Вечер четверга. Я топчусь на холодной улице около магазина пряжи, пытаясь собраться с силами, чтобы войти. Что я делаю? С местными жителями я общаться не хочу, так какой черт принес меня сюда? Наконец я решаюсь и открываю дверь. Над порогом звенит колокольчик, и несколько лиц поворачиваются ко мне.
— А вот и она, — говорит Дуглас. — Входите, милочка.
Старик встает, предлагая мне свой стул, и берет себе другой.
— Спасибо, — благодарю я, садясь рядом с миссис Дойл, которую Дункан навещает почти каждый день и у которой я покупала тест на беременность.
Люди сидят в круг, некоторые лица мне знакомы — Холли и Бонни машут мне, — а остальных, не только женщин, но и пару мужчин, я не узнаю.
Холли, оказавшаяся рядом со мной, передает мне чашку.
— Что это?
— Вино из крапивы, — отвечает она. — Дуглас сам его делает.
— Домашнее? — Я отхлебываю и издаю долгий свист.
— Да, это ракетное топливо, но выбора у нас нет — он заставляет нас пить свое зелье, — улыбается Холли.
— А где же ваше вязанье? — спрашивает меня миссис Дойл, но она говорит с таким сильным шотландским акцентом, что я не понимаю, и ей приходится повторить вопрос.
— У меня его нет. Я никогда раньше не вязала.
— Надо же, — удивляется пожилая дама. — Ну ничего, дорогая, я вас научу. — Это ей тоже приходится повторять, пока она не фыркает от смеха: — А я-то думала, это я глухая тетеря.
Холли переводит эти слова для меня, и мы все вместе смеемся.
Пока миссис Дойл учит меня вязать на огромных спицах, вытягивая нить из толстых мотков шерсти, которые, как я подозреваю, обычно используются, чтобы занять детей, Холли болтает — выясняется, что у них с Амелией есть дочери-двойняшки, которые не перестают их расстраивать. Узнав, что я тоже одна из девочек-близнецов, которые когда-то постоянно огорчали маму, она даже визжит от восторга.
— Помоги мне, Инти, пожалуйста. Они только и делают, что шепчутся друг с другом и потешаются над нами!
Миссис Дойл пытается распустить жалкий результат моих стараний, и оказывается, что даже семидесятитрехлетняя женщина, которая едва шевелит артритными руками, в состоянии сделать несколько рядов вязки, не спутав нитки. Я пожимаю плечами.
Холли я говорю:
— Тебе не понравится то, что я скажу.
— Давай, ошарашь меня.
— Ты никогда не сможешь стать им настолько близкой, как они друг для друга, так что брось пытаться прямо сейчас.
Она откидывается на спинку стула.
— Господи. Она сногсшибательна, а, миссис Дойл?
— Не упоминай имя Господа всуе, дорогая, — не поднимая глаз, отвечает старушка.
— Извините, миссис Дойл.
Затем разговор переходит к питомнику Дан-дрегган, расположенному к западу отсюда, окало озера Лох-Несс, — центру деятельности благотворительной организации «Деревья для жизни», предпринимающей усилия по спасению живой природы. Миссис Дойл, как выясняется, давно работает там волонтером и завтра отправляется туда на очередной этап посадок.
— Сколько вы им помогаете? — спрашиваю я ее.
— Уже много лет. В этих краях большинство людей время от времени сажают деревья. Нужно же заботиться о своем доме, правда?
Она медленно, чтобы я понимала ее, рассказывает мне о четырех тысячах гектаров земли, на которых воссоздан лес, о миллионах посаженных деревьев, а заодно и о проблемах, с которыми сталкиваются защитники природы.
— Березы каждый год разбрасывают огромное количество семян, но олени приходят и поедают молодые деревца, так что после них ничего не растет. Уж сколько десятилетий мы пытаемся уменьшить вред от оленей, это началось еще до вашего рождения, дорогая. Но в тех краях нет волков, которые могли бы сократить популяцию. Так что нам здесь очень повезло.
— Может, волки придут и туда, — шепотом говорю я. — Когда поймут, что там безопасно.
— Ах, как я на это надеюсь. Но пока знаете, что мы делаем, чтобы заставлять оленей менять места выгула?
— Что?
Она показывает на Дугласа и сипло смеется.
— Мистер Макрей иногда ездит туда со мной и вместе с несколькими женщинами помоложе выходит в лес ночью с волынками. Разрази меня гром, если это не самый ужасный звук на земле, но он прогоняет с места наглых вредителей.
Я смеюсь вместе с ней, а Дуглас выпрямляется на стуле.
— Теперь я вижу, что вы не хотели оскорбить мое исполнение, миссис Дойл.
— Вовсе нет, мистер Макрей, учитывая обстоятельства, я была довольно деликатна.
Хохоча, Дуглас держится за живот, и вскоре весь кружок подхватывает наш смех. Мне кажется, два старика слегка флиртуют друг с другом.
— А что еще делается, чтобы возродить шотландскую природу? — спрашиваю я миссис Дойл, желая разговорить ее. Я счастлива найти такого собеседника.
— Ой, много чего, дорогая. Начиналось все, я бы сказала, наперекосяк. Когда мы осознали, что из-за вырубки деревьев у нас остаются только несколько жалких рощиц каледонской сосны, то лесничие, вместо того чтобы сажать исконные растения, зачем-то попытались приживить здесь неродные хвойники! Безумие! Это губительно для местной флоры. Ну вот, и потом здравый смысл возобладал, и мы стали сажать эндемики и возвращать в лес бедных пропавших животных. Для начала бобров. Я слышала, к югу от нас владельцы земли платят за то, чтобы на их территориях водилась живность, так сильно они любят зверюшек. А скоро мы поедем на север, на заболоченные земли.
— А где это?
— На полуострове Амхойн. Там самое большое в мире торфяное болото. Оно хранит неисчерпаемые запасы углерода. Больше, чем любой лес, я полагаю.
— Серьезно?
— И они еще хотят построить там космодром! Не где-нибудь, а именно там! Болваны. Знаете, что происходит с торфом, если на него попадет искра? Он загорится и будет гореть бесконечно, выпуская весь этот углерод в воздух. Такие места требуют бережного отношения, а эти умники решили запускать оттуда ракеты! Видали вы таких кретинов, а?
Я киваю; этот рассказ и правда привел меня в ужас.
— А что вы будете там делать?
— Протестовать, конечно.
Я с восхищением смотрю на собеседницу.
— Надеюсь, вы не обидитесь на мои слова, но я встречала мало людей вашего возраста, которые так приветствуют идею сохранения природы.
— Ой, какая ерунда. Таких, как я, полно среди зеленых бузотеров. Мы еще ого-го!
Я слышу в ее голосе страсть, и душу согревает надежда.
— А знаете, в чем секрет, дорогая?
— В чем же?
— Все очень просто: не обязательно заниматься возрождением в очень больших масштабах. Можно начать с малого, со своего заднего двора. Я много лет выращиваю полевые цветы, и о! — какие только крошечные существа не наведываются ко мне в гости.
— Как чудесно, — с придыханием произношу я. — Можно я тоже как-нибудь наведаюсь к вам?
— Конечно, дорогая, это будет честь для меня, — отвечает миссис Дойл. — Внести свой вклад гораздо проще, чем многие думают, — добавляет она. — Но знаете, перемены многих пугают, — заключает пожилая женщина через некоторое время. — Однако дело в том, что, когда ты распахиваешь сердце для возрождения пейзажа, ты открываешь дорогу и для возрождения самого себя.
Проходит пара часов, и я успеваю поговорить с большинством членов клуба, а Дуглас — рассказать множество совершенно непристойных анекдотов, заставляя нас всех хихикать. Мы угощаемся вкусным сыром; когда я тянусь за мягким бри, миссис Дойл тихо предупреждает: «Не советую вам, дорогая. И только когда мы закругляемся, мне приходит в голову, что это удачная возможность выведать что-нибудь о Дункане.
— Миссис Дойл, — обращаюсь я к старушке, сворачивая оставшуюся шерсть так же, как она.
— Да, милая?
— Я заметила, что Дункан часто вас навещает…
— О, дай Бог ему здоровья. — Она очаровательно улыбается. — Мы все любим нашего Дункана.
Я не знаю, о чем именно собираюсь спросить, и в конце концов просто говорю:
— Он кажется очень добрым.
— О да, Дункан очень добрый. Очень. Вот почему мы все так часто зовем бедного парнишку к себе.
— Что вы имеете в виду?
— Этому мальчику нужна любовь. Семья.
Я с удивлением смотрю на нее. Мне как-то не приходило в голову, что это они о нем заботятся, а не наоборот. Что на самом деле это Дункан одинокий человек, нуждающийся в помощи.
После кружка вязания я еду в «Белого гуся». В переполненном людьми пабе сидит Лэйни. Она пришла со своими братьями и Фергюсом и пьет белое вино. Мне не хочется припирать ее к стенке, но, может быть, на публике она скорее согласится со мной разговаривать. Я направляюсь к ее столу, мужчины приветственно кивают мне, но Лэйни не здоровается. Она смотрит на меня молча, с ожиданием и кажется при этом измученной, усталой не по годам. Теперь она единственная владелица близкой к разорению фермы. Но по крайней мере, она больше не боится за свою жизнь.
— Привет, Инти, — здоровается со мной Фергюс. — Присоединишься к нам?
— Можно я украду у вас Лэйни на пару слов? — спрашиваю я.
Женщина колеблется, потом встает.
— Что вы пьете?
— Шардоне.
Я указываю ей на тихий уголок около камина и направляюсь к бару. Сначала я хочу заказать два бокала вина, но потом передумываю и беру себе минеральную воду.
Я протискиваюсь за каменную стенку и сажусь на диванчик. Здесь можно поговорить с глазу на глаз, никто не подслушает.
— Как у вас дела?
— Нормально, спасибо.
Я с трудом глотаю и признаюсь:
— Я волновалась за вас. Приходила проведать пару раз…
— Спасибо за еду и вино. О чем вы хотели поговорить?
— Сначала я хочу сказать, что мне жаль Стюарта. Сочувствую вашей утрате.
— С чего бы вдруг? Вы достаточно ясно выразили свое отношение к нему.
Правда? А я-то думала, я чертовски смягчила свое мнение.
— Как держится его семья? Родители живут в городе, да?
Она кивает, слегка разжимая стиснутые руки.
— Все время спрашивают, где Стюарт.
— Что вы им отвечаете?
— Что я не знаю.
Я собираюсь посочувствовать ей, когда она добавляет:
— Но это ложь.
Слова замирают у меня на языке.
Лэйни смотрит на меня, изучает мое лицо, а я в ответ разглядываю ее и от неловкости стучу по столу пальцами.
— Что случилось той ночью? — спрашиваю я. — После того как вы забрали его со станции?
— Я отвезла мужа домой, и мы легли спать. А когда проснулась, его не было. Так я всем рассказываю.
— А это правда?
— Стью сильно избили. На груди и на животе были ужасные синяки. Пока мы ехали домой, он сказал, что Дункан набросился на него, как будто с цепи сорвался, и это наводит на размышления. В машине он раскинул мозгами и пришел к выводу, что без серьезного повода никто не станет так кидаться на людей. И спросил меня, был ли у него повод. — Лэйни отхлебывает вина. Она говорит спокойно, размеренно, но я думаю, что вино ей необходимо, чтобы сохранять невозмутимость. — Я ответила «нет», — продолжает она. — Не могла представить, что случится, если муж узнает правду. Я солгала и унесла бы эту тайну с собой в могилу.
Но, полагаю, он все знал. Может, давно уже догадывался. Несмотря на слабость, он все-таки заставил меня свернуть в другую сторону. Куда мы направляемся, не сказал, но как-то притих. Потому я почувствовала неладное: Стью не злился на меня — только закипал. Он явно что-то задумал.
Внезапно я начинаю нервничать. Не знаю, почему она рассказывает мне все это. Я, конечно, хотела услышать ее версию, но не подозревала, что это будет так трудно. В мозгу у меня срабатывает предупреждение об опасности.
— Мы добрались до поворота к дому Дункана, — продолжает Лэйни. — Я остановилась. Стью велел мне ехать дальше, но я не могла. Он вылез из машины и ушел.
— Когда это было? В какое время?
Она качает головой — не знаю, потерялось в памяти. События она излагает, как конспект, упоминая о моментах, которые, должно быть, тысячу раз прокручивала в голове.
— Я тронула машину, чтобы ехать домой. Позвонила Дункану. Предупредила его, что Стью знает о нас и направляется к нему. Я подумала про Стюарта: да пошел он куда подальше, пропади все пропадом, пусть делает что хочет; может, если он нападет на полицейского, то в конце концов ему это с рук не сойдет. Но он был в таком состоянии… Мне известно, на что он способен в слепой ярости. Я не могла просто… не знаю. Что-то заставило меня повернуть назад. Наверно, я надеялась остановить его в случае чего. — Она выпивает вино почти до дна. — На повороте, где он вышел, я его не нашла, а потому двинулась дальше. Проехала мимо вашего дома, через лес. И тогда увидела вас.
У меня пересыхает в горле.
— Я видела, что вы сделали с ним, — говорит мне Лэйни. — Вы были прямо около дороги. Вы знали, что вас прекрасно видно с дороги?
«Да. Я была слишком близко, черт возьми. Но что мне оставалось делать? Не я же бросила там труп!»
Подходит официант, чтобы забрать у Лэйни бокал. Она заказывает еще один.
— Два, пожалуйста, — чуть слышно произношу я.
Когда мы остаемся одни, я отодвигаю стул как можно дальше, втискиваясь в угол так, что невозможно дышать.
— Вы рассказывали об этом Дункану? Об этом вы говорили в тот вечер у него дома?
Она качает головой.
— Я умолчала о том, что видела, но хотела выяснить, почему он не ищет в той части леса — Дункан знал, что Стью пошел к нему той дорогой. Так почему же он не стал искать там?
— И что он ответил?
— Что искал. Что обошел все вокруг и ничего не обнаружил. Сказал, что это странно и Стюарт, должно быть, пошел куда-то еще.
Следует пауза.
Лэйни могла назвать ему конкретное место, где я похоронила Стюарта. Но не сделала этого, из чего я заключаю: она подозревает, что Дункан убил ее мужа.
Пока это единственное разумное объяснение. Он никому не сказал о звонке Лэйни, чтобы отвести от себя подозрения. Это значит, что Стюарт был около его дома, а также что Дункан находился в лесу во время убийства.
Когда Лэйни позвонила Дункану, чтобы предупредить его, он был со мной в постели. Ночью он вышел, чтобы встретиться со Стюартом. Возможно, они снова подрались. Дункан убил его. А потом услышал, как кто-то бредет по лесу, и скрылся. Не прятался ли он в темноте, наблюдая, как я закапываю тело, в то время как Лэйни наблюдала за мной с дороги? Или он ушел и не знал, что я была там? Но наверняка мог и догадаться, когда вернулся в дом и обнаружил, что в постели меня нет.
Подумать только: мы четверо в одно и то же время бродили по одному и тому же уголку леса, проходили друг мимо друга, как призраки в лунном свете.
Я опасаюсь, что меня сейчас вырвет.
По крайней мере — и это слабое, но утешение, если Дункан знает, что я сделала, он вряд ли арестует меня, рискуя навлечь на себя обвинение в тяжком преступлении. Но Лэйни не имела к этому никакого отношения. Она может еще обратиться в полицию и выдать нас обоих.
— Что вы собираетесь делать? — спрашиваю я.
— Я могла бы прямо сейчас запустить этим бокалом вам в физиономию, — говорит она так спокойно, что меня пробирает озноб. — Думаю, мне от этого полегчало бы.
— Да, возможно.
— Кто вы вообще такая? — спрашивает она. — Откуда явились? Как вы… Как человек может принять такое решение?
— Если честно, Лэйни, этот вопрос я задаю себе каждую долбаную ночь.
Нам приносят вино, и мы обе жадно приклады — ваемся к бокалам. Наплевать, что я не собиралась пить. Сейчас мне это совершенно по фигу.
— Вы когда-нибудь представляли, как бьете мужа? — спрашиваю я. — Когда он бил вас.
— Конечно. Я все время думала об этом. Размышляла, сумею ли. Воображала, как это можно сделать.
— Я тоже об этом думала. Когда я познакомилась с вами обоими и увидела ваши травмы, то эти мысли не выходили у меня из головы.
Лэйни с изумлением смотрит на меня.
— Но есть разница между тем, чтобы воображать преступление и совершить его в реальности, причем неизмеримая разница.
Она хмурится:
— Что вы имеете в виду?
— Если вы хотите донести на меня, — говорю я Лэйни, — я не стану вас винить. Тогда вы сможете похоронить мужа по-человечески. Для вашей семьи так лучше, да? Так что, если нужно, действуйте.
Она наклоняется вперед, глядя мне в глаза.
— Думаете, мне нужно ваше разрешение? Если бы я хотела вас сдать, то не медлила бы. Провалитесь вы, Инти. Чтоб вам пусто было за то, что вы сделали меня своей должницей. Я теперь обязана вам, и это полный звездец, потому что хреново принимать от кого-то подобные услуги. — Лэйни поднимает к глазам руку, и я вижу, что она трясется. Моя собеседница так порывисто встает, что стул с грохотом падает на пол. — Мы еще поговорим, ладно? — произносит она. — Попозже. Я просто… предполагалось, что я проведу приятный вечер в компании своих братьев, а теперь у меня пропало настроение.
— Конечно, как скажете. Извините, мне очень жаль. — Потом: — Лэйни… вы рады, что его нет?
Ответ значит слишком много.
Она смотрит на меня.
Вы всерьез спрашиваете меня об этом?
Я киваю.
Она проводит рукой по лицу. Потом говорит:
— Он был моим лучшим другом, я его любила и годами была призраком. Конечно, я рада, что его нет.
На улице я чувствую, как вся моя уверенность испаряется. Ее слова посеяли в моем мозгу какие-то сомнения.
Дома я забираюсь в кровать к сестре. Она не спит и поворачивается ко мне. Мы смотрим друг на друга в темноте.
— Ты настоящая? — шепчу я.
Она не издает ни звука и даже не шелохнется.
— Или ты умерла?
Эгги поднимает руку к лицу, прикасается пальцем к щекам, к своему лбу — к моему лбу, к своим губам — к моим губам.
— Я не могу избавиться от тебя, — настаиваю я, ясно ощущая ее прикосновения, и все же не игра ли это моего воображения? Не притворяюсь ли я, что это правда, когда на самом деле ничего подобного нет? — Ты призрак? — спрашиваю я ее.
Эгги до боли сжимает мою руку, так сильно, что чуть не ломает мне кости. Наверно, она сознательно пытается причинить мне боль. Потом она делает знак. Один из первых, которые когда-то придумала.
«Я не знаю».