Колосья под серпом твоим

Буланцов ничего не понимал из разговора, но сыщицкой догадливостью сообразил одно: шеф получил страшный удар. И еще отметил себе: шеф теперь никогда не простит этого человека.

Алесь встал.

— Ну вот, — сказал он. — А теперь...

— Конечно, — смягчился Мусатов. — Я надеюсь, вы поняли, что это была шутка?..

— Я и не сомневался в этом. Разве такие вещи говорятся не в шутку между цивилизованными людьми? Конечно, шутка.

Капитан стоял бледный.

Глаза Алеся смеялись.

— Хватит, капитан. Я надеюсь, вы отмените этот приказ и по­стараетесь найти настоящих преступников? Ведь если каждый залп — это ступенька вашей карьеры, я положу этому конец.

И впервые за весь разговор возвысил голос:

— И если вы тронете еще одного из них — вас повезут отсюда под рогожей в Могилев или под войлоком в острог. Поняли вы это, господин штуцер, господин пуля, господин свинец?!

Мусатов сидел, глядя на доски стола.

— Ладно, — заявил он наконец. — Я отменяю приказ, Булан­цов... Погоню за Корчаком.

Через три часа прибыл от Исленьева едва живой гонец. Он привез приказ: «Срочно отпустить невиновных, искать Корчака с бандой, на время рассмотрения дела князя Загорского — под домашний арест».

Алесь улыбнулся: Исленьев думал, чтобы ему, Загорскому, не сделали под горячую руку вреда. Старик заботился о нем. Вот так старик! И это ничего, что приказ вице-губернатора словно возвы­сил немного в собственных глазах жандармского капитана, вра­га, от которого со временем нельзя будет ждать пощады, если его только не убьют Корчак или Черный Война.

Пускай себе возвышается, пускай думает, что если домашний арест, то последнее слово остается за ним. Алесь знает, для чего так сделал Исленьев, и, стало быть, он достиг цели, не дал про­литься крови и спас невинных.

Лекарь Ярославского полка Зайцев подошел даже поблагода­рить его за перевязки, сказал, что сделано это достаточно хорошо. Алесь покосился на капитана, сказал, что ему приятна похвала об­разованного и искушенного человека, и пригласил Зайцева бывать у себя.

Старик покраснел. Покраснел и Мусатов, только по другой причине. И не выдержал. Сопровождая Алеся к саням под любо­пытными и доброжелательными взглядами солдат, начал с притворным сочувствием укорять его:

— Здесь черт знает что делается. Попечение необходимо, а то все вокруг несытыми глазами смотрят. Иудеев одних на страну сколько — и все они немецкие шпионы. Недаром ведь их больше всего сидит от Варшавы до Риги, до Минска, а еще от Кенигсберга да той же Риги и Петербурга: на коммуникационных путях враже­ских армий. А тут еще свои нигилисты, поповское да мужицкое семя. Народ науськивают! Эх, господин Загорский, такое положение, а вы в эти глупости по молодости лет лезете. — И ласково заглядывал ему в глаза. — Вам что приходится? Вы в первых российских помещиках по богатству, — гудел жандарм. — Разве у вас не свобода? Да вам в сто раз лучшая свобода, нежели в их холуйских фаланстерах.

«Ничего у меня нет, — думал Алесь. — Ничего из того, что мне надо. А надо мне все. И прежде всего свобода всем народам моей родине. Что ты знаешь об этом, грязная свинья? И рассуждения твои только и можно назвать, что le delire du despotisme, как сказал бы старик Исленьев. И сам ты быдло, лакей душою».

Он сел в сани и закрыл глаза, чтобы не смотреть на караульного солдата. Со вздохом и облегчением закрыл глаза и вытянул ноги. Два солдата поскакали за ним, чтобы провести за село.

За санями бежал на длинном поводке Урга. Он не привык к такому — фыркал и мотал головою.

Сквозь радужные сжатые веки Алесь видел мертвое в ожида­нии расправы село. В ожидании расправы, которой не будет.

Растаявший мартовский снег, вороны, прижатая ожиданием деревня, резкие голоса солдат.

На мгновение ему стало больно. Он вспомнил слова Корчака и подумал, что за презрение предков к народу, за презрение образо­ванных к народу — не пришлось бы платить детям, любящим этот народ. Но тут же подумал, что постарается, чтобы Корчак, если сведет их судьба, изменил о нем мнение. Он видел в этом мужике великую чистоту ненависти. Как нужны им люди, умеющие ненавидеть! Хороший мужик! И как жаль, что нельзя всего раздать, чтобы поверили тебе. Деньги нужны делу. Ничего, с Корчаком они еще встретятся. Он, Алесь, сделает все, чтобы тот был товарищем ему. У них одно дело.

Ничего. Ничего. Все еще будет хорошо, чисто, смело. И люди на земле будут людьми.

Садилось пурпурное солнце, и тени на снегу стали изумрудно-зелеными, чище морского зеленого луча, увидев который, по­говаривают, нельзя ошибиться ни в любви к женщине и родине, ни в ненависти.

И он теперь твердо знал, что он любит и что ненавидит, и отку­да у него такая боль, и почему он никак не может успокоить себя.

— Ничего, ничего, — успокаивал он себя. — Ничего.

...Он открыл глаза. Ехали по озерищенскому берегу, едва ли же под самым обрывом. И он вспомнил, как давным-давно, один­надцать лет назад, здесь сидели под знойным солнцем маленькие дети.

Что тут было еще? Ага, груша. Вся бело-розовая, вся, до послед­ней веточки, усыпанная цветенью, вся светоносная, вся в сытом звоне пчел.

Она стояла в тот год лишь силою собственных корней, укрепив ддя себя полукруглый форпост.

В собственных руках держала жизнь.

И за нею была земля, а перед нею течение, и следующий паво­док должен был обрушить грушу головою в волны, и ей следовало бы подготовиться к смерти. Но она не знала этого, она цвела.

И лепестки падали на быстроту реки.

Где она сейчас? Алесь смотрел под откос и наконец увидел то место. Под кручей растаял снег, и в проталине чернело что-то длинное.

Мертвый ствол занесенной песком груши.

Тоска и боль овладели сердцем, резанули по нему, как ножом. Груша, детство, лирный звон. Груша! Спасай меня от моей то­ски, спасай меня от моей любви.

Сани завернули и остановились перед крыльцом загорщинского дома. Алма, староватая уже, толстая, как туго напиханный широкий мешочек, завиляла хвостом, побежала к саням, потом увидела чужого с оружием и залаяла на него так, что, казалось, разорвется все ее тельце.

Змитер взял Ургу и пошел с ним. Уехал и солдат. Алесь медлен­но начал подниматься в дом.

...Он блуждал по комнатам, сам не зная, что ему надо, к чему его влечет. И наконец, не понимая как, пришел туда, где они с Майкой еще детьми смотрели сквозь цветные стеклышки.

Все было как прежде. Вот на этом диване когда-то сидела Май­ка, когда он отвел потом глаза на стенку и увидел ее, черную с лиловыми волосами.

А вот и шкатулочка со стеклышками. Забыли. Если смотреть сквозь красное стекло — какое страшное, дымно-багровое пламя ревет над миром. Такое страшное, словно вот-вот взревут трубы архангелов и небо упадет на землю.

А это что?

Бог ты мой, черепок китайской вазы, которую разбили тогда. Дед еще говорил: «Бейте, так ей и надо!»

Он раздал черепки. Интересно, сохранила ли Майка? А Франс? Сколько друзей, ровесников. Можно склеить все эти черепки, и опять будет ваза. А вазу поставить в общем, в солнечном доме, в котором живут все.

Ваза-ваза. Белая ваза с синими рыбами.

Он пошел по полутемным комнатам. Черные ели. Мраком наполнен дом. За окнами гостиной холодная звезда горит между деревьев. Что это, начало конца или конец начала?

Хоть бы поскорее, хоть бы поскорее восстание! Пускай даже смерть! Так как невозможно больше терпеть это гнилое, душное лихолетье, ложь, рассуждения кроеров, мусатовых, корвидов, дембовецких — всей этой сволочи.

И невозможно больше сидеть в этом доме, видеть в темных окнах конусы елей и острую, как солдатский штык, направлен­ный в твое сердце, звезду. Невозможно видеть рабов и господ невозможно упражняться в терпении, видеть, как другие совер­шенствуются в лести. Невозможно видеть церковь, короны, рас­шитые мундиры. Невозможно видеть на каждом перепутье, над всей страной взлет пробитых гвоздями рук.

Лучше бы уж ему, Алесю Загорскому, искупить грехи всех, своей кровью добыть освобождение для всех, погибнуть за всех.

Он вдруг понял, чего ему не хватает, пока нет битвы. Пускай себе друзья и он сам пренебрегают стихами. Сегодня он не может.

Перо бежало, оставляя строки:

Чем прогневила ты Бога? И чем разозлила,

Что над тобою, еще не воспетой и сотнею строф,

Маятник времени пал и костельная тьма наступила,

Тьма и пробитых ладоней, и тысяч неправых голгоф?

Что ты совершила земле — от фиордов до Рима,

Что заливали пожары тебя под напором ветров,

Что умирали в сибирях твои молодые багримы,

Что достоевские съехали с пашен твоих и боров?

Кто же отнял твою память, моя дорогая,

Что ты, во веки веков, забывая страданье свое,

Лучших поэтов страны ты забвением смертным караешь,

Лучших пророков камнями незнания бьешь?

Верю в одно. Когда в небе полынь вдруг засветит

И вековечное зло ощутит свой удел,

Ты на суде — под архангелов трубы — Марии ответишь.

Скажешь единое слово за всех на планете людей:

«С речью родной умерла. Я для будущих дней не восстала,

Чтоб на руинах моих искупления зернам взрослеть.

Матерь сынов человеческих. Я от всего исстрадалась.

Можно ведь землю простить,

Если я все же есть на земле».

Он не верил, а образы получились мифологическими.

Да и разве в этом дело, если действительно гибнет все доброе, если правду говорят булгарины, а за свободу воюют муравьевы, если действительно над землею взлет пробитых рук?

Он смотрел в окно, на звезду. И вдруг увидел...

...В небе стояли светлые столбы от горизонта до зенита. Они менялись местами, крайняя их грань была ярко-багровой, она раз­горалась и напоминала пожар. А посредине вставали белые по­лосы и столбы.

Редкое на таком юге и потому слабое, вставало над землей се­верное сияние.

Как пожар. Как далекий багровый пожар.

27 апреля 1962 г. — 18 мая 1964 г. 23.47

Рогачев, Минск, Королищевичи, Челябинск, Минск

Колосья и серп на родной ниве

Послесловие переводчика

Роман «Колосья под серпом твоим» — знаковое произведение Владимира Короткевича, широкая панорама жизни белорусского общества середины XIX века, который характеризовался развертыванием национально-освобо­дительных движений по всей Европе. Именно такие переломные времена в жизни общества и привлекали писателя, заставляли по месяцам работать в архивах, чтобы историческое произведение основывалось на документах, по-настоящему показывало местный колорит, заставляло читателя сопо­ставлять свои знания об определенной эпохе с изображенным в романе.

Основная сюжетная линия, связанная с главным героем Алесем Загор­ским, переплетается со многими другими, в которые органически вклю­чены исторические персонажи. Взросление Алеся, перипетии в семьях Загорских и Когутов, учеба, дружба с Кастусем Калиновским, встречи с деятелями белорусской культуры, подготовка восстания, сложные взаимо­отношения с Майкой Раубич и многое другое — все описано колоритно, с использованием разнообразных приемов создания художественных об­разов.

Заслуга писателя видится в том, что он сумел показать три течения неудовлетворенности существующим положением вещей: народный не­обузданный гнев, воплощенный в бунтаре Корчаке, рассудительную по­зицию представителей старой генерации дворян во главе с Раубичем по подготовке заговора и кропотливую планомерную работу молодых интел­лигентов с целью приближения восстания. Но все еще впереди — роман заканчивается лишь отменой крепостного права. И разрозненность на­званных трех течений видится одной из причин поражения восстания 1863—1864 годов.

Интерес Владимира Короткевича к событиям середины XIX века был продиктован и тем обстоятельством, что один из его предков по материн­ской линии участвовал в восстании и был расстрелян в Рогачеве. Роман по многим причинам не был закончен, так как планировалось все-таки по­казать события восстания. Однако, по-видимому, писатель так сроднился со своими героями, что, следуя исторической правде, не мог повести их на виселицы, отправить в ссылку или в вынужденную эмиграцию.

Изданный на белорусском языке в 1968 году, роман к настоящему времени стал хрестоматийным произведением, любимым несколькими поколениями благодарных читателей. Перевод романа сделан по новому Собранию сочинений Владимира Короткевича. В текст возвращены ис­ключенные в прижизненных изданиях фрагменты, так что произведение в чем-то воспринимается по-новому. В любом случае чтение этого рома­на — отнюдь не легкая прогулка по страницам ради досуга, а сложная интеллектуальная работа и соразмышление с автором. Думается, во мно­гих случаях он, благодаря своему таланту, делает читателя своим единомышленником.

Петр Жолнерович

ПРИМЕЧАНИЯ

Книга первая

к части II

1 По старому, времен унии, обычаю, который почти исчез в XIX в., белорусские помещики отдавали сынов на "дядькованье" (воспитание) в крестьянские семьи.

к части IV

1 Мой маленький князь Загорский! (фр.)

2 Все идет хорошо! Все идет хорошо, сынок! (фр.)

3 Хорошо ли я начал? (фр.)

4 Рыцарская точка зрения на вещи... Ры-царь! (фр.)

5 Женщины порой бывают легкомысленны (фр.)

6 В чёрных красках (фр.)

к части V

1 О, этот маленький соня! Все встали, маленькие птички поют Господу свою славу, не так ли? А он спит и не знает, что у раннего часа золото на губах, не так ли? (нем.)

2 Очень хорошо! Ступай умываться, ступай поздороваться с матушкой, ступай принимать Божий дар, да потом за книжки, если князь не хочет остаться глупым князем, не так ли? (нем.)

3 А мне всё равно (буквально: это мне колбаса) (нем.)

4 Поэтому Герман Херусек, льву подобно, д-двинулся на мер-рзкого вождя р-развратных римлян. И Тевтонбургский лес стал пол-лем немецкой славы (нем.)

к части VI

1 Встать (нем.)

2 Исключительно пикантно-утонченные отправления, достойные действительно княжеского недоросля, если не упования в кровати на самопроистекание, не так ли? (пародийный стиль, нем.)

к части VIII

1 Льву подобно... Не так ли? (нем.)

2 Надо, чтобы вы освободили дом от вашего присутствия (фр.)

3 Чудеса гимнастики (фр.)

4 Он остроумен (фр.)

5 В парадном костюме (итал.)

6 Каждому свое... По поводу (появления) этих старых тупиц? (фр.)

7 Совсем не появлялась (фр.)

8 Появиться здесь на короткое время (фр.)

9 Свет! Почтенные особы! (фр.)

10 Избранный круг (фр.)

11 Я не люблю грубого смеха (фр.)

12 Дела не пойдут! Дела не пойдут! (фр.)

13 Мрак! Мрак! (фр.)

14 Происходят от немецкой крови (фр.)

15 Чтобы подставить себя под пули (фр.)

16 Тише! Не стоит об этом говорить! (фр.)

к части Х

1 Самый чудесный бал, какой я когда-нибудь видел (фр.)

к части XII

1 Посерки - особенно крупные груши-дички, растущие у затравеневших тропинок и дорог. В Приднепровье когда-то верили, что они вырастали из помёта медведей и кабанов и потому были такими большими.

2 Барабан - круглая надстройка, держащая купол.

к части XIV

1 Прощай, начало моего конца! (лат.)

2 Содухи - от церковного песнопрения: "Со духи праведных скончавшихся".

3 Эта икона из Кутейны под Оршей считалась раньше примером для писавших иконы: "Красота невыразимая".

4 Меняются времена, и мы меняемся с ними (лат.)

5 Курьян - курица, кричащая петухом.

6 Н-наймиты (фр.)

7 Грязь (по созвучию) (фр.)

к части XV

1 Тс-с! (фр.)

2 Тромб (белорус.) - смерч.

к части XVI

1 Когда-то стрельба по отражениям в спокойной воде была едва ли не народным спортом в Приднепровье. Еще сто пятьдесят лет назад редко какой охотничий праздник обходился без нее.

Потом, когда из-за восстаний начали отнимать оружие, обычай начал исчезать, но еще за сто лет до нас иногда встречался.

к части XVII

1 Плод злодеяния и грабежа (фр.)

2 Пизанская башня (фр.)

3 Наибольшая из всех аморальностей (фр.)

4 Мой сын, существует лишь одна политика: держать ночной горшок перед человеком, находящимся при власти, и вылить этот горшок на его голову, когда он лишается этой власти (фр.)

к части XVIII

1 Одинец - секач, который держится вдалеке от диких свиней, отбивая и сводя в лес домашних. Осенью обычно приводит их к околице, будто понимая, что без щетины им лесной зимой не выдержать. Кабаны от одинцов очень живучи и никогда не болеют, но плохо нагульные. Приднепровские крестьяне одинцов не любили, так как свинья, расхаживая всюду, не нагуливает большого жира - невыгодно.

к части XIX

1 Так называемые тузы (фр.)

2 Настоящий документ.

к части XXI

1 Праздник, который в середине прошлого века стал детским, но в средние века отмечался в память спасения от "черной смерти". Главным действующим лицом на празднике была Паляндра, воплощение смерти и чумы, человек в лохмотьях и маске. Чемер (перец) приводил Паляндру к людям ("черную смерть" завезли с восточными товарами). Люди водили Полянжру между огней, издевались и шутили и, наконец, изгоняли прочь.

2 На Кручной горе, выше Зборова, как известно, собираются ведьмы.

3 Волчий Глаз - Юпитер.

к части XXII

1 Поэтому надо терпеть, чтобы сделаться гением!.. Будучи только проездом в Беларуси, я остался изумленным тем пренебрежением себя, которое свойственно самим ее писателям.

2 Смерть Кроера в Кроеровщине вызовет значительные изменения: паны бросят пить, а мужики начнут есть (пол.)

3 Во время большой крестьянской войны семнадцатого века повстанцами-мужиками Минщины руководил Мурашка. Согласно преданию, смертельно раненного в бою "мужицкого царя" посадили на раскаленный докрасна железный трон.

к части XXV

1 И это называется правительством! (фр.)

2 Кстати, насчет... (фр.)

к части XVIII

1 Но надо тоже иметь хоть немного ума (фр.)

2 Продажность высших кругов достигла небывалых размеров. Несмотря на частые процессы, воровали все, и виновных не было. Концессия на строительство железнодорожной линии стоила того, что стоит, плюс миллион-полтора рублей взяток. Когда после убийства Александра II оценили его имущество, так только "благоприобретенная" им самим сумма достигала почти шестидесяти миллионов.

3 Путаница с происхождением Кастуся Калиновского, кажется мне, надумана.

Простой, как дважды два, вопрос на протяжении века дружно запутывали все историки, кто только ни ленился. Называли его и поляком, и литовцем, и «gente rutenus, natione polonis» (рода русского, национальности польской).

Что касается Литвы, то тут все понятно. Человек руководил отсюда восста­нием, здесь был казнен; по-братски, почти не ощущая разницы, как и народы, относился к этой земле, был главным и над литовскими отрядами. Помогла и путаница с понятиями Литва-Литва и Литва-Беларусь.

Вопрос «польскости» Кастуся более сложен. Но и в нем, если разобраться, все просто. В путанице виновны историки вроде Гейштора. Современные по­льские историки пришли к мнению, что, при неизменной приязни к братней польской земле, Кастусь все-таки был белорусом. Об этом говорит Кшиштоф Конколевский, называя Кастуся «настоящим выразителем освободительных устремлений национального сознания белорусов».

Об этом, правда, со скидкой на польское происхождение, говорит и Wiktor Kordowicz, автор интересной книги «Konstanty Kalinowski»:

«Takiemu procesowi bialorutenizacji elementów polskich na Biaiorusi w potowe XIX wieku ulegaia niewątpliwie rodzina Kalinowskiego, a zwiaszcza Konstanty.

Z bezkompromisowego, konsekwentnego, rewolucyjnego demokraty polskiego, ktory na ziemiach Biaiorusi i Litwy gtosil zgodnie z programem tego rochu politycznego wyzwolenie spdeczne i narodowe chlopoów bialoruskich, stal się Kalinowcki w iego atmosferze ideowej na tym etapie formowama się narodu bialoruskiego — Bialorusinem». («Такому процессу белоруссизации польских элементов в Белару­си в середине XIX века подверглась, безусловно, семья Калиновского, а больше всего Константин. Из бескомпромиссного, последовательного, революционного

польского демократа, который на землях Беларуси и Литвы провозглашал, со­гласно программе данного политического движения, освобождение обществен­ное и национальное белорусских крестьян, стал Калиновский в его идейной ат­мосфере и на том этапе формирования белорусской нации — Белорусом».)

Начнем сначала. В Мостовлянах, где родился Кастусь, не было другой церк­ви, нежели униатская. Униатства среди коренного польского населения не было. Униатами в этой местности могли быть только белорусы. Калиновские ходили в костел. Они могли быть либо испокон века католиками, либо обра­щенными в католичество униатами. Принимая во внимание, что даже Гейштор, входивший вместе с Кастусем (до разгрома белого правительства) в «Комитет руководства», называет Кастуся «Litwin-separatysta», мы имеем право верить и тому и другому. Гейштор, правда, говорит о «старопольском сердце» нашего героя, но можно ли верить врагу Калиновского, шовинисту, стороннику белого «жонда» в Варшаве.

И, в противовес его словам, о таких, как он, Калиновский говорит: «Такой глупой башке, как Варшава, нельзя поручать будущую судьбу Литвы», ут­верждает: «Польское дело — это наше дело, это вольности дело».

В другом высказывании выразительно ощущается сочувствие польской идее стороннего человека.

Так, скажем, кубинец не может сказать: «Кубинское движение — это наше движение», не может сказать: «Поможем кубинцам», а просто скажет: «Моя революция».

Странно было бы, если бы Гейштор и другие «историки» его направления говорили, что он — белорус. Ведь страна героя была полумертвой после раз­грома и не могла защищать имя сына. Книги белорусские конфисковывали и жгли, печатание их, даже употребление слова «Беларусь» было запрещено под страхом наказания... Между тем паролем Кастуся и его друзей были слова: «Кого любишь? — Люблю Беларусь. — Так взаимно».

Но даже если бы не было этого, оставался бы еще один, неопровержимый ничем, факт: язык человека.

А Кастусь издавал «Мужицкую правду» по-белорусски.

И если кто-то скажет (что может быть и резонным замечанием), что из аги­тационных соображений можно издавать газету и по-абиссински, если только живешь среди абиссинцев, то есть доказательство, на котором наложило свое «Верно!» сама смерть: предсмертные стихи Кастуся.

Нет ни единого случая, чтобы в таком положении писали послания на чужом языке, чтобы на нем прозвучал последний стон души.

На чужом языке можно говорить, иногда даже всю жизнь, но в ночь перед смертью, когда петля качается перед глазами, безмолвен даже для близкой, а не своей речи человеческий язык. В такую минуту спадает все наносное. Остается только самое свое: звуки того языка, на котором говорила мать.

к части XXXII

1 В 1846 году на Могилевщине разоблачили группу "карбонариев", которая готовила "заговор". Донос горецкого студента Белоуса был своевременно раскрыт, и группа самоликвидировалась. Не арестовали никого.

Книга вторая

к части II

1 Надо, чтобы вы, Загорский, освободили дом от вашего присутствия.

2 Эти господа - мерзавцы, и единственное чувство, которое они во мне возбуждают, - это ненависть к тому, что они делают, и презрение к моей родине (фр.)

3 Военный либо тайный повстанческий совет, где последний голос принадлежал наиболее молодому, так как он должен был "держать знамя" с самыми отчаянными, первым врезаться в чужие ряды и быть, таким образом, "острием военной стрелы".

к части V

1 "Бессенными" назывались ярмарки конца апреля - начала мая. Туда шли те, у кого конь пал зимой, либо те, у кого не было семян.

к части VII

1 Обнимите меня. И никогда во мне не сомневайтесь (фр.)

2 Губернские комитеты в конце 1858 года были уже во всех губерниях европейской части России. В начале 1858 года, в феврале, из тайных комитетов в Петербурге был создан Главный комитет по крестьянскому делу, который и должен был подготовить реформу.

3 "Получить болванского городка" - поехать в ссылку и не иметь там никакого соответствующего общества, жить среди людей, которых интересует лишь водка и карты, и постепенно освинячиваться, "входя в разум". Название "болванский городок" закрепилось за этой местностью издавна, еще со времен войны новгородцев с Хлыновым (Вяткой). Новгородцы пустили по реке плоты с поставленными на них болванами. Жители городка зазевались на них, а новгородцы в это время, с тыла, взяли городок.

4 Уроженцы некоторых уголков Гродненской губернии преимущественно брюнеты ("грачи")

5 Древнее, еще с XVI века, белорусское школярское выражение-варваризм: дружить, проводить вместе время, не очень обращать внимание на учебу, но шататься всегда вместе, не давая друг друга в обиду.

6 Панцирные бояре — сословие вольных земледельцев и воинов, бывшей по­граничной стражи в княжестве Литовском. Освобожденные от всех повиннос­тей, неподсудные никакому суду, кроме своего, отмеченные некоторыми при­вилегиями, и прежде всего личной независимостью и землей, они имели только одну обязанность — защищать границу. В их поселках и деревнях, цепью распо­ложившихся по северной части Двины и по Днепру, сохранился в наибольшей чистоте — ведь власти избегали юс трогать — своеобразный патриархальный быт, сохранился в первоначальной чистоте немного архаичный белорусский язык, сохранились не испорченные церковностью и позднейшим национальным угнетением общинные обычаи, проявления обычного права, песни и т. д

По положению в государстве и по значению панцирные бояре для Беларуси были тем же, что казаки для юга Украины либо ходы-псаглавцы для Чехии. Их, как и тех, отличало свободолюбие и склонность к войнам и мятежам.

Еще в XIX в. их поселки были заповедной землей для исследователей фольклора, языка, права и древних обычаев Беларуси, а также для этнических исследований.

7 Под словом "цель" в то время понимали то, ради чего написана книга или картина, пропета баллада или песня, - то есть "идея".

8 Сербское предание о матери Юговичей, которая потеряла мужа и всех детей в войне с турками.

9 Место стычек бедных и богатых в Орше.

10 Обряд, который бытовал среди наиболее патриархальных родов При­днепровья и посредством которого можно было принять в свой род друга или просто человека другого рода. Член старшего рода, принимающий к себе, и тот, кого принимали, брались за концы цепи и над родовым камнем — а потом над Евангелием — клялись в братстве, пускали в вино по капле крови из большого пальца левой руки, а затем пили вино. После этого тот, кого взяли, считался, вместе со всеми наследниками, членом того младшего рода, который решил взять его к себе и дать ему свою фамилию.

к части VIII

1 Взгляды панславистов существовали в таком, ничем не замаскированном, виде почти до Первой мировой войны, т. е., все больше обостряясь, на протя­жении семидесяти лет. Крайние правые до самого этого времени не считали нужным прятать свои мысли. Во всяком случае, еще в 1911 году вышла в свет воинственно-панславистская, черносотенная книжка Рытиха «Обиженный край», которой в высшей степени свойственны взгляды, похожие на вышепри­веденные. Этому трудно поверить, но это было именно так...

2 Согласно легенде, ворон и муравьи о чем-то поспорили и побились об заклад на детей. Ворон проиграл и теперь выводит детей в мороз, чтобы не платить проигрыша.

3 Сок (от белорус. сачыць) - человек, следящий за тем, чтобы зверь не сбежал.

4 Морд (старобелорус.) - убийство.

к части IX

1 Таким его видел барон Велио, который передал эти подробности министру Валуеву ("Дневник П.А. Валуева...", т. 1)

2 Двадцать миллионов бедных винтиков (фр.)

3 Блох, ищущих себе пищу вплоть до запрещенных мест (фр.)

к части Х

1 Дипломатический ежегодник (начало издания - 1763 г.), который следил за генеалогией высшей европейской аристократии. Кроме печатания сведений о ней, занимался генеалогическими исследованиями, поисками и геральдикой.

Дебри - мещанский район под Могилевом, прежде - разбойничье урочище.

Дебре - книга английского пэрства.

2 Явь, или мроя, описана в "Здоровье пути верном" (1715 г.). Но неверно то, что случаи ее были лишь в Приднепровье. Как колтун раза два был зафиксирован в Ломбардии, так случаи болезни, похожей на явь, описаны, говорят, в Тибете.

3 Корста - гроб из цельной колоды.

4 Выйти из игры (фр.)

5 Для подготовки и зондирования почвы и для того, чтобы этот визит не был таким же малоудовлетворительным, как первый (фр.)

к части XII

1 В пятницу и субботу Вербной недели, шестой недели Великого поста, на всю длину кремлевских стен — от Спасской и до Никольской башни — и на половину площади начинал шуметь рынок «Верба». Палатки, магазинчики. Ювелирные изделия, звери, птицы, книги. По краям, у Василия Блаженного и ( Никольской башни, — торговцы вербою, свистульками, игрушками, воздуш­ными шариками.

2 Старых тупиц (фр.)

3 Осенью следующего года из разрозненных групп и лиц в Петербурге возникла организация "Земля и воля", которая действовала в восстании рядом с белорусами, литовцами и поляками. Хоть она была немногочисленной, но имела большое значение как начало демократических движений.

4 Вы недовольны? (фр.)

5 Вы увидите результаты и сумеете их оценить (фр.)

6 Князь, мое настроение носит отпечаток печали, но неохотно сделанные уступки — худшие из всех, которые можно было бы совершить (фр.)

к части XIII

1 Вражеская колонна отрезала ее во время аустерлицкой баталии, и с тех времен она не сумела вырваться оттуда (фр.)

2 Вы понимаете, что мне выгоднее уйти раньше. Лучше уйти перед дракой (фр.)

3 Маленького временного правительства под защитой доброй маленькой цитадели Варшавской (фр.)

4 Он не пользуется уважением; он остроумен; он горбат. Этот паук носит конституцию в своем горбу (фр.)

5 Дмитрий Милютин. Брат его, Николай Милютин, был сенатором, а позднее - статс-секретарь по делам Царства Польского.

к части XIV

1 "У нас слишком легко смотрят на это дело". - "Я знаю определенно, что положение весьма тяжелое". - "Т-с-с. Не надо об этом говорить".

2 Руководить - это предвидеть (фр.)

3 "Что надо делать в Польше?" - "Изменить систему, госпожа". - "Я тоже так думаю, но вот министр внутренних дел очень горяч и говорит о строгих мерах". - "Но мы на протяжении тридцати лет были строги, госпожа, а к чему мы пришли?"

4 Падают лишь в ту сторону, куда наклоняются. Если мы упадем в Польше, так лишь от полицейских мер, которыми заменили идеи правительства (фр.)