим не менее важным делом, касавшимся тоже обороны страны, а именно с выясненим вопроса о методах изготовления ядовитых газов, которые должны были быть установлены на наших заводах согласно контракту, заключенному между нашими и германскими правительствами. Доктор Штольценберг, как сказано было выше, являясь поставщиком германского правительства, должен был дать полный отчет о> произведенных опытах и показать пробные установки. Для выполнения этой важной задачи была командирована особая секретная комиссия под председательством члена Коллегии Внешторга Владимира Захаровича Турова, Д. С. Гальперина, секретаря нашей комиссии Гуревича и меня; три члена комиссии были партийцы и только я был беспартийным. Таким образом в эту командировку на меня возлагались две важные задачи; вопрос о связанном азоте и изготовление ядовитых газов.

8-го мая наша комиссия выехала из Москвы; в столицу Германии мы прибыли как раз накануне избрания Гинденбурга президентом германской республики; злые языки тогда говорили, что он был избран голосами домашних хозяек. В 1925 году Берлин выглядел совершенно иначе, чем за два года перед тем: порядок, чистота, публика была хорошо одета, не наблюдалось никакого недостатка в продовольствии. В это время немцы дали нам кредит в 300 миллионов золотых марок для того, чтобы мы могли заказывать на их заводах необходимые машины и оборудование наших фабрик.

Первое время я был занят делами комиссии. На следующий же день после нашего прибытия в Берлин начались бесконечные заседания с немецкими представителями для выяснения положения дела у нас на Самарском заводе, а потом дебаты с Штольценбергом относительно его опытов по изготовлению ядовитых газов. После нескольких дней пребывания в Берлине, вся комиссия отправилась в Гамбург для продолжения обсуждения планов производства и для ознакомления с результатами, полученными на заводе Штольценберга. Доклад последнего о результатах получения иприта на его полуфабричной установке совершенно не удовлетворил ни меня, ни Гальперина. Мы задали ему ряд вопросов, на которые не получили удовлетворяющих нас ответов. Что меня более всего удивило, это то, что немецкие представители в нашей смешанной комиссии не только не присоединились к нашим вполне справедливым замечаниям, но стали защищать Штольценберга. Они приводили такие неосновательные доводы, что я не мог оставаться хладнокровным, и в решительной форме высказал удивление их поведением. Я заявил, что меня поражает, почему немецкие делегаты, казалось бы, столь же заинтересованные в скорейшей постройке заводов, как и мы, защищают деяния Штольценберга, свидетельствующие о малом понимании им дела. Я получил на это детское утешение, что не стоит волноваться, так как все образуется и Штольценберг полностью выполнит контракт. Ни меня, ни Гальперина такое заверение не могло успокоить, и у меня сложилось определенное убеждение, что этот господин не даст нам хорошего способа получения ядовитых газов. Как будет видно далее, мои предположения вполне оправдались.

Председатель нашей комиссии Туров был человеком без большого образования, но деловым и пользующимся авторитетом в партии; ко мне он относился с большим доверием и признавал мой авторитет в технике. Он был очень доволен моим выступлением в комиссии и сказал нам, что оно нам на руку в наших других переговорах с немцами. Своей поездкой заграницу я воспользовался также для закупки для лаборатории некоторых аппаратов и прихватил для этой цели свои деньги, а также деньги, данные мне НТО (в червонцах). Курс червонца в то время стоял очень высоко, и их можно было менять на марки в банке на Унтер-ден-Линден, организованном советским правительством. Для моих работ по осаждению металлов и их окислов под давлением я тогда приобрел у фирмы Линц биокулярный микроскоп, который позволял отбирать одни кристаллы от других.

Бывая постоянно в Полпредстве для получения разрешения на ввоз закупленных приборов в СССР, я часто имел дела с доцентом Петроградского Университета Апатовым. Он был физиком и, кажется, довольно способным экспериментатором, но более близкое знакомство с ним раз’яснило мне его недюжинные способности в совсем другой сфере деятельности. Он был назначен советским правительством в Берлинское Торгпредство для выполнения всех заказов учебных заведений по оборудованию физических и химических лабораторий. Все закупки могли быть совершаемы только через его отдел, и надо отдать ему справедливость, все эти дела он вел очень толково, преодолевая все бюрократические препятствия и в сравнительно короткий срок выполняя все заказы. Мне он очень помог по закупке аппаратов, за что я ему был очень благодарен. Он мне сказал по секрету, что Академия Наук за прошлый год потеряла кредит в 500 рублей, так как во время не заказала каких то приборов и, что только Туров может восстановить этот кредит. Скоро мне представился удобный случай для разговора с Туровым. Гуревич имел в Берлине сестру, которая была замужем за служащим Торгпредства по части закупки химических реагентов; она пригласила всю нашу комиссию к себе в гости, угостив очень вкусным ужином с изрядной выпивкой. Туров был в очень хорошем настроении, и я воспользовался удобной минутой, чтобы изложить ему мое дело. — «Для Вас, Владимир Николаевич, у меня нет отказа»,

■— сказал Влидимир Захарович и подписал заготовленную мною бумагу. Но мне не удалось использовать целиком плоды моей победы. На мое несчастье, на другой день, когда я радостный шел в Торгпредство, чтобы сделать заказы на приборы, я встретил там нашего вице-президента Академии Наук, Владимира Александровича Стеклова. Мы были в очень дружеских отношениях и уважали друг друга, но когда я сказал ему, что я выхлопотал возобновление утерянного кредита, то Стеклов заявил начальническим тоном, что он не позволит на эти деньги покупать приборы для моей лаборатории, а возьмет их для заказа приборов для оборудоваемого им математического кабинета. Но я был не из робкого десятка и вступил с ним в такой спор, приводя такие резоны, что ему пришлось на половину сдаться: мы разделили эту сумму пополам.

Во время пребывания нашей комиссии в Берлине и в Гамбурге, Гуревич не раз предлагал мне и Гальперину развлечься и посетить разные веселые учреждения. «Пойдемте посмотреть, — говорил он мне, — как буржуазия разлагается». Я наотрез отказался, с одной стороны, потому, что терпеть не мог пьяных оргий, а, с другой, всегда подозревал провокацию со стороны приятелей-«партийцев». Я не могу сказать, отправился ли Гуревич один в эти веселые места, но относительно Турова могу определенно заявить, что он в свободное от трудов время не оставался в одиночестве, а проводил его в дамском обществе, — для ознакомления с нравами прелестных немецких дам. Так, наша комиссия, зайдя обедать в один ресторан в Гамбурге, увидала Турова в обществе одной хорошенькой молодой немочки, при чем оба они были в очень веселом настроении и распивали хорошее рейнское вино. Он пригласил нас разделить с ним трапезу. Я вовсе не хочу укорять Турова и упоминаю об этом факте (мне их известно много) лишь для того, чтобы показать, что господа коммунисты, занимающие

высокие посты и имеющие в своем распоряжении достаточное количество денег (народных!) нисколько не отличаются по своим замашкам и поведению от обычных смертных буржуев, которых они считают морально разложившимся классом. Один мой приятель-коммунист рассказывал мне, что когда Розен-гольц (тогда комиссар внешней торговли) как то приехал в Берлин, то он попросил его быть проводником по Берлину и они за одни сутки прокутили 600 долларов. Одна известная московская портниха, имевшая большие знакомства с видными большевиками, рассказывала мне много интересных историй относительно времяпрепровождения советских сановников в Берлине; так, например, она рассказывала, какие суммы были истрачены супругою одного видного коммуниста на закупку дамских нарядов, шуб, на лечение и пр. Многим было известно, какое количество денег расходывалось женой комиссара X. на ее проживание заграницей и на наряды. Я встретил ее один раз в Берлине у одних моих знакомых, и она была одета в такое шикарное платье, которое бросалось в глаза. Я ее спросил, сколько может стоить такое платье в Париже (она только что приехала оттуда). Она ответила, что заплатила девять тысяч франков, что тогда составляло около 500 рублей золотом. Мне представляется, что народные комиссары должны были в особенности подавать пример в бережливом расходовании народных денег.

Наша комиссия проработала все вопросы по урегулированию наших отношений с немецкими представителями и составила обстоятельные протоколы, которые должны были быть посланны обоим правительствам. Нам пришлось потратить на эту работу около месяца и за это время мы посетили артиллерийский полигон, находящийся в 30-40 километрах от Берлина. На полигоне нам продемонстрировали новый пулемет, показали скорость стрельбы из него и его меткость; показали дымовые завесы, ручные гранаты, светящие гранаты и т. п. На полигоне вместе с нами было высшее артиллерийское начальство, и после осмотра был устроен для нас очень хороший завтрак. В общем нам был оказан очень любезный прием.

Вместе с нашей комиссией на полигоне присутствовал наш военный атташе, Яков Моисеевич Фишман, с которым я познакомился в Москве незадолго перед моим от’ездом заграницу, куда он приезжал по делам службы. Я с Гальперином имели с Фишманом серьезные разговоры относительно возможности получения лицензии от И. Г. Фарбениндустри на способ получения аммиака. Он нам сказал, что он постарается войти в переговоры с германскими военными властями, чтобы получить их помощь, и просил нас пока не предпринимать никаких шагов. Его старания не увенчались успехом, и И. Г. решительно отказало нам в лицензии. Тогда я, имея разрешение вести переговоры самостоятельно, обратился к своему хорошему знакомому д-ру Никодиму Каро (председателю Bayerishe Stickstoff Werke); эта компания изготовляла, как я ранее указывал, кальций-цианамид и имела хорошие патенты по окислению аммака в азотную кислоту. Он был очень рад повидать меня, и охотно обещал мне всякую помощь в вопросах о связанном азоте. Что касается получения цианамида и контактного окисления аммиака, то он охотно предложил мне приобрести у их фирмы лицензии, при чем он давал полную гарантию выходов продуктов, которые будут написаны в контракте. Он указал мне, что их способ получения указанных выше продуктов — наилучший в мире и что они имеют очень опытный персонал для пуска в ход таких заводов. Мы должны заплатить их компании только за лицензии, а за оборудование нам придется платить тем фирмам, которые будут его изготовлять по чертежам фирмы, разработанным совместно с нашими инженерами. Наилучшими фирмами, изготовляющими это оборудование являются Bomag и Borzig, которые могут исполнять заказы по оборудованию этих заводов только с разрешения Bayerishe Stickstoff Werke. Он предложил мне осмотреть эти заводы вместе с Гальперином и сообщить дирекции, на какую, производительность мы желаем иметь проекты; указанные фирмы дадут нам незамедлительно точные рассчеты стоимости всего оборудования и монтажа. Фирму Bomag я знал ранее, так как она была поставщиком России

до войны, снабжая наши гидрогенизационные заводы по отвердению масел установками для получения водорода. Эта фирма пользовалась в России хорошей репутацией^ и я видел их водородные установки, которые работали без перебоев. Мы воспользовались приглашением, подробно осмотрели завод Bomag и попросили составить сметы на получение водорода и окисление аммиака. Осмотр завода произвел на нас очень хорошее впечатление. Завод Borzig мне осмотреть не удалось, его посетили другие инженеры: Гальперин, Мозер, Чекин и др., которые приехали в Берлин позднее для заказов оборудования упомянутых заводов.

В скором времени я получил от Каро уведомление, что, несмотря на его старания, И. Г. отказало дать СССР лицензии на получение аммиака. Таким образом мне предстояло искать других путей для осуществления проблемы связанного азота. Еще в комиссии по связанному азоту в Москве мы знали о существовании других фирм, которые изготовляли аммиак из водорода и азота воздуха под давлением, применяя другой катализатор и более повышенное давление, чем это имело место у И. Г. Такими фирмами были Клодт (Clodt) во Франции и Casallet et Fauser в Италии. Таким образом, становилась необходимой моя поездка на эти заводы. Гальперин не мог меня сопровождать, так как в скором времени должен был выехать в Москву по делам Самарского завода.

Во время пребывания Гальперина в Берлине он познакомил меня со своим большим другом, швейцарским гражданином, но уроженцем России, д-ром Гольдбергом, очень симпатичным человеком; он хорошо разбирался в вопросах химической промышленности и имел ценные патенты, которые давали ему возможность существовать не нуждаясь. Он прекрасно говорил по русски, по немецки и по французски; так как он жил все время в Берлине и имел хорошие связи в промышленном мире, то нам пришла мысль пригласить его временно на., работу в Торгпредство по делам заказов по связанному ^гЗоту. Наше предложение Торгпредством было^ар^нйто, и Гольдберг приступил к работе. -

Когда я сказал директорам Каро и Франку, что я поеду в Италию для того, чтобы осмотреть установки Casallet et Fau-ser, то они сказали мне, что д-р Фаузер их хороший знакомый и что они могут дать мне полезные рекомендации не только к нему, но еще к одному итальянцу, их хорошему другу, который имеет связи с большой итальянской фирмой Монти-катини. Я дал из Берлина телеграммы о моем желании посетить заводы связанного азота и, получив благоприятные ответы, отправился сначала в Рим, где находилась контора Казале. Уже при первой встрече с этим интересным человеком и ученым он произвел на меня великолепное впечатление; я увидел в нем не торгаша, а ученого-изобретателя, получившего солидное химическое образование в Германии, в лаборатории д-ра Нернста, и посвятившего свои силы изучению столь важного процесса, как синтез аммиака. Я провел с ним два или три дня, в течении которых мне удалось в подробности ознакомиться с работой аппаратов, где происходит каталитическая реакция: между водородом и азотом, а также с системой батарей, производящих посредством электролиза необходимый для процесса водород. Процесс Казале отличается от И. Г. тем, что он происходит под давлением 750 атм., — между тем, как у И. Г. давление не превосходит 200 атм. Выгода применения более высокого давления заключается в том, что необходимая аппаратура для процесса делается более компактной, и аммиак сразу получается в жидком состоянии. Я обратил внимание на устройство аппарата, а именно на ту часть его, где головная часть аппарата соединяется с реакционной камерой, в которой находится катализатор. Идея соединения ничем не отличалась от предложенной мною для моих бомб, а именно при помощи обтюраторов и ножей, сделанных на крышке головной части и краев трубы. Так как я не патентовал моего скрепления, то использовать его могли все. Конечно, для того, чтобы аппарат мог держать давление долгое время (месяцы и более), было полезно, кроме обтюраторов, применить еще и конусное соединение, что и было сделано Казале в своем аппарате. Железный катализатор готовился особым образом, отличным от И. Г.; он составлял секрет, и мне показали только печи, где он изготовлялся. Электрические батареи давали очень дешевый водород, отличавшийся замечательной чистотой. Аппараты работали без перебоев и это можно было видеть из ежедневных журналов, которые велись в замечательном порядке и чистоте. Я просмотрел по журналам производительность завода в течении целого года и почти нигде не заметил каких-либо перебоев. Казале на прощание сказал мне, что был очень рад познакомиться со мной, так как давно уже знал мои работы под давлением, и даст ли СССР ему заказ на его* установку или нет, он сохранит хорошее воспоминание о моем пребывании в его обществе. Он сообщил мне данные относительно стоимости лицензии и попудной платы за изго-готовляемый аммиак, а также стоимость всего оборудования, кроме водородной установки, и условия уплаты.

После осмотра завода Казале, я отправился в Милан и посетил фирму Монтикатини, где должен был встретить др. Фаузера. Этот инженер пользовался уже в то время большим уважением в итальянской промышленности, так как его изобретения !и патенты оценивались довольно высоко. Его установка по синтезу аммиака находилась в Navara и он назначил мне время, когда мы могли вместе отправиться на завод. Синтез аммиака происходил в способе Фаузера при 400 атм., т. е. в средних условиях, по сравнению с И. Г. и Казале. Автоклав, в котором происходила реакция между азотом и водородом, имел отличное от И. Г. и Казале устройство, которое мне не очень понравилось, так как скрепление производилось при помощи болтов, имеющих длину автоклава. Фаузер имел также особый катализатор, а батарея электролизаторов для добывания водорода была изобретена им самим и запатентована. В общем вся установка производила удовлетворительное впечатление, но она по моему убеждению уступала в то время обоим названным конкурентам. После осмотра завода, Фаузер пригласил меня пообедать к нему на квартиру, где он меня представил его матушке. Г-жа Фаузер оказалась „,очень симпатичной и радушной женщиной, напомнившей мне многих русских женщин до-революционного времени, с которыми после двухтрех фраз начинаешь себя чувствовать, как будто ты с ними уже давно знаком и имеешь много близких интересов. Она угостила меня чудным домашним обедом с великолепным итальянским вином и расспрашивала меня о житье в СССР. Она не хотела верить, что в одной квартире из 5 комнат и одной кухни могут проживать 3 или 4 семейства и что она никогда не согласилась бы жить при таких условиях. На это я мог ей сказать, что человек такое животное, что может привыкнуть ко всяким условиям жизни, которые ранее ему казались бы чудовищными...

Личность самого Фаузера сильно запечатлилась в моей памяти и когда я встретил его через 12 лет в Париже на 2-ом международном конгрессе по нефти, то был бесконечно доволен пожать ему руку и напомнить, что я не забыл ни его, ни его матушки, которая, слава Богу, жива и находится в хорошем здоровье. Фаузер очень приглашал меня приехать к нему, если я приеду на Х-ый Международный Конгресс по химии, который будет в Риме в 1938 году, 15-го мая.

В Италии до войны я был только один раз, в 1897 году, когда сделал круговое путешествие по Франции, Италии и Швейцарии. Нельзя было сравнить Италию сегодняшнего дня с Италией довоенной. Насколько последняя представляла из себя страну, в которой не чувствовалось строгого порядка и везде проглядывало нежелание к интенсивному труду, настолько Италия тепершняя поражала как раз обратными проявлениями жизни. Везде образцовый порядок, чистота, отсутствие нищих и приставания мелких торгашей, которые раньше преследовали вас вплоть до вагонов конно-железной дороги. На улицах, кроме полиции, можно было видеть много молодых людей, одетых в черные рубашки и принадлежащих к фашистской партии. Эти молодые люди наблюдали за происшествиями на улицах, за всеми горожанами и даже за полицией. Они пользовались особыми преимуществами и с ними нельзя было вступать в какие-либо пререкания, без вреда для своей собственной персоны. Чувствовалось, что в стране существует сильная, почти диктаторская власть и что ее носитель ■— всесильный Муссолини. Страна не хотела сразу подчиниться такой диктаторской власти, и на Муссолини было сделано несколько покушений (до 9), но он остался невредим, и только во время одного покушения пуля немного повредила ему нос. Временами мне казалось, что я нахожусь не в Италии, а скорее в Германии, так как жизнь этого вечного города, Рима, напоминала мне уклад жизни больших германских городов.

В 1925 году я видел колоссальное строительство различных заводов и фабрик, и это делалось в то время, когда итальянская лира имела очень невысокую, валютную ценность.

В Берлине я не застал Гальперина, который уже уехал в СССР. Составив журнал из моих наблюдений и добытых цифр относительно производства аммиака на заводах Казале и Фаузера, я отправился в Париж, чтобы осмотреть заводы Клодта, который установил у себя синтез аммиака при 1000 атм. давления. В Париже я имел хорошего друга, члена Академии Наук Матиньона, который был в очень хороших отношениях с администрацией заводов Клодта, а также имел большие связи и с другими фирмами. Он обещал устроить мне посещение завода аммиака по способу Клодта. В. назначенное время инженеры завода Клодта вместе с Матиньоном, заехали за мной в отель, и мы по железной дороге отправились на завод Клодта. Мне не удалось познакомиться с Клодтом, с этим замечательным человеком, так как он был в отсутствии. Установка производства аммиака при давлении 1000 атм. не произвела на меня благоприятного впечатления. Можно было заключить, что это только опыты в большом размере. Над автоклавами, где происходит образование аммиака под давлением 1000 атм. при температуре 450 град, помещалась громадная толща свинца на тот случай, если произойдет взрыв в автоклаве; энергия взрыва должна быть поглощена свинцом для уменьшения опасности. Такие взрывы случались, как мне пояснили на заводе, и это обстоятельство не могло рекомендовать процесса для установления его в больших заводских размерах. При осмотре журнала работы автоклавов были мною замечены перебои в их жизни; журналы велись очень неопрятно и имелись перерывы в их записях. Что же касается остального оборудования, то оно было превосходно. Я ознакомился с замечательными насосами, которые развивали давление свыше 1000 атм., осмотрел производство аммиака, а также установки по получении водорода. Инж. Валентин производил первые опыты по получению спирта из этилена, добываемого из газов коксовых печей. Там же я видел очистку этих же газов от нафталина и бенола, но эти опыты были только в начальной стадии.

После осмотра всех установок получения аммиака, я пришел к заключению, что наилучшей для нас в то время являлась система Казале по следующим причинам: она работает без отказа, ее покупка не сопровождается большой затратой денег, так как можно приобрести сравнительно небольшую единицу на получение в год только 20,000 т. аммиака и можно осуществить производство в очень короткое время. Все эти соображения я изложил нашему военному атташе Фишману, который сказал мне, что он одобряет мой выбор, хотя он также находит и установку Фаузера заслуживающей внимания. Я мог привести еще одно доказательство в защиту установки Казале . В Париже, после осмотра заводов Клодта, я познакомился с директором большой французской компании Comarge, которая производит в Савое на дешевой энергии громадные количества алюминия и бертолетовой соли. Эта компания тоже купила установку Казале и директор очень хвалил ее производительность. Он показал мне табличку всем установкам системы Казале, которые были в действии во Франции и которые уже были заказаны. «Если мы, — прибавил он, — имея своего Клодта, все-таки заказываем систему Казале, то это, несомненно, говорит в пользу этой последней». Кроме ознакомления Фишмана с моим мнением относительно выбора лучшей системы для СССР, я поделился с своими впечатлениями с инж. Гольдбергом и с приехавшим вз СССР инженером Мозером, который был у меня в комиссии по связанному азоту секретарем. Я не мог дождаться возвращения

Гальперина, так как его от’езд из Москвы был задержан делами по комиссии ядовитых газов.

Перед самым моим от’ездом из Берлина инженер Гольдберг познакомил меня и Мозера с одним инженером Фрише-ром, который имел хороший способ поглощения окислов азота и превращения их в азотную кислоту. Так как нам было нужно заказать также установку и для контактного окисления аммиака в азотную кислоту у Байерише Штикштофверке, то поглощение получающихся при этом окислов азота представляло для нас также очень важный вопрос. Баварская фирма давала нам проект такой установки, но она стоила очень дорого и была очень громоздка. Между тем, Фришер предлагал очень компактную и сравнительно недорогую систему, которая, как он говорил, имеет уже опытное подтверждение ее целесообразности. Предложение Фришера было очень заманчиво, но я должен был уезжать в СССР и потому просил Мозера познакомить Гальперина с этим предложением, осмотреть на месте, как эта установка работает, и сообщить мне их соображения для доклада в комиссии по связанному азоту.

Незадолго перед моим возвращением в Москву (около половины июля) я узнал из газет, что Троцкий назначаете# членом Президиума ВСНХ и начальником Научно-Технического Отделения, оставаясь в должности председателя Концессионного Комитета, где его заместителем был известный дипломат Иоффе. Я был в недоумении относительно назначения Троцкого в НТО и не мог понять, какую роль я буду играть в этом учреждении. Так как я прочитал это назначение в эмигрантской прессе, то я полагал, что я не смещен со своей должности, а Троцкий, как член Президиума, назначен наблюдающим за деятельностью НТО. Мои предположения сбылись. По приезде в Москву я виделся с Дзержинским и рассказал ему о моей работе заграницей, настаивая на необходимости поскорее дать заказ, хотя бы на одну единицу установки с производительностью в 20,000 т. связанного азота. Дзержинский вполне согласился со мной и попутно раз’яснил, что я попрежнему остаюсь во главе НТО, что Троцкий является

только наблюдающим и что мою работу Президиум ВСНХ и партия очень ценят и вполне мне доверяют. Он сообщил мне также, что Главное Химическое Управление образовано, причем начальником его назначен А. И. Юлин, а я и Василий Степанович Киселев будем его заместителями. В. Ст. Киселев был ранее председателем треста Лако-Краска и проявил себя, как самый лучший работник в химической промышленности. Его трест оказался самым лучшим по своей деятельности и доходности. Я очень приветствовал назначение В. Ст. заместителем Юлина, так как я по своей деятельности никоим образом не мог отдать все свое время на работу Химического Управления, а Юлин был совершенно незнаком с химическими процессами и лучшего помощника себе не мог бы выбрать.

Конечно, я тотчас же сообщил Юлину и Киселеву о моем выборе системы производства аммиака, а также сделал доклад и в тресте Основной Химической Промышленности, так как первый завод аммиака предполагалось осуществить в Растя-пино (40 кил. от Нижнего Новгорода), где уже был завод серной кислоты, построенный еще во время войны Земгором под наблюдением моего' Химического Комитета. Точно так же я собрал заседание комиссии по связанному азоту (присутствовали Комзолкина, Фокин, Деханов и др.) и рассказал все подробности о моем посещении заводов производства аммиака. На всех заседаниях мое заключение о необходимости теперь же заказать систему Казале встретило полное одобрение. Но в виду важности вопроса было решено поручить особой комиссии, состоящей из Гальперина, Мозера, Пекина и представителя от Торгпредства еще раз подробно осмотреть установку Казале и Фаузера с тем, чтобы она, если найдет установку Казале целесообразной, сделала заказ на одну единицу (20,000 т. в год аммиака). Если заказ Казале будет дан, то в Берлине комиссия должна будет заказать установку для получения водорода у Бамага и для окисления аммиака в азотную кислоту у Байерише Верке. Что же касается улавливания окислов азота и превращения их в азотную кислоту, то вопрос оставался открытым до получения данных от Фришера, которые должны быть обсуждены указанной комиссией в Берлине и ее решение должно быть послано в Москву в Комиссию Связанного азота, где мы должны были принять решение.

Вышеуказанная комиссия, осмотрев снова установки по получению аммиака, признала правильным мое заключение, что система Казале наиболее подходит для нас в данное время и потому они сговорились с Казале о цене лицензии, о стоимости оборудования, о сроках изготовления и т. п. и составили проект контракта, который прислали его в Москву для утверждения. В препроводительной бумаге они указали, что условия, на которых Казале соглашается подписать контракт, будут иметь силу до 15-го сентября, после чего он будет иметь право изменить цены. Получивши такую бумагу, я принял все меры к тому, чтобы ускорить утверждение контракта. Заграничные контракты рассматривались в соответствующих учреждениях наркоматов, а потом посылались в Торгпредство на оформление, где окончательно уже утверждались.

К несчастью., контракт с Казале был прислан в августе, когда главное начальство все раз’ехалось в отпуска, а оставшиеся заместители не хотели брать на себя ответственности. Вместо Дзержинского оставался Квиринг, только что недавно' назначенный в ВСНХ; он занимал ранее место начальника ГПУ в Харькове. Я не был знаком с ним и когда я пришел к нему об’яснить положение с заказом, то прежде всего, постарался познакомить его с моей деятельностью во время войны и революции. В конце моего доклада я прибавил, что беру всю ответственность на себя, так как считаю, что с решением этого вопроса нельзя медлить и что сейчас представляется очень удобный случай получить установку и начать изучать нашим инженерам этот важный технический процесс. Квиринг оказался толковым администратором и поняв мою точку зрения, дал приказание отделу ВСНХ, рассматривающему контракты в кратчайший срок дать свое заключение. Когда это было выполнено (в контракте были сделаны малые замечания), возник вопрос, кто будет этот контракт подписывать в Риме, так как я получил телеграмму, что, в виду отсутствия нашего полпреда Каменева, представитель Внешторга отказывался дать свою подпись. Пришлось обегать все пороги Внешторга, прежде чем, наконец, удалось убедить одного члена Коллегии Внешторга (Кобеляцкого), который согласился дать телеграмму в Рим, чтобы их представитель подписал контракт.

Однако, дело на этом не кончилось. Через день я получил срочное извещение, что Внешторг не может дать предписания своему представителю! подписать контракт без специального приказания Главного Концессионного Комитета, к которому мне следует обратиться. Я передал о всей этой волоките Юлину и просил его помочь в этом деле. Он мне ответил, что он лично ничего не может сделать, но советует мне ехать немедленно к Троцкому и об’яснить ему все дело. Возможно, что он возьмет на себя ответственность и даст телеграмму в Рим. Во время всех этих переговоров я не переставал получать из Берлина и Рима телеграммы о скорейшем утверждении контракта. Забрав все документы, я отправился к Льву Давидовичу Троцкому и имел с ним очень продолжительную беседу. Пришлось ему прочитать целую лекцию о добывании аммиака из азота и водорода при помощи каталитического процесса и указать ему, что азот берется из воздуха; что все государства строят заводы аммиака, который является исходным продуктом для получения взрывчатых веществ и удобрений. Троцкий задал мне вопрос, а что будет с атмосферой, если мы будем из нее выкачивать азот; мое об’яснение, что азота хватит, его вполне удовлетворило и мы начали обсуждать, как оформить это дело, и я, со своей стороны, сказал ему, что я вместе с ним разделю ответственность за решение этого вопроса. Он сказал, чтобы я немедленно прислал бы проект договора в Концессионный Комитет к Иоффе, и после его рассмотрения и одобрения, он, Троцкий, даст телеграмму в Рим от своего имени о заключении контракта.

Я был бесконечно счастлив, когда, наконец, была послана телеграмма в Рим о заключении контракта с Казале. Мое беспокойство обусловливалось еще и тем, что Берлинская комиссия, не дождавшись заключения контракта с Казале, уже заказала в Берлине все необходимые установки для превращения аммиака в азотную кислоту. Интересно было бы знать, что мы стали бы делать с этим оборудованием, если бы контракт с Казале не был бы подписан и какое наказание нас бы ожидало!

Теперь оставался неразрешенным один только вопрос, какую систему мы должны были выбрать для поглощения окислов азота, получаемых при окислении аммиака. Председатель Байерише Верке настаивал на своей системе и доказывал нашим членам Берлинской Комиссии, что система Фришер не заслуживает никакого внимания и совершенно нерациональна, так как содержит много керамики. Фришер, наоборот, доказывал, что не стоит тратить громадных денег на существующую установку и что его система дешева и практична. Берлинская комиссия сообщила мне о всех переговорах по этому поводу и склонялась к заказу Фришеровской системы. Я внес этот вопрос в Комиссию по связанному азоту, и мы вынесли следующее решение: принимая во внимание, что мы имеем достаточно времени для окончательного решения этого вопроса, комиссия решила дать в настоящее время заказ Фришеру на небольшую установку, которую теперь испробовать на Юзов-сксм заводе азотной кислоты, где нам все равно надо было увеличивать число башень для поглощения окислов азота. Расход был небольшой и на этой опытной установке, мы могли бы изучить все преимущества и недостатки Фришеровской системы. Если бы даже через 8—10 месяцев оказалось бы, что система негодна, то мы могли бы без ущерба для дела дать заказ Баварской фирме. Такое решение нашей комиссии было утверждено Химическим Управлением и послано в Берлин. Фришер получил заказ и должен был через 4-5 месяцев доставить аппаратуру на азотный завод в Юзове.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ