Книга судьбы

Глава тридцать шестая

Въезжая на парковочную площадку позади многоквартирного дома, в котором мы снимаем жилье, я чувствую, как в кармане вибрирует телефон. Гляжу на дисплей. Проклятье. «Нью-Йорк таймс».

Удивляясь, что им нужно от меня столько времени спустя, я нажимаю кнопку «прием» и внутренне сжимаюсь.

— Это Уэс.

— Привет, Уэс. Это Калеб Коэн. Из «Таймс», — объявляет он с деланной фамильярностью завзятого репортера.

В те времена, когда мы жили в Белом доме, Калеб «освещал деятельность» Мэннинга, что означало, что он звонил каждый день. Но сейчас мы переместились в категорию бывших президентов, что на волосок выше младшего внука двоюродной бабушки приемного отца. Во всяком случае, так было до самого последнего времени.

— Ты готов сделать заявление о побеге? — спрашивает Калеб.

— Ты же знаешь, что мы не даем комментариев относительно Нико, — сообщаю я, следуя официальному протоколу, которого придерживался долгие годы. Последнее, что нам нужно, это чтобы какая-нибудь цитата по поводу беглеца еще больше взбесила сумасшедшую собаку.

— Нет, я не имею в виду Мэннинга, — перебивает меня Калеб. — Я имею в виду тебя. Это ведь ты заработал шрамы. Разве тебя не беспокоит, что он может притаиться где-нибудь поблизости, готовясь нанести удар чем-нибудь потяжелее рикошета?

Он говорит так, чтобы поддразнить меня, надеясь, что я не сдержусь и выпалю что-нибудь в ответ. Этот грязный прием сработал однажды, с репортером из журнала «Ньюсу-ик», сразу же после покушения. Но мне больше не двадцать три года.

— Было очень приятно побеседовать с тобой, Калеб. И не трудись писать, что мы не даем комментариев. Просто скажи, что связаться с нами не удалось.

Я со злостью захлопываю телефон, но с исчезновением Калеба остаюсь один на один с гнетущей тишиной парковочной площадки на открытом воздухе, расположенной сразу же за нашим многоквартирным домом. Четверг, глухая полночь. Меня окружает почти пятьдесят машин, но я не вижу ни единой живой души. Втиснувшись между двумя одинаковыми «хондами», я нажимаю кнопку «замыкание дверей» на связке ключей. Просто чтобы услышать хоть какой-нибудь звук. Он замирает слишком быстро, оставив меня наедине с вопросом Калеба: если Нико где-нибудь рядом, что помешает ему вернуться сюда, чтобы закончить свою работу?

Оглядывая пустую парковочную площадку, я не нахожу ответа. Но пока я внимательно всматриваюсь в густые, длинные тени, протянувшиеся между кустами, которые окружают площадку, меня вдруг охватывает неуютное, нереальное ощущение, что я больше не один. Не обращая внимания на скелеты огромных, разросшихся ветвей, я, затаив дыхание, пристально вглядываюсь в темноту кустов. Наградой мне служит лишь негромкое пение сверчков, которые соперничают с гудением ламп на столбах над головой. Стараясь не дышать, я делаю несколько шагов.

И слышу негромкое металлическое звяканье. Как если бы кто-то перебирал в кармане монеты. Или задел металлическое ограждение. Я поворачиваюсь назад, смотрю на кусты и вижу металлическую сетку, которая огораживает парковочную площадку и скрывается за густой растительностью.

Пора идти внутрь. Повернувшись лицом к зданию, я быстрыми шагами направляюсь к полосатому навесу, который прикрывает задний вход. Слева, где-то далеко от меня, сверчки перестают стрекотать. Из зарослей, закрывающих вид на бассейн, доносится шуршание. Это всего лишь ветер, говорю я себе, ускоряю шаг и почти бегом устремляюсь к навесу, который кажется утонувшим в темноте.

Позади меня шуршание в кустах становится громче. Пожалуйста, Господи, дай мне благополучно…

Телефон вибрирует у меня в руке, и на дисплее появляется число «334». «Вашингтон пост». В прошлом году Мэннинг, как и Линдон Джонсон до него, заказал вероятностный анализ, чтобы узнать, сколько он еще проживет. Судя по тому, как развиваются события, я бы не отказался получить ответ на этот вопрос и в отношении себя самого. И хотя меня так и подмывает ответить на звонок, чтобы иметь нечто вроде аудио-свидетеля или собеседника, последнее, что мне сейчас нужно, — это очередное напоминание о том, что Нико притаился где-то там, в темноте, и выжидает.

Переходя с быстрой ходьбы на легкий бег, я роюсь в сумке в поисках ключей от дома. Листья продолжают шуршать, и я оглядываюсь через плечо. Все, хватит. Устав притворяться, я бегу изо всех сил. Под навесом я поскальзываюсь на черном асфальтобетоне. С силой воткнув ключ в замок, я поворачиваю его вправо. Металлическая дверь со щелчком открывается, и я врываюсь внутрь, с размаху налетая на тележку для покупок, с которыми люди ходят по супермаркетам. Ударившись коленом об угол тележки, я отталкиваю ее в сторону и ковыляю по узкому бежевому коридору к открытой кабине лифта. Врезавшись в коричневую пластиковую облицовку стенок кабины, я бью по клавише пятого этажа и по кнопке «закрывание дверей» с такой силой, как будто вижу перед собой боксерскую грушу. Двери лифта по-прежнему остаются открытыми. В коридоре слышится шипение неисправной лампы дневного света, которая горит вполнакала, бросая желтоватый покойницкий отблеск на пол и стены. Я закрываю глаза в надежде обрести спокойствие, но стоит мне открыть их, как мир окрашивается в черно-белые тона и передо мной снова прокручиваются кадры моей персональной кинохроники. Где-то вдалеке в тональности си-минор пронзительно кричит женщина… с глухим чавканьем захлопываются дверцы кареты «скорой помощи», увозящей Бойла. Нет, только не это… Я закрываю глаза и встряхиваю головой. Я снова в лифте. Никто не кричит. Когда наконец двери лифта с негромким шумом закрываются, я касаюсь мочки уха дрожащей рукой. Успокойся, Уэс… Ну же, приди в себя…

Вжавшись спиной в угол, чтобы сохранить вертикальное положение, я стискиваю зубы, стараясь успокоиться и отдышаться. Кабина лифта поднимается вверх рывками, она раскачивается, и я не свожу глаз с указателя этажей. Второй этаж… Третий…

К тому моменту, когда я выхожу из лифта на своем, пятом этаже, по спине у меня текут струйки пота. Решив не рисковать, я внимательно осматриваю левую часть коридора, потом срываюсь с места и бегу направо.

Я мчусь к двери квартиры 527, втыкаю ключ в замок и судорожно поворачиваю дверную ручку. Оказавшись внутри, включаю свет везде, где это возможно… в прихожей… в гостиной… лампу на журнальном столике… Меня одолевает нестерпимое желание спрятаться в коридоре во встроенном шкафу для одежды, и я включаю там свет. Нет… пожалуй, лучше выключить его. Включить, выключить. Включить, выключить. Остановись… Я пятясь отхожу от шкафа, натыкаюсь на стену, закрываю глаза и начинаю молиться. «Благодарю тебя, Господи, что ты сохранил мою семью…» Остановись… «За то, что спас меня и президента…» Найди фокусную точку, говорю я себе, слыша, как в голове у меня звучит голос психотерапевта. «Благодарю тебя…» Найди фокусную точку.

Зажав уши, я неверными шагами устремляюсь вперед и налетаю на оттоманку от старого кожаного секционного дивана моих родителей, которая стоит посреди гостиной. Найди фокусную точку. Я бегу по коридору в заднюю половину квартиры. Позади остается скамейка для пикника, купленная на блошином рынке, которую мы поставили в столовой, и комната Рого со стопкой непрочитанных газет у двери. Я пробегаю мимо фотографии президента Мэннинга в полный рост с нарисованным от руки воздушным шариком у рта и словами «Я не помню, как водят автомобиль, но обожаю сайт downwithtickets.com!» и наконец резко сворачиваю направо, к своей спальне.

Споткнувшись о кучу белых рубашек к вечернему костюму, валяющихся на полу, я сломя голову мчусь к металлической клетке, стоящей на комоде. Когда дверь врезается в стену, Лоло испуганно отскакивает назад, суматошно размахивая бежевыми крылышками и забавно склоняя с боку на бок желтую головку. Глядя на нее, я спохватываюсь и обретаю утраченное спокойствие. Так же поступает и Лоло: она опускает крылышки и принимается точить клювик. У меня перехватывает дыхание, когда я вижу, как она медленно наклоняет головку, глядя на меня. От одного только ее вида…

— Привет, Мелисса, как делишки? — спрашивает мой светло-коричневый австралийский попугайчик. На щечках у нее красуются ярко-оранжевые кружки, а головку украшает остроконечный желтый хохолок, который изгибается вперед подобно перистой приливной волне. — Мелисса, как делишки?

Эта наша шутка слишком стара, чтобы заставить меня рассмеяться — Лоло зовет меня по имени своей бывшей владелицы вот уже семь лет, — но психотерапевт был прав. Фокусные точки и в самом деле приносят пользу. Хотя знакомые голоса оказывают еще лучшее действие.

— Давай, испражняйся, — говорю я Лоло, которую неизвестно зачем научили в прямом смысле выполнять эту команду.

И действительно, несколько крошечных комочков падают сквозь сетчатое дно на подстеленную для этой цели газету, которую я быстро меняю вместе с кормом и водой.

Попугайчик был идеей моего отца. Это произошло через шесть месяцев после несчастного случая, когда я начал сходить с ума от щелканья выключателями и бесконечных молитв. От кого-то из своих студентов он услышал историю об изнасилованной девушке, родители которой купили собаку, чтобы она не чувствовала себя одинокой, возвращаясь домой по вечерам. Тогда я лишь выразительно закатил глаза. И не только потому, что у меня аллергия на собак.

Тем не менее посторонние так ничего и не поняли. Потому что для меня это была не просто птичка. Она стала для меня необходимостью. Потребностью быть нужным кому-то еще.

Щелкнув замком, я открываю клетку и предлагаю попугайчику левый указательный палец в качестве насеста. Лоло незамедлительно вскакивает на него, а потом перебирается вверх по руке на свое обычное место у меня на правом плече. Я подставляю ей лицо, и она пытается клюнуть меня в щеку, а это значит, что она хочет, чтобы ее почесали. Я опускаюсь на коричневого цвета ковер, покрывающий пол в спальне, и впервые чувствую, как меня начинает отпускать сумасшедшее напряжение дня. Лоло мелкими шажками подбирается поближе, и ее перышки щекочут паутину рубцов у меня на щеке. Несмотря на свое первоклассное зрение, которым так восхищаются специалисты, птицы не видят шрамов.

Ее коготки ослабляют хватку на моем плече, она наклоняет хохолок вперед и принимается причесываться, совсем как Элвис. Не проходит и минуты, как она полностью успокаивается, и в большинстве случаев я бы последовал ее примеру. Но только не сегодня.

В кармане у меня вибрирует телефон. Взглянув на дисплей, чтобы узнать, кто звонит, я вижу, что за время поездки в лифте мне пришли два новых сообщения. Просматривая их, я обнаруживаю старые знакомые номера. Сейчас мне звонят из «Лос-Анджелес таймс». Сообщения поступили от кабельных сетей CNN и Fox News. Мой домашний автоответчик тоже забит до отказа. Девятнадцать новых сообщений. Семья, друзья и несколько ушлых репортеров, сумевших раздобыть мой адрес. Всем им нужно одно и то же. Хотя бы несколько слов о предполагаемых действиях… хотя бы несколько слов обо всей этой истории… Им нужна часть меня.

Распахивается входная дверь в квартиру.

— Уэс, ты еще не спишь? — окликает меня Рого. Голос его становится громче, когда он сворачивает за угол. — У тебя горит свет, так что если ты занимаешься мастурбацией, самое время остановиться!

Коготки Лоло глубже впиваются в мое плечо. Я совершенно точно знаю, что она чувствует. Последнее, что мне нужно, — это еще один человек, который напомнил бы о Нико, Мэннинге, Бойле и прочих бомбах замедленного действия, тикающих в моей жизни. Как дела? Как ты себя чувствуешь? Держишься? Черт меня возьми, с меня хватит…

Дверь спальни медленно открывается. Рого достаточно долго был моим соседом, чтобы знать, что Лоло испугается и начнет метаться по комнате, если он грубо вломится ко мне.

Я смотрю на него снизу вверх с ковра, ожидая нового шквала вопросов.

Рого нерешительно почесывает лысую башку и прислоняет свою тучную фигуру к дверной притолоке.

— В общем… э-э… я взял напрокат «Пурпурный дождь», — говорит он, извлекая кассету из красного ранца, который он именует портфелем. — Я подумал… не знаю… может, закажем пиццу, побалдеем…. Ну и, конечно, несколько раз посмотрим тот фрагмент, где Аполлония прыгает голой в реку.

Несколько секунд я сижу молча, переваривая услышанное.

— Привет, Мелисса, как делишки? — кудахчет Лоло.

— Заткнись, птица. Я не с тобой разговариваю, — угрожает ей Рого.

Слабая улыбка приподнимает левый уголок моего рта.

— Обнаженная Аполлония? Ты уверен? — спрашиваю я. — Уэс, когда мне было шестнадцать, я мечтал о пурпурном мотоцикле. Последний раз спрашиваю: кто готов отведать невкусной пиццы и послушать Принса, который выделывает неизвестно что своими губами? Давай повеселимся, Мелисса, совсем как в девяносто девятом году!

И он убегает по коридору, прежде чем я успеваю хотя бы сказать «спасибо».