Как потерять друзей & заставить всех тебя ненавидеть

11 Liberté, egalité, publicité[50]

Когда наступила осень, я начал серьезно беспокоиться о том, что Грейдон думает о моих «мальчишеских проделках», как их обозвал Крис Лоуренс. К тому времени я пробыл в «Вэнити фэр» уже больше месяца, однако до сих пор не знал, чего мне стоит ожидать. Не решит ли он, что, в конце концов, я не готов даже для первой комнаты? Мне совсем не хотелось так быстро возвращаться в Лондон. Что я скажу друзьям? Кроме того, я только что получил постоянную работу в нью-йоркском отделении «Ивнинг стандарт» и не желал ее потерять.

К счастью, Грейдон был готов списать случай со стриптизершей на оплошность новичка, но посоветовал больше «не выкидывать подобных номеров».

— У женщин, работающих в средствах массовой информации Нью-Йорка, на такие вещи совершенно отсутствует чувство юмора, — предостерег он меня. — Возможно, на Уолл-стрит тебе бы это сошло с рук, но только не в «Конде наст».

Я возразил, мол, неужели кто-то воспримет это всерьез? Разве они не знают, что я порядочный и благовоспитанный молодой человек, у которого даже в мыслях не было нанять проститутку для секса? (Я даже подумал, не подмигнуть ли мне ему в эту минуту.) Я рассказал ему о британских женских журналах и развившейся вокруг них культуре «иронической дискриминации женщин», благодаря чему общественное мнение не считает зазорным для мужчин среднего класса заниматься вещами, за которые в 1980-х их бы просто вымазали смолой и обваляли в перьях. Неужели в Нью-Йорке не было ничего похожего?

— Ироническая дискриминация женщин? — повторил он за мной. — Послушай, Тоби, не знаю насчет Лондона, но в Нью-Йорке этого нет. — Он в упор посмотрел на меня, чтобы убедиться, что я его понял. — Это все равно что иронический антисемитизм. В этом городе за подобные вещи тебя могут линчевать без всякой иронии.

Однако вместо линчевания он предложил поставить меня в выходные данные журнала в качестве «пишущего редактора» и добавил, что, если мне удастся в течение нескольких месяцев избежать новых проблем, я смогу занять место Эйми Белл, когда та уйдет в декрет. (Она была беременна своим первенцем.) Я возьму на себя ее обязанности соредактора «Тщеславия», а когда она вернется, кто знает, что может произойти. Он дал мне ясно понять, что если я правильно использую шанс, то смогу рассчитывать на постоянное место редактора журнала.

Однако не обошлось и без плохой новости. Он не мог продолжать платить мне 10 000 долларов в месяц. «Это слишком много, — сказал он. — Чем ты занимаешься, когда не приглашаешь стриптизерш?» Вместо этого он будет платить мне 5000 долларов, подпишет со мной контракт на шесть месяцев и продлит его на постоянной основе, если я не «проколюсь».

Он снова не упомянул о желании Сая встретиться со мной, и тем не менее я ликовал. Я буду получать жалованье и в «Вэнити фэр», и в «Ивнинг стандарт», но, что еще важнее, мои расходы будут также оплачиваться в двойном размере. Согласно моей налоговой декларации за 1994–1995 годы, моя чистая прибыль за прошлый год составила 19 964,10 фунта. В один миг я увеличил свои доходы более чем в четыре раза. Но что мне понравилось больше всего — теперь я обладал всеми атрибутами полноправного сотрудника. У меня появились пресс-карточка, визитка и именные бланки. Я тут же уселся писать на них письма всем своим друзьям.

Когда я смог справиться с эйфорией — пишущий редактор! — то решил, что пришло время серьезно обосноваться в Нью-Йорке. С пресс-карточкой «Вэнити фэр» и моим именем в его выходных данных мне были вручены ключи от города. Оставалось лишь умело ими воспользоваться. Я открыл, что секрет успеха в обществе Манхэттена заключался в том, чтобы оказаться в «нужном списке». И для этого мне не потребовалось разыгрывать из себя Шерлока Холмса. Осенью 1995 года самым труднодоступным местом в городе был «Бауэри бар», клуб с Четвертой Восточной улицы, и, несмотря на мои бесчисленные попытки попасть туда, мне до сих пор не удалось пройти мимо стоящих у входа «планшеточных нацистов». Чтобы получить представление о тамошней клиентуре, достаточно было взглянуть на сделанную кем-то, недовольным таким соседством, неоновую вывеску с изображением огромной стрелки, указывающей на вход в клуб. Над ней были перечислены следующие группы: «нео-траш»,[51] «скучные яппи»,[52] «псевдомодели», «сутенеры на лимузинах» и «конформисты в черной коже».

Самое обидное, что ни один из приемов, с помощью которых я проникал в клубы Лондона и которые были отработаны мною до совершенства, не действовали в «Бауэри бар». Больше всего мне нравилось влезать с девушкой без очереди и, повернувшись спиной к вышибале, нагло заявлять, что я пришел сюда с «этим человеком», указывая на девушку, а не с «этим» или «тем», тыкая пальцем на парочку безнадег, ожидающих в очереди. Вышибалы настолько привыкли к подобному поведению постоянных клиентов, что обычно пропускали нас без единого слова.

Другой безопасный способ заключался в том, чтобы, подходя к клубу, сделать вид, будто между мною и моей подружкой в самом разгаре полномасштабная ядерная война. Мало кому охота оказаться втянутым в «семейные разборки», поэтому, как правило, вышибала старается поскорее пропустить нас внутрь.

Но планшеточные нацисты «Бауэри бар» были сделаны из более закаленного материала. Мне довелось видеть, как зрелые женщины пускались на отчаянные меры, пытаясь попасть внутрь. Так, на моих глазах привлекательная женщина 30 лет — без сомнения, из категории «псевдомоделей» — заявила одному из вышибал, что она спит с владельцем.

— Извините, леди, — ответил тот. — Но кроме вас, с ним спит половина женщин этого города.

Нет, единственный способ попасть в этот бар — быть в числе тех, чьи имена администратор, скучная яппи, держала «возле двери». На клубном жаргоне это означало, что в заведение можно попасть «только по списку» — не было ни пригласительных, ни билетов, и никого нельзя было привести с собой, если его имя отсутствовало в списке. Проблема была в том, как в этот список попасть…

Ответ — умаслить пресс-агента, клиентом которого является «Бауэри бар». Если вы одинокий 30-летний журналист, мечтающий хорошо провести время в Нью-Йорке, вам надо попасть в правильный список, а для этого требуется «подружиться» с нужными PR-агентами. Они являются стражами того, что Энтони Хейден-Гест, ветеран вечеринок Нью-Йорка с 20-летним стажем, называет «ночным миром». Небольшая группа таких пресс-агентов контролировала доступ во все самые лучшие клубы и рестораны города, не говоря уже о церемониях открытия магазинов, презентациях товаров и премьерах кинофильмов. И если ваше имя не значится в их карманном компьютере «Палм пайлот», вы не сможете получить ни одного приглашения.

И так было всегда. Еще в 1892 году «Нью-Йорк таймc» опубликовала «список 400», предположительно полный список членов нью-йоркского светского общества, составленный Уордом Макаллистером,[53] ранним прототипом современного пресс-агента. Макаллистер женился на деньгах и свой список составил для того, чтобы дать новое определение «светскому обществу», состоящему из «аристократов» — старой гвардии выходцев из знатных европейских семей — и «нуворишей» — людей, как и он, разбогатевших совсем недавно. То, что в его список вошло лишь 400 человек, объяснялось размерами бальной залы миссис Джон Якоб Астор, которая могла вместить только такое количество людей.

Современный эквивалент списка называется «400 наиболее известных людей», и его составителем является Пэт Кингсли, пресс-агент таких звезд как Том Круз, Шарон Стоун, Арнольд Шварценеггер, Деми Мур, Аль Пачино и Джоди Фостер. У всех успешных PR-агентов имеется своя база данных по VIP-персонам, отранжированным в зависимости от того, насколько они востребованы в обществе. По их утверждениям, данные обновляются каждые десять минут. Они редко используют такие грубые термины как «А-лист», «В-лист» и «С-лист», на случай если кто-нибудь из клиентов начнет «метать гром и молнии», когда до него дойдет слух, что он уже не самый-самый. Например, база Джеффри Джа, который называет себя «клубным промоутером»,[54] состоит из 8000 имен, рассортированных следующим образом: «АААА» (топ-модели, рок-звезды, кинозвезды, главные редакторы), «ААА» (лучшие из лучших из тех, кого ты знаешь), «АА» (хорошие, но не лучшие) и «А» (если тебе нужно заполнить стадион).[55] Это немного напоминает деление презервативов на «громадные», «очень большие» и — для тех, кого природа обделила, — «большие». Некоторые пресс-агенты используют систему классификации, где нет и намека на иерархию. Лиззи Грубман, пресс-агент, о которой отзывались скорее как о «царствующей королеве ночной жизни Нью-Йорка» (так было до тех пор, пока она не въехала на своем «мерседесе» в толпу людей, стоящих возле ночного клуба в Хэмптонсе летом 2001 года), разделила свою базу данных на «модель», «знаменитость», «мода», «малыш», «главный редактор» и «светские люди», что подозрительно напоминало деление на «неотраш», «скучных яппи», «псевдомоделей», «сутенеров на лимузинах» и «конформистов в черной коже».[56]

Наиболее влиятельным пресс-агентом Восточного побережья является Пегги Сигал, которая занимается организацией всех наиболее гламурных кинопремьер, но если вы хотите попасть в самые модные бары и клубы Нью-Йорка, то вам следует обратить внимание на группу, состоящую преимущественно из молодых евреек, самые влиятельные из которых входят в группу, известную под именем «Семь сестер», хотя реальное количество ее членов куда больше.

Каким же образом можно пробиться в их узкий круг? Например, прямо через постель. Как сказал Бобби Зарем, убеленный сединами ветеран PR-индустрии, этот избранный круг убер-пресс-агентов только и мечтает о том, чтобы «затащить кого-нибудь в постель». Однако данный вариант чреват тем, что как только вы перестаете с ними спать, они вычеркивают вас из своих списков — навсегда. В Нью-Йорке много таких неудавшихся Казанов, которые сделали ошибку, попытавшись пробить себе дорогу через армию женщин-пресс-агентов, чтобы через полгода обнаружить, что все двери перед ними закрыты отныне и навсегда. Но в любом случае я не относился к тому типу мужчин, которых эти женщины называют «лапочкой».

К сожалению, если вы лысеющий британский журналист, единственный способ попасть в их список — регулярно привлекать внимание к их клиентам на страницах печатных изданий; то есть, как они выражаются, от вас требуется быть «рекламоспособным».[57] И хотя я не считаю себя образцом журналистской неподкупности, меня не слишком устраивал подобный обмен. Как редактор «Модерн ревю» я считал PR-агентов врагами. Их работа состояла в том, чтобы убедить моих авторов благосклонно отнестись ко всему, что они продвигали, а моя задача заключалась в том, чтобы гарантировать беспристрастность моих сотрудников. Каждый присланный нам пресс-релиз отправлялся прямиком в «цилиндрический файл», как мы называли мусорную корзину. Впрочем, к пиарщикам относились с презрением на всей Флит-стрит. Они подкупленные агенты, поэтому даже те из нас, кто стоял на самой низшей ступеньке в профессиональной иерархии — даже авторы дневников, — не имели права поддаться на их уговоры. Конечно, мы не отказывались от «халявы», но написать в ответ что-нибудь лестное и хвалебное считалось дурным тоном. И поскольку это касалось большинства из нас, отношения между журналистами и пресс-агентами по своей сути были враждебными.[58]

Чего не скажешь о Нью-Йорке, где и те и другие были словно самые лучшие друзья. Как высказалась Элизабет Харрисон, одна из «Семи сестер»: «Журналисты больше не освещают жизнь светского общества — они являются его частью». Это довольно странно, потому что во многом американские репортеры куда щепетильнее, чем их британские коллеги. Например, когда дело доходит до точности фактов, их стандарты во многом превосходят наши. Даже моя статья об Уэйде Домингезе, состоящая всего из 175 слов, подверглась такой жесточайшей проверке, что, мне кажется, с «проверяющим» я общался больше, чем с самим Домингезом. Не менее дотошны они и в отношении объективности материала, делая все необходимое, чтобы каждая из спорящих сторон получила возможность высказать свою точку зрения. Даже в такой правой по своим политическим убеждениям газете, как «Нью-Йорк пост» Мердока, идеология ограничена редакционной колонкой. В целом американские журналисты в отличие от нас гораздо серьезнее относятся к своим обязанностям представителей четвертой власти.

Почему же они с покорностью готовы идти на поводу у рекламных агентов?[59] Это скорее относится не к рядовым репортерам, освещающим бесчисленные приемы Нью-Йорка, а к тем, кто занимает более высокое положение в журналистской иерархии. В книге «Nobrow. Культура маркетинга. Маркетинг культуры» Джон Сибрук рассказывает о ставшем для него привычным компромиссе, на который он должен был идти как автор «Нью-йоркера», когда во главе журнала стала Тина Браун: «Если ты написал о поп-звезде, или дизайнере, или спортсмене, то волей-неволей заимствуешь их популярность и используешь ее, чтобы продать свою историю. И если ты считал, что тебе сойдет это с рук — что ты можешь воспользоваться царящей вокруг них шумихой и не поступиться в ответ хотя бы частью своей творческой независимости, — тогда, приятель, ты занимался самообманом. Здесь никогда не обойтись без компромисса».

Для «Вэнити фэр» это справедливо вдвойне. Осенью 1996 года, когда было решено по-новому оформить офисы журнала, меня на время переселили в небольшой бокс по соседству с Кристой Смит, редактором западно-побережного отделения журнала, чьей главной заботой было налаживать и поддерживать связи с аппаратом пресс-службы Голливуда. Однажды я нечаянно услышал, как она обсуждала Квентина Тарантино с женщиной, голоса которой я не узнал. В то время Тарантино страдал от излишнего внимания прессы, и мне казалось, что журналу не стоит добавлять ему рекламы. Ворвавшись в ее бокс, я с жаром принялся обличать его чванство, из-за которого он постоянно снимается в собственных фильмах, несмотря на то что плохой актер. «Разве Грейдон помещает себя на обложку «Вэнити фэр»?» — возмущался я.

Когда я выпустил пар, Криста уставилась на меня таким взглядом, что я сразу понял — в очередной раз свалял дурака. «Ты знаком с Бамбл Уорд? — спросила она, показывая на женщину, с которой до этого разговаривала. — Она пресс-агент Квентина Тарантино».

По крайней мере «Вэнити фэр» не опускается до того, чтобы предоставлять известным людям материалы для утверждения. Менее авторитетные журналы будут только рады совершенно отказаться от независимости. За время работы в «Вэнити фэр» худшее, что мне довелось услышать об унижении журнала перед PR-фирмами, был случай, когда референта послали отнести снимки Кэрри Фишера, Пэнни Маршалл и Мэрил Стрип в нью-йоркский офис «РМК», чтобы Пэт Кингсли могла самолично указать, где фотографии нуждаются в ретуши. Референт пишет: «Дэвид Харрис (главный художник «Вэнити фэр») отправил меня в «РМК» с уже отретушированными фотографиями Кэри Гранта, Пэнни Маршалл и Мэрил Стрип. Думаю, Дэвид считал, что работа выполнена, осталось, чтобы какой-нибудь «пресс-агент из среднего звена» их утвердил. Но вместо этого меня проводили для личной встречи с Пэт Кингсли, а она извлекла фломастер и набросилась на отвисшие подбородки и морщинки вокруг глаз… Самое забавное то, что она обсуждала со мной все изменения, приняв меня за специалиста из художественного отдела, который будет всем этим заниматься. Я не стал ее разубеждать, и вскоре мы уже вели философско-эстетическую дискуссию на тему возраста и красоты — это было сюрреалистично. Помню, мы старательно обходили такие темы как «правда в рекламе» и «журналистская этика».

Одна из причин, почему многие американские журналисты оказались предателями, проста до банальности — их подкупили. Например, совсем нетрудно определить репортеров «любимчиков» Лары Шрифтман, самой влиятельной из «Семи сестер», среди клиентов которой «Гуччи», «Моторола» и «Мерседес-Бенц», — они носят часы от «Гуччи», разговаривают по «Стар-Таку»[60] и ездят на «SLK».[61] В средствах информации Нью-Йорка такие взятки называют «безделушками».

«Они соблазняют вас, — рассказывал один редактор журналу «Нью-Йорк». — Каждый день нескончаемым потоком шлют вам бесплатные вещи, мобильные телефоны, косметику и месячный тест-драйв «мерседеса». Все, чего они хотят взамен, — крохотную заметку. В конце концов ваша общественная жизнь начинает вращаться вокруг них. Согласитесь, большинство журналистов не отличаются ни богатством, ни стильной внешностью, поэтому когда за столом по одну руку от тебя сидит наследница, а по другую — кинозвезда, очень трудно устоять перед этим».

Но почему же молчат главные редактора глянцевых журналов? Потому что они тоже зависят от пресс-агентов. Чтобы продать свои журналы, им необходимо согласие звезд первой величины позировать для их обложек, а единственный способ его получить — идти на все, что им навязывают пресс-агенты. В бизнесе, который зависит от постоянных вливаний гламура индустрии развлечений, все козыри у знаменитостей и их PR-агентов.

К такому грустному заключению пришла Линн Барбер, британская журналистка, проработавшая в «Вэнити фэр» с 1992 по 1994 год. «Любой журнал, который полагается на ежемесячное появление фото большой звезды на своей обложке и чьи продажи зависят от степени привлекательности последней, давным-давно продался рекламным агентам, — написала она в «Предисловии» к «Демону Барбер», сборнику своих интервью. — Когда вы реальный монополист, как Пэт Кингсли в Голливуде, редакторы практически бессильны».[62]

Время от времени я принимался обвинять своих коллег по «Вэнити фэр» в том, что они сотрудничают с противником в войне между журналистами и PR-агентами. В свою защиту они говорили, что от независимости, которой они пожертвовали, мало толку. Они же не занимаются освещением государственной политики. В любом случае люди, покупающие журнал, не хотят читать «саркастические выпады» против кинозвезд. Основная масса читателей — неистовые фанаты. Коллеги не говорили этого в открытую, но я понял, что они имели в виду — «Вэнити фэр» это тот же «Пипл», только для людей, которые научились читать про себя.

Разговаривая на эту тему, Грейдон никогда не соглашался с тем, что журнал находится в сетях PR-индустрии, и в отличие от других он действительно прилагал гораздо больше усилий, чтобы сохранить существующее разделение между государством и церковью. И все же у меня сложилось впечатление, что он давно махнул рукой на паблисити знаменитостей, более или менее смирившись с тем, что здесь не обойтись без рекламных статей, а всю свою энергию направил на остальное содержание журнала. И в этом его послужной список впечатляет. Например, в сентябре 1995 года «Вэнити фэр» опубликовал невероятно критическую статью Морин Орс о Мохаммеде аль-Фаеде, которая в результате привела к иску о клевете, выдвинутому против журнала. Но Грейдон занял твердую позицию, и дело было в конце концов прекращено.

Вот что рассказывал некто из участников этого дела: «Аль-Фаед подал иск сразу после публикации, поддавшись уговорам своих сотрудников, утверждавших, что он сможет добиться быстрого опровержения. Прежде чем развернулась серьезная кампания, прошло девять месяцев в неспешном обмене юридическими документами. Фаед предъявил обвинение в диффамации по четырем главным пунктам статьи, из-за чего журналу предстояла более тяжелая работа для защиты оригинальной истории, но и сам Фаед оказался более открытым для удара, чем если бы он сосредоточился на одном пункте, где мог иметь крепкие позиции. Истцы в такого рода делах ошибочно полагают, что чем больше количество неверных фактов, по которым они предъявляют обвинение, тем гарантированнее успех. На самом деле это делает их более уязвимыми. Через три года Фаед отказался от обвинений, когда увидел факты, собранные журналом для защиты истории. Журнал был всегда очень уверен в себе из-за скрупулезной проверки фактов, которая предшествует публикации. Журнал не заплатил Фаеду ни копейки, не принес ему извинений и не напечатал опровержения. Фаед сам оплатил свои издержки, то же самое сделал и журнал, у которого, однако, имелась страховка. И она была полностью выплачена». Позднее в журнале появилась большая статья Мари Бреннер про Джеффри Уиганда, рассказавшего о неправомерных действиях табачной компании «Браун энд Уильямсон», на которую он работал. Компания угрожала журналу, что отзовет миллионы долларов, выделенных ею на рекламу, в случае если статья будет опубликована. Впоследствии творение Мари Бреннер легло в основу фильма «Свой человек».

Поневоле начинаешь думать, что власть, которую обрели пресс-агенты в издательском мире Нью-Йорка, объясняется тем, что в отличие от британских коллег американские журналисты, особенно те, кто работает в глянцевых изданиях, не слишком склонны к полемике. Для меня это стало горьким разочарованием. Куда подевались устраивающие постоянные перебранки бунтари, которых я впервые увидел в черно-белых фильмах Голливуда? Я так надеялся встретиться с репортерами-трудоголиками, дань уважения которым Бен Хечт отдает в своей книге «Дитя столетия»: «Многих из них я почти не помню. Но никогда не забуду качество, которое их объединяло. Они сидели, повзрослевшие и полные деятельной энергии, готовые к тому, чтобы разнести вдребезги окна дозревшей цивилизации».

Я ожидал, что их сегодняшние последователи тоже будут строго придерживаться четкого разделения между «нами» и «ими» в отношении знаменитостей и тех, кто ловко манипулирует «звездами», и подвергнут насмешкам каждый их шаг. В действительности они вели себя как лакеи при дворе Людовика XIV, сразу принимая стойку «смирно», стоило человеку с громким именем бросить в их сторону хотя бы взгляд.

Это так не похоже на Флит-стрит, где отношение большинства журналистов к элите отражено в неофициальном лозунге «Сан»: «Нас все ненавидят, но нам плевать». Там журналисты не являются частью светского общества, они в тени. Сидят по своим излюбленным барам. Того же, кто был застукан в свете, объявляют «карьеристом», и он теряет доверие коллег. В каком-то смысле быть на слишком дружественной ноге с теми, кто появляется в «Хелло!», в военном кодексе журналистов означает стать предателем.

Самое забавное, что в Нью-Йорке рекламные агенты смотрели на журналистов сверху вниз. Для них мы лишь очередная кучка выскочек, требующих, чтобы их пропустили в секцию для VIP-персон. «Я не уважаю писак, — заявила Пэгги Сигал журналу «Нью-Йорк», — они не умеют зарабатывать деньги. Они похожи на нищих, заглядывающих в окна».

Конечно, осенью 1995 года я отчаянно желал оказаться по другую сторону этого окна. Говоря языком Флит-стрит, я был одним из карьеристов. Но хотя я и готов был пройти весь путь, чтобы достичь славы, мне не хотелось продавать свою душу за честь оказаться в компании с известными людьми. В конце концов я пришел к выводу, что лучшим решением будет пообещать пиарщикам весь мир и оставить с носом. Я уверил себя, что нет ничего ужасного в том, чтобы позволить «Семи сестрам» думать, будто я собираюсь писать об их клиентах до тех пор, пока я АБСОЛЮТНО НЕ НАМЕРЕН этого делать. Я понимал, что подобная тактика откроет передо мной все двери лишь на несколько месяцев, пока пиарщики не сообразят, что я не «рекламоспособен», но надеюсь, к тому времени все это мне уже наскучит.

И положившись на эти хрупкие связи, я отправился покорять ночной мир.