Когда-то там были волки

30

Я просыпаюсь и обнаруживаю свою сестру в кровати со мной и девочку между нами. Эгги смотрела, как мы обе спим. Мы держимся за руки, и ее рука такая теплая. Сестра улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ.

Позже, когда происходящее снова начинает обретать смысл, она пересаживается в кресло, чтобы я попробовала покормить ребенка. Меня зашили, сделали переливание крови и поставили капельницу. Все тело ноет, но больше всего от переутомления. Малышку напоили, согрели, и теперь за ней наблюдают, у нее легкая желтуха, ей недостаточно молока, но, каким-то чудом, дочка пережила наши приключения без серьезных последствий.

Она крошечная, с густыми черными волосиками и невероятно симпатичным личиком. Я испытываю к ней безмерную нежность.

Эгги рассказывает, что ждала моего возвращения, когда показалась Галла со своей ношей. Сестра сняла с ее спины тело волка, потом снова развернула лошадь и поехала по ее следам ко мне, гораздо быстрее, чем я могла идти по лесу. Странно слышать ее голос. Я еще к этому не привыкла, и в то же время мне кажется, что она никогда и не прекращала говорить. Какое-то время мы молчим, слушая доносящееся из коридора пиканье аппаратов, и я наслаждаюсь кормлением грудью, этой интимностью, даже притом, что молока у меня мало. Мне сказали, если девочка будет сосать, его станет вырабатываться больше.

— Что случилось с твоей рукой? — спрашиваю я Эгги.

— Собака, — отвечает она.

Я, хмурясь, смотрю на нее:

— Что?

Она не отвечает, я вспоминаю свой сон и все понимаю.

Эгги рассказывает маленькими фрагментами, по сколько может за один раз. Кроме голоса, она использует знаки, потому что от привычки общаться жестами нельзя избавиться сразу, а может быть, и совсем нельзя.

Было так.

Когда Лэйни высаживает Стюарта в конце дороги, она думает, что тот пойдет разбираться с Дунканом. Но вместо этого он направляется к моему дому. Это я прилюдно обвинила его в насилии по отношению к жене. Это я слабая; Дункан — слишком сильная мишень для ярости Стюарта, которого один раз уже унизили.

Эгги просыпается ночью, услышав ожесточенный грохот в дверь. У нее нет ни капли сомнения, что это воплощение ее страхов: Гас нашел ее. Она берет с кухни острый нож, как делала уже несколько раз на этой самой кухне, когда возникала необходимость защищаться, смотрит в окно и видит мужчину. Это муж пришел покончить с ней. Она решает, что первая расправится с ним. Ее охватывает волнение. Чувство неизбежности. И страх, уничтожающий все остальное, поглощающий все чувства.

Мужчина бушует. Выкрикивает имя ее сестры, изрыгает оскорбления. Как она посмела совать нос в его дела?

Когда лицо мужчины меняется у нее на глазах, Эгги оказывается в растерянности и недоумении. Это не ее муж, но чей-то муж, который колошматит жену. Я ведь рассказывала о нем. Бесконечно рассказывала о нем сестре, которая, как я считала, меня не слышит, но оказалось, что все это время она слушала и Стюарт Бернс вызывал у нее отвращение. Она тоже видела, как он сидел в машине около нашего дома, наблюдая за нами.

Когда Стюарту надоедает стучать и он уходит в лес, Эгги следует за ним. Она очень напугана, и теперь, когда вышла из дома, боится еще сильнее, но собирает все свое мужество. В отличие от меня, сестра всегда была неистовой и легче мирилась со своей яростью, чем я.

Она окликает его:

— Стюарт.

Он оборачивается и спрашивает:

— Что?

Словно это в порядке вещей, что кто-то зовет его здесь посреди ночи. Он принимает ее за меня и подходит, намереваясь преподать мне урок, ради которого и пришел сюда. Но прежде, чем Стюарт касается Эгги, ее рука, повинуясь какому-то инстинкту, дергается. Она наносит ему удар и разрезает живот зазубренным ножом.

Потом поворачивается и уходит домой. Как ни в чем не бывало.

Она не догадывается, что с дороги за этой сценой кто-то наблюдает, думая, что Эгги — это я.

Когда мы обе возвращаемся из того ночного леса с его призраками, в палате долго стоит тишина. Я дрожу и недоумеваю, почему это не приходило мне в голову раньше. Малышка устала кормиться и заснула.

— Обещай мне, что никому никогда об этом не проболтаешься, — говорю я потом Эгги. — Если его когда-нибудь найдут, мы скажем, что это Номер Десять убила его, а я признаюсь, что закопала тело, чтобы защитить волков.

Эгги долго смотрит на меня, но не отвечает. А Дункан? — хочу спросить я. Но ответ я уже знаю и не вынесу рассказа вслух. Какая-то часть меня погибнет вместе с ним, когда я узнаю наверняка, что он мертв и именно она убила его.

Я уже могу представить, как все произошло.

Эгги видит, что я его боюсь, и больше ей ничего не нужно. Она стреляный воробей. Взяв с собой нож, она снова идет в лес той же дорогой, на этот раз дальше. Ждет около его дома, когда он появится. Вероятно, сначала он выпускает пса. Фингал чует чужака за деревьями и лает. Дункан выходит посмотреть, что там за шум. Может быть, Эгги собиралась только пригрозить ему, чтобы он держался от меня подальше, а может, собака и приближающийся мужчина испугали ее, и потому она замахивается ножом и рассекает Дункану горло. Пес нападает, впивается зубами ей в руку. Она вынуждена полоснуть и его тоже. Потом она убегает, оставляя обоих истекать кровью. Моя сестра, моя тень.

— Я так устала бояться, — говорит Эгги, и голос у нее действительно очень усталый. — И я не хочу, чтобы ты оказалась в такой же тюрьме.

Я понимаю. Потому я и сказала ей, что убила Гаса. Чтобы освободить ее.

— А почему именно в ту ночь? — спрашиваю я. — Что заставило тебя пойти к Дункану тогда?

— Он заходил к нам, — объясняет сестра. — В тот же день. Ты была на работе, и я не открыла. Он стучал, стучал, звал меня по имени, говорил, что хочет поговорить со мной, и я просто… Я знала, что он не прекратит попытки добраться до тебя. Пока я не устраню его.

Ах, Эгги.

— Я люблю его, — говорю я.

Она моргает, и потом рот ее округляется в тихом удивленном «ой». «Нет», — знаком показывает она. Отрицание очевидного.

— Люблю. Он не сделал ничего, чтобы заслужить наш страх. Это Гас был монстром.

Эгги закрывает глаза. Ее охватывают ужас и боль. «Я думала, это случилось снова».

«Я тоже», — жестикулирую я в ответ. Но, как оказалось, это нам с ней нельзя доверять.

Раздается стук в дверь. Я поворачиваюсь в постели и вижу Рэда и Дугласа Макрея, которые вежливо просовывают головы в дверь.

— Посетителей принимаете?

— Да, входите.

Отец и сын, шелестя бахилами, входят в палату. Дуглас ставит букет на мою тумбочку, переворачивая по пути чашку с водой.

— Посмотрите-ка на эту крошку, — улыбается старик, подхватывая мою дочь на руки и со знанием дела качая ее.

Я удивленно хлопаю глазами. Ну и ну.

Рэд переводит взгляд с меня на сестру и обратно:

— Так вас двое.

Я представляю их друг другу, и Рэд вежливо кивает Эгги. Она окидывает его с ног до головы холодным оценивающим взглядом.

— Говорят, вы сами застрелили волка, — обращается ко мне Рэд.

За нападение на двух людей — преступление, которого Десятая не совершала. Никогда не прощу себе этой ошибки, но, с другой стороны, волчицу все равно пришлось бы убить, потому что она повадилась таскать скот со всей округи, а ярость человека безжалостна.

— Тело у нас дома, — отвечаю я. — Можете прийти и убедиться сами, если вам нужны доказательства.

Рэд качает головой:

— Я вам верю. Уже отозвал охотников.

— Спасибо.

Рэд неловко топчется на месте, и мне не терпится услышать, что же его так смущает.

— А волк… Он колеблется. — Он показал страх, когда это случилось?

Я удивлена вопросом и рассматриваю его лицо.

— Нет. — В горле у меня першит. — Она была очень спокойна.

— Мой волк тоже, — говорит Рэд. — Большой самец. — И потом тихо признает: — В тот миг, когда я спускал курок, я знал, что поступаю дурно.

Я закрываю глаза. Кровать кружится, и сестра садится рядом и берет меня за руку.

— Насколько я вижу, — угрюмо произносит Рэд, — нам с вами нужно многое обсудить. Ничего не получится, если мы не попытаемся найти общий язык.

С моей души сваливается тяжелый камень.

— Совершенно с вами согласна, Рэд.

Позже, после того как я поспала, я смотрю, как сестра, стоя у окна, качает младенца на руках.

— Прости меня, Эгги, — говорю я. С большим опозданием.

Она поворачивается ко мне.

— Прости, что не остановила их. Ненавижу себя за то, что тогда не бросилась в драку.

— Ты ничего не могла сделать. С тобой они поступили точно так же.

Я качаю головой.

— Это не по-настоящему.

Сестра встречается со мной глазами.

— Ты пришла туда, чтобы быть со мной. А значит, с тобой они сделали то же самое.

И все равно с твоими мучениями не сравнить.

— Ты осталась со мной. Ты всегда со мной.

Я говорю:

— Я не убивала Гаса.

Эгги осмысляет эту новость. Потом устало выдыхает и прижимается щекой к лицу малышки.

— Ясно. Это разумно.

— Я пыталась, Эгги. Извини.

Я так его ненавижу за то, что он сделал, за все, что забрал у нее. И у меня тоже. Так много времени потрачено на страх перед людьми.

— Я люблю тебя, — говорит мне сестра.

— А я люблю тебя.

Я смотрю на дочь, и она помогает мне собраться с силами.

— А Дункан…

Эгги отвечает:

— Он ждет тебя.

Я сижу в кресле-каталке с девочкой на руках, а моя сестра завозит нас в его палату. Это на другом этаже. Дункан лежит под капельницей, и к нему присоединен какой-то монитор. Шея плотно замотана бинтами. Глаза закрыты, лицо бледное. Эгги подвозит меня как можно ближе к кровати и оставляет нас.

За окном спускается солнце, бросая на нас теплый вечерний свет. Мы обе ждем, когда он проснется. Возможно, из-за тихого гуканья младенца вскоре он открывает глаза. Видит нас, и слезы текут у него по щекам.

На подносе перед ним лежат блокнот и ручка. Дункан что-то пишет и передает мне.

«Ты спасла мне жизнь».

Меня распирает от понимания, что он был прав. Как же он был прав. Он мог бы пойти по стопам отца, но выбрал путь матери. Мы все делаем этот выбор, и большинство из нас следуют ему. В жизни порой приходится сталкиваться с жестокостью, переживать ее, бороться с ней, но доброта встречается чаще, наши корни уходят глубоко в землю и переплетаются. Вот что мы храним внутри, вот что приносим с собой — заботу друг о друге. Я смотрю на малышку и говорю Дункану:

— А ты спас жизнь мне.

«Врач сказал, я больше не буду говорить», — пишет он.

Я улыбаюсь.

— Есть языки без слов и без голоса, — отвечаю я. — Я научу тебя им.

Он берет девочку с такой нежностью, что руки у него дрожат.

— Осторожно, — предупреждаю я.