После исчезновения отца мы с Эгги поехали домой в Сидней к маме, которая за два года нашего отсутствия ничуть не изменилась, лишь густые темные волосы посеребрились сединой. Мы сморгнули слезы, и жизнь вернулась в прежнее русло, однако я чувствовала себя диким животным, которое засунули в человеческое тело. Я слышала зов. Живой я ощущала себя только в лесу.
Я быстро и усердно училась и к двадцати пяти годам получила две ученые степени. Эгги же обратила свои усилия на подростковые утехи, которых раньше была лишена. К тому времени когда я окончила университет, она переспала с половиной сиднейских мужчин. Я не признавалась, что охотно поменяла бы ее жизнь на свою, что хотела бы жить телом, ради прикосновений, вкусов и вожделения. Но мне и не нужно было исповедоваться — сестра это уже знала.
Жарким вечером вскоре после того, как я начала учиться в аспирантуре, я поехала к маме в наш старый дом. Мы с Эгги уже давно перебрались в дешевый жилой район около моего университета. Но я старалась как можно чаще навещать маму, поскольку она проводила вечера в одиночестве, изучая фотографии преступников и жертв, а и те и другие казались мне жутковатой компанией.
В тот мой приезд она сидела на полу, разложив перед собой материалы текущего расследования. На нее были направлены два вентилятора, которые всего лишь гоняли туда-сюда горячий воздух, и она чередовала глотки красного вина с кубиками льда. Я налила себе бокал и села рядом, побрызгав руки и ноги средством от комаров, потому что мама так и не обзавелась защитной сеткой для окон.
— Чем ты сейчас занимаешься? — поинтересовалась я.
Она подняла на меня глаза, вероятно только сейчас заметив мое присутствие.
— Ищу пропавшего человека. — Она подвинула ко мне фотографию девочки-подростка.
— Может, она просто сбежала из дома? — спросила я, изучая улыбающееся юное лицо.
— Нет.
— А что тогда случилось? — Я хотела знать подробности и одновременно не хотела. Со мной всегда так было. Это был своего рода танец, который мы исполняли с мамой, а возможно, конкурс, который я всегда надеялась выиграть, но никогда не получалось.
— Ее убили, — ответила мама.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что, когда кто-то пропадает, так всегда бывает. Это каждому копу известно.
— Ну, может, и нет, — тихо ответила я. — Может, она отправилась искать приключений.
— Хотела бы я навестить тот мир, в котором ты живешь, девочка моя, — проговорила мама. — Он, кажется, добрее, чем этот. — И потом: — Как твои волки?
— Они далеко отсюда.
— Что же тебя здесь держит?
— Если защитить диссертацию, мне предложат лучшую работу.
— На самом деле ты медлишь, потому что не хочешь оставлять Эгги.
— О чем ты? — Вариант, что я уезжаю без Эгги, даже не рассматривался. Неужели мама до сих пор этого не поняла?
Она пожала плечами, проводя кубиком льда по лбу.
— В конце концов вам придется расстаться.
— Почему?
— Потому что ты не можешь жить без леса, а она может, — просто ответила мама.
В глазах у меня внезапно встали слезы.
— Но без нее я ничего не хочу.
Мама посмотрела мне в лицо. Ее черты расплылись у меня перед глазами.
— Возьми себя в руки.
Через несколько недель я сидела на траве в кампусе Сиднейского университета и наслаждалась вечерним солнцем. Я уже начинала клевать носом, когда на страницу моей книги легла тень. Я подняла голову.
— Привет, — произнес силуэт.
— Привет, — ответила я.
Мужчина отошел в сторону, чтобы я смогла увидеть его — незнакомец. Высокий, скуластое, чисто выбритое лицо, симпатичный. Свежий запах одеколона что-то мне напомнил.
— Ты на занятия или с занятий? — осведомился мужчина.
— Уже закончила.
— Можно я угощу тебя стаканчиком, а ты расскажешь мне, как это было?
Любопытно.
Я взглянула на часы. Эгги должна была освободиться только через несколько часов — она преподавала иностранные языки. Я обычно знакомилась с кем попало только в компании сестры, но, с другой стороны, незнакомые мужчины никогда и не подходили ко мне ни с того ни с сего как ни в чем не бывало.
— Почему бы и нет, — ответила я, собирая книги в рюкзак.
Он протянул руку, помогая мне встать, и я взяла ее, заметив, что ладонь у него потная.
Мы сели на солнечной террасе университетского бара среди оравы студентов. Мне нравились длинные летние вечера, когда темнело поздно.
— На каких занятиях ты сегодня была? — спросил мой новый знакомый. Он казался чуть старше меня. Я гадала, кто он — студент или преподаватель.
— Просто встречалась с научным руководителем.
— Руководителем чего?
— Я пишу диссертацию.
— Хм. Смотри-ка, ты меня уже удивляешь. Я нахмурилась, не зная, обижаться или нет.
— Какой темой занимаешься?
— Волками.
Он засмеялся.
— Ну конечно. Классическая академическая профанация — изучать волков в стране, находящейся за тысячи километров от места их обитания, зная, что ты никогда не встанешь из-за компьютера.
Я изумленно уставилась на него.
— Ладно, расскажи мне, что ты узнала о волках по книгам, — продолжил он.
Я отвернулась и посмотрела на расположенный в конце лужайки пруд, в котором плавали утки. Жирные белые гуси вразвалочку расхаживали по берегу, счастливо гогоча. Ветер сдул с моего лба челку. Я подумывала поинтересоваться именем своего спутника, но догадалась, что это часть игры. Не буду спрашивать, пока он не спросит мое.
— Ну же, детка, — подтолкнул он, — признаюсь, ты меня заинтриговала.
Когда я повернула к нему голову, он наклонялся ближе ко мне. Крупный, как футбольный полузащитник, с угловатым, таким чистым лицом, в этом свете он выглядел как актер из старого кино. Меня поразило, насколько он привлекательный, и внезапно я поняла, что не испытываю к нему неприязни, а наоборот, меня к нему влечет, и, к своему ужасу, поймала себя на том, что желаю произвести на него впечатление.
— Я изучаю когнитивные «карты», которые волки создают для себя на своих территориях. Это представления о ландшафте и природных циклах, которые передаются из поколения в поколение, и потому волки знают свою землю досконально и никуда с нее не уходят без особой причины. Волки не мигрируют. Они меняют место только с определенной целью и детенышей учат тому же. Они даже могут делиться друг с другом мысленными образами.
И как же они это делают?
— С помощью воя. Рисуют картинку голосом.
Теперь он пристально смотрел на меня, никто еще не смотрел на меня с таким вожделением.
— Ладно, прикольно, — заценил он. — И почему ты этим занимаешься?
Я пожала плечами.
— Меня увлекает мысль, что животные могут передавать друг другу воспоминания. Некоторые воспоминания сидят так глубоко, что живут уже не только в мозгу, но и в теле.
— Ну вообще-то ничего в теле не живет, это просто игра твоего мозга. — Он провел пальцем по моей руке, в которой я держала джин с тоником. Я вздрогнула. — Это почувствовал твой мозг, а не рука.
— А если на мозг нельзя положиться? — Иногда функции моего мозга очень осложняют мне жизнь. Но порой, конечно, чудесным образом преображают ее. Я не собиралась признаваться в своих способностях: эти грабли я уже давно научилась обходить. Мужчины обычно воспринимают мою откровенность как приглашение испытывать меня, прикасаться ко мне. — А что ты изучаешь? — спросила я, чтобы сменить тему.
— Нейрохирургию.
— Ты нейрохирург? Вот блин! Предупреждать надо.
— А что не так?
— Теперь я чувствую себя дурой из-за того, что начала рассуждать про работу мозга.
Не стоит. Я просто мясник. Пойдем прогуляемся.
Я заморгала.
— А как насчет выпить?
— Мне расхотелось.
Он повел меня по парку, потом по улицам города. Я написала Эгги короткое сообщение, что встретимся дома позже, и почувствовала приятное волнение при мысли о том, как горячо она одобрит это неожиданное рандеву. Я чуть было не попросила сестру присоединиться к нам, потому что радоваться жизни без нее было для меня неестественно, но напомнила себе, что у меня должны быть и единоличные приключения. В голове невольно звучали мамины слова: «В конце концов вам придется расстаться».
Мы гуляли долго, и разговаривать с незнакомцем в основном было легко, не считая тех моментов, когда он вдруг так внезапно менял тему, что я просто обалдевала. В такие минуты в его взгляде мелькало что-то странное — то ли улыбка, то ли скука. А потом он выбирал новое направление беседы, и я в растерянности пыталась сориентироваться.
Также резко он вскоре сменил и маршрут, и мы оказались перед многоквартирным домом, где, не спрашивая о моих желаниях, он вошел в подъезд и остановился, ожидая, что я последую за ним.
Я колебалась. Говорила себе, что это уже перебор, слишком смело с моей стороны пускаться во все тяжкие, да и к тому же опасно, но, если честно, сомнения длились всего долю секунды. Прилив возбуждения напоминал страх, но и пробудил какую-то жажду, жажду событий, каких угодно, и, как всегда, неутомимое любопытство перевесило все остальное. Тело само по себе, без моего ведома, к чему-то стремилось и что-то знало. Так что я пошла за незнакомцем в дом, потом лифт поднял нас на последний этаж, и я ступила следом за ним в его квартиру. Чтобы у меня были и свои впечатления. Чтобы испытать свои собственные, а не подсмотренные ощущения.
Утром он отвез меня домой. Я до сих пор не знала его имени. Он до сих пор не знал моего. Я вся горела, вспоминая головокружительный тактильный опыт, гладкость шелковых лент, стягивавших мне руки, привязывавших меня к кровати, прикосновения его губ к моему телу, волну возбуждения, которую они вызвали, иллюзию, будто я перенеслась в другую жизнь.
Когда он остановился у нашего дома, мне вдруг пришло в голову, что я не говорила ему, где живу.
Внутри у меня похолодело.
Но крошечный кусочек моего сознания, в самом темном углу, уже обо всем догадывался, не так ли?
Разве я с самой первой минуты не знала, что происходит?
Он казался расслабленным, но слегка нетерпеливым. Спешил на работу. Так что поцеловал меня без медленной, томительной страсти предыдущей ночи, но в этом поцелуе была новая фамильярность, говорившая о том, что такое прикосновение губ нам уже привычно.
— Пока, детка, — сказал он. — Сделай мне одолжение, вспоминай обо мне сегодня, ладно? Подумай обо мне, когда будешь в душе.
Я, ошеломленная, выбралась из машины и вошла в дом.
Эгги крикнула мне из кухни:
— Иди сюда! Немедленно! Выкладывай!
Я села в кухне на скамью. Эгги налила мне кофе из стоявшего на плите кофейника.
— Странная ты какая-то, — заметила она.
— Да я даже не знаю, что и сказать, — призналась я. — Это было так… неожиданно.
Может, я и говорила ему свой адрес. Скорее всего. Утром я была рассеянной. Когда эта мысль овладела мной, меня снова охватил трепет возбуждения.
— Я даже имени его не знаю.
— Охренеть! — Эгги закинула назад голову и завыла волком.
— Тише ты, — засмеялась я.
Вдруг без предупреждения дверь в наш маленький дом открылась, и вошел человек. Я изумилась, но потом увидела, что это он, тот самый мужчина, и расплылась в удивленной улыбке, и все стало происходить одновременно, и он сказал:
— Ты забыла у меня в машине телефон, детка, — и я сказала:
— Ах, — и Эгги сказала:
— Привет, красавчик, — и почему-то мы обе направились к нему, и потом он остановился, и мы остановились, и все трое просто смотрели друг на друга, пока до нас доходил весь взаимный ужас произошедшего.
— Вот дерьмо, — выругался он и бросил мне быстрый взгляд, будто умоляя о чем-то, может быть о пощаде. Потом взгляд его метнулся к Эгги и остановился на ней. — Я не знал, Эгги, — четко произнес он. — Я думал, это ты.
Сестра смотрела на меня, я смотрела на нее.
— Так и есть, — проговорила я. — Он действительно так думал. Он не спросил, как меня зовут.
Мы мучительно ждали ее ответа.
И она сказала, разрывая мне сердце своим великодушием:
— Что же нам делать? Посмеяться над этим или убить его?
Его звали Гас Холлоуэй. Он был новым бойфрендом Эгги, которого я еще не видела из-за его сумасшедшего рабочего графика. Ему было тридцать лет, он учился в ординатуре в Королевской больнице принца Альфреда, а по вечерам во вторник играл в регби. По утрам он клал в кофе шесть ложек сахара, всегда пил только виски «Файербол», а с Эгги познакомился, когда она учила его племянника японскому. Он ломал правила. Он воплощал собой самоуверенность. Она могла кончить от одного только его взгляда. У него было полдюжины комплектов французского постельного белья, и он менял их каждый день.
Это то, что я знала о Гасе до встречи с ним.
То, что я узнала той ночью, я не имела права знать.
Но кое-чего я не знала. Это нечто скрывалось в глубине его души, в самом отвратительном тайнике, в том месте, о существовании которого мама пыталась нас предостеречь, да вот только я ее не слушала, никогда не слушала.
Когда Гас наконец ушел, было уже поздно. Я спряталась в своей комнате, не представляя, как смогу когда-нибудь показаться ему на глаза. Они разговаривали несколько часов и потом занялись тем, чем, разумеется, занимались постоянно, и это, вероятно, означало, что они собираются компенсировать предыдущую ночь. Какой жалкой и ни на что не годной я, должно быть, выглядела вчера в сравнении со страстным животным, с которым Гас обычно занимался любовью. Как он мог не догадаться?
Потом Эгги пришла в мою комнату и скользнула в кровать рядом со мной.
— Он говорит, что думал, будто мы играем в вымышленную нами игру, — объяснила она мне. — Когда мы притворяемся персонажами пьес. — Сестра покачала головой, потом призналась: — Мы иногда так забавляемся. Начинали, чтобы помочь мне репетировать.
Эгги играла в любительском театре. Ее взяли в одну пьесу только потому, что она говорила по-немецки.
Я кивнула, не зная, что сказать.
Может, он и не знал. Может, и я не знала. Нет, я правда не знала. Не отдавала себе отчета.
Я вспомнила его взгляд, когда он увидел нас утром стоящими рядом. В его глазах не было удивления, только чувство вины.
— Извини, Эгги, — проговорила я. — Я промахнулась.
— Будем его делить.
— Что ты такое говоришь?
— Он наверняка не откажется. — Эгги сжала мне руку; она пребывала в каком-то нездоровом возбуждении и определенно не шутила, в голове у нее явно что-то развинтилось. — Я ничего не делаю без тебя. У нас с тобой так не принято. Мы делимся всем.
Я заложила волосы ей за уши.
— О господи. Ты, наверно, самый щедрый и самый невменяемый человек на планете.
Эгги фыркнула мне в плечо, и я не могла понять, смеется она или плачет.
— Я не смогу быть с мужчиной, зная, что он тебе нравится, — сказала она. — Не смогу. Я его брошу.
— Гас мне вовсе не нравится, — ответила я. — Когда я говорю, ему скучно.
Сестра засмеялась сквозь слезы.
— Он так со всеми себя ведет. Вообще-то он еще тот мудила.